Онлайн чтение книги Великое расширение The Great Reclamation
Глава. 7

Уже четыре месяца подряд Ма вносила в общую кассу совсем немного. Украдкой взглянув на остальных женщин за столом и убедившись, что никто из них не смотрит на нее, она выводила на клочке бумаги цифры. Восемь женщин бросали свернутые бумажки в коробку из-под печенья, а Сор Хун, распорядительница кассы, одну за другой доставала бумажки, разворачивала и объявляла число. Тот, кто вносил больше всех, получал право в течение месяца распоряжаться всеми деньгами. Так что никто не узнает, что дела у семейства Ли, прежде живущего совсем скромно, теперь пошли в гору и Ма больше не нуждается в ссудах, которые предоставляются в кассе.

Когда записки были собраны, Сор Хун протянула руку с длинными тонкими пальцами и встряхнула коробку. Шуршание бумаги словно предвещало землетрясение, и Ма машинально посмотрела вниз.

Однако там, под столом, она увидела лишь собственные голые ноги и чистый деревянный пол большого благополучного дома Сор Хун. Других домов, подобных этому, в кампонге не имелось. Выстроенный на бетонных сваях, он был достаточно просторный, чтобы в нем хватило места для гостиной, трех спален, столовой, кухни, ванной и туалета. Сейчас женщины разместились в столовой, за овальным столом, накрытым чистой скатертью жизнерадостного желтого цвета. В комнате по-прежнему пахло обедом, и Ма различила сладкий душок подгоревшего самбала[19]Очень острый густой индонезийский соус, популярный в Малайзии и Сингапуре, в основе – смесь перцев чили, к которым обычно добавляется креветочная паста, остальные ингредиенты могут быть самыми разными. и едва заметный запах рисового вина.

Сор Хун разворачивала бумажки, называла суммы и раскладывала бумажки по порядку, в зависимости от величины вклада. Женщины беспокойно постукивали пальцами по столешнице, под потолком крутились лопасти вентилятора. Ма всегда видела, кто в этом месяце больше всего нуждается. Даже если лица оставались бесстрастными, женщин выдавали жесты. Сама она старалась держать спину прямо, нервно сцепив руки, но время от времени грызла ноготь.

Однако сейчас события развивались странным образом. Сор Хун разворачивала бумажку за бумажкой, и суммы в каждой были меньше той, что написала Ма, меньше чем когда бы то ни было. Ма написала два доллара при максимальном взносе в сотню, но на остальных бумажках было указано полтора доллара или вообще один.

– Ух ты, – сказала Сор Хун, – на этой неделе все богатые, да?

Женщины рассмеялись.

Сор Хун сказала, что два доллара – это высшая ставка. Обычно потом она спрашивала, кто ее сделал. Но сейчас все семь женщин смотрели на Ма.

– Это моя, – непринужденно заявила Ма, – повезло мне на этой неделе. Вы все подарили мне этот шанс!

И все же, судя по их лицам, в том не было никакой случайности.

– А Би… – обратилась к ней Сор Хун и умолкла.

– Что? – Ма сцепила под столом руки. Сердце в груди колотилось. Как же глупо. Ее разоблачили. Ей следовало вести себя иначе, делать более высокие ставки и забирать кассу, пускай даже за это пришлось бы платить.

– Когда ты нам все расскажешь? Твой муж в маджонг выиграл, да? – спросила Суи По.

Голос ее звучал громко и резко. Низенькая и коренастая Суи По знала, что муж Ма вовсе не любитель азартных игр. Все знали. В этом и заключалась ее шутка. Суи По относилась к тому типу соседок, что посочувствуют твоим неудачам и порадуются твоему успеху, и всегда – с неискренним усердием сплетницы, которая старается запомнить мельчайшие подробности твоего поведения и речи, чтобы потом отправиться судачить по всему кампонгу.

Ма была из тех, кто вызывает раздражение у соседок, подобных Суи По. Пусть она всегда послушно сидела с другими женщинами возле кофейного ларька, улыбалась и, как все остальные, обмахивалась ладонью, но все равно в поведении Ма словно сквозила снисходительность. Она все делала правильно: смеялась над скабрезными шутками подруг, цокала языком, обсуждая, как некоторые дети бегают по кампонгу полураздетые и орут. Однако она никого не хаяла и, в отличие от остальных, никогда не выносила суждений. Она казалась скрытной, и Суи По, будто ищейка, пыталась вынюхать, что же такое Ма скрывает.

– Мы с Сор Хун заметили, – похвасталась она, – что каждый месяц кто-то делает очень низкий взнос, причем всегда два доллара. И почерк один и тот же.

Ма залилась краской. Значит, сегодняшние взносы – это лишь представление, ведь все уже поняли, что это ее почерк, и если они успели опросить всех остальных – а ведь это вразрез с правилами общей кассы, – тогда зачем на этой неделе они вообще записывали взносы? Суи По просто захотела прилюдно поиздеваться над ней. От Суи По такое вполне можно было ожидать, но от Сор Хун, супруги Гим Хуата, старейшего рыбака в их кампонге и доброго друга Па? И не от толстушки Лэ Он Хо, сестры лавочника, – когда им приходилось туго, она всегда насыпала Ма чуть больше риса. Ма оглядела усевшихся в круг женщин. Возможно, глядя на ее вздернутый подбородок, они решили, будто она обвиняет их, потому теперь так старательно отводили глаза.

– У А Хуата в последнее время отличный улов бывает, – сказала Сор Хун.

Замечание бесцеремонное, но не злое. Сор Хун смотрела на нее по-доброму, разве что слегка обеспокоенно. Словно понимала, как Ма нелегко. Ма взглянула на широкое, выдубленное солнцем лицо пожилой женщины, и ее охватило желание рассказать ей обо всем.

О том, что Па уже три месяца рыбачит возле острова и каждый раз, пробыв там всего десять-пятнадцать минут, возвращается с сетями, полными рыбы. О том, что А Боонь единственный, кто способен определить местоположение острова. И о том, что они догадались: остров не один – их неопределенное и постоянно меняющееся количество, а как такое возможно, она не понимает.

Па взволнованно описывал ей эти острова. Некоторые плоские, и берег там чистейший, песчаный, – так он говорил. На других – например, на самом первом, который они назвали Бату, – есть известняковые утесы. Одни острова большие, надо минут двадцать, чтобы обойти их на лодке, а другие смахивают на отмель – от силы пара метров в поперечнике. Общее между ними лишь изобилие рыбы у берега.

Ма не знала, что и сказать. Тихий, медлительный мужчина, которого она знала всю жизнь, превратился в незнакомца.

– Что ты будешь делать? – спросила она.

– Не знаю, – ответил он. – Но рассказывать мы пока никому не станем.

– Почему?

Он сурово нахмурился.

– Они мне не поверят. Как в прошлый раз.

– Но теперь ты же знаешь, где эти острова. Вот и покажешь.

Па упрямо выпятил подбородок.

– Нет, – повторил он, – они думают, я спятил. Вот и пускай думают.

И они оставили это в тайне. Дядя, разумеется, знал, они рассказали ему, чтобы тот не мучился, прикидывая, во сколько обходятся его лечение и еда. А от всех остальных скрыли – и от А Ки, и от Гим Хуата, и от А Туна, и от Пак Хассана. С той поры в глазах мужа поселилась тревога. Дотрагиваясь до его плеча, Ма ощущала неведомое прежде напряжение. Смех Па, громкий и внезапный, быстро уступал место загадочной тоске.

Ма переживала за мужа, и сейчас, глядя на спокойное, всепрощающее лицо Сор Хун, неожиданно почувствовала облегчение. Она скажет А Хуату, что женщины сами догадались, что их мужья уже несколько месяцев замечают его невероятный улов. Тайное станет наконец явным, причем не по ее вине.

Рука Ма лежала на столе. Бережно, едва касаясь костяшек ее пальцев, Сор Хун, будто утешая ребенка, погладила руку Ма.

– Расскажи мне, – попросила она, и Ма принялась рассказывать.

Спустя некоторое время Ма уже спешила домой. Густая растительность укрывала ее от послеполуденного солнца, однако повсюду – с красной почвы, с плоских матовых листьев аксонопуса, склонившихся травинок лаланга, с усыпавших землю плодов каучукового дерева – поднимался горячий пар. Ма отогнула воротник блузки, чтобы ткань не касалась кожи.

Па сейчас наверняка лег вздремнуть после обеда. Она представляла, как он лежит на футоне в гостиной, в самом продуваемом месте в их доме. Он лежит на боку, майка задралась, обнажив бледную, никогда не видевшую солнца кожу. Это тело Ма изучила лучше, чем свое собственное. Его жилистая спина со всеми ее выпуклостями вызывала у нее ноющую нежность. Когда он засыпал вот так, ей хотелось пробежаться пальцами по всем этим бугоркам, ласково погладить шею. Но это между ними не было заведено.

Ее мужа человеком неблагоразумным не назовешь. Она расскажет ему, как женщины загнали ее в угол. Передаст слова Сор Хун, ведь А Хуат глубоко ее уважает, а Сор Хун сказала, что в таком маленьком кампонге, как их, нет места для тайн, а ложь и полуправда лишь разрушат узы, связывающие его жителей. Ма знала, что слова о ценностях и единстве не оставят Па равнодушным. Именно за это она и любит его, хоть они и не говорят о любви.

Обедневшие родители продали ее собственную мать в девятилетнем возрасте в услужение в семью состоятельного торговца. Там девочка была помолвлена с их старшим сыном, а когда ей исполнилось тринадцать, стала его третьей женой, хотя ее положение после этого почти не изменилось. По большому счету она оставалась служанкой, и тот факт, что она производила на свет одну дочь за другой – Ма, бедняжка, родилась четвертой, а Дядя появился намного позже, – дело не поправило.

И потому, когда Ма исполнилось шестнадцать и пришла пора ей выходить замуж, выбор у нее был почти такой же ничтожный, как у ее матери. Мужем одной ее сестры стал калека, другой – одетый хуже бродяги и злобно поглядывающий на всех выходец с Материка, а третьей – золотарь, чьи руки вечно пахли нечистотами. Ма тоже готовилась к жизни, которой жили ее сестры, к бесконечной работе и борьбе за объедки. Услышав от матери про А Хуата, младшего сына спившегося, просадившего имущество своей семьи игрока, Ма стиснула зубы и ничего не сказала.

Она взяла маленькую фотографию и сделала вид, будто рассматривает ее, а на самом деле хотела собраться с мыслями. Ма разглядывала длинные печальные брови, выступающие скулы и острый нос, едва заметные морщинки возле глаз, свидетельствующие об улыбке. Таково ее будущее. Она силилась осознать это, однако в голове вертелось лишь, что мужчина на снимке выглядит как любой другой мужчина.

– По-моему, он добрый, – наконец сказала она, посмотрев матери в глаза.

– Нос прямой, как у твоего брата, – сказала мать. Она забрала у Ма снимок и ткнула пальцем в изображение: – Лицо хорошего человека.

Казалось, она довольна. Голос больше не дрожал, подозрительный блеск глаз исчез. Едва ли не сильнее всего в жизни Ма боялась, что мать не доживет до ее замужества.

До свадьбы оставалось несколько месяцев, когда ее мать вместе с двоюродным братом ехали на велосипеде по дороге. Мать пристроилась на багажнике. В них врезался автобус, и мать умерла на месте. Мешок с рисом, который она держала на коленях, упал на дорогу, и рис рассыпался. Когда старшая сестра Ма приехала и увидела это трагическое зрелище, она, сдерживая слезы, ссыпала потемневший от грязи рис обратно в мешок. А вернувшись домой, промыла его. Их мать поступила бы так же.

Во время скромной свадебной церемонии Ма очень тосковала по матери, но еще сильнее расстраивалась от того, что мать так и не узнала, насколько оказалась права. А Хуат и впрямь хороший человек. Лучший в мире. Очевидные доказательства этого – что он ни разу не поднял на нее руку и не кричал, не играл в азартные игры и не пил, а работал как никто другой. Но помимо этого, помимо качеств, которые она могла облечь в слова, был еще его взгляд, то, как Па смотрел на нее в день свадьбы, когда впервые взял ее за руку. Он смотрел на нее не как собственник и не как воздыхатель, а иного от мужчин она не видела. Первое – самое распространенное, въевшееся в привычные будни множества семей, а свидетельницей второго Ма стала только раз, в детстве, когда подглядывала за двоюродной сестрой и ее любовником. Парень сжимал в ладонях лицо возлюбленной бережно, словно сосуд с драгоценной жидкостью.

Ма никогда не задумывалась над тем, каких взглядов от мужчин она ждала, но если бы и задумалась, то сосудом с драгоценной жидкостью ей быть точно не хотелось. Такое отношение сделает ее уязвимой, даже когда это не так. Однако они с А Хуатом не спорили о власти в семье – он не навязывал ей свою волю, но и не покорялся полностью ее желаниям. Вместе они напоминали два дерева, посаженные на непреодолимом расстоянии друг от дружки, вот только тени их всегда переплетались.

Ма почти добралась до дома. За кустами возле дома она услышала незнакомый голос и смех. А затем крик – этот голос она хорошо знала.

А Боонь лазил по кустам, спугивая с низких ветвей птиц. Рядом Ма увидела девочку. Даже издали было заметно, что ее голубое самфу[20]Традиционная женская верхняя одежда, состоящая из рубахи или жакета и длинных брюк. пестрит заплатками. Девочка засмеялась. Она что-то держала в руках. И у А Бооня в руке тоже был какой-то небольшой предмет. Словно два котенка перед дракой, они повернулись друг к дружке, а затем, будто по сигналу, бросились к дому.

Когда Ма подошла, А Боонь и девочка стояли у старого колодца. И тут Ма догадалась. В руках у обоих было по семечку каучукового дерева. Если быстро и с силой потереть его о кирпичи колодца, семечко делается горячим и превращается в настоящее оружие.

У Бооня появилась подружка! За младшего сына у Ма всегда болела душа, ей хотелось, чтобы у него все сложилось как полагается. У ее тихого, замкнутого мальчика, который, в отличие от брата, никогда не играл с другими мальчишками в кампонге. Отчасти потому она и отправила его в школу.

Дети настолько увлеклись игрой, что когда Ма окликнула А Бооня, оба подпрыгнули и обернулись к ней с чуть виноватым видом, будто в том, чтобы уйти с головой в игру, было нечто предосудительное.

– Ма, – сказал А Боонь, – я скоро приду, помогу тебе стирать.

И он крутанул в руке семечко каучукового дерева, словно мячик, который приготовился бросить.

– А это твоя подруга? – Ма повернулась к девочке.

– Здравствуйте, тетушка. – Девочка закивала головой.

Голосок звучал уверенно, маленькие зубы сверкали белизной. Ма сразу же преисполнилась симпатией.

– Тебя как зовут?

– Ин Сыок Мэй, тетушка. Мы с А Боонем вместе в школе учимся. Я у двоюродного дяди живу, недалеко от лавочки.

Ма заметила маленький белый лоскуток, приколотый к рукаву Сыок Мэй. Так, значит, вот чья это дочка. Родители у нее такие патриоты, что вернулись на Материк, чтобы воевать против напавших на страну японцев, а детей пристроили по родственникам. Говорят, отца недавно убили – отсюда и эта траурная метка. Если верить слухам, мать девочки прячется где-то возле юго-западной границы, защищая конвои машин, которые по коварным горным дорогам доставляют войскам боеприпасы и провизию.

Такая жертвенность, верность идеалам вызывала уважение, и все же в голове у Ма не укладывалось, как же это они взяли и бросили дочку. Ее захлестнула жалость, захотелось обнять эту маленькую сильную девочку, погладить по голове и прошептать слова утешения. Но девочка глядела радостно и голову держала гордо. Ничто в ней не выдавало скорби. В утешении она не нуждалась.

– Поужинаешь с нами? – предложила Ма.

А Боонь не смог скрыть смущения:

– Ма, у Сыок Мэй есть свой…

– Спасибо, тетушка, – поблагодарила Сыок Мэй, – не хочу вас утруждать.

Но Ма и слушать не желала. Еды у них на всех хватит. Сыок Мэй девочка высокая, выше А Бооня, – Ма не сомневалась, что у нее отменный аппетит.

Лицо у А Бооня сделалось пунцовым. А Сыок Мэй улыбнулась и согласно кивнула.

– Вот и хорошо. Позову вас, когда ужин будет готов, – сказала Ма.

Направившись в дом, она вдруг вспомнила, что должна рассказать Па про общую кассу. Впрочем, тревога покинула ее. У А Бооня появилась подруга, Ма потушит отличную рыбу со свежим чили. И А Хуат поддержит ее: поделиться тайной с кампонгом – решение верное, а А Хуат из тех, кто старается поступать правильно.