Онлайн чтение книги Убить Волка Killing the wolf
Глава 80 - Скрытое беспокойство

Это была, пожалуй, самая незабываемая боль в его жизни. Когда Гу Юнь пришел сюда, он не стал продолжать разговор. Однако возможно, эти слова копились в его голове уже много лет, и на мгновение он не смог сдержаться.

"Северная граница очень бедная, сразу после войны там повсюду лежат раненые солдаты. Каждый день, когда солнце садится в золотые пески, даже подчиненный принцессы не может выпить чашку горячего чая. Разве это может быть так же хорошо, как быть молодым господином в столице? Сначала я закатил истерику, желая во что бы то ни стало вернуться назад. Старый маркиз не согласился. Раздраженный мной, он забрал меня в армию. Каждый день воины лагеря Черного железа тренировались, а я должен был сопровождать их на занятиях по боевым искусствам. Если я хоть немного отлынивал, он бил меня на глазах у этих железных гигантов".

Старый маркиз оценил характер своего сына, даже если он прятался, даже если он был слаб, но на глазах у всех, это маленькое существо, которое было не выше бедра человека, никогда не будет плакать и унижаться.

Чан Гэн приклеился к нему, положил подбородок на плечо Гу Юня, наклонился к его уху и сказал:

"Если бы я родился на двадцать лет раньше, я бы подобрал тебя, украл и вырастил в прекрасном шелке и парче".

Гу Юнь на мгновение представил себе эту сцену, и ему захотелось блевануть на месте, не зная, смеяться или плакать.

На самом деле, если подумать, то семья с экстравагантным образом жизни, уходящая из третьего поколения, была очень обычной. Гу Юнь, ребенок такого происхождения, к тому же единственный, если бы ему действительно позволили беззаконно расти в столице, кто бы знал, каким ужасным он мог бы стать. Только у такого жестокого отца, как старый маркиз, могло хватить духу согнуть его, чтобы у лагеря Черного Железа появился преемник.

Но никто не ожидал, что цена за успех будет слишком высока.

"Дядя Ван сказал, что когда ты вернулся с Северного рубежа, твой характер изменился. Ты не хотел никого видеть и ни о ком не заботился", — Чан Гэн сделал паузу, взял его руку и написал: "Ты презираешь бывшего императора?"

Гу Юнь неосознанно попытался достать флягу вина на поясе, но когда он протянул руку, то вспомнил, что решил бросить пить. Фляги уже давно не была на его теле.

Гу Юнь поджал губы:

"Я не... Налей мне чашку чая".

Чан Гэн почти подумал, что ослышался.

Сразу после окончания осады столицы Гу Юнь был ранен до такой степени, что не мог подняться, но как только он открыл рот, то сразу же попросил напиток. Как получилось, что после одной битвы на Северном рубеже он теперь знал, как следить за своим здоровьем?

Хотя Чан Гэн всегда втайне жаловался на этого пьяницу, но он не только не обрадовался внезапной перемене в его характере, но, напротив, пришел в ужас. Он встал и заварил Гу Юню чашку весеннего чая.

И снова, обеспокоенный и подозрительный, он тихонько взял Гу Юня за запястье, ненавидя за то, что тот не научился как следует и не смог пройти проверку испытанием.

Хотя глазам и ушам было неудобно, Гу Юнь все равно чувствовал его нервозность и сразу понял, что потерял квалификацию. Чан Гэн был слишком чувствителен. Если человек все время плохо себя вел, то он мог и дальше вести себя еще хуже.

Люди, которые следовали за ним, чтобы убирать за ним, уже привыкли к этому. Напротив, его внезапная смена темперамента без предупреждения заставила бы людей чувствовать себя в растерянности.

Гу Юнь отпил чай и облизал губы, как будто ничего не произошло. "Я не знаю, куда упала моя фляга с вином. Осталось ли с прошлого раза вино собственного приготовления от Лао Шэня?"

Эта фраза звучала скорее в стиле Гу Юня. Оказалось, что он хотел пить после долгого разговора, Чан Гэн почувствовал облегчение и прямо отказался:

"Все закончились, пей чай вместо алкоголя".

Гу Юнь полуправдиво и полулживо издал звук "тц", затем что-то затолкал в рот, липкий, сладкий и жирный вкус клейкого риса заполнил его нос, Гу Юнь откинулся назад:

"Что это? Я не хочу есть... Э-э..."

Чан Гэн заткнул его рот.

Гу Юнь сморщил брови. От рождения он не любил сладкое. От сладости чая и пирога Чан Гэна он поперхнулся, но не выплюнул. Как и яичную лапшу со скорлупой много лет назад, он съел все и почувствовал горький вкус от слишком сладкой начинки из бобовой пасты.

Вдруг ему стало немного не по себе, он почувствовал, что утомительная приставучесть Чан Гэна была довольно необычной. Подозрительность, когда он услышал, что тот не пьет вино, тоже было необычным.

Из-за истощения психики радость и печаль часто длились недолго, обычно они вспыхивали лишь на короткое время, затем либо переходили в оцепенение, либо стороны сами отвлекали свое внимание, разбавляя эти эмоции инстинктивно, чтобы защитить себя.

Гу Юнь сказал: "Чан Гэн, дай мне монокль".

"Нет", — Чан Гэн окружил его, как в клетке, и беззлобно спросил: "Разве ты его не ненавидишь?"

Его последний вопрос был одновременно нетерпеливым и безразличным. Он жаждал получить ответ "ненавижу" и "не ненавижу". Казалось, что если Гу Юнь признается в "ненависти", то он решит, какие действия предпринять дальше.

Безразличие заключалось в том, что он, казалось, забыл, что "бывший император", о котором он говорил, был его отцом, упомянув об этом вскользь, так же небрежно, как о кошке или собаке на дороге.

Гу Юнь на мгновение замолчал и спросил:

"А ты? Ты все еще ненавидишь Ху Гэ Эр?"

Чан Гэн не ожидал, что тот ответит ему на его же вопрос. От неожиданности он слегка моргнул. Если бы Гу Юнь мог видеть ясно в это время, он бы обнаружил, что хотя его глаза не были красными, но у него все еще были слабые двойные зрачки.

Чан Гэн праведно ответил:

"Если она окажется передо мной, я обязательно сниму с нее кожу. Но она умерла, и место захоронения неизвестно. Даже если я выкопаю ее труп и выпорю его, все равно это будет напрасно. Как бы сильно я ее ни ненавидел, устранить это невозможно. Но вместо этого я ускорю отравление, как она того желала, верно?"

Это были отнюдь не искренние слова. Даже если бы Гу Юнь был еще глуше, он все равно смог бы это понять.

Гу Юнь уже собирался заговорить, как вдруг почувствовал, что прижавшийся к нему человек вздрогнул — шок от внезапного прерывания и испуга, когда он был чем-то поглощен.

Позади него раздался порыв ветра, как будто кто-то постучал в дверь кабинета. Гу Юнь обернулся и спросил:

"Это дядя Ван или старик Хо?".

Старый эконом у двери повысил голос и крикнул: "Маркиз, это я. Люди из Института Линшу ищут Его Высочество Янь Вана!"

Двойные зрачки Чан Гэна сузились. На первый взгляд казалось, что они были возбуждены сильным светом. Он неосознанно отпустил Гу Юня и проявил обычную сдержанность, как будто он только что о чем-то подумал, на его лице промелькнуло недоумение.

Гу Юнь сделал вид, что ничего не заметил:

"Если ты занят, то иди и разберись с этим, я не ел нормально уже несколько дней, пойду найду что-нибудь поесть, не знаю, что за чертовщину ты только что запихнул мне в рот... от этого кислота в моем желудке поднимается вверх".

Чан Гэн сначала был ошеломлен. Затем сильно хлопнул себя по лбу и с сожалением потер брови: "...черт... я действительно..."

Он встал и сказал: "Я попрошу кухню приготовить для тебя что-нибудь легкоусвояемое".

Дядя Ван быстро сказал: "Да, ваш слуга сейчас пойдет".

Когда Чан Гэн подошел к двери своего кабинета, он, казалось, что-то вспомнил и стал искать. Он нашел монокль Гу Юня и вернул его ему. Металлическая цепочка и внешняя оправа были нагреты им. Чан Гэн тщательно протер линзу и приложил ее к носу Гу Юня. Его глаза надолго задержались на его лице. Вдруг он прошептал:

"Цзы Си, только что… мне кажется, что это был сон".

Вот почему он так себя вел.

Гу Юнь весь полдень метался от него и его болтовни. Услышав это, он очень разозлился и хотел ответить:

"Дам-ка я тебе пощечину, проверим, будет тебе больно или нет".

Неожиданно, прежде чем он успел это сказать, Чан Гэн сделал паузу и встал прямо, он издал горький смех, высмеивая себя:

"Даже после того, как я вырос таким большим, у меня никогда не было такого хорошего сна, было бы хорошо, если бы мне не пришлось просыпаться".

Гу Юнь: "..."

Он вернулся в нормальное состояние, Гу Юнь не мог вынести, чтобы его сурово ругали. Он чувствовал, что если так будет еще несколько раз, то он станет таким же, как и все остальные. Ему пришлось напустить на себя невозмутимый вид и махнуть рукой, отгоняя его.

В начале лета восьмого года Лунань, хотя генерал Гу неоднократно шел против звезды Тай Суй*, национальное положение Великого Ляна начало медленно восстанавливаться после падения на дно долины. Словно прошла долгая зима, под бесконечным снегом начали появляться фрагменты почек.

[*Считается, что если человек пойдет против звезды Тай Суй, воображаемой звезды, противоположной Юпитеру, то его постигнет множество бедствий.]

Летом первым делом нужно было уладить волнения западных стран и подписать договор о Новом шелковом пути. Лагерь Черного железа сопровождал дань Цзылюцзинь из западных областей, в столицу.

В этот момент Великий Лян, который был окружен со всех сторон, наконец-то пробил брешь.

Шэнь И и другие только что прибыли на передовую, институт Линг Шу доставил хорошие новости.

Большой железный лук Гу Юня, который никогда не продвигался в армии, наконец-то совершил новый прорыв. Гэ Чэнь, восходящая звезда из семьи мясника, действительно был гением. Он разработал новый золотой ящик, чрезвычайно портативный и удобный. Ее можно было установить на лук, прекрасно управляемый силой человека.

Вес тетивы лука, который обычные люди не могли натянуть, уменьшился более чем наполовину. Из железного лука можно было стрелять без усилий человеческих рук. Точность была очень высокой, железная стрела была толстой и не поддавалась воздействию ветра. Как только эти луки будут изготавливаться в больших масштабах, байхун исчезнет в Великой армии Лян. Железная стрела могла быть дополнена системой огнестрельного оружия, после выстрела она могла быть ускорена во второй раз, она могла даже взорваться в рядах врага с большой силой.

В конце июня, когда противоречие между жаждой тигров в Лагере Черного Железа и западными странами становилось все более заметным, военная ситуация на Севере и Юге временно стабилизировалась, и Великий Лян получил возможность перевести дух. Как знал весь двор, самой неотложной задачей в это время было успокоить народ, особенно расселить беженцев, оказавшихся в разных частях из-за войны.

Но как они должны отдыхать и обустраиваться?

Раздать крестьянское имущество этим беженцам было невозможно. Ни один человек не был бы настолько щедрым и праведным, чтобы отдать свою собственную землю другим.

Большой совет организовал несколько собраний, чтобы созвать министров для обсуждения, но так и не пришел к выводу, только собрал кучу плохих идей, таких как отправить беженцев открывать пустоши и так далее. Император Лунань был в ярости, ругая кучки министров, которые только сидели вокруг:

"Почему бы вам не собрать беженцев и не сослать их к Восточному морю, чтобы подражать Цзинвэю*?"

[Цзинвэй — это птица из китайской мифологии, которая собирает с земли камешки или веточки и бросает их в Восточное море.]

Внезапно Янь Ван из Большого совета замолчал и не сделал ни одного заявления. Шесть министерств и местные чиновники свалили вину друг на друга и устроили ссору в суде. В этот момент Ду Ванцюань и его тринадцать больших купцов со всей страны прислали свою просьбу, заявив, что они готовы последовать примеру западных людей, повсюду открыть частные фабрики и собирать беженцев со всех сторон для работы.

Для этого не требовалось много земли. В то время денег Чан Гэна, конфискованных у коррумпированных чиновников вдоль канала, которые не устроили беженцев, было достаточно. Они также планировали использовать сельскохозяйственные марионетки в Цзяннани в качестве модели и собрать группу неправительственных механизаторов для создания серийных машин для гражданского использования.

С распространением второй партии билетов Фэнхо в суде постепенно собрались силы, напоминающие подводные течения. Когда они еще были в спящем состоянии, на первый взгляд, фракции вообще не было. В это время они начали тайно продвигать это дело: сначала дали некоторые поблажки первой группе купцов, которые вызвались выйти, чтобы разнести билеты Фэнхо, например, они могли напрямую послать свою просьбу в Большой Совет, с особого одобрения императора, разрешив им приобрести определенное количество пурпурного топлива при условии гарантии военного использования.

Эта скидка была впервые представлена из Министерства промышленности — Мэн Хуан, скромный ученый Ханьлиньского происхождения, заявил в ней, что это был план убийства трех зайцев одной стрелой — это не только решило бы беспорядки беженцев повсюду, но и показало, что двор не будет плохо обращаться с теми, кто имеет заслуги, и что деньги, заработанные от продажи Цзылюцзиня по высокой цене этим гигантам-купцам, могут также можно пустить на дополнительные военные и боевые нужды.

Этот камень всколыхнул тысячу волн. На этот раз некоторые люди из знатных семей с острым обонянием наконец-то пришли в себя.

Гу Юню, который уже давно не был при дворе, посчастливилось слушать грандиозную сцену, как придворные сражаются друг с другом на мечах и стрелах. Он был ошеломлен, чувствуя, что это место опаснее, чем линия фронта.

Тринадцать купцов написали бумаги, из-за чего противоречия между кланом ученых и талантливыми молодыми людьми, начавшимися от Ханьлиня, резко обострились. В это время умные люди обнаружили тайную торговлю между чиновниками и бизнесменами. Некоторые были даже более чувствительны. Они поняли, что неотразимое будущее этой новой силы поколеблет сущность клана ученых, и незаметно возникло ощущение кризиса.

В суде сторонники купеческих группировок посылали обвинения в адрес благородных семей — "формирование во фракции в корыстных целях, нанесение вреда стране и народу", "легче сказать, чем сделать". Более того, они даже показывали друг другу на нос и ругали:

"Если у вас, господа, есть идея, то пусть беженцы отправляются в ваш дом, чтобы поселиться там".

Несколько крупных дворянских семей были красны от гнева и яростно спорили:

"Как могут купцы и бизнесмены подняться в зал элегантности", "как может самое важное дело нации, такое как Цзылюцзинь, перейти в частные руки". Наконец, они просто сказали: "Я не знаю, сколько взяток вы, господа, приняли, чтобы вести себя с этими бизнесменами как с родными".

После этого маркиз Гу, который не сказал ни слова, заставив ряд генералов молча смотреть друг на друга, встал в стороне, наблюдая за спором. В конце концов, Большой Совет вынужден был выйти, чтобы успокоить их.

Гу Юнь посмотрел на императора Лунаня и понял, что Ли Фэн действительно постарел. Ему было всего тридцать лет, но уже появились седые волосы, а выражение лица было свирепым и мрачным. На мгновение Гу Юнь вдруг подумал:

"Возможно, в тот раз, когда столица была на грани гибели, если бы Ли Фэна на красном змее сбила шальная стрела, это было бы лучшей участью для него?"

Ли Фэн, казалось, что-то почувствовал. Он случайно посмотрел вверх и встретился взглядом с Гу Юнем.

В тот день, когда суд был распущен, Гу Юня оставили во дворце. Перед войной они поссорились до такой степени, что отвернулись друг от друга. После этого Гу Юнь повсюду бегал на битвы, его конь не останавливался. У них почти не было возможности встретиться наедине.

Сейчас они стояли в том месте, где выросли вместе, чтобы немного поболтать о старых временах, чувствуя, что их разделяет целая жизнь.

Ли Фэн держал Гу Юня позади из-за своего сиюминутного порыва. Только когда они шли бок о бок в цветочном саду, он обнаружил, что нет слов, которые он мог бы сказать, это было, несомненно, неловко.

Как раз в это время наследный принц пришел поприветствовать их после окончания занятий.

Ли Фэн был не из тех, кто погружается во внутренний дворец, у него не было много детей. Принцу только-только исполнилось восемь лет. Он еще не начал расти и выглядел совсем ребенком. При встрече с Ли Фэном он проявил сдержанность, формально и покорно сказав:

"Королевский отец".

Затем он внимательно и нерешительно посмотрел на Гу Юня, ему немного хотелось поговорить, но он не знал, кто этот человек.

Гу Юнь улыбнулся ему:

"Ваш подданный Гу Юнь, приветствую Ваше Королевское Высочество наследного принца".

Принц был потрясен. Не было такого маленького мальчика, который не любил бы слушать истории великих героев. Сейчас, когда ему предстояло встретиться с одним из них во плоти, он, с одной стороны, был очень взволнован, но с другой — должен был сохранять достоинство принца перед своим отцом.

Его лицо покраснело, он пробормотал:

"Генерал... генерал Гу! Нет... Это... Великий дядя не обязан быть вежливым. Я… Я тоже тренировал свой почерк по образцу Великого дяди".

Выражение лица Гу Юня было немного странным:

"... Ваше Высочество очень добры".

Слова "Великий дядя" нанесли ему невидимый удар, отчего он почувствовал, что у него выросла борода длиной в два фута.

Ли Фэн помахал всем слугам, оставив только принца сопровождать его. Никто не знал, о чем он говорил с Гу Юнем. Дворцовые люди знали только, что маленький принц, похоже, очень привязался к маркизу Гу, прижался к нему и не хотел уходить. В конце концов, он даже заснул на плече Гу Юня, и маркиз сам отправил его обратно в Восточный дворец.

Перед отъездом император Лунань специально попросил Гу Юня зайти во дворец и дать несколько советов принцу, если у того будет время.

Монарх и подданный вели приятную беседу, вопрос о том, что император и маркиз настроены друг против друга, как и борьба между военными и политическими кругами оказалась лишь мелкой рябью, намеренно забытой.

В это время в элегантную частную комнату в башне Ваньнань ворвался Цзян Чун, достал из рукава секретное письмо и передал его Чан Гэну:

"Взгляните на это, Его Высочество, наш фундамент при дворе еще не был стабильным. На этот раз, похоже, мы немного поторопились".

Это была копия отчета. Цзян Чун сказал низким голосом:

"Это пришло из дворца. После того как суд был распущен, несколько больших семей прошли через императорского шурина, объединив усилия, чтобы отправить этот отчет прямо императору. Боюсь, что они планировали это в течение долгого времени".

Чан Гэн взял в руки бумагу с невозмутимым взглядом:

"Ванго? Его совесть уже очистилась? В недавний период войны и смуты в столице погиб генерал Тан. Неужели он чувствует, что нет никого из левых, кто мог бы его расследовать?"

Цзян Чун понизил голос:

"Ваше Высочество, императорский шурин Ванго принадлежит к материнской линии вдовствующей императрицы, пока нет никаких планов восстания, император его не тронет... И кто посмеет упомянуть об инциденте того года? Если использовать это как повод для свержения Ванго, не попадет ли бывший император в репутацию некомпетентного правителя, которого обманули злодеи и ведьмы, убив верных подданных? Император не стал бы иметь с ним дело из-за этого".

Чан Гэн быстро просмотрел скопированную бумагу с пустым выражением лица. Вдруг он издал "ох".

Цзян Чун: "Что случилось?"

Чан Гэн: "Это не похоже на то, что может исходить от Ван Го. Чье это творение?"

Цзян Чун:

"О, у этого человека очень близкие отношения с Ван Е. Разве семья Фан не собиралась жениться на Ван Е? Человек, спрятавший нож за спиной, — дядя госпожи Фан, нынешний министр домашнего хозяйства, изначально был первым Чжанъюанем*, которого выбрал бывший император в восемнадцатом году правления Юань Хэ. Единственный, кто занял первое место на всех трех экзаменах в столице провинции, столице страны и во дворце прежней династии, он действительно был выдающимся с детства.

[*Лучший результат на императорском экзамене]

С тех пор как Фан Цинь занял пост министра внутренних дел, все было хорошо организовано, согласовано с Большим Советом, никогда не было никаких препятствий. Можно сказать, что он был способным министром. К сожалению, все решают корни. Он родился в семье Фан и был представителем семьи Фан. Он был обречен стать камнем преткновения для выдающихся талантов.

"Он принимал экзамены у половины двора, непревзойденная репутация".

Чан Гэн осторожно постучал по столу.

"Под карнизами их светлостей гнездились ласточки. Похоже, пришло время им перелететь в дома простых людей".

[*Чан Гэн цитировал стихотворение Лю Юйси "Переулок особняков в черном платье».]

Сердце Цзян Чуна подпрыгнуло, когда он смог разглядеть убийственное намерение в том, что он только что сказал.