Онлайн чтение книги Поднебесная Under Heaven
Глава 5

Офицеру, привыкшему принимать решения, некоторые из них даются легко. Особенно если есть ночь для обдумывания ситуации.

Комендант крепости у Железных Ворот ясно дал понять своему гостю из Куала Нора, что его решение дать ему в сопровождение пятерых стражников не следует считать излишней инициативой. Вина за преждевременную смерть Шэнь Тая, если таковая случится, падет, несомненно, на некомпетентного коменданта крепости, позволившего ему отправиться на восток всего с одним каньлиньским телохранителем (к тому же маленькой женщиной).

Во внутреннем дворе, сразу же после утренней трапезы, комендант объяснил ему, – вежливо, но без улыбки, – что он пока не готов покончить собой по приказу сверху и лишить своих детей надежды на будущее в том случае, если трагическое событие произойдет с Шэнь Таем в дороге. Господин Шэнь получит достойное сопровождение, в его распоряжение будут предоставлены военные перевалочные пункты, и он сможет ночевать в них по дороге в главный город префектуры Чэньяо, а сообщение о конях – как они и договорились – будет отправлено вперед, в Синань.

Возможно, военный губернатор пожелает выделить еще солдат для сопровождения Шэнь Тая, когда тот приедет в Чэньяо. Естественно, тогда губернатор волен принять решение об отправке пяти всадников обратно в крепость у Железных Ворот, но комендант Линь осмеливается выразить надежду, что он их оставит, увидев их преданность и компетентность.

За всем сказанным скрывалась невысказанная мысль о том, что их присутствие по приезде в столицу может послужить неким напоминанием о приоритете крепости у Железных Ворот в истории с конями и их последующей благополучной доставке в столицу, когда-нибудь в будущем.

Было очевидно, что их гостю все это не понравилось. Он выказывал признаки нетерпения.

Это могло быть связано с тем, подумал комендант Линь, что Шэнь Тай столь долго жил в одиночестве. Но если дело и впрямь в этом, то ему придется избавиться от этого настроения, и чем быстрее, там лучше. Хорошо бы начать сегодня же утром.

И когда каньлиньская телохранительница также ясно дала понять, что не сможет одна нести ответственность за безопасность Шэнь Тая, особенно принимая во внимание то, что сардийский конь, на котором он ехал, явно провоцирует желание убить и украсть, сын покойного генерала согласился. Следует признать, он сделал это благородно и учтиво.

И все равно этому странному человеку трудно было подобрать определение.

Линь Фун понимал, почему Шэнь уже давно покинул армию. Военные неизменно предпочитают людей, которых легко определить, назначить им роль, понять их и управлять ими.

Этот человек, чуткий и наблюдательный, с внешностью скорее привлекающей внимание, чем привлекательной, недолго служил в кавалерии, базирующейся за Длинной стеной. А потом был период жизни среди каньлиньских воинов на горе Каменный Барабан (это должно было иметь свои причины). Он готовился к экзаменам на должность гражданского чиновника в Синане, когда умер его отец. И так уже более чем достаточно разных карьер для еще молодого человека, как считал Линь Фун. Возможно, это свидетельствует о некотором непостоянстве характера.

Также у Шэнь Тая – и это было заметно, – уже были прежде какие-то отношения с новым первым министром, не обязательно теплые. Это создавало проблему, или могло создать. «Я знаю этого человека» – эта фраза ни о чем не свидетельствовала, но тон, которым она была произнесена, говорил человеку, склонному прислушиваться к нюансам, о многом.

Учитывая все это, комендант Линь в какой-то момент этой ночью принял решение.

Оно включало предложение Таю значительной суммы денег из собственных средств. Комендант назвал это займом – жестом ради спасения репутации – и дал понять, что ожидает возмещения долга когда-нибудь в будущем. При этом он подчеркнул, что человек, несущий такие вести, как Шэнь Тай, вряд ли может совершить путешествие или явиться ко двору, не имея в своем распоряжении денег. Это было бы недостойным и вызвало бы недоумение. Возникло бы несоответствие между нынешними обстоятельствами и обещанием в будущем, которое тревожило бы тех, с кем он встретится. В трудные времена важно избегать подобного нарушения равновесия.

Решение было очевидным. Шэнь Таю в данный момент нужны средства, а Линь Фун сочтет за честь оказать ему помощь. Что еще обсуждать двум цивилизованным людям? Что бы ни принесло будущее, так и будет, сказал комендант.

Мужчины ставят на карту свое суждение, свою преданность, свои средства. Комендант Линь этим утром делал свою ставку. Если Шэнь Тай умрет по дороге в Синань или в самом Синане (а это вполне возможно), останется его знатная семья, к которой можно обратиться за своими деньгами.

Конечно, говорить об этом не было необходимости. Когда имеешь дело с умными людьми, решил Линь Фун, глядя, как семь человек выезжают из восточных ворот, освещенные ранним солнечным светом, одно из преимуществ заключается в том, как много не нужно говорить.

Пять солдат будут защищать Шэнь Тая и интересы Второго округа. Наличные были инвестицией самого Фуна. С самого начала его огорчало то, что он привязан к этому невозможно удаленному месту, но когда так случается и ничего нельзя поделать, человек забрасывает в реку свои собственные удочки, подобно рыбаку, и ждет, не клюнет ли рыба.

Он сделал еще одну вещь и втайне был доволен собой, тем, что подумал об этом. Теперь Шэнь Тай вез с собой документы, как и курьеры, которые уже выехали, подтверждающие, что комендант крепости у Железных Ворот произвел его в офицеры кавалерии Второго военного круга. И в данный момент офицер Шэнь едет в отпуск по личным делам.

Если Шэнь Тай теперь офицер, период траура для него закончился. Он волен вернуться в Синань. Комендант Линь заверил его, что это не пустяк. Если нашлись люди, стремящиеся убить его еще до появления коней, они без колебаний использовали бы для его дискредитации нарушение траурных обрядов. Или даже облегчили бы путь к конфискации его имущества, в которое могли входить…

Как всегда считал Линь Фун, многое можно сказать правильно выбранным молчанием.

Шэнь Тай колебался. У него были выдающиеся скулы, необычно глубоко посаженные глаза (что говорило о чужеземной крови) и привычка поджимать губы, когда он думал. В конце концов он поклонился и поблагодарил.

Умный человек, в этом нет сомнений.

Комендант стоял в восточном дворе крепости и провожал их. Ворота закрыли, задвинули тяжелый деревянный засов. В этом не было необходимости – никто не приходил с этой стороны, не грозила никакая опасность, но так было положено, а Линь Фун любил делать то, что положено. Именно ритуалы и правила удерживают жизнь от скатывания в хаос.

Когда он возвращался обратно, чтобы засесть за бумаги (всегда много бумаг), комендант услышал, как солдат на стене запел, а другие подхватили:

Весь остаток дня воздух был неестественно неподвижным. К вечеру наконец разразилась гроза, налетевшая с юга. Стрелы молний вспарывали небо, хлестал сильный дождь, наполнивший цистерны и колодцы и образовавший грязные озера во внутренних дворах, гремел и грохотал гром. Но гроза прошла, как всегда проходят грозы.

Эта гроза ушла на север, унеслась прочь так же быстро, как и прилетела. Вернулось низкое вечернее солнце, залило красным светом мокрый овраг, ведущий к Куала Нору. Этой грозой объяснялось то ломкое напряжение, которое он чувствовал весь день, решил комендант Линь. Осознав это, он почувствовал себя лучше. Он предпочитал иметь объяснение происходящему – в небе, на земле, в собственном внутреннем одиночестве…

* * *

Их путь лежал вниз от подножий гор, к полям с зерном и деревням, а потом – через низкие болотистые земли к югу от реки. Это была земля тигров. Они выставили охрану в ту единственную ночь, когда предпочли разбить лагерь между почтовыми станциями, и слышали рев этих зверей ночью, но так ни одного и не увидели.

Между солдатами и женщиной возникло некоторое напряжение, но не большее, чем можно ожидать. Вэй Сун чаще всего держалась особняком и ехала впереди. Это отчасти и создавало проблему – что она ехала во главе, но когда Тай это понял, он просто отдал ей соответствующий приказ, и мужчины из крепости смирились.

Волосы ее оставались завязанными в тугой узел, поза – настороженной. Ее голова всегда двигалась, она осматривала дорогу впереди и землю по обе стороны от нее. Она почти ничего не говорила ночью, у костра или на постоялом дворе. Их было достаточно много – семеро, хорошо вооруженных, – и они не опасались разводить костер, когда разбивали лагерь, хотя в этой местности бандиты тоже водились.

По мере того как они спускались, двигаясь на восток, воздух казался Таю все более плотным. Он слишком долго жил в горах. Однажды утром он догнал женщину и поехал рядом. Вэй Сун бросила на него взгляд, потом снова стала смотреть вперед.

– Терпение, – пробормотала она. – Сегодня ночью или завтра утром, самое позднее, мы будем в Чэньяо. Солдаты, несомненно, подскажут вам лучший дом с девушками.

Он видел – не мог не заметить – насмешку на ее лице.

С этим надо было покончить. По крайней мере, так ему казалось.

– Но как это удовлетворит тебя, – серьезным тоном спросил он, – если я утолю свою страсть с куртизанкой, оставив тебя рыдать от неутоленной страсти где-нибудь на мраморной лестнице?

Она все-таки покраснела. Это доставило ему удовольствие, потом он почти раскаялся, но не очень. Она это начала, еще в его комнате в крепости. Он знал, кто должен стоять за тем, что она тогда сказала о женщинах. Нормально ли, чтобы Капель доверила наемному телохранителю интимные подробности о человеке, которого она будет охранять?

Он так не думал.

– Я справлюсь со своими желаниями, – ответила женщина, глядя прямо перед собой.

– Уверен, что справишься. Ты кажешься достаточно хорошо обученной. Мы могли б оставить других подождать, отъехать вместе чуть подальше за те деревья…

На этот раз она не покраснела.

– Вам будет лучше в Чэньяо.

Они въехали в более густонаселенную местность. Тай увидел шелковичные деревья и тропинку, ведущую на юг к шелковой ферме. Строения были спрятаны за деревьями, но вывеска была видна.

Много лет назад он провел три недели на одной из таких ферм, испытывая смутное любопытство. Или, точнее, не зная, куда двинуться. В его жизни был такой период. После времени, прожитого на севере, за Длинной стеной. С ним там кое-что произошло.

Тай вспомнил звуки в той комнате, где держали шелкопрядов на стеллажах с подносами, и они кормились днем и ночью, час за часом, белыми тутовыми листьями: эти звуки напоминали безостановочный стук дождя по крыше.

Пока это продолжалось, во время необходимого, важного процесса достижения совершенства, в комнате поддерживали постоянную температуру, не допускали никаких запахов, никакого дуновения ветра. Даже любовью в соседних комнатах занимались беззвучно, чтобы не испугать и не потревожить шелкопрядов.

Интересно, подумал он, знает ли об этом каньлиньская женщина? А еще интереснее, почему его это волнует.

Вскоре после этого у опушки рядом с дорогой, справа от них, показалась лиса.

Вэй Сун остановилась, быстро подняла руку. Она повернулась в седле, рассматривая животное. Один из мужчин рассмеялся, но другой сделал знак, отвращающий опасность.

Тай посмотрел на женщину.

– Не может быть! – воскликнул он. – Ты думаешь, это дайцзи?

– Тише! Очень глупо называть их по имени, – сказала она. – И ради кого из нас, по-вашему, появилась здесь эта женщина-лиса?

– Я не думаю, что она вообще здесь появилась, – ответил Тай. – Я не думаю, что каждое животное, замеченное у леса, является созданием из мира духов.

– Не каждое животное, – возразила она.

– Что дальше? Пятый Дракон появится в красном небе, и Девятое Небо падет?

– Нет, – она отвела глаза.

Для него явилось неожиданностью, что эта резкая, сдержанная женщина-воин Каньлиня так явно верит в легенды о женщине-лисе. Она продолжала наблюдать за лисой, ярким пятном у леса. Лиса тоже смотрела на них, видел Тай, но это нормально. Всадники представляли собой возможную угрозу, за ними нужно было следить.

– Вам не следует быть столь беспечным, говоря о духах, называть их имена, – сказала Вэй Сун так тихо, что услышал только Тай. – Мы не все понимаем в этом мире.

И эта последняя фраза больно ударила по нему, отбросила его далеко в прошлое.

Лиса ушла в лес. Они поехали дальше.

* * *

До сегодняшнего дня он всего один раз был командиром кавалеристов к северу от Стены, во время войны с кочевниками. Под его началом было пятьдесят солдат, а не всего пять всадников, как сейчас.

Честь быть командиром дуй превышала его заслуги, но Тай был достаточно молод. Он почувствовал, что слава и ранг его отца просто открыли для него двери, дали возможность показать, на что он способен, чего заслуживает, и обрадовался случаю проявить себя.

Ему не хотелось размышлять об этом сейчас, спустя столько лет, но пока он скакал по открытой местности к изменившейся жизни, он неизбежно уносился мыслями к тому времени.

В те дни, среди народа богю, начались перемены в жизни Шэнь Тая. До этого он считал, что знает, каким будет его путь. После – был потрясен и неуверен в себе. И долго плыл по течению.

Тай, как мог, рассказал о том, что тогда произошло и как это закончилось. Сначала своим старшим офицерам, а потом отцу, когда они оба оказались дома. (Но не братьям: один был слишком молод, а другой не был его другом.)

Ему разрешили отказаться от звания и должности и с честью уйти в отставку. Это было необычно. Дальнейший отъезд на гору Каменный Барабан был полезным, может быть, даже необходимым следующим этапом. Впрочем, Тай сомневался, что каньлиньские учителя на горе считали так же, поскольку от них он тоже ушел. Но, по крайней мере, после того, что случилось в северных степях в ту осень, никого не удивило, что молодой человек хочет уделить время поискам духовного руководства, дисциплины, аскетизма.

Тай вспомнил, как его удивило, что его военные начальники поверили в его северную легенду, и еще больше удивил намек на понимание среди них. Понимание не считалось не то что достоинством, но и признаком силы в высших эшелонах армии Катая.

Только позднее Тай понял, что он и его люди, наверное, были не первыми и не единственными, кто столкнулся с пугающей странностью народа богю. Много лет он интересовался другими историями, но никто не называл ему имен и не рассказывал, что случилось.

Его не винили в том, что произошло.

Это его тоже удивило тогда. И до сих пор удивляло. Ранг военного связан с ответственностью и с последствиями оной. Но, по-видимому, официальная точка зрения заключалась в том, что ни один офицер не в состоянии предвидеть или контролировать отдельные столкновения цивилизованных людей с дикостью в землях варваров. Поведение обычных солдат может резко меняться в таких местах.

Катайцы чувствовали свое явное превосходство над людьми за пределами своей страны, презирали их, но одновременно испытывали страх всякий раз, когда покидали дом, пусть даже они это отрицали. Это компенсировало опасное общение.

Долгое время их войска находились среди кочевников, чтобы обеспечить власть тем вождям – каганам, – которых они поддерживали. Если ты оказался к северу от Стены и ее сторожевых башен, ты жил на открытом месте или в уединенных гарнизонных фортах в окружении богю или шуоки, сражаясь рядом или против людей, которые почти не были людьми. Неразумно ожидать от солдат, что они будут вести себя так, словно несут службу дома, на Большом канале, или среди летних рисовых полей, охраняя крестьян от бандитов и тигров.

Влиять на преемственность власти у кочевников богю было важно. Дворец Да-Мин был очень заинтересован в том, кто правит кочевниками, и насколько этот человек готов поддерживать мир вдоль границы и поставлять своих лошадей с густыми гривами в обмен на пустые почетные титулы, рулоны недорогого шелка и обещание поддержки против очередного узурпатора.

Если, конечно, следующий узурпатор не давал более заманчивые обещания.

Пастбища кочевников, поделенные между соперничающими племенами, тянулись от Стены до самого леденящего севера среди березовых и сосновых лесов, за которыми, по слухам, солнце исчезает на всю зиму и никогда не заходит летом.

Те самые далекие заледеневшие земли не имели никакого значения. Разве что в качестве источника мехов и янтаря. Имело значение то, что на их ближних границах земли кочевников граничили с самим Катаем – и тянулись вдоль дорог Шелкового пути – от пустынь до моря на востоке. Длинная стена по большей части не пускала кочевников в империю, но северное ответвление великого торгового пути дугой тянулось по степям. И поэтому прибыльный поток предметов роскоши в славную катайскую империю в большой степени зависел от возможности обеспечить караванам верблюдов защиту от нападений.

Конечно, Империя тагуров на западе представляла собой еще одну опасность и требовала других решений, но некоторое время тагуры вели себя тихо: торговали с теми, кто выбирал южную ветвь маршрута, собирали дань и пошлину в далеких крепостях, которые контролировали. И покупали сардийских коней.

Синань это не радовало, но он мог с этим жить. По крайней мере, так было решено. После войн, обескровивших обе империи, от тагуров и их правителя откупились, среди прочего, стройной катайской принцессой.

Мир на обеих границах мог бы уменьшить шансы императора добиться славы, но император Тайцзу правил долго и выиграл достаточно сражений. Богатство и комфорт, строительство великолепной будущей гробницы к северу от Синаня (неописуемо огромной, затмившей гробницу его отца), медленно текущие дни и ночи с Драгоценной Наложницей под ее музыку – стареющему императору это казалось достаточной компенсацией.

Пусть лощеный, умный двоюродный брат Вэнь Цзянь, Чжоу, будет первым министром, если ему хочется (и если этого хочется ей). Но пусть он и разбирается, после сорока лет царствования, со сложностями при дворе и в армии и с варварами. От всего этого можно устать.

У императора на старости лет была женщина, которая играла для него музыку и танцевала. У него были ритуалы, которые нужно исполнять, и тщательно отмеренные порошки, которые он принимал – вместе с ней, – чтобы достичь желанного бессмертия. Возможно, ему даже никогда не понадобится его гробница, если алхимикам удастся совместить три звезды Пояса Охотника, астеризм Девятой династии, с заслугами императора и его желанием.

А как же честолюбивые молодые люди империи? Ну, богю постоянно вели сражения со своими восточными соперниками шуоки. А еще были войны между их собственными племенами, и они продолжались.

Словом, военные офицеры и молодые аристократы (а также храбрые люди не особо высокого происхождения) всегда могли насытить жажду крови и добыть славу где-нибудь еще. В нынешнее время это «где-нибудь» располагалось на севере, где пустынность степей могла превратить человека в пигмея или изменить его душу.

Именно это случилось с Шэнь Таем, вторым сыном генерала Шэнь Гао много лет назад, той осенью, которую он провел среди кочевников.

Им объяснили, что злые духи, посланные врагами племени, поразили душу Мешага, сына Хурока.

Хурок был выбранным Да-Мином каганом, человеком, поддержать которого они прибыли в степь.

Его старший сын, мужчина в самом расцвете сил, внезапно серьезно заболел – ни на что не реагировал, едва дышал – в самый разгар кампании. Решили, что шаманы врага наслали на него темных духов: по крайней мере, так кочевники рассказывали находящимся среди них катайским солдатам.

Солдаты империи не знали, как они это поняли и почему предполагаемая магия направлена на сына, а не на отца (хотя у некоторых из них к тому времени сложилось свое мнение о том, кто из них лучше). Эта магия богю – шаманы, животные-тотемы, путешествия души за пределы тела – была просто слишком чужой, слишком варварской, настолько, что не передать словами.

Им сообщили об этом в качестве любезности, как и о том, что они собираются предпринять, в отчаянии пытаясь исцелить больного человека. Эта последняя информация заставила руководство армии, присланной из Катая, глубоко задуматься.

Хурок имел большое значение, и поэтому его сын – тоже. Отец весной прислал к Длинной стене личные заверения в своей преданности и подношения: хороших лошадей, волчьи шкуры, а также двух юных девушек – очевидно, собственных дочерей, – чтобы они присоединились к десяти тысячам наложниц в отведенном им крыле дворца.

Выяснилось, что Хурок готов обдумать возможность восстания против правящего кагана Дулана, его шурина.

Дулан прислал не так много лошадей и мехов.

Его посланники привели к широкой северной излучине Золотой реки, где каждую весну происходил такой обмен дарами, слабых, мелкокостных лошадей, некоторые страдали коликами. Да еще пожимали плечами, гримасничали, плевались и разводили руками, когда катайцы указали им на эти недостатки. Они утверждали, что травы в тот год выросли скудные, газелей и кроликов развелось слишком много, стада поражали болезни…

А меж тем их собственные кони выглядели крепкими и здоровыми.

Старшим мандаринам, отвечающим за оценку такой информации по поручению небесного императора, показалось, что каган Дулан считает свое положение слишком прочным и, возможно, даже жалеет о своих ежегодных обязательствах по отношению к далекому Синаню.

Было решено, что давно пора напомнить о могуществе Катая. Император, как всегда, проявил слишком большую щедрость и снисходительность к малым народам и их дерзости. Его терпением злоупотребляют.

Хуроку тайно предложили подумать о более возвышенном будущем. И он с радостью согласился.

В то лето пятнадцать тысяч катайских солдат отправились за пределы Стены на север, за излучину реки.

Каган Дулан вместе со своими воинами и сторонниками предпринял стратегическое отступление. Его было безумно сложно найти на этих обширных просторах лугов, к тому же он ждал союзников с севера и с запада и наступления зимы.

В степи не было городов, которые можно грабить и жечь; не было вражеских крепостей, которые можно осадить и заставить сдаться из-за угрозы голода; не было посевов, которые можно вытоптать и захватить; катайцы действовали в интересах человека, которому после еще предстояло завоевать доверие кочевников. Словом, была совсем другая война, чем то, к чему они привыкли.

Главной задачей явно было найти войска Дулана и завязать с ними бой. Или просто убить этого человека, так или иначе. Однако Хурок показал себя слабой личностью, в чем все больше убеждались катайские офицеры экспедиционного корпуса: это был хрупкий горшок, в котором не было ничего, кроме честолюбия.

Он начинал пить кумыс с первыми лучами солнца, большую часть дня был пьян, лениво охотился на волков или валялся в своей юрте. В пьянстве, как таковом, не было ничего плохого, но только не во время военной кампании. Его старший сын, Мешаг, был лучше обожженным сосудом, так они докладывали наверх. Поэтому, когда к Мешагу, в свою очередь, обратились, он не проявил большого отвращения к предположению, что он может надеяться на нечто большее, чем положение самого сильного сына поддерживаемого катайцами кагана.

Они были не особенно умными людьми, эти степные кочевники, а империя Катай, среди прочего, почти тысячу лет и девять династий совершенствовала искусство политической манипуляции. Об этом были написаны книги, и любому компетентному гражданскому чиновнику надлежало заучивать их наизусть. Это было частью подготовки к экзаменам.

«Рассмотрите и оцените противоречащие друг другу доктрины на основании работ Третьей династии, касающихся правильного решения вопросов наследования в государствах-данниках. Ожидается, что вы процитируете отрывки из этих текстов. Примените выбранную вами доктрину к решению текущих проблем, возникающих на юго-западе и среди народов, обитающих вдоль побережья Жемчужного моря. Закончите правильным шестистрочным стихом, в котором кратко изложите ваши предложения. Включите в него ссылку на пять священных птиц».

Разумеется, в оценку такой работы также входила оценка качества каллиграфии кандидата. Официальный стиль письма, не скоропись.

С кем, по их мнению, имеют дело эти невежественные, покрытые пятнами жира варвары, часто голые по пояс, с сальными волосами до пояса, пахнущие кислым, перебродившим молоком, овечьим пометом и лошадями?

Но этот последний план наследования власти у богю не успели воплотить в жизнь, так как молодой Мешаг заболел в своем стойбище на закате одного осеннего, ветреного дня.

Он стоял у открытого костра, смеясь шутке, – грациозный мужчина с чашкой кумыса в руке, как вдруг чашка выпала из его руки на вытоптанную траву, колени подогнулись, и он рухнул на бок, едва не угодив в огонь.

Его женщины и сторонники в страшном смятении дали ясно понять, что это, должно быть, проделки зловещих сил – некоторые признаки убедительно свидетельствовали о том. Их собственный шаман, маленький и дрожащий, сказал то же самое, но утром, после того как всю ночь распевал и колотил в бубен рядом с Мешагом, признался: не в его силах сотворить ответное заклятие, способное изгнать злых духов из бесчувственного человека.

Только один человек, которого он назвал «белым шаманом озера», мог одолеть тьму, посланную захватить душу Мешага и унести ее от тела.

Это озеро находится на расстоянии многих дней пути отсюда. Они отправятся туда на следующее утро, сказали богю, и понесут Мешага на крытых носилках. Они не знали, смогут ли удерживать его душу возле тела так долго, но другого пути нет. Маленький шаман поедет с ними и сделает все, что в его силах.

Что бы ни думали об этом катайские военные, они мало что могли сделать. Два армейских лекаря, вызванные измерить пульс и ауру больного, были в растерянности. Он дышал, сердце его билось, он не открывал глаз. Когда ему поднимали веки, глаза его были пугающе черными.

Но хорошо это или плохо, а Мешаг стал теперь одной из составных частей стратегии империи. Если бы он умер, пришлось бы вносить исправления. Еще раз. Было решено, что некоторое количество всадников отправится на север с их отрядом, чтобы поддержать присутствие Катая и немедленно прислать доклад, если этот человек умрет.

Они ожидали, что он умрет. В Синань заранее отправили сообщение. Кавалерийский офицер, отправленный на север вместе с богю, должен был сам решать, что предпринять по ходу дела. Он и его люди будут находиться безнадежно далеко, отрезанные от всех остальных.

На должность командира этого отряда выбрали Шэнь Тая, сына генерала Шэнь Гао.

Если в этом решении и был элемент неявного наказания за то, что молодой человек имеет тот ранг, которого не заслужил, никто не мог бы потом обвинить их в том, что они послали его с таким заданием.

Ему оказали честь, не так ли? Отправили на опасное задание. Чего еще мог желать молодой офицер? Это был шанс прославиться. Зачем еще они здесь? В армию поступают не для того, чтобы медитировать. Если тебе нужно именно это, то иди и стань отшельником Пути, питайся желудями и ягодами в пещере на склоне горы…

Они поклонялись Конскому богу и Повелителю неба.

Сын Неба был богом Смерти. Его мать обитала в Бездонном озере, далеко на севере. Зимой оно замерзало.

Нет, это не то озеро, куда они сейчас направлялись, оно гораздо дальше на север, и его охраняют демоны.

В потустороннем мире все наоборот. Реки текут из моря, солнце встает на западе, зима – зеленая. Мертвых хоронили на открытой траве, а не в земле, чтобы их пожирали волки и таким образом они вернулись бы на Небо. Блюда и гончарные изделия клали вверх дном или разбивали рядом с телом, еду разбрасывали, оружие ломали – чтобы мертвые могли узнать и предъявить права на эти вещи в мире наоборот.

Черепа жертвенных лошадей (на севере – рогатых оленей) разбивали топором или мечом. Животных снова восстановят, целых, они будут бегать в другом месте, только белые станут черными, а черные – светлыми.

Одну женщину и одного мужчину рубили на части в день летнего солнцестояния в процессе обрядов, в которых могли участвовать только шаманы, хотя тысячи и тысячи кочевников собирались на них со всей степи под высоким небом.

Шаманы, которые проводили эти обряды, носили на своем теле металлические зеркала и колокольчики, чтобы отпугивать демонов звоном или их собственными уродливыми отражениями. У каждого шамана был барабан, который он или она изготавливали после поста в одиночестве среди травы. Барабаны также использовали для того, чтобы отпугивать демонов. Их делали из шкуры медведя, лошади, оленя. Иногда – из шкуры тигра, но это случалось редко и свидетельствовало о большом могуществе. Никогда – из шкуры волка. С волками у них были сложные отношения.

Некоторые будущие шаманы умирали во время поста. Некоторые гибли во время путешествий за пределами тела, среди духов. Демоны могли победить, забрать душу человека, унести ее в качестве приза в свое красное царство. Именно для этого нужны шаманы: чтобы защитить обычных мужчин и женщин, вмешаться, когда духи с другой стороны приближались на опасное расстояние со злыми намерениями, или по собственной темной воле, или вызванные кем-нибудь.

Да, их можно было вызвать. Да, эти всадники считали, что именно это и произошло.

Медленно двигаясь на север вместе с тридцатью всадниками своего собственного дуй и пятнадцатью кочевниками, сопровождавшими закрытые занавесками носилки Мешага, Тай не мог бы объяснить, зачем он задает так много вопросов и так жадно слушает ответы.

Он говорил себе, что виной тому – долгое путешествие через обширную пустыню. Они ехали день за днем, а луга почти не менялись. Но дело было не только в скуке, и Тай это понимал. Восторг, который он получал от кристалликов той информации, которой нехотя делились с ним всадники, выходил за пределы утоления скуки.

Они видели газелей – огромные стада, почти невообразимо громадные. Смотрели, как летят на юг журавли и гуси, волна за волной, когда пришла осень и окрасила листья в красные и янтарные цвета. Теперь деревьев стало больше, как и уходящих вдаль холмов: отряд выехал за границу пастбищ. Однажды вечером они увидели, как на маленькое озеро садятся лебеди. Один из лучников Тая указал на них рукой, ухмыльнулся, достал свой лук. Богю остановили его угрожающими, тревожными криками.

Они никогда не убивают лебедей.

Лебеди несут души умерших в другой мир, и уносимая душа, не попавшая в место назначения, могла потом преследовать убийцу – и его спутников – до конца их дней.

Как мог Тай объяснить, почему сердце его билось быстрее, а мысли стремительно бежали по кругу от странности всего этого, когда он слышал подобные вещи?

Это было почти недостойно: катайцы славились своей невозмутимостью, они никогда не позволяли себе проявлять большой интерес к примитивным верованиям варваров на их границах. Верования эти подтверждали их почти нечеловеческую природу, законность превосходства Катая в мировом порядке. Действительно: народ, который оставляет своих мертвецов на поживу волкам?

Тай говорил себе, что собирает сведения для доклада. Что было бы полезно лучше понять богю, ведь это облегчит руководство ими и контроль над ними. Это, возможно, даже было правдой, но не объясняло того, что он чувствовал, когда они рассказывали ему, проезжая мимо березовых лесов с красными и золотыми листьями, о трехглазых демонах на севере, среди ледяных полей, о том, что тамошние люди отращивают осенью мех, подобно медведям, и спят всю заснеженную зиму напролет. Или – снова – о празднике Красного Солнца в середине лета, когда все войны прекращаются в лугах ради обрядов бога Смерти, которые совершают шаманы всех племен, звеня колокольчиками и стуча в бубны.

Шаманы. Они были центром стольких легенд. Мешага несли к такому шаману. Если он еще жив. Этот шаман очень могущественный, так сказали Таю. Она живет на берегу озера, вдали от всех, окутанная тайной. Если ее вознаградить в достаточной степени и горячо умолять, она, может быть, вмешается.

Она. Это тоже было интересно.

Их путь вел на территорию, которой управлял нынешний каган Дулан, их враг. Это была еще одна причина участия в этой экспедиции Тая и его тридцати всадников, поэтому они ехали по все более холмистой, окрашенной в ржавые цвета осенней земле, мимо ярких, словно драгоценности, рощ лиственниц и берез в нарастающий холод. Катайцы были заинтересованы в том, что случилось с Мешагом, в его выживании, пусть даже с каждым днем это казалось все менее вероятным.

А он до сих пор дышал. Выдерживая усталые, враждебные взгляды маленького шамана, никогда не покидавшего Мешага, Тай заглядывал в носилки каждое утро, в середине дня и на закате, чтобы убедиться в этом. Его пациент лежал на спине под одеялом из конского волоса, неглубоко дышал, не шевелился. Если он умрет, богю оставят его под этим небом и повернут обратно.

Теперь, когда они садились на коней с первыми лучами дня, Тай видел клубочки пара от своего дыхания. По мере того как солнце поднималось все выше, день становился более теплым, но утро и ночь оставались холодными. Они находились так далеко от империи, от любого цивилизованного города, на пугающе чужих землях. К этому времени Тай уже привык к волчьему вою, хотя все катайцы – крестьяне, работавшие на земле, – с древних времен их страстно ненавидели.

Некоторые из больших кошек, ревущих по ночам, были тиграми, которых они знали, но другие ими не были. Они ревели иначе, громче. Тай наблюдал, как его людям становится все больше не по себе с каждым ли, на который они удалялись от всего, что знали.

Катайцы не был народом путешественников. Тех, кто, в виде редкого исключения, отправлялся в дальние края, прославляли, как героев. Они писали отчеты о своих путешествиях, которые переписывали и читали повсеместно, над ними размышляли с восторгом и недоверием. Часто их втайне считали почти сумасшедшими. Как может человек в здравом уме покинуть цивилизованный мир?

Шелковый путь был создан для купцов, чтобы те доставляли богатства им, а не для того, чтобы они сами могли уехать так далеко на запад. Им этого совсем не хотелось.

Или далеко на север, если уж на то пошло…

Леса теперь стали гуще и сверкали тревожными осенними цветами на солнце. Цепочки разбросанных там и сям озер напоминали ожерелья. Само небо было слишком далеко. Словно небеса здесь не так близки к человечеству, подумал Тай.

Один из богю рассказал ему, у ночного костра под звездами, что чем ближе зима, тем ближе и темные духи. Именно поэтому, прибавил кочевник, Мешагу в это время года труднее противостоять насланному на него колдовству, и требуется вмешательство могущественного шамана.

Шаманы делились на белых и черных. Это деление основывалось на том, умасливали ли они демонов в мире духов, куда проникали, покинув свое тело, или пытались сражаться с ними и вынудить уступить. Да, некоторые шаманы были женщинами. Да, та, к которой они ехали, была женщиной. Нет, никто из здешних всадников никогда ее сам не видел и не ездил так далеко на север. (Это не прибавляло уверенности.)

Ее знали понаслышке, она никогда не становилась союзницей ни одного кагана или племени. Ей было сто тридцать лет. Да, они боялись. Ни одно живое существо, ни один человек не мог испугать всадника богю, и сама мысль об этом смешна, но духи – пугали. Только глупец может утверждать обратное. Мужчина не позволяет страху остановить его, иначе он не мужчина. Разве у катайцев не так?

Что за существо ревело вчера ночью? Это лев. Они размером с тигра, но охотятся вместе с себе подобными, а не в одиночку. В тех лесах водятся еще и разные виды медведей, в два раза больше человека, когда становятся на задние лапы, а северные волки самые крупные, но так далеко от дома самую большую опасность все-таки представляют люди из других племен.

На следующее утро они увидели всадников, в первый раз.

Примерно пятнадцать человек, впереди от них, на холме, на фоне горизонта. Слишком мало, чтобы их бояться. Эти всадники пустились в бегство при их приближении, галопом ускакали на запад и скрылись из виду Тай подумал о преследовании, но в этом не было особого смысла. Всадники появились с севера. Тай не знал, что это значит; он вообще не очень хорошо понимал значение происходящего.

Листья на деревьях были красными, янтарными и золотыми и начинали опадать. Теперь люди все время видели над головой косяки гусей, бесчисленное множество, словно те убегали от чего-то, что находилось там, куда направлялись всадники, как звери бегут от лесного пожара. А еще два лебедя на другом озере, в сумерках. Они плавали на темнеющей воде и казались белыми и странными, когда взошла луна. Никто из людей Тая не пытался их подстрелить.

Катайских всадников все больше охватывал страх перед постоянным отступлением от правил, словно они перешли какую-то внутреннюю границу. Тай слышал, как его люди огрызаются и ссорятся друг с другом, когда они сворачивали стоянку утром, и потом, когда ехали в течение дня. Он делал все, что в его силах, чтобы сдерживать их, но не был уверен, что преуспел в этом.

Здесь трудно чувствовать свое превосходство, думал он. Это само по себе вызывало тревогу у катайцев, меняло их способ существования в этом мире, подрывало его. Ему хотелось назвать цвет лесов и осенние пейзажи прекрасными, но это слово, эта мысль с трудом пробивалась сквозь дурное предчувствие внутри него.

В конце концов, он признал этот страх, осознал его. Это случилось в ночь накануне того дня, когда они добрались до озера шамана.

Когда отряд остановился на склоне холма, внизу, в вечернем свете, люди увидели дом. Это была не юрта: необычно крупные бревна, хорошо подогнанные, с пристройкой и обнесенным изгородью двором и поленницей дров на зиму. Что ж, дома менялись вместе с климатом, а они уже оставили пастбища позади.

Мешаг все еще был жив.

Он не шевелился всю дорогу на север. Это было неестественно. Его тело переворачивали через некоторые промежутки времени, чтобы не допустить пролежней, но он сам ничего не делал, только неглубоко дышал.

Кто-то вышел из хижины, остановился у двери, глядя на них.

– Ее слуга, – сказал маленький шаман. – Пойдем!

Он начал быстро спускаться вместе с людьми, несущими Мешага на носилках, а четыре всадника богю ехали рядом.

Последовал жест, слишком выразительный: сопровождающим катайцам велели оставаться на гребне холма. Тай заколебался (он помнил этот момент), потом тряхнул головой.

Он поговорил со своим помощником, отдал тихий приказ пока оставаться на месте и наблюдать, потом дернул поводья и спустился по склону в одиночку, вслед за бесчувственным человеком и его сопровождением. Кочевники злобно посмотрели на него, но промолчали.

Он здесь для того, чтобы наблюдать. У его народа свой интерес к этому человеку, к наследованию в племени богю. Не во власти пастухов-варваров запрещать катайцам идти туда, куда они хотят. Не в том случае, когда пятнадцать тысяч катайских солдат оказывают помощь Хуроку в получении власти. Такое количество воинов дает вам некоторые права.

Это один взгляд на положение. Если посмотреть с другой стороны, у них не было своего места здесь, среди враждующих заклинаний кочевников. Им вообще не следовало находиться так далеко от дома: чужое яркое небо, сине-зеленое озеро, ослепительно сверкающий листьями лес за спиной и дальше, освещенный солнцем, и первый намек на горы в далекой синеве на севере.

Интересно, видел ли кто-то из его народа те горы? Или холодную жемчужину этого озера? Эта возможность должна была его волновать. Но в тот момент, когда Тай осторожно спускался на коне по склону, она его не волновала. Зато заставляла чувствовать себя ужасно далеким от родины…

Всадники остановили коней у входа. Люди, несущие носилки, тоже остановились. Перед хижиной не было ограды, только вокруг заднего двора, где стояла пристройка. Тай решил, что это сарай или конюшня. Или, может быть, этот слуга там ночует? Есть ли здесь другие? Никаких признаков самой шаманки или признаков жизни внутри. Когда единственный человек вышел, он старательно прикрыл за собой дверь.

Командир кочевников спешился, они с шаманом подошли к слуге, заговорили тихо, с необычным почтением. Тай не разбирал слов, слишком быстро и тихо они говорили для его ограниченных познаний в их языке. Слуга что-то коротко ответил.

Командир богю обернулся и махнул рукой в сторону склона. Еще два всадника отделились от отряда и стали спускаться, ведя двух лошадей – тех, которые всю дорогу сюда несли подарки.

Магия и лечение не были бесплатными.

Дома то же самое, криво усмехнулся Тай, и это его почему-то успокоило. Надо платить за лечение, поможет оно или нет. Обмен – условие сделки.

Эта сделка будет ужасно странной, но элементы того, что должно произойти, точно такие же, как у алхимика в Синане или Еньлине, когда он лечил похмельную головную боль или когда вызывали пухлого, седовласого лекаря из деревни в их дом у реки, если Вторая мать не могла уснуть по ночам или у третьего сына появлялся сухой кашель.

С этой мыслью пришло воспоминание о доме. Очень четкое. Запах осенних костров, плывущий в воздухе дым. Журчание реки, словно звук текущего времени. Листья павловнии уже облетели, подумал Тай. Он видел их на дороге от их ворот, почти слышал, как они шуршат под ногами.

Слуга шаманки снова заговорил, когда подошли лошади с дарами. Тон был неподобающим, это понял даже Тай. Но он знал, что шаманы пользуются огромным почетом среди богю, а еще, что здешняя шаманка обладает особой силой и ей придают особое значение. В конце концов, они проделали большой путь к ней.

Всадники разгрузили подарки. Слуга ушел в дом с некоторыми из них, вышел, унес следующую порцию. Ему потребовалось четыре ходки. Каждый раз он закрывал за собой дверь. И он не торопился.

Когда он ушел в дом в третий раз, они ждали под солнцем. Кони переминались с ноги на ногу и всхрапывали. Люди молчали, напряженные и встревоженные. Их тревога передалась и Таю. Возможно ли, что они, проделав такой путь, получат отказ, что их отправят обратно? Он спрашивал себя, какой будет его роль, если это произойдет. Входит ли в его обязанности попытаться уговорить шаманку принять Мешага? Облегчит ли задачу богю, если катайцы возьмут это на себя? Или он проявит неуважение к их религии, которое поставит под угрозу их будущие взаимоотношения?

Ему пришла в голову мысль – с опозданием, – что через несколько минут ему, возможно, придется принять серьезное решение, а он об этом раньше не подумал. Тай рассматривал возможность, что Мешаг умрет раньше, чем они приедут сюда, или что все попытки шаманки закончатся неудачей. Однако он никогда не допускал возможности, что им просто откажут в лечении.

Тай огляделся. Из трубы хижины курился дым. Ветер был слабый, и дым поднимался прямо вверх, а потом редел и уплывал к озеру. Со своего места, немного сбоку, он видел двух коз во дворе за домом, они прижались друг к другу у ограды и тихо блеяли. Их еще не подоили. Из-за этого слуга показался ему еще более никчемным. Возможно, здесь все-таки есть и другие и это не входит в его обязанности?

Слуга снова вышел, впервые оставив дверь открытой. Он кивнул, показав на носилки. Тай перевел дух. Одно решение ему принимать не придется. И все же он сердился на себя – ему следовало предвидеть все возможности и просчитать их заранее.

Их собственный шаман, казалось, испытывал огромное облегчение, до слез. С дрожащим лицом, он быстро раздвинул занавески носилок. Два всадника вытащили из них Мешага. Один взял его на руки, словно спящего ребенка, и понес в хижину. Шаман хотел последовать за ним, но слуга решительно покачал головой и сделал категорический, отталкивающий жест руками. Маленький шаман открыл рот, чтобы запротестовать, потом закрыл его. Он остался на месте, опустив голову, ни на кого не глядя. Униженный, как подумал Тай.

Слуга вошел в хижину, снова появился мгновение спустя, провожая того человека, который внес Мешага, и вернулся в дом, после чего закрыл дверь. Сопровождающие до сих пор не видели старуху, шаманку с озера. Их оставили за дверью, у хижины, в яркой, прозрачной тишине осеннего дня.

Кто-то из них нервно кашлянул. Другой сердито посмотрел на него, словно этот шум мог помешать тому, что происходило внутри. Их шаман по-прежнему смотрел в землю, стоя перед дверью, словно не хотел ни с кем встречаться взглядом. Сперва Тай испытывал желание очутиться внутри, но потом он осознал, что ему этого совсем не хочется. Не хочется видеть того, что там происходит.

Кочевники сгрудились у хижины, они казались растерянными. Раньше Тай никогда не видел их такими. Остальные всадники, в том числе и катайцы, все еще оставались наверху, на склоне холма. Озеро сверкало. Птицы пролетали над головой, как всегда теперь, стремясь на юг. Некоторые сидели на воде. Как он отметил, среди них не было лебедей.

Охваченный беспокойством, нервничая, Тай спрыгнул с коня, оставив его пастись на редкой траве, и, обойдя дом, направился туда, где были сарай и двор с двумя козами. Ему пришло в голову подоить их, если он сможет найти ведро. Хоть чем-то заняться. Каким-то делом. Он откинул щеколду калитки и вошел, закрыв ее за собой.

Обнесенный оградой двор был довольно большим. Два фруктовых дерева, высокая береза, дающая тень. В дальнем, восточном конце – огород с лекарственными травами. Он видел озеро за забором. Козы жались к сараю в задней части двора, им явно было плохо.

Ведра нигде не было видно. Вероятно, оно в доме, но Тай не собирался стучать в дверь черного хода и просить дать ему ведро.

Он пересек двор и пошел к огороду и березе. Постоял под деревом, глядя через забор на маленькое озеро, сверкающее в лучах солнца. Полная тишина, не считая тихого, грустного блеяния двух животных. Можно подоить их и без ведра, подумал Тай. Пусть слуга получит нагоняй за свою лень, если шаманка сегодня останется без молока.

Он уже поворачивался в раздражении, чтобы сделать это, когда заметил свежий холмик земли в дальней части огорода.

Сердце его глухо стукнуло один раз.

Он помнил это даже годы спустя.

Тай смотрел на него, не двигаясь, долгие секунды. Потом осторожно шагнул на край аккуратного огородика. Но аккуратность нарушали – теперь он ясно видел – следы сапог и этот узкий, мрачный холмик сзади, прямо у забора. Козы на мгновение умолкли. Тай ощутил дуновение ветра, и еще страх. Форму этого холмика трудно было принять за что-то другое.

Он пошел в огород, бессмысленно стараясь не ступать на растения. Подошел к холмику. Увидел прямо за забором предмет, брошенный туда за ненадобностью.

Это был бубен.

Тай с трудом сглотнул, во рту у него внезапно пересохло. Теперь стало слишком тихо. Дрожа, он опустился на колени, сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и начал руками разрывать холмик.

Но к тому моменту он уже знал. Одна из коз внезапно заблеяла, и сердце Тая подпрыгнуло от страха. Он быстро бросил взгляд через плечо на заднюю дверь дома. Она оставалась закрытой. Он продолжал копать, зачерпывая землю ладонями, его пальцы поднимали черную, свежую почву.

Тай почувствовал что-то твердое и не смог сдержать тихого восклицания, сорвавшегося с губ.

Он посмотрел на пальцы. Увидел кровь. Перевел взгляд на выкопанную землю.

На голову в земле, словно вытащенную на яркий свет солнца из какого-то ночного кошмара или из другого мира, куда уходят мертвые.

На ней виднелась одна глубокая, рубленая рана, почти развалившая лицо на две половины. Кровь из этой раны густо пропитала землю огорода, а теперь была и на его пальцах.

Тай снова сглотнул. Заставил себя вынуть еще больше земли, очень жалея, что у него нет инструмента и приходится делать это трясущимися пальцами. Однако он это сделал. И через несколько минут обнажил изуродованное клинком лицо женщины. Очень старой женщины. Ее глаза еще были открыты и неподвижно смотрели в никуда или на солнце.

Он закрыл глаза. Потом открыл их снова и, работая быстрее, откопал все тело. Убитая была в одежде, а еще на ней были спутанные ожерелья из костей и странная коллекция кусочков металла, отполированных так, что они стали… зеркалами.

Зеркала, чтобы отпугивать демонов. Пальцы Тая, копающие почву, по неосторожности немного сдвинули тело, и он услышал приглушенный звон колокольчиков в пропитанной кровью земле.

Тай встал.

Очень старая женщина. Бубен, зеркала, колокольчики.

Посмотрел на тяжелую дверь хижины, которая открывалась во двор.

И побежал.

Над его головой светило солнце, а позади и впереди была тьма…