Онлайн чтение книги Возлюби ближнего своего
7

Керну и Рут удалось незаметно перейти границу и добраться до вокзала в Беллегарде. Вечером они приехали в Париж и остановились у здания вокзала, не зная, куда им идти.

– Выше голову, Рут, – сказал Керн. – Сейчас мы отправимся в какой-нибудь неприметный отель. Сегодня уже поздно предпринимать что-либо. А завтра будет видно.

Рут кивнула. Проведя ночь в дороге, она чувствовала себя очень усталой.

В одном из переулков они заметили освещенную красным светом стеклянную вывеску: «Отель Гавана». Керн вошел в отель и поинтересовался, сколько стоит комната.

– На всю ночь? – спросил портье.

– Да, конечно, – удивленно ответил Керн.

– Двадцать пять франков.

– За двоих?

– Да, конечно! – Теперь пришла очередь удивляться портье.

Керн вышел на улицу и позвал Рут. Портье бросил на обоих быстрый взгляд и придвинул Керну формуляр. Заметив нерешительность Керна, он улыбнулся и сказал:

– Не обязательно во всем соблюдать точность.

Керн облегченно вздохнул и написал, что его зовут Людвиг Оппенгейм.

– Этого достаточно, – сказал портье. – С вас двадцать пять франков.

Керн расплатился, и юноша повел их наверх. Комнатка была маленькой, чистенькой и даже прилично обставленной: большая удобная кровать, два умывальника и кресло. Шкафа не было.

– Обойдемся и без шкафа, – заметил Керн. Потом он подошел к окну и выглянул. Обернувшись к Рут, он сказал: – Ну, вот мы и в Париже, Рут!

– Да, в Париже, – ответила она и с улыбкой посмотрела на Керна. – Как у нас это быстро получилось.

– Формальностей мы можем здесь не бояться. Ты слышала, как я говорил по-французски? И я понял все, что сказал портье.

– Ты был великолепен! – ответила Рут. – Я бы и рта не решилась раскрыть.

– А ведь ты говоришь по-французски лучше меня. Просто я понахальнее – вот и все! Ну, а сейчас мы отправимся ужинать. Город кажется человеку чужим, пока он в нем не поест и не выпьет.

Они зашли в маленький, но ярко освещенный бистро, находившийся неподалеку от отеля. Сверкали зеркала, пахло опилками и анисовкой. За шесть франков они получили ужин и к нему – полный графин красного вина. Вино было дешевое, но вкусное. Почти целый день они ничего не ели, и вино быстро ударило им в голову. Оба почувствовали, что очень устали, и вскоре вернулись в отель.

В вестибюле рядом с портье стояли миловидная девушка с накрашенными губами в меховой шубке и подвыпивший мужчина. Они беседовали с портье. Девушка бросила на Рут презрительный взгляд. Мужчина курил сигарету. Он не соизволил посторониться, когда Керн попросил ключи от комнаты.

– Судя по всему, отель довольно элегантный, – сказал Керн, когда они поднимались по лестнице. – Ты видела меховую шубку?

– Видела, Людвиг. – Рут улыбнулась. – Но она ведь не из натурального меха. Из искусственного. И стоит не больше кроличьей или хорошего драпового пальто.

– Я думал, что это норка. Или что-нибудь очень дорогое.

Керн зажег свет в номере. Рут бросила пальто и сумочку прямо на пол, обняла Керна и прижалась лицом к его лицу.

– Как я устала… Я счастлива, немножко боюсь, но больше всего я устала. Помоги мне раздеться и уложи меня в кровать.

– Хорошо.

Через какое-то время они уже лежали рядом в темноте. Рут положила свою голову на плечо Керна, тяжело вздохнула и почти сразу же уснула. Как ребенок. Некоторое время Керн еще лежал, прислушиваясь к ее дыханию, а потом заснул и он.

Что-то заставило его проснуться. Он быстро приподнялся на кровати и прислушался. Откуда-то доносился шум. Сердце Керна учащенно забилось. Он подумал, что в отель нагрянула полиция. Быстро спрыгнув с кровати, он подбежал к двери, приоткрыл ее и осторожно выглянул. Внизу, в отеле, кто-то громко кричал, ему отвечал озлобленный женский голос. Через некоторое время наверх поднялся портье.

– Что случилось? – спросил Керн в дверную щель.

Тот посмотрел на него с вялым удивлением.

– Ничего. Просто какой-то пьяный не хотел рассчитываться.

– И больше ничего?

– А что еще может быть? Но такое бывает… Вам что, больше нечем заняться?

Он открыл дверь в соседнюю комнату и впустил туда мужчину и женщину, шедших вслед за ним. У мужчины были черные как смоль усы, женщина была блондинкой и довольно полной. Керн прикрыл дверь и ощупью стал осторожно пробираться обратно к кровати. Он натолкнулся на нее неожиданно и, ища опоры, ощутил под своей рукой грудь Рут. «Так же, как в Праге», – подумал он и почувствовал жар в своей груди. В тот же момент Рут вздрогнула, приподнялась на локтях и спросила испуганным шепотом:

– Что… Что случилось? О, боже ты мой!

Потом она замолчала, и в темноте снова послышалось ее ровное дыхание.

– Это только я, Рут, – ответил Керн, укладываясь в кровать. – Я тебя напугал?

– Ах, это ты! – сказала она и снова опустилась на подушку.

Она опять быстро заснула, положив разгоряченное лицо на плечо Керна. «Они и тебя превратили в нервную развалину, – подумал тот с горечью. – Тогда, в Праге, ты только спросила: „Кто здесь?“, а теперь ты уже дрожишь и боишься…»

– Раздевайся донага! – раздался внезапно из соседней комнаты сочный мужской голос. – Мне страшно нравится твой толстый зад.

Женщина засмеялась.

– В таком случае у меня есть что предложить тебе…

Керн прислушался. Теперь он понял, куда они попали. Это был отель, в который забегали на часок. Он осторожно посмотрел на Рут. Судя по всему, она ничего не слышала.

– Рут, – сказал он почти беззвучно. – Рут, моя любимая, маленькая и усталая козочка. Спи спокойно, спи и не просыпайся. То, что происходит сейчас в соседней комнате, не имеет к нам никакого отношения. Я люблю тебя, ты любишь меня, и мы одни…

– Черт бы тебя побрал! – Сквозь тонкую перегородку раздался звук шлепка. – Вот это класс, черт возьми! Как камень!

– Какая же ты все-таки свинья! – взвыла женщина. – Настоящая свинья!

– Угу… Ты что, думаешь, я – из картона?

– Нас здесь нет, – прошептал Керн. – Нас здесь с тобой нет, Рут. Сейчас мы находимся на лужайке, под солнцем, а вокруг нас цветут ромашки и полевой мак. Мы слышим крики кукушки, а над твоим лицом порхают пестрые бабочки…

– Повернись! И не выключай света… – раздался сдавленный мужской голос из соседней комнаты.

– А что ты собираешься делать?.. Ах, вот что?! – Женщина чуть не задохнулась от смеха.

– Мы живем в маленьком домике в деревне, – продолжал Керн. – Сейчас вечер, мы только что поели простокваши со свежим хлебом. Сумерки ласкают наши лица, вокруг тишина и покой, мы спокойны и знаем, что любим друг друга…

Из соседней комнаты послышались шум, треск и вскрики.

– Я уткнулся головой в твои колени, а руки твои перебирают мои волосы. Ты никого не боишься, у тебя есть паспорт, и все полицейские здороваются с нами. Вокруг – тишина, мы ждем ночи, мы спокойны и знаем, что любим друг друга…

В коридоре послышались шаги. В двери комнаты с противоположной стороны, где до сих пор было тихо, щелкнул ключ.

– Спасибо, – послышался голос портье. – Большое спасибо.

– А что ты мне подаришь, дорогой? – спросил через какое-то время женский скучающий голос.

– Много я тебе дать не смогу, – ответил мужчина. – Как ты смотришь на пятьдесят?

– Ты с ума сошел! Меньше чем за сто я не расстегну ни одной пуговицы!

– Но, крошка… – Голос перешел в гортанный шепот.

– У нас сейчас каникулы и мы отдыхаем на озере, – тихо и настойчиво продолжал Керн. – Ты только что выкупалась и заснула на горячем песке. Море отливает синевой, а на горизонте виднеется белый парус. Кричат чайки и слышится дыхание ветра…

В стену что-то стукнуло. Рут вздрогнула.

– Что это? – спросила она в полусне.

– Ничего, ничего, спи спокойно, Рут.

– Ты здесь, да?

– Я все время здесь… И я люблю тебя.

– Да, да, люби… – В следующее мгновение она снова уснула.

– Ты со мной, а я рядом с тобой, и вся эта грязь, вся эта грязь, по которой они гоняют нас, не сможет к нам прилипнуть, – прошептал Керн. – Мы

– одни, мы молоды, и сон наш чист. Спи спокойно, Рут, моя любимая…

Керн вышел из комитета помощи беженцам. Другого ответа он и не ожидал там услышать. О том, чтобы получить вид на жительство, нечего было и думать. На материальную поддержку можно было надеяться только в крайнем случае. Работать вообще было запрещено, даже если у тебя и был вид на жительство. Тем не менее Керн не особенно огорчился. Такая картина – во всех странах, однако тысячи эмигрантов, которые по всем законам должны были умереть с голода, продолжали существовать.

Какое-то время Керн постоял в вестибюле. В помещении было очень много людей. Керн внимательно рассматривал их, всех по очереди. А потом подошел к мужчине, который сидел немного в сторонке и производил впечатление человека спокойного и рассудительного.

– Извините, – сказал Керн. – Но мне хотелось бы у вас спросить кое о чем. Вы не можете мне сказать, где я бы мог ночевать нелегальным путем? Я только вчера приехал в Париж.

– У вас есть деньги? – спросил человек, нисколько не удивившись вопросу Керна.

– Немного.

– Вы можете платить за комнату шесть франков в день?

– Сейчас – да.

– В таком случае отправляйтесь в отель «Верден», что на улице Тюренн. Хозяйке скажете, что вас прислал я. Моя фамилия Классман. Доктор Классман,

– добавил мужчина с угрюмой усмешкой.

– А «Верден» надежен в отношении полиции?

– Надежного нет ничего. Там заполняют формуляр, не проставляя даты; эти формуляры должны сдаваться в полицию. Если нагрянет полиция, надо сказать, что вы прибыли только сегодня, поскольку хозяйка должна сдавать формуляры на следующий день, понимаете? Самое главное – не попасться им прямо в лапы. А для этого там имеется чудесный подземный ход. Вы его увидите. «Верден» – это не отель, а нечто, будто бы предназначенное для эмигрантов и созданное полвека назад по мудрому предвидению бога. Вы уже прочли газету?

– Да.

– Тогда отдайте ее мне, и мы будем квиты.

– Пожалуйста. И большое спасибо за совет.

Керн зашел за Рут, которая ждала его в кафе на ближайшем углу. Перед ней на столе лежали план города и грамматика французского языка.

– Вот, – сказала она. – Пока ты бегал, я купила это в книжном магазине. Дешево. У букиниста. Я думаю, что только эти две вещи нам и нужны для того, чтобы завоевать Париж.

– Согласен! Сейчас мы их и используем. Давай посмотрим по карте, где находится улица Тюренн.

Отель «Верден» оказался старым, полуразрушившимся домом с выщербленной штукатуркой. За маленькой входной дверью находилось бюро, в котором сидела хозяйка – худощавая женщина, одетая в черное. Керн, запинаясь, изложил ей по-французски свою просьбу. Хозяйка смерила обоих сверху донизу своими блестящими черными птичьими глазками.

– С питанием или без питания? – спросила она.

– А сколько будет стоить с питанием?

– Двадцать франков с человека. Питание трехразовое. Завтрак – у себя в комнате, остальное – в столовой.

– Я думаю, что на первый день мы возьмем с питанием, – сказал Керн по-немецки, обращаясь к Рут. – Потом мы всегда сможем переиграть. Сейчас самое важное для нас – найти где-нибудь прибежище.

Рут кивнула.

– Пока с питанием, – сказал Керн хозяйке. – А разница в оплате будет, если мы возьмем одну комнату?

Та покачала головой.

– Остались смежные комнаты. У вас будут номера 141 и 142. – Она бросила на стол два ключа. – Платить за день вперед.

– Хорошо. – Керн заполнил формуляр, не проставив в нем даты. Затем заплатил, взял ключи с привешенными к ним деревянными бирками, на которых были выжжены номера комнат.

Комнаты находились рядом – маленькие узкие клетушки с окнами, выходящими во двор. В каждой из них стояло только по одной кровати. Комнаты в отеле «Гавана» казались настоящими хоромами по сравнению с этими.

Керн огляделся.

– Настоящие клоповники для эмигрантов, – наконец сказал он. – Печальные, но уютные. Но они на большее и не претендуют, не так ли?

– А я нахожу их великолепными, – ответила Рут. – У каждого из нас будет комната и кровать. Вспомни, как было в Праге! Там в каждой комнате жили по три-четыре человека.

– Да, ты права. Я совсем забыл об этом. Зато я вспомнил квартиру семьи Нойман в Цюрихе.

Рут рассмеялась.

– А я – о сарае, где мы спали, промокшие до нитки.

– Твои мысли умнее моих. Но ты, наверное, понимал ешь, почему я об этом вспомнил?

– Да, – ответила Рут, – понимаю. Но это все не так, и ты оскорбляешь меня этим. Мы купим немного шелковистой бумаги и сделаем из нее прекрасные абажуры. Вот за этим столом мы будем заниматься французским языком и любоваться кусочком неба над крышами. Мы будем спать и встречать рассветы на этих кроватях, лучших в мире. Мы будем стоять у окна и любоваться этим грязным двором, полным романтики, так как двор этот – парижский двор!

– Хорошо, – согласился Керн. – Ну, а сейчас пойдем в столовую. Там нас накормят французским обедом. Он тоже наверняка лучший в мире.

Столовая отеля «Верден» размещалась в подвальном помещении, и постояльцы называли ее «катакомбой». Чтобы добраться до нее, нужно было пройти длинный и извилистый путь: по каким-то лестницам, переходам и странным, уже десятилетиями пустующим комнатам, в которых воздух был неподвижен, как вода в заросшем пруду.

Столовая оказалась довольно большой: она одновременно была и столовой отеля «Интернасьональ», который принадлежал сестре хозяйки отеля «Верден».

Эта общая столовая стала магнитом обоих полуразвалившихся отелей. Для эмигрантов она означала то же самое, что и катакомбы древнего Рима для христиан. Если полиция появлялась в отеле «Интернасьональ», все убегали через столовую в отель «Верден», и наоборот. Такая общая столовая была спасением для всех.

На мгновение Керн и Рут остановились перед дверью в нерешительности. Дело было днем, но столовая, не имеющая окон, была освещена. Электрический свет в этот час казался тусклым и каким-то неуместным – казалось, что здесь еще господствует вчерашний вечер.

– Да ведь это же Марилл! – внезапно воскликнул Керн.

– Где?

– Вон на той стороне, неподалеку от лампы! Чудесно! Теперь мы не будем чувствовать себя такими одинокими в Париже.

Марилл в свою очередь тоже их увидел. Минуту он недоверчиво поправлял свои очки, потом поднялся, подошел к ним и пожал им руки.

– Что я вижу! Ребятки – в Париже! Как же вы обнаружили этот старый «Верден»?

– Нам о нем рассказал доктор Классман.

– Ах, Классман! Ну, хорошо, что вы здесь. «Верден» отличный отель. Вы – с содержанием?

– Да. Но только на один день.

– Правильно. Завтра измените условия. Платите только за комнату, а остальное покупайте. Будет намного дешевле. Изредка питайтесь и здесь, чтобы не обижать хозяйку… И вы правильно сделали, что смылись из Вены. Там сейчас происходит что-то непонятное…

– Ну, а здесь?

– Здесь, мой мальчик?.. Австрия, Чехословакия, Швейцария были для эмигрантов полем для маневренной войны, а в Париже – война позиционная. Передний край. Каждая волна эмигрантов докатывается сюда. Видите на той стороне мужчину с густыми черными волосами? Это итальянец. А рядом с ним, с бородой? Это русский. Через два места от них – испанец. Еще через два – поляк и двое армян. Рядом с ними – четыре немца. Париж для всех – последняя надежда и спасение. – Он взглянул на часы. – Пойдемте, ребятки! Сейчас около двух. Если хотите пообедать, сейчас как раз время. Французы – пунктуальный народ в отношении еды. После двух вы ничего не получите.

Они сели за столик Марилла.

– Если вы будете столоваться здесь, то порекомендую вам вон ту полную официантку, – сказал он. – Ее зовут Ивонна, она родом из Эльзаса. Не знаю, как ей удается, но у нее порции всегда больше.

Ивонна поставила перед ними по тарелке супа и улыбнулась.

– У вас есть деньги, ребятки? – спросил Марилл.

– Недели на две хватит, – ответил Керн.

Марилл кивнул.

– Это хорошо. Вы уже обдумали, чем будете заниматься?

– Пока нет. Мы только вчера приехали. А на что вообще здесь люди живут?

– Дельный вопрос, Керн. Начнем с меня. Я живу на статьи, которые пишу для нескольких эмигрантских листков. Люди их покупают, поскольку я когда-то был депутатом рейхстага. У всех русских имеются нансеновские паспорта и разрешение на работу. Они были первым потоком эмигрантов. С тех пор прошло двадцать лет. Они работают официантами, поварами, массажистами, портье, сапожниками, шоферами и так далее. Итальянцы тоже большей частью устроились – они были вторым потоком. У нас, немцев, кое у кого есть паспорта, срок которых еще не истек, но разрешение на работу – только у очень немногих. Кое у кого еще есть деньги, которые расходуются с большой осторожностью. Но у большинства денег уже нет. Они нелегально работают за одно лишь питание и несколько франков и продают все, что еще могут продать. Вон тот адвокат делает переводы и печатает на машинке. Молодой человек, что рядом с ним, ловит немцев с деньгами и отводит их в ночной клуб. За это получает комиссионные от клуба. Актриса напротив него гадает и занимается астрологией. Некоторые преподают язык. Другие стали учителями физкультуры. Несколько человек ходят по утрам на рынок и перетаскивают там корзины. Часть людей живет только на помощь комитета. Одни торгуют, другие просят милостыню… А некоторые вообще уходят и не возвращаются. Вы уже были в комитете?

– Был, – ответил Керн. – Сегодня утром.

– Ничего не получили?

– Ничего.

– Не огорчайтесь. Вам нужно будет пойти еще раз. Рут должна сходить в еврейский отдел, вы – в смешанный. Я отношусь к арийскому. – Марилл рассмеялся. – Как видите, у нищеты тоже существует своя бюрократия. Вы встали на учет?

– Еще нет.

– Сделайте это завтра же. Классман вам поможет. Он специалист по этой части. Для Рут он даже может попытаться получить временное разрешение. У нее же есть паспорт.

– Паспорт-то у нее есть, – ответил Керн, – но срок его истек, и она вынуждена была границу перейти нелегально.

– Ничего не значит. Паспорт есть паспорт. Ценится на вес золота. Классман вам все объяснит.

Ивонна поставила на стол картофель и тарелку с тремя кусками телятины. Керн улыбнулся ей. Ее лицо расплылось в ответной улыбке.

– Большое спасибо, Ивонна, – поблагодарила ее Рут.

Улыбка Ивонны стала еще шире, и она ушла, покачивая бедрами.

– Как было бы хорошо, если бы Рут получила временное разрешение, – мечтательно сказал Керн. – В Швейцарии она уже получала разрешение на три дня.

– Вы забросили химию, Рут? – спросил Марилл.

– Да… То есть и да, и нет. В настоящее время – да.

Марилл кивнул.

– Правильно. – Он показал на молодого человека у окна, перед которым лежала книга. – Вон тот юноша уже два года работает посудомойкой в ночном клубе. Раньше был студентом. В Германии. Две недели назад он получил степень доктора по французской филологии, а недавно узнал, что его здесь не примут на работу. Теперь он изучает английский, чтобы стать специалистом по английскому языку и уехать в Южную Америку. Здесь такое бывает. Вас это утешает?

– Конечно.

– А вас, Керн?

– Меня все утешает. Какая здесь полиция?

– Довольно вялая. Но все равно нужно быть начеку. Правда, здесь не так строго, как в Швейцарии.

– Вот это меня действительно утешает! – ответил Керн.

На следующее утро Керн отправился с Классманом в комитет помощи беженцам, чтобы встать на учет. Оттуда они направились к префектуре.

– Нет никакого смысла заявлять о себе в полицию, – сказал Классман. – Вас просто вышлют. Но вам будет полезно взглянуть, что там творится. Это неопасно. Полиция, церкви и музеи – самые безопасные места для эмигрантов.

– Правильно, – согласился Керн. – Правда, до музеев я еще не додумался.

Префектура занимала целый комплекс зданий, внутри которых находился большой двор. Керн и Классман миновали несколько ворот и дверей и очутились наконец в большом зале, похожем на зал ожидания при вокзале. Вдоль стен тянулся ряд окошечек, за которыми сидели служащие. В центре зала стояли скамейки без спинок. К каждому окошечку тянулись длинные очереди.

– Это – зал для избранных. Почти рай, – пояснил Классман. – Вы видите здесь людей, у которых есть разрешение и которым должны его продлить.

Тем не менее в зале царила атмосфера озабоченности и беспокойства. Она действовала угнетающе.

– И это вы называете раем? – спросил Керн.

– Да, несомненно. Вот, взгляните!

Классман показал на женщину, которая только что отошла от окошечка. Она не могла оторвать взгляда от своего разрешения с печатью, которое только что возвратил ей чиновник. Глаза ее блестели от радости. Она подбежала к группе ожидающих.

– На четыре недели! – выкрикнула она каким-то сдавленным голосом. – Продлили на четыре недели!

Классман обменялся взглядом с Керном.

– Вот видите: четыре недели! На сегодняшний день четыре недели равнозначны целой жизни. Согласны?

Керн кивнул.

Теперь перед окошечком стоял старик.

– Что же мне делать? – растерянно спрашивал он.

Чиновник что-то быстро ответил ему по-французски. Керн не смог разобрать слов. Старик выслушал чиновника и повторил:

– Да, ну а что же мне делать?

Чиновник повторил ему свое объяснение.

– Следующий! – сказал он затем и взял бумаги, которые протянул ему следующий прямо через голову старика.

Тот повернул голову.

– Я же еще не умер, – произнес он. – Но что мне делать, я не знаю. Что делать? Куда идти? – спросил он чиновника.

Чиновник опять что-то быстро ответил ему и занялся бумагами другого. Старик продолжал стоять у окошечка, держась за деревянный выступ, словно утопающий за спасительное бревно.

– Что мне делать, если вы не продлите мне разрешение? – спросил он.

Чиновник больше не обращал на него внимания. Старик повернулся к людям, стоявшим позади него.

– Что же мне теперь делать?

В ответ он увидел только взгляды озабоченных, затравленных и словно окаменевших людей. Никто ему не ответил, но никто и не гнал его. Бумаги подавались в окошечко прямо через его голову, с величайшей осторожностью, чтобы его не задеть.

Старик снова повернулся к чиновнику.

– Ведь кто-то должен мне сказать, что мне теперь делать! – повторил он тихо. И он продолжал нашептывать эту фразу, испуганно глядя на чиновника и наклонив немного голову вперед, чтобы дать место рукам.

Потом он замолк и внезапно, будто все силы оставили его, опустил руки, которыми он держался за выступ. Теперь эти руки, со вздувшимися венами, неестественно висели вдоль его тела – длинные и беспомощные, словно два каната, прикрепленные к плечам, а опущенный взгляд, казалось, ничего больше не замечал. И пока он здесь стоял – совершенно потерянный, – Керн заметил, как в ужасе окаменело другое лицо. Лицо другого человека, стоявшего у окошечка. Потом Керн увидел, что тот, другой, тоже что-то сбивчиво объяснял – а в итоге опять это страшное оцепенение, этот слепой уход в самого себя в поисках какого-либо спасения.

– И это вы называете раем? – повторил Керн.

– Да, – ответил Классман. – Это еще можно называть раем. Здесь многим отказывают, немногим и продлевают.

Они прошли еще несколько коридоров и очутились в помещении, которое уже не было похоже на зал ожидания, а скорее – на ночлежку. Оно было наполнено людьми. Скамеек для всех не хватало. Люди стояли или сидели прямо на полу. Керн обратил внимание на тучную брюнетку, которая сидела в углу на полу, словно наседка. Лицо ее с правильными чертами было неподвижно. Черные волосы расчесаны и перевязаны. Рядом с ней играло несколько детей. Самый маленький сосал грудь. А она сидела посреди всего этого шума, нисколько не смущаясь, со странным величием здорового зверя и с правами каждой матери, и видела только свой выводок, который играл у ее ног, словно у подножия памятника.

Рядом с ней стояла группа евреев в черных сюртуках с жидкими седыми бородками и локонами. Они стояли и ждали с выражением такого беспредельного смирения, будто находились здесь уже сотни лет и знали, что придется ждать еще столько же. На скамейке у стены сидела беременная женщина; рядом с ней – мужчина, который в волнении беспрерывно потирал себе руки. Подальше – еще мужчина, весь седой, он что-то говорил плачущей женщине. На другой стороне – прыщавый молодой человек, куривший сигарету и тайком поглядывавший на элегантную женщину, которая то стягивала, то натягивала перчатки; дальше – горбун, вносивший что-то в записную книжку; несколько румын, шипевших на своем языке, словно паровой котел; мужчина, рассматривавший фотографии, он то и дело их прятал, снова вынимал и снова прятал; полная женщина, читавшая итальянскую газету; молодая девушка, с безучастным видом сидевшая на скамье, полностью погрузившись в свою печаль.

– Это все люди, которые написали заявления на выдачу им временного разрешения, – объяснил Классман. – Или люди, которые намереваются это сделать.

– С какими же документами еще можно получить разрешение?

– Большинство из них еще имеет действительные паспорта или паспорта, срок которых скоро истекает, но они еще не обменены. Здесь также находятся люди, въехавшие в страну каким-нибудь легальным путем и имеющие визу.

– Значит, здесь еще не самое страшное?

– Нет, не самое, – ответил Классман.

Керн заметил, что, кроме чиновников, за окошечками работали и девушки. Одеты они были скромно и мило, большинство – в светлых блузках с нарукавниками из черного сатина. Керну казалось странным, что они боялись запачкать свои рукава, в то время как перед ними толпился народ, у которого была затоптана в грязь вся жизнь.

– В последние дни здесь, в префектуре, особенно плохо, – заметил Классман. – Последствия каких-либо событий в Германии всегда в первую очередь испытывают на своей шкуре эмигранты. Они – козлы отпущения.

Керн обратил внимание на мужчину с тонким умным лицом, который стоял у окошечка. Молодая девушка взяла у него бумаги и задала ему несколько вопросов. Кивнув головой, она начала что-то записывать, и Керн заметил, как у человека на лбу выступил пот. В большом помещении было довольно прохладно, тем не менее лицо мужчины, одетого в легкий летний костюм, покрылось испариной, прозрачные капли пота струились по лбу и щекам. Он продолжал стоять неподвижно, опершись руками на выступ, в предупредительной, но не смиренной позе, готовый ответить на вопрос, и несмотря на то, что ему уже продлевали вид на жительство, пот по-прежнему стекал по его лицу, говоря о том, что человек испытывает страшный страх. Казалось, этого человека жарили на невидимой сковородке бессердечности. Если бы он кричал, жаловался, умолял, Керну это не показалось бы таким страшным. Но человек стоял все в той же позе. Создавалось впечатление, что он тонет в самом себе, – страх просачивался сквозь все плотины человеческого разума.

Девушка возвратила мужчине документы и что-то дружелюбно ему сказала. Он поблагодарил ее на мягком, безукоризненно чистом французском языке и быстро вышел из зала. Лишь у выхода он развернул документы и посмотрел на них. Там он увидел только синюю печать и несколько дат, но лицо его было таким, словно для него внезапно наступила весна, а в строгой тишине зала оглушительно запели соловьи свободы.

– Ну, пошли? – спросил Керн.

– Насмотрелись?

– Да.

Они направились к выходу, но у дверей их задержала группа нищих евреев, которая окружила их, словно стая голодных растрепанных галок.

– Пожалста… помогите… – Старший вышел вперед, покорно и безнадежно разводя руками. – Мы не говорить по-французки… Помогите, пожалста… Человек, человек…

– Человек, человек… – заговорили они хором со всех сторон, размахивая своими широкими рукавами.

Казалось, только это слово они и знали по-немецки. Они повторяли его снова и снова, показывая при этом своими пожелтевшими руками на себя: на голову, сердце, глаза, – все в одном и том же мягком и настойчивом, почти льстивом монотонном пении.

– Человек, человек… – И только старший из них добавлял: – Помогите, пожалста, человек, человек… – Он знал на два-три слова больше.

– Вы говорите по-еврейски? – спросил Классман у Керна.

– Нет, – ответил тот. – Не знаю ни слова.

– Эти евреи говорят только на своем родном языке. Они сидят здесь каждый день и не могут добиться, чтобы их поняли. Ищут человека, который мог бы служить им переводчиком.

– По-еврейски, по-еврейски, – быстро закивал старший.

– Человек, человек, – зажужжали все сразу, словно рой пчел. Взволнованные, выразительные лица с надеждой уставились на Керна.

– Помогите, помогите… – Старший показал на окошечки. – Не можно говорить… только… человек, человек…

Классман с сожалением развел руками.

– Я – не еврей…

Они сразу окружили Керна.

– Еврей? Еврей? Человек…

Керн покачал головой. Жужжание смолкло. Движение рук прекратилось. Старший застыл в неподвижности и, опустив голову, еще раз спросил:

– Нет?

Керн снова покачал головой.

– А-а… – Старик еврей поднял руки к груди, сложил их треугольником так, чтобы кончики пальцев касались друг друга и образовали над сердцем маленькую крышу. Так он и остался стоять, немного согнувшись, словно прислушиваясь к какому-то далекому зову. Потом он поклонился и медленно опустил руки.

Керн и Классман вышли из зала. Дойдя до главного коридора и выйдя на площадку, на которой соединялись несколько каменных лестниц, они услышали громкие звуки музыки. Играли какой-то быстрый марш. Ликовали барабаны, и все громче играли фанфары.

– Что это? – удивился Керн.

– Радио. Наверху – комната отдыха для полицейских. Дневной концерт.

Музыка устремлялась вниз по лестницам, словно сверкающий ручей. Она застаивалась в коридорах и водопадом лилась из широких входных дверей. Ее брызги со всех сторон падали на маленькую одинокую фигурку, выделявшуюся на нижней ступеньке лестницы смутным темным пятном, – жалкий черный комочек. Это был старик, который с таким трудом оторвался от безжалостного окошечка. Потерянный и сломленный, с печальными глазками, не знающими покоя, он сидел в уголке, втянув плечи и прижав колени к груди. Казалось, что он не в силах больше подняться. А вокруг – пестрыми каскадами лилась веселая музыка, не знающая сострадания, полная силы и энергии, как сама жизнь.

– Пойдемте выпьем по чашечке кофе, – предложил Классман, когда они вышли на улицу.

Они зашли в маленькое бистро и уселись за тростниковый столик. Выпив чашку черного горького кофе, Керн почувствовал облегчение.

– Ну, а последняя категория людей? – спросил он.

– Последняя категория – это люди, вынужденные голодать и ютиться в одиночестве в разных трущобах, – ответил Классман. – Тюрьмы. По ночам – станции подземки. Новостройки. Своды мостов Сены.

Керн взглянул на беспрерывный людской поток, протекавший мимо столиков бистро. Прошла девушка, неся на руке большую-картонку для шляп. Она улыбнулась Керну. Потом обернулась и бросила на него еще один быстрый взгляд.

– Сколько вам лет? – спросил Классман.

– Двадцать один. Скоро исполнится двадцать два.

– Я так и предполагал. – Классман размешал ложечкой свой кофе. – Моему сыну столько же.

– Он тоже здесь?

– Нет, – ответил Классман. – Он – в Германии.

Керн поднял глаза.

– Насколько я понимаю, это плохо?

– Только не для него.

– Ну, тем лучше.

– Для него было бы хуже, если бы он оказался здесь, – добавил Классман.

– Вот даже как? – Керн с удивлением посмотрел на Классмана.

– Да… Я бы его так избил… В общем, изувечил бы на всю жизнь.

– Что, что?

– Он донес на меня в полицию. Из-за него я и должен был убраться.

– Черт возьми! – вырвалось у Керна.

– Я католик, верующий католик. А сын уже несколько лет был членом одной из этих молодежных партийных организаций. Там их называют «старыми бойцами». Вы, конечно, понимаете, что я не разделял его взглядов, довольно часто спорил с ним. А юноша становился все более дерзким. Однажды он сказал мне приблизительно то же, что говорит унтер-офицер призывнику: чтобы я заткнулся, иначе будет плохо. Посмел мне угрожать, понимаете? Я залепил ему пощечину. Он убежал в бешенстве, заявил на меня в государственную полицию и дал им запротоколировать все мои слова – слово в слово, которыми я ругал их партию. К счастью, у меня там оказался знакомый, который тотчас же предупредил меня по телефону. Я должен был убраться как можно скорее. Уже через час приехала полиция, чтобы забрать меня, и во главе их – мой сын.

– Да, дело нешуточное! – заметил Керн.

Классман кивнул.

– Ему тоже придется не сладко, если я когда-нибудь с ним встречусь.

– Может быть, потом у него тоже когда-нибудь будет сын, который его также выдаст. И может, тогда уже коммунистам.

Классман смущенно взглянул на Керна.

– Вы думаете, это все продлится так долго?

– Не знаю. Но мне уже трудно представить, что я когда-нибудь смогу вернуться назад.

Штайнер приколол значок национал-социалистской партии к отвороту своей куртки.

– Великолепно, Беер! – сказал он. – Откуда он у вас?

Доктор Беер ухмыльнулся.

– От одного пациента, попавшего в автомобильную катастрофу неподалеку от Мюртена. Я накладывал ему на руку шину. Вначале он вел себя осторожно и рассказывал, что в Германии все обстоит блестяще. Потом мы распили по рюмочке коньяка, и пострадавший начал проклинать все их порядки, а на память подарил мне свой партийный значок. К сожалению, он должен был вернуться обратно в Германию.

– Да благослови, господь, этого человека! – Штайнер взял со стола синюю папку для бумаг и открыл ее. В ней лежал лист со свастикой и несколько пропагандистских листков. – Думаю, этого будет достаточно. Наверняка попадется на удочку, увидев все это.

Эти пропагандистские листки Штайнер тоже взял у Беера, который получил их несколько лет назад от партийной организации Штутгарта и до сих пор удивлялся этому. Отобрав несколько экземпляров, Штайнер отправился к Аммерсу. Беер уже рассказал ему о том, что приключилось с Керном.

– Когда вы уезжаете? – спросил Беер.

– В одиннадцать. До этого времени я еще зайду к вам, чтобы вернуть значок.

– Хорошо. Я буду ждать вас с бутылкой фенданта.

Штайнер ушел. Вскоре он уже звонил в дом Аммерсов. Открыла горничная.

– Я хочу говорить с господином Аммерсом, – отрывисто сказал Штайнер. – Меня зовут Губер.

Горничная исчезла, но вскоре появилась снова.

– По какому делу?

– «Ага, – подумал Штайнер. – Это уже заслуга Керна». Он знал, что Керна об этом не спрашивали.

– По партийному! – бросил он коротко.

На этот раз появился сам Аммерс. Он с любопытством уставился на Штайнера. Тот небрежно поднял руку в знак приветствия.

– Геноссе Аммерс?

– Да.

Штайнер отвернул лацкан куртки и показал ему значок.

– Губер, – представился он. – Явился по поручению организации, функционирующей за границей. Должен выяснить у вас некоторые вещи.

Аммерс стоял подобострастно, почти по стойке «смирно».

– Пожалуйста, входите, господин… господин…

– Губер. Просто Губер. Как вы знаете, вражьи уши – повсюду.

– Знаю. И для меня это большая честь, господин Губер.

Штайнер все рассчитал верно. У Аммерса не возникло ни малейшего подозрения. Слишком уж глубоко сидел в нем страх перед гестапо.

Но даже если бы у него и возникли какие-либо подозрения, в Швейцарии он все равно не смог бы ничего предпринять против Штайнера. У того был австрийский паспорт на имя Губера. А связан он с гестапо или нет, этого никто не мог установить. Даже германское посольство.

Аммерс провел Штайнера в гостиную.

– Садитесь, Аммерс! – пригласил Штайнер, сам садясь в кресло Аммерса.

Он порылся в своей папке.

– Вы знаете, геноссе Аммерс, что главным принципом нашей работы за границей является одно – незаметность?

Аммерс кивнул.

– Мы ожидали этого и от вас. Бесшумной работы. А теперь до нас дошли слухи, что вы привлекли к своей особе ненужное внимание в случае с одним молодым эмигрантом!

Аммерс вскочил со стула.

– Это – самый настоящий преступник! Он довел меня до болезни. После него я совсем разболелся и сделался всеобщим посмешищем… Этот оборванец…

– Посмешищем? – резко перебил его Штайнер. – Всеобщим посмешищем? Геноссе Аммерс!

– Не всеобщим, не всеобщим! – Аммерс понял, что допустил ошибку и от волнения совсем запутался. – Посмешищем только в моих собственных глазах. И я думаю…

Штайнер словно буравил его взглядом.

– Аммерс, – сказал он медленно, – настоящий член партии никогда не кажется смешным даже самому себе! Что с вами, Аммерс? Неужели демократические крысы уже затронули ваши убеждения? Посмешище! – такого слова для нас вообще не существует! Пусть другие будут посмешищами в какой угодно степени, но только не мы! Вам это ясно?

– Да, конечно, конечно! – Аммерс провел рукой по лбу. Он уже видел себя наполовину в концентрационном лагере, посаженным, чтобы освежить свои убеждения. – Ведь это – только несчастная случайность. В остальных случаях я был тверд, как сталь. Моя верность партии непоколебима…

Штайнер дал ему выговориться. Потом остановил:

– Хорошо, геноссе! Думаю, что этого больше не повторится. И не обращайте внимания на эмигрантов, понятно? Мы рады, что избавились от этих людей.

Аммерс усердно закивал. Потом он встал и достал из буфета хрустальный графин и две серебряные с внутренней позолотой рюмки на высоких ножках, специально предназначенные для ликера. Штайнер с брезгливой гримасой на лице наблюдал за всеми этим приготовлениями.

– Что это? – наконец спросил он.

– Коньяк… Я думал, что вы хотите немного освежиться.

– Коньяк такими рюмками пьют только члены общества трезвенников, Аммерс, – сказал Штайнер немного веселее. – Или когда коньяк очень плохой. Дайте мне обычную, не слишком маленькую рюмку.

– С превеликим удовольствием! – Аммерс обрадовался. Лед, по всей вероятности, был сломлен.

Штайнер выпил. Коньяк оказался приличным. Но это нельзя было ставить Аммерсу в заслугу – плохого коньяка в Швейцарии просто-напросто не изготовляли.

Штайнер вынул из кожаного портфеля, взятого у Беера, синюю папку.

– Попутно еще один вопрос, геноссе. Но только строго между нами. Вы знаете, что наша пропагандистская работа пока еще испытывает большие материальные трудности?

– Да, – усердно подтвердил Аммерс. – Я всегда так считал.

– Хорошо. – Штайнер снисходительно махнул рукой. – Такое положение не должно продолжаться. Мы должны создать тайный фонд. – Он заглянул в свои листки. – У нас уже есть значительные вклады. Но мы не брезгуем и небольшими суммами… Этот чудесный домик – ваша собственность, не так ли?

– Да. Впрочем, на нем уже две ипотеки. Значит, практически он принадлежит банку, – довольно поспешно ответил Аммерс.

– Ипотеки существуют только для того, чтобы платить меньше налогов. И член партии, имеющий собственный дом, – это не какой-нибудь бездельник, у которого для партии нет какой-то суммы денег» Итак, какую сумму мне проставить против вашего имени?

Аммерс нерешительно заглянул в подписной лист.

– В данный момент для вас это будет неплохо, – ободряюще заметил Штайнер. – Подписной лист с именами, разумеется, пойдет в Берлин. Как вы смотрите на пятьдесят франков?

Аммерс облегченно вздохнул. Зная ненасытность партии, он уже считал, что ему не отделаться суммой меньшей, чем сто.

– Конечно! – тотчас же согласился он. – Можно даже и шестьдесят, – добавил он.

– Хорошо, значит, шестьдесят. – Штайнер внес эту сумму в подписной лист. – Кроме Хайнца, у вас еще есть другие имена?

– Хайнц Карл Гозвин. Гозвин с одним «н».

– Гозвин – это редкое имя.

– Да, но это настоящее немецкое имя. Старогерманское. Уже во времена переселения народов упоминается имя короля Гозвина.

– Верно, верно.

Аммерс положил на стол две купюры – пятьдесят и десять франков. Штайнер спрятал деньги.

– Расписки не даю, – сказал он. – И вы сами понимаете, почему.

– Конечно, конечно! Ведь эти взносы тайные… А здесь, в Швейцарии… – Аммерс хитро подмигнул.

– И не создавайте вокруг себя никакого шума, геноссе. Тишина – уже половина успеха! Не забывайте об этом!

– Конечно! И я все хорошо понимаю… А это был только несчастный случай…

Штайнер возвращался к Бееру по извилистым улочкам, усмехаясь в душе. «Рак печени! Ай да Керн! Вот, наверное, удивится, когда получит шестьдесят франков после этого налета»!