Онлайн чтение книги Зимняя песнь Wintersong
Подходи-покупай!

Подходи-выбирай! Налетай-покупай!

Рыночные прилавки на городской площади ломились от изобилия; продавцы во всю глотку расхваливали свой товар. Свежий хлеб! Парное молоко! Овечий сыр! Теплая шерсть, мягче не найти! Одни торговцы звонили в колокольчики, другие стрекотали деревянными трещотками, третьи выбивали нестройную дробь – тра-та-та!  – на самодельных барабанах – все ради того, чтобы завлечь покупателей. Чем ближе мы подходили к рыночным рядам, тем светлее становилось лицо Кете.

Я никогда не понимала, что за радость тратить деньги просто так, для удовольствия, а вот сестра моя обожала делать покупки. Она с нежностью перебирала в пальцах разнообразные ткани – шелка, бархат и атлас, привезенные из Англии, Италии и даже Восточной Азии. Кете с восторгом утыкалась носом в пучки сушеной лаванды и розмарина и, зажмурив глаза, смаковала острый вкус горчицы на купленном сдобном кренделе. Такой вот чувственный экстаз.

Я плелась сзади, задерживаясь возле декоративных венков из сухих цветов и лент и раздумывая, не купить ли один из них сестре в качестве свадебного подарка – или извинения. Кете любила красивые вещи; нет, не любила, а скорее, упивалась ими. Я видела, как городские матроны с поджатыми губами и хмурые старики бросали на мою сестру осуждающие взгляды, как будто ее откровенное наслаждение маленькими радостями было чем-то неприличным и грязным. Особенно пристально следил за ней один мужчина – высокий, бледный, элегантный, с сумрачным взором. Посмотри он так на меня, я бы моментально вспыхнула от смущения.

Подходи-покупай!

Кучка торговцев фруктами на задних рядах зазывала покупателей высокими, чистыми голосами, перекрывавшими гомон толпы. Их серебристые мелодичные интонации дразнили слух и помимо воли притягивали внимание. Сезон свежих фруктов уже закончился, и я обратила внимание на необычайно привлекательный вид даров природы: крупные, зрелые, сочные, невероятно соблазнительные.

– О-о, Лизель, гляди, – вытянула указательный палец Кете, тут же позабыв нашу размолвку. – Персики!

Продавцы начали проворно размахивать руками, подзывая нас ближе, и крутить товар в пальцах, демонстрируя его со всех сторон. Воздух наполнился мучительно-манящим ароматом спелых плодов. Мой рот наполнился слюной, но я решительно развернулась, увлекая Кете за собой. Лишних денег у меня не было.

Около двух недель назад я отправила смычки Йозефа в ремонт, чтобы archetier  – мастер по ремонту – перетянул и привел их в порядок перед прослушиванием у маэстро Антониуса. Я старательно копила, во всем себе отказывая, так как починка обходилась недешево.

Продавцы фруктов, однако, уже заметили нас и наши жадные взгляды.

– Милые барышни, подходите! – нараспев выкрикивали они. – Не стесняйтесь, душеньки! Подходи-выбирай! Налетай-покупай!

Один из них принялся выстукивать ритм на деревянных досках ящика, прочие запели: «Сливы, абрикосы, персики, черника! Ну-ка подходи-ка!»

Я непроизвольно начала подпевать – без слов, просто «м-м-м», – стремясь уловить в мелодии гармонию и контрапункт. Терции, квинты, уменьшенные септимы – я тихонько интонировала и вместе с продавцами ткала мерцающую паутину звуков – странных, завораживающих и диковатых.

Взгляды всех торговцев вдруг остановились на мне; черты их лиц начали заостряться, ухмылки – растягиваться. Волоски у меня на затылке встали дыбом, и я оборвала мелодию. Глаза-буравчики шарили по моей коже, почти физически щекоча ее, но за спиной я ощущала еще чей-то невидимый взгляд, столь же осязаемый, как если бы мою шею гладили рукой. Я обернулась.

Высокий, бледный, элегантный незнакомец.

Лицо его закрывал капюшон, но одежда, видневшаяся из-под плаща, явно была дорогой: на зеленой парче поблескивали золотые и серебряные нити. Заметив мой изучающий взгляд, незнакомец плотнее запахнул плащ, и все же я мельком успела разглядеть серовато-коричневые кожаные бриджи, обтягивающие стройные бедра. Я отвернулась в сторону, чувствуя, как жар моих пылающих щек нагревает воздух. Этот человек отчего-то казался мне знакомым.

– Браво! Браво! – закричали торговцы, окончив петь. – Дева в красном, подойди, возьми награду за свой талант!

Они снова принялись размахивать руками над фруктами, выложенными на прилавках. Пальцы у них были длинные и тонкие – мне даже почудилось, что в этих пальцах слишком много суставов, и я ощутила необъяснимый страх. Однако жутковатое впечатление быстро рассеялось, и почти сразу один из продавцов протянул мне на ладони персик.

Густой и сладкий аромат разлился в холодном осеннем воздухе, но из-под его приторности пробивался слабый душок гнили, какого-то разложения. Я отпрянула, и физиономии торговцев вновь как будто изменились: кожа приобрела зеленоватый оттенок, кончики зубов заострились, вместо ногтей выросли когти.

Бойся гоблинов и никогда не покупай их товаров .

Кете потянулась за персиком обеими руками.

– О, дайте мне его, пожалуйста!

Я схватила сестру за шаль и рывком дернула назад.

– Дева знает, чего хочет! – Продавец расплылся в улыбке, но улыбка эта скорее напоминала хищный оскал: растянутые от уха до уха губы обнажили острые пожелтелые зубы. – Сколько страсти, сколько желаний! Легко уплатить – легко голод утолить.

Я нервно повернулась к Кете.

– Идем, – сказала я, – некогда мешкать. Нам еще нужно зайти к герру Касселю.

Кете не сводила взгляда с фруктового изобилия. Она выглядела больной – брови страдальчески нахмурены, грудь вздымается, щеки раскраснелись, в глазах – лихорадочный блеск. Больной или… возбужденной . Я почувствовала, что происходит что-то неправильное, неправильное и плохое. Легкое возбуждение коснулось и моего тела, но несмотря на это, мне стало по-настоящему страшно.

– Идем, – повторила я, но взгляд Кете словно остекленел. – Анна Катарина Магдалена Ингеборг Фоглер! Мы уходим отсюда.

– До скорого, душенька, – осклабился продавец. Я притянула сестру к себе, одной рукой обняв за плечи, словно защищая. – Она вернется, – пообещал торговец. – Такие девушки недолго сопротивляются искушению. Плод… созрел и сам падает в руки.

Я двинулась прочь, подталкивая Кете впереди себя. Уголком глаза я опять заметила высокого элегантного незнакомца. Спиной я чувствовала, как он наблюдает за нами из-под капюшона. Наблюдает. Рассматривает. Оценивает. Один из торговцев потянул странного незнакомца за полу плаща, и тот склонился к нему, чтобы выслушать, при этом не отрывая взгляда от нас. От меня.

– Берегись.

Я застыла как вкопанная. Это был еще один торговец фруктами, карлик с пушистыми волосами, похожими на облачко цветущего чертополоха, и худощавым лицом. Ростом не больше ребенка, он, однако, выглядел очень старым – старше Констанцы, старше самого леса.

– Эта, – он ткнул пальцем в Кете, чья голова покоилась на моем плече, – сгорит быстро, как щепа для растопки. Света много, жара мало. Но ты, – карлик перевел палец на меня, – ты, госпожа, будешь гореть долго. Внутри тебя есть огонь, и твой огонь – медленный. Он тлеет, томясь жаром, и ждет лишь дуновения, чтобы разгореться в полную силу. Любопытно. – Его физиономия расползлась в ухмылке. – Весьма любопытно.

Торговец исчез. Я зажмурилась и снова открыла глаза – он так и не появился, заставляя гадать, не померещился ли мне вовсе. Я тряхнула головой, крепче стиснула ладонь Кете и зашагала к лавке герра Касселя, полная решимости забыть чудны́х гоблинов с их фруктами – такими сочными, сладкими, соблазнительными и такими недоступными.

* * *

Стоило нам отойти от фруктового ряда, как Кете вырвала свою руку из моей ладони.

– Я не ребенок, за которым нужно приглядывать! – раздраженно бросила она.

Я закусила губу, сдерживая резкий ответ, готовый сорваться с уст.

– Вот и хорошо. – Я протянула сестре небольшой кошелек. – Разыщи Иоганна-пивовара и скажи ему…

– Лизель, я сама знаю, что делать! – огрызнулась Кете, выхватывая у меня кошелек. – Не считай меня беспомощным созданием.

На этих словах она развернулась и убежала, быстро затерявшись в шумной толпе.

С тяжелым сердцем я направилась к герру Касселю. В нашей деревушке мастера по изготовлению и починке музыкальных инструментов не было, однако герр Кассель знал всех лучших специалистов этого дела в Мюнхене. За время многолетнего знакомства с нашей семьей через его лавку прошло множество ценных инструментов, и потому поддержание связи с собратьями по ремеслу герр Кассель превратил в выгодный бизнес. Нашему отцу он приходился близким другом – насколько таковым может считаться владелец ломбарда.

Уладив дела с герром Касселем, я отправилась на поиски сестры. Отыскать Кете даже в этом море лиц не составляло труда. Ее улыбка была самой прелестной, голубые глаза – самыми яркими, щечки – самыми румяными, и даже волосы, выбивавшиеся из-под нелепой шляпки, сияли, точно золотой хохолок волшебной птицы. Всего-то и требовалось, что следовать за направлением взглядов всех деревенских зевак – этих долгих восхищенных взглядов, которые неизменно приводили меня к сестре.

На несколько секунд я засмотрелась, как Кете торгуется с продавцами. Сестра вела себя точь-в-точь как актриса на сцене: сгусток эмоций, живая страсть, жесты нарочиты, улыбки тщательно отрепетированы. Она вся трепетала и бессовестно заигрывала с торговцами, словно и не замечая взоров, которые тянулись к ней, точно мотыльки – к пламени свечи. И мужчины, и женщины оценивали ее плавные формы, изгиб шеи, очаровательную гримаску.

Глядя на Кете, трудно было не вспомнить о том, как греховны наши тела, как сильно мы склонны к пороку. «Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх»[5]Иов. V, 7., – так ведь сказал Иов? Льнущие к коже ткани, одежда, подчеркивающая пышные формы, откровенные вздохи наслаждения – в Кете все говорило о чувственности.

Я вздрогнула, осознав, что смотрю на женщину – взрослую женщину, а не ребенка. Кете знала, какой эффект ее тело производит на окружающих, и это знание вытеснило в ней невинность. Моя сестра пересекла границу между девичеством и женской зрелостью без меня, и я чувствовала, что меня бросили. Предали. Я смотрела, как молодой человек в лавке рассыпается перед Кете мелким бесом, и в горле у меня разрастался ком обиды – такой горькой, что я едва не поперхнулась.

Чего бы я только ни отдала, лишь бы хоть на минутку ощутить себя объектом влечения! Чего бы ни отдала, чтобы изведать вкус этого плода, эту дурманящую сладость, – чье-то желание. Да, я хотела. Хотела того, что Кете воспринимала как нечто естественное. Греховной страсти.

– Могу ли я заинтересовать внимание юной дамы в красном пустячной вещицей?

Вынырнув из задумчивости, я подняла глаза и увидела перед собой высокого элегантного незнакомца. Опять.

– Нет, сударь, благодарю, – я покачала головой. – У меня нет денег.

Незнакомец подошел ближе. В обтянутой перчаткой руке он держал флейту, искусно вырезанную из дерева и отполированную до блеска. Теперь, вблизи, я видела, как посверкивают его глаза, по-прежнему скрытые под капюшоном.

– Нет денег? Что ж, если не желаете покупать мой товар, может быть, примете от меня подарок?

– П-подарок? – От пристального взора незнакомого мужчины мне стало жарко и неловко. Он смотрел на меня так, как никто прежде, точно я представляла собой нечто большее, чем просто слепленные вместе глаза, нос, губы, волосы и моя отчаянная непривлекательность. Он смотрел так, словно видел меня всю целиком, словно меня знал . Но знала ли его я? В голове у меня, как полузабытая песня, свербела некая смутная мысль. – С чего вдруг?

– Разве обязательно нужен повод? – Голос незнакомца был не низким и не высоким, его тембр навевал в памяти образы темной лесной чащи и бесснежных зим. – Что, если я просто захотел сделать день юной девушки чуть ярче? В конце концов, ночи становятся все длиннее и холоднее.

– Нет-нет, сударь, – во второй раз отказалась я. – Бабушка велела мне остерегаться волков, рыщущих по лесу.

Незнакомец расхохотался, обнажив острые белые зубы. Я поежилась.

– Ваша бабушка мудра, – произнес он. – Уверен, она также предупреждала вас избегать гоблинов, или, возможно, говорила, что между теми и другими нет разницы.

Я промолчала.

– Вы умны. Подарок я предлагаю вам не от чистого сердца, а лишь из эгоистичного желания посмотреть, как вы с ним поступите.

– Что это значит?

– В вашей душе есть музыка. Дикая, необузданная музыка, которая находит во мне отклик. Она пренебрегает правилами и законами, установленными для нее вами, людьми. Эта музыка живет внутри вас, и я хочу дать ей свободу.

Он слышал, как я подпевала торговцам фруктами. Дикая, необузданная музыка . Я уже слышала эти слова – от папы. В тот момент они показались мне оскорбительными. Мое музыкальное образование в лучшем случае можно было назвать начальным. Из всех своих детей отец больше всего времени и заботы уделял Йозефу, добиваясь того, чтобы мой брат как следует разбирался в теории и истории музыки – краеугольных камнях последней. Устроившись поблизости, я всегда подслушивала, о чем говорилось на этих уроках, и, по мере возможности, старалась делать записи, а потом наобум применяла усвоенный материал в собственных сочинениях.

Тем не менее, этот элегантный незнакомец не осуждал меня за бессистемность познаний, за их недостаток. Его слова глубоко отпечатались у меня на сердце.

– Это тебе, Элизабет. – Он снова протянул мне флейту, и на этот раз я ее взяла. Несмотря на холод, инструмент был на удивление теплым, словно сделанным из кожи.

И только после того, как незнакомец исчез, я сообразила, что он назвал меня по имени. Элизабет . Как он узнал?

* * *

Я держала флейту в руках, любуясь формой, поглаживала ее, восхищаясь богатой текстурой древесины и гладкостью полировки под пальцами. На задворках сознания скреблась назойливая мысль, смутное ощущение, что я что-то упустила или забыла. Оно проглядывало где-то в памяти, на кончике языка вертелось связанное с ним слово.

Кете.

Резкий укол страха пронзил мои заторможенные мысли. Кете, где Кете? В беспорядочно движущейся толпе не видно было «кондитерской» шляпы сестры, не слышно переливов ее звонкого смеха. Меня накрыло волной ужаса, к которой прибавилось тревожное чувство, что меня обвели вокруг пальца.

С какой стати тот высокий элегантный незнакомец преподнес мне подарок? Действительно ли им двигало эгоистичное любопытство и интерес к моей персоне, или же это была хитрая уловка, чтобы отвлечь меня, пока гоблины крадут сестру?

Я сунула флейту в сумку, высоко подхватила юбки, не обращая внимания на возмущенные взгляды городских кумушек и улюлюканье деревенских бездельников, и побежала. В слепой панике я металась по рынку, выкликая имя сестры.

Разум боролся с верой. Из детских сказок я давно выросла, и все же нельзя отрицать странность встречи с продавцами фруктов. С высоким элегантным незнакомцем.

Это гоблины. Это не гоблины.

Подходи-выбирай! Налетай-покупай!

Призрачные голоса торговцев почти рассеялись на ветру и казались скорее воспоминанием, нежели звуком. Я двинулась на этот звук, различая зловещую мелодию даже не ухом, а каким-то другим, невидимым и неосязаемым органом. Музыка проникла мне в сердце и потянула к себе, как кукловод – веревочную куклу.

Я уже знала, куда подевалась сестра. Меня охватил ужас и безраздельная уверенность в том, что, если я не поспею вовремя, непременно случится что-то страшное . Но я ведь обещала уберечь сестру от беды.

Подходи-покупай!

Удаляясь, голоса становились еще тише, переходя в невнятный шепот, а затем и вовсе растворились в тишине. Я дошла до последних рядов рынка, но торговцев фруктами как не бывало. Ни прилавков, ни навесов, ни фруктов – никаких следов недавнего присутствия. И лишь фигурка сестры одиноко маячила в тумане, и тонкое платье трепыхалось на ветру, делая Кете похожей на Белую даму с портретов фрау Перхты[6]«Белая дама» – призрак, легенды о котором широко распространены в Германии. Обычно появляется в различных замках незадолго до смерти какой-либо родовитой особы. Возникновение легенд о «Белой даме» связывают с несколькими реальными женщинами. Наиболее вероятным прообразом считается Перхта (Берта) фон Розенберг (ок. 1425 – 1476), дочь обербургграфа Богемии, построившая в XV веке Нейгаузский замок. Между ее портретом, сохранившимся в древнем замке, и призраком «Белой дамы» все находили поразительное сходство. Чаще всего она появлялась в домах, где жили ее потомки., на героиню сказок Констанцы. Кажется, я успела; кажется, мои страхи напрасны.

– Кете! – крикнула я и бросилась к ней с распростертыми объятьями.

Она обернулась. Губы сестры блестели – алые, сладкие, припухшие, словно их только что жарко целовали. В руке она держала недоеденный персик, и липкий сок стекал с пальцев, будто струйки крови.