Онлайн чтение книги Добро пожаловать в обезьянник Welcome to the Monkey House
Портфель Фостера

[10]© Перевод. Екатерина Романова, 2012.

Чем я занимаюсь? Даю добрые советы богатым людям – за деньги, разумеется. Я консультант по вопросам инвестиций. Заработать на хлеб этим ремеслом можно, но не то чтоб очень много – особенно начинающему. Чтобы соответствовать занимаемой должности, мне пришлось купить себе фетровую шляпу, темно-синий плащ, серый деловой костюм с двубортным пиджаком, черные туфли, галстук в диагональную полоску, полдюжины белых рубашек, полдюжины черных носков и серые перчатки.

На дом к клиенту я всегда приезжаю на такси: безукоризненно одетый и выбритый, уверенный и всемогущий. Я держу себя так, словно втихомолку сколотил целое состояние на фондовой бирже, а теперь работаю исключительно на общественных началах, во имя высоких и благородных целей. Когда я вхожу в дом – в чистошерстяном костюме, с хрустящими папочками, в которых покоятся белоснежные сертификаты и анализы рынка, – то впечатление произвожу такое же, как священник или врач: я здесь главный, и все будет хорошо.

Обычно я имею дело со старушками – кроткими и беспомощными, которые благодаря железному здоровью унаследовали немалые богатства. Я листаю их ценные бумаги и рассказываю о наилучших способах распорядиться портфелем – он же «золотая жила», он же «сундук». Я умею не моргнув глазом рассуждать о десятках тысячах долларов и беззвучно разглядывать список бумаг общей стоимостью в сто тысяч, изредка протягивая задумчивое: «Мммм-хммм, так-так».

Поскольку собственного портфеля у меня нет, со стороны может показаться, будто я похож на голодного разносчика из кондитерской лавки. Но я не чувствовал себя таким разносчиком, покуда некий Герберт Фостер не попросил меня заняться его финансами.

Однажды вечером мне позвонили: мужчина представился Гербертом Фостером, сказал, что звонит по рекомендации знакомого, и попросил приехать. Я помылся, побрился, натер туфли, надел деловой костюм и торжественно прибыл к означенному дому на такси. Люди моего ремесла – впрочем, как и многие люди вообще – имеют неприятную привычку судить о благосостоянии человека по его дому, машине и костюму. По моим прикидкам, Герберт Фостер получал шесть тысяч в год, не больше. Поймите, я ничего не имею против людей несостоятельных – кроме того что денег на них не заработаешь. Я мысленно посетовал, что зря трачу время: очевидно, что акций у Фостера на несколько сот долларов, не больше. В лучшем случае на тысячу – но и тогда я не получу с него больше доллара-двух.

Тем не менее я уже прибыл на место: передо мной стоял хлипкий послевоенный домик с надстроенным чердаком. Фостеры наверняка воспользовались предложением местного мебельного магазина и купили комплект мебели для трех комнат за 199,99 доллара (включая пепельницу, ящик для сигар и картины). Черт, ну и влип я! Но раз уж приехал, почему бы не взглянуть на жалкие бумажонки этого Герберта…

– Какой у вас милый домик, мистер Фостер, – сказал я. – А эта красавица – ваша супруга?

Тощая и сварливая на вид дама одарила меня равнодушной улыбкой. На ней был выцветший халат с изображением лисьей охоты. Расцветка халата так вопиюще не сочеталась с обивкой кресла, что на фоне этого пестрого безобразия я с трудом различил черты ее лица.

– Рад знакомству, миссис Фостер, – сказал я.

Вокруг нее лежали ворохи дырявых носков и белья на починку. Герберт сказал, что ее зовут Альма, и, судя по всему, так оно и было.

– А вот и молодой наследник! – воскликнул я. – Умница и красавчик. Наверняка души не чает в папе, а?

Двухлетнее чадо вытерло липкие руки о мои штаны, хлюпнуло носом и потопало к пианино. Там оно уселось напротив верхнего регистра и стало барабанить по самой высокой ноте – минуту, две, три…

– Музыкальный ребенок… весь в отца! – сказала Альма.

– Вы тоже играете, мистер Фостер?

– Классику, – ответил Герберт.

Тут я смог хорошенько его рассмотреть. Он был легкого телосложения, с круглым веснушчатым лицом и крупными зубами – такие часто бывают у позеров и умников. Мне не верилось, что он мог по собственной воле жениться на такой дурнушке, да и впечатления любящего семьянина он не производил. Мне даже померещилось тихое отчаяние в его взгляде.

– Тебе разве не пора на собрание, дорогая? – спросил Герберт жену.

– Нет, его отменили в последний момент.

– Я пришел насчет вашего портфеля… – начал я.

Герберт изумленно на меня посмотрел.

– Простите?

– Ну, портфель… ценных бумаг.

– Ах да. Об этом лучше поговорим в спальне. Там тише.

Альма отложила штопку.

– Что еще за ценные бумаги?

– Государственные облигации, дорогая.

– Надеюсь, ты не надумал их обналичить?

– Нет, Альма, просто хочу уяснить некоторые моменты.

– Понимаю, – осторожно проговорил я. – Э-э… а о какой сумме идет речь – приблизительно?

– Триста пятьдесят долларов! – гордо ответила Альма.

– Что ж, в таком случае я не вижу необходимости обсуждать это в спальне. Мой вам совет – и я даю его бесплатно – сидеть на яйцах, покуда цыплята не вылупятся. Можно телефон? Я хочу вызвать такси…

– Прошу вас, – сказал Герберт, вставая на порог спальни, – мне нужно задать вам несколько вопросов.

– О чем? – спросила Альма.

– Да так… о долгосрочном планировании, – туманно ответил Герберт.

– Нам бы и краткосрочное не помешало: посчитай лучше, сколько денег мы потратим на продукты в следующем месяце!

– Прошу вас, – вновь обратился ко мне Герберт.

Я пожал плечами и прошел за ним в спальню. Он закрыл за нами дверь. Я присел на край кровати и стал смотреть, как он открывает небольшую дверцу в стене, за которой обнаружились голые трубы. Он просунул руку меж труб, крякнул и вытащил конверт.

– Ого, – равнодушно произнес я, – так вот вы где храните ценные бумаги? Очень умно. Можете не утруждаться, мистер Фостер, я имею представление о том, как выглядят государственные облигации.

– Альма! – позвал он.

– Что, Герберт?

– Ты не сваришь нам кофе?

– Я вечером кофе не пью, – вставил я.

– У нас еще с ужина остался! – крикнула в ответ Альма.

– Если я хоть глоток сделаю – потом всю ночь буду ворочаться.

– Свежий, пожалуйста! Мы хотим свежий! – крикнул Герберт.

Скрипнуло кресло, и шаги Альмы постепенно стихли в коридоре.

– Вот, – сказал Герберт, положив конверт мне на колени. – Я в этом деле ни черта не смыслю, потому и решил обратиться за помощью к профессионалу.

«Ладно, все же придется дать этому бедолаге профессиональный совет», – подумал я.

– Это самый консервативный способ распорядиться денежными средствами. Государственные облигации растут медленнее других бумаг, зато надежность высокая – надежней не бывает. Словом, не обналичивайте их, держите до последнего. – Я встал. – А теперь позвольте я вызову такси…

– Вы на них даже не взглянули.

Я вздохнул и развязал красную веревочку, которой был перевязан конверт. Что ж, придется поввосхищаться богатством этого несчастного… Облигации и список каких-то акций выскользнули мне на колени. Я быстро пролистал первые и медленно изучил последний.

– Ну?

Я аккуратно положил список на выцветшее покрывало. Собрался с мыслями.

– Мммм-гхммм, так-так, – вдумчиво протянул я. – Скажите, а откуда у вас перечисленные здесь ценные бумаги?

– От деда по наследству достались. Два года назад. Они хранятся у его душеприказчиков, а здесь – только список.

– Вы знаете, сколько они стоят?

– Когда я вступал в наследство, оценщики назвали мне общую стоимость. – Он произнес цифры вслух и как будто смутился… нет, даже опечалился.

– С тех пор они выросли в цене.

– На сколько?

– По сегодняшним рыночным ценам… они могут стоить около семисот пятидесяти тысяч долларов, мистер Фостер. Сэр.

Он ничуть не изменился в лице. Моя новость тронула его не сильней, чем прогноз погоды, предвещающий холодную зиму. Тут в гостиной послышались шаги Альмы, и он вскинул брови.

– Ш-ш-ш!

– Она не знает?

– Боже, да нет, конечно! – воскликнул он и тут же, словно удивившись собственной горячности, добавил: – Всему свое время.

– Если вы отдадите мне список, я перешлю его в наш нью-йоркский офис и через некоторое время предоставлю вам полный анализ рынка с рекомендациями, – прошептал я. – Можно называть вас Герберт, сэр?

Мой клиент, Герберт Фостер, уже три года не покупал себе новых костюмов, да что там: у него и второй пары башмаков не было. Он с трудом наскребал деньги на оплату кредита за подержанную машину, а вместо мяса ел сыр и рыбу, потому что мясо было им не по карману. Его жена сама шила себе одежду, и костюмчик Герберта-младшего, занавески и покрывала в их доме были пошиты из той же материи – видимо, она купила на распродаже целый рулон. Каждую зиму они мучительно решали, что в итоге выйдет дешевле, новые покрышки или подержанные, а телевизор ходили смотреть к соседям. Словом, крошечной зарплаты бухгалтера, которую Герберт приносил из бакалейной лавки, едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами.

Господь свидетель, бедность не порок, и такая жизнь, пожалуй, куда достойней моего существования, но мне странно было смотреть на эту нищету и знать, что настоящий доход Герберта после выплаты всех налогов составляет около двадцати тысяч долларов в год.

Я показал портфель Фостера нашим аналитикам и попросил сделать подробный отчет о возможностях роста, рисках, ожидаемых доходах, влиянии войны и мира на фондовый рынок, инфляции, дефляции и всем прочем. Отчет занял двадцать страниц – рекорд среди моих клиентов. Обычно такие отчеты переплетают в картонные папки. Папка Герберта была из красной искусственной кожи.

Она прибыла ко мне домой воскресным днем, и я сразу позвонил Герберту. Новость была потрясающая: оказывается, я недооценил его портфель и на тот момент он стоил почти восемьсот пятьдесят тысяч долларов.

– Я получил анализ и рекомендации, – сказал я в трубку. – Дела у вас идут прекрасно, мистер Фостер. – Местами лучше диверсифицировать вложения, сделать больше упора на рост, но в целом…

– Делайте все, что сочтете нужным, – сказал он.

– Когда мы сможем это обсудить? Все нужно тщательно обговорить и продумать. Сегодня вечером я свободен.

– А я работаю.

– Сверхурочно в бакалейной лавке?

– Нет, у меня есть вторая работа, в ресторане. По пятницам, субботам и воскресеньям.

Я поморщился. Человек зарабатывает семьдесят пять долларов в день на одних акциях, а сам горбатится по вечерам в выходные, чтобы свести концы с концами!

– Как насчет понедельника?

– Играю на органе в церковном хоре.

– Вторник?

– Работаю добровольцем в пожарной части.

– Среда?

– Играю в церкви для кружка народных танцев.

– Четверг?

– Мы с Альмой идем в кино.

– Тогда предложите сами какой-нибудь день!

– Зачем вам я? Не бойтесь, поступайте как сочтете нужным.

– Разве вам не хочется в этом участвовать?

– Это обязательно?

– Мне было бы спокойней.

– Хорошо, давайте вместе пообедаем во вторник.

– Отлично! Может, вы до тех пор ознакомитесь с отчетом? Подготовите вопросы…

– Ладно, ладно, ладно! – раздраженно буркнул он. – Я буду дома до девяти вечера. Заезжайте.

– Еще одно, Герберт. – Я припас самое сладкое напоследок. – Оказывается, я здорово недооценил ваш портфель! Он сейчас стоит порядка восьмисот пятидесяти тысяч.

– Ага.

– Это значит, что вы на сто тысяч богаче, чем думали!

– Понял, понял. Что ж, дальше действуйте как сочтете нужным.

– Да, сэр.

Он повесил трубку.

Я задержался на другой встрече и подъехал к дому Фостеров только в четверть десятого. Герберт уже ушел. Дверь открыла Альма и, к моему вящему удивлению, попросила отчет, который я прятал под плащом.

– Герберт запретил мне смотреть, так что не бойтесь, я не буду подглядывать.

– Он вам все рассказал? – осторожно спросил я.

– Да. Говорит, это конфиденциальный отчет о ценных бумагах, которые вы хотите ему продать.

– Гм… верно… Что ж, раз он велел передать его вам, держите.

– Он предупредил, что обещал никому его не показывать.

– А? Ну да, ну да. Вы уж не обижайтесь, таковы правила нашей фирмы.

Альма была несколько неприветлива.

– Я и не глядя на всякие там отчеты могу сказать, мистер, что не позволю Герберту обналичить наши облигации, чтобы купить у вас бумаги.

– Я бы никогда не предложил ему этого, миссис Фостер.

– Тогда чего вы к нему пристали?

– Он перспективный клиент… – Я опустил глаза на руки и увидел, что на прошлой встрече испачкался чернилами. – Разрешите воспользоваться вашей ванной?

Альма неохотно пустила меня внутрь, держась от меня как можно дальше – насколько позволяла скромная планировка их дома.

Моя руки, я думал о списке акций, который Герберт выудил из-за гипсокартонной стены. На такой доход он мог позволить себе зимовать во Флориде, лакомиться бифштексами из самой нежной вырезки, пить двенадцатилетний бурбон, ездить на «ягуаре», носить шелковое белье и туфли ручной работы, отправиться в кругосветный круиз… да что душе угодно! Я тяжко вздохнул, поглядев на раскисшее мыло в мыльнице, слепленное из нескольких крошечных обмылков.

Поблагодарив Альму, я шагнул к выходу, но на секунду замер перед каминной полкой: на ней стояла маленькая подкрашенная фотография.

– Очень удачный снимок, – сказал я в слабой попытке наладить «связь с общественностью». – Вы прекрасно здесь получились.

– Все так говорят. Это не я, это мама Герберта.

– Поразительное сходство! – Я не солгал. Герберт, оказывается, женился на точной копии девушки, которую взял в жены его любимый старик. – А это его отец?

– Нет, мой. Фотографий его отца мы дома не держим.

Так-так, больная мозоль. Если наступить на нее посильней, можно выяснить немало интересного.

– Герберт такой замечательный человек… Наверняка и отец у него такой же, нет?

– Он сбежал от жены и ребенка, такой он замечательный. Лучше помалкивайте о нем при Герберте.

– Простите. Так значит, Герберт пошел в мать?

– Она была святая. Это она воспитала Герберта благородным, добрым и верующим, – мрачно ответила Альма.

– Она тоже любила музыку?

– Нет, сам музыкальный дар ему достался от отца, а вот вкус – от матери. Герберт любит классику.

– А отец, я так понимаю, был джазменом? – предположил я.

– Да, долбил по клавишам во всяких кабаках. Только и знал, что курить и наливаться джином! До жены и ребенка ему дела не было. В конечном счете мама Герберта поставила его перед выбором: или семья, или джаз.

Я понимающе кивнул. Видимо, Герберт не хотел притрагиваться к дедову наследству, потому что оно пришло по линии отца.

– А дедушка Герберта… ну, который умер два года назад?

– Он помогал маме и Герберту, когда они остались одни. Герберт перед ним преклонялся. – Она с грустью покачала головой. – Умер в нищете…

– Бедняга.

– Нам, конечно, ничего не досталось – а я так хотела, чтобы Герберт перестал работать по выходным!

Мы с Гербертом встретились во вторник и среди гомона, лязга и звона закусочной, где он обычно обедал, попытались обсудить его планы на будущее. Обед был за мой счет – вернее, за счет моей компании, – и я спрятал в карман чек на восемьдесят семь центов.

– Итак, Герберт, прежде чем обсуждать дальнейшие действия, вы должны решить, чего хотите от своих вложений: роста или дохода. – То была стандартная фраза всех консультантов. Бог знает, чего он хотел от вложений. Явно не того, чего обычно хотят люди, – то есть денег.

– Поступайте как знаете, – равнодушно проговорил Герберт. Он был чем-то расстроен и не обращал на меня внимания.

– Герберт… послушайте, вы должны смириться с этим: вы богатый человек. И теперь ваша цель – выжать как можно больше из своих вложений.

– Потому-то я и обратился к вам. Пусть это будет вашей целью. Не хочу забивать голову всеми этими процентами, налогами и рисками – это ваша задача, а не моя.

– Ваши адвокаты, полагаю, перечисляли дивиденды на счет в банке?

– Большую часть. На Рождество я взял оттуда тридцать два доллара и еще сотню пожертвовал церкви.

– И каков ваш баланс на настоящий день?

Он вручил мне сберегательную книжку.

– Неплохо, – сказал я. После того как Герберт раскошелился на Рождество и церковь, на счету у него осталось 50 227 долларов 33 центра. – Позвольте спросить, о чем может печалиться человек с таким балансом?

– Опять получил нагоняй на работе.

– Купите эту несчастную лавку и сожгите, – предложил я.

– А что, я бы мог, правда? – Его глаза на миг сверкнули безумным блеском и вновь потухли.

– Герберт, вы можете позволить себе все, что заблагорассудится.

– Пожалуй, вы правы. Но тут ведь как посмотреть…

Я подался ближе.

– И как же вы на это смотрите?

– Я считаю, что всякий уважающий себя мужчина должен сам зарабатывать себе на жизнь.

– Но, Герберт…

– У меня чудесная жена и ребенок, славный дом, машина… Все это я заработал честным трудом. У меня есть обязательства – и я их выполняю. Могу с гордостью сказать, что оправдал надежды матери и ничуть не похож на своего отца.

– А каким был ваш отец, если не секрет?

– Я не люблю о нем говорить. Дом и семья ничего для него не значили. Больше всего на свете он любил низкопробную музыку и кабаки.

– Но музыкантом он был хорошим?

– Хорошим? – На миг в его голосе послышалось даже волнение, он весь напрягся, словно хотел сказать нечто важное, но потом вновь обмяк и равнодушно продолжил: – Хорошим? Ну да, в каком-то смысле… техника у него была неплохая.

– И вы это унаследовали.

– Запястья и руки – может быть. Слава Богу, больше во мне от отца ничего нет.

– И еще любовь к музыке.

– Я люблю музыку, но никогда не позволю ей стать для меня наркотиком! – проговорил он с чуть излишним жаром.

– Так-так… Понятно.

– Никогда!

– Простите?

– Я говорю, что музыка никогда не будет для меня наркотиком! Я придаю ей большое значение, но это я хозяин музыки, а не наоборот.

По-видимому, я нащупал очередную болезненную тему, поэтому решил быстренько вернуться к теме финансов.

– Ясно. Так насчет вашего портфеля: что вы собираетесь с ним делать?

– Немного уйдет на нашу с Альмой старость, а все остальное отдам сыну.

– Но вы уже сейчас можете перестать работать по выходным!

Он резко вскочил.

– Послушайте. Я попросил вас заняться моими финансами, а не жизнью. Если вы на это не способны, я найду другого специалиста.

– Что вы, Герберт… мистер Фостер. Прошу прощения, сэр. Я только пытаюсь нарисовать цельную картину, чтобы наилучшим образом распорядиться вашими средствами.

Он сел, красный как рак.

– В таком случае вы должны уважать мои убеждения. Я хочу жить так, а не иначе. Если я решил гнуть спину без выходных, это мой крест, и нести его мне.

– Конечно, разумеется! И вы правы, я уважаю вас за этот шаг. – Будь моя воля, я бы сдал его в психушку. – Можете полностью доверить мне свои финансы. Ни о чем не волнуйтесь, я вложу ваши дивиденды наилучшим образом.

Гадая над жизненными воззрениями Герберта, я ненароком взглянул на проходившую мимо эффектную блондинку. Герберт что-то пробурчал.

– Простите? – переспросил я.

– «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя», – повторил Герберт.

Я оценил шутку и засмеялся, но тут же умолк. Мой клиент был совершенно серьезен.

– Что ж, скоро вы расплатитесь с кредитом на машину и сможете со спокойным сердцем отдыхать по выходным! И вам действительно есть чем гордиться, не так ли? Собственным потом и кровью заработали на целую машину – до самой выхлопной трубы!

– Один платеж остался.

– И можно распрощаться с рестораном!

– Но потом я хочу купить Альме подарок на день рождения. Телевизор.

– Его вы тоже решили заработать сами?

– А вы представьте, какой это будет прекрасный подарок – от всего сердца!

– Да, сэр… И вашей жене будет чем заняться в выходные.

– Два года работы по выходным – ничтожная плата за счастье, которое мне дарит Альма.

Я подумал, что если фондовый рынок и дальше будет развиваться теми темпами, которыми он развивался последние три года, Герберт станет миллионером аккурат к тому времени, когда внесет последний платеж за телевизор для Альмы.

– Хорошо.

– Я люблю свою семью, – убежденно проговорил он.

– Не сомневаюсь.

– И не променяю такую жизнь ни на какие блага.

– Очень хорошо вас понимаю. – У меня возникло чувство, будто мы о чем-то спорим и Герберт горячо отстаивает свою точку зрения.

– Стоит только подумать, какая жизнь была у отца и какую веду я, и меня тут же охватывает блаженство. Я и не ведал, что такое блаженство возможно!

Не много же блаженств Герберт испытал на своем веку, подумал я.

– Завидую вам. Должно быть, вы по-настоящему счастливы.

– Счастлив, да-да! – убежденно повторил он. – Очень, очень счастлив.

Моя фирма вплотную занялась состоянием Фостера: ряд медленно растущих акций мы заменили на более доходные, выгодно вложили собранные дивиденды, диверсифицировали портфель с целью максимально сократить риски – словом, привели финансы клиента в должную форму. Собрать продуманный портфель – тоже своего рода искусство (и дело даже не в дороговизне), где главными темами можно назвать промышленность, железные дороги и энергетику, а темами более доступными и увлекательными – электронику, полуфабрикаты, фармацевтику, авиацию, нефть и газ. Портфолио Герберта стало нашим шедевром. Я был горд и заворожен успехами нашей фирмы, но меня очень расстраивало, что я не могу похвастать ими перед клиентом.

Это было выше моих сил, и однажды я решил подстроить нам встречу: узнать название ресторана, в котором работал Герберт, и случайно зайти туда поужинать. Подробный отчет о проведенных нашей фирмой работах ненароком окажется при мне.

Я позвонил Альме, и та назвала мне ресторан – признаться, я никогда о таком не слышал. Герберт не любил говорить об этом месте, поэтому я решил, что оно довольно мрачное – «крест», по его собственному выражению.

Ресторан оказался даже хуже, чем я рассчитывал: душный, темный и шумный. Герберт выбрал себе настоящий ад, чтобы искупить грехи отца, или продемонстрировать признательность жене, или не упасть в собственных глазах, или что он там еще забыл.

Я стал протискиваться мимо скучающих женщин и подозрительных типов к барной стойке. Чтобы бармен меня услышал, пришлось кричать. Тот проорал в ответ, что знать не знает человека по имени Герберт Фостер. Видимо, он выполнял совсем уж грязную работу на кухне или в подвале. Что ж, обычное дело.

На кухне какая-то карга жарила сомнительного вида котлеты и посасывала пиво из бутылки.

– Я ищу Герберта Фостера.

– Здесь никакого Фостера нету.

– А в подвале?

– И в подвале нету!

– Вы вообще не знаете этого человека?

– Не знаю я никакого Фостера и знать не хочу!

– Спасибо.

Я сел за столик, чтобы все обдумать. Герберт, по-видимому, взял название ресторана из телефонного справочника, чтобы как-то объяснить Альме свое отсутствие по выходным. Мне даже полегчало: выходит, у Герберта все-таки были причины не притрагиваться к восьмистам пятидесяти тысячам, а мне он просто вешал лапшу на уши. Я тут же вспомнил, как он морщился, стоило мне заговорить о свободных вечерах: точно у него под ухом запустили бормашинку. Да-да, теперь я понял: как только Альма узнает, что муж богат, у него больше не будет повода удирать из дому по выходным.

Но что же было Герберту дороже восьмисот пятидесяти тысяч долларов? Наркотики? Спиртное? Женщины? Я вздохнул: ничегошеньки, конечно, не прояснилось. На подлость Герберт был не способен. Если он и мутил воду, то по какой-то уважительной и благородной причине. Мама так хорошо поработала над его воспитанием, а сам Герберт так искренне презирал отца, что я не сомневался: действовать он способен лишь из самых благих побуждений. Я сдался и заказал себе стаканчик – решил пропустить немного на ночь.

И тут я увидел, как сквозь толпу продирается Герберт Фостер – крайне побитый и загнанный на вид. На лице у него застыла гримаса крайнего неодобрения, точно у праведника в Вавилоне. Двигался он как деревянный, прижав руки к бокам, чтобы никого ненароком не задеть и ни с кем не встретиться взглядом. Несомненно, сама обстановка оскорбляла благородные чувства Герберта.

Я окликнул его, но он как будто не услышал. Дозваться его было невозможно: Герберт полностью отгородился от происходящего вокруг и едва не впал в кому, вознамерившись не видеть, не слышать и не делать зла.

Толпа в задней части зала расступилась перед ним, и я уж было решил, что сейчас он возьмет швабру и примется подметать, но в дальнем конце образовавшегося прохода вдруг вспыхнул свет, и я увидел крошечное белое пианино, сверкавшее в лучах прожектора точно драгоценный камень. Бармен поставил на пианино стакан с водой и вернулся за стойку.

Герберт смахнул пыль со скамеечки собственным носовым платком и с опаской сел. Достал из нагрудного кармана сигарету, закурил. Потом сигарета начала постепенно съезжать в уголок рта, а сам Герберт сгорбился над клавиатурой и прищурился, точно пытаясь разглядеть что-то на далеком горизонте.

И вдруг Герберт Фостер исчез. На его месте сидел взбудораженный веселый незнакомец, занесший над пианино руки-клешни. Он резко ударил по клавишам, и стены кабака сотрясла судорога похабного, второсортного, восхитительного джаза – горячий разудалый призрак двадцатых годов.

На ночь глядя я еще раз просмотрел портфель Герберта Фостера, известного в кабаке под прозвищем Огненный Гаррис. Самого Огненного Гарриса я в тот вечер беспокоить не стал.

Примерно через неделю его ждал большой куш от одной сталелитейной компании. По акциям трех нефтяных компаний ожидались дополнительные дивиденды. Акции крупного производителя сельскохозяйственного оборудования, которых мы купили пять тысяч штук, выросли на три доллара каждая.

Благодаря мне, моей фирме и процветающей американской экономике состояние Герберта выросло бы еще на несколько тысяч долларов. У меня были все поводы для гордости, но триумф мой отдавал полынной горечью (комиссионные, впрочем, не отдавали).

Никто не мог помочь Герберту. Он уже добился в жизни всего, чего хотел, – причем задолго до получения наследства и нашего с ним знакомства. Он стал добропорядочным семьянином, каким его вымуштровала любимая матушка. Но был у него и другой повод для радости: маленькая зарплата, не оставлявшая ему иного выхода, как – во имя семейного очага, жены и ребенка – играть на пианино в кабаке, курить, наливаться джином и три вечера из семи быть Огненным Гаррисом, истинным сыном своего отца.

1951