Онлайн чтение книги История англоязычных народов A History of the English-Speaking Peoples
Глава XII. ГЕНРИХ ПЛАНТАГЕНЕТ

С восшествием Генриха II на трон началось одно из самых содержательных и значительных правлений в английской истории. Новый сюзерен правил империей, и, как хвастали его подданные, его власть распространялась «от Арктического океана до Пиренеев». Англия была для него всего лишь одной – наиболее крупной, хотя, вероятно, наименее притягательной – из провинций. Но он принес с собой элемент внешнего принуждения, который, как и во времена Вильгельма Оранского, был необходим для формирования национального единства. И англичане, и норманны приняли его как правителя всей страны. Этот человек вызывал память о Гастингсе, и после ужасной анархии гражданской войны и чинимых баронами грабежей все с готовностью воспринимали его приказания. Таким образом, оставаясь французом, говорящим на чужом языке и ведущим отличный от английского образ жизни, он придал нашей стране те черты, которые сохранились по сей день.

После ста лет, в течение которых она служила лагерем для вторгшейся армии и полем боя ссорящихся чиновников, Англия наконец навсегда стала единым королевством, в основе которого лежали христианство и римская цивилизация, там еще сохранилось наследие древнего Рима. Генрих Плантагенет первым создал определенную связь между Англией, Шотландией и Ирландией; он восстановил ту систему королевского управления, которую, опередив свое время, воздвиг его дед, Генрих I. Он заново заложил фундамент центральной власти, основанной на казначействе и судах, которая должна была в итоге сменить феодальную систему Вильгельма Завоевателя. Король возродил англосаксонскую традицию самоуправления под королевской властью в графствах и городах и оберегал ее; он развил и сделал постоянными выездные суды и судебные разбирательства, сохранившиеся до сих пор. Именно ему мы обязаны тем выдержавшим испытание временем фактом, что англоязычные народы по всему миру руководствуются английским общим правом, а не римским. Своими Кларендонскими постановлениями[32]Кларендонские постановления требовали от клириков уплаты налогов и подчинения королевской юрисдикции наравне со светскими феодалами, а также запрещали им покидать пределы Англии и обращаться с жалобами (апелляциями) в Рим без ведома и согласия короля. – Прим. ред. он хотел закрепить определенную модель отношений церкви и государства и вынудить церковь как общественный институт подчиниться законам королевства. В этом предприятии ему, после тяжелой борьбы, пришлось отступить, а решение данной задачи осталось на долю Генриха VIII, который, пусть и столетия спустя, отомстил за своего предшественника, уничтожив гробницу святого Фомы в Кентербери.

Вот портрет этого одаренного человека, долгое время вызывавшего зависть современников: плотный, коренастый, с бычьей шеей, сильными руками и грубыми пальцами; изогнутые от бесконечной езды верхом ноги; большая круглая голова с короткими рыжими волосами; веснушчатое лицо; низкий, надтреснутый голос. Дни его были заняты государственными делами и беспрерывными разъездами и путешествиями. Генриха отмечали умеренность в еде и одежде и частые смены настроения. Кроме страсти к охоте король имел и другие увлечения, вызывавшие порицание церкви и негодование королевы. Говорили, что при крайней опасности он всегда оставался спокойным и мягким, но когда напряжение ослабевало, становился капризным и раздражительным. «Он был более внимателен к погибшим солдатам, чем к живым, и больше горевал об утрате павших, чем утешался любовью оставшихся». Он часто ездил по своим многочисленным владениям, появляясь неожиданно в Англии, когда все думали, что он на юге Франции. В этих поездках по провинциям короля всегда сопровождали телеги, груженые толстенными свитками, представлявшими собой то, что сейчас называется архивом. Двор и обоз Генриха с трудом поспевали за ним. Иногда, назначив ранний отъезд, он просыпал до полудня, и тогда все дожидались его, полностью готовые к путешествию. Иногда же отправлялся задолго до назначенного часа, и тогда сопровождавшим приходилось нагонять его изо всех сил. В Англии, как и в других его владениях, не оставляемых неизменным вниманием короля, все начинало шевелиться и бурлить при его прибытии.

* * *

Но этот монарх XII в., со всеми своими страстями и заботами, планами и чувствами, не был материалистом: он был богопомазанником, он требовал, как и архиепископ Кентерберийский – «эти два сильных вола, которые тянули плуг Англии», – полной покорности от своих подданных. Религиозные обряды, страх вечного проклятия, надежда на Царствие Божие, более прекрасное, чем все его земные владения, и на загробное воздаяние не покидали его ни на час. Временами его захлестывало раскаяние, и он предавался угрызениям совести. От этого мира король брал все доступные ему радости и расплачивался за все свои грехи. Его изображают как человека, подверженного как духовной экзальтации, так и уничижению. Это не был монарх-отшельник: короли в то время были столь же доступны, как современные президенты США. В любое время люди могли нарушить его покой, придя со своими делами, известиями, сплетнями, предложениями и жалобами. Споры в присутствии короля разгорались нешуточные, перед лицом Его Величества не стеснялись ни знать, ни придворные, а бесценный советник короля, шут, жестко и категорично высказывался по любому поводу.

Немногие из смертных жили столь полнокровной жизнью, как Генрих II, немногие так крепко приложились к чаше триумфа и горя. В более поздние годы он расстался с Элеонорой. Когда ей было за 50 лет, а ему только 42, Генрих, как говорят, влюбился в «прекрасную Розамунду», девицу из знатного семейства, отличавшуюся неземной красотой. Последующим поколениям доставляло наслаждение читать трагедию о том, как королева Элеонора с помощью шелковой нити прошла по запутанному лабиринту Вудстока и предложила своей злополучной сопернице сделать нелегкий выбор между кинжалом и чашей с ядом. Дотошные исследователи сделали все, чтобы подорвать доверие к этому прекрасному рассказу, но он, несомненно, должен занять свое место в любом повествовании об этом знаменитом короле.

Таким был человек, принявший неспокойное и раздробленное наследство Стефана. Еще до восхождения на английский престол Генрих принял участие в войне, защищая свое континентальное наследство. Она стала для него первой из многочисленных подобных столкновений. С самого момента появления сильного нормандского государства в северо-западной Франции за сто лет до описываемых событий французская монархия беспрерывно боролась против притязаний великих герцогств и графств на центральное правительство. Герцоги Нормандии, Аквитании и Бретани, графы Анжуйские, Булонские, Тулузские и Фландрские, вместе с другими крупными феодальными вассалами, стремились к полной независимости и временами в периоды ослабления монархии, казалось, были близки к успеху. Битва при Гастингсе сделала величайшего из французских подданных, герцога Нормандии, также и королем Англии, но восхождение Генриха II на английский трон угрожало Франции более серьезными опасностями. Французским монархам всегда удавалось ослабить политическое давление за счет стравливания чересчур могущественных подданных друг с другом. Борьба между Анжу и Нормандией в XI в. радовала французских королей, видевших, как враждуют их главные противники. Но когда Генрих II в одночасье стал королем Англии, герцогом Нормандии, властителем Аквитании, Бретани, Пуатье, Анжу, Мена и Гиени, правителем земель от Соммы до Пиренеев – более чем половины Франции, – нарушился весь баланс власти между феодальными владыками.

Вместо борьбы с дюжиной разделенных и соперничающих между собой княжеств Людовик VII оказался вдруг один на один с единой имперской державой, ресурсы которой далеко превосходили его собственные. Он был не тот человек, чтобы достойно противостоять столь значительному объединению. Ему уже пришлось немало пострадать от развода с Элеонорой, от того, что она соединила свои силы с его соперником. От него у нее было три сына, от Людовика – только дочери. И все же у французского короля имелись некоторые преимущества. Ему удалось на протяжении своей жизни устоять против Плантагенетов, и после почти четырехвековой разорительной борьбы окончательная победа в Европе осталась за Францией. Империя его врага выглядела более внушительной на карте, чем в действительности. Это был пестрый, слабо связанный конгломерат государств, случайно соединенный браком и не имевший ни общей цели, ни единой армии. Единственное, что связывало Англию и ее континентальную империю, – это тот факт, что сам Генрих и некоторые из его магнатов владели землями по ту сторону пролива. Не было даже намека на единое центральное правительство; не было единообразия в управлении и обычаях; не было общих интересов или чувства преданности. Каким бы слабым ни представлялся Людовик VII в борьбе с предприимчивым и деятельным Генрихом, ход событий складывался в пользу компактной французской монархии, и даже безвольный Людовик оставил ее более крепкой и прочной, чем в начале своего правления.

Главный метод борьбы, примененный французами, был прост. Генрих унаследовал обширные владения со всеми их местными раздорами и конфликтами. Людовик больше не мог натравить графа Анжуйского на герцога Нормандского, но он все еще мог поддерживать и в Анжу, и в Нормандии те распри и мелкие войны, которые истощали силы феодальных властителей, остающихся в принципе его вассалами. Приносила плоды и такая уловка, как использование семейных ссор. В более поздние годы правления английского короля сыновья Генриха II, горячие, непокорные и гордые, позволили Людовику VII и его преемнику, хитрому и одаренному Филиппу Августу, втянуть их в борьбу против собственного отца.

* * *

Мы можем спросить: как все это влияло на повседневную жизнь Англии и на ход ее истории? Простой народ мало понимал раздоры между феодалами в далеких странах и ссоры внутри чуждого ему правящего класса. Кроме того, это давно мешало людям совершать паломничества. В течение нескольких поколений самым смелым и лучшим англичанам суждено было сражаться и умирать на болотах Луары или на прожаренных солнцем холмах южной Франции во имя мечты об английском господстве над французской землей. Ради этого два века спустя англичане одерживали блестящие победы при Креси, Пуатье и Азенкуре и умирали в страшном лиможском марше Черного Принца. Во имя этой мечты они превратили плодородную Францию в пустыню, где даже самые выносливые звери умирали от голода и жажды. На протяжении всего средневековья война Англии с Францией не прекращалась и часто становилась проблемой, выходящей на первый план. Она затронула все сферы английской жизни, оказывая губительное влияние на состояние английского общества и его институты.

Ни один эпизод не демонстрирует нам столь ярко политику Англии XII в., чем ссора Генриха II с его подданным и другом, Томасом Бекетом, архиепископом Кентерберийским. Нам нужно осознать серьезность этого конфликта. Военное государство в феодальном христианском мире подчинялось церкви в духовных делах, но оно никогда не поддерживало идею передачи светской власти священникам. Однако церковь, постоянно богатевшая за счет дарений баронов, беспокоившихся на пороге смерти о загробной жизни, превратилась в величайшего землевладельца и располагала крупнейшим капиталом в стране. Рим использовал все свое духовное искусство, воздействуя на предрассудки сторон, затронутых этой борьбой. Церковь как влиятельная организация постоянно бросала вызов мощи и власти государства. Вопросы доктрины вполне могли быть решены, но как осуществлять управление государством при наличии двух конфликтующих сил, каждая из которых имела необъятные притязания на ограниченные национальные ресурсы? Этот конфликт не ограничивался Англией, будучи общей проблемой во всем тогдашнем европейском мире.

Компромисс помог Англии избежать раскола при Вильгельме Завоевателе. Под руководством Ланфранка церковь сотрудничала с короной, и каждая из сторон поддерживала другую и помогала ей в борьбе с мятежными баронами или угнетенным народом. Но теперь во главе религиозной иерархии стала неординарная личность, Томас Бекет. Он был канцлером королевства, или, как заметил немецкий историк Ранке, «наиболее доверенным министром кабинета». И во внутренних, и во внешних делах Бекет верно служил своему господину. Он реорганизовал скутагий – налог, позволявший знати откупаться деньгами от воинской службы, налог, который в итоге и поразил феодальную систему в самое сердце. Он сыграл свою роль в завоевании Бретани. Король был уверен, что Бекет – его человек, не простой слуга, но верный товарищ в совместном предприятии. Благодаря непосредственному влиянию и личным усилиям короля Бекета избрали архиепископом Кентерберийским.

Инвеститура епископа королем

С этого момента все его дарования и способности оказались направленными в другое русло. С Бекетом произошла трансформация, подобная той, которая в одну ночь превратила бесшабашного принца в августейшего повелителя Генриха V. Его личная жизнь отличалась благочестием и праведностью, хотя, конечно, Бекет участвовал в политических делах и не был просто темной фигурой, стоявшей за троном. Но тогда как прежде, будучи придворным и князем церкви, он соревновался с другими в пышности и великолепии, то теперь Бекет пытался крайним аскетизмом и суровостью создать себе славу святого. В духовной сфере он, используя привычные ему методы, преследовал те же цели, что и прежде в политике, и преуспел и в том, и в другом. Теперь он отстаивал интересы церкви в многочисленных аспектах ее отношений с короной. Свои враждебные действия Бекет обосновывал универсальными идеями католической церкви и папской власти, которые, распространившись далеко за пределами нашего острова, господствовали во всей Европе и уходили корнями в нечто таинственное и возвышенное. После путешествия по континенту и конклава с участием высших религиозных чинов Франции и Италии он возвратился в Англию, исполненный решимости добиться независимости церкви от государства, представляемого королем. Этим он положил начало конфликту, которого мудрый Ланфранк на протяжении своей жизни всячески стремился избегать. К этому времени английское общество вполне созрело для спора по этому вопросу.

Саксонская Англия странным образом предвосхитила ту теорию, к которой в далеком будущем вернулись елизаветинские реформаторы. И саксы, и англичане XVI в. считали монарха человеком, определенным Богом не только для того, чтобы управлять государством, но и для того, чтобы защищать церковь и направлять ее. В XII в., однако, папство укрепилось при Григории VII и его преемниках. Рим начал выдвигать притязания, вряд ли совместимые с традиционными представлениями о частичном суверенитете короля во всех духовных делах. Григорианское движение выступало за то, чтобы управление церковью находилось в руках духовенства под верховным руководством папы. В соответствии с этой точкой зрения, король – это всего лишь мирянин, чья единственная религиозная обязанность состоит в том, чтобы повиноваться церковной иерархии. Церковь – отдельная организация, со своими собственными законами и своей подчиненностью. Ко времени правления Генриха II епископ был уже не просто духовным чиновником, но и крупным землевладельцем, равным графу; он мог выставить военные силы, мог отлучить врагов от церкви, даже если они были друзьями короля. Так кто же должен тогда назначать епископа? А, будучи назначен, кому он должен подчиняться, если папа приказывает одно, а король требует другое? Если король и его советники принимают закон, противоречащий закону церкви, какой власти он должен подчиниться? Так возник конфликт, нашедший свое предметное воплощение в вопросе об инвеституре[33]Инвеститура – акт введения вассала во владение феодом. Для духовных лиц кроме светской была обязательна и духовная инвеститура – утверждение в духовном сане. Вопрос стоял о том, кто ее осуществляет – папа римский или светский суверен епископа. – Прим. ред. , в споре по поводу которого Генрих II и Бекет оказались непримиримыми противниками.

Средневековой рисунок, иллюстрирующий конфликт между Томасом Бекетом и Генрихом II

Борьба между Генрихом II и Бекетом приняла форму диспута по второстепенным вопросам, что прикрывало суть их разногласий. То, что речь шла больше об отдельных случаях управления и не касалась основных принципов, объясняется простой причиной. Корона возмущалась претензиями церкви на вмешательство в дела государства, но в средние века ни один монарх не смел бросить церкви вызов или, как бы ни хотелось ему ограничить ее влияние, пойти на полный разрыв. Только в XVI в. английский король, вступив в конфликт с папством, осмелился отвергнуть власть Рима и без обиняков провозгласил верховенство государства в духовных делах. В XII в. единственным практически возможным путем был компромисс. Но в тот период церковь не была настроена на сделку. Во всех странах светская власть приняла вызов, но дать достойный ответ ей было нелегко, и, по крайней мере в Центральной Европе, борьба закончилась только с истощением сил и империи, и папства.

Церковь в Англии, как и бароны, заметно укрепилась со времени Вильгельма Завоевателя и его верного архиепископа Ланфранка. Находившийся в затруднительном положении Стефан пошел на широкие уступки церкви, политическое влияние которой достигло зенита. Генрих понимал, что эти послабления создают угрозу его королевским правам. Он задумал восстановить утраченные позиции и в качестве первого шага в 1162 г. назначил своего преданного вассала Бекета архиепископом Кентербери, полагая, что этим он обеспечит уступчивость епископата. На деле же он дал церкви лидера, необыкновенно активного и упорного.

Игнорируя либо не замечая зловещих признаков перемены в позиции Бекета, Генрих сделал второй шаг и опубликовал в 1164 г. Кларендонские постановления. В них он провозгласил, имея на то основания, свое намерение восстановить обычаи королевства в том виде, в котором они существовали до анархии периода правления Стефана. Он хотел вернуться на тридцать лет назад и ликвидировать последствия капитуляции своего предшественника. Но Бекет оказал сопротивление. Уступки Стефана рассматривались им как неоспоримые приобретения церкви. Он отказался признать их утратившими силу. Бекет заявил, что Кларендонские постановления не отражают отношения между церковью и короной. Когда в октябре 1164 г. его вызвали в Большой Совет и потребовали объяснить свое поведение, архиепископ надменно отверг власть короля и отдал себя под защиту папы и Бога.

Тем самым Бекет разрушил то единство, которое было столь необходимо для королевства, и фактически объявил войну Генриху в духовной сфере. Упорствуя в неповиновении, он укрылся на континенте, где такой же конфликт уже терзал Германию и Италию. Этот горький спор потряс правящие классы Англии и вызвал смятение в умах. Он продолжался шесть лет, на протяжении которых архиепископ Кентерберийский оставался в изгнании во Франции. Только в 1170 г. в Турени между ним и королем произошло явное примирение. Обе стороны, похоже, принципиально отказались от своих притязаний. Генрих не упоминал о своих правах и обычаях. Архиепископа не призывали приносить клятву. Ему пообещали безопасное возвращение и беспрепятственное владение своим престолом. Последний раз король и примас встретились летом 1170 г. в Шамоне. «Мой господин, – сказал Бекет в конце свидания, – сердце говорит мне, что я расстаюсь с вами, как с человеком, которого уже не увижу в этой жизни». «Ты считаешь меня предателем?» – спросил король. «Это далеко не так», – ответил архиепископ. Он вернулся в Кентербери, исполненный решимости получить от папы неограниченную власть для отлучения от церкви, чтобы дисциплинировать английские церковные силы. «Чем могущественнее и неистовее правитель, – писал Бекет, – тем более крепкая дубинка и прочная цепь нужны, чтобы захватить его и держать в узде». «Я еду в Англию; мир или гибель ждет меня – не знаю, но Бог определил, какая судьба ждет меня».

Тем временем, в отсутствие Бекета, Генрих принял решение обеспечить мирный переход власти к своему сыну, юному Генриху[34]Известен в истории Англии как Генрих Молодой Король. Умер в 1183 г. – Прим. ред. , и для этого короновать того еще при своей жизни. Церемонию осуществили архиепископ Йоркский и несколько других священнослужителей. Это вызвало сильное недовольство Бекета, увидевшего в коронации посягательства на столь ревностно охраняемые им права Кентерберийской епархии. После достигнутого во Франции соглашения Генрих II полагал, что прошлое осталось в прошлом. Но Бекет придерживался других взглядов.

Прием, оказанный ему на родине после нескольких лет изгнания, был поразителен. В Кентербери монахи встретили его, как Божьего ангела. «Я пришел, чтобы умереть среди вас, – сказал он во время проповеди. – В этой церкви есть мученики, и скоро Бог увеличит их число». Он с триумфом доехал до Лондона, раздавая милостыню просящим, возбужденным людям. Затем без промедления отлучил от церкви священников, участвовавших в короновании юного Генриха. Эти несчастные все вместе отправились к королю, находившемуся тогда в Нормандии. В их рассказе речь шла не только о вызове, брошенном власти в церковной сфере, но и о настоящем мятеже и узурпации. По их словам, архиепископ был готов «сорвать корону с головы молодого короля».

Генрих Плантагенет выслушал известие об этом в присутствии своих рыцарей и знати. Он воспринял его со всем пылом своей натуры. Ярость, накопившаяся в нем, вылилась: «Что за дураков и трусов, – вскричал он, – вскормил я в своем доме, что ни один не отомстит за меня этому непокорному священнику!» По другой версии, он назвал Бекета «духовником-выскочкой». Тут же был созван Совет, чтобы определить меры, необходимые для укрепления королевской власти. В основном все разделяли гнев короля. Но рассуждать приходилось здраво. При всех трудностях, существовавших в тогдашнем обществе, король не мог поддержать опасный конфликт между церковью и государством.

Но между тем события уже разворачивались иначе. Четыре рыцаря услышали горькие слова короля, произнесенные в широком кругу. Они тут же поспешили на побережье. Они пересекли пролив. Они потребовали лошадей и поскакали в Кентербери. Двадцать девятого декабря 1170 г. они нашли архиепископа в соборе. Последовавшая за этим трагедия известна. Он выступил против них с крестом и митрой, бесстрашный и решительный, как в бою, мастер-лицедей. Обменявшись репликами, они набросились на него, изрубили мечами и оставили умирать, как Юлия Цезаря, с десятком ран, взывающих к отмщению.

Печать архиепископа Кентерберийского, изображающая убийство Томаса Бекета

Эта трагедия оказалась фатальной для короля. Убийство незаурядного священнослужителя, словно нарушение феодальной клятвы, ударило страну в самое сердце. Ужас охватил всю Англию. Мертвого архиепископа провозгласили святым, и тут же выяснилось, что его останки исцеляют неизлечимые болезни, а чтобы избавиться от хворей, достаточно прикосновения к его одеждам. Преступление короля было огромно. Услышав страшное известие, Генрих ощутил горе и страх. Он долго пытался воздействовать на своего противника через закон, но теперь все его искусные попытки оказались сорваны одним жестоким, зверским убийством. И хотя Генрих никогда не думал о том, чтобы такое злодеяние свершилось, его жестокие слова слышали многие, и теперь на нем стояло клеймо убийцы или, что еще хуже, святотатца.

В последующие годы он пытался восстановить свой авторитет и искупить огромную вину. Он совершал паломничества к гробнице убитого архиепископа. Он подвергал себя публичным покаяниям. Несколько раз в годовщину смерти Бекета Генрих раздевался до пояса и опускался на колени, а торжествующие монахи хлестали его плетьми. Можно, однако, предположить, что телесные наказания, как явствует из зарисовок того времени, осуществлялись с помощью березовых прутьев и носили главным образом символический характер. Являя такое раскаяние и покорность, Генрих упорно стремился восстановить права государства. В 1172 г. он добился примирения с папой в Авранше на относительно легких условиях. Многие историки полагают, что по сути, хотя и не по форме, король к концу жизни добился реализации основных принципов Кларендонских постановлений, которые в конце концов вполне совпадают с тем, что английский или любой другой разумный народ хотел бы иметь в качестве закона. Конечно, папство поддерживало его в семейных проблемах. Сыновья-рыцари заслужили прощение участием в священных войнах. Но и тяжелая жертва Бекета не оказалась напрасной. До Реформации церковь сохранила систему собственных судов, независимых от королевской власти, и право апелляции к Риму, то есть те важнейшие пункты, по которым Бекет так и не уступил королю.

К несомненному достоинству того века следует отнести то, что столь серьезные конфликты, потрясавшие души людей, проходили в суровой, но вместе с тем справедливой борьбе. В современных конфликтах и революциях, произошедших в некоторых крупных государствах, епископов и архиепископов массово отправляли в концлагеря и убивали выстрелом в затылок в теплых, ярко освещенных коридорах тюрьмы. Какое право имеем мы заявлять о превосходстве нашей цивилизации над обществом времен Генриха И? Мы все глубже погружаемся в варварство, потому что терпим это в силу моральной летаргии и прикрываем лоском научного комфорта.

* * *

После смерти Бекета королю оставалось жить еще 18 лет. В некотором смысле это были годы славы. Вся Европа дивилась обширности владений Генриха, к которым он в 1171 г. добавил Ирландию. Посредством замужества дочерей Генрих был связан с королем Сицилии, королем Кастилии и Генрихом Львом Саксонским, самым могущественным принцем в Германии. Агенты-дипломаты распространили его влияние в ломбардских городах северной Италии. Император и папа приглашали его во имя Христа и всей Европы возглавить новый крестовый поход и стать королем Иерусалима. И действительно, в христианском мире Генрих стоял вслед за императором Священной Римской империи, Фридрихом Барбароссой. Современники подозревали, что его цель – завоевать какое-нибудь королевство в Италии и даже носить императорскую корону.

Статуи на гробницах Генриха II и Элеоноры Аквитанской в Фонтевро

Однако Генрих хорошо знал, что его величие – это величие его личности, что оно незначительно и преходяще. В эти годы Генрих имел большие семейные неприятности: его сыновья выступали против него. Троим старшим он обеспечил звучные титулы и богатые владения. Генриху достались Нормандия, Мен и Анжу, Ричард получил Аквитанию, а Жоффруа – Бретань. Сыновья Генриха были типичными отпрысками анжуйского семейства: они жаждали как власти, так и титулов и не питали никакого уважения к отцу. Подстрекаемые матерью, королевой Элеонорой, жившей в Пуатье отдельно от мужа, они с 1173 по 1186 г. несколько раз то вместе, то порознь поднимали мятежи, объединяясь со своими союзниками. При этом они всегда могли рассчитывать на активную поддержку короля Франции, никогда не упускавшего возможности вмешаться в английские дела. Генрих обращался с сыновьями великодушно, но не питал никаких иллюзий на их счет. В это время королевскую палату в Вестминстере украсили картинами, написанными по приказанию короля. Одна из них представляла четырех орлят, клюющих орла-родителя, причем четвертый расположился на шее, готовый выклевать глаза. «Четыре орленка, – сказал, как сообщают, король, – это четыре моих сына, которые не перестают преследовать меня даже при смерти. Самый младший, которого я сейчас с такой любовью обнимаю, нанесет мне когда-нибудь самое тяжкое оскорбление».

Так и случилось. Иоанн, которого он пытался обеспечить наследством, равным наследству его братьев, присоединился к последнему заговору против него. В 1188 г. Ричард, ставший старшим из его сыновей после смерти Генриха, пошел войной на него, объединившись с королем Франции Филиппом. Будучи уже безнадежно больным, Генрих потерпел поражение у Ле Ман и укрылся в Нормандии. Увидев в списке заговорщиков имя своего сына Иоанна, которого он почему-то особенно любил, король перестал бороться за жизнь. «Будь что будет, – прошептал он. – Позор, позор побежденному королю». Сказав это, сей замечательный человек, твердый, жестокий, бывший всю жизнь одиноким, испустил дух в Шиноне 6 июля 1189 г. Набожных людей учили, что столь печальный конец постиг его как наказание Божье, ниспосланное убийце Бекета. Таков горький вкус земной власти. Такова изменчивость славы.