Онлайн чтение книги Война волка War of the Wolf
Глава первая

На похороны Этельфлэд я не поехал.

Ее погребли в Глевекестре в одном склепе с мужем, которого она ненавидела.

Эдуард Уэссекский, ее брат, был главным распорядителем на похоронах и, когда обряд исполнили и тело Этельфлэд замуровали, остался в Глевекестре. Нелепое знамя со священным гусем, что развевалось над дворцом при Этельфлэд, спустили, его место занял дракон Уэссекса. Послание не могло быть более ясным: Мерсия перестала существовать. На всех британских землях к югу от Нортумбрии и к востоку от Уэльса осталось только одно королевство и только один король. Эдуард прислал мне вызов, требуя приехать в Глевекестр и принести ему вассальную клятву за мои земли в Мерсии. На пергаменте значилось его имя в сопровождении титула Anglorum Saxonum Rex. Король англов и саксов. Я не откликнулся.

Год спустя пришел еще один документ, на этот раз подписанный и скрепленный печатью в Винтанкестере. Милостью Господа, как говорилось там, земли, пожалованные мне Этельфлэд Мерсийской, ныне переданы епископу Херефордскому, который, как заверял пергамент далее, использует владения сии для умножения славы Божией.

– Иначе говоря, у епископа Вульфхерда прибавится серебра, чтобы тратить на своих шлюх, – сказал я Эдит.

– Может, тебе все-таки стоило поехать в Глевекестр? – отозвалась она.

– И принести клятву верности Эдуарду?! – Я буквально выплюнул это имя. – Никогда! Мне не нужен Уэссекс, а Уэссексу не нужен я.

– Так что ты будешь делать с поместьями?

– Ничего.

Да и что я мог сделать? Пойти войной на Уэссекс? Меня бесило, что земли достались моему старинному врагу, епископу Вульфхерду, но мне самому мерсийские поместья были без надобности. У меня имелся Беббанбург. Я был нортумбрийским лордом и владел всем, чем хотел.

– С какой стати я должен что-то делать? – буркнул я. – Я старый человек, и мне вредно волноваться.

– Ты не старый, – преданно заявила Эдит.

– Старый, – упирался я. Мой возраст перевалил за шестьдесят, так что я был даже не старым, а древним.

– Ты не выглядишь старым.

– Пусть Вульфхерд перепахивает своих шлюх, а мне даст умереть спокойно. Начхать, если я в жизни не увижу больше Уэссекса или Мерсии.

Тем не менее год спустя я был в Мерсии, верхом на Тинтреге – самом злом моем скакуне, – в шлеме, кольчуге и с наточенным Вздохом Змея на левом бедре. Слуга Рорик держал мой тяжелый, окованный железом щит, а за нашими спинами стояли девяносто воинов, все вооруженные и на боевых конях.

– Иисус сладчайший, – произнес рядом со мной Финан. Он разглядывал врагов в долине под нами, пытаясь прикинуть их количество. – Сотни четыре ублюдков? По меньшей мере четыре. А то и пять.

Я промолчал.

Зимний день угасал, стоял жуткий холод. Пар из лошадиных ноздрей облачками поднимался среди голых деревьев, венчавших невысокий склон, с которого мы наблюдали за противником. Солнце скрылось за тучами, так что предательский отблеск кольчуги или оружия выдать нас не мог. К западу, справа от меня, несла спокойные серые воды река Ди, расширяясь по мере приближения к морю. В низине перед нами располагался враг, а за ним лежал Сестер.

– Точно, пять сотен, – определился Финан.

– Никогда не думал, что снова увижу это место, – пробормотал я. – И никогда не хотел вновь оказаться здесь.

– Они сломали мост. – Финан вглядывался в даль.

– А ты бы поступил иначе, будь на их месте?

Коли речь зашла о месте, то это Сестер, и наши враги осаждали город. Большая их часть расположилась к востоку от стен, но дым костров говорил о том, что их и к северу немало. Река Ди протекала с южной стороны укреплений, затем поворачивала к северу, переходя в широкое устье. Разломав центральный пролет древнего римского моста, неприятель обезопасил себя с юга. Если немногочисленный гарнизон решит выходить из ловушки, прорываться придется на восток или на север, где врагов больше всего. А гарнизон действительно мал. По моим данным, хотя и неточным, город удерживало менее сотни воинов.

Мысли Финана, видимо, текли в том же русле.

– А пяти сотням ни за что не взять город? – с иронией заметил он.

– Или, скорее, шести? – предположил я.

Сложно было определить точное число врагов, потому что в лагере осаждающих насчитывалось немало детей и женщин, но мне казалось, что оценка Финана занижена. Тинтрег опустил голову и фыркнул. Я потрепал его по холке, потом коснулся на удачу рукояти Вздоха Змея:

– Мне бы не хотелось штурмовать эти стены. – Крепость эту возвели римляне, а они строили на совесть. Гарнизон, пусть и немногочисленный, судя по всему, находился в умелых руках. Осажденные отразили первые приступы, и противник решил попросту взять их измором.

– Так что предпримем? – осведомился Финан.

– Мы проделали долгий путь.

– И что?

– Жалко будет не подраться. – Я взглянул на Сестер. – Если дошедшие до нас слухи верны, несчастные горожане уже доедают крыс. А этот сброд? – Я кивнул в сторону осадного лагеря. – Они замерзли, изнывают от скуки и слишком долго проторчали здесь. Им хорошенько пустили кровь во время атак на стены, так что они намерены просто ждать.

Я заприметил мощные сооружения, возведенные осаждающими напротив северных и восточных ворот Сестера. Баррикады эти наверняка охраняют самые боеспособные отряды, их задача отразить вылазку гарнизона или попытку прорыва.

– Они замерзли, изнывают от скуки, – повторил я. – И люди эти совершенно бесполезные.

– Бесполезные? – Финан улыбнулся.

– Ребята ведь по большей части из фирда, то есть это ополчение из крестьян, пастухов и прочих простолюдинов. Они могут сражаться храбро, но опытным дружинникам, вроде тех девяти десятков, что стоят у меня за спиной, далеко не чета. Так что бесполезные и глупые.

– Глупые? – спросил Берг, скакун которого замер рядом с моим.

– Дозорных не выставили! Не стоило им подпускать нас так близко. До сих пор понятия не имеют, что мы здесь. А за глупость приходится расплачиваться смертью.

– Мне нравится, что они глупые, – проговорил норманн, молодой и свирепый. Берг и не боялся ничего, кроме гнева своей юной супруги-саксонки.

– До захода солнца часа три? – прикинул Финан.

– Не будем тратить их попусту.

Я развернул Тинтрега и направил его через лесок к дороге, ведущей из Сестера к броду через Мэрс. Эта дорога навевала воспоминания о нашей скачке навстречу Рагналлу и о смерти Хэстена, а теперь она вела меня к очередной схватке.

Спускаясь по длинному пологому склону, мы напоминали что угодно, только не грозную силу. Спешить было некуда. Мы выглядели как люди, завершающие долгое путешествие, что истинная правда. Мечи держали в ножнах, а копья везли связками на вьючных лошадях под присмотром слуг. Враги заметят нас, едва мы появимся из-за поросшего лесом склона, но нас мало, а их много, и походный порядок моего отряда убедит их, что мы идем с миром. Высокие каменные стены города скрывала тень, но мне удалось разглядеть флаги на них. Знамена были с христианскими крестами, и мне вспомнился епископ Леофстан, святой шут и хороший человек, избранный Этельфлэд на Сестерский престол. Она укрепила и усилила людьми этот город-форт как оплот против норманнов и данов, пересекающих Ирландское море с целью разжиться рабами в землях саксов.

Этельфлэд, дочь Альфреда, правительница Мерсии. Ныне покойная. Труп ее гниет в холодном каменном склепе. Я представлял, как в смрадном мраке гробницы ее мертвые руки сжимают распятие, и вспоминал, как эти самые руки обнимали меня, пока женщина извивалась подо мной.

– Господи, прости! – вскрикивала она. – Только не останавливайся!

И Этельфлэд снова привела меня в Сестер.

А Вздоху Змея опять предстоит убивать.

Брат Этельфлэд правил Уэссексом. И довольствовался этим, позволяя сестре править Мерсией. Однако стоило ей умереть, как войска западных саксов двинулись на север, через Темез. По словам Эдуарда, чтобы засвидетельствовать почтение на похоронах. но затем остались, утверждая власть нового правителя в бывших владениях его сестры. Эдуард, Anglorum Saxonum Rex.

Те мерсийские лорды, кто преклонил колени, получили награду, но некоторые – немногие – воспротивились западным саксам. Мерсия была гордой страной, а не так давно и крупнейшей на острове. Тогда король Мерсии был самым могущественным из правителей Британии, и монархи Уэссекса, Восточной Англии и валлийские вожди платили ему дань. Потом пришли даны, Мерсия пала, и именно Этельфлэд отвоевывала ее, теснила язычников на север и строила бурги для защиты границ. Теперь она умерла и разлагалась, а войска ее брата стояли гарнизонами в фортах. Король Уэссекса назвался королем всех саксов и потребовал платить серебром за эти гарнизоны. У несогласных лордов он отбирал земли и отдавал своим людям или церкви. Церковь не обходили, потому что священники вдалбливали мерсийскому народу, будто это по воле их пригвожденного Бога Эдуард Уэссекский стал королем их страны, а тот, кто выступает против короля, идет против Бога.

И все же страх перед пригвожденным Богом не предотвратил бунта. Началась борьба: сакс против сакса, христианин против христианина, мерсиец против мерсийца и мерсиец против уэссекца. Мятежники дрались под знаменем Этельфлэд, заявляя, будто она хотела, чтобы ей наследовала Эльфинн, ее дочь. Эльфинн, королева Мерсии! Мне нравилась Эльфинн, вот только править государством она была способна не более, чем пригвоздить рогатиной нападающего вепря. Веселая, ветреная, милая и пустая девчонка. Прознав о том, что племянницу собираются усадить на трон, Эдуард поспешил заточить ее в монастыре вместе со своей отвергнутой женой, но мятежники все равно шли в бой под флагом Этельфлэд и с именем Эльфинн на устах.

Верховодил ими Кинлэф Харальдсон, воин из Уэссекса, которого Этельфлэд наметила в мужья для Эльфинн. Конечно, Кинлэф сам хотел стать королем Мерсии. Он был молод, красив, отважен в бою и, на мой взгляд, довольно глуп. Его план заключался в том, чтобы разбить западных саксов, вызволить невесту из монастыря, обвенчаться и возложить на свою голову корону.

Но сначала ему следовало взять Сестер. А здесь его постигла неудача.

– Похоже, пойдет снег, – сказал Финан, пока мы ехали на юг, к городу.

– Поздновато для снега, – уверенно заявил я.

– Кости чуют, – поежившись, ответил мой друг. – К ночи начнется.

Я фыркнул:

– Ставлю два шиллинга, что не начнется.

Он расхохотался:

– Да пошлет мне Господь побольше дураков с серебром в кармане! Мои косточки не проведешь.

Финан – ирландец, мой главный помощник и лучший друг. Лицо его, обрамленное сталью шлема, выглядело морщинистым и старым, борода поседела. Моя тоже. Я видел, как он высвобождает Похитителя Душ из ножен, одновременно не сводя глаз с лагерных костров впереди.

– Как действуем? – спросил он.

– Прогоним ублюдков с восточной стороны города.

– Их там немало.

По моим прикидкам, почти две трети вражеских сил стояли лагерем на восточном фланге Сестера. Здесь было много костров, разложенных между низенькими шалашами из веток и дерна. Южнее временного городка виднелась дюжина роскошных шатров, разбитых вблизи руин древней римской арены. Хотя ее давно превратили в каменоломню для местных нужд, стены по-прежнему поднимались выше навесов, над которыми бессильно обвисли в неподвижном воздухе два стяга.

– Если Кинлэф еще тут, то должен быть в каком-нибудь из этих шатров, – предположил я.

– Будем надеяться, что ублюдок пьян.

– А еще он может устроиться в арене.

Арена размещалась прямо за стенами города и представляла собой массивное сооружение. Под рядами каменных скамей располагались похожие на пещеры комнаты. Когда я в последний раз заглядывал в них, они служили домом для бродячих собак.

– Если у него есть хоть какие-то мозги, – продолжил я, – он уехал из осадного лагеря. Оставил заслон, чтобы морить гарнизон голодом, а сам ушел на юг. Именно там решается судьба мятежа, а не здесь.

– А у него есть мозги?

– Похожие на репу, – ответил я, потом расхохотался. На дорогу вышла группа женщин с хворостом; они опустились на колени, пропуская нас, а теперь удивленно посмотрели на меня. Я помахал им. – Мы собираемся сделать кое-кого из них вдовами, – проговорил я, все еще посмеиваясь.

– И это смешно?

– Смешно то, что два старика едут на войну, – сказал я, переводя Тинтрега на рысь.

– Ну, ты, может, и старик, – с нажимом заявил Финан.

– Да мы с тобой сверстники!

– Я еще не дед!

– Уверен? Может, ты не знаешь.

– Ублюдки в счет не идут.

– Идут, – возразил я.

– Тогда ты, наверное, уже прадед.

Я зыркнул на него.

– Ладно, ублюдки не в счет, – передумал я.

Он засмеялся, потом осенил себя крестом, когда мы достигли римского кладбища, тянувшегося по обеим сторонам дороги. Тут водились призраки: они бродили между покрытых мхом надгробий, прочесть полинялые надписи на которых могли только христианские священники, разумевшие латынь. Много лет назад один поп, в порыве рвения, принялся выкорчевывать памятники, объявив их языческой мерзостью. В тот же самый день он свалился на месте и помер, с тех пор христиане смирились с могилами, которые оберегают, как мне кажется, римские боги. Когда я рассказал эту историю епископу Леофстану, тот посмеялся и заверил меня, что римляне были добрыми христианами. «Это наш Бог, единственный истинный Бог, поразил того священника», – заявил он. А потом Леофстан сам умер, так же скоропостижно, как тот осквернитель могил. Wyrd bið ful āræd – судьбы не избежать.

Мои люди уже успели растянуться – не по одному в ряд, но близко к этому. Никому не хотелось ехать по краю дороги, где собираются призраки. Длинная неровная линия всадников крайне уязвима, но враги по-прежнему не видели в нас угрозы. Мы обогнали еще группу женщин, каждая из которых тащила на спине большую вязанку хвороста, нарубленного в рощице к северу от кладбища. До ближайших костров было рукой подать. Свет дня почти померк, хотя до темноты оставался еще час, а то и больше. Я видел людей на северном фасаде городской стены, видел их копья и знал, что они смотрят на нас. Наверняка думают, что мы пополнение, идущее к осаждающим.

Я остановил Тинтрега сразу за древним римским кладбищем, давая моим людям подтянуться. Вид могил и мысли про епископа Леофстана навевали воспоминания.

– Помнишь Мус? – спросил я у Финана.

– Господи! Да кто ж ее забудет? – Он ухмыльнулся. – Ты когда-нибудь…

– Ни разу. А ты?

Ирландец покачал головой.

– А вот твой сын задал ей пару раз славную скачку.

Сына я оставил командовать войсками, удерживающими Беббанбург.

– Везучий парень, – проворчал я.

Мус, настоящее имя которой – Сунгифу, была крохотной, как мышка, и являлась женой епископа Леофстана.

– Интересно, где Мус теперь? – спросил я, продолжая смотреть на северную стену крепости и прикидывая, сколько воинов стоит на парапете. – Их больше, чем я ожидал.

– Больше?

– Людей на стене, – пояснил я. На виду было примерно сорок человек, и я знал, что еще по меньшей мере столько же должно быть на восточной стене, напротив которой сосредоточились основные силы врага.

– Может, к ним пополнение пришло? – предположил Финан.

– Или монах ошибся, что меня не удивляет.

Монах принес в Беббанбург весть об осаде Сестера. О восстании в Мерсии мы, понятное дело, слышали и радовались ему. Не секрет, что Эдуард, провозгласивший себя королем англов и саксов, намеревался вторгнуться в Нортумбрию и подтвердить свой громкий титул. Сигтригр, мой зять и король Нортумбрии, готовился к этому нашествию и боялся его. А потом поползли слухи, что Мерсия раскололась, и Эдуард, вместо того чтобы нападать на нас, вынужден сражаться за обладание собственными новыми землями. Наш образ действий напрашивался сам собой: сидеть сложа руки! Пусть державу Эдуарда раздирают на куски, потому что каждый сакс, погибший в Мерсии, означал меч, который не поднимется против Нортумбрии.

Тем не менее в этот поздний зимний вечер, под темнеющий небом, я оказался здесь и шел сражаться за Мерсию. Сигтригр был, мягко говоря, совсем не рад этому обстоятельству, а его жена, моя дочь, не скрывала своей злости.

– Почему? – спросила она.

– Я поклялся, – ответил я им обоим и тем отсек все возражения.

Клятвы священны. Нарушение клятвы навлекает гнев богов, и Сигтригр против воли отпустил меня снимать осаду с Сестера. Не то чтобы он мог мне запретить: я был самым могущественным из его вассалов, тестем и хозяином Беббанбурга; по сути, именно мне он обязан короной. Однако Сигтригр настоял, чтобы я увел с собой меньше сотни воинов.

– Возьмешь больше, – объяснил он, – и эти треклятые скотты тут же перейдут границу.

Я согласился. Вел всего девяносто дружинников и с этими девятью десятками намеревался сохранить для короля Эдуарда новое королевство.

– Ты полагаешь, Эдуард будет благодарен? – поинтересовалась дочь, пытаясь найти что-то хорошее в моем безрассудном решении. Ей казалось, что в качестве благодарности Эдуард откажется от своих планов завоевать Нортумбрию.

– Он сочтет меня дураком.

– Ты и есть дурак! – выпалила Стиорра.

– Кроме того, я слышал, что он болен.

– Вот и хорошо, – мстительно заметила дочь. – Может, это новая женушка заездила его?

Как бы ни обернулось дело, благодарен Эдуард не будет. Копыта наших коней громко цокали по римской дороге. Ехали медленно. Миновали старинный каменный столб, обозначавший, как говорили, расстояние в одну милю от Девы, как римляне именовали Сестер. Мы уже оказались меж лачуг и огней лагеря, и народ провожал нас глазами. Тревоги осаждающие не выказывали, часовых не было, никто нас не окликнул.

– Что с ними творится? – буркнул мне на ухо Финан.

– Они думают, что пришло подкрепление. Отряд появился с востока, а не с севера, поэтому все решили, что мы на их стороне.

– Тогда они придурки, – заметил Финан.

И это правда. Кинлэф, если он еще командует здесь, должен был выставить дозорных на всех подходах к лагерю, но длинные холодные недели бездействия сделали осаждающих ленивыми и беспечными. Несостоявшийся зять Этельфлэд хотел одного – захватить Сестер – и забыл, что нужно опасаться удара в спину.

Финан, все еще зоркий как сокол, разглядывал городские стены.

– Тот попик – мешок дерьма, – презрительно бросил он. – На северной стене я насчитал сорок восемь человек!

Монах, принесший нам новость об осаде, выражал уверенность, что гарнизон опасно мал.

– Насколько мал? – допытывался я.

– Господин, не более сотни воинов.

Я с подозрением посмотрел на него:

– А откуда ты знаешь?

– Мне священник сказал, – нервно ответил он. Монах этот, назвавшийся братом Осриком, пришел, по его словам, из монастыря в Хвите. Я об этом месте никогда не слышал, но святоша божился, будто оно находится в нескольких часах пешего пути к югу от Сестера. По словам брата Осрика, к ним в обитель пришел священник. – Он умирал! От колик в животе.

– И звали его отец Свитред?

– Да, господин.

Я знал старину Свитреда. Ярый и вредный поп, не питавший ко мне симпатии.

– И гарнизон послал его за помощью?

– Да, господин.

– Почему сестерцы не отправили воина?

– Священник может пройти там, куда воину путь заказан, – пояснил брат Осрик. – Отец Свитред говорил, что вышел из города с наступлением ночи и миновал осадный лагерь, никем не окликнутый. А потом направился на юг, в Хвит.

– Где заболел?

– Господин, когда я покидал обитель, он был при смерти. – Брат Осрик осенил себя крестом. – Такова Божья воля.

– Странная воля у твоего бога, – процедил я.

– Отец Свитред умолял аббата послать одного из нас к тебе, – продолжил брат Осрик. – Выбор пал на меня, – робко закончил он.

Он опустился передо мной на колени в позе просителя, и моим глазам предстал алый шрам, пересекающий его тонзуру.

– Отец Свитред меня терпеть не может, – размышлял я. – И ненавидит всех язычников. И тем не менее послал за мной?

От этого вопроса брат Осрик заерзал. Он покраснел и стал запинаться:

– Он… он…

– Проклинал меня, – подсказал я.

– Да, господин, именно так. – Монах с облегчением выдохнул, услышав из моих уст ответ, который боялся произнести сам. – Но еще добавил, что ты откликнешься.

– И при отце Свитреде не было письма? – уточнил я. – С просьбой о помощи?

– Было, господин. Да только он все его заблевал. – Монах наморщил нос. – Просто жуть: все в крови и рвоте.

– Откуда у тебя шрам? – спросил я у него.

– Меня ударила сестра. – Мой вопрос, похоже, удивил его. – Серпом.

– И каковы силы осаждающих?

– Господин, отец Свитред говорил, что их сотни.

Мне припомнилось, как нервничал брат Осрик, но я приписал его испуг встрече со мной, знаменитым язычником. Может, он ожидал увидеть у меня рога и раздвоенный хвост?

– Милостью Божьей, – продолжил монах, – гарнизону удалось отразить один приступ, и я уповаю на Господа, что город все еще стоит. Господин, они просят твоей помощи.

– А почему Эдуард не помог?

– Королю приходится иметь дело с другими врагами. Он воюет в южной Мерсии. – Монах с мольбой воззрился на меня. – Господин, пожалуйста! Гарнизон долго не продержится!

Но он продержался. Мы уже съехали с дороги, наши лошади брели через осадный лагерь. Самые везучие из осаждающих нашли приют в зданиях фермы, возведенной римлянами. То были добротные каменные строения, хотя за долгие годы крыши их обветшали, превратившись в неприглядные кучи из соломы и деревянных балок. Большинство ютилось в грубых шалашах. Женщины подбрасывали в огонь только что принесенный хворост, собираясь готовить ужин. До нас, похоже, никому не было дела. Видя мою кольчугу и шлем с серебряным гребнем, а также серебряный орнамент на сбруе Тинтрега, эти люди признавали во мне лорда, покорно опускались на колени при моем приближении, и никто не осмеливался задать вопрос, кто мы такие.

Я остановился на открытом месте к северо-востоку от города, огляделся и удивился тому, что вижу мало лошадей. У осаждающих должны быть лошади. Я собирался угнать их, чтобы помешать врагу воспользоваться ими для бегства, а также захватить и продать, хотя бы отчасти оправдав затраты на зимний поход, но обнаружил не более дюжины. С другой стороны, раз коней нет, нам только проще. Развернув Тинтрега, я поехал назад вдоль строя моих людей, пока не добрался до вьючных лошадей.

– Раздать копья! – велел я мальчишкам.

Копья были собраны в восемь тяжелых связок, перетянутых кожаными веревками. Каждое копье семи футов в длину, с ясеневым древком и заостренным стальным наконечником. Я выждал, пока связки распаковали и все мои воины вооружились. У большинства имелись также щиты, но некоторые предпочитали скакать без этого тяжелого круга из ивовых досок. Враги запустили нас в самую середину лагеря, видели, как мои дружинники разбирают копья, но по-прежнему ничего не делали, только тупо смотрели. Я дал время мальчишкам убрать кожаные веревки и снова сесть в седла.

– Езжайте на восток и ждите в полях, пока мы не пришлем за вами, – приказал я слугам. – За исключением тебя, Рорик.

Рорик – норманн. Я убил его отца, а парня взял в плен и растил как собственного сына, точно так, как Рагнар Датчанин растил меня после того, как его воины сразили моего отца в битве.

– Меня, лорд? – переспросил он.

– Ты пойдешь со мной, – сказал я ему. – Держи наготове рог. Будь сзади! И копье тебе ни к чему.

Он отдернул копье, за которым я протянул руку.

– Господин, это запасное для тебя, – заявил малец. Врал, конечно, – ему просто не терпелось пустить в ход оружие.

– Только не дай себя убить, придурок, – проворчал я, глядя как мальчики и вьючные лошади благополучно покидают пределы лагеря.

– Вы знаете, что нужно делать, – обратился я к своим людям. – Вперед!

И началось.

Мы развернулись в линию и погнали коней.

Кисловатый дым лагерных костров бил в ноздри. Залаяла собака, заплакал ребенок. Три ворона пролетели на восток, их черные крылья выделялись на фоне серых туч. Не знак ли это? Я коснулся боков Тинтрега шпорами, и конь помчался вперед. Финан держался справа от меня, Берг – слева. Я знал, что оба прикрывают меня, и злился на это. Может, я и стар, но не слаб. Я опустил копье, наклонился в седле и достал острием плечо противника. Я почувствовал, как сталь уперлась в кость, ослабил нажим. Бедолага уставился на меня глазами, полными удивления и боли. Я проскакал мимо него, выдернул острие, повернул копье, поднял его и стал смотреть на то, как начинается паника.

Представьте: вы замерзли, устали, изголодались. А может, еще и поносом измучены, – весь лагерь пропах дерьмом. Начальники только и делают, что лгут вам. Если у них и есть идеи, как поскорее закончить осаду, они ими не делятся. Холод жмет, день за днем. Холод, пробирающий до костей. И дров вечно не хватает, хотя женщины исправно собирают хворост. Вам говорят, что осажденные страдают от голода, ну так и вы голодны не меньше их. Без конца идет дождь. Кое-кто из ополченцев пытается дать деру, к жене и детям, но настоящие воины, дружинники на укреплениях напротив городских ворот, следят за ведущей на восток дорогой. Пойманных беглецов тащат назад, и их можно считать счастливчиками, если с них только спустят плетьми кожу. Если ополченец захватил жену и она молода, то ее забирают в шатры дружинников. Все ваши мысли лишь о доме. И пусть дом этот беден, а работа в полях тяжела, это куда лучше бесконечного холода и голода. Вам обещали победу, а вместо нее обрекли на мучения. И тут на исходе дня, когда солнце скрывается за пеленой низких туч на западе, появляются всадники. Вы видите крупных коней, на которых едут одетые в кольчуги воины с длинными копьями и острыми мечами; воины в шлемах и с волчьей головой на щитах. Эти чужаки орут на вас, здоровенные скакуны с громким топотом месят лагерную грязь, дети ревут, женщины прячутся, а самой яркой вещью в этот зимний вечер кажется не блеск клинков и даже не серебряные гребни шлемов и не золотые цепи на груди у нападающих. Самая яркая вспышка – внезапная алая кровь.

Неудивительно, что они запаниковали.

Мы гнали их, как баранов. Я велел воинам щадить детей и женщин, да и большую часть мужчин, потому что не хотел, чтобы мои всадники замешкались. Мне нужно было заставить врага бежать без остановки. Задерживаясь, чтобы добивать, мы давали противнику время взять оружие, схватить щиты и организовать оборону. Было куда разумнее галопом промчаться между лачугами, гоня врагов все дальше от их сваленных в кучу щитов, от копий, серпов и топоров. Приказ гласил: ударь и гони, ударь и гони. Мы пришли, чтобы сеять хаос, а не смерть. До поры. Смерть придет после.

И мы промчались на наших могучих скакунах через лагерь: из-под копыт летят комья грязи, наши копья остры. Если враг сопротивлялся, он умирал; если бежал, мы заставляли его прибавить ходу. Я заметил, как Фолькбальд, здоровенный фриз, поддел копьем горящее полено из костра и закинул его в один из шалашей. Остальные последовали его примеру.

– Господин! – окликнул меня Финан. – Господин!

Я повернулся и увидел, что он показывает на юг, где люди бежали из шатров к нескладной баррикаде, сооруженной напротив восточных ворот. Вот это были настоящие воины, дружинники.

– Рорик! – взревел я. – Рорик!

– Господин!

Мальчишка находился шагах в двадцати от меня и разворачивал коня в погоню за тремя ополченцами, одетыми в кожаные куртки и вооруженными секирами.

– Труби в рог!

Он вздыбил лошадь, пытаясь управиться с длинным копьем и достать рог, висящий на длинном шнурке за спиной. Один из троих беглецов, увидев, что Рорик отвернулся, побежал к нему, занося секиру. Я раскрыл рот, чтобы предупредить парня, но Финан заметил угрозу, повернул коня. Ополченец попробовал уклониться, сверкнул Похититель Душ, на лезвии которого блеснуло пламя костра, и голова секирщика слетела с плеч. Укороченное тело покатилось по земле, а голова подпрыгнула один раз и попала в костер. Волосы, о которые крестьянин обтирал испачканные жиром руки, вспыхнули ярким пламенем.

– Неплохо для дедушки! – похвалил я.

– Ублюдки не в счет! – крикнул в ответ Финан.

Рорик протрубил в рог, потом еще раз и продолжал трубить. Этот звук, печальный, настойчивый и громкий, призывал всех моих всадников вернуться.

– Пора! – воскликнул я. – Все за мной!

Мы ранили зверя, теперь пришла пора обезглавить его.

Большая часть вспугнутой нами толпы бежала к югу, в направлении нарядных шатров. Там, очевидно, размещались дружинники Кинлэфа. Туда же мчались мы, собрав силы, построившись стремя к стремени, опустив копья. Линия всадников разрывалась, только чтобы обогнуть костры, из которых в темнеющее небо взлетали искры. Оказавшись на свободном пространстве между жалкими лачугами и шатрами, мы прибавили ходу. Людей среди шатров становилось все больше; мелькнул штандарт, который развернулся, когда человек побежал к преграде, призванной отражать вылазки из восточных ворот города. Баррикада – примитивное сооружение из опрокинутых повозок и даже плугов, но все равно она представляла собой внушительное препятствие. Я заметил, что знаменосец несет флаг Этельфлэд с ее дурацким гусем, сжимающим в лапах крест и меч.

Наверное, я рассмеялся, потому как Финан крикнул мне, перекрывая топот копыт по траве:

– Что смешного?

– Это безумие! – Я имел в виду, что вынужден идти в бой против стяга, который защищал всю свою жизнь.

– Нужно спятить, чтобы сражаться за короля Эдуарда!

– Судьба – странная вещь, – отозвался я.

– Будет ли он благодарен? – задал Финан тот же самый вопрос, что и моя дочь.

– В этом роду благодарных не водится. За исключением Этельфлэд.

– Быть может, Эдуард допустит тебя к своему ложу, – с ухмылкой добавил Финан.

Вскоре болтать стало некогда, потому как знаменосец внезапно повернул. Вместо того чтобы бежать к баррикаде, он поспешил южнее, к арене, уводя за собой бо́льшую часть дружинников. Это показалось мне странным. Их было почти столько же, сколько нас, разве немногим меньше. Они могли построить «стену щитов», использовав баррикаду как прикрытие с тыла, и нам доставило бы немалого труда одолеть их. Лошади не станут атаковать хорошо организованную «стену щитов». Скакуны предпочтут отвернуть, а не врезаться в ивовые доски. Поэтому нам пришлось бы спешиваться, строить свою «стену» и драться щит против щита. А тем временем осаждающие с северного фасада форта успеют подтянуться и нападут на нас сзади. Вместо этого враги бежали за своим знаменосцем.

И тут до меня дошло.

Дело было в римской арене.

Меня сбило с толку отсутствие лошадей, а теперь я сообразил, что осаждающие предпочли держать животных внутри арены, вместо того чтобы сооружать какой-нибудь хлипкий загон на востоке. Арена располагалась за юго-восточным углом крепостных стен, рядом с рекой, и представляла собой большой каменный круг, где в кольце сидений оставалось открытое пространство, на котором римляне устраивали жестокие забавы с участием воинов и диких животных. Центр ее, обнесенный со всех сторон каменными стенами, представлял собой безопасное, почти идеальное стойло для лошадей. Мы направлялись к шатрам в расчете поймать там вождей мятежников, но теперь я велел повернуть к большой арене.

Римляне еще в детстве меня озадачивали. Отец Беокка, который учил меня и воспитывал как доброго маленького христианина, превозносил Рим как вотчину его святейшества папы. Римляне, по его словам, принесли евангелие в Британию, а Константин, первый христианин, правивший в Риме, объявил себя императором нашей Нортумбрии. Все это пробуждало мало симпатии к римлянам и Риму. Все переменилось, когда мне было семь или восемь лет и Беокка повел меня на прогулку к арене в Эофервике. Я в восторге взирал на ряды каменных скамей, поднимающихся вокруг меня к внешним стенам, где копошились вооруженные молотками и ломами люди, разбивающие кладку, чтобы использовать камень на строительство новых зданий растущего города. По сиденьям стелился плющ, ростки пробивались через трещины, а сама арена густо заросла травой.

– Это место священное, – сообщил мне отец Беокка, понизив голос до шепота.

– Потому что тут бывал Иисус? – сообразил спросить я.

Отец Беокка дал мне подзатыльник:

– Не болтай чепухи, мальчик! Наш спаситель никогда не покидал святой земли.

– А ты вроде говорил, что однажды он ездил в Египет?

Учитель отвесил мне новую затрещину, чтобы скрыть смущение от собственной ошибки. Он не был злым человеком. На самом деле я любил его, хоть и обожал поддевать этого калеку и страхолюдину. Нехорошо это, но в детстве мы все жестоки. Со временем я научился признавать честность и силу Беокки, а король Альфред, совсем не дурак, высоко его ценил.

– Нет, мальчик, – продолжил в тот день Беокка. – Это место священно, потому что христиане пострадали здесь за свою веру.

Я тут же почуял интересную историю.

– Пострадали, отче? – живо откликнулся я.

– Их предавали смерти ужасными способами. Ужасными!

– А как, отче? – задал я вопрос, стараясь не выдать истинную природу своего интереса.

– Некоторых отдавали на растерзание диким зверям, других распинали, подобно Господу нашему, а третьих жгли на кострах. Женщин, мужчин, даже детей. Их крики освятили сие пространство. – Он перекрестился. – Римляне были жестокими, пока не познали свет Христа.

– Отче, а потом они перестали быть жестокими, да?

– Они стали христианами, – уклончиво ответил Беокка.

– И поэтому лишились своих земель?

И я снова получил подзатыльник, хотя не сильный. Но сомнение во мне он зародил. Римляне! В детстве меня больше всего впечатляла их сила. Они жили так далеко и тем не менее завоевали нашу землю. Ну, тогда она еще не была нашей, конечно, но все равно располагалась вовсе не близко. Римляне были бойцами и победителями, настоящими героями для ребенка, а осуждение священника Беокки только укрепляло их героический ореол. В те дни, до того как погиб мой отец, а Рагнар Датчанин усыновил меня, я считал себя христианином, но никогда не мечтал стать христианским героем, отданным на растерзание диким зверям на полуразрушенной арене Эофервика. Вместо этого я воображал, что сражаюсь на этой самой арене, и видел себя ставящим ногу на грудь павшего противника, тогда как тысячи зрителей приветствуют меня. Так я мечтал мальчишкой.

Теперь, седобородым стариком, я все еще восхищаюсь римлянами. Да и как может быть иначе? Мы вот не способны построить такую арену или стены вроде тех, что окружают Сестер. Наши дороги – грязные колеи, а римские вымощены камнем и прямые как стрела. Они возводили храмы из мрамора, а мы строим церкви из бревен. Полы у нас из утоптанной земли и тростника, а у них – настоящее диво из хитрых плиток. Римляне наполнили этот мир чудесами, а мы, принявшие страну, способны только смотреть, как чудеса эти ветшают, или латать их жердями и соломой. Да, они были жестокими, но и мы не лучше. Жизнь жестока.

Внимание мое привлекли вдруг крики, раздавшиеся с городских укреплений. Я посмотрел направо и заметил, как по парапету стены бегут воины в шлемах. Они старались поспевать за нами, насколько могли, и приветствовали нас. Крики походили на женские, но я видел лишь мужчин. Один из них размахивал над головой копьем, жестами побуждая нас убивать. Я отсалютовал ему копьем, и воин запрыгал в ответ. Он что-то вопил, но было слишком далеко, и я не разбирал слов, только улавливал его ликование.

Радость гарнизона не вызывала удивления. Враг разбит и осада снята, пусть даже бо́льшая часть дружины Кинлэфа до сих пор остается в лагере. Но воины не пылали жаждой битвы. Ополченцы бежали или прятались по шалашам. Нам противостояли только дружинники, и они искали теперь убежища в сомнительной безопасности арены. Мы догнали нескольких отставших и подняли на копья самых упорных из них, тогда как более здравомыслящие побросали оружие и упали на колени, прося пощады. Почти стемнело. На мраморе арены играли багровые отблески ближайших костров, отчего казалось, будто стена омыта кровью. Я развернул Тинтрега у входа в арену, а мои люди, ухмыляющиеся и возбужденные, натянули поводья и окружили меня.

– Вход тут только один? – уточнил Финан.

– Да, если мне память не изменяет, – ответил я. – Но отправь с полдюжины человек в обход, чтобы убедиться.

Тот единственный вход представлял собой сводчатый туннель, ведущий под рядами скамей на саму арену. В гаснущем свете дня я видел, как люди толкают телегу, строя баррикаду в дальнем конце туннеля. Они со страхом глядели на нас, но я не собирался нападать на них. Они сваляли дурака и, как всякие дураки, были обречены.

Обречены, потому что сами поймали себя в ловушку. Вообще-то, были и другие входы через равные промежутки по всей длине здания, но они вели только к трибунам, а не на боевую площадку в центре арены. Люди Кинлэфа держали коней на арене, и это имело смысл с точки зрения безопасности животных. Но в отчаянии осаждающие побежали к лошадям, а в результате оказались в каменном мешке с единственным путем к спасению. Теперь мои воины сторожили туннель.

Видарр Лейфсон, один из моих норманнов, объехал с всадниками вокруг строения и подтвердил, что на боевую площадку ведет только один вход.

– Господин, как мы поступим? – спросил он, изворачиваясь в седле, чтобы заглянуть в туннель. Пар от его дыхания клубился в холодном вечернем воздухе.

– Оставим их тут гнить.

– А они не сумеют взобраться на трибуны? – осведомился Берг.

– Не исключено. – Площадка была обнесена стеной немного выше рослого человека, чтобы не дать диким зверям причинить вред зрителям, так что враги могли взобраться на нее и попробовать улизнуть через один из проходов в трибунах. Но тогда им пришлось бы бросить драгоценных лошадей, а после того, как они покинут здание, прорваться через заслоны из моих людей. – Завалите все выходы, – распорядился я. – И разведите костры у каждой лестницы.

Баррикады задержат воинов Кинлэфа, если те попытаются сбежать, а костры согреют моих часовых.

– А где мы возьмем дрова? – спросил Годрик. Этот молодой сакс был прежде моим слугой.

– На баррикаде, болван! – Финан указал на сложенное осаждающими укрепление, которое преграждало дорогу к восточным воротам крепости.

Как раз в этот момент, когда на западе погасли последние отблески солнца, я заметил людей, выходящих из города. Восточные ворота открылись, и около дюжины всадников осторожно пробирались через узкий промежуток между городским рвом и покинутой баррикадой.

– Стройте заграждения! – приказал я своим, развернул усталого Тинтрега и погнал его навстречу тем, кого мы освободили.

Встретились мы у глубокого крепостного рва. Я остановился там и стал ждать приближения всадников. Возглавлял их высокий молодой человек, облаченный в кольчугу и в шлеме с золотым гребнем, казавшимся красным в зареве далеких костров. Нащечники шлема были открыты, и я понял, что знаю его. Я увидел бородку, которой не было во время нашей последней встречи. Борода, черная и коротко подстриженная, делала его старше. Ему было двадцать пять или двадцать шесть – точнее не скажу, потому что не помню, когда он родился, – но выглядел он мужчиной в самом расцвете сил, красивым и уверенным в себе. А еще он, вопреки всем моим стараниям его перевоспитать, вырос пылким христианином, и на груди у него висел большой золотой крест, болтавшийся поверх блестящих звеньев кольчуги. Ножны и сбруя коня тоже отделаны золотом, золотой была фибула, держащая на плече темный плащ, на шлем он водрузил тонкую золотую корону. Молодой человек натянул поводья достаточно близко, чтобы потрепать по холке Тинтрега, и я заметил, что поверх перчаток из тонкой дорогой кожи горят золотом два перстня.

– Ты последний из людей, кого я ожидал увидеть, – заявил он с улыбкой.

Я выругался от души – емко, хотя и не очень длинно.

– Разве так полагается приветствовать принца? – вкрадчиво спросил он.

– Я проиграл Финану два шиллинга, – пояснил я.

Потому что как раз в эту минуту пошел снег.

Одной из привилегий почтенного возраста является право греться у очага, когда на улице валит снег и часовые дрожат от холода, бдя за тем, чтобы враги не улизнули из ловушки, в которую сами себя и загнали. Вот только я не брался точно сказать, кто и кого именно загнал в ловушку.

– Я не посылал отца Свитреда за тобой, – клялся Этельстан. – Твой монах соврал. А отец Свитред пребывает, с Божьей помощью, в добром здравии.

Принц Этельстан – старший сын короля Эдуарда. Родился он от милой кентской девушки, дочки епископа. Бедняжка умерла, давая жизнь ему и его сестре-близняшке, Эдгит. После смерти красавицы Эдуард женился на девушке из западных саксов и прижил еще одного сына, так что Этельстан превратился в помеху. Он был этелингом, старшим сыном короля, но у него имелся младший сводный брат, брызжущая злобой мать которого желала Этельстану смерти, ведь он стоял между ее сыном и троном Уэссекса. Она и ее соратники распустили молву, что Этельстан незаконнорожденный, поскольку Эдуард якобы не сочетался браком с той прелестной девицей из Кента. На самом деле они поженились, но тайком, потому что отец Эдуарда не дал ему разрешения. С годами слухи приукрашались, и дошло до того, что мать Этельстана объявили дочерью пастуха, шлюхой-простолюдинкой, на которой принц и не помыслил бы жениться. Слухам этим верили, ведь бесхитростная правда всегда бледнее красочной лжи.

– На самом деле помощь нам вовсе не требовалась, – убеждал Этельстан, обращаясь ко мне, – и я ее не просил.

Некоторое время я молча смотрел на него. Я любил Этельстана как родного сына. Долгие годы защищал его, сражался за него, учил путям воина. И, услышав от брата Осрика, что Этельстан в осаде и ему приходится плохо, бросился на выручку. Не имел значения факт, что помощь принцу шла вразрез с интересами Нортумбрии: я дал клятву защищать его, и вот я оказался здесь, в большом и старом римском доме. А он берет и заявляет мне, что никогда не просил моей помощи.

– Так ты не посылал отца Свитреда? – Полено треснуло в огне, и горящий уголек упал на тростниковую подстилку. Я затоптал его сапогом.

– Разумеется, нет! Он здесь. – Этельстан махнул рукой, указывая на противоположную сторону зала, где стоял и с подозрением смотрел на меня высокий человек с суровым лицом. – Я просил архиепископа Ательма назначить его епископом Сестера.

– И ты не высылал его из города?

– Ясное дело, нет! Нужды не было.

Я посмотрел на Финана, тот пожал плечами. Налетел порыв ветра, загнавший дым обратно в большой зал, бывший некогда частью резиденции римского коменданта. Крышу сделали из крепкого бруса, покрытого черепицей. Многие черепицы сохранились, хотя саксы прорубили в кровле дыру для выхода дыма. Через нее падали снежинки – кружились среди закопченных балок, а некоторые оказывались достаточно живучими, чтобы умереть на столе, среди еды.

– Так, значит, ты не просил моей помощи? – допытывался я у Этельстана.

– Ну сколько мне еще повторять? – Он подвинул ко мне кувшин с вином. – И еще: если бы я нуждался в помощи, то зачем посылать за тобой, если армия моего отца гораздо ближе? Да ты все равно не стал бы мне помогать!

– Это почему это не стал? – рыкнул я. – Я дал клятву защищать тебя.

– Но междоусобица в Мерсии ведь на руку Нортумбрии, не так ли?

– Так. – Я угрюмо кивнул.

– Потому что пока мы, мерсийцы, бьем друг друга, – продолжил Этельстан, – мы не можем воевать с вами.

– А ты хочешь воевать с нами, лорд принц? – поинтересовался Финан.

Этельстан улыбнулся:

– Ну конечно хочу. Нортумбрией правит язычник, норманн…

– Мой зять, – резко перебил я его.

– …и такова судьба саксов – быть единым народом, под властью одного короля и одного Бога, – продолжил Этельстан, не обратив внимания на мои слова.

– Вашего бога, – буркнул я.

– Другого нет, – мягко возразил он.

Все сказанное им имело смысл, если не считать вздора про единственного бога. И этот смысл говорил, что мне без какой-либо пользы пришлось тащиться через всю Британию.

– Мне стоило оставить тебя гнить тут, – проворчал я.

– Но ты ведь не оставил.

– Твой дед всегда говорил, что я дурак.

– Мой дед был прав во многих вещах, – с улыбкой сказал Этельстан. Его дедом был король Альфред.

Я встал, подошел к двери, открыл ее настежь и принялся всматриваться в мерцание огней за восточной стеной. Большей частью оно доносилось из лагеря, где люди Кинлэфа укрывались от снега, косо летевшего с севера. На парапетах горели жаровни, закутанные в плащи копейщики наблюдали за притаившимся врагом. В свете двух ярких факелов, горящих прямо за большими дверями, было хорошо видно, как снег укутывает стену здания.

Итак, брат Осрик лгал. Мы захватили его с собой на юг, но я так устал от бесконечных жалоб на холод и стертую седлом задницу, что мы оставили монаха в Мамесестере, где, как он сказал, церковь обещала его приютить. Лучше бы я убил ублюдка. Я поежился, ощутив внезапно, как холодна ночь.

– Рорик! – крикнул я, повернувшись обратно к залу. – Принеси мой плащ!

Брат Осрик солгал. Монах говорил, что у Этельстана меньше сотни воинов, а на самом деле у него вдвое больше. Этого все-таки мало для обороны такой крепости, как Сестер, но вполне достаточно, чтобы отразить робкие приступы Кинлэфа. Брат Осрик говорил, что гарнизон умирает от голода, а на самом деле кладовые наполовину полны после последнего урожая. Его ложь привела меня в Сестер. Но ради чего?

– Господин, твой плащ, – послышался насмешливый голос.

Я повернулся и увидел, что Этельстан сам принес мне тяжелый меховой плащ. И тоже утеплился. Принц кивком велел одному из часовых закрыть за нами дверь, потом встал рядом со мной и смотрел, как падает мягкий снег.

– Я не посылал за тобой, – сказал он, набрасывая плащ мне на плечи. – Но спасибо, что ты пришел.

– Тогда кто послал монаха? – спросил я.

– Может быть, никто.

– Никто?

Этельстан пожал плечами:

– Возможно, монах услышал про осаду, решил привести подмогу, но, зная, что ты не поверишь ему, изобрел историю про отца Свитреда.

– Ему бы не хватило ума. – Я покачал головой. – И он был напуган.

– Ты вселяешь страх во многих христиан, – сухо заметил принц.

Я смотрел, как снежинки кружат у угла дома напротив.

– Мне нужно съездить в Хвит, – решил я.

– В Хвит? Зачем?

– Потому что монах пришел из тамошнего монастыря.

– В Хвите нет монастыря. Я бы рад построить его там, но… – Этельстан замолчал.

– Ублюдок врал! – в сердцах бросил я. – Мне следовало догадаться!

– Догадаться? Но как?

– Он сказал, что отец Свитред пошел отсюда на юг. Но как бы ему это удалось? Мост-то сломан. И почему именно Свитред? Ты послал бы человека помоложе.

Этельстан поежился:

– С какой стати монаху лгать? Возможно, он просто хотел привести помощь.

– Привести помощь? – язвительно отозвался я. – Нет, мерзавец хотел увести меня из Беббанбурга.

– Чтобы кто-то напал на него?

– Нет. Беббанбург не взять.

Я оставил во главе сына, и воинов у него было вдвое больше того количества, которое требовалось, чтобы удержать такую суровую и неприступную крепость.

– Значит, кому-то понадобилось выманить тебя из Беббанбурга, – уверенно заявил Этельстан. – Потому что, пока ты в Беббанбурге, ты для них недосягаем. А теперь? Теперь они могут тебя достать.

– Но зачем мне позволили войти в город? – спросил я. – Если меня хотели убить, то зачем ждали, пока я окажусь среди друзей?

– Не знаю, – сказал он.

Не знал и я. Монах солгал, но с какой целью, я не понимал. Это была ловушка, определенно ловушка, но кто ее расставил и зачем, оставалось загадкой. Этельстан притопнул ногой, потом поманил меня за собой, предлагая пройтись по улице; наши следы были единственными, оставленными на свежем снегу.

– И все-таки я рад, что ты приехал, – снова заговорил Этельстан.

– Так я ведь не нужен здесь.

– Настоящая опасность нам не грозит, – согласился принц. – А по весне отец пришлет войско, чтобы снять с нас осаду.

– Пришлет ли?

Он не обратил внимания на открытое сомнение в моем голосе.

– Все переменилось в Уэссексе, – признался Этельстан.

– Новая женщина? – язвительно спросил я, намекая на молодую жену короля Эдуарда.

– Которая приходилась племянницей моей матери.

Этого я не знал. Мне было известно только, что король Эдуард отверг свою вторую жену и женился на юной девушке из Кента. Постылую супругу услали в монастырь. Эдуард считал себя добрым христианином, а христиане утверждают, что брак заключается один раз и на всю жизнь. Однако щедрый взнос золотом или королевскими землями без труда убеждает церковь в ошибочности этой догмы, так что правителю легко можно развестись с одной женщиной и жениться на другой.

– Лорд принц, так ты теперь в фаворе? – осведомился я. – Снова наследник?

Этельстан покачал головой. Свежий снег скрипел под нашими ногами. Принц вел меня по улице, ведущей к восточным воротам. За нами следовали двое стражников, но на достаточном расстоянии, чтобы не слышать разговора.

– Как говорят, мой отец по-прежнему обожает Эльфверда.

– Твоего соперника, – с горечью буркнул я. Я презирал Эльфверда, второго сына Эдуарда. Это был кусок вонючего куньего дерьма.

– Моего сводного брата, – с укором поправил Этельстан. – Которого я люблю.

– Неужели? – Какое-то время он не отвечал. Мы поднялись по римской лестнице на восточную стену, где у жаровен грелись дозорные. Мы постояли наверху, глядя на лагерь побитой армии. – Так ты на самом деле любишь этого мелкого выпердыша?

– Нам заповедано любить ближнего своего.

– Эльфверд – ничтожество.

– Из него может получиться хороший король, – пробормотал Этельстан.

– А из меня – очередной архиепископ Контварабургский.

– Это было бы интересно, – с улыбкой заметил он. Я знал, что он презирает Эльфверда не меньше моего, но говорит так, как велит ему родовой долг. – Мать Эльфверда, – продолжил принц, – оказалась в опале, но ее семья по-прежнему богата, сильна. И поддержала новую женщину отца.

– Вот как?

– Дядя Эльфверда стал новым олдерменом. Он принял сторону Эдуарда и палец о палец не ударил, чтобы помочь сестре.

– Значит, дядя мать родную продаст, чтобы возвести Эльфверда на трон, – резко заключил я.

– Вполне вероятно, – спокойно согласился Этельстан.

Я поежился, и вовсе не от холода. А оттого, что почувствовал ловушку. Я все еще не выяснил, зачем меня тащили через Британию, но заподозрил, кто мог положить в капкан наживку.

– Старый я дурак, – вырвалось у меня.

– А поутру встанет солнце.

– Лорд принц! Лорд принц! – прервал нас взволнованный голос. По парапету к нам бежал маленький воин – крохотный, как ребенок, но облаченный в кольчугу, с копьем и в шлеме, украшенном красными и белыми лентами.

– Сестра Сунгифу! – с чувством сказал Этельстан, когда крошечная фигурка опустилась перед ним на колени. Принц коснулся одетой в перчатку рукой ее шлема, и женщина с обожанием улыбнулась. – Это лорд Утред Беббанбургский, – представил он меня. Потом обратился уже ко мне: – Сестра Сунгифу собрала ополчение из пятидесяти женщин, которые стоят дозором на стенах, давая моим воинам время отдохнуть, и вводят врага в заблуждение насчет нашей численности. Эта уловка отлично сработала!

Сунгифу посмотрела на меня и лучезарно улыбнулась.

– Лорд принц, я знакома с лордом Утредом, – сказала она.

– Ну конечно, – отозвался Этельстан. – Я припомнил теперь, что ты мне об этом говорила.

Сунгифу улыбалась так, словно полжизни ждала случая увидеться со мной. Я видел, что под кольчугой и под толстым плащом на ней надето серое облачение монахини. Я бережно приподнял украшенный лентами шлем ровно настолько, чтобы открылся ее лоб, на котором имелось красное родимое пятно в форме яблока – единственный изъян на лице самой красивой женщины из всех, каких я знал. Она озорно посмотрела на меня.

– Господин, рада снова видеть тебя, – с преувеличенным смирением заявила женщина.

– Привет, Мус, – сказал я.

Этим маленьким воином была Мус, Сунгифу, сестра Гомерь, епископская вдова, шлюха и возмутительница спокойствия.

И вопреки мыслям о ловушке, я вдруг почувствовал счастье оттого, что оказался в Сестере.