В тот раз он впервые повел себя со мной настолько холодно, но его холодность вспышками проявлялась и раньше.
Однажды вечером мы обсуждали у него на кухне художника-акциониста Криса Бердена, о котором я знала только, что он позволил выстрелить себе в плечо на камеру. У Кирана загорелись глаза, и он сказал, что мне надо почитать про «Телевизионный захват». Он взял телефон и показал фотографию, на которой какой-то мужчина стоял позади сидящей на стуле женщины, прижав ладонь к ее горлу. Задник был ярко-голубой. Женщина как будто пыталась вырваться.
Киран объяснил, что это одна из ранних работ Бердена, вдохновленная его интересом к телевидению, позже этот интерес вылился в более известную работу под названием «Телевизионная реклама». Обстоятельства, приведшие к «Захвату», были таковы: арт-критик по имени Филлис Лютжинс пригласила Бердена выступить с перформансом на передаче об искусстве и культуре, которую она вела на местном телевидении. Несколько сделанных Берденом предложений были отклонены либо телеканалом, либо Лютжинс, и в качестве альтернативы он согласился дать интервью. По его настоянию беседа транслировалась в прямом включении.
Когда он приехал, Лютжинс начала с вопросов о предложенных им акциях, которые в итоге были отвергнуты. Внезапно Берден встал позади нее и приставил к ее горлу нож. Он пригрозил убить ее, если канал остановит трансляцию, после чего подробно описал, на какие непристойные действия собирается вынудить ее в прямом эфире.
Лютжинс не была предупреждена о планах Бердена. Ее страх и унижение были искренними.
Я слушала Кирана, с растущим беспокойством глядя на фотографию.
– Она не знала? – переспросила я. – Он просто угрожал ей ножом?
– Не в этом суть, – ответил Киран. – И вообще, она была не против. Она сама потом так сказала.
Позже я нашла интервью, в которых Филлис Лютжинс подтверждала, что не состояла в сговоре с художником и была потрясена и напугана, но при этом защищала его перформанс – таков уж, мол, стиль Бердена.
Я долго думала о том, могла ли Лютжинс повести себя иначе, и представляла, как она, высвободившись, развернулась и вгляделась в лицо Бердена. Ей пришлось за секунду решить, как поступить: заплакать, наорать на него или сделать вид, что ничего особенного не случилось.
Что бы выбрали вы? Прославиться как истеричная декорация в произведении художника, как жертва, принесенная богам искусства, или подыграть и поаплодировать? Будь паинькой, и большие дяди пустят посидеть за своим столом. Так что валяй: ха-ха-ха.
Быть женщиной – значит проявлять виктимность через ее эксплуатацию, ее отрицание, ненависть к ней, через любовь к ней или все вместе взятое. Позиция жертвы вызывает скуку у всех. Мне скучно определять себя через переживания, которые бесконечно пережевываются в мыльных операх и таблоидах.
Не потому ли мне так стыдно рассказывать о некоторых событиях или даже находить их достойными внимания? Отчасти поэтому заурядное насилие столь ужасно. Ваш опыт так банален, что интересно о нем рассказать невозможно.
Стоит мне сказать что-то о своей боли, и голос мой вливается в хор Изнасилованных женщин, становится чужим, не моим.
Я не могу пробиться – да и не очень-то хочу – к пониманию. Зачем мне притворяться, что случившееся со мной уникально, и какой в этом смысл? Рассказать вам об изнасиловании?
Я злюсь от того, что тем самым меня втискивают в мое тело против моей воли. Для того, чтобы не жить в своем теле постоянно, есть веские причины, а это событие заперло меня внутри него, и мне еще долго не удавалось выбраться.
Меня расстраивала и обыденность случившегося, и то, что сама я оказалась настолько прозаична. Мое тело было вовсе не даром, не воплощением красоты, не жизнью, а всего лишь предметом обихода. И осознание этого не столько огорчало или шокировало, сколько ввергало в скуку; я смотрела на себя, грузную, нескладную, изнасилованную, и думала: ну и что?
Больше всего меня злил не сам насильственный секс, а то, что память о нем несла в себе зудящее знание: мужчины могут делать что угодно и некоторые из них зачастую так и поступают. Знаю, сейчас немодно называть изнасилование сексом (ведь изнасилование – действие насильственного, а не сексуального характера; но разве оно не может быть и тем и другим? А иногда – скорее одним, чем другим?), но мне оно показалось очень похожим на секс. С чисто физической точки зрения оно даже не слишком отличалось от плохого секса по согласию, несколько раз со мной такое случалось – соглашалась я из вежливости, хотя быстро понимала, что мне не нравится, и изображала наслаждение, лишь бы все поскорее закончилось.
Все обстояло бы проще, если бы можно было провести краской линию и оставить изнасилование на одной стороне, а секс – на другой. Я много раз занималась сексом без желания, но только однажды сопротивлялась и была взята силой.
Я не чувствую никакого особенного родства с другими женщинами, которым причинили ту же боль, что и мне, нас не объединяет этот общий опыт. Ранимость, которую изнасилование поселяет в человеке (во мне), вместе с мнимой мягкостью, уступчивостью мне противны – женственность всего этого мне противна.
Стыжусь ли я за себя из-за этого? Конечно; до некоторой степени; немного.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления