Онлайн чтение книги Убийца нужен…
XIV

Сцена с Мирейль не значилась в программе Даниеля. Повидаться с Бебе сразу, как того хотел Лэнгар, ему не удалось. Бебе в тот самый день, когда Даниеля выпустили из Сюрте, снова улетел в Сайгон, поразив всех своей стремительностью. Обратно его ждали через два дня. Узнав об этом, Лэнгар разрушил иллюзии Даниеля: Бебе умел аккуратно подчищать свои дела. Загнать его в угол будет непросто. Тем не менее Даниель обратился к секретарю на улице Фридланд и попросил, как незнакомый, о приеме, когда Бебе вернется в Париж.

Чудесным апрельским утром Бебе принял Даниеля. В широко раскрытые окна вливался солнечный свет и золотой скатертью расстилался по кабинету. Бебе был в халате, его бронзовое лицо сияло здоровьем и силой, он процветал. Бебе встретил Даниеля с сердечностью министра, совершающего предвыборную поездку. Почувствовав холодок, он переменил тон.

— Ты сердишься, что тебя не выпустили сразу? А зачем ты так избил его? Я же просил тебя быть осторожным… А теперь ты ворчишь из-за того, что тебе предложили ехать в Индокитай. По-моему, это и сейчас наилучшее решение. Если Лэнгар говорит иное, то лишь потому, что сам имеет на тебя виды. Ему нужны хорошие агенты. А я хотел избавить тебя от нищеты.

— Лэнгар сказал, что ты бросил все к чертям.

— Спасибо за откровенность, Даниель. С его точки зрения, это верно. Но все они дураки, они надеются, как побежденные генералы, возобновить проигранную войну. А я воспринимаю вещи такими, как они есть. Я разделался с Индокитаем и начинаю крупные дела в Китае. Индокитай — сейчас тоже проигранное дело, в стадии ликвидации. Посмотри, как трудно приходится в Женеве мистеру Фостеру Даллесу. В Индокитае еще кое-что осталось, но это недолговечно. А Китай — превосходная коммерция на десятки лет. Больше мне и не нужно. Я не собираюсь сидеть здесь всю жизнь в ожидании потопа. Прибавлю, что с Китаем надо поторапливаться, иначе все заграбастают англичане. Пока что я с ними договорился, и это лучшее, что я мог сделать. Да, я знаю, что тебе на это наплевать. Но ты не прав.

— Лэнгар хотел повидать тебя…

— Ах вот как! Ты бы меня предупредил. Оказывается, со мной говорит не Даниель, мой старый товарищ, а посланник мсье Лэнгара, полковника Лэнгара. Конечно, ты рассказал ему, что я был с тобой в тот вечер, когда ты прикончил Джо. Поздравляю, ты это здорово придумал! Теперь ты гордишься собой, Лэнгар убедил тебя, что я буду кроток, как ягненок. Так вот, я скажу тебе правду. Действительно, я натравил тебя на Джо, он был сукин сын и человек Лэнгара. Пока у меня с Лэнгаром были дела, плевать я хотел на его шпиона, он был вроде заложника. Но потом я узнал, что Джо подбирает ключи к тебе. Он знал твое прошлое и пытался установить связь с Метивье — ты, конечно, помнишь мадемуазель Метивье, — чтобы держать тебя в руках. И тогда я подтолкнул тебя — чуть-чуть, одним пальцем, — чтобы ты понял.

— А Дора?

— Когда я встретил ее в Сайгоне, у нее был покровитель, как принято выражаться в таких случаях. Это был мой подручный, мсье Джо. Я купил ее у него, но это ничего не значило. Она могла послушаться мсье Джо, если бы он сумел действовать достаточно убедительно. Теперь ты понимаешь, что произошло в харчевне «Двух зайцев»?

Даниель только покраснел, но Филипп слишком хорошо знал его: ему было ясно, что Даниель приходит в опасное состояние холодной ярости. Надо было кончать. Он положил руки в карманы халата и подошел к Даниелю вплотную, развязный и презрительный. В эту минуту Даниель казался ему просто дураком. Черты его потолстевшего, обрюзгшего лица были словно стерты невидимой резинкой.

— Запомни хорошенько, что я скажу тебе, Даниель. Я только что приехал в отпуск из Индокитая, когда прочел в газетах о твоем аресте. Я заплатил — и из твоего досье было изъято самое опасное. Я привлек влиятельных людей, которые были рады случаю оказать мне услугу. Знаешь, почему я это сделал? Мне было жаль тебя, и я не хотел, чтобы говорили, что Бебе бросает в беде друзей. Кроме того, я хотел показать всем, что не боюсь своего прошлого; ведь, если бы тебя расстреляли, оно умерло бы вместе с тобой. Кто, кроме тебя, знал о наших прежних делах? Никто! Подумай об этом. В то августовское утро, когда мы расстались с тобой, я понял, что все вы — пустяковые ребята. Когда вы кинулись меня искать, мне ничего не стоило пришить тебя: ты знаешь, как я стреляю из автомата… Так вот, материалы, изъятые из твоего досье, не погибли, они в сохранности. С другой стороны, мне известно, что на днях будет расстреляно несколько типов из гестапо, взятых по делу на улице Помп. Я знаю, что в данном случае ты ни при чем. Но я хочу, чтобы ты понял: и сейчас еще расстреливают «за измену», за «сотрудничество с врагом». У нас слишком много людей, которые не хотят новой оккупации. Поэтому, будь я на твоем месте, я постарался бы скрыться и сидеть тихо, чтобы обо мне забыли. По-моему, я сказал тебе все, что следовало сказать. Да, вот еще что: я договорился с англичанами, и пусть Лэнгар нервничает, сколько ему угодно. Я сделал это вполне официально и, если потребуется, пойду гораздо дальше. Я поеду в Пекин или в Москву. Я буду работать с ними, так и знай.

Поэтому тебе лучше всего забыть то место, где мы встретились, когда ты вернулся в Париж… Бебе больше не существует, мой дорогой Лавердон. Помни об этом.

Взглядом Бебе указывал на дверь. Позднее, вспоминая эту сцену, Даниель не раз спрашивал себя: не наводил ли его Бебе на папашу Гаво, как месяцем раньше наводил на Джо? В тот момент он был не способен определить долю блефа в словах Бебе. Он отыгрался, как мог: завтракая с Мирейль, во всех подробностях рассказал ей, как славно провел время с Лиз.

* * *

Мирейль ничего не сказала дочери: после встречи с Франсисом в ней заговорило чувство собственного достоинства. Кроме того, у нее мелькнула мысль, что она сумеет взять верх и рано или поздно Даниель достанется ей.

Лиз заметила только, что мать перестала называть ее Лизетт. Приглашение посетить Франсиса она приняла с удовольствием, он был ей нужен, как союзник против Даниеля. Героизм брата казался ей подходящим средством для того, чтобы заткнуть клюв Даниелю. Она начинала ненавидеть его, понимая, что с каждым днем оказывается все больше в его власти. Он полностью овладел Максимом и постепенно отстранял Алекса. Лиз усматривала в этом хитроумный план, задуманный для того, чтобы изолировать и унизить ее. Даниель устраивал сцены за то, что ей никак не удавалось найти квартиру. Без особого труда она напустила на него мамашу, а сама занялась подготовкой к разговору с Франсисом. Она перечла целую кипу газет, убедила мадам Рувэйр не сопровождать ее и отправилась к одру Франсиса. Возможно, конечно, он мало чем отличается от Даниеля, даже наверное…

Чтобы не приезжать с пустыми руками, она решила потратиться и накупила кучу книжонок черной серии. Она думала, что детективные романы смогут развлечь раненого. Оказавшись в палате, Лиз оробела, как дура. По существу, Лиз ровно ничего не знала ни о брате, ни обо всех этих мужчинах, распростертых перед ней на больничных койках. Все они казались одинаковыми, удивительно похожими друг на друга. Ей следовало повнимательнее осмотреться в первый раз, как она попала сюда… Несколько скованная, она неловко пробиралась между койками. Франсис улыбнулся ей издали, как только ее увидел. Он выглядел лучше, лицо его посветлело. Он сказал, что причиной тому она и что он жалеет о своей грубости. Ей нечего было ответить, она робко протянула ему книжки. Он весело засмеялся.

— Эти романы не для меня, малютка. Настоящая черная серия разыгрывается там, на войне. Я не хочу опять погружаться в нее, даже в шутку.

Лиз огорчилась, но Франсис ни капельки не был рассержен. Пусть в следующий раз Лиз принесет ему «Войну и мир», он слышал об этой книге, ему интересно было бы прочесть ее…

— Но заглавие… — пробормотала Лиз.

— Ты боишься, что оно вызовет во мне мрачные мысли? Не путайся. Мне важно только одно: попробовать понять, почему я добровольно стал тем, чем недавно был…

Опять Франсис заговорил, как заведенный. Засады, подземные убежища, враг повсюду, каждую минуту надо быть начеку. Бессонные ночи в лесах, когда пугает шорох любой травинки, всколыхнувшейся от беспорядочного движения людей. И подросток в бревенчатой хижине, который ждал, когда Франсис убьет его. И рана, и эти осколки, шевелящиеся в теле и мешающие спать. Каждую ночь кто-нибудь орал от кошмара, который невозможно отогнать. По утрам они рассказывали друг другу обрывки все тех же страшных снов — о схватках, в которых гасишь свой ужас; о панике, возникающей при малейшем шуме; о ловушках, расставленных повсюду, и об обманчивой тишине. О товарищах, которых убило оружие, стреляющее без людей: от шороха листьев, от камня, скатившегося с тропинки. О незабываемом ощущении рукопашных боев, когда бьешь, бьешь изо всех сил, словно хочешь уничтожить себя самого. О пощечинах, которыми награждает тебя земля или черная грязь рисовых полей, когда бросаешься лицом вниз, от беспощадных солнц рвущихся гранат. Годами Франсис жил в страхе, и теперь этот страх возродился помимо его воли. Вдруг он остановился.

— Ты была дома, когда ранили отца. Скажи, это такой же страх?

— Да, — сказала Лиз.

— Он утихает днем и разгорается ночью…

— Мама баррикадировала дом.

— Я это понимаю…

Лиз смотрела, точно загипнотизированная. Под грубым солдатским одеялом что-то непрерывно двигалось, как ненасытное животное. Длинная рука брата скребла без передышки, точно рыла бесконечный окоп безумия. Тонкие пальцы вздрагивали от толчков. Огромная жалость охватила Лиз, она наклонилась и погладила влажный лоб. Франсис, обессиленный, откинулся на подушку.

— Теперь я знаю, Лиз, я поехал туда из-за отца. Здесь мне было стыдно, и я боялся подумать об этом. Помнишь похороны? Ты шла за катафалком совсем одна, точно первопричастница. Мне следовало понять…

— Ты был таким надменным и презрительным в своей военной форме…

— Скажи мне, Лиз, он причинил тебе горе?

Франсис весь напрягся, задавая этот вопрос, его здоровая рука вздрагивала. Лиз показалось, что она уплывает куда-то. В горле стоял ком, она не могла говорить, не могла посмотреть брату в лицо. Она почувствовала себя опустошенной и готовой упасть.

— Видимо, ты благоразумнее меня, девочка, — устало сказал Франсис. — Но все-таки приходи ко мне еще.

Лиз захотелось прижаться к худому и желтому плечу, видневшемуся из-под грубого полотна рубашки. Еще сильнее сжал ей горло порыв, искавший выхода. Она сидела неподвижная, без кровинки в лице. Это было слишком мучительно. Она поцеловала брата в горячий лоб и выбежала из палаты.

До Малого Люксембурга она бегом бежала, не в силах успокоиться. Перед ее глазами стоял брат. Правая его рука, худая и длинная, движется пугающе медленно, как те линии, что мучали его в кошмарах. Как змеиные гнезда, как сплетения чудовищных пауков. Если бы у нее было мужество, она должна была бы схватить эти пальцы и успокоить их, заставить смягчиться…

Только одна рука жила в ее опустошенной памяти. Злая рука с выпущенными когтями, вращаясь, медленно отбивала похоронный ритм. Ритм страданий брата. Ее ужаса. Страха, который никогда не покидал их обоих.

Франсис во всем обвиняет отца. Забаррикадированный старый дом в Труа и дрожь при каждом дуновении ветра среди сырых рисовых плантаций… Обрывки запечатленной реальности вращались бесконечно, точно кусок киноленты со склеенными концами. Изображения мелькали в вечной, нерушимой последовательности. Почему у нее не хватило смелости рассказать Франсису все? Он, один он мог бы освободить ее от Даниеля.