Онлайн чтение книги Война с саламандрами. Мать. Рассказы. Юморески
Действие второе

Та же комната; к прежним предметам прибавился радиоприемник. Тони, сидя на корточках, возится с радиоприемником и вертит рычажок. Раздаются звуки военного марша. Тони с недовольной гримасой поворачивает ручку. Раздается голос диктора.

Голос по радио. Внимание, внимание, внимание!

Тони. У тебя, брат, голос, как у нашего Корнеля.

Голос по радио. Призываем всех жителей соблюдать спокойствие и порядок. Предупреждаем, что никакие сборища и скопления народа на улицах допускаться не будут; в случае неповиновения полицейские отряды и воинские части при помощи самых решительных мер…

Тони. Брр!.. (Вертит ручку; слышны тихие звуки далекой нежной музыки. Тони, сидя по-прежнему на корточках, отбивает такт руками.)

Входит Корнель в полувоенной форме: сапоги, брюки-галифе, куртка с петлицами и нашивками.

Корнель. Брось, Тони. Ты же знаешь, мама не любит, когда кто-нибудь трогает радио. Это память о нашем Иржи…

Тони. Послушай, Корнель, как красиво!

Корнель. Да-да, но только сейчас не время для красоты. Выключи, Тони! Это действует мне на нервы.

Тони (выключает радио, но остается сидеть на корточках). Жаль. Это была заграница; не знаю только, какая станция. Мне кажется, играли… где-то на севере. Звуки были совсем как снежинки.

Корнель. Тебе вечно что-нибудь кажется. (Закуривает папиросу и беспокойно ходит по комнате.) Как глупо, что я должен сидеть дома… (Смотрит на ручные часы.) Сейчас рабочие пойдут с фабрик. Может, начнется заваруха! Черт побери, ну как тут усидеть на месте! (Подходит к окну и прислушивается.)

Тони. Корнель!..

Корнель. Да?

Тони. Что с Петром?

Корнель. Не знаю. Арестован. Нечего ему было совать нос в эти дела.

Тони. Но ты ведь тоже суешь, Корнель…

Корнель. Да, но с другой стороны. Это — разница.

Тони. Почему?

Корнель. Мы — за порядок… и за благо нации. Ты этого еще не понимаешь, Тони. И будь доволен.

Тони. Но Петр тоже — за благо народа. А вы его арестовали.

Корнель. Потому что он понимал это благо иначе. Он думал, что нами может править этот грязный сброд. Покорнейше благодарю, хороши бы мы были! Они уж показали, на что способны: только грабить да мстить. (Мнет и ломает папиросу.) Это означало бы гибель родины.

Тони. Но ведь Петр был всегда против бесцельных разрушений!

Корнель. Тем хуже! Петр хотел бы, чтобы эта чернь правила страной. Этого мы не можем допустить.

Тони. Кто «мы»?

Корнель. Наша партия. Мы, нация. Если бы у власти оказались они… со своими утопиями… идеями мира и равенства… тогда бы крышка! Бррр! То, что хотят эти молодчики, — форменная государственная измена! Распустить армию… захватить правительственные учреждения… национализировать фабрики и заводы… Хорошенькое дело! Это означало бы конец культуры… и вообще всего. Нет, Петр, мы не допустим нацию до такого позора! Медлить больше было нельзя, надо было захватить всех этих изменников и горлодеров… Но тебе, наверно, скучно слушать, Тони…

Тони (встает). Корнель…

Корнель. Ну?

Тони. Что будет с Петром?

Корнель (пожимает плечами). Сделать ничего нельзя. Надо ждать. Наши арестовали его… ну и держат пока.

Тони. Как преступника?

Корнель. Как заложника. Не бойся, с ним ничего не случится. Но если этот черный сброд опять поднимет на улицах стрельбу, тогда — я не ручаюсь.

Тони. Тогда вы… расстреляете Петра?

Корнель. Я — нет, Тони. Но, видишь ли, борьба есть борьба. Нечего было Петру лезть в это дело. Ты сам понимаешь, мне было бы очень неприятно, если бы… если бы с ним что-нибудь случилось. Но это уже не в нашей власти. Пусть оборванцы сложат оружие, тогда наши выпустят Петра… и других заложников. Вот как обстоит дело.

Тони (с широко открытыми глазами). Представь себе, Корнель… представь себе, как должно быть сейчас Петру. Как он смотрит на дверь и ждет, все время ждет… когда она откроется. «Пойдем!» — «Куда?» — «Ну, живо! Там увидишь!»

Корнель. Постой-ка. (Прислушивается.) Нет, тихо. К счастью, не стреляют. Если бы где-нибудь раздался выстрел, тогда — кончено дело! Тогда наши… со всей беспощадностью… Но я думаю, эта голь уже залезла обратно в свои щели. Они трусы. Пусть Петр увидит, с кем связался. Наведи на них пулемет — тут же в кусты разбегутся. Слышишь? Тихо. Очевидно, ведутся переговоры. Хотя я решительно не понимаю, как можно вести переговоры с такими разбойниками!

Тони. Корнель, а — связывают руки?

Корнель. Кому? Когда?

Тони. Когда ведут на казнь.

Корнель. Ну конечно. Понятно, связывают. Почему ты спрашиваешь?

Тони (складывает руки за спиной и держит их так, как будто они связаны). Знаешь, я так отчетливо представляю себе, что должен чувствовать человек, когда он… стоит вот так… Против солдат с винтовками. Стоит и смотрит… не на них, а куда-то поверх голов… и чувствует, как его волосы шевелит холодный ветер. Еще нет… Еще мгновение… «Целься!» Господи Иисусе!

Корнель. Перестань!

Тони (страшным голосом). Вы — псы! Кровавые псы!

Корнель. Тони!

Тони. Стреляйте! (Шатается и падает на колени.)

Корнель (хватает его за плечо и трясет). Довольно! У тебя просто больное воображение, Тони!

Тони (встает, закрыв глаза). Как могут люди так страстно ненавидеть друг друга, Корнель?

Корнель. Ну, этого тебе не понять, малыш; ты еще не научился страстно верить.

Тони. Во что?

Корнель. В свою правду. Человек никогда не сделает для себя того, что сделает ради своего знамени. Нельзя быть таким сентиментальным, Тони. Мама тебя только портит.

Тони. Чем?

Корнель. Своим воспитанием. Так из тебя никогда не выйдет мужчины, способного сражаться за свою идею. Мир, любовь, сострадание, — да, конечно, все это очень красиво, но… сейчас, Тони, не время для таких вещей. Сейчас происходят слишком серьезные… и великие события. Мама этого не понимает. Мы должны быть готовы… ко всему. Слушай, Тони, если с Петром что-нибудь случится, мама не должна об этом знать. Мы будем говорить ей, что он еще под арестом. Хорошо? А может быть, и в самом деле все уже кончено. Эта сволочь, наверно, уже сдалась. Такая… странная тишина. Не выходи из дому, Тони!

Тони. А ты?

Корнель (пожимает плечами). Мне бы нужно было туда, к нашим. Господи, только бы не пропустить, если в самом деле начнется! Как это глупо — торчать дома возле маменьки!.. Но что поделаешь! Если тут что-нибудь случится… У мамы такое слабое сердце. От этих мерзавцев всего можно ожидать. Пойдут грабежи. Кто-нибудь должен же вас охранять. (Стоя спиной к Тони, вынимает из ящика револьвер и заряжает его; потом, подумав, кладет обратно.) Я знаю, где мое место. Но маме не надо говорить, что это так серьезно, Тони. Я останусь дома. Ради мамы… и ради тебя.

Входит Мать.

Мать. Корнель, где же Петр? Почему его все нет? Утром ты говорил, что это недоразумение, что к вечеру его, наверно, отпустят… Корнель, ты слышишь?

Корнель. Да, мамочка, но… так быстро это не делается. Арестованы сотни людей, и пока все дела будут расследованы… Это может затянуться… пожалуй, на целую неделю.

Мать. На неделю? По-твоему, нашего Петра могут так долго мучить, Корнель? Нет, нет! Я этого так не оставлю! Я пойду к ним туда, скажу им…

Корнель. Это невозможно, мама. Тебя даже не пустят…

Мать. Как это, как это не пустят мать?! Я отнесу Петру белье и чего-нибудь поесть. Матери никто не запретит. Она имеет право.

Корнель. Тебе придется все-таки подождать, мама. Улицы оцеплены войсками. В центр никого не пропускают.

Мать. А мать пропустят. Я им скажу, что несу кое-что для сына… Я должна видеть Петра, Корнель! Должна знать, что с ним! Петр ведь не преступник, чтобы его держать в тюрьме. Я им так и скажу, не думай. Скажу, что они не имеют права держать в тюрьме моего сына!

Корнель. Напрасные слова, мама. У них есть право на это.

Мать. Что же, Петр — злодей? Убил он кого-нибудь или ограбил?

Корнель. Нет, конечно… не злодей. Этого никто не утверждает.

Мать. Вот видишь! Они не имели права арестовать его ни за что ни про что?

Корнель. Мамочка, ты, видно, не совсем понимаешь…

Мать. Да, да, знаю… Иди, Тони. Тебе здесь нечего делать. Незачем тебе слушать, как глупа твоя мать.

Тони медленно и неохотно выходит.

Я стараюсь все понять, Корнель. Но не удается. Как можно посадить в тюрьму моего сына, если он никому не причинил вреда? Это мне очень трудно понять.

Корнель. Извини, мама, но ты никак не хочешь взять в толк, что у нас сейчас… гражданская война.

Мать. Ну, так что же? Разве она необходима?

Корнель. Необходима. Потому что люди разделились на два лагеря, а властвовать может только один. Ну, и приходится разрешать боем, кто будет у нас властвовать.

Мать. Из-за этого идет стрельба?

Корнель. Да. Иного выхода нет.

Мать. Хорошо. Но скажи, пожалуйста, неужели это так важно, кто будет властвовать? Разве у каждого нет своей семьи? Так пусть каждый и заботится о своей семье.

Корнель. Семья — это еще не все.

Мать. Все, Корнель. Для меня все. И не говори мне, что Петр хотел над кем-то властвовать. Уж я-то его знаю: он и мухи не обидит. Ты — да, а Петр — нет. Не такой у него характер, чтобы он кем-нибудь командовал…

Корнель. Вполне вероятно, мама, но его партия хотела бы командовать всем, хотела бы все перевернуть по-своему… А это было бы несчастьем для всей нации, понимаешь? Ведь это орда изменников и преступников, мамочка! Они готовы все растащить и разграбить…

Мать. Нет, это не так, Корнель. Этому я не поверю. Я все-таки Петра знаю… Петр не пошел бы с такими людьми. Ты бы тоже ведь не пошел, Корнель, со всякими злодеями и предателями.

Корнель. К сожалению, Петр такой доверчивый…

Мать. Да ведь это же молодость! Вот ты никогда не был таким молодым и общительным, Корнель. Никогда не сходился так легко с товарищами. Тебя можно было назвать скорее гордецом… Нет, нет! Петр не мог бы принять участие в чем-то непорядочном!

Корнель. Так, значит, я принимаю участие в чем-то непорядочном, мама?! Либо его партия права, либо… мы. Как ни вертись, а выходит, что один из нас пошел по плохой дороге.

Мать. И ты нет, Корнель. У тебя в характере благородство, чувство собственного достоинства. Ты тоже не способен на дурное… и нечестное.

Корнель. Так вот, я заверяю тебя честным словом, что наш Петр действительно был на стороне… плохих людей и что… необходимо во что бы то ни стало разделаться с этой сворой, чтобы на свете установился наконец порядок…

Мать. Погоди, дружок! Значит, для того чтобы на свете установился наконец порядок, необходимо было арестовать нашего Петра?

Корнель. Да, необходимо, мама… Раз он ввязался…

Мать. Да ведь это позор, Корнель! Не могут быть правы те, кто посадил нашего Петра!

Корнель. Если бы дело обернулось иначе, мама, так Петр посадил бы в тюрьму меня.

Мать. Петр — тебя?

Корнель. Я хочу сказать: его сторонники. Его партия, понимаешь?

Мать. Тогда они вышли бы дураками… и негодяями. Ведь за тобой нет ничего дурного, Корнель! Как же они могли бы тебя посадить? Это было бы таким же беззаконием, как и то, что посадили нашего Петра. Нет, Корнель, его забрали злые люди. Злые, жестокие, глупые. Ах, если бы я только могла вот этим кулаком ударить им прямо в лицо…

Корнель. Мама, прошу тебя…

Мать. Мы не имеем права оставлять его там, Корнель! Ты должен как-нибудь помочь мне… По-твоему, его могут продержать еще несколько дней?

Корнель. Да, возможно. Но потом, конечно, освободят. На улицах спокойно. Вот увидишь, к завтрашнему дню все будет кончено…

Мать. И ты пойдешь со мной за Петром?

Корнель. Да, мамочка…

Мать. А разве нельзя отнести ему кое-что сегодня?

Корнель. Сегодня — нет, мамочка!

Несколько отдаленных выстрелов. Начинает смеркаться.

Мать. Что это?

Корнель (нервно). Ничего. Это где-то на улице. Пожалуйста, мама… не выходи из дому.

Мать. Но ведь Петр ждет…

Корнель. Опять ты со своим Петром! Дело не только в Петре, мамочка.

Мать. Это чем-нибудь грозит Петру… или тебе?

Корнель. Прости, мама, я боюсь за наш успех.

Снова отдаленные выстрелы.

Мать. Только бы не стряслось беды с Петром!

Корнель (у окна, прислушивается). Только бы не стряслось беды с нашей нацией, мама!.. Где-то стоит готовый к бою отряд: если бы ты знала, какие это молодцы… Их так и называют: сливки. Отборные стрелки, которые первыми пойдут в атаку. Они только ждут команды и переглядываются: где же Корнель?.. А я здесь, друзья. Не могу быть с вами… Должен сидеть дома. Кто-нибудь должен же оставаться дома на случай каких-либо происшествий. Старайтесь, ребята! А я… меня можете вычеркнуть…

Мать. Что с тобой, Корнель?

Корнель. Ничего, мамочка. Не бойся… я останусь с тобой… и с Тони. Понимаешь, когда на улицах неспокойно, могут объявиться разные люди… Но ты, мама, не бойся ничего. Я буду дома. (Подходит к стойке с ружьями.)

Мать. Что ты там ищешь?

Корнель. Папин карабин, который он брал с собой в Африку. Надо его, пожалуй, почистить. (Берет карабин со стойки.)

Мать. Да я ведь каждый день стираю с него пыль!

Корнель. Ты этого не понимаешь, мамочка. Ружье требует большего. И время от времени из него надо стрелять. (Подходит к матери и кладет ей руку на плечо.) Не беспокойся ни о чем, мама. Все будет в порядке, вот увидишь.

Мать. А Петр вернется?

Корнель. Вернется, вернется, мамочка. (Уходит с винтовкой.)

Сумерки сгущаются.

Мать (смотрит ему вслед). Ты говоришь мне неправду, Корнель, я знаю… (Ходит по комнате и то тут, то там что-нибудь поправляет.)

Вдали несколько выстрелов.

Господи, что с Петром! (Садится в кресло и молитвенно складывает руки.) Господи Иисусе, спаси и помилуй моего Петра! Милосердная матерь божья, смилуйся надо мной, спаси моих детей! Господи Иисусе Христе, верни мне Петра! Пресвятая богородица, моли бога за моих детей! Господи, распятый на кресте, помилуй моих детей!

Петр показывается в дверях; на нем только брюки и распахнутая рубашка. В комнате почти совсем темно.

Петр. Здравствуй, мама!

Мать (вскакивает). Петр! Тебя освободили!

Петр. Какое… Просто мне не о чем больше с ними разговаривать, мамочка.

Мать (спешит к нему). Я так боялась за тебя… Иди же скорее ко мне, мой мальчик!

Петр (уклоняется). Не надо, мамочка. Прошу тебя, сядь там.

Мать (тянется к нему). Да что с тобой, сыночек? Где твой пиджак?

Петр (по-прежнему уклоняется). Там… Там. Они его, наверно, пришлют. Они ведь такие строгие любители порядка.

Мать. Кто?

Петр. Они. Белые, понимаешь? Не надо, не зажигай света, мамочка… Мне очень тяжело, но я должен тебе кое-что сказать. Я, собственно, затем и пришел. Пожалуй, лучше, если я тебе скажу это сам.

Мать. Что случилось, Петр? (Старается до него дотронуться.) Поди же ко мне!

Петр (отодвигаясь). Ты только не сердись на меня, мамочка, но, право, я никак не могу отвечать за это. И Корнель не может.

Мать. За что?

Петр. Ах, мамочка, какая ты непонятливая! Ведь этого надо было ждать. И Корнель это знал. Ну, теперь уж дело прошлое…

Мать (с возрастающим ужасом). Что — дело прошлое?

Петр. И произошло страшно давно, мама… Больше получаса тому назад.

Мать. Что произошло?

Петр. Ну… расстреляли меня.

Мать. Петр! (Шатается и без чувств падает на пол.)

Петр. Ах, мама! Господи, да что же это я… Помогите кто-нибудь! Ондра!

Из мрака выбегает Ондра в белом халате.

Ондра. Что случилось?

Петр. Да вот мама…

Ондра (опускается на колени возле нее, щупает пульс.) Дай-ка, мамочка…

Из мрака выходит Отец в офицерской форме.

Отец. Что с ней?

Петр. Не знаю… Вдруг повалилась…

Отец. Надо быть осторожнее! (Опускается на колени возле матери.) Душенька, что с тобой?

Из мрака появляется Иржи в комбинезоне летчика.

Иржи. Здравствуй, Петр. Что, маме нехорошо? (Зажигает лампу на письменном столе.)

Ондра (на коленях возле матери). Сердце. Такие перебои… Бедняжка!

Отец. Если б мы могли кого-нибудь позвать!

Ондра. Зачем? И нас довольно. Теперь она некоторое время пролежит без сознания. Нервное потрясение. Лучше всего оставить ее в покое. Давайте какую-нибудь подушку.

Петр (собирает диванные подушки). На, бери.

Иржи (несет целую груду подушек). Вот, возьми.

Ондра. Приподыми ей голову, папа. (Подкладывает подушки.) Ну, теперь лежи себе тихонько, мамочка. (Встает.) Отойдите от нее, пусть полежит спокойно.

Отец (встает). Чем ты ее так напугал, Петр? И скажи, пожалуйста, как ты вообще здесь очутился?

Ондра. Одну минуту, папа! (Поворачивает Петра к свету и осматривает ему лоб.) Так! Одна, другая. (Раскрывает у него рубашку и водит пальцем по груди.) Одна, две, три. Эта вот — прямо в сердце.

Отец. Покажи-ка! Меткий выстрел. Собственно говоря, это очень похоже на… Как-то раз у нас поставили к стенке одного араба, угостили его по-военному свинцом… Послушай, сынок, с тобой-то это как случилось?

Петр. Поставили к стенке, папа.

Отец. Эге, братец ты мой! И стреляли, видно, солдаты.

Петр. Солдаты, папочка.

Отец. Надеюсь, Петр, ты не изменил родине?

Петр. Нет, папа. Я боролся за великое и благородное дело.

Отец. Против солдат? Что-то я никак не возьму этого в толк, мой милый!

Петр. И на нашей стороне тоже есть солдаты, папа.

Отец. На обеих сторонах солдаты?

Петр. Да.

Отец. Наши против наших?

Петр. Да, папа.

Отец. Это мне что-то не нравится, Петр. Это у вас, ребята, какая-то путаница… Ну, и ты, значит, был разведчиком, Петр?

Петр. Нет, папа. Я только писал в газетах.

Отец. Не ври, Петр. За это не расстреляли бы. У нас казнили одних шпионов и изменников.

Иржи. Теперь, папа, другие времена.

Отец. Да, по-видимому. Очевидно, мои милые, теперь у вас какие-то новые правила игры. (Поворачивается к матери.) Ну, как она?

Ондра (сидит, склонившись над матерью). Ничего. Пока еще в обмороке. Можно подумать, спит.

Петр. Ну и хорошо. Она одна может нас слышать…

Ондра. И говорить с нами. Только мамочка может нас видеть. Она еще не утратила с нами контакта.

Петр (рассеянно вертит глобус на письменном столе). Доложу вам, мои милые, мучительна была минута, когда пришлось сказать ей…

Иржи. Знаю, знаю, дружище. Чувствуешь себя невероятно глупо, как будто ты должен сознаться в какой-то проделке. (Открывает ящик письменного стола и роется в нем.) Знаете, мамочка хранит даже наши трубки?! Ну, какая же она хорошая, эта мама! А ведь при жизни, бывало, только и слышишь: «Не дыми ты здесь, пожалуйста!» (Привычным жестом курильщика машинально берет в рот пустую трубку и посасывает.) Ммм… Честное слово, здесь чувствуешь себя совсем как дома.

Выстрелы на улице.

Отец (подходит к окну). Как будто стреляют. Тах-тах! Это солдатские винтовки. (Прислушивается.)

Петр (передвигает с места на место пепельницы и пресс-папье). Это наши. Наши стреляют!

Иржи. И мои тетради тоже здесь. Нет, в самом деле, чего только она не хранит, эта мама! (Перелистывает тетрадь.) Ага, мой чертеж. Так, безделка! Я пробовал набросать новый профиль крыльев.

Петр (ставит на стол негритянскую фигурку, которая стояла на шкафу). Пусти-ка!

Иржи. Зачем ты ее притащил?

Петр. Да так… Сам не знаю. От нечего делать.

Отец (оборачивается, продолжая стоять у окна). Оставь его, Иржи. Это просто беспокойство мертвых. Им хочется обратить на себя внимание, отметить, что они здесь побывали. У него со временем пройдет… Послушай, Петр! Ты, по крайней мере, держал себя… как мужчина?

Петр (переставляет коробку с табаком). Конечно, папа. Не сплоховал.

Отец. Это хорошо. Не посрамил фамилию!

Ондра (сидит возле матери). Должно быть… дьявольски неприятное чувство, когда тебя вот так… расстреливают.

Петр. И не говори! Стоишь со связанными за спиной руками, а против тебя шестеро солдат — простых деревенских парней… Мне их было ужасно жаль. Я бы не хотел быть на их месте.

Отец. Но глаза у тебя не были завязаны?

Петр. Нет, папа. Я не позволил.

Отец. Молодец! А кто командовал?

Петр. Какой-то щуплый, писклявый лейтенант. Страшно хорохорился, чтобы не было заметно, что ему не по себе. Тут же на моих глазах зарядил свой револьвер: на всякий, мол, случай; если солдаты промажут.

Ондра. Вот дьявольщина!

Отец. Так полагается, Ондра. Иначе нельзя.

Петр. Черт бы его побрал; он действовал мне на нервы, этот хлыщ! Ну, я ему и сказал: «Пошел прочь, болван, не мозоль мне глаза. Я сам скомандую!»

Отец. Этого не надо было, Петр. Казнь… дело серьезное. Я как-то раз присутствовал и… Ну, да что говорить!

Петр. Чем-нибудь надо же подбодрить себя, папа. Положение ведь довольно паршивое… Солдаты засмеялись, и я тоже. И всем стало как-то легче. А он покраснел, выхватил шашку да как закричит: «Смирно! Целься!» Откровенно сказать, ребята…

Иржи. Что?

Петр. У меня прямо колени подкосились. Чуть не упал. Вдруг такая отвратительная слабость в ногах… и в животе… Брр! Сам себе тряпкой показался. Странно, не помню даже, когда этот шут гаркнул: «Пли!» Почувствовал только, как холодный ветер пробежал у меня по волосам.

Ондра. Это от страха.

Петр. Может быть. (Опять беспокойно передвигает вещи с места на место.) Но скажу вам… это ужасное чувство. Ужасное.

Иржи (подняв глаза от тетради). Мне можешь не рассказывать.

Петр. Нет, ты себе не представляешь, Иржи… Ни ты, ни кто другой.

Иржи. Мне это хорошо знакомо, голубчик. Когда я падал со своим самолетом…

Петр. Ну, это только мгновенье.

Иржи. Напрасно ты так думаешь. С высоты двенадцати тысяч метров — это длится порядочно. Вообще невозможно определить, сколько времени падаешь. Кажется… целую вечность. И все время, все время чудится, будто вся земля валится тебе на голову.

Ондра. О чем же ты в это время думал?

Иржи. Да, собственно, ни о чем: мной овладело какое-то страшное спокойствие. Значит, конец? Отдаешь себе в этом полный отчет — тупо, ясно, спокойно. Да глядишь: где лучше расшибаться? Вон там не хотелось бы: там — деревья; на этом вот поле удобней…

Петр. Ну, это еще хорошо, Иржи.

Иржи. Хорошего мало. Такое безразличие хуже… отвратительней всякой боли. Словно в тебе заживо что-то каменеет, и ты уже не в силах шевельнуться… Брр!

Ондра. Это было не безразличие, Иржи. Скорей ужас.

Иржи. Не знаю. Но я не хотел бы еще раз испытать что-нибудь подобное. Уф!.. Ужасное ощущение!

Пауза.

Петр. А… с тобой как получилось, Ондра?

Ондра. Ну, у меня, дружище, было довольно времени. У меня это длилось… несколько суток.

Петр. Что? Умирание?

Ондра. Ну да. Я за целых три дня знал… что мне конец… О чем только за это время не передумаешь… чего только не вспомнишь! А я к тому же… был тогда занят еще наблюдениями: ага, вот один, вот другой симптом! Печень подвела, Ондрушка! Ну и пришлось — в дальний путь…

Отец. Скажи, Ондра, как ты подцепил желтую лихорадку?

Ондра. Это был эксперимент, папа. Мы хотели выяснить, передается ли зараза этим подлым комаром, этой самой стегомией, и от тех больных, которые перенесли первую стадию болезни. Это в точности не было известно. Вот я и дал себя искусать подопытным комарам.

Отец. И схватил лихорадку?

Ондра. Схватил — да еще какую… Но это противоречило нашим предположениям.

Отец. А какое значение имел подобный опыт?

Ондра (пожав плечами). Ну, хотя бы научное. Мы хотели узнать, как развивается этот микроб в комаре. Это очень важно, папа.

Иржи. И тяжело умирать от этой лихорадки?

Ондра. Тяжело, милый; валяешься, как Лазарь… Жар, желтуха… Всякие пакости. В общем, паршивая болезнь, друг мой. Брр! Никому не пожелаю.

Петр. Значит, только папка погиб у нас прекрасной смертью?

Отец. Я? Почему ты так думаешь?

Петр. Ну, быть убитым в бою — это, по крайней мере, значит выполнить свой долг; кроме того — имеешь возможность защищаться.

Отец. Но я ведь не был убит в бою, сыночек!

Петр. Нет? Как же так? А мы всегда думали…

Отец.…что я был убит при последней вылазке? Нет. Это только для мамочки, дети. Нельзя же было сказать ей, как получилось на самом деле.

Иржи. А как получилось?

Отец. Я вовсе не был убит в бою. А просто остался лежать, мой мальчик.

Ондра. Раненый?

Отец. Ну да, и меня нашли туземцы.

Петр. А потом?

Отец. А потом они меня замучили. (Махнув рукой.) Ну, довольно об этом, правда? Как мамочка, Ондра?

Ондра. Пульс лучше.

Отец. Но она, конечно, не должна знать, что я вам сказал, дети.

Пауза.

Иржи (над своей тетрадью). Вот говорят… отдать жизнь за что-то великое: за науку, за родину, за веру, за спасение человечества или за что-нибудь еще в этом роде. А когда с тобою случается…

Ондра.…так все выглядит совсем иначе, знаю. Если б люди могли себе представить, каково при этом человеку… они, наверно, меньше твердили бы о том, как прекрасно… за что-то умереть. Прекрасно! Я не нахожу в своей смерти ничего особенно прекрасного.

Петр. И я тоже, дружище.

Вдали ружейный залп. Пауза.

Отец. Да!.. Люди всегда умирали за что-нибудь — кто их знает, за что… Должно быть, так надо. Но иногда мне приходит в голову… был бы я теперь полковником, а то и генералом, получал бы пенсию, жил бы здесь с вами, писал бы мемуары и копал грядки в огороде… Это было бы неплохо, ребятки. Что ни говорите, а жизнь есть жизнь: по крайней мере, можно что-то делать… Я знаю — вы все отдали жизнь за что-нибудь великое: Ондра — за науку, Иржи — за технический прогресс, а Петр… За что ты умер, Петр?..

Петр (отрываясь от шахматной доски). За равенство и свободу, папа.

Отец. Вот… Ну, а я — за короля, отечество и честь знамени. А может быть, просто из-за того, что наш полковник отдал идиотский приказ. Впрочем, теперь уже — все равно. Конечно, все это очень хорошо и благородно, но только… знаете, я ведь дольше вас всех покойник, и скажу вам… неплохо было бы пожить еще немножко. Я очень любил жизнь, дети. Очень. А когда посмотрю на вас, то почему-то думаю: черт возьми, пожалуй, кто-нибудь из этих мальчишек мог бы и в самом деле прославиться чем-нибудь замечательным… или даже великим. А то что — герои! Да, жаль. Могли бы еще пожить ребята…

Ондра (потягивается и встает). Да, прямо злость берет, когда можешь только смотреть, что делают другие… Мы, мертвые, прозябаем. (Подходит к книжному шкафу.) Эх, друзья, будь я сейчас жив, я бы работал как одержимый. Сонная болезнь, например, — страшно интересная штука.

Иржи (углубившись в свою тетрадь). Ах, какой я дурак!

Отец. В чем дело?

Иржи. Да я — насчет этой моей конструкции плоскостей. Ведь вполне возможная вещь, папа. И черт бы меня побрал — что я не доделал этого раньше… Минуточку! Вот тут надо было бы выравнять так… (Чертит, сидя за письменным столом.) Превосходно!

Ондра (открывает шкаф). Нет, в самом деле на маму просто не надивишься!

Петр. А что?

Ондра. До сих пор выписывает мои медицинские журналы. Вот новый номер «Бюллетеня тропических болезней». Я тоже там печатался.

Петр. Там ведь был очень хороший некролог о тебе.

Ондра (вытаскивает один из номеров). Ну-ка, посмотрю я здесь одну вещь. (Удобно устраивается на диване и начинает просматривать неразрезанный номер журнала.)

Отец (стоит, склонившись над матерью). Ну, видишь, душенька, у тебя снова целый полк сыновей. И чувствуют они себя как дома. Ведь для тебя, мамочка, мы все по-прежнему живы, не правда ли?

Петр (над шахматной доской). Нет, так не выйдет. Черт, трудная задача!

Иржи (над чертежом). Так, пожалуй, можно, но только центр тяжести надо обязательно переместить пониже.

Отец (открывает граммофон). Этот граммофон я всюду возил с собой, ребятки. Даже в поход. (Машинально заводит граммофон.) А это была самая моя любимая пластинка. Мама, бедная, так и оставила ее на память обо мне… (Пускает пластинку.)

Граммофон тихо играет. Отец слушает. Остальные все погрузились каждый в свои думы.

Ондра (склонившись над журналом). Гм, оказывается, нашли-таки кое-что против проказы. Это хорошо!

Снаружи слышна стрельба.

Иржи (над чертежом). А там все стреляют.

Петр (над шахматной доской). Погодите. Теперь только начинается!.. Твоя задача, папа, дает только ничейный результат. Ни черные, ни белые не могут выиграть. Жалко…

Стрельба усиливается, пластинка доиграна, и граммофон замолкает.

Отец. Самая моя любимая… (Оборачивается и прислушивается.) Слышите? Та-та-та. Это пулеметы, Петр.

Петр. Это — начало. (Вскакивает.) Ах, как бы я хотел быть с ними. Держитесь, товарищи!

Ондра (встает и откидывает в сторону журнал). Значит, опять будет много героев? Нет, это мне не по душе.

Петр. Да ведь это же музыка, Ондра! Слушай! Это наши переходят в наступление. Оно уже началось, друзья. Они идут в атаку. Расчищают себе дорогу пулеметами и — вперед, вперед… Какая мощь! Нет, я умер не напрасно!

Глухие раскатистые выстрелы.

Отец. Это — скорострельное орудие. Пам-пам-пам-пам. Расстояние — три километра, направление — туда.

Иржи (вставая). Центр города, папа!

Петр (лихорадочно). Это наши орудия! Значит, мы победили!

Отец. Как бы это не напугало маму.

Ондра. Она еще ничего не чувствует. (Машинально разворачивает и сворачивает ленту бинта, которую он вынул из кармана.) С ума сошли! Стрелять на улицах! Ведь это же бойня!

Петр. Пускай бойня! Надо расчистить место для нового мира. Ах, Ондра, Иржи! За это не жаль отдать жизнь! Даже тысячи и тысячи жизней… Вы слышите пальбу? Она прекрасна! Ах, если бы только я мог быть с ними…

Отец. А теперь стреляют со всех сторон… Это мне не нравится. Это, брат, не регулярное сражение. Это похоже скорее на побоище.

Петр. Ничего не поделаешь! Иначе невозможно. Народ должен наконец разделаться с этими предателями… Пусть перестреляют всех белых бандитов! Слышите, как разгорается бой? Наши не сдадутся. На нашей стороне пехота. На нашей стороне матросы. На нашей стороне народ. У них — только офицеры. Правда, у них самолеты и тяжелые орудия, но ведь в городе они не могут пустить их в ход. Иначе они разгромят весь город — правда, папа?

Отец. Не знаю, Петр. У вас какие-то новые правила.

Иржи (подходит к радиоприемнику). А в чьих руках радиостанция?

Петр. Понятно, в наших. Попробуй, Иржи. Может, услышим.

Иржи. Ладно. (Вертит ручку.) Тише!

Голос по радио (напоминающий голос Корнеля). Алло! Говорит штаб белых.

Петр (остолбенев). Не может быть!

Голос по радио. Алло! Алло! Командующий войсками белых в последний раз предлагает черным бандам прекратить бой на улицах города. Сложите оружие! В противном случае командующий через пять минут даст артиллерии приказ открыть огонь по городу.

Петр (кричит). Это невозможно! Папа, Ондра, неужели они это сделают? Они просто спятили!

Голос по радио. Алло! Алло! Командующий войсками белых предлагает всем жителям немедленно укрыться в подвалы. Если черные не сдадут своих позиций, через четыре минуты артиллерия начнет обстрел центра города. В случае надобности будет произведена также воздушная бомбардировка.

Петр. Варвары! Варвары! Вы этого не сделаете! Вы просто хотите нагнать на нас страху, белые звери!

Голос по радио. Алло, алло! Вся ответственность за разрушение города и человеческие жертвы падет на руководство черных. Мы предупреждали их своевременно. Мы до последней минуты вели переговоры, а в это время черные начали преступно умерщвлять наших заложников, наших офицеров, жителей города…

Петр. Это ложь! Это вы начали! Псы! Кровавые псы! (Обнажает свою простреленную грудь.) Это что по-вашему?

Голос по радио. Мы отказываемся от дальнейших переговоров. Каждый захваченный с оружием в руках будет расстрелян на месте. Все, кто был на стороне черных, будут преданы военному суду. Алло, алло! Через две минуты артиллерия начнет обстреливать центр города. В последний раз предлагаем черным сдаться. Только таким путем вы можете избавить наш город от невиданного разгрома.

Петр. Нет, нет, нет! Не слушайте их! Товарищи, не сдавайтесь! Пусть громят город, коли на то пошло!

Ондра. Есть за что умирать, не так ли? Выключи, Иржи!

Иржи поворачивает рычажок радиоприемника.

Петр. Да, есть за что умирать! Черные, вперед! За нашу свободу! За нашу победу! За новый мир! Товарищи, не сдавайтесь! Пусть уничтожат город, пусть погибнет народ, пусть разрушится весь мир — только бы победило наше дело. Лучше смерть, только бы не восторжествовали эти белые псы!

Вдали орудийный залп.

Отец. Это тяжелые орудия. Шестидюймовки. Сдержали-таки слово.

Иржи. Знаете, друзья мои, я почти рад, что…

Отец.…что ты мертв? Охотно верю. Бум! Это была девятидюймовка, ребятки.

Петр. Убийцы! Подлые убийцы!

Ондра. Погодите! Тише! Мама приходит в себя.

Иржи. И как раз в такую минуту. Бедняжка!

Отец. Погасите свет.

Полная тьма. Грохот орудий и треск винтовок.

Голос Ондры. Ну, прощай, мамочка.

Голос Отца. Не бойся, дорогая. Мы всегда с тобой.

Голос Иржи. Это только гроза, мама. Она пройдет.

Голос Петра. Убийцы! Убийцы!

Грохот орудий и ружейная пальба. За окном разрастается багровое зарево далекого пожара.

Мать (встает). Петр!.. Корнель!.. Тони!.. Корнель, что это делается? Где Петр?.. Тони, где Корнель? Корнель, ты слышишь?

В дверях появляется Тони.

Тони. Мама, мамочка, ты здесь? (Зажигает свет.) А я ищу тебя…

Мать (закрывает глаза рукой). Тони, где Петр? Он еще не вернулся?

Тони. Нет, мама. Ты не беспокойся…

Мать. Что там творится, Тони?

Тони. Стреляют, но очень далеко отсюда. Не бойся, мамочка. Я не отойду от тебя ни на шаг. (Открывает ящик стола и хочет взять оттуда револьвер, заряженный Корнелем.) Не бойся ничего.

Мать. Ты что там берешь, Тони? Положи сейчас же револьвер! Не трогай его! Эти игрушки не для тебя!

Тони. Я — ничего, мама… Я только думал… на случай, если бы что-нибудь… Видишь ли, Корнель говорил…

Мать. Да где же Корнель? Позови Корнеля!

Тони. Ты только не сердись, мама…

Мать. Тони, где наш Корнель?

Тони. Он пошел туда, мама… Взял винтовку и сказал: «Тони… передай маме, пусть она не сердится, что мне приходится покинуть ее… но я должен… туда!»

Занавес опускается под грохот орудий.