Онлайн чтение книги Волны над нами
Азовское море

Глава 1

В начале осени нам удалось выбраться на Казантип. Объехав с экспедициями почти все Азовское море и основательно поработав в различных его районах, я имела более или менее отчетливое представление, что именно можно найти в том или ином месте.

Район Геническа с мелководным Утлюкским лиманом, где даже самые небольшие суда рискуют задеть килем за илистое дно, мог быть интересен, если бы у нас было в запасе неограниченное количество летних дней; нужно было выждать, когда установится тихая погода и вода хотя бы немного очистится от массы взвешенных в ней частиц.

Остров Бирючий с его многокилометровыми пляжами битой ракуши и постепенно понижающимся дном, с банками и углублениями между ними был, пожалуй, интереснее, особенно если вспомнить, что там нередко встречаются крупные осетры и севрюги. Но любое волнение могло уничтожить и без того не слишком хорошую видимость. Кроме того, до Бирючего сложно добираться: из Москвы до Ново-Алексеевки, потом от железной дороги до Геническа, а там надо ждать попутного «дуба» или катера рыбоконсервного завода, чтобы пересечь 18 километров Утлюкского лимана, отделяющего остров от Геническа. Путь на Бирючий по косе Федотова ещё сложнее. У нас было мало времени, и тратить его на ожидание подходящей погоды и попутных судов не хотелось.

Бердянск, Жданов и особенно Таганрог остались в памяти как районы с наиболее мутной водой, желтоватой даже после длительного затишья. Район Кубани нам был мало знаком, но, судя по рассказам и описаниям, вода там тоже не отличалась большой прозрачностью.

Было решено ехать на Казантип.

Возьмите карту Крыма. На северо-западе длинная и тонкая Арабатская стрелка отделяет Сиваши от Азовского моря. Изгибаясь к северу, линия берега образует у основания стрелки Арабатский залив. Мыс Казантип замыкает залив с востока. Его птичья головка на тонкой шее далеко вдается в море. Там, на Казантипе, в рыбачьем поселке Мысовое в 1954 году мы проработали все лето и осень, собирая и рисуя представителей фауны беспозвоночных животных этого района. Казантип обладал многими достоинствами: туда легко можно добраться (всего 25 километров от железной дороги, и всегда есть попутные машины), вероятно, там будет много рыбы — мы помнили, какое количество ее проходило в тихой воде бухт, когда, не имея еще подводного снаряжения и даже не зная о его существовании, мы следили за рыбой с высоты прибрежных скал или в самодельный подводный бинокль. Кроме того, что было особенно важно, в осенние дни даже в самую ветреную погоду на Казантипе можно найти бухты, настолько защищенные от ветра высокими береговыми обрывами, что в них сохраняется прозрачная вода.

Мы были единственными пассажирами, сошедшими на станции Семь Колодезей с поезда Москва — Керчь. Попутная машина нашлась сразу. Накатанная дорога вилась по степи. Лиловатые холмы вставали на горизонте. Рыжие степные соколы-пустельги, посвистывая, вились в небе, камнем падая в бурую сухую траву на зазевавшегося суслика или мышь.

Справа от дороги блеснуло на солнце громадное Акташское озеро, соленое и почти лишенное фауны. Серебристые выпоты соли на голых берегах и потрескавшаяся почва с красно-фиолетовыми пятнами зарослей солянок придавали ему мертвенный и мрачный вид. От Акташского озера пошли уже совсем хорошо знакомые места. Вот лесонасаждения, неузнаваемо выросшие и похорошевшие за эти четыре года, вот и высокие, округлые холмы, закрывающие от нас Казантип. Между ними легла темно-синяя полоска моря, скрылась за небольшим возвышением и снова появилась перед нами, подчеркивая весь горизонт, когда машина с разбегу выскочила на вершину холма.

Казантип лежал перед нами как на ладони. Совершенно плоский перешеек едва ли километровой ширины окаймлял золотые песчаные пляжи. Впереди, замыкая его, поднимались крутые каменистые холмы. У их подножия рассыпались белые кубики домов Мысового.

Мы спустились с холма и прокатили по улице Рыбного, небольшого поселка на берегу Арабатского залива.

В воздухе запахло резким и приятным запахом водорослей и рыбы, навсегда связанным в моих воспоминаниях с рыбацкими поселками Азовского моря.

За белыми хатами и массивными заборами из желтоватого ракушечника или пористого мшанкового камня вспыхивали на волнах ослепительные зеркальца бликов. Тяжелые черные байды лежали на отлогом песчаном берегу.

От первых домов поселка нас сопровождали собаки. Услышав гул мотора, они молча выскакивали из ворот и сосредоточенно набирали скорость. Поравнявшись с колесами машины, собаки взрывались ожесточенным лаем, после чего совершенно спокойно поворачивали назад и не торопясь трусили к дому.

Поселки Рыбное и Мысовое уже почти слились в одно целое. Мы узнавали и не узнавали знакомые места. Множество новых домов, уже обжитых и только еще строящихся, длинные белые здания, вероятно колхозных служб, школа, изящное здание летнего театра на берегу бухты, которое, казалось, попало сюда из парка какого-нибудь большого города, достаточно наглядно свидетельствовали, что дела рыбаков идут неплохо.

Машина проехала в дальний конец поселка. Здесь, у самого синего моря жили старик со старухой. Старик, как ни странно, заметно помолодевший, сидел на своем обычном месте у дверей длинной и низкой хаты, а старуха уже бежала, причитая и смеясь, нам навстречу. Хозяин — Илья Павлович, инвалид, с трудом передвигающийся на костылях. Любовь Григорьевна — бодрая, энергичная, с мягким юмором и неиссякаемой жизненной силой — работает за двоих и успевает всюду. Старики не на шутку обрадовались нашему приезду. Разговоров хватило надолго.

Первое впечатление оказалось правильным. Рыбоколхоз «Путь рыбака», который в 1954 году с трудом сводил концы с концами, теперь стал миллионером. В 1957 году доход колхоза составил два с половиной миллиона рублей. Заработок рыбаков достиг 18–20 тысяч рублей. Так же блестяще шли дела колхоза и в этом году. Небольшой рыбозавод не успевал пропускать привозимую рыбу, часть ее отправляли для обработки в Керчь. Вместе с доходами появились и приезжие, желающие работать в богатом колхозе. Однако здесь отлично обходились и без этих любителей немного подработать. В колхозе подрастали свои кадры, с детства знакомые со всеми тонкостями рыбацкого дела. Новая молодежная бригада работала отлично.

Действительно, новостей было много. Я решила обязательно сходить на срезку ставного невода, чтобы посмотреть, какая рыба из черноморских видов попадается в качестве прилова. Хорошо бы поглядеть на ставник под водой, понаблюдать за входом рыбы, за ее поведением в ставнике. Все эти планы нужно было выполнить в ближайшие дни, пока стоит хорошая погода.

Уже под вечер мы отправились в аквариальную бухту, как мы ее называли, настолько знакомую, что я могла бы на память нарисовать все ее причудливой формы скалы и камни. Там в 1954 году стояли в гроте наши аквариумы с подопытными животными, там же хранилась пара туфель, знаменитая тем, что она влезала на ноги любых размеров, там я наблюдала за дракой бычков, подглядывая за ними в подводный бинокль, там напали на нас крупные осы-полисты, привлеченные запахом арбуза, и мы были вынуждены с позором покинуть поле битвы, оставив полосатым разбойникам наш десерт. А вон под тем камнем мы пекли мидий, в которых искали жемчуг. Жемчуга мы не нашли, но мидий съели.

Ничто почти не изменилось за эти годы. В нашей бухте чуть круче стал откос, шире размыло выходы глины-кил; кусок скалы, подмытый волнами, обрушился вниз, увеличив нагромождение камней у отвесной стены, замыкающей бухту, — вот и все перемены.

Но уже другим стало мое отношение к морю. То, что было раньше совершенно скрыто от меня водой, должно было теперь открыть свое лицо. Зная каждый камень на берегу, я совершенно не представляла себе, как выглядит дно бухты.

Хотелось поскорее спуститься в воду, но уже было поздно. Солнце висело над самым горизонтом. Мы поднялись наверх, чтобы увидеть, как оно будет медленно тонуть в море.

Сначала исчез самый край и солнечный лик стал багрово-красным, как восходящая луна, потом от него осталась только половина, плывшая по воде куполом громадной раскаленной медузы. Купол все уменьшался и уменьшался и, наконец, сверкнув угольком, утонул в быстро темнеющем море.

Дома нас ждал ужин, после которого можно было только с трудом доползти до кроватей. Развить какую-либо деятельность было просто физически невозможно. На Казантипе гостей принимают всерьез, и отказываться от угощения не принято. Я все же заставила себя уложить в рюкзак подводное снаряжение и проверить запасные кассеты.

Странное дело, я засыпала с таким чувством, что, наконец, после долгого отсутствия вернулась домой и теперь уже никуда не надо торопиться.

По экспедиционной привычке мы встали на рассвете. Пришлось даже немного подождать с выходом. Предстояло обойти и оплавать столько бухт с западной стороны мыса, сколько позволит нам день. Но начинать подводные экскурсии, когда солнце еще не поднялось, было неразумно — вода не освещена и дно покрыто тенью.

Мы поднялись на холмы за поселком. Отсюда был виден весь скалистый мыс Казантип. Любителю курортных развлечений и декоративной пышности южных берегов Крыма Казантип покажется диким и суровым. В то же время в нем нет грандиозности карадагских берегов, где человек совершенно теряется среди четырехсотметровых скал.

Древний риф, созданный крошечными морскими животными — мшанками, Казантип превратился в остров. Годы шли, и плоский наносный перешеек привязал остров к Керченскому полуострову. Источенный ветром и водой каменный скелет мыса прорывает тонкий покров почвы и исполинским кольцом окружает глубокую долину в центре. Эта чаша, наполненная толстым слоем плодородной почвы, дала название мысу (казан — по-татарски котел.) Долина обрабатывается и дает отличные урожаи. А на склонах каменистых холмов только весной и ранним летом зеленеет трава. Она скоро выгорает, и ее жесткие бурые кустики редкой щетиной покрывают сухую землю. Изобилие живучей степной полыни придает холмам серебристый оттенок. На севере и северо-востоке края чаши выше и круче. Как стада грязноватых овец с пышными волнами шерсти, пасутся на их склонах отары камней. Их серовато-белые издали шершавые бока покрыты ржаво-оранжевыми, голубыми и угольно-черными пятнами лишайников. По этим камням удобно лазить — ноги не скользят на поверхности, напоминающей соты или губку. Но неосторожное прикосновение к поверхности камня снимает кожу с тела, как рашпилем.

На северо-восточном (самом высоком) холме стоит маяк. Под ним белые точки — дома обслуживающего персонала. Узкая лента дороги вьется по долине от Мысового к маяку, другая дорога идет к дальним северным бухтам. Посетителей на каменистом мысу очень мало. Можно целые дни бродить по его бухтам и не встретить ни одного человека. Только весной, когда косят траву на менее каменистых участках, да во время уборки урожая можно увидеть здесь людей. В конце лета, когда поспевает кисло-сладкий терн, в дальних бухтах встречаются небольшие стайки ребятишек, собирающих ягоды в колючих зарослях. Грузовые машины изредка пересекают долину, направляясь к северной части мыса, где ломают по мере надобности мшанковый известняк.

Теперь, когда давно прошли сезоны косьбы, уборки урожая и сборов терна, ни одного человека не было видно на крутых склонах чаши. Только игрушечные фигурки пасущегося стада коров медленно двигались на дальнем холме.

Мы спустились к морю и пошли вдоль крутых обрывов берега. У наших ног в длинных утренних тенях лежали небольшие скалистые бухты. Между скалами золотился тугой свежий песок со следами волн и темными прядями подсыхающей морской травы. Бухты отделялись одна от другой далеко выступающими в море мысами, изглоданными волнами и ветром. У подножия их лежали груды камней — следы обвалов.

Насколько изрезаны берега Казантипа, можно судить по тому, что когда в 1954 году работавшие здесь студенты измерили береговую линию со всеми ее извивами, они получили в результате солидную цифру — 40 километров. А площадь Казантипа всего только девять с лишним квадратных километров.

Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы можно было начать подводные экскурсии. Мы сползли в бухту по крутому откосу, цепляясь за колючую траву и выступы камней.

Море чуть плескало мелкими волнами на песчаный берег бухты. Дно вначале тоже было песчаным, но дальше шли мелкие плоские камни с множеством красных, зеленоватых и темно-коричневых актиний, сидящих на их поверхности, особенно с нижней стороны.

Потом появились каменные глыбы с площадками илистого песка между ними. Пористые светлые камни были густо утыканы изюмом ракушек (в основном митилястеров), кое-где виднелись колючие клубки молодых мидий или крупные раковины старых моллюсков. Зеленые шелковистые водоросли энтероморфа жидкими прядями развевались в воде над поверхностью камней. Никаких буйных зарослей на камнях, хотя бы отдаленно напоминающих джунгли цистозиры в Черном море, здесь не было. Но нигде в Черном море я не видела столько рыбы.

На дне, на камнях, под камнями, в расщелинах и углублениях камня — везде были бычки. На квадратный метр приходилось до пяти-семи бычков. Из них половина была промыслового размера. Они относились ко мне довольно равнодушно, медленно переплывали подальше, когда я приближалась примерно на метр, или просто прятались от меня под камни.

Зная, что самая большая глубина Азовского моря около 14 метров, я была уверена, что смогу просматривать дно в большей части бухт, разумеется, при благоприятной погоде. Однако, несмотря на вполне приемлемую прозрачность воды, на глубине метров четырех-пяти дно скрылось от меня за желто-зеленым туманом. В толще воды, мелькнув серебристыми призраками, прошли кефали.

Я подняла голову над водой, чтобы ориентироваться, и встретилась глазами с птицей, которая сидела на воде прямо передо мной и, вытянув шейку, с любопытством меня рассматривала. Мы смотрели в упор друг на друга еще какую-то долю секунды. Потом птица нырнула. Я нырнула вслед за ней, но успела только заметить темное тельце с отчаянно гребущими лапками, исчезавшее в зеленоватом тумане воды. Это была поганка. Николай видел, как она плыла ко мне с другого конца бухты, привлеченная, вероятно, мельканием моей дыхательной трубки среди небольших волн.

Надо сказать, что плывущие поганки с их длинными шеями, увенчанными маленькими головками, не раз вводили меня в заблуждение. Я принимала их издали за дыхательные трубки подводных спортсменов. Во всяком случае пока на птицу не уставился стеклянный овал моей маски, она не выказывала страха. Может, и она приняла трубку за шею другой поганки?

Сверкающая на солнце стая молодых атерин появилась у самой поверхности воды. Они окружили меня прозрачной серебряной завесой. За первой стаей прошла еще одна, потом еще и еще. Все они двигались вдоль берега в одном направлении. Я сделала несколько снимков и на этом закончила экскурсию. Предстояло оплавать еще немало бухт, где, возможно, меня ждали другие рыбы, помимо бычков и атерины.

Некоторые бухты были настолько завалены громадными камнями в человеческий рост, что туда было трудно спуститься. Камни лежали один на другом, как гора арбузов, и, казалось, могли рассыпаться от малейшего толчка. Мы подошли к одной из бухт, где спуск к воде был несколько легче, и я снова поплыла, но на этот раз вдоль стены. Здесь царствовали митилястеры, мидии и балянусы. В темных пещерках между камнями вспыхивали сине-зелеными искрами глаза бычков. Встретилось несколько маленьких собачек с красно-коричневыми и желтоватыми полосками на теле и голове.

Мне хотелось пробраться в грот, темнеющий за навалом камней. Боясь порезать ласты о раковины, я плыла над камнями, пока острая боль в ободранной коленке не заставила меня встать на ноги. Приходилось двигаться с большой осторожностью, чтобы не прорезать и костюм. Ценой еще некоторого количества содранной кожи на руках я пролезла в грот. Вода там доходила до колен. Камешки и обломки раковин засыпали пол. В общем совершенно не стоило обдираться, чтобы посмотреть на каменную пустую келью. Я вылезла из грота и поплыла дальше. Снова камни, покрытые ракушками, кое-где между ними большие площадки илистого песка.

Крупная медуза-корнерот неподвижно висела в толще воды. Она была похожа на матовый стеклянный абажур, из-под которого свисали кружева щупалец.

Струя воды от удара ластом обеспокоила медузу, и она, медленно пульсируя, ушла вкось в темную воду. Немного дальше, где дно уже стало исчезать из глаз, дымилось знакомое облачко ила. Я прошла «на бреющем полете» у самого дна. Небольшой хвостокол рылся в песке. Он испуганно взмахнул плавниками и скрылся в мутной воде. Я еще поныряла, оглядывая серое дно, курящееся илом при малейшем прикосновении. Можно представить себе, какая здесь будет видимость при сильном волнении!

Николай торопил меня идти дальше. Мы поднялись по каменным глыбам наверх. Солнце стояло уже высоко. Стало жарко, как летом. Кузнечики с сухим треском разлетались из-под ног. Появились и старые мои враги — мухи. Они не кусались, они только ползали по лицу, спине, рукам, шее, доводя до исступления прикосновением сотен крошечных лапок.

Намеченная нами бухта была последней с западной стороны мыса. Все промежуточные бухты решили пропустить. В них надо спускаться с трудом, а по своему типу они как две капли воды похожи на те, в которых мы уже побывали.

Сначала шли накатанной дорогой, по которой возили камень. Дорога проходила по берегу и скрывалась за скалами. Мы спустились по незаметно падающему склону к широкой бухте с плоским берегом. На мелком золотистом песке пляжа стояли отдельные скалы.

Здесь можно было немного задержаться. Из рюкзака достали завтрак и флягу с водой. Большой недостаток пустынных бухт Казантипа — отсутствие пресной воды. На маяк ее возят из Мысового. Работая в сенокос на склонах северной части мыса, местные жители берут с собой запас воды. Некоторые предпочитают разыскивать в глубоких и затененных расщелинах уцелевшую от испарения дождевую воду. Но, как сказал мне один рыбак, «после жарких дней в той воде много мурашек, и ее надо пить через материю». Говорят, в дождливые годы среди колючих зарослей можжевельника и терна, кое-где нарушающих однообразие каменного хаоса, можно найти небольшие источники. В первую поездку нам удалось обнаружить только места со свежей и сочной травой, пятнами выделяющейся среди выжженной солнцем бурой растительности. Вероятно, где-то неглубоко находилась живая, пресная вода.

Мухи отстали от нас при первом дуновении свежего морского ветра. Но как только мы достали провизию, сейчас же появились осы-полисты. Если едят неподалеку от их гнезд, они обязательно желают принять участие в этом интересном занятии. Осы, полосатые и яркие, как тигры, с тончайшей талией и пучками длинных оранжевых лапок, свисающих по сторонам стройного тела, вились над нами и ползли по камням и песку. Приходилось переносить их присутствие с кротостью и внимательно следить за тем, чтобы нечаянно не придавить кого-нибудь из непрошеных гостей. Им выдали ломтик дыни, чтобы отвлечь внимание от нашей порции, но они были неподкупны. Один удар раскаленным кинжалом я все-таки получила, когда схватила кусок хлеба, не заметив сидящей на нем осы. Мы закончили завтрак раньше, чем предполагали.

Дно этой бухты несколько отличалось от предыдущей. Оно спадалоболее постепенно, было покрыто мелким и относительно чистым песком с небольшим количеством камней. На песке кое-где лежали пустые створки раковин моллюска-сердцевидки. Бычков было много. Они лежали на песке, лениво направляясь при моем приближении под защиту камней.

На песке был виден отчетливый отпечаток тела камбалы. Однако самой камбалы не было, как я ни шарила вокруг.

Серебристый блеск в зеленой воде — и появились извивающиеся тела сарганов. Они быстро плыли вдоль берега. Возможно, сарганы охотились за атериной, которой здесь было столько же, сколько и в первой бухте. Может быть, это была та же самая стая. Мы двигались с ней в одном направлении, но мы шли по берегу, а атерина плыла, следуя всем извивам береговой линии. Я погонялась за сарганами с фотоаппаратом, но они были очень осторожны. Не то что бычки, спокойно позировавшие перед объективом. Еще глубже, где дно уже было видно плохо, в сторону метнулось большое темное тело. Это мог быть скат или крупный калкан. Я нырнула вслед, но было поздно, рыба уже исчезла из глаз.

Понемногу начинал задувать северный ветер. Появились волны, задевающие дно на мелких местах. Однако крупный и чистый песок быстро осаживался на дно, почти не давая мути.

Было уже около двух часов. Солнце палило нещадно. Оно стояло по-осеннему низко даже сейчас, в середине дня, но тени в бухте почти не было. Округлые скалы и камни давали только узкую полоску тени у самого их подножия. В летнюю жару, когда солнце стоит высоко в зените, эти теневые полоски еще меньше, и в полуденный зной в некоторых бухтах совершенно негде укрыться от солнца. В других бухтах выступы утесов создают достаточное укрытие в самые жаркие часы дня. Это надо обязательно учитывать, разбивая надолго лагерь в бухтах Казантипа.

Следующая часть нашего пути проходила по дикому хаосу камней, среди нагроможденных одна на другую громадных глыб, обвалов, образующих непроходимые лабиринты, отдельных зубцов, поднимающих свои вершины над грудами обломков.

В глубоких расщелинах виднелась свежая зелень. Там в глубине раст>ут кусты терна и боярышника. Их верхние ветви достигают края расщелин. Многие камни обвиты плетями ежевики и других ползучих растений, гнездящихся в трещинах и углублениях, где скопилась почва. Местами из-за пышных каскадов этих растений путь становится почти непроходимым. Они заплетают расщелины и трещины между камнями, создавая десятки опасных ловушек, хватают прохожего за ноги, царапают кожу и рвут одежду.

Мы в полной мере испытали все эти удовольствия, пробираясь к морю. Бухта, на которую мы смотрели сверху, неприветливо скалила на нас зубцы голых камней. Я даже не стала в нее спускаться.

На первый день ограничились знакомством с западными бухтами и решительно направились домой через котловину центральной части мыса.

Глава 2

В северной части мыса находятся бухты, очень приятные для купания, но не слишком населенные рыбой. Во всяком случае так было в сентябре 1958 года. Особенно хороша громадная бухта с пляжем из битой ракуши и невысокими скалами по ее краям. Мы попали туда в ясный, солнечный день с северным ветром, который гнал к берегу крутые короткие волны. Ракушечный песок, покрывающий дно, поднимался в толщу воды под ударами волн, но сейчас же осаждался, оставляя воду прозрачной. Небольшие камни у берега и отдельные скалы, разбросанные по песчаному дну, на глубине почти голы. Рыбы было немного. Бычки на песке, стайки мелкой рыбы (шпрот или молодых сельдей), атерины, две-три маленькие камбалы в ладонь величиной — вот и все, что я увидела под водой.

Но, как водится, здесь-то море и поднесло мне сюрприз, выбрав для этого бухту, показавшуюся наиболее пустынной.

Мне навстречу медленно плыл большой судак. Он прошел прямо подо мной и остановился у камня на глубине метра в полтора. Я растерялась самым позорным образом. Бокс с фотоаппаратом остался на берегу. Вместо того чтобы кинуться на берег за камерой, я кинулась на судака. Одной рукой я схватила его под жабры, другой — за хвост. Судак легко выскользнул из моих дрожащих от волнения рук и спокойно поплыл в сторону. Я почти захлебнулась от огорчения. Но судак сделал круг над камнями и опять встал подо мной. Я кинулась на него и схватила его двумя руками. Судак вырвался, сделал круг и снова стал подо мной.

Это было похоже на кошмар. Если бы это повторилось еще раз, я не поверила бы глазам. Не может быть! Это противоречило всем законам поведения рыб! Тем не менее судак стоял подо мной и спокойно ждал следующего нападения. Я сжала зубы (вернее, резиновый загубник трубки) и кинулась на рыбу в третий раз. Я вцепилась в нее что было силы. Николай на берегу вскочил в изумлении, увидев, как я поднялась из воды, прижимая к груди здоровенного судака.

При осмотре рыбы на берегу мы поняли причину ее странного поведения. Судак был совершенно слеп. Белые пленки затягивали ему оба глаза. Большие опухоли у головы и на животе, вялые движения и полное равнодушие к своей судьбе были, вероятно, результатом какого-то тяжелого заболевания.

Это происшествие испортило мне настроение на несколько дней.

Из-за нагромождения камней, заросших можжевельником, терном и шиповником, некоторые бухты с северной и северо-западной стороны мыса менее доступны, чем та, в которой я ловила своего судака. Но они населены значительно большим количеством животных. Заросли лапчатого рдеста, занихеллии и зостеры, камни и заиленный песок служат убежищем множеству беспозвоночных, в свою очередь, привлекающих сюда рыб. Мне попадались кефали, ласкири, мелкие судаки (сантиметров по 10–15), камбалки, скаты и, разумеется, бычки, без них немыслим подводный пейзаж Казантипа.

Ближе к восточной стороне мыса береговые скалы поднимаются все выше над морем, их стены становятся все более отвесными, а бухты, заваленные большими камнями, все менее доступными.

Восточная часть скалистого мыса настолько обрывиста, что спуститься к воде очень трудно. Мне не пришлось плавать в этом районе, но можно предполагать, что он богат рыбой. Ближе к Татарской бухте, то есть на юго-восточной стороне мыса, как выяснилось, были самые населенные подводные угодья.

Глава 3

На следующий день мы могли убедиться, что наши расчеты в отношении ветра были правильны. Сильный северо-западный ветер поднял волнение в Арабатском заливе. А в заливе Казантип у берегов мыса был почти полный штиль. Кстати сказать, местные жители называют бухты, примыкающие к плоской пересыпи с запада — Русской бухтой, а с восточной — Татарской. Не знаю, насколько узаконены эти названия в географии, но если вам твердят целые дни о Русской и Татарской бухтах, то невольно начинаешь называть их этими именами.

Песчаный берег Татарской бухты начинался от скалистых обрывов, замыкающих бухту с севера, и исчезал на юго-востоке в розовой утренней дымке. На берегу выгружали привезенную со срезки рыбу. Чайки с криком вились у байд, подхватывая на лету мелкую рыбешку. Мы прошли немного по узкой полоске суши вдоль береговых утесов мыса, пока скалы не преградили нам путь. Тогда пришлось идти по мелкой воде вдоль берега. Вода была по щиколотку, кое-где дно понижалось и вода доходила до колен. На мягчайшем песке волны нарисовали сложные узоры.

Мы выбрали удобное место между двумя большими скалами, где мелкие плоские камни не мешали расположиться лагерем.

Рыбаки скоро разошлись по домам. Большие смоленые байды казались от нас не больше арбузного семечка. Бухта осталась во владение нам и чайкам. Я побродила немного, намечая план осмотра бухты. Под камнями, лежащими у самого уреза воды, было много мелких, с ноготь, крабиков брахинотусов. У них почти квадратный панцирь с геометрическим узором, в котором сочетаются песочно-желтые, зеленоватые, черный и белый цвета. Рисунок узора очень разнообразен.

Другие крабы, ритропанопеусы, несколько крупнее. Их округлые панцири достигают размеров пятачка. Разумеется, они малютки по сравнению с крупными крабами Черного моря, не говоря уже о крабах северных морей или гигантских крабах океана.

Интересна судьба ритропанопеуса. Несколько десятков лет назад он был случайно завезен в Голландию с побережья Северной Америки. Такие переселения личинок крабов или моллюсков давно наблюдаются учеными. Прошло еще какое-то время, и ритропанопеус появился в Бугском и Днепровском лиманах. А теперь он широко распространен по Азовскому морю. Мы находили его на Казантипе и у Бердянска.

Некоторые камни снизу были покрыты таким количеством актиний, что студенистые тела лепились вплотную друг к другу.

Одна из них, довольно крупная, медленно сжималась в комок, постепенно поджимая внутрь, ко рту, свои прозрачные щупальца. Из центра клубка торчали ножки маленького кра-бика. Множество мелких ракообразных шныряло по мокрым камням берега в зоне заплеска.

Там, где глубина воды была сантиметров двадцать пять, уже начинались лужайки морских трав.

Я поплыла почти от самого берега, чтобы видеть все постепенные изменения дна.

Ближе к берегу на песке лежали крупные плоские камни, обросшие нитевидными водорослями. Тут же начинались большие лужайки лапчатого рдеста, занихеллии и зостеры. Чем дальше я плыла, тем меньше становилось камней, пока подо мной не потянулась бесконечная песчаная равнина. Хотя я была уже далеко от берега, глубина оставалась почти неизменной, колеблясь от 70 сантиметров до метра с небольшим. Равнина изрыта массой небольших ямок, глубиной в пять-десять сантиметров. И в каждой ямке лежал бычок. При моем приближении бычки некоторое время лежали неподвижно, плотно прижимаясь ко дну своих убежищ. Но я плыла над ними на очень небольшой высоте, и они в конце концов не выдерживали и обращались в бегство.

Все бычки, даже лежащие в относительно глубоких местах (примерно полтора метра), кидались обязательно к берегу, под прикрытие камней и травы. Немного дальше вдоль скалистой части бухты дно понемногу понижалось. Но даже на расстоянии сотни метров от берега глубина была всего метра два или даже еще меньше.

Заросли зостеры, занихеллии и лапчатого рдеста кишмя ки шели мелкими ракообразными. Полупрозрачные креветки сто яли между стеблями, вытянув длинные, тончайшие усики.

Бычков здесь было множество. Местами на песчаных плешинках между травой они лежали, почти сплошь покрывая дно своими толстыми тельцами. Я подсчитала их количество на этом участке, выбирая и перенаселенные места, и места, где рыбы было меньше. В среднем на квадратный метр дна приходилось от 10 до 12 бычков. Я снимала направо и налево, забыв обо всем на свете, как вдруг из-за зарослей появилась стая кефали. Они прошли, к сожалению, слишком далеко, чтобы можно было их фотографировать. В стае было штук десять крупных рыб. Через несколько минут прошла еще одна стая, которую я успела снять в тот момент, когда они были от меня на расстоянии немного более метра.

Кефали заметили меня, только подойдя совсем вплотную. Они испуганно кинулись в сторону берега и исчезли. Гоняться за ними было бессмысленно. Я продолжала совершенно неподвижно лежать на поверхности над зарослями рдеста. Через несколько минут появились еще кефали, может быть, те же самые.

Они медленно приближались, время от времени почти становясь на голову, чтобы подхватить что-то между корнями растений и на песчаных плешинках. Возясь среди травы, они развели порядочную муть. Под прикрытием этой завесы я начала осторожно подбираться к кормящейся стае. Однако движение ластов создало шум или определенные колебания воды, вызвавшие тревогу рыб. Они кинулись спасаться, но так как я опять замерла в полной неподвижности, то по ошибке направились в мою сторону, не замечая меня за длинными стеблями рдеста и мутной пеленой. Толстая морда кефали с вытаращенными глазами появилась у самого моего лица. Кефаль сделала такой прыжок, что ей мог бы позавидовать акробат. Она выскочила из воды, метнулась в сторону и исчезла. Вслед за ней пролетели почти рядом со мной остальные кефали. Их паническое бегство вызвало заметное беспокойство среди флегматичных бычков. Они начали сниматься со своих мест и направляться к берегу, под камни.

Насыщенная мельчайшими живыми организмами и частицами взвеси вода Азовского моря сильно ограничивает возможности фотографирования. Даже в относительно прозрачной воде тихих бухт желательно снимать на расстоянии не более одного или полутора метров.

Я поплыла дальше, надеясь на новые интересные встречи. Пока, кроме новых «залежей» бычков и мелких рыбешек — молодых атерин, никого еще не было. У многих атеринок на загривке или между жабрами, у их основания, иногда у анального отверстия сидели крупные темные бородавки. Пользуясь тем, что атеринки подпускали меня совсем вплотную, только увертываясь от протянутой руки, я внимательно рассмотрела странные наросты. Это были паразитические ракообразные, похожие на сфером. Они сидели на теле атеринок, крепко вцепившись в беззащитных рыбешек, заметно отстававших от стайки. Еще накануне, плавая в бухтах западной стороны, я обратила внимание на танцующих в воде круглых рачков-изопод, которых я по ошибке приняла за сфером. Попытки их поймать просто рукой были совершенно безнадежны. Нужен был сачок, но его у меня не было с собой, быть может, в первый раз за все поездки на море.

Вероятно, человеческая кожа слишком груба и толста, чтобы рачки могли к ней присосаться. Они иногда прикасались к лицу и рукам, но сейчас же отскакивали прочь, продолжая, однако, свои танцы перед стеклом маски. Здесь, в Татарской бухте, их было очень много. Пока другой рыбы не было видно на моем, ограниченном семью-восемью метрами подводном горизонте, я подсчитала атеринок с паразитами на теле. Оказалось, что каждая двадцатая рыбка в стае несла на себе сосущего ее рачка.

Понемногу дно начало углубляться, затягиваясь зеленоватой мглой. Было уже метров шесть глубины. Я нырнула, чтобы рассмотреть большую темную рыбу. Это был громадный бычок, патриарх среди остальных, тоже не маленьких, лежавших во множестве среди редких кустиков зостеры. У дна было сумрачно. Видимость заметно снизилась, и на расстоянии трех-четырех метров предметы были едва видны. Немного дальше появились очертания странных камней, напоминавших мягкие складки ткани. На них тоже лежали бычки. Складки переходили в ячеистую стену, тянувшуюся до самой поверхности. Это было крыло ставного невода.

Немного дальше в сети торчало странное животное, состоящее из двух хвостов, по хвосту с каждой стороны стенки. Пришлось нырнуть поближе, чтобы понять в чем дело. Бычка, завязшего в сети по брюхо, начал заглатывать с головы другой бычок, чуть побольше. Между ними была ячеистая стенка. Может быть, бычку, заглатывающему своего собрата, удалось бы не только проглотить его, но и пройти таким образом сквозь стену? Это осталось невыясненным. Я так внимательно разглядывала двухвостое животное, что бычок смутился, выплюнул голову жертвы и недовольный ушел на дно. Как ни странно, заглатываемый бычок был живым, очень живым. Он опрометью кинулся на дно, как только я освободила его из сетки. Белая перетяжка вокруг тела за жаберными крышками показывала, где капроновая нить врезалась в кожу.

Плывя от берега вдоль крыла, я повторяла путь рыбы, заходящей в ставник. Время для обследования невода было выбрано неудачно. С момента последней срезки прошло всего несколько часов, рыбы в ставнике было мало. Несколько крупных сарганов быстро плавали вдоль стен. Некоторые из них пробовали проплыть сквозь ячею сети, но удавалось это не всем. Застрявшие сарганы служили доказательством того, что толстый живот иногда очень мешает при бегстве из тюрьмы. Они завязли в сетке как раз в самом широком месте своего змеевидного туловища. Все сарганы были еще полны сил. Они отчаянно извивались, протискиваясь сквозь ячею, и застревали еще больше. Одному, что был поменьше, удалось-таки, ободрав бока, вырваться на свободу.

Кроме сарганов, в ставнике были бычки и несколько мелких скатиков, относившихся к своему плену с полнейшим равнодушием и спокойно лежавших на складках сети, вряд ли даже замечая, что находятся в ловушке.

Прошло уже не менее двух часов, как я вошла в воду. Пора было возвращаться к своему лагерю. По дороге обратно вдоль береговой линии поминутно встречались косячки кефали штук в 10–15. В поле зрения все время мелькали серебристые, толстые тела рыб. Они, видимо, предпочитали держаться у глубины в метр или полтора, медленно переплывая с места на место в поисках корма. Я плыла, не соблюдая даже элементарной осторожности и во всю шлепая ластами по поверхности воды. Передо мной как метлой сметало рыбу. То и дело из зарослей кидались испуганные кефали и бычки. Кефали плыли, как говорится «в полводы», бычки неслись у самого дна, с неожиданной быстротой делая на ходу резкие повороты. Казалось, что вот-вот они заденут за дно толстыми животами.

Я ушла из Татарской бухты с твердым намерением вернуться туда немного попозже, в конце дня, когда в ставник соберется побольше рыбы, однако небольшой дождь и набежавшие облака помешали мне в тот же день вернуться к ставнику.

На другой день опять дул северо-западный ветер, но он начисто вымел небо, и солнце сияло, как летом. Чтобы не перемерзнуть раньше времени, я не заплывала далеко от нашего лагеря, через каждый час выходя погреться на солнце. Кефали опять было очень много. Сама не знаю, как мне удалось подкрасться к трем кефалям, углубившимся в поисках морских червей среди зостеры. Я вцепилась двумя руками в скользкие, тонкие листья и буквально боялась дышать. В метре от меня большая кефаль подковыривала мордой верхний слой песка и с аппетитом шлепала толстыми губами. Другая, поменьше, быстрыми движениями склевывала что-то с поверхности плоского камня. Чуть дальше еще несколько кефалей собрались все головами в одну маленькую прогалину и возились там в свое удовольствие, поднимая в воду золотистую на солнце пыльцу мути.

Тревогу подняла кефаль, обиравшая что-то с камня. Она повернулась в мою сторону и замерла на долю секунды. В следующее мгновение она резко метнулась в сторону. Все остальные, как по сигналу, кинулись вслед за ней. На этот раз я тоже поплыла за ними. Было интересно взглянуть, куда направятся испуганные рыбы. Они так решительно плыли к берегу, что, казалось, вот-вот выйдут на него и спрячутся там от меня среди береговых скал. До этого дело, однако, не дошло. Кефали заплыли на глубину до полуметра, резко повернули вдоль берега и, плывя по мелководью, скрылись из глаз.

Метрах в двухстах от берега, где дно покрыто мельчайшим заиленным песком, а глубина два-три метра, лежали небольшие кучки раздавленных раковин моллюсков-сердцевидок. В каждой кучке была пригоршня ракушек.

Кто-то поедал здесь сердцевидок, давя твердую раковину. Кучки, вероятно, образовались оттого, что рыба набирала в рот несколько штук моллюсков, а потом сразу выплевывала все остатки. Но кто?

Николай высказал предположение, что здесь кормился осетр. На Каспии Николай наблюдал за осетрами, которые поступали именно так: набирали в рот моллюсков, а потом выплевывали дробленые остатки раковины. Впрочем, вопрос остался нерешенным.

Вполне возможно, что моллюсков здесь ела совсем другая рыба, например большой морской кот. Подводные спортсмены могут сами разрешить этот вопрос, если он их интересует. Что же касается морских котов, то их было здесь много, особенно маленьких, в тетрадь величиной. Они лежали на дне, присыпав по обыкновению края плавников песочком, или переплывали с места на место, роясь в песке.

На пути к берегу я встретила пеламидок, небольшой косячок в четыре штуки. Казалось, они не торопились, но спинные плавники были так же плотно прижаты к их спинкам, как и во время охоты, когда они стремглав неслись за ставридой. Рыбки отнеслись ко мне настороженно и близко не подпустили. Дальше опять пошли заросли занихеллии и зостеры. Глубина стала не более метра. Заржавевший кусок железа лежал рядом с лужайкой травы. Митилястеры и балянусы густо облепили поверхность металла. Вероятно, это была отломанная лапа небольшого якоря. Под ней, сбившись тесной кучкой, лежало штук пять или шесть бычков. Места было мало, и поверх всей компании лежал еще бычок, которому не хватило места на грунте. Эта ямка под куском ржавого железа, битком набитая бычками, служила для них таким же убежищем, как и камни, которых здесь было мало.

Чуть дальше, у самого края зарослей травы, прямо под собой я увидела крупную камбалу-глоссу. Она лежала совершенно неподвижно. Нас разделял метр водной толщи. Я просто нагнулась и крепко схватила ее за голову и хвост. Камбала была сантиметров в 35–40. Я стояла по пояс в воде, держа камбалу, как поднос, двумя руками и была в полной растерянности. Что делать с ней дальше? Нести домой, где рыбы и так сколько угодно, и жареной и вареной? Кроме того, меня немного смущало, что камбала так неподвижно лежала у меня в руках. Может быть, она дохлая? Я совсем забыла, что так же вели себя маленькие камбалки на Черном море, и слегка разжала свою судорожную хватку, чтобы посмотреть, двигает ли рыба жабрами. Камбала разрешила все мои сомнения, метнувшись от меня с резвостью, неожиданной в этой плоской рыбе. Она сделала полукруг в толще воды и поскорее залегла где-то с другой стороны травки. На том месте, где она лежала, остался отчетливый отпечаток ее тела. Я искала камбалу некоторое время, но вместо нее нашла другую камбалку, калкана, величиной в ладонь. Он метнулся у меня из-под пальцев и, пустив фонтанчик песка, под его прикрытием спрятался немного дальше.

Мне все больше нравилось здесь, на Казантипе. Правда, все это было больше похоже на мелкий садок с рыбой, чем на величественные подводные пейзажи настоящих морей, но и это мелководье имело свои преимущества. Вода была прогрета солнцем, не слишком мутная, несмотря на сильный ветер, который с этой стороны мыса почти не чувствовался, а рыбы было столько, что радовалось сердце. Некоторое однообразие видов компенсировалось количеством животных.

Крупного калкана я встретила во второй половине дня, когда плыла, чтобы нанести визит рыбе в ставнике. Вот этот уже не дал возможности схватить его руками. Он поднялся со дна метрах в двух от меня темный, округлый, похожий на большое бронзовое блюдо, потемневшее от времени. Левая, слепая сторона рыбы казалась в воде очень белой. Калкан почти скрылся из виду, а белое пятно долго еще мелькало в зеленоватом тумане, становясь все более мутным.

Я подплывала к ставнику. Впереди шла вертлявая стайка серебристой ставриды. Они дошли до крыла, замешкались немного, потом повернули вдоль преградившей им путь сети, направляясь ко входу в невод. Я осталась снаружи, не желая без разрешения рыбаков заплывать в ставник. Кроме того, меня не очень привлекала перспектива ожидания вместе с рыбой утренней срезки, что вполне могло случиться, если бы я запуталась в сети. Через прозрачную стенку мне было и так отлично видно, что делается в ставнике. Там кружила рыба.

Мимо меня проплыли два или три крупных судака, потом появились ставриды, не те, что вошли только что, а более крупные. Мелькнули крупные пеламиды, которые двигались толчками, то замирая на месте, то кидаясь вперед. Вдоль стенки, непрерывно тыкаясь носом в сеть, проследовал крупный хвостокол. Он искал выход из ставника. Как ни странно, рыба не догадывалась вернуться тем же путем, каким она заходила в ловушку. Впрочем, кое-кто догадывался. Я заметила несколько кефалей. Они прошли вдоль крыла, обогнули его и вышли с другой стороны. Получасовое наблюдение за кефалями подтвердило первое наблюдение. Иногда, дойдя до крыла, кефали просто поворачивали назад, иногда заходили даже внутрь невода, но через некоторое время все же выходили из ловушки. Одна или две из них, встретив препятствие, выпрыгнули из воды, но ударились о высоко натянутую сеть и упали назад. Разумеется, какой-то процент кефалей заходит в невод и не успевает выбраться из него до прихода рыбаков (это подтверждает их наличие в уловах), но процент этот совершенно ничтожен по сравнению с громадным количеством кефали в бухте. Для ловли кефали существуют специальные сети.

Меня удивило почти полное отсутствие барабули. Встречались одиночные экземпляры, но не часто. В 1954 году ее было тоже не очень много, особенно по сравнению с 1952 и 1953 годами, когда колхоз добывал ее по 500–600 центнеров за сезон. А в этом году барабуля попадалась в незначительном количестве.

В Русской бухте я плавала в очень неудачную погоду. Судя по мельканию серебристых тел в желто-зеленой воде, полной крошечных частиц взвеси, рыбы там было много. Скорее всего это проходили косячки кефали. Однако случайно встреченные на близком расстоянии довольно крупные рыбы оказались чехонью. Сплющенное с боков тело чехони, покрытое блестящей светлой чешуей, хорошо видно издали даже в мутной воде.

Крупные калканы и скаты несколько раз встречались на илистом грунте метрах в двухстах от берега. Кое-где в зарослях зостеры было много морских коньков, морских игл и, разумеется, бычков. Ближе к песчаной части бухты животных становилось меньше. К своему удивлению, в зарослях морской травы у самых причалов я встретила много зеленушек, которые в 1954 году считались здесь редкими рыбами.

В одно прекрасное утро я отправилась с рыбаками на срезку ставного невода. Байду осторожно провели между гундерами — шестами, на которых крепят ставной невод. Низко согнувшись, почти лежа на борту, рыбаки мерно и неторопливо перебирали полотно сети. Я свесилась с борта, с нетерпением ожидая появления первых рыб. На ячейках сети елочными игрушками висели морские коньки. Вот удивительная рыба… Они сами прицепились хвостами к нитям и давно могли бы уплыть, если бы догадались, что надо разжать хвост.

Однако в их лошадиных головенках не возникала даже такая простая идея. Болтаясь в воздухе, они продолжали цепляться за сетку.

Из темной глубины медленно всплывало полотно невода. Рыбы отходили все ближе к «прижиму», внешнему краю ставника. Потом отступать им стало некуда. Серебряные стрелы сарганов прорезали воду. Плоское темное тело камбалы или ската скользнуло по приподнятой сети и растворилось среди мечущихся теней. Вода закипела от множества бьющихся тел. Прежде всего черпаком выбросили несколько жгучих медуз, потом багром выбрали скатов-хвостоколов. Только избавившись от этого неприятного прилова, рыбаки занялись рыбой. Но вместо того, чтобы пересыпать ее в байду, они, не поднимая сети, начали выбирать руками и выбрасывать в воду за ставник множество мелкой рыбы. Их тела так и мелькали в воздухе. Испуганная рыба, упав в воду, мгновенно исчезала в глубине. Это в основном были молодые судаки.

— Все будете выкидывать или немного оставите? — спросила я рыбака, который, почти лежа на борту, обеими руками кидал в воду мелких судаков.

— Трошки оставим, — засмеялся рыбак. — Пусть еще погуляет, все равно будет наша.

Калканчики и мелкие бычки тоже летели за борт.

Рыбы оказалось центнера полтора. По команде бригадира рыбаки взялись за края сети, и волна рыбы, обдавая нас брызгами воды, слизи и чешуи, хлынула в байду. Пока байда медленно шла к приемному пункту, рыбу рассортировали по ящикам. В улове преобладали крупные бычки. Кроме них, было сотни полторы мелкой ставриды, с десяток крупных судаков, штук пять кефалей, один крупный темный горбыль, пяток пеламид и столько же ласкирей (совсем небольших), с десяток сарганов и несколько камбал.

Недостаток времени не дал мне возможности более детально ознакомиться с подводным миром Азовского моря. Но, судя по тем районам, в которых мне пришлось побывать, Азовское море представляет большой интерес для спортсменов-охотников и для тех, кого интересуют наблюдения за поведением рыб. Можно так же сказать с уверенностью, что подводные спортсмены, ищущие красивые и романтические пейзажи, кристальную воду и большие глубины — на Азовском море их не найдут.

Если выйти на байде или небольшом рыболовецком судне подальше от берега, возможно, там найдется много интересных объектов для охоты или наблюдений. Незначительная глубина моря дает возможность почти в любой его точке достигать дна без аквалангов с одной только маской и трубкой. Вероятно, каждому подводному спортсмену было бы интересно посмотреть на то, как кормятся осетры и севрюги, проходят стаи кефали и крупные калканы лежат на дне.

Продолжительные штили, которые иногда затягиваются на много дней, могут в значительной степени содействовать увеличению прозрачности воды. Правда, колоссальное количество мельчайших живых организмов, фито — и зоопланктона, насыщающее воду в течение весенних и летних месяцев, не дает воде возможности приобрести прозрачность, равную прозрачности воды Черного моря. Но с этим приходится мириться, тем более что без этих живых организмов не было бы сказочных рыбных богатств Азовского моря.

Если избегать районов, где крупные реки выносят в море большое количество взвеси, всегда можно найти такие места, где будет много рыбы и достаточно прозрачная вода, чтобы ее видеть. Южные берега Азовского моря в этом отношении наиболее подходящи.

Нам не удалось поплавать в районе мыса Китень (между Казантипом и Арабатской стрелкой), необследованным осталось побережье Керченского полуострова от Казантипа до пролива. Никто из моих друзей подводных спортсменов еще не плавал там, и кто знает, может быть, именно в этих местах их ждут необыкновенные встречи под водой.