Онлайн чтение книги Убийство в музее восковых фигур
Глава 14

Скорчившись в полумраке, я снова опустил глаза; в голове у меня все перепуталось. Потом Галан засмеялся. Неожиданно голос его сорвался, и смех перешел в отвратительное хихиканье, наждаком скребущее по нервам.

– Вы можете мне не верить, дорогая моя, – твердил он. – Почитайте газеты…

Молчание. Я боялся снова приложить глаз к щели, чтобы не выдать себя неловким движением и не опрокинуть ширму.

Тихим, недоверчивым голосом она произнесла:

– Вы… сделали… это?…

– Теперь, пожалуйста, выслушайте меня. Я опасался этого с того самого момента, как ваша милая Одетта выпала из окна. Я боялся, что у вас не выдержат нервы или вас замучит совесть и вы отправитесь в полицию, чтобы рассказать об этом «несчастном случае». Я предполагал – и оказался прав, – что мадемуазель Мартель покрепче. Вы могли всех нас погубить. Однако, если бы вы были вынуждены молчать…

– Вы сами закололи Одетту!

– Ну, ну, я, может быть, немного ускорил ее смерть. В любом случае она не прожила бы больше нескольких часов. – Он явно получал от всего этого удовольствие, и я слышал, как звякнул бокал, когда он налил себе еще шампанского. – Вы что, думали, я срочно отправлю ее в больницу, чтобы все раскрылось? Ну уж нет! Полиция только и ждет, чтобы навесить на меня что-нибудь. Лучше всего было прикончить ее во дворе. Что я, между нами говоря, и сделал. Вы ведь не видели ее после того, как она упала, правда?

Я снова взглянул на них. Джина сидела в застывшей позе, глядя в сторону. Галан хмуро созерцал свой бокал, взбалтывая его содержимое. За его самодовольством чувствовалась холодная ярость. Инстинкт подсказывал мне, что одну вещь он никогда не простит Джине – что она ударила по его тщеславию. Галан поднял свои непроницаемые, почти по-кошачьи желтые глаза.

– Нож, которым я воспользовался, имеет отличительную особенность. Искривление на лезвии наверняка оставило в теле характерный след. Каким-то образом нож попал в вашу артистическую… Вам его так просто не найти. Зато полиция смогла бы… Вы маленькая дурочка, – прошипел он, пытаясь сдержать приступ ярости, – они же обвинят вас в обоих убийствах. Я имею в виду – если я им подскажу. Вчера вечером, когда была убита Клодин Мартель, вы сами сунули голову под гильотину! Вы что, не понимаете этого, что ли? И вам хватило смелости, нахальства, самомнения, чтобы…

На секунду мне показалось, что он швырнет в нее бокалом. Затем он с усилием разгладил морщины на своем перекошенном лице, по-видимому, несколько напуганный собственным взрывом.

– Ну ладно, дорогая моя… что толку теперь расстраиваться? Нет, вы послушайте, пожалуйста! Я вывез ее на своем автомобиле после наступления темноты и выбросил в реку. Нет никаких улик, которые бы связывали меня с этим делом. Но вы!…

– А Клодин?

– Джина, я не знаю, кто убил Клодин. Но вы мне об этом расскажете.

На этот раз он не присел на кушетку рядом с ней, а пододвинул кресло и поставил его напротив нее, и свет от лампы окрасил его нос невероятными тенями. Галан похлопал себя по коленям, белая кошка, бесшумно появившись из темноты, устроилась на своем привычном месте. Некоторое время он молчал, гладя ее и таинственно улыбаясь своему бокалу с шампанским.

– Ну так вот, моя дорогая, если вы успокоились, позвольте мне продолжить. Я объясню вам совершенно откровенно, что мне от вас надо. Подбрасывая эту улику против вас, я только прикрывал себя, на случай если в отношении меня возникнет какое-либо подозрение. Я должен быть абсолютно вне подозрений! Джина, дорогая, у них не должно быть против меня ничего, поскольку сейчас, в конце своей долгой и плодотворной карьеры, я намереваюсь покинуть Париж.

– Покинуть… Париж?…

Он даже фыркнул от удовольствия.

– Вот именно, дорогая; уйти от дел. А почему бы и нет? Я довольно состоятельный человек; впрочем, я никогда не был жаден до денег. Раньше я не хотел уезжать из Франции, пока не сведу счеты с одним человеком, с вашим другом Бенколином, – он потрогал нос, – которому я обязан вот этим украшением. Я сохранял свой нос в таком виде из честолюбия, и к тому же мой успех у дам – да-да, моя дорогая, и у вас тоже – объяснялся, как это ни странно, в значительной степени этим уродством. Вы спросите почему? Вас ведь неизменно привлекает уродливое пятно на красивом лице! – Он пожал плечами. – Ну а что касается моего доброго друга Бенколина… Так вот, моя дорогая, то самое благоразумие, которое, мне кажется, вам несколько претит, – а ведь оно-то и спасло мою шкуру, когда многие другие отправились прямиком в ад! – так вот, мое благоразумие, – у него была отвратительная манера подчеркивать свои слова хихиканьем, – подсказывает мне, что лучше держаться от него подальше.

Галану явно нравилось конструировать такие вот замысловатые предложения. Всякий раз, произнося слово «благоразумие», он улыбался и искоса посматривал на Джину.

– Итак, я уезжаю. В Англию, я думаю. Всегда мечтал о тихой жизни сельского джентльмена. Я буду писать возвышенные книги, сидя в саду на берегу реки, в тени лавровых кустов. А нос мой хирурги переделают, я снова стану красавцем, и тогда – увы! – ни одна женщина больше на меня не посмотрит.

– Объясните ради Бога, что все это значит?

– Как вы, может быть, знаете, – продолжал он вальяжно, – мне принадлежит значительная – очень значительная – часть капитала в этом заведении. Да. Теперь у меня есть компаньон; кто именно, вы скорее всего даже и не подозреваете. Вы, конечно, обратили внимание, что у меня нет никаких связей с конторой управляющего? Опять благоразумие! Этим занимается мой партнер… Так вот, моя дорогая, я все продал.

– А какое это имеет отношение ко мне? Прошу вас!…

– Терпение! – Он чуть повел рукой. Потом голос у него переменился, в нем зазвучали нотки сдерживаемой ненависти. – Я хочу, чтобы вы это знали, потому что это касается всего вашего глупого, прогнившего племени! Вы понимаете, к чему я веду? Я владел этим клубом много лет. Я знаю каждого из его членов, все их грязные делишки, скандалы, бесчестные поступки… Пользовался ли я этой информацией для того, что вы называете шантажом? Очень редко. У меня была более значительная цель. Предать все это гласности, Джина, причем с чисто альтруистической целью. Показать, – он почти кричал, – сколько мерзких червей без чести и совести маскируется под человеческие существа, и…

Этот человек был безумен. Глядя сквозь щель на его лицо, я не мог сомневаться в этом. Сомнения? Одиночество? Унижения? Мятущийся идеалист, впечатлительная натура и яркая личность, бьющаяся в клетке собственного разума? Мне казалось, что его пылающие желтые глаза смотрят прямо в мои; на миг я даже испугался, что он меня заметил. Мяукнула кошка – он сильно ущипнул ее за шею – и спрыгнула с его коленей. По-видимому, это его отрезвило. Он пришел в себя и теперь снова смотрел на девушку, которая вся сжалась на кушетке.

– Я развлекал вас, – продолжил Галан медленно, – целый год. Если бы я нуждался в вас, я мог бы сейчас вас вернуть. Вы попались, потому что я много путешествовал, много читал и потому что я умею красиво говорить. Вы познали высоты, о которых и мечтать не могла ваша бедная безмозглая головушка, причем по дешевке, из вторых рук. Я изложил для вас Катулла в виде букваря. Я низвел Петрарку до уровня вашего понимания – и Мюссе, и Колриджа, и других. Вы слышите? Я выучил вас, какие песни петь и как их петь, я положил на музыку «Donee gratus eram tibi» и написал французский текст лучше, чем у Ронсара, чтобы вы могли его исполнить. Великие чувства, беззаветная любовь, верность до гроба, – и вот теперь мы оба знаем, какой это обман, правда? И вы знаете, что я думаю о людях. – Он глубоко вздохнул. – Внизу, в моем сейфе, – сказал он в прежней сардонической манере, – лежит несколько рукописей. Запечатанные в конверты, готовые к рассылке во все газеты Парижа. Это рассказы о людях – подлинные рассказы. Они выйдут вскоре после моего отъезда. – Он ухмыльнулся. – Газетчики должны заплатить мне за них. Это будет новостью десятилетия, если они осмелятся их использовать. Но будьте уверены, они их используют…

– Вы безумец, – решительно прервала его Джина. – Боже мой! Я не знаю, что вам сказать. Я догадывалась, что вы из себя представляете, но не думала, что вы до такой степени…

– Очень жаль, конечно, – сказал он, – что этот клуб разнесут в щепки и никто больше не рискнет даже близко подойти к нему. Но у меня больше нет здесь денежного интереса, и боюсь, что теперь об этом должна болеть голова у моего партнера… Так вот, моя дорогая, давайте будем практичными. В том пакете может оказаться куча сведений о вас. С другой стороны, ваше имя может там и вовсе не фигурировать – Джина сама безупречность! – если…

Она резко повернулась к нему; к ней вернулась невозмутимость.

– Я подозревала, Этьен, – проговорила она, – что рано или поздно случится что-нибудь вроде этого.

– …если вы скажете мне, кто убил Клодин Мартель.

– Прекрасная речь, Этьен. – В ее хрипловатом голосе звучала насмешка. – Неужели вы и в самом деле думаете, что я вам скажу? Этьен, дорогой мой, а зачем вам это знать? Если вы собрались сделаться респектабельным сельским джентльменом…

– Потому что я догадываюсь, кто это был.

– Ну и?…

– Вспомните мое любимое слово – благоразумие. Я всегда был осторожен, моя дорогая. Когда-нибудь в будущем мне могут понадобиться деньги. А родители того, кто, по-моему, совершил убийство, не только горды, но и невероятно богаты. Теперь скажите мне…

Она невозмутимо вынимала сигареты из сумочки, и я представил, как она подняла брови. Он протянул к ней свою огромную ручищу:

– Дорогая Джина, прошу вас, подтвердите мою догадку. Убийца – капитан Робер Шомон?

У меня ослабли колени; лицо Галана исказилось, как в кривом зеркале. Шомон! Шомон… Джину это имя явно поразило куда меньше, чем меня, но я слышал, как она на секунду задержала дыхание. Во время затянувшегося молчания оркестр внизу заиграл снова. Звуки музыки были едва слышны через плотно закрытые окна.

– Ну уж теперь, – сказала девушка со смехом, – я совершенно убеждена, что вы сошли с ума. С чего вы взяли?!

– Вы ведь понимаете. Джина, – заговорил он убежденно, – что это была месть? Месть за Одетту Дюшен. Месть молодой даме, которая является причиной того, что Одетта упала и разбилась насмерть. Кто же скорее всего мог стать орудием этой мести? Ну же, ну! Я прав?…

В комнате стало очень жарко. Я прижался лицом к щелочке в ширме; перед моими глазами вставали все те случаи, когда мне казалось странным поведение Шомона. Я боялся не услышать ответ Джины Прево – вдруг она что-нибудь шепнет совсем тихо, а оркестр в это время как раз заиграл пылкое танго, и оконные стекла тихо задребезжали в ритме музыки. Галан стоял рядом с Джиной, глядя на нее сверху вниз…

И тут внизу, почти у самых моих ног, послышалось урчание! Какое-то существо с мурлыканьем терлось о мои колени. Потом раздался истошный вопль, и я увидел круглые желтые глаза…

Кошка!

Я окаменел, не в силах оторваться от щели, а потом размяк, как студень. Галан выпрямился, глядя прямо на ширму. Его обожаемая Мариетта металась из угла в угол, истошно мяуча.

– Там… за ширмой… кто-то есть, – произнес Галан. Говорил он неестественно громко.

Еще пауза. Мне показалось, что вся комната наполнилась зловещим скрипом. Джина Прево не пошевельнулась, но ее рука, в которой она держала сигарету, задрожала. «Там… за ширмой… кто-то есть» – эти слова все еще отдавались от стен глухим эхом. На лицо Галана падал неровный свет лампы, его вытаращенные глаза безжизненно застыли, губы медленно раздвинулись, обнажив зубы.

Внезапно его рука метнулась в карман пиджака.

– Это же проклятый полицейский шпик!!!

– Ни с места, – сказал я, не узнавая собственного голоса. Я говорил инстинктивно, и каждое слово звучало как выстрел. – Ни с места, не то стреляю. Вы на свету.

В висках стучали невероятно долгие мгновения. Взять его на пушку! Взять его на пушку, или со мной все кончено. Галан вглядывался в тени вокруг меня, пытаясь разглядеть намек на пистолет. Все его тело напряглось, словно пытаясь освободиться от пут, глаза стали наливаться кровью, он побагровел, на лбу вздулись вены. Медленно задралась верхняя губа, обнажив два мощных передних зуба. Неопределенность душила и выводила его из себя…

– Руки вверх, – скомандовал я. – Выше! И не вздумайте звать на помощь. Ну!…

У него дернулись губы; он хотел что-то сказать – но благоразумие взяло верх. На какое-то мгновение одна его рука, дрожа, замешкалась под столом. Потом он медленно поднял ее.

– Спиной!

– Вы же знаете, что вам отсюда не выбраться.

Я дошел до такого состояния, когда все происходящее стало казаться мне просто безумно веселым приключением. Может быть, жить мне оставалось считанные секунды, но мне хотелось смеяться, а грудь покалывало от нетерпения. Я вышел из-за ширмы. Серая комната с золочеными панелями на стенах и синего цвета мебелью, казалось, полна была резко очерченных красок – даже тени имели строгие контуры, и, помню, я обратил внимание на то, что на панелях были нарисованы любовные похождения Афродиты. Галан стоял спиной ко мне, подняв руки. На кушетке, подавшись вперед, сидела Джина Прево; она бросила на меня взгляд, и я тут же вспомнил, что все еще не снял маску. Я прочитал в ее глазах поддержку и торжество. Она помахала рукой с сигаретой в воздухе и от смеха даже просыпала на ковер пепел, заметив, что у меня нет оружия…

Я рассмеялся вслед за ней. Единственное, что мне оставалось, – это, напав на Галана сзади, рискнуть вступить с ним врукопашную, пока он не позвал на помощь и не выхватил оружие. Я поднял тяжелое кресло. Внезапно Галан произнес по-английски:

– Не беспокойся, Джина. Они будут здесь через секунду. Я нажал кнопку под столом… Отличные ребята!

Дверь в коридор распахнулась. Я замер на месте, сердце кольнуло. В освещенном проеме толпились белые маски; на их фоне выделялся силуэт Галана с поднятыми руками. Я видел их головы над шейными платками, похожие на кобр. Таких голов было пять.

– Давайте, ребята, – тихо, довольным голосом произнес Галан. – Осторожно, у него пистолет. И потише! Чтоб никакого шума…

Он прыжком развернулся ко мне; его нос походил на страшную красную гусеницу, извивавшуюся на лице. Он напряг плечи, но руки висели свободно, и он улыбался во весь рот. У меня в ушах застучала кровь. Кобры двинулись вперед, закрывая собой свет и отбрасывая на ковер длинношеие тени. Их шаги зловеще шуршали по ковру. Джина Прево, все еще хохоча, сидела со стиснутыми кулаками. Не выпуская из рук тяжелого кресла, я отступал к окну…

Шуршание не умолкало, как будто белые маски ползли на животах. Улыбка на лице Галана расползлась еще шире. Сквозь истерический смех Джина Прево проговорила:

– Он еще тебе покажет, Этьен! Он тебе покажет…

– У него нет пистолета! Взять его!

В желтом электрическом свете я увидел, как фигуры с глазами-бусинками одновременно рванулись ко мне. Я замахнулся тяжелым креслом и всадил его в окно. Звон стекла; деревянная рама треснула, замок выскочил. Вытащив кресло, я развернулся и швырнул его в самую близкую ко мне фигуру. В свете лампы что-то сверкнуло, и над моей головой со стуком вонзился в оконную раму нож. Хватаясь за подоконник снаружи, я еще видел, как он дрожит… я прикрыл лицо рукой, чтобы не порезаться, и вывалился в пустоту.

Холодный воздух, впереди стремительно нарастает серое пятно. Затем вдруг удар молотком по лодыжке – такой, что кажется, будто в ноге не осталось ни одной целой кости. Шатаясь, я сполз по кирпичной стене на колени, испытывая страшный приступ тошноты. Встать! Встать! Но в следующее мгновение – только боль, ноги не держат, я ничего не вижу…

Я в ловушке. Они перекроют все выходы, и тогда мне не выбраться. Рано или поздно неизбежное произойдет, круг масок сомкнется, и я окажусь прижатым в угол. Ладно, черт их побери! Пусть побегают! Устрою себе развлечение… Меня пошатывало, – наверное, ударился головой.

Прихрамывая, я пустился бежать по двору. Главный зал! Где-то здесь должен быть вход в главный зал… Где же он? Что-то застит мне глаза, наверное кровь… Впереди белая маска!

Он шел на меня, низко пригнувшись, и его ботинки при каждом шаге гулко хлопали по кирпичной мостовой. Холодная ярость подавила боль. Я набрал полные легкие воздуха; было так больно, будто их проткнули насквозь, но я ничего больше не чувствовал, кроме того, что я ненавижу все белые маски, ненавижу ухмылки апашей, их ножи, которые бьют в спину. В полутьме я разглядел, что на апаше клетчатый костюм. Охранник задрал вверх свой бескровный костистый подбородок и кинулся на меня; рука его взметнулась к шейному платку…

Лезвие молнией выскочило из рукоятки, апаш придерживал его большим пальцем. Я ударил его прямым слева под ложечку, потом на десять дюймов выше, вложив всю силу руки и плеча в удар по скуле. Он глотнул воздуха, и тот забулькал у него в горле. Я слышал, как он упал, грудой тряпья рухнув на кирпичи, словно я переломал ему все кости. Потом я снова бежал. Они отставали от меня всего на несколько футов. Липкая влага в глазах густела. А вот и освещенная дверь… Наверное, тот тип ее и сторожил. Я потянулся к ручке, не чувствуя ничего, кроме клейкой сырости на лбу, в глазах, на носу. Я попробовал отереть ее, но ее стало только больше; – голова у меня раскалывалась от невыносимой боли. Я почему-то подумал: не хватало только, чтобы меня вырвало посреди этого роскошного здания. Топот… они приближаются, весь двор наполняется их ревом. Я рывком повернул ручку и рухнул в проем, успев захлопнуть за собой дверь.

Коридор. Где-то играет музыка. Пока я в безопасности; кажется, здесь рядом дверь в главный зал. У меня так оглушительно билось сердце, что казалось, лопнут барабанные перепонки. Я не мог двигаться дальше, потому что совершенно ничего не видел. Покачиваясь, я привалился к стене. Пол ходуном ходил у меня под ногами, ноги были словно каучуковые. Я нащупал задний карман, нашел носовой платок и тщательно вытер глаза…

Едва завидев свет, я выпрямился. Кровь все текла, – Боже мой, сколько же крови в человеческом теле? Манишка моя была в ужасном состоянии. Тут я вдруг понял, где нахожусь. Позади меня был крытый переход без цветов и украшений, оттуда доносился гомон толпы и музыка. Перед собой я увидел большую освещенную комнату. На моем пути стоял кто-то – я видел его неотчетливо, – и переливался на свету блестящий кружочек дула пистолета. Меня занесло прямо в контору управляющего, прямо в самую мышеловку… Топот преследователей теперь звучал поглуше, но все равно приближался…

В отчаянии я провел платком по глазам, протер лоб и попытался распрямиться. Попробовать выбить пистолет? Да, погибать, так с музыкой.

В густом тумане плавала фигура, которую я никак не мог разглядеть. Кажется, это была женщина. Женщина в платье цвета пламени. Она стояла посреди комнаты, увешанной коврами, и смотрела на меня широко открытыми глазами. За спиной раздавался шум; я слышал, как кто-то колотит в дверь, которую я инстинктивно запер за собой.

Эта женщина! До меня, наконец, дошло – это же партнер Галана, новая хозяйка клуба… Вспышка надежды, забрезживший выход из положения – все это успокаивающе подействовало на мою раскалывающуюся голову; я даже, кажется, стал лучше видеть. Набрав в легкие благодатного холодного воздуха, я шагнул вперед.

– Стоять! – приказала женщина. Я узнал этот голос…

– Не думаю, – уверенно сказал я, – что вы выдадите меня, мадемуазель Августин.