Онлайн чтение книги Путешествие в Индию A Passage to India
II

Соскочив с велосипеда, упавшего на землю, прежде чем его успел подхватить подбежавший слуга, молодой человек взбежал на веранду. Он был весел и оживлен.

– Хамидулла, Хамидулла, я не опоздал? – воскликнул он.

– Можешь не извиняться, – откликнулся хозяин. – Ты всегда опаздываешь.

– Будь так любезен, ответь все же на мой вопрос. Я не опоздал? Махмуд Али уже все съел? Если да, то я отправлюсь куда-нибудь еще. Господин Махмуд Али, как вы себя чувствуете?

– Спасибо, доктор Азиз. Я умираю.

– Умираете, не дождавшись обеда? Бедный, бедный Махмуд Али!

– Между прочим, Хамидулла уже умер. Он испустил дух в тот момент, когда ты подъехал к дому на своем велосипеде.

– Да, да, он прав, – подтвердил хозяин. – Представь себе, мы оба приветствуем тебя из иного, счастливого мира.

– Есть ли в этом лучшем из миров такая восхитительная вещь, как кальян?

– Азиз, перестань болтать, мы с Махмудом ведем очень печальный разговор.

По привычке хозяина дома кальян был набит слишком туго, и пузырьки в колбе образовывались довольно лениво. Азиз слегка ослабил уплотнитель. Разогретый табачный дым наконец вырвался на волю, заполнил легкие и ноздри Азиза, смывая прочь застрявший там запах горящего навоза, которым Азиз надышался, проезжая по базару. Вкус смеси был просто восхитительным. Азиз с удовольствием откинулся на подушки, погрузившись в транс, но не теряя головы. Разговор двух друзей не показался ему слишком печальным – они обсуждали вопрос о том, можно или нельзя дружить с англичанином. Махмуд Али утверждал, что нельзя, Хамидулла возражал, но с такими оговорками, что никаких трений между ними не возникало. На самом деле как это прекрасно: полулежать на диване на просторной веранде, созерцать восход луны, слышать, как в доме возятся готовящие обед слуги, и ни о чем не волноваться, забыв обо всех невзгодах и неприятностях.

– Вспомни, что произошло со мной сегодня утром.

– Я лишь утверждаю, что в Англии это возможно, – ответил Хамидулла, который был в Англии очень давно, еще до больших волнений, и его сердечно приняли в Кембридже.

– Но это невозможно здесь. Азиз! Сегодня в суде меня снова оскорбил тот сопливый мальчишка. Я его не виню. Ему сказали, что он должен меня оскорбить. Первое время он вел себя абсолютно нормально, был очень милым мальчиком, а потом попал под влияние остальных.

– Да, у них здесь нет выбора, такова моя точка зрения. Они искренне хотят быть джентльменами, но им сразу говорят, что из этого не выйдет ничего хорошего. Посмотри на Лесли, посмотри на Блэкистона. Теперь вот этот мальчишка. Филдинг будет следующим. Знаешь, я хорошо помню, каким сначала был Тертон. Друзья, вы мне не поверите, но было время, когда Тертон возил меня в своем экипаже! Да-да, когда-то мы были близкими друзьями. Он даже показал мне свою коллекцию марок.

– А теперь он подумает, что ты ее украдешь. Тертон! Вот увидите: этот сопляк будет во сто крат хуже Тертона!

– Я так не думаю. Они все становятся здесь одинаковыми – не хуже и не лучше. Каждому англичанину я даю два года – будь то Тертон или Бертон. Вся разница в одной букве. Каждой англичанке я даю и того меньше – полгода. Все они одинаковы. Вы со мной не согласны?

– Я не согласен, – ответил Махмуд Али, рассмеявшись невеселым смехом и ощущая боль и удовольствие от каждого произнесенного здесь слова. – Что касается меня, то я нахожу массу различий между нашими господами. Сопляк мямлит, Тертон все говорит прямо в лицо, миссис Тертон берет взятки. Миссис Сопляк взяток не берет, потому что ее пока не существует в природе.

– Взятки?

– Ты что, не знал, что когда они давали деньги на строительство канала через Центральную Индию, некий раджа подарил ей швейную машинку из чистого золота, чтобы вода потекла через его княжество?

– И она потекла?

– Нет, в этих делах миссис Тертон – великая мастерица. Когда мы, нищие черномазые, берем взятку, мы ее честно отрабатываем, но при этом нарушаем закон. Англичане же берут, но ничего не делают. Я восхищаюсь ими.

– Мы все ими восхищаемся. Азиз, передай мне, пожалуйста, кальян.

– Нет-нет, еще немного удовольствия, он так хорошо раскурился.

– Ты очень эгоистичный мальчик. – Он резко повысил голос и потребовал подавать обед. Слуги в ответ прокричали, что обед готов. Они имели в виду, что изо всех сил стараются, чтобы он был готов. Все их поняли, и никто не сдвинулся с места. Потом Хамидулла снова заговорил – совершенно иным тоном и с иными чувствами:

– Возьмем мой случай, случай с молодым Хью Баннистером. Он – сын моих самых лучших, самых добрых друзей – покойных преподобного Баннистера и миссис Баннистер. Их доброту ко мне во время моего пребывания в Англии я не забуду до конца дней. Они заменили мне отца и мать, я говорил с ними так же, как сейчас с вами. Во время каникул их дом становился моим домом. Они доверяли мне всех своих детей. Я часто гулял с маленьким Хью. Я водил его на похороны королевы Виктории и на руках поднимал его над толпой.

– Королева Виктория была совсем другой, – пробормотал Махмуд Али.

– Недавно я узнал, что Хью теперь торгует кожей в Канпуре. Вы не представляете, как мне хочется его увидеть, пригласить его сюда за мой счет, чтобы он знал, что этот дом – его дом. Но это бессмысленно. Англоиндийцы давно переделали его на свой лад. Он, наверное, подумает, что мне что-то от него нужно, а я не вынесу такого отношения от сына моих старых друзей. Что происходит с этой страной, спрашиваю я вас, вакиль-сагиб? [1]Господин адвокат. Сагиб – форма обращения к европейцу в колониальной Индии, употребляемая так же, как титул, добавляемый к должности.

Азиз присоединился к разговору:

– Зачем говорить об англичанах? Бр-р-р!.. Почему с ними надо либо дружить, либо не дружить? Давайте просто плюнем на них и возрадуемся жизни. Королева Виктория и миссис Баннистер были редким исключением, но обеих уже нет на свете.

– Нет, нет, я не могу с этим согласиться. Я встречал и других.

– Я тоже, – неожиданно отклонившись от своей темы, сказал Махмуд Али. – Дамы не похожи одна на другую. – Настроение собеседников изменилось, и они принялись вспоминать маленькие любезности и одолжения.

– Она очень искренне говорила «спасибо», а когда я кашлял, наглотавшись пыли, предложила свою микстуру.

Хамидулла мог вспомнить и более весомые примеры помощи со стороны англичанок, но его собеседник, знакомый только с англоиндийцами, был вынужден для этого изо всех сил скрести по сусекам памяти и в конце концов сказал:

– Но конечно, все это исключения, а они не являются правилом. Большая часть женщин похожа на миссис Тертон, а ты, Азиз, знаешь, кто она такая.

Азиз этого не знал, но сказал, что знает. У него были и свои разочарования – представителю подчиненной расы было бы трудно их избежать. Допуская исключения, он соглашался с тем, что английские женщины высокомерны и корыстолюбивы. Разговор лишился своей живости, став скучным и нескончаемым.

Вошел слуга и объявил, что обед готов, но никто не обратил на него внимания. Пожилые мужчины сели на своего вечного конька – заговорили о политике. Азиз выскользнул в сад. Сладко благоухали деревья – вечнозеленая чампака – и в голове Азиза зазвучали персидские стихи. Обед, обед, обед… Азиз вернулся в дом и обнаружил, что теперь отлучился Махмуд Али – ему срочно потребовалось о чем-то поговорить с конюхом.

– Пойдем, поговорим пока с моей женой, – предложил Хамидулла, и они битых двадцать минут провели за занавеской женской половины. Бегума [2]Жена высокопоставленного или состоятельного мусульманина. Хамидуллы приходилась дальней теткой Азизу и была его единственной родственницей в Чандрапуре, и теперь она, пользуясь случаем, принялась рассказывать об обрезании, которое в семье праздновали с неподобающей помпой. Отделаться от бегумы было трудно, так как жена могла пообедать только после мужчин, и она затягивала разговор, чтобы не показаться нетерпеливой. Покончив с обрезанием, она перешла к делам родственным и тотчас поинтересовалась, не собирается ли Азиз жениться.

Скрывая раздражение, он почтительно ответил:

– Достаточно с меня и одного раза.

– Да, – поспешил к нему на помощь Хамидулла, – не надо его дразнить, он с лихвой исполнил свой долг и содержит семью – двух мальчиков и их сестру.

– Тетя, им хорошо живется с матерью моей жены, в доме которой она умерла. Я вижусь с детьми, когда хочу. Они еще очень малы.

– Он отсылает им все свое жалованье, а сам живет, как бедный клерк, и никому не рассказывает почему. Что же еще можно от него требовать?

Но сбить бегуму с избранного пути было невозможно. Сменив для вида тему разговора, она, произнеся несколько вежливых фраз, снова вернулась к ней.

– Что же станется с нашими дочерьми, если мужчины отказываются жениться? – сказала она. – Им придется выходить замуж за мужчин ниже своего круга или…

И тут бегума принялась в сотый, наверное, раз рассказывать старую-престарую историю о даме царской крови, не нашедшей мужа в том узком кругу, в каком она вращалась, и так и оставшейся незамужней. Сейчас ей тридцать лет, и она никогда уже не выйдет замуж, потому что теперь уже никто не захочет на ней жениться. Бегума рассказывала свою сказку, а мужчины все больше проникались убеждением, что эта трагедия ложится несмываемым пятном на все светское общество – лучше уж полигамия, чем лишение женщины положенных ей от бога радостей – замужества, материнства, власти в доме и много чего другого; и с каким лицом предстанет в свой смертный час перед своим и ее творцом мужчина, отказавший во всем этом женщине?

Уходя, Азиз, как всегда в таких случаях, произнес:

– Возможно, я женюсь… Но не сейчас.

– Не следует откладывать вещи, которые считаешь правильными, – назидательно произнес Хамидулла. – Индия потому и оказалась в таком плачевном положении, что мы вечно все откладываем на завтра.

Заметив, что его молодой родственник помрачнел, он поспешил добавить несколько успокаивающих слов, чтобы сгладить впечатление, произведенное рассказом жены.

Пока они отсутствовали, Махмуд Али успел вернуться и снова уехать, оставив записку, что вернется через пять минут, но Хамидулла и Азиз и не подумали его ждать. За мясо они уселись с дальним родственником хозяина дома Мохаммедом Латифом, жившим в доме щедротами Хамидуллы – не как слуга, но и не как равный. Он никогда не заговаривал первым, если к нему не обращались, а так как к нему никто не обращался, он хранил молчание, нисколько этим не оскорбляясь. Время от времени он смачно отрыгивал, воздавая должное богатому угощению. В общем, это был тихий, счастливый и бесчестный старик; за всю свою жизнь он никогда и нигде не работал. До тех пор пока оставался хоть один родственник, имевший дом, Мохаммеду были гарантированы кров и стол, а учитывая, что семья была большая, то разом вся она просто не могла обанкротиться. Жена Мохаммеда вела точно такую же жизнь, но в нескольких сотнях миль от Чандрапура, и муж никогда к ней не ездил, оправдываясь дороговизной железнодорожных билетов. Азиз отпустил несколько колких замечаний в его адрес, при этом заодно досталось и слугам, а потом начал декламировать стихи – на персидском, урду и немного на арабском. У Азиза была хорошая память, и он много читал, что было необычно для такого молодого человека; излюбленными его темами были упадок ислама и скоротечность любви. Сотрапезники слушали его с восторгом, ибо для них поэзия была делом общественным, а не частным, как для англичан. Хамидулла и Мохаммед не уставали слушать слова, прекрасные слова; они вдыхали их, как живительную прохладу вечернего воздуха, не переставая анализировать услышанное; имена поэтов – Хафиз Ширязи, Гали, Икбал – были гарантией этого восторга. Индия, вернее, сотня Индий шептали им что-то под равнодушной луной, но сейчас им казалось, что Индия – одна и принадлежит только им и что они приобщаются к былому величию, слушая его торжественную погребальную песнь; они ощущали себя молодыми, ибо их души снова, как в юности, воспарили ввысь. Декламацию Азиза прервал слуга в красной ливрее; это был чупрасси [3]Посыльный, носильщик, слуга для поручений. уполномоченного врача, вручивший Азизу записку.

– Старик Каллендар хочет видеть меня у себя в доме, – сказал Азиз, не двинувшись с места. – Мог бы проявить вежливость и сообщить причину.

– Осмелюсь предположить, что это какой-то срочный случай.

– Я бы осмелился предположить, что нет. Просто он узнал, что мы хотим пообедать, вот и все. Он решил оторвать меня от обеда, чтобы показать, кто в доме хозяин.

– С одной стороны, он всегда так делает, но, с другой, это и в самом деле может быть какой-то серьезный случай. Никогда нельзя знать заранее, – сказал Хамидулла, явно призывая к покорности. – Ты не хочешь почистить зубы после бетеля?

– Если мне надо еще и чистить зубы, то я вовсе не поеду к нему. Я индиец, и это индийский обычай – жевать бетель. Уполномоченному врачу придется с этим смириться. Мохаммед Латиф, будьте любезны, подайте мне велосипед.

Бедный родственник поднялся. Латиф обозначил подчинение, держась рукой за седло; но все-таки велосипед Азизу подкатил, держась за руль, слуга. Катя велосипед, они не заметили, как переехали острую заклепку. Азиз помыл руки под струей из кувшина, высушил их полотенцем, надел свою зеленую фетровую шляпу и стремительно выкатился со двора Хамидуллы.

– Азиз, Азиз, сорвиголова…

Но молодой человек был уже далеко, неистово крутя педали и приближаясь к базару. На его велосипеде не было ни фары, ни звонка; мало того, у него не было и тормозов. Но какой смысл во всех этих приспособлениях в стране, где велосипедист редко встречает на дороге людей, а если и встречает, то они сами уворачиваются от него? Город же в этот час был совершенно пуст, словно вымер. Когда проколотая шина окончательно спустила, Азиз соскочил с велосипеда и попытался найти двуколку.

Это ему удалось не сразу. Первым делом он закатил велосипед одному из своих друзей. Еще какое-то время потратил на то, чтобы очистить зубы от бетеля. Но после он все же въехал на улицы общественного центра на дребезжащей пролетке. Это дребезжание внушало чувство скорости. Оказавшись в царстве скучной чистоты, Азиз вдруг ощутил страшную подавленность. Улицы, названные именами победоносных генералов, прямые пересечения дорог, были символом сети, накинутой британцами на Индию, и он чувствовал себя опутанным ячейками этой сети. Въехав во двор дома майора Каллендара, Азиз лишь усилием воли заставил себя не сойти с двуколки, чтобы подойти к крыльцу пешком. Это происходило не из низкой угодливости, а из-за того, что всей своей чувствительной душой Азиз боялся унижения. В прошлом году был один случай – знатный индиец подъехал к дому английского чиновника в экипаже, но слуги не пустили его, сказав, что он должен подойти к дому более подобающим образом. Это был лишь один из тысяч таких визитов к сотням чиновников, просто именно он стал известен. Азиз пошел на компромисс, остановив кучера на границе света, падавшего с ярко освещенной веранды.

Уполномоченного врача дома не было.

– Но разве сагиб не оставил мне записки?

Слуга ответил равнодушным «нет». Азиз пришел в отчаяние. Это был тот самый слуга, которому он когда-то забыл дать на чай. Исправлять положение поздно, потому что в холле были люди. Азиз был убежден, что Каллендар оставил ему записку, просто слуга из мести не хочет ее ему передать. Пока они спорили, люди из дома вышли. Это были две дамы. Азиз приподнял шляпу. Шедшая впереди женщина в вечернем платье посмотрела на индийца и инстинктивно отвернулась в сторону.

– Миссис Лесли, смотрите, экипаж! – воскликнула она.

– Наш? – спросила вторая, покосилась на Азиза и сделала то же, что и первая леди.

– Надо смиренно принимать дары провидения, – визгливым голосом отозвалась первая, и обе вскочили в двуколку.

– Тонгавалла [4]Кучер., в Клуб, в Клуб! Почему этот дурак не трогает?

– Поезжай, я расплачусь с тобой завтра, – сказал Азиз вознице и вежливо добавил, когда двуколка тронулась: – Прошу вас, леди.

Они ничего ему не ответили и продолжали заниматься своими делами.

Все как обычно, сказал бы по этому поводу Махмуд Али. Неизбежное высокомерие и плевок в лицо – они проигнорировали его поклон, забрали его экипаж. Могло быть и хуже. Единственное, что его утешало, – это то, что мадам Каллендар и Лесли были так толсты, что едва не опрокинули легкий экипаж. Будь на их месте красивые женщины, Азиз ощутил бы более болезненный укол. Он обернулся к слуге, дал ему пару рупий и снова спросил о записке. Слуга, сразу ставший вежливым, дал тем не менее прежний ответ. Майор Каллендар уехал полчаса назад.

– И ничего не сказал?

Он сказал «чертов Азиз» – по крайней мере это были единственные слова, которые разобрал слуга, но он был слишком вежлив, чтобы повторить их доктору Азизу. На чай можно дать либо слишком мало, либо слишком много – до сих пор не отчеканена такая монета, за которую можно купить правду.

– Тогда я напишу ему записку.

Азизу предложили войти в дом, но он был слишком горд, чтобы воспользоваться этим предложением. Ему принесли бумагу и чернила на веранду. Азиз принялся писать: «Дорогой сэр, получив ваше распоряжение, я поспешил явиться, как надлежит подчиненному…», но затем остановился.

– Скажи ему, что я приходил, этого будет достаточно, – сказал он, разрывая на части свой протест. – Вот моя визитная карточка. Вызови мне экипаж.

– Господин, все экипажи сейчас в Клубе.

– Тогда позвони и скажи, чтобы его прислали на станцию.

Видя, что слуга поспешно бросился исполнять распоряжение, Азиз воскликнул:

– Ладно, ладно, не стоит, я, пожалуй, пройдусь пешком.

Он взял у слуги спички и закурил сигарету. Услужливость этого человека, пусть даже купленная за деньги, успокоила его. Ему будут оказывать знаки внимания до тех пор, пока у него есть рупии, а это уже кое-что. Но прах отношения англичан надо отряхнуть с ног любой ценой! Надо бежать отсюда, оказаться в привычной обстановке, избавиться от пут английских сетей! Он отправился домой пешком, и с непривычки это было тяжело.

Азиз был небольшого роста, но спортивен и при его изящном сложении очень силен. Тем не менее ходьба утомляла его, как утомляет она любого в Индии, кроме вновь прибывших. В индийской почве есть что-то глубоко враждебное человеку. Она либо податлива, и нога утопает в ней по щиколотку, либо очень тверда, и тогда камни и кристаллы больно давят на подошву. Постоянное чередование этих неприятностей сильно утомляет. Азиз был обут в легкие туфли, а это не самая подходящая обувь для сельской местности. Он решил передохнуть и завернул в мечеть.

Эта мечеть всегда ему нравилась. Она была гостеприимной и успокаивала самим видом своего убранства. Во внутреннем дворе – куда входили через полуразрушенные ворота – стоял чан для омовений с чистой проточной водой: чан был подключен к трубам снабжавшего город водопровода. Двор был вымощен растрескавшимися плитами. Внутренняя крытая часть мечети была глубже, чем обычно, – здание было похоже на английскую приходскую церковь с убранной передней стеной. С того места, куда уселся Азиз, виднелись три концентрические арки, темнота за которыми лишь подчеркивалась светом висевшей в проеме лампы – и луной. Фасад при свете полной луны казался мраморным, а вдоль фриза отчетливо выделялись нанесенные черным девяносто девять имен бога, сам же фриз казался ослепительно белым на фоне черного неба. Этот контраст между белым цветом и затемненным содержимым тени очень нравился Азизу, и он всегда старался найти в нем символику истины или любви. Мечеть была мила и дорога Азизу, а потому будила его воображение. Храм иной веры – индуистской, католической или восточно-христианской – навевал бы на него скуку и не казался прекрасным. Здесь же перед ним был ислам, его родина, его предел – нечто большее, чем просто вера, большее, чем боевой клич, – большее, много большее… Ислам – это отношение к жизни, исключительное и надежное, только в нем находят свой родной дом его мысли и его тело.

Он сидел на низкой ограде, протянувшейся вдоль левой стороны двора. Площадка его полого спускалась вниз, к городу, едва виднеясь между деревьями, в мертвой тишине раздавались негромкие звуки. Справа, на холме, в Клубе, англичане слушали любительский оркестр. Где-то били в свои барабаны индусы – Азиз точно знал, что это были индусы, потому что ритм барабанной дроби был чужд его уху. Где-то громко оплакивали покойника, и Азиз знал, какого именно, – он сам выписал днем свидетельство о смерти. Ухали филины, откуда-то прозвучал рожок пенджабской почты. Восхитительно пахли цветы во дворе дома начальника станции. Но единственное, что имело сейчас значение для Азиза, – это мечеть, и он снова обратил на нее свое внимание, забыв об отвлекающих звуках и ароматах ночи. Он наделял мечеть смыслом, какой едва ли вкладывал ее строитель в свое детище. Когда-нибудь он тоже построит мечеть – она будет меньше этой, но обустроет ее с тонким вкусом. Всякий, кто войдет в нее, испытает такое же чувство счастья, какое испытывал сейчас Азиз. Близ мечети, под маленьким куполом, расположится его могила, украшенная персидским стихом:

Он видел это четверостишие на могиле одного деканского царя и считал, что оно исполнено глубокого философского смысла – он всегда считал, что пафос не может не обладать глубиной. «Втайне постичь боль и радость сердца!» Азиз мысленно повторил эту фразу, и на глаза его навернулись слезы, и в этот момент ему почудилось, что одна из колонн мечети едва заметно колыхнулась. Колонна качнулась и отделилась от стены. В крови Азиза пробудилась вековая вера в привидения, но он не пошевельнулся. Потом качнулась другая колонна, затем третья, и во дворе показалась англичанка, вышедшая на освещенную луной площадку. Азиз вдруг ощутил неистовый гнев.

– Мадам! – закричал он. – Мадам, мадам!

– О боже! – испуганно воскликнула женщина.

– Мадам, это мечеть, и вы вообще не имеете права здесь находиться. Вы должны снять обувь, входя сюда, – это священное место для мусульман.

– Я сняла обувь.

– В самом деле?

– Да, я оставила ее у входа.

– В таком случае прошу прощения.

Женщина, еще не оправившаяся от испуга, опасливо вышла во двор и остановилась. От Азиза ее отделял чан для омовений. Азиз окликнул женщину:

– Я искренне прошу у вас прощения за грубые слова.

– Но я же все сделала правильно, верно? Если я сняла обувь, то мне можно было войти в мечеть?

– Конечно, но женщины почему-то всегда забывают это сделать, особенно если думают, что их никто не видит.

– Какая разница? Бог все видит.

– Мадам!

– Прошу вас, позвольте мне уйти.

– Может быть, я могу оказать вам какую-нибудь услугу – сейчас или в любое другое время?

– Нет, благодарю вас, на самом деле, нет. Доброй ночи.

– Могу ли я узнать ваше имя?

Женщина стояла в тени ворот, и Азиз не мог видеть ее лица. Напротив, женщина прекрасно его видела.

– Миссис Мур, – ответила она изменившимся тоном.

– Миссис… – подойдя ближе, Азиз увидел, что женщина была стара. Мнимый образ, вознесшийся над мечетью, рассыпался в куски, и Азиз сам не понял, обрадовало это его или опечалило. Она была старше бегумы Хамидуллы – лицо ее было румяным, а волосы совершенно седыми. Азиза обманул голос.

– Миссис Мур, наверное, я напугал вас. Я расскажу о вас моим друзьям, о том, как вы сказали, что бог все видит, – это очень верно и изящно. Вы, наверное, приехали сюда совсем недавно.

– Да, а как вы догадались?

– По тому, как вы ко мне обратились. Не позволите ли вызвать вам экипаж?

– Я только что пришла из Клуба. Там идет пьеса, которую я видела в Лондоне. К тому же в Клубе страшная духота.

– Как называется пьеса?

– «Кузина Кейт».

– Мне кажется, вам не стоит ходить ночью одной, миссис Мур. Здесь попадаются нехорошие люди, и к тому же может встретиться леопард с Марабарских холмов. Я уже не говорю о змеях.

При упоминании о змеях женщина издала тихий вскрик; она совсем забыла о них.

– Есть еще пятнистые жужелицы, – продолжал между тем Азиз. – Вы ее ловите, она вас кусает, и вы умираете.

– Но вы же ходите по ночам один?

– Ну, я привык.

– Привыкли к змеям?

Оба рассмеялись.

– Я врач, – сказал Азиз, – змеи не осмеливаются меня жалить.

Они уселись рядом у входа и обули свои вечерние туфли.

– Я могу узнать, почему вы приехали в Индию именно сейчас, когда заканчивается прохладный сезон?

– Я хотела приехать раньше, но меня задержали неотложные дела.

– Здесь скоро будет очень жарко. На вашем здоровье это плохо скажется! Да и что, собственно, привело вас в Чандрапур?

– Я приехала в гости к сыну. Он здешний судья.

– Нет, это невозможно, просто невозможно. Нашего городского судью зовут мистер Хислоп, я очень хорошо его знаю.

– Тем не менее это мой сын, – сказала женщина, улыбаясь его горячности.

– Но, миссис Мур, как такое может быть?

– Я была замужем дважды.

– Да, да, теперь я понял. Ваш первый муж умер.

– Да, умер, как, впрочем, и второй.

– Значит, мы с вами товарищи по несчастью, – загадочно произнес Азиз. – Значит, городской судья – это ваш единственный родственник?

– Нет, у меня есть еще младшие дети в Англии – Ральф и Стелла.

– Значит, здешний джентльмен – сводный брат Ральфа и Стеллы?

– Совершенно верно.

– Все это очень странно, миссис Мур, потому что у меня тоже, как и у вас, два сына и дочь. Как мы похожи в наших несчастьях.

– Как зовут ваших детей? Не думаю, что их зовут Ронни, Ральф и Стелла.

Это предположение очаровало Азиза.

– Нет, конечно же, нет. Это звучало бы очень странно. Их зовут совсем по-другому, и вы удивитесь их именам. Прошу вас, послушайте. Я сейчас скажу вам, как их зовут. Первого сына зовут Ахмед, второго – Карим, а дочь, которая старше их, – Джамиля. Троих детей вполне достаточно, вы согласны со мной?

– Да.

Они немного помолчали, думая каждый о своей семье. Женщина вздохнула и поднялась.

– Может быть, вы когда-нибудь утром заглянете в госпиталь Минто? – поинтересовался Азиз. – Больше в Чандрапуре я ничего не могу вам предложить.

– Спасибо, я уже была там, но мне было бы приятно побывать там вместе с вами.

– Наверное, вас принял уполномоченный врач.

– Да, и миссис Каллендар.

– А, – произнес Азиз изменившимся голосом, – она очаровательная леди.

– Возможно, но, наверное, вы знаете ее лучше, чем я.

– Что вы говорите? Она вам не понравилась?

– Она изо всех сил старалась быть любезной, но я не назвала бы ее очаровательной.

Азиза прорвало.

– Она только что отобрала у меня экипаж – разве такое поведение можно назвать очаровательным? А майор Каллендар почти каждый вечер отрывает меня от ужина с друзьями, и я сразу приезжаю по его вызову, покидая приятнейшую компанию, но его каждый раз не оказывается на месте, и он даже не оставляет мне записки. Это очаровательно, прошу вас, скажите? Я ничего не могу с этим поделать, и он прекрасно это знает. Я его подчиненный, мое время ничего не стоит, индиец может потоптаться на веранде – это самое подходящее для него место. Пусть постоит, подождет. А миссис Каллендар забирает у меня экипаж и при этом обходится со мной…

Женщина слушала его излияния.

Перечисление свалившихся на него несчастий взволновало Азиза, но еще больше взволновали его симпатия и сочувствие, какие он чувствовал в этой женщине. Именно это волнение заставляло его горячиться, повторять одно и то же, преувеличивать и противоречить самому себе. Она выказала свое сочувствие тем, что нелестно отозвалась о своей соотечественнице, но он и до этого сразу ощутил ее отношение. В его душе вспыхнул огонь, зажечь который дано не только красоте, и, несмотря на то, что прежние его слова были пропитаны недовольством, сердце его растаяло и заставляло говорить иначе.

– Вы понимаете меня, вы понимаете, что я чувствую. О, если бы и другие были похожи на вас!

Немало удивившись, она ответила:

– Не думаю, что я хорошо понимаю людей. Я только знаю, нравится мне человек или нет.

– Значит, вы восточный человек.

Миссис Мур позволила Азизу проводить себя до Клуба и, остановившись у ворот, пожалела, что не является его членом, – иначе она пригласила бы туда Азиза.

– Индийцам запрещен вход в Чандрапурский Клуб даже в качестве гостей, – просто ответил он и не стал много распространяться об этой несправедливости. Зачем? Сейчас он был на седьмом небе от счастья. Шагая вниз под серебристой луной, завидев милую его сердцу мечеть, он вдруг ощутил, что эта земля принадлежит ему так же, как и всем другим. Что с того, что до него здесь жили мягкотелые индусы, а после пришли равнодушные англичане?