Онлайн чтение книги Волонтер девяносто второго года
XXXVI. STERNUM STET UT AMOR

Дорога из Сент-Мену в Шалон долгая. Девять бесконечных льё по белым как мел равнинам, под раскаленным небом, под слепящими отблесками солнца на стволах ружей и лезвиях кос.

Королевская семья, изнуренная, измученная, сломленная усталостью, прибыла в Шалон в десять часов вечера.

Половина из тех, кто вместе с нами вышел из Варенна, осталась лежать на обочинах дороги, не в силах идти дальше. Но все-таки эскорт, пришедший в Шалон, был не меньше того, что отправился из Сент-Мену. Он пополнялся национальными гвардейцами из деревень, разбросанных на четыре льё по обеим сторонам дороги.

Местные власти во главе с мэром ждали пленников у ворот Дофины. У меня невольно вырвалось слово «пленники»: королевская семья действительно попала в плен. Какое странное совпадение! Эти ворота представляли собой триумфальную арку, воздвигнутую в честь г-жи дофины — по случаю первого приезда Марии Антуанетты во Францию. На арке еще сохранилась надпись: «Sternum stet ut amor» («Да пребудет она вечно, как наша любовь»).

Триумфальная арка стояла прочно, но любовь была сильно поколеблена.

И все-таки в Шалоне настроение людей изменилось. Патриотическая суровость смягчилась; древний город — на равнинах вокруг него закатилась звезда Аттилы, — который и теперь, за неимением прочей торговли, продает только шампанское, что начали вырабатывать недавно, населяли дворяне, рантье, монархически настроенные буржуа. Для этого провинциального аристократического мирка видеть несчастного короля в подобном положении было безутешным горем.

Все знали, что короля везут обратно в Париж: ему приготовили роскошный ужин.

Как и в Варение, король и королева пригласили на ужин гостей, и их представляли королевской чете; местные дамы явились с огромными букетами, засыпав королеву цветами.

Решили, что в путь двинутся завтра, хорошо отдохнув, ведь их так славно приняли в Шалоне.

Хорошо отдохнуть означало выслушать мессу, отобедать — в те времена еще обедали в полдень — и отправиться в дорогу, когда спадет дневная жара. Мессу должен был служить г-н Шарлье, конституционный священник собора Богоматери в Шалоне.

В десять часов король отправился на мессу вместе с королевой и всем семейством; но, едва началась служба, послышался громкий шум. Это национальные гвардейцы из Реймса требовали, чтобы король выехал немедленно. Любая задержка казалась ловушкой этим людям: научившись не доверять королю, они уже не верили никому. Несколько национальных гвардейцев, более ожесточенных, чем другие, вломились в часовню, смяв стоявшую у двери охрану.

Королю и королеве посоветовали выйти на балкон. Они предстали перед народом; но вид королевской четы не столько успокоил людей, сколько еще больше усилил раздражение. Толпа громкими криками требовала отъезда короля; из каретных сараев выкатили экипажи, из конюшен вывели лошадей и начали запрягать их.

Король опять вышел на балкон и произнес такие слова:

— Поскольку меня принуждают к этому, я поеду. Хотя это обещание представляло собой протест, народ оно удовлетворило. Ровно в одиннадцать часов королевское семейство снова село в карету, и мы двинулись дальше. Стояла удушающая жара; мы шли в клубах меловой пыли — от нее першило в горле. Мне был известен источник поблизости от дороги. Я пил из него, когда ходил на праздник Федерации. Подойдя к карете, я почтительно спросил королеву:

— Ваше величество, не желаете ли свежей воды? Здесь рядом есть чудесный источник.

— Благодарю вас, не хочу, — ответила королева.

— О нет, мама, я очень хочу пить! — воскликнул дофин.

— Тогда принесите воды не мне, а моим детям, — сказала королева. Госпожа де Турзель протянула мне серебряный стакан.

— О сударь, принесите, пожалуйста, и для меня, — попросила мадам Елизавета.

И она подала мне второй стакан.

Спустя шестьдесят лет я все еще вижу лицо этой ангельской женщины, все еще слышу ее прелестный голос, делавший любую ее просьбу столь же неотразимой, как приказ.

Я поставил ружье у дерева при дороге, сбегал к источнику и вернулся с двумя стаканами так быстро, как только мог, чтобы вода не потеряла свежести.

Дофин разделил свой стакан воды с принцессой, своей сестрой. Мадам Елизавета (она предложила свой королеве, но та отказалась) выпила воду до дна.

— О, какая вкусная вода! — воскликнул дофин. — Почему мы не пьем воду всегда?

— Чтобы она казалась еще вкуснее, когда мы ее пьем, — объяснил король.

— Мой сын благодарит вас, сударь, — сказала королева.

— И я тоже, — сказала мадам Елизавета, кротко улыбаясь.

Я взял ружье, которое захватил с собой один из моих товарищей.

— Я видела, как вы бежали за господином Ан де Дампьером, — обратилась ко мне королева. — Зачем?

— Чтобы спасти его, ваше величество, если бы это было возможно.

— Значит, вы разделяете убеждения г-на Ан де Дампьера? — спросила королева.

— Я уважаю ту преданность, какую он питал к вашим величествам.

— Вам, молодой человек, не кажется, что в сказанном вами чувствуется некая недоговоренность? — спросил король.

— Кажется, государь, — ответил я.

— Ну и ну! — воскликнул он.

Потом, обратившись к королеве, заметил:

— Удивительно! Они испортили всех, даже детей!

— Посмотрите, папа! — воскликнул дофин. — Он держит такое красивое ружье!

Он, то есть я. Было очевидно, что я мог быть сударем для королевы и мадам Елизаветы, но для дофина останусь безликим он.

Король машинально взглянул на ружье.

— Ружье, в самом деле, версальской мануфактуры, — заметил он. — Как попало к вам это оружие?

— Это подарок монсеньера герцога Энгиенского, государь.

— Ах да, где-то здесь угодья семьи Конде, — сказал король, — в департаменте Мёз, как они говорили.

Потом, повернувшись ко мне, он спросил:

— Вы служили у принцев?

— Простите, государь, разве обязательно служить у принца, чтобы получить от него подарок? — с улыбкой спросил я.

Королева переглянулась с королем.

— Странно… — заметила она.

Я отступил на шаг. Король моргнул и снова подозвал меня, но, не зная, как меня называть, спросил:

— Значит, мой юный друг, вы утверждаете, будто ружье вам подарил герцог Энгиенский?

— Да, государь.

Понимая, что король желает узнать, по какому случаю мне было пожаловано ружье, я объяснил:

— Я племянник старого лесника из Аргоннского леса, папаши Дешарма. Господин принц де Конде и господин герцог Энгиенский часто охотились в этом лесу… Господин герцог Энгиенский милостиво относился ко мне и подарил это ружье…

На мгновение король задумался.

— Ваш дядя еще жив?

— Нет, государь, умер.

— Почему же вы не подали прошение о том, чтобы занять его место?

— Потому что лесники носят ливреи, государь, а я свободный человек.

— Даже детей!.. — прошептал король и откинулся на заднее сиденье кареты.

Я не знаю, пожелал бы Людовик XVI еще раз поговорить со мной, но в эту минуту кортеж остановился. В голове колонны явно произошло что-то чрезвычайное.

Мы находились в Пор-а-Бенсоне. Посреди шумных возгласов можно было различить слова:

— Комиссары! Комиссары!

Тут прискакал верховой и остановился перед дверцей кареты именно в тот момент, когда король высунулся из окошка, чтобы осведомиться, чем вызвана остановка.

— Государь, прибыли три депутата Национального собрания, — ответил верховой. — Они приехали, чтобы контролировать возвращение вашего величества и обеспечивать вашу безопасность.

— Ах, вот оно что! — воскликнул король. — Но можно ли узнать фамилии этих господ?

— Государь, это граждане Латур-Мобур, Барнав и Петион. Три депутата представляли три течения в Национальном собрании: Латур-Мобур был роялист, Барнав — конституционалист, Петион — республиканец.

Толпа почтительно расступилась; трое мужчин подошли к королевской карете, остановились у дверцы и поздоровались с королем, который ответил на их приветствие.

Один из них — это был гражданин Петион — держал в руке какую-то бумагу — декрет Национального собрания. Он прочел его вслух. В этом декрете они назначались комиссарами; им предписывалось выехать навстречу королю и вменялось в обязанность обеспечивать не только безопасность короля и королевской семьи, но и следить за тем, чтобы монархии, олицетворяемой Людовиком XVI и Марией Антуанеттой, оказывалось должное почтение.

Король был знаком с г-ном Латур-Мобуром и знал, что тот роялист. Когда речь зашла о том, что два комиссара сядут в королевскую карету, Людовик XVI, естественно, пожелал, чтобы одним из них оказался г-н Латур-Мобур. Королева тоже изъявила подобное желание, но г-н Латур-Мобур вполголоса ответил:

— Я принял сию печальную миссию, что позволяет мне быть рядом с вашим величеством, лишь в надежде оказаться полезным королю. Поэтому ваше величество может рассчитывать на меня, преданного вам до глубины души. Иначе обстоит дело с Барнавом, пользующимся в Национальном собрании огромным влиянием. Барнав тщеславен, как всякий адвокат, и его тщеславию польстит, если он поедет в королевской карете; вот почему важно, чтобы так и было, а королева получила возможность поближе с ним познакомиться. Поэтому я умоляю ваше величество почесть за благо, если я уступлю ему свое место.

Мария Антуанетта утвердительно кивнула: она намеревалась снова стать женщиной и обольстить Барнава так же, как пленила Мирабо. Барнав, конечно, не Мирабо, но все-таки забавная находка.

Странно, но именно королю больше всего претило ехать с Барнавом в одном экипаже. Этот мелкий адвокат из Дофине, с лицом бретёра и вздернутым носом, был ему крайне неприятен, как и розовощекий Петион, преисполненный сознанием собственной значительности.

Итак, Барнав и Петион расположились в королевской карете. Госпожа де Турзель вышла и села вместе с г-ном Латур-Мобуром в экипаж горничных.

Петион сразу же обнаружил меру своей воспитанности. Он заявил, что ему как представителю Национального собрания полагается место на заднем сиденье. Король и королева подали знак мадам Елизавете, и та пересела на переднее.

Пассажиры королевской кареты расселись в таком порядке: на заднем — король, Петион, королева; напротив короля — мадам Елизавета, напротив Петиона — принцесса и дофин, напротив королевы — колено в колено — Барнав.

На первый взгляд Барнав показался королеве черствым, холодным и злым. Барнав мечтал стать в Национальном собрании наследником Мирабо и уже почти достиг этого; но он хотел получить наследство полностью: Мария Антуанетта была его частью. Разве в Сен-Клу королева не назначила свидание Мирабо? Почему бы Барнаву не добиться подобной милости?

К тому же прошел слух, что одним из трех дворян, сидевших на козлах берлины, был г-н Ферзен; правда это была или нет, но г-н Ферзен слыл в обществе любовником королевы. Странно, но теперь, когда я поведал о претензиях Барнава, все стало понятно: Барнав ревновал Марию Антуанетту к г-ну Ферзену.

Своим восхитительным инстинктом женщины королева через четверть часа это угадала. Она нашла способ назвать имена трех телохранителей: г-на де Мальдена, г-на де Валори и г-на де Мустье.

Ферзена среди них не было. Барнав вздохнул, улыбнулся, стал необычайно любезен.