Восемь

Онлайн чтение книги Сущий рай Very Heaven
Восемь

В первые же дни своего путешествия Крис откровенно признался себе самому, что Марта была права, а он — не прав. Это было как раз то, в чем он нуждался. Ежедневные переезды каждый раз по новой местности, возбуждающее действие иной, незнакомой жизни, небо и ветер, и, превыше всего, ощущение, что ты быстро мчишься навстречу теплу и оживлению новой весны, — все это успокаивало и радовало его. Криса привели в восхищение просторы Франции, открывшейся ему, когда они отъехали от побережья и повернули к югу страны, населенной, но не слишком, покоренной человеком, но еще не изуродованной им. Он посылал Марте восторженные открытки с видами; в них он непрестанно повторял ей, что его огорчает единственное — с ним был мистер Чепстон, а не она.

Несчастья и потрясения последних шести месяцев с невероятной быстротой отступили на задний план и казались теперь почти такими же чужими, как страдания воображаемых персонажей в книге, которым мы сочувствуем несколько часов, а потом о них забываем. Они растворились в небытии, как обрывки тяжелого сна, когда мы просыпаемся и постигаем блаженную истину, что всего приснившегося нам никогда не было. Он вспоминал обо всем этом без горечи и без обиды, почти без боли, в то время как автомобиль мчал их к югу по бесконечно развертывающейся дороге, среди нежной молодой зелени начинающегося года. Колледж и «катастрофа», унизительное возвращение домой, замужество Жюли, глупый и жалкий план навязать ему Гвен, странные лихорадочные дни, проведенные с Гвен, гнетущая комната в Сохо и бессмысленная «работа» у мистера Риплсмира, затем целая серия злобных ударов судьбы — его увольнение, болезнь Жюли, смерть Фрэнка и постоянная тревога и растрата энергии в попытках навести хоть какой-то порядок в этом хаосе — все это, казалось, произошло с кем-то еще или, вернее, с другим его «я», которое теперь могло примириться со всем и стать выше этого. Живой действительностью, неразрывной частью его самого была Марта и их незапятнанная молодая страсть.

Если бы только настроение первых дней могло удержаться! Но были две опасности, которых Крис не предусмотрел. Езда на автомобиле, которая в первые дни погружает шофера и ездока в сонное спокойствие, вскоре начинает все больше и больше возбуждать нервы, переходить в увлечение скоростью, которое поглощает вас целиком, если только этому не противостоит строжайшая самодисциплина. К несчастью, самодисциплина — качество, которого он так настойчиво требовал от других, была совершенно не свойственна мистеру Чепстону; длина перегонов и скорость увеличивались с каждым днем. Кроме того, Крис не учел, что одно дело — встречаться с мистером Чепстоном изредка в колледже и совсем другое — находиться изо дня в день с утра до вечера в его обществе. И потом, с мистером Чепстоном получилось так же, как с Нелл: Крис знал, что он во многом расходится с Чепстоном, но только со временем и после ряда мелких столкновений он понял, насколько велики их расхождения.

Будь Крис менее погружен в блаженство своего нравственного выздоровления, менее занят грезами наяву, в которых Марта появлялась на фоне мелькавших перед ним пейзажей, он отнесся бы с большим вниманием к небольшому эпизоду, происшедшему в первый же вечер их путешествия с мистером Чепстоном. Ему и в голову не пришло, что этот послеобеденный спор может привести к дальнейшим разногласиям или что мистер Чепстон будет так злиться, когда ему противоречат.

В этот день мистер Чепстон удовлетворился весьма умеренным переездом от Кале до Аббвилля, где они остановились на ночевку. Крис успел до обеда написать длинное любовное письмо и явился к столу в особенно приподнятом настроении. Подобно многим поклонникам широкой жизни и здравого смысла, мистер Чепстон во время каникул ни в чем себе не отказывал, и вина было вдоволь. К сожалению, под влиянием вина, а также того обстоятельства, что они проехали мимо бывшего генерального штаба в Монтрей и находились сейчас в одном из прифронтовых городков, мистер Чепстон предался военным воспоминаниям.

Военные воспоминания всегда скучны для тех, кто не пережил войны, а воспоминания мистера Чепстона были Крису особенно скучны. Он неоднократно слышал их раньше. И потом, все это было так давно, словно этого вообще не было. У Криса было тем больше оснований сомневаться в истинности подвигов мистера Чепстона, что они при каждом новом изложении становились все более доблестными, а опасности все более опасными. Сверх того Криса раздражало бесстыдное, по его мнению, стремление мистера Чепстона накормить волков милитаризма и в то же время сберечь пацифистских овец. Он хотел пожинать лавры за свою дьявольскую храбрость на фронте и одновременно вкушать похвалы своим филиппикам против войны. Крис замечал ту же черту и у других героев войны, и ему приелось это. Наконец мистер Чепстон совершил последний смертный грех, а именно проиллюстрировал какое-то сложное тактическое положение с помощью ложек, вилок, спичек и масличных косточек.

Долгое время Крис слушал его с терпеливой вежливостью, которую все труднее становилось сохранять. Его больше всего возмущал в рассуждениях мистера Чепстона их лейтмотив: все ужасы, которые Чепстон претерпел на войне, якобы принесли каким-то образом огромную пользу Крису и «всему его поколению», так что Крис должен быть благодарен ему за то, что он обовшивел на Сомме, потому что «вы и все ваши собратья навсегда останетесь моими должниками», «должны смотреть на меня снизу вверх» и, по каким-то таинственным причинам, «не годитесь мне и в подметки». Наконец Крис не выдержал:

— Удивляюсь, почему вы не дезертировали?

— Дезертировал! — воскликнул мистер Чепстон, разгоряченный красным вином и воспоминаниями о своей мнимой доблести. — Как вы можете говорить о такой позорной вещи?

— Но ведь раз вы пацифист, вы должны всячески превозносить дезертира. У него хватает мужества осуществить свое нежелание быть убитым. Собственно, следовало бы воздвигать памятники Неизвестным Дезертирам, о чем до сих пор никто еще не подумал.

— Нелепый парадокс! — сказал мистер Чепстон, досадливо фыркая и хихикая. — Мы боролись во имя идеалов, и дезертирство было бы подлой изменой!

— При чем тут идеалы, когда вы просто старались доказать, что у вас больше грубой силы. Было бы куда полезнее и, пожалуй, труднее доказать, что у вас больше ума.

— Это школьническое остроумие, — оскалился мистер Чепстон. — Бороться с противником можно только его же оружием. Нас заставили прибегнуть к грубым средствам, но нашей целью было сохранение идеалов.

— А не сделались ли средства целью?

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что вы так старались победить, что к тому времени, когда победили, начисто забыли об идеалах.

— Неправда! — сердито вскричал мистер Чепстон. — Не наша вина, если эти идеалы ниже понимания своры изнеженных щенков, которые и выстрела-то настоящего никогда не слышали.

— Наверное, вам было очень неприятно убедиться, что все ваши старания пропали даром, — сказал Крис, раздражаясь все больше.

— Они не пропали даром!

— Насколько я понимаю, ваша задача была — спасти демократию, но согласитесь сами, в наше время демократии приходится далеко не сладко.

— И это очень хорошо! Дисциплина, вот что нужно миру, дисциплина!

— А-а! — радостно подхватил Крис. — Итак, идеал номер первый отправляется ко всем чертям. А как насчет войны во имя того, чтобы покончить раз и навсегда с войнами, когда весь мир отравлен сейчас ненавистью и милитаризмом? Впечатление, что либо вас надували, либо вы сами надували всех остальных. А не получилось ли так, что на самом деле это была война за то, чтобы покончить раз и навсегда с демократией и расчистить дорогу новым войнам?

Мистер Чепстон засопел, лицо его подергивалось от раздражения. Он не нашелся, что ответить, и ограничился слабым:

— Вам всем было бы очень полезно испытать то, что испытали мы; это сделало бы вас мужчинами.

Крис рассмеялся.

— Заставить других выстрадать то, что вы выстрадали сами! Примитивная школьная психология.

Сказав себе, что этот мальчишка становится просто невыносим, мистер Чепстон сделал еще одно героическое усилие и перевел разговор на другую тему.

Через несколько минут Крис совершенно забыл эту небольшую размолвку. Не то мистер Чепстон. У него осталось смутное и неприятное ощущение, что ему не удалось с достаточной вескостью отстоять свои идеалы и одернуть этого щенка. Впоследствии, задним умом, его осенило, и он придумал множество уничтожающих аргументов, которые он мог бы выставить. Однако разговор больше к этому не возвращался, и так как Крис вел себя очень кротко и сверх того неоднократно в соответствующих выражениях изъявлял мистеру Чепстону благодарность, то он постепенно заслужил прощение.

Это не значило, что мистер Чепстон отказался от мысли отомстить Крису. Крис с нетерпением ожидал, когда они доберутся до одной из тех стоянок доисторического человека, которыми так богата Франция, если не до тех, что укрываются в долинах Сены и Соммы, то по крайней мере до пещер и каменных убежищ в долине Дордони. Он отважился вежливо намекнуть на это мистеру Чепстону. Тот сейчас же проявил упрямую враждебность: не то чтобы он питал какую-нибудь неприязнь к доисторическим стоянкам, но это было его путешествие, и он проведет его, как ему нравится, а Крис должен смотреть и смирно восхвалять его Европу.

— Чего ради нам туда ехать? — воскликнул он, с риском для жизни выворачивая руль. — Дорогой мой мальчик, основная задача нашей поездки — это дать вам первое беглое представление о европейской цивилизации.

— А что такое «европейская цивилизация»? — осведомился Крис.

— Европейская традиция, — ответил мистер Чепстон, и все мускулы его лица запрыгали от старания придать ему внушительный вид. — Римская империя и церковь, французская и испанская монархия, жизнь феодалов, великие художники, архитекторы и величественные произведения искусства, оставленные ими, — камень, бронза и живопись — замки, церкви, благородные старые города и села, память о великих людях, делах и мыслях.

— А французскую революцию вы сюда включаете?

— Дикари! Вандалы и дикари! — воскликнул мистер Чепстон, сердито подпрыгивая на сиденье. — Они уничтожили то, что создавалось веками, и стерли с лица земли поэзию жизни. Такие же дикари, как ваши пещерные люди с оскаленными зубами.

— Почем вы знаете, что они скалили зубы?

— Дикари, варвары, — повторил мистер Чепстон, доводя скорость автомобиля до пятидесяти пяти миль в час, чтобы показать, какой он цивилизованный человек. — Дикари, дерущиеся из-за сырого мяса и бьющие женщин каменными палицами по голове.

— Вы, по-видимому, черпаете ваши сведения у цирковых комиков, — возмутился Крис. — Вероятно, вы так же, как и они, предполагаете, что пещерный человек был современником динозавров?

— Не знаю и знать не хочу.

Крис хотел было разразиться панегириком по адресу пионеров цивилизации, но сдержался. В конце концов мистер Чепстон по-своему прав, если оставить в стороне его роковой недостаток: он был так поглощен прошлым, что не мог ни понять настоящее, ни предвидеть будущее. И ему, Крису, не доставит никакого удовольствия осматривать с таким абсолютно несочувствующим спутником эти глубоко волнующие места, где люди в продолжение несчетных веков медленно и упорно пробивались к разуму. Все удовольствие пропадет. Он спросил себя с некоторой грустью, заинтересовало ли бы это Марту. Вероятно, нет. Вероятно, она не сможет отличить одну доисторическую эпоху от другой. Париж больше по ее части. Ну и что ж такого? Гораздо лучше ярко прожить всю жизнь, чем черстветь, лелея сознание собственной значительности и впитывая чепстоновскую «культуру»…

Во Франции Крис после этого только дважды попал в немилость. В первый раз дело было в каком-то городке на Луаре, по которому мистер Чепстон неумолимо водил его как заправский гид, не пропуская ни одного живописного уголка. Крис устал, и ему хотелось уйти и написать открытку Марте. Он умерял эстетические восторги мистера Чепстона, доказывая, что только туристы могут довольствоваться одной живописностью; что улицы узки, неудобны и старомодны, что канализация и водопровод оставляют желать лучшего, что дома стары, серы и негигиеничны, что в этом и в тысяче других живописных местечек вырастает нездоровое поколение и до сих пор процветает та узкая, эгоистичная, жадная крестьянско-буржуазная жизнь, которую так замечательно изобразил Бальзак.

Задыхаясь от негодования, мистер Чепстон страстно опровергал эти клеветнические выпады. Он сказал, что Крис — самонадеянный невежда, что его следовало бы поселить в кирпичной вилле с ванной и канарейкой где-нибудь на Грейт-Норт-роуд. Крис сказал, что это было бы в тысячу раз лучше грязной комнаты в колледже или его вонючей каморки в живописном Сохо.

Мистер Чепстон сказал, что Луара производит замечательные вина. Крис возразил, что это еще не резон, чтобы жить в старых зловонных переулках. Мистер Чепстон сказал, что машины и модернизм — проклятие. Крис сказал, что ему приятнее пить вино, когда он знает, что сок из винограда выжимала чистая машина, а не грязные ноги пляшущих крестьян…


В Ангулеме мистер Чепстон, как всегда, захотел осмотреть собор. Поместив Криса на эстетически правильном расстоянии и под эстетически правильным углом, мистер Чепстон пустился в многословное и нелепое восхваление романской архитектуры.

— Какой век, какая цивилизация, какие люди! — кричал он. — Только пышное цветение готики и высоты Ренессанса могут сравниться с этим. Все ваши современные архитекторы, вместе взятые, не могли бы соорудить ничего подобного!

— По-вашему, это так замечательно? — сказал Крис, не отрывая глаз от путеводителя.

— Я думаю! Да оторвитесь же вы наконец от этого путеводителя, вы совсем как американский турист. Смотрите собственными глазами, старайтесь развить в себе эстетическое чутье. Взгляните на пропорции, на вековую мощную силу, на сочетание безупречного вкуса с причудливой и восхитительной фантазией. Или вы неспособны почувствовать древнюю поэзию этого здания?

— Древнюю? — невинно спросил Крис. — А вот здесь сказано, что только скульптура тут подлинная. Самый собор был перестроен заново в 1865 году неким Абади, который нарушил его пропорции и добавил «неуместные детали».

— Как! — воскликнул мистер Чепстон, фыркая и хихикая в полном недоумении. — Что это еще за шутки?

— Посмотрите сами.

Крис протянул ему путеводитель и поплелся к автомобилю, весь трясясь от еле сдерживаемого хохота.


День или два после этого мистер Чепстон воздерживался от разглагольствований на тему церковной архитектуры и культуры, предоставляя Крису по-своему наслаждаться путешествием. Местность между Ангулемом и Бордо нравилась Крису, и хотя он почувствовал некоторое огорчение, когда мистер Чепстон железной рукой увез его от Дордони, его утешила длинная поездка по огромным лесам Ланд под необозримым синим небом. Затем они выехали на шоссе за Биаррицем, украшенное рекламными плакатами, за которыми мелькали Пиренеи, еще одетые на вершинах снегом.


Крис никогда не бывал в Испании, и его занимали тысячи вещей, начиная с таких мелочей, как береты басков и блестящие головные уборы гражданской гвардии, вьючные ослики и скрипучие запряженные волами повозки со сплошными колесами, и кончая шумными базарами и испанским обычаем бесконечно долго расхаживать взад и вперед по одной и той же улице в одни и те же часы среди оглушительной трескотни разговоров. Он с удовольствием задержался бы тут, изучая народ. Но мистер Чепстон, снедаемый демоном скорости, едва позволил ему начистить башмаки до испанского блеска в каком-то кафе и умчал его прочь от берега с его гористыми мысами и широкими песчаными бухтами, белыми от пены атлантического прибоя, по широкой проезжей дороге на Бургос, Вальядолид, Саламанку и португальскую границу.

Они с бешеной скоростью неслись по широкому пустынному плоскогорью, останавливаясь только на ночлег и для осмотра церквей. В Испании мистер Чепстон забыл свое поражение при Ангулеме и снова начал донимать Криса «подлинной культурой» церковных строений. Конечно, Крис охотно отдавал бы должное и церквам, как и всему остальному, но дьявольское бедекеровское упорство мистера Чепстона, многоречиво громившего непокорных ключарей, которые не желали отпирать двери в неположенные часы, заставило Криса возненавидеть все церкви на свете. Хуже того: мистер Чепстон пристрастился к церковным службам, ибо он достиг того возраста, когда религия — это страховое общество, гарантирующее бессмертие, — начинает находить в душе у людей отклик.

Крис нисколько не возражал против заигрываний мистера Чепстона с «истинной верой», но отказывался сопровождать его. Это значило вставать слишком рано по утрам, и Крис предпочитал урвать несколько минут на прогулку по городу, пока мистер Чепстон не увозил его беспощадно в очередной трехсотмильный перегон.

— Удивительная вещь, — сказал мистер Чепстон, когда они отъезжали от Вальядолида, причем у Криса все тело ныло от прерванного сна и дорожной усталости. — Удивительная вещь в католической стране. Зашел сегодня утром к обедне в какую-то церковку, и — можете себе представить? — там было всего три человека.

— Гм, — пробурчал Крис. — Антропологи, надо думать.

Мистер Чепстон был взбешен. Он не был бы больше раздосадован, если бы при помощи какого-нибудь трюка с четвертым измерением его перенесли в одну из тех эпох, которые он якобы предпочитал современности, и перенесли только для того, чтобы опрокинуть ему на голову помойное ведро. Ибо по мере того как истощалась его жизненная энергия, у мистера Чепстона пропадала охота сомневаться, искать истину и признавать ничтожество людей перед равнодушной грандиозностью вселенной. Он жаждал уверенности, жаждал почувствовать свою значительность и оградиться от безжалостной смерти метафизическими тонкостями и магическими обрядами, способными обеспечить человеку загробную жизнь. Отсюда его эстетское жужжание и порхание вокруг прогорклого меда религиозного утешения. Небрежное замечание Криса вывело мистера Чепстона из той двойственности, которой он был и не был подвержен, веря и не веря, надеясь и не надеясь. Это был комфортабельный хаос, который, если предоставить его самому себе, постепенно должен был принять тайно желаемую мистером Чепстоном форму.

Мистер Чепстон тщетно подыскивал меткий ответ. Он несколько раз открывал рот, готовясь сказать нечто совершенно уничтожающее, но каждый раз воздерживался, чувствуя, что этого недостаточно. А потом Крис сделал вскользь какое-то замечание о пейзаже, показывающее, что он уже перестал думать об этом важном предмете. Мистер Чепстон недовольно хрюкнул. Крис испортил ему поездку. Глупо было предполагать, что скудоумный юный варвар способен оценить тонкость зрелого ума. Пытаться воспитать его или ему подобного — это все равно что метать бисер перед свиньями. Он воротит нос от паштета и предпочитает слабенькое шипучее вино благородному старому бургундскому. Фу! Мистер Чепстон вздрогнул от отвращения и решил отделаться от Криса при первой возможности.

Когда они добрались до Сан-Мартиньо — небольшого поселка на португальском побережье, Крис отказался ехать дальше без предварительного отдыха. Его нервы были издерганы движением; когда он ложился спать, воображаемые ландшафты продолжали мелькать перед его глазами: по утрам у него так кружилась голова, что он чуть не падал; мускулы у него болели оттого, что весь день приходилось сидеть скорчившись, и он чувствовал, что еще одна церковь — и он отправится в сумасшедший дом.

К его удивлению, мистер Чепстон согласился. Но, сказал он, ему хочется получить письма, которые ждут его в Лиссабоне, и поэтому он предложил съездить за ними, пока Крис будет отдыхать. Крису тоже хотелось получить письма, по крайней мере от Марты, и мистер Чепстон любезно согласился захватить их. После этого они расстались, и Крис отправился полежать часок до обеда, а мистер Чепстон — обдумать свой план.

Обед начался хорошо. Мистер Чепстон пребывал, по-видимому, в прекрасном расположении духа, как человек, сбросивший с плеч тяжелое бремя. Он любезно хихикал и корчил рожи и за второй бутылкой поведал Крису кое-какие университетские сплетни, которые должны были бы оставаться достоянием одних профессоров. Затем он совершил ошибку, показав Крису копию письма, отправленного им в его любимую газету.

Крис прочел внимательно. Это было одно из многочисленных писем на тему «конечно, что-нибудь можно сделать» для всеобщего мира. Чепстон сообщал человечеству, что он «со своим юным другом» благополучно проехал по трем странам, причем всюду их встречали с доброжелательством и учтивостью, и приводил примеры того и другого. «Разумеется», уверял он, именно эти качества могут «послужить основой международного сотрудничества». Он обходил молчанием одно обстоятельство, которое немедленно пришло в голову Крису, а именно, что все это «приветливое народонаселение» состояло из пограничных солдат, таможенных чиновников и полицейских, которым было дано распоряжение всемерно поощрять туризм, а также из содержателей гостиниц и гаражей, гидов, продавцов и лавочников, для которых вышеупомянутый туризм был немаловажным источником дохода. Ни Чепстон, ни Крис не входили ни в какое соприкосновение с народными массами или с их правительствами, а потому ничего не знали об их подлинных чувствах и политике. С таким же успехом можно было производить топографическую съемку из окна курьерского поезда.

— Думаете, они это напечатают? — спросил Крис, возвращая письмо.

— Почему же нет? — обиженно вскричал мистер Чепстон, уязвленный в своем авторском самолюбии.

— А какую это, по-вашему, принесет пользу?

Мистер Чепстон высокомерно указал, что письмо английского ученого в известной газете будет широко читаться за границей и без сомнения вызовет одобрительную оценку.

— А дальше? — спросил Крис. — Вы послали свой товар не на тот рынок, на какой нужно. Большинство людей, которые прочтут ваше письмо, и так убеждены в желательности мира. Остальные не обратят на него внимания. Ваше письмо всего лишь призыв к жалобной перекличке ягнят, в то время как волк уже точит зубы.

— Так что, по-вашему, я должен делать? — воскликнул мистер Чепстон с раздражением, неприличным пацифисту и джентльмену. — Возмущаться и сидеть сложа руки?

— Если вы искренни в своих рассуждениях, тогда отправляйтесь проповедовать их в какую-нибудь яро милитаристскую страну или попытайтесь убедить наших отечественных милитаристов. Вас, может быть, арестуют и расстреляют, и это будет великолепной рекламой для вашего дела.

— Смешно и глупо, — сердито сказал мистер Чепстон. — Как можно быть таким непрактичным?

— А вы все обдумали как следует? — настаивал Крис. — Существуют известные группы людей, опасные маньяки, если угодно, которым удалось внушить широким массам доктрину войны ради войны. Война перестала быть средством: она самоцель. Все ресурсы нации должны быть посвящены этой цели. Раньше или позже эта доктрина будет осуществлена на практике. Гегелевское насилие. Что вы с этим будете делать?

— Нужно это предотвратить.

— Помните, я вам как-то сказал, что людей можно назвать цивилизованными лишь постольку, поскольку они поддаются убеждению, а вы ответили, что в этом смысле современных людей еще нельзя назвать цивилизованными. Теперь я могу повторить ваши же слова.

Чувствуя, что ему необходимо обдумать это более подробно, оставшись одному, мистер Чепстон перевел разговор на церковную архитектуру. Несмотря на старания Криса уклониться, мистер Чепстон упрямо разглагольствовал на эту тему.

— Все это очень хорошо, — нетерпеливо вскричал Крис, — но я уверен, что вы ничего не понимаете в искусстве и архитектуре и что вам до них нет никакого дела.

— Я провел за их изучением больше лет, чем вы живете на свете, — негодующе сказал мистер Чепстон.

— Но они нравятся вам, только когда они мертвы и признаны всеми. А над всем современным вы издеваетесь.

— Потому что современность не создала ничего хорошего и яркого. Современного искусства, современной архитектуры вообще не существует. Упадочное подражательство, вот что это такое.

— А между тем современность будет вызывать восхищение чепстонов через двести или триста лет, если только все человечество не вымрет к тому времени от вашего «пацифизма». Да, вот я все время наблюдал за вами. Вы ищете одного: пыли времен. Когда вы ее находите, вы называете ее красотой. Но ведь красота архитектурного сооружения лежит в пропорции целого. Вы же восхищаетесь всегда какой-нибудь декоративной деталью.

— Это чистейшая неправда. Раньше чем посетить какой-нибудь великий собор, я обязательно перечитываю описание пропорций в авторитетной книге. Надеюсь, после стольких лет я понимаю в них больше, чем вы.

— А сами-то вы не можете сообразить, хороши пропорции или нет, после стольких-то лет? Зачем принимать на веру рецепты книг о готике? Беда ваша в том, что вы способны восхищаться только тем, чем принято восхищаться с точки зрения хорошего тона. Вам нужна рецептура, утвержденная веками. Поставить вас перед картиной или зданием, о котором ничего не сказано в ваших учебниках хорошего тона, и вы пропали. Вы еще не выбрались из допотопной эпохи символизма.

Спор продолжался, все более бессмысленный и резкий, и раздражение обоих собеседников выражалось в том, что каждый из них отстаивал пристрастную и неразумную точку зрения, пока наконец оба не легли спать, весьма недовольные друг другом. Крис переступил все границы приличия, заявив, что готическая архитектура скучна до черта, в ответ на что мистер Чепстон обозвал творчество сюрреалистов декадентским и во всяком случае шарлатанским. И Крис с таким же рвением стал защищать сюрреалистов, как мистер Чепстон — готических архитекторов, чьи имена были ему неизвестны. Таково цивилизующее влияние изящных искусств.


Когда Крис на следующее утро сошел к завтраку, мистер Чепстон уже уехал. Его это не огорчило. В последнее время мистер Чепстон действовал на него угнетающе, и Крис радовался возможности провести весь день на воле, без бешеной гонки по дорогам и без церквей. Но почти сейчас же он понял, как трудно обойтись без переводчика: ему не удалось втолковать гостиничным слугам, что он желает взять с собой на прогулку еды. Португальский язык мистера Чепстона принадлежал к той доморощенной разновидности, которая преподается в Англии, и его, как всякого классика, нередко ставил в тупик этот самый латинский из живых языков. Но все-таки он как-то обходился им. Крис же был совершенно беспомощен, и только после длительной жестикуляции и многих комических попыток и ошибок расторопный официант наконец сообразил, чего он хочет.

Небо было того густого синего цвета, какой бывает у португальского неба весной, и сильный ветер дул с Атлантического океана. Крис провел все утро, бродя по пескам большой плоской, закрытой со всех сторон лагуны, купался, лежал на солнце, потом съел взятый с собой завтрак. Позавтракав, он пошел по скалистому берегу в сторону Нашаре. Ветер наверху был почти ураганный, и огромные величественные валы сине-зеленого моря разбивались с внушительной равномерностью о подножия утесов, бурля и вскипая фонтанами белой пены. Под действием непрестанного напора воды и ветра известковые утесы превратились в хаос причудливо изваянных форм. Край обрыва был голый; ничто не могло жить на этой кромке земли над бушующим грохотом вод, где могучий ветер, насыщенный влажной соленой пылью, проносился над зазубренным гребнем утесов. И однако, совсем близко от берега, под прикрытием этого огромного барьера, были сосновые леса, виноградники, масличные рощи и поля пшеницы.

Возбужденный солнцем и ветром, землей и океаном, Крис шел, и бежал, и пел громким голосом, не очень мелодично, но получая от этого большое удовлетворение.

В Нашаре он, на свое счастье, вспомнил слово «виньо» и поэтому смог выпить вина, сидя на лавочке под огромной акацией на выбеленном известкой дворике винного погребка. Ребята собрались поглазеть на удивительное заморское чудо, которое носило странную одежду, почти не умело говорить, но было баснословно богатым и к тому же принадлежало к еретикам. Затем он несколько более степенно пошел назад, оглушенный этим стихийным великолепием, — а вдобавок и вином — и полюбовался закатом с края утеса, возвышающегося над Сан-Мартиньо.

Крис вернулся домой в приподнятом настроении, убежденный, что мир изумительное место и что жить удивительно хорошо, готовый простить мистеру Чепстону его старческие предрассудки и выслушать любое количество военных воспоминаний и утонченных домыслов интуитивного ума о романтике девятнадцатого столетия. Но мистера Чепстона не было, он не явился и к обеду. Немного подождав, Крис неохотно принялся за еду один; после прогулки и бодрящего солнечного воздуха и легкого завтрака он был очень голоден. Пока он обедал, смуглый приземистый хозяин несколько раз заходил в комнату и задумчиво стоял перед ним, очевидно желая ему что-то сообщить. Что именно, Крис не мог догадаться, потому что громкие музыкальные фразы могли бы быть с таким же успехом произнесены по-персидски или по-амхарски. Но он понял, что в намерение хозяина входило успокоить его.

Мистер Чепстон все еще не появлялся, и Крис начал недоумевать по поводу его отсутствия. Что случилось? Он сидел, пока у него хватило сил, но сон непобедимо одолевал его. Неохотно и с ощущением некоторой тревоги он лег в постель, решив, что мистер Чепстон, должно быть, поддался соблазнам лузитанской столицы и вернется на следующий день.


На следующее утро Крис совершил еще одну бодрящую прогулку, но к обеду вернулся, уверенный, что мистер Чепстон ждет его. Чепстона не было. Теперь Крис начал не на шутку тревожиться. Должно быть, произошла автомобильная катастрофа, и мистер Чепстон лежит раненый в какой-нибудь захудалой деревенской больничке или, может быть, мертв. Что делать Крису? Как выяснить, что случилось, в стране, языка которой он не знал и где никто не говорил ни на одном известном ему языке? Как может он прийти на помощь к мистеру Чепстону и позаботиться, чтобы за ним был должный уход? А сам он, заброшенный в отдаленный поселок на Атлантическом океане, с несколькими эскудо и несколькими фунтами в кармане?

За обедом хозяин гостиницы опять вертелся вокруг него. Они жестикулировали и кричали в тщетных и смешных усилиях понять друг друга. Хозяин подымал три пальца и в то же время дружески похлопывал Криса по спине, но что он хотел сказать, Крис никак не мог догадаться. После обеда Крис походил по саду, потом прошелся немного по лиссабонскому шоссе, всматриваясь во все проезжающие машины, потом вернулся в гостиницу. Это беспомощное бездействие было для него пыткой, и скоро он довел себя до полного отчаяния. Его мучила мысль о злосчастном Чепстоне, который лежит неизвестно где, страждущий, и около него нет ни одного англичанина, чтобы подбодрить его и понять, что ему требуется.

Крис ходил взад и вперед по палисаднику, не обращая внимания на солнце и синее небо, которые недавно наполняли его душу таким восторгом. Он уже совсем было принял отчаянное решение пойти в поселок и дальше на станцию, обращаясь ко всем встречным на английском, французском и немецком языках, пока не найдет себе переводчика, когда навстречу ему выбежал хозяин, сияя радостной улыбкой и неся большой конверт.

Адрес был написан почерком мистера Чепстона, его классическое греческое «е» наглядно свидетельствовало о культуре и утонченности. Крис сел на скамью и разорвал конверт, не обращая внимания на сияющую улыбку добродушного приземистого португальца. Внутри была пачка писем: несколько писем от Марты, одно от Жюли, одно от Нелл, одно — как ни странно — от конторы по найму и одно, самое объемистое, от мистера Чепстона. Все еще недоумевая, Крис вскрыл его раньше других и увидел в своей руке куковский маршрутный билет, кредитку в пятьдесят эскудо, другую — в двадцать пять песет, третью — в пятьдесят франков и письмо.

«Дорогой Хейлин!

Первый долг всякого человека, а тем паче джентльмена, научиться уважать убеждения и взгляды других, в особенности тех, кто превосходит его возрастом, знаниями и опытом. Вам не удалось научиться этому. Вы ежеминутно вставляете в разговор бессмысленные мальчишеские суждения и глупые критиканские замечания под стать неопытному и невоспитанному агитатору черни. Это крайне неприятно. В том же, как вы выражаете свои мысли, чувствуется непристойное пренебрежение к хорошему тону и дисциплине. Если вы — типический представитель английской молодежи, а я имею основания думать, что таков по крайней мере известный недисциплинированный ее слой, в таком случае — да поможет бог Англии!

Я сделал все возможное, желая помочь вам, но вы вели себя капризно и неумно и проявили самую черную неблагодарность. Вы недисциплинированы, лишены чувства долга и ответственности, не способны питать к другим ни любви, ни уважения. Вы мыслите и рассуждаете как глупец, и вы абсолютно непригодны к какой бы то ни было деятельности. Никто никогда не будет обязан вам, хотя бы за самую ничтожную помощь словом или делом. Помилуй Бог ту злополучную женщину, которой придется в каком бы то ни было отношении положиться на вас.

Я надеялся, что соприкосновение с шедеврами европейской цивилизации и ежедневное общение с человеком, который в какой-то ничтожной доле принимал участие в величайших делах и возвышеннейших замыслах своей эпохи, окажет на вас благотворное влияние. Но вы, напротив, проявили только невежественное легкомыслие и полное отсутствие чуткости.

Я больше не могу этого выносить. Вы осквернили для меня несколько священных памятников истории и религии. Нам лучше расстаться. Приложенный билет и деньги позволят вам вернуться в Лондон. Возможно, более суровая школа жизни научит вас хоть какому-нибудь здравому смыслу. Может быть, вы даже приобретете со временем нравственное чувство, тонкую способность отличать хорошее от дурного, бескорыстную потребность творить добро ради добра и возвышенную веру в идеалы человечества, которой вам так недостает теперь. Но до тех пор вы будете только зря обременять собою землю».

Такова была месть мистера Чепстона, всегда — даже в минуты справедливого гнева — остававшегося классиком и джентльменом.

Кровь прилила к лицу Криса, когда он читал это желчное послание. Неужели мистер Чепстон прав? По-видимому, сам он твердо верил в то, что писал. Ужасно, когда другой человек обвиняет вас в отсутствии именно тех качеств, которые вы больше всего цените и которыми больше всего хотите обладать! Неужели правда, что у него нет веры в идеалы, нет понимания добра и зла, нет бескорыстных побуждений, нет нежности к женщинам, нет способности действовать, нет здравого смысла, нет сознания ответственности, нет знаний и нет ума? Все существо Криса кричало, что эти обвинения нелепы и ложны. И однако, мистер Чепстон был командиром во время войны, а теперь являлся одним из столпов крупного университета. Кто же из них негодяй?

Крис поднял голову и увидел португальца, который смотрел на него с беспокойной сияющей улыбкой. Поймав взгляд Криса, он сейчас же поднял руки, брови и уголки рта; смысл его жеста и гримасы был ясен без слов: «Ну как, теперь все в порядке? Теперь вы понимаете?» Крис кивнул, и хозяин энергично закивал, подмигивая левым глазом и размахивая руками, а потом ушел, продолжая сиять от избытка доброты без всякого видимого повода.

Машинально Крис вскрыл письмо от конторы по найму, все еще взволнованный и расстроенный обвинительным актом мистера Чепстона. Он прочел:

«Сэр!

К нашему сожалению, мы вынуждены сообщить вам, что, по мнению директора школы, которому мы вас порекомендовали, вы не совсем подходите для занятия имеющейся у него вакансии.

Сознавая, что не сможем быть вам полезны в дальнейшем, мы вычеркнули ваше имя из наших списков».

В такую минуту, сейчас же вслед за добросердечным посланием мистера Чепстона, это письмо было для Криса сокрушительным ударом в лоб. Оно подтверждало слова мистера Чепстона. Значит, правда, что он никчемный дурак, которого считают недостойным даже самой ничтожной ответственности, значит, правда, он попусту обременяет собой землю? Тогда зачем обременять ее и дальше? Какой смысл возвращаться в Англию и голодать в бесполезном вынужденном безделье или, в лучшем случае, жить на милости Марты, пока наконец и она не обнаружит, что он представляет собой на самом деле, и ее жалость и любовь не умрут естественной смертью? Почему не покончить со всем здесь же, сразу? Один прыжок с этого головокружительного обрыва, оглушительный грохот падения, и все кончится: элементы, составляющие его тело, вернутся к великой матери-земле, которая построит из них что-нибудь более достойное своей высокой и таинственной мощи.

Не глядя Крис засунул письма, билет и кредитки в карман и исступленно помчался к обрыву в припадке самоуничижения и отчаяния. На бегу в его сознании ярко вспыхивали события последних месяцев. Но в то время как всего лишь несколько дней тому назад он вспоминал те же события спокойно и как бы со стороны принимая их, теперь они вставали перед ним и, подобно вопящим фуриям, обвиняли его.

Все, чего он с надеждой ожидал от будущего человечества, оказалось бесплодной, наивной мечтой. Все, что он замышлял узнать и совершить для служения великой цели человеческого счастья, представлялось теперь нелепым и претенциозным. Все, что он пытался сделать, терпело неудачу. И сам он потерпел неудачу в отношениях со всеми. Не все ли теперь равно, были ли они не правы, или не правой? Если мир снова и снова отворачивается от вас и плюет на вас, зачем обременять землю?


Читать далее

Часть I 13.04.13
Часть II
Один 13.04.13
Два 13.04.13
Три 13.04.13
Четыре 13.04.13
Пять 13.04.13
Шесть 13.04.13
Семь 13.04.13
Восемь 13.04.13
Девять 13.04.13
Часть III
Один 13.04.13
Два 13.04.13
Три 13.04.13
Четыре 13.04.13
Пять 13.04.13
Шесть 13.04.13
Семь 13.04.13
Восемь 13.04.13
Девять 13.04.13
Восемь

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть