Онлайн чтение книги Алитет уходит в горы
ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Страшно. Очень страшно. Айе видел, как Алитет занес нож над мальчиком Тыгрены — Айвамом, Тыгрена бросилась спасать сына и схватила лезвие ножа. Кровь брызнула из ее руки. Она закричала, Айе проснулся.

В тревоге он вскочил и ощупал себя. Все еще дрожа от страха, он сел на краю постели, огляделся кругом, и облегченный вздох вырвался из его груди. «А может быть, и вся моя жизнь на этой Большой земле — тоже сон?» — подумал Айе, продолжая ощупывать себя.

В полумраке он оглядел свою кровать, напомнившую ему широкую, на высоких копыльях грузовую оленью нарту. Айе долго смотрел на нее, разглядывая все эти диковинные, совсем необычные вещи.

Рядом на такой же кровати лежал Андрей Жуков, чуть-чуть всхрапывая. Айе перевел на него глаза и подумал:

«Все-таки не один я здесь. Слышно дыхание Андрея.

Да, это не тундра, где даже в пургу Айе сразу узнает местность. Там по снежным застругам видно, где север и где юг. Северные ветры располагают заструги от моря к хребтам. Там по направлению рек и ручейков человек всегда узнает, где находится. Человек там не пропадет. А вот здесь, на этой Большой земле, все загорожено высокими стенами, даже ветру негде пронестись. Тут сразу пропадешь. И Айе почувствовал полную свою зависимость от Андрея.

Айе слез с кровати, и ковер защекотал ступни его босых ног. Затаив дыхание, чтобы не разбудить своего друга Андрея, он быстро натянул носки.

В щель между двумя половинами тяжелой бархатной портьеры, похожей на занавеску из моржовых шкур, отделявшей их спальню от второй комнаты, пробивался луч владивостокского солнца.

Осмотревшись, Айе на цыпочках прошел к занавеске и осторожно, словно подкрадывался к зверю, немного раздвинул ее. Айе проскользнул в образовавшуюся щель, зажмурился. Свет резал глаза.

«Как в тундре весной, хоть гляделки надевай», — подумал Айе.

В большой комнате все напоминало домик ревкома. Здесь также были окна, только большие, стол, стулья, скамьи, только широкие и мягкие, будто мхом покрыты.

Айе ходил по комнате голый, в одних носках, приглядываясь к каждой вещи, которую вчера поздно вечером, когда они поселились здесь, он не успел еще как следует рассмотреть. Вон на столе стоит черный разговаривающий ящичек. Айе уже знает его! Вчера Андрей кричал в него, разговаривал с кем-то невидимым. Айе захотелось погладить этот ящичек, но, подойдя к телефону, он вдруг сказал:

— Хо-хо, он привязан веревкой!

Айе не решился тронуть его и отошел к окну.

Город шумел, и этот шум напоминал морской прибой. Айе посмотрел в окно. В бухте Золотой Рог на рейде стояло много кораблей. С высоты третьего этажа Айе смотрел вниз, где с грохотом бежал домик-трамвай, а вслед за ним в обгон мчался черный жук-автомобиль. Айе высунулся в окно, и у него сразу закружилась голова. Он следил за трамваем и автомобилем, пока они не скрылись из глаз.

«Вот оно какое большое и шумное, русское стойбище!» — удивился Айе.

Наконец оторвавшись от окна, он прошел по комнате и остановился у картины, висевшей на стене. На ней был изображен пожар. Длинные языки пламени охватили жилище, и, окутанные дымом, бежали люди с ружьями в руках. Война!

— Айе! — крикнул Андрей. — Ты уже встал?

— Да, да, — обрадовавшись голосу Андрея, ответил Айе и подбежал к портьере.

Андрей вышел.

— Что же ты ходишь голым?

— Тепло тут, как в пологе.

— Ну хорошо, сейчас пойдем в ванну.

— Опять туда?

— Да, да.

— И мне идти?

— Конечно.

— Часто залезать в воду — я превращусь в тюленя, — сказал Айе.

После ванны Айе подошел к Андрею и, держа в руках галстук, спросил:

— Эту удавку опять набрасывать на шею?

— Обязательно, обязательно, — сказал Андрей. — В этом городе закон такой.

Айе нарядился и, проходя мимо большого зеркала, незаметно для Андрея показал себе язык и важно заходил по комнате. Он даже заложил руки назад, как это делал Андрей.

Айе стал неузнаваем: на нем отлично сидел темно-синий костюм; волосы не торчали, привыкли уже лежать в короткой русской прическе; белая сорочка оттеняла его смуглое, несколько растерянное лицо; вместо сапог на ногах теперь были ботинки. Подошвы их были тверды, будто сделаны из дерева.

«В такой обуви не пробегать целый день за стадом», — подумал Айе, разглядывая носки ботинок.

— Каким важным парнем ты стал, Айе! — сказал Андрей, любуясь им. — Сейчас закусим и пойдем искать жену Лося. Ты, наверное, сильно захотел есть?

— Нет. Что-то я расхотел.

— Видишь эту кнопку? Вот так нажать ее — сейчас же придет сюда человек.

— Нет, не придет, — усомнился Айе.

Но в комнату бесшумно вошел официант. Андрей заказал ему завтрак, и официант, раскланиваясь, удалился.

Айе подбежал к кнопке и стал рассматривать ее.

— Смотри, смотри! Как рыбий глаз! — вскричал он и нажал кнопку.

Вошел официант и, ожидая приказания, остановился на середине комнаты. Айе смотрел на него с удивлением.

— Ну, что тебе нужно, Айе? Говори. Ты же вызвал его, — сказал Андрей.

Айе смутился и, покачивая головой, тихо проговорил:

— Мне ничего не нужно.

Они сидели за столом, и Айе ел колбасу. Мясо было слабое для зубов, не то что моржовое, но есть его все-таки можно. Айе выпил стакан чаю и спросил:

— Андрей, можно еще чаю?

— Вон нажми «рыбий глаз» — принесут сколько хочешь. Официант принесет.

— Пожалуй, он не послушается меня.

— Почему не послушается? Нажми кнопку.

И когда официант опять вошел, Айе, набравшись храбрости, учтиво сказал:

— Чаю. Можно чаю?

Айе долго потом разглядывал «рыбий глаз» и восторгался им.

— Андрей, это твоя яранга? — спросил Айе.

— Нет, не моя. Это заезжий дом, Айе. Все равно как у Рынтеу. Помнишь, заезжая яранга у него была.

Послышался стук в дверь. Андрей поднялся и встретил женщину.

— Андрея Михайловича Жукова можно видеть? — спросила она.

— Вот я, перед вами.

— Здравствуйте! — радостно проговорила она. — Я жена Никиты Сергеевича Лося.

— Наталья Семеновна! — вскрикнул Андрей и крепко пожал ей руку. — А мы только что собирались вас разыскивать.

— Я уже была на «Совете», и капитан Лядов сказал мне, что вчера вечером вы перебрались в гостиницу. Вы знаете, я уже час хожу около комнаты, думала, что вы спите еще.

— Проходите, проходите, Наталья Семеновна. Вот позвольте вам представить — Айе. Этот человек был пастухом у оленевода.

Наталья Семеновна подала Айе руку, вглядываясь в его лицо.

— Этот человек, Наталья Семеновна, нас с Никитой Сергеевичем спас от неминуемой гибели. Мы свалились с обрыва, собаки убежали, и мы остались одни в тундре. Айе зовут его.

Наталья Семеновна благодарно посмотрела на Айе и молча еще раз пожала его руку.

— Айе, ты знаешь, кто это? Это жена Лося, — сказал Андрей. — Садитесь, садитесь, Наталья Семеновна.

Айе неотрывно смотрел на эту женщину, жену человека, который, по его мнению, был самым большим русским начальником. Эта белолицая женщина, крепкая, невысокого роста, трясла его руку и приветливо смотрела в глаза. На ней было белое платье, как будто кругом лежал снег и она собралась на охоту. На ногах ее смешная обувь, в которой просто невозможно стоять. Ее черные волосы пестрели сединой, но карие глаза смотрели молодо и весело. Все рассмотрел Айе в один миг.

— Ну, о чем же вас расспросить, товарищи? — сказала Наталья Семеновна. — Так много вопросов, что, право, не знаешь, с чего и начать.

— Никита Сергеевич чувствует себя превосходно, занят по горло работой, но по вас скучает. И ждет вас, Наталья Семеновна. Теперь у нас там отличный дом и очень много интересной работы. Люди какие там, Наталья Семеновна!

— Андрей Михайлович, поедемте ко мне на дачу. Я живу на Океанской. Там у меня очень хорошо. Лес, цветы. Походим, поговорим. Сядем на поезд — и быстро будем там.

— Очень хорошо! И Айе посмотрит лес. На Чукотке ведь нет леса. Только зачем же на поезде? Сейчас закажем машину. Айе, нажми-ка «рыбий глаз».

Айе быстро подбежал к кнопке и уже с полным знанием дела нажал ее, не отпуская пальца. Андрей засмеялся и сказал:

— Друг мой, ты так нажимаешь на этот «глаз», что он будет звонить беспрерывно. Отними палец!

Вскоре они вышли из гостиницы. У подъезда уже стоял жук-автомобиль.

Андрей открыл дверку к шоферу и сказал:

— Садись здесь, Айе, и смотри в окно.

— А ты куда? — тревожно спросил Айе.

— Мы сядем позади тебя.

— Уж лучше я с тобой рядом сяду. Я боюсь без тебя, Андрей.

— Не бойся, Айе! Что ты?!

— Все вместе сядем, — сказала Наталья Семеновна.

Машина легко тронулась, и Айе крепко вцепился руками в Андрея. Машина мчалась, как дикий олень. Из-за поворота выскочил, стуча железом, домик-трамвай. Он несся прямо на машину. Айе вскочил и ударился головой о потолок машины. Андрей схватил его и усадил на место. Машина выбежала из города и еще быстрей понеслась по берегу Амурского залива. И казалось Айе, будто море бежит им навстречу. Глядя на залив, обрамленный горами, Айе успокоился.

Когда машина въехала в лес и они вышли из нее, Айе обошел ее кругом и подумал:

«Вот бы гоняться на ней за волками! Не убегут».

— Ну как, товарищ Айе? Понравился вам наш Владивосток? — спросила Наталья Семеновна.

— Понравился. Но в тундре у нас лучше, — ответил Айе. — У нас тихо. Здесь шум лезет в уши, в нос — дым.

И Айе, задрав голову, стал рассматривать высокую, толстую вековую сосну.

За эти первые дни пребывания на Большой земле у Айе было так много впечатлений, что он устал удивляться всему, что видел.

Через несколько дней Андрей с Айе выехали в Москву.

На пароходах, в поездах, на автомашинах они проехали огромный путь, измерявшийся десятками тысяч километров!

И когда они после поездки по стране вновь вернулись во Владивосток, Айе сказал:

— Андрей, мы с тобой живем, как ветер.

Айе уже отлично говорил по-русски. Его назначили в Москве помощником Жукова — начальника строительства чукотской культурной базы. Оба они жили у Натальи Семеновны, и все трое с нетерпением ожидали начала северной навигации, чтобы скорей попасть на угрюмые, но влекущие к себе берега чукотской земли.

Андрей следил за строительством домов, заказывал школьный инвентарь, больничное оборудование и всевозможную мебель. Айе учился на старшину катера, который направлялся на Чукотку. Он уже настолько привык к городу и так хорошо ориентировался в нем, что всюду бродил один. В свободное время он заглядывал в магазины, в кинотеатр, в парки, где гуляло множество людей.

Он уже самостоятельно водил катер и называл себя капитаном маленького парохода. Этот катер был приобретен для чукотской культбазы и находился в распоряжении Жукова.

Однажды во время обеда у Натальи Семеновны Андрей предложил покататься на катере по Амурскому заливу. Айе с радостью принял это предложение. Все, что было связано с морем, его всегда радовало. Он с нетерпением ждал выходного дня.

В воскресенье к стоянке катера пришло человек десять. Здесь были строители, учителя, которые также собирались на Чукотку. Было очень весело. Айе уже подружился и с этими людьми. Он с гордостью взялся за штурвал. Катер понесся по заливу, и Айе, глядя вперед, мечтал о своем море, мечтал о том, как он будет ходить на этом катере вдоль берегов своей Чукотки. Теперь там начинается весенняя моржовая охота…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Одноглазый Лёк ходил кругом нового остова байдары. Этот остов напоминал скелет какого-то давно вымершего гигантского животного. В течение многих лет Лёк подбирал лесной материал для постройки новой байдары. Не всякий мог построить ее, а вот Лёк был искусным мастером. Нужно, чтобы байдара поднимала большой груз, была легка и устойчива в шторм. Всю зиму Лёк любовно и неторопливо сглаживал ножом малейшую неровность на шпангоутах, аккуратно просверливал дырочки, в которые должны пройти скрепляющие ремни. Длина байдары была пятнадцать шагов.

Главная балка, служившая килем, сделана из колымской твердой березы и составляла основную часть днища байдары. По краям днища стояли в наклонном положении шпангоуты, укрепленные лахтажьими ремнями с верхним круглым ободком. Все, начиная от длинного киля и кончая короткими изящными шпангоутами, было сделано единственным инструментом — ножом. Было бы неверно утверждать, что при постройке байдары у Лёка не было технического расчета. Расчет был у него, не на бумаге, правда, а в голове.

Теперь остов был готов. Лёк ходил вокруг него с чувством большого удовлетворения и торжества. Он заходил к остову со всех сторон, приглядываясь к нему вблизи и издали.

Наконец Лёк крикнул охотников и велел принести мокрую оболочку, сшитую из новых моржовых шкур по размерам остова. Пять человек бросились к яме и быстро стали вытаскивать шкуры из воды. Взвалив на плечи, они потащили их к остову. Лёк сам расправил оболочку и сказал:

— Надевайте ее на остов.

Скелет байдары скрылся под моржовой оболочкой. Шкуры этой оболочки были сшиты особым, закрытым швом. По краям оболочки были разрезы, в которые прошли толстые моржовые ремни до самых боковых балок днища. Ремни туго натянули, и байдара приняла настоящий вид.

Лёк взял весло, размахнулся и с силой ударил по борту. Моржовая шкура загудела, как гигантский барабан.

— Натяните еще покрепче у кормы, — сказал Лёк.

Упираясь ногами, люди изо всей силы тянули ремни.

— Готово. Теперь отнесите байдару поближе к морю.

Восемь человек, подставив плечи под борта, потащили байдару, а Лёк пошел гулять, направляясь к подножию мыса. Он шел беспечно и так лениво, как будто ему совсем нечего было делать. Но у Лёка только вид был такой, на самом деле он вышел из яранги по очень важному делу.

Охотники из заовражной стороны, заметив его, всполошились и стали перебегать из яранги в ярангу, словно в стойбище пришел белый медведь. Они сразу догадались, куда и зачем пошел Лёк. Вдруг один охотник оторвался от толпы и побежал в факторию.

Запыхавшись, он сказал Анне Ивановне:

— Ай-ай, Анна! Лёк пошел узнавать, не идут ли моржи, а Русакова все нет. И охотников наших нет. Восемь человек уехали с ним в развозный торг к кочующим. Ай-ай! Лёк знает, когда придут моржи!

Анна, как звали ее и дети и взрослые, хорошо понимала, что волнует охотника, и успокаивающе сказала:

— Ты не волнуйся, они должны скоро вернуться. Ведь они тоже знают, что скоро начнется моржовая охота.

— Да, да, они знают, но ведь их нет.

А сезон охоты действительно наступал. Об этом знали все, даже собаки чувствовали его и часто прибегали от яранг к берегу моря. Школьные занятия уже прекратились, так как ученики вчера еще сказали:

— Анна, хватит учиться. Скоро моржовый промысел.

И как она их ни уговаривала, чтобы они не бросали школу и что учиться еще можно до тех пор, пока охотники не уйдут в море, дети на другой день не явились на занятия. С раннего утра они уже рыскали по берегу, охотясь на уток и ловя сетками рыбу. У всех было приподнятое настроение, и звонкие голоса детей оглашали теплый весенний воздух.

Одноглазый Лёк, как старая лисица, путающая следы, дошел до подножия мыса и, к удивлению следивших за ним охотников, не полез на камни, а сел у берега моря и стал покидывать камешки в воду.

Льды отошли от берегов; море было спокойно. Оно всегда спокойно, когда показывается почти незаходящее солнце.

Лёк долго бросал камешки, любуясь кругами на воде, и вдруг исчез. Распластавшись на животе, он, как морж на лежбище, пополз в камни, взбираясь все выше и выше на мыс.

Огромный мыс состоял из гранитных обломков самой различной величины. Они лежали беспорядочно, словно сам черт играл здесь в свайку. Камни были черные, лишь кое-где виднелись серые пятна лишайников, неизвестно как присосавшихся к ним.

Лёк долго лез по камням, пока не взобрался на самую вершину мыса. Он подыскал камень с плоской поверхностью, нагретой солнцем, снял кухлянку и, постелив ее, растянулся лицом к морю. Отсюда, с высоты мыса, было видно далеко во все стороны. Прибрежная полоса, пересеченная мысами, уходила и в ту и в другую сторону. Вдали виднелись разреженные льды. Лёк прицелился своим глазом и определил, что льды медленно движутся с юго-востока на северо-запад.

«С этими льдами должны прийти моржи», — подумал он и, вытащив кисет, стал крошить «папушу».

Не отрываясь от моря, он набил трубку и закурил.

Полдня прошло, а Лёк все лежал и лежал на камне. Он вспомнил, что не мешало бы попить чайку и закусить хотя бы тюленьим мясом. Лёк собрался было уже уходить домой, как вдруг до его слуха донесся знакомый ему звук. Он встрепенулся, насторожился и, сняв шапку, присел на корточки.

Да, это отдаленный рев моржей. Их еще не видно было, но Лёк уже знал, что они лежат на льдинах парами и плывут, не затрачивая своей силы. Лёк напряженно уставился на льды своим единственным глазом. Рев моржей все усиливался и усиливался.

Лёк кубарем свалился с гранитного обрыва и, прыгая с камня на камень, побежал к стойбищу. Спустившись к подножию мыса, Лёк опять обрел спокойствие, и, когда дыхание стало ровным, он направился в свою ярангу той походкой, по которой совсем ничего нельзя узнать о настроении человека. Он шел неторопливо, рассчитав, что моржи против стойбища будут к вечеру. С важностью он прошел мимо яранги артельных охотников, спустился в овраг, вылез на свою сторону и остановился, глядя в тундру. Затем он залез на лежавший около своей яранги валун и зычно крикнул:

— Моржи-и-и-и!

Из яранг выбежали люди.

Лёк крикнул еще раз: «Моржи!» — и, забыв о чае и еде, побежал по тропинке вниз, к морю, где стояла уже наготове новая байдара. Вслед за ним ринулись охотники, таща промысловые снасти: гарпуны, воздушные пузыри, ружья, парус. Они бежали и на ходу одевались.

Лёк обошел байдару, оглядывая хорошо заделанные швы. Он размахнулся веслом и опять изо всей силы ударил по борту. Звенящий, громкий гул огласил стойбище, возвестив о начале моржовой охоты. Это была самая большая байдара в стойбище. Она могла поднять четырех моржей.

— Живо тащите байдару! — громко и повелительно крикнул Лёк.

Охотники спустили байдару на воду. И вот она уже плавно покачивается на поверхности моря. Охотники маленькими веслами направляли ее кормой к берегу, где в окружении мальчишек, женщин и стариков стоял Лёк. Он прыгнул в байдару, сел на корму и взялся за руль. Он сидел, подняв голову, с величественным видом важного человека. Взгляд Лёка был устремлен вперед.

Байдара отвалила. Длинные весла, мелькнув в воздухе, быстро легли в ременные уключины.

— Кухлянки долой! — громко крикнул Лёк.

Охотники разделись догола и, напрягая мускулы, под команду Лёка: «А-ха! А-ха!» — слаженно заработали веслами. Байдара скоро скрылась из виду.

Артельные охотники тоже суетились около своей байдары. Она была маленькая, поднимала всего одного небольшого моржа. Самые опытные артельные охотники уехали с Русаковым, и теперь при спуске байдары не было той слаженности в работе, с какой выходил в море Лёк.

Сюда же прибежала и Анна Ивановна, ругая Русакова за то, что задержал в горах людей в такой момент. Ей хотелось чем-нибудь помочь охотникам.

— Товарищи, а вы бы на вельботе поехали, ведь вот он стоит.

— Нет, он тяжелый, а моторный человек тоже с Русаковым уехал, — недовольно сказал один охотник.

Когда артельные охотники наконец спустили на воду свою байдару, послышались частые выстрелы: Лёк со своими охотниками уже бил моржей.

Лёк убил девять моржей. Их вытащили на плавающие льдины, которые покачивались под огромными окровавленными темно-коричневыми тушами морских зверей. Лёк распоряжался, а охотники большими кусками укладывали мясо в байдару.

— Разделайте четвертого моржа. Ничего, байдара поднимет, — уверенно и гордо сказал он.

Охотники поспешно и весело точили ножи, готовясь выполнить распоряжение Лёка, а он торопил и торопил людей. До берега было километров десять, нужно успеть отвезти добычу и вернуться, чтобы забрать остальные моржовые туши.

Тяжело груженная байдара направилась к берегу и повстречалась с байдарой артельных охотников.

— Эге! — крикнул Лёк. — Кончились моржи! Больше не видно моржей. Через три дня будут еще.

Лёк сказал правду. Основной ход моржа еще не начался. Одиночек моржей Лёк перебил, и теперь ждать моржей можно было не ранее как через три-четыре дня. Артельные охотники повернули обратно. Хотя их байдара была пустая, все же они не могли угнаться за байдарой Лёка. Она шла быстро: удачный промысел вселял в гребцов силу.

Лёк быстро разгрузился и ушел за остальными тушами.

Но льдины так переместились, что, когда Лёк вернулся, уже нельзя было найти убитых моржей. До утра Лёк ходил на байдаре между льдинами, высматривая добычу. Под утро байдару окружило льдами, и Лёк велел вытащить ее на ледяное поле. Теперь самих охотников, как убитых моржей, несло на льдах на северо-запад. Лёк залез на высокий торос, осмотрелся и крикнул:

— Байдару на плечи и нести за мной!

Он пошел в направлении берега. Вслед за ним, спотыкаясь под тяжестью байдары, восемь охотников понесли ее к кромке льда.

Когда байдара скользнула в воду, Лёк сказал:

— Домой надо ехать. Жалко пять моржей. Но пусть. Убьем еще. Один морж на берегу дороже десяти в воде.

Прибыв на берег, Лёк, веселый и довольный, пошел в факторию.

— Анна, — сказал Лёк, — артельный вельбот спит, мотор спит, а я привез четыре моржа. Лёк правильно сказал, что он много набьет моржей.

— Лёк, заходи в комнату, я тебя чаем напою, крепким, — предложила Анна Ивановна.

— Пойдем, пойдем, — с улыбкой сказал Лёк.

Он прочно уселся на венском стуле и насмешливо смотрел на русскую женщину.

— Что ты на меня так смотришь, Лёк?

— Я видел, как ты провожала артельную байдару. Меня не пришла проводить. А я ведь лучший охотник, — обиженно сказал старик.

— Я не успела, Лёк. Ты очень быстро уплыл. Но ты должен помочь мясом артельным людям. У всех ведь мясо вышло.

Лёк усмехнулся, отхлебнул чай и сказал:

— Я велел отдать заовражцам две моржовые туши, а то, чего доброго, с мотором они останутся без еды.

— О, ты хороший человек, Лёк!

— Конечно, хороший, — великодушно согласился он.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Наступила весна. Русаков вернулся домой по последнему снегу. За два с половиной месяца он объехал много стойбищ и установил хорошие отношения с оленеводами. Его всюду встречали радушно, как самого желанного гостя. Еще бы, торгующий человек!

По всем кочевым стойбищам шла хорошая молва о русском купце. Правда, некоторые считали Русакова простачком, потому что он не знал цены своим товарам. Он слишком много давал товаров за каждую шкурку; даже за шкуру оленя, которая совсем ничего не стоила, он платил пачку патронов и один кирпич чаю.

— О-хо! Так никто еще не торговал. Плохо только — спирту не возит.

Развозной торг Русаков организовал по своей инициативе и был очень доволен результатами поездки. Единственно, что вызывало у него сомнение в целесообразности торговли экспедиции, — это то, что девяносто шесть собак — упряжки восьми нарт — съели за это время более шестисот оленей.

«Ведь это же целое стадо! Это не по-хозяйски, — размышлял Русаков, возвращаясь домой. — Так можно перевести оленей. Надо переходить на олений транспорт, который обеспечивается подножным кормом».

Русаков был не просто торговцем. Он менял шкурки на товары и думал: как бы в горах организовать Советскую власть? В кочевых стойбищах он видел, что родовые советы разваливались и исчезали бесследно на другой же день после того, как уезжал их организатор — ревкомовский работник. Люди в горах жили по своим законам, вели натуральное хозяйство, думали только об оленях и всякие разговоры ревкомовцев о перестройке жизни на новых началах забывали немедленно.

Люди в горах — кочевники-оленеводы — были наиболее отсталой частью населения чукотской земли. Их кочевой образ жизни затруднял организацию Советской власти. Но, несмотря на это, слух о новой жизни, о новом законе проник и сюда.

«Через торговый аппарат надо проводить здесь советизацию, — думал Русаков. — Через кооперацию середняков-оленеводов».

Когда Русаков приехал домой, Анна Ивановна встретила его упреками.

— Ты с ума сошел! — выговаривала она ему. — Моржовый промысел начался, а ты увез охотников в горы.

— Моржи появились? — живо заинтересовался Русаков.

— Конечно. Лёк ходит да подтрунивает над артельщиками. «Вельбот спит, мотор спит», — так и говорит все время. Ты сам организовал артель и сам же ее разрушаешь.

— Пра-а-вильно. Но ведь и в го-о-орах нужна С-о-оветская власть. Сколько там ра-а-аботы!

— На берегу, среди оседлого населения, нет еще настоящей Советской власти, а ты — в горах! Вы здесь сначала покажите, что такое Советская власть! — горячилась Анна Ивановна.

— Воюют сра-а-азу на всех участках, а не на о-о-одном. Ко-о-операцию надо там. Наступление везде на-а-а-адо вести, сразу по всем фронтам.

— Наступление! Вон Лёк набил моржей, а ты всю артель без мяса оставил. Их родственники ходят по берегу да тебя поругивают. Вот тебе и кооперация!

Русаков вскочил и побежал к мотористу Тэвлянкау, подготовленному еще Осиновым. В яранге Тэвлянкау не было. Все вернувшиеся с гор охотники, бросив собак, тут же сели в байдару и ушли в море, словно на берегу не было ни вельбота, ни мотора.

Русаков рассердился, что охотники ничего не сказали о своем выходе на охоту.

— Вот что делают! Все еще смотрят на мотор как на забаву, — сказал он, поглядывая в море.

По берегу, около самой воды, с морской капустой в руках навстречу Русакову шел Лёк.

— Здра-а-авствуй, Лёк, — сказал Русаков. — А ты почему не на о-о-охоте?

Старик лукаво усмехнулся и ответил:

— Наверное, ленивым стал Лёк.

— Не хитри, Лёк.

— Сегодня нет моржей, — покачивая головой, уже серьезно сказал он.

— А почему же а-а-артельщики ушли на охоту?

— Ха-ха! Упущенное наверстать. Артельщики поехали подбирать то, что бросил Лёк. Пять моржей вчера я бросил на льдах…

Вдруг послышался стук мотора. Из-за мыса показался вельбот. Он шел как белый лебедь в горном озере. Лёк умолк, направив на вельбот свой зоркий глаз.

Еще издали он разглядел, что в вельботе одни женщины.

Вельбот приближался быстро, хотя никто на нем не махал веслами. Равномерный звук мотора разносился по побережью.

— Это кто? — спросил Русаков.

— Пожалуй, на руле сидит Ваамчо, — удивленно сказал Лёк и быстро зашагал ближе к воде.

Мотор вдруг заглох, вельбот, развернувшись, замедлил ход и пошел на береговую отмель.

— Русаков! — крикнул с вельбота учитель Дворкин.

Русаков бросился встречать его. Дворкин прыгнул на гальку и, улыбаясь, поздоровался с ним, как с отцом. Он давно не видел русских людей.

К ним неторопливой походкой подошел Ваамчо и важно подал руку Русакову. Лёк, прищурив глаз, следил за Ваамчо.

«Хо! Трясти руку научился!» — подумал Лёк и подошел ближе к вельботу.

— Русаков, мы за бензином приехали, — весело сказал Дворкин. — Запас надо сделать перед началом промысла.

— Скоро моржи будут, — добавил Ваамчо.

Лёк посмотрел на вельбот, на женщин, сидевших в нем, и, кивнув головой, насмешливо спросил:

— Кататься вздумали?

— Нет, — серьезно ответила Уакат. — Ваамчо велел нам ехать, — может, моржи встретятся, охотиться придется.

— Ого! Что-то я не видел таких смелых баб. Вы всех моржей распугаете своими широкими рукавами. Вы, наверное, спутали моржей с парнями? — И Лёк сказал такую веселую непристойность, что все женщины рассмеялись.

Подбежал Ваамчо.

— Эгей! Мой приятель Русаков зовет всех женщин чай пить. С сухарями.

Лёк скосил свой глаз в сторону Ваамчо и, полагая, что он врет, пренебрежительно спросил:

— Откуда он твой приятель? Горный баран твой приятель.

— Все русские, живущие на побережье, мои приятели. Так мне говорил учитель, — задорно сказал Ваамчо.

— И Лось твой приятель?

— Конечно! — Ваамчо гордо поднял голову и пошел с женщинами к фактории.

Хотя Лёк и слыл на побережье великим ловцом и мастером по байдарам, которого уважали все охотники, Ваамчо изменил свое мнение о нем. Этому обстоятельству способствовал один разговор, как-то происшедший у Ваамчо с Алитетом.

Алитет сказал, что Лёк — его дружок, потому что он, подобно вожаку в упряжке, знает дорогу жизни. Без Лёка и без Алитета люди пропадут. Ваамчо не понравилось хвастовство Алитета, он рассердился и сказал тогда: «Не пропадут. Мы сами найдем дорогу и без тебя и без Лёка — твоего дружка». Поэтому Ваамчо теперь при встрече с Лёком и обошелся с ним так непочтительно.

Лёк стоял на берегу и неодобрительно смотрел вслед Ваамчо. Затем он резко повернулся к вельботу и, сев на корточки, начал разглядывать его.

«Если эта лодка и за моржами так же быстро бегает, плохо будет Лёку. Эта лодка, пожалуй, получше, чем у Алитета, — подумал он. — Но и байдара моя не хуже, только безмоторная она. И разве Ваамчо знает жизнь так, как знает ее Лёк? Ого, таких людей, как Лёк, мало на побережье. Кто может сделать такую байдару, как я? Никто».

И он пошел к фактории.

Около склада на двух больших ящиках пили чай приехавшие женщины. Их угощала Анна Ивановна. Не доходя еще до фактории, Лёк услышал их звонкие голоса. Женщины из артели Ваамчо впервые видели белолицую, и поэтому Анна Ивановна вызывала у них веселый, добродушный смех.

На море Лёк заметил байдару заовражной артели.

«Пустая идет. С высокими бортами», — подумал Лёк и присел на выступ камня, следя за подходившей байдарой.

Тэвлянкау первым спрыгнул с байдары и, не замечая Лёка, пробежал в факторию.

Лёк узнал, что охотники вернулись только потому, что заметили проходивший вельбот Ваамчо.

Сгорая от любопытства, Лёк тоже направился к Русакову.

— Анна, где мужчины? — спросил он.

— Они в комнате.

— И Ваамчо и Тэвлянкау?

— Все там, Лёк.

«Гм, приятели нашлись», — подумал он про Ваамчо и Тэвлянкау.

В другое время Лёк и не подумал бы пойти в эту компанию. Но теперь, утратив чувство собственного достоинства, он молча направился в дом. Так нерешительно он никогда еще не входил к Русакову.

Лёк открыл дверь и остановился, прислонившись к косяку. Приезжие и Тэвлянкау сидели и пили чай за тем же столом, за которым сидел не один раз и Лёк.

— Са-а-адись, Лёк, — предложил Русаков.

С улицы послышался крик:

— Моржи! Моржи!

Все выбежали. Люди стояли, прислушиваясь к реву огромного стада моржей. Они ревели, как десятки кораблей.

Лёк бросился бежать к своей байдаре. Его охотники уже столкнули байдару на воду, и Лёк с ходу прыгнул в нее.

Моторист Тэвлянкау побежал к своему вельботу, но Ваамчо остановил его.

— Постой, Тэвлянкау, не торопись. Всех моржей Лёк не перестреляет. Слышишь, как они ревут? Мы же не договорились.

Тэвлянкау с удивлением посмотрел на Ваамчо.

— Собрание надо устроить и вашей и нашей артели.

— Что ты, Ваамчо! Какое тебе собрание. Привык по каждому пустяку собрание устраивать, — вмешался учитель. — Надо скорей выходить в море.

— Маленькое собрание. Может быть, вместе будем охотиться на двух вельботах. Надо женщинам рассказать.

На берегу около вельбота Ваамчо говорил о совместной охоте, и, пока шел этот разговор, пока устанавливали мотор, заливали бензин и складывали снасти, в море раздались выстрелы: это Лёк уже начал охоту.

Собрание кончилось, и два вельбота устремились в море. И когда они подошли ко льдам, где происходила охота, Лёк, уже нагрузившись тушами моржей, возвращался на берег. Вельботы пронеслись мимо байдары, и Лёк, сидевший на корме, встал и что-то крикнул.

Ваамчо круто развернул свой вельбот, быстро догнал Лёка и спросил:

— Что ты сказал, Лёк?

— Там остались три моих моржа!.. Возьмите их!.. Я дарю их вашей артели! — кричал Лёк.

— Мы сами набьем моржей. Нам твоих подарков не нужно, — ответил Дворкин.

Учитель стоял на носу с ружьем в руках. Женщины во все глаза смотрели, не покажется ли морж. Уакат приготовилась метнуть копье. Рука у нее твердая, и она не промахнется.

Тэвлянкау согласился на совместную охоту, если женская артель набьет моржей не меньше, чем мужская.

Вельбот Ваамчо наткнулся на маленькое стадо моржей. Они плыли, высунув из воды четыре страшные головы. Раздалось сразу два выстрела — с носа и с кормы. Одновременно с выстрелом полетел и гарпун. Морж потянул за собой тюлений мешок с воздухом.

Вельбот быстро настигал уходящих моржей, и вскоре все четыре моржа висели на поплавках. Женщины, учитель и Ваамчо быстро разделывали туши.

— Давай скорей, Ваамчо, к берегу, — сказал учитель. — Один морж пойдет на буксире.

Не доходя еще до берега, вельбот догнал Лёка. Его охотники гребли изо всех сил, блестя потными темно-коричневыми спинами.

— Эгей, Лёк! Догоняй нас! — крикнул Ваамчо и показал ему кончик ремня, что означало: «Прицепляйся ко мне на буксир».

Лёк отвернулся и в знак своего возмущения подал команду прекратить греблю.

Женщины, сидя вдоль бортов, посмеивались.

Вскоре байдару Лёка обогнал и второй вельбот, тоже груженный моржами.

Вельботные артели успели привезти моржей уже по два раза, а Лёк только что вернулся ко льдам. Потревоженные выстрелами, моржи ушли со льдов, и охота продолжалась на воде.

Лёк стоял в байдаре и следил за Тэвлянкау, вельбот которого уходил не в ту сторону, куда пошел скрывшийся в море морж, а в противоположную от него. Тэвлянкау не был еще таким опытным охотником, как Лёк.

— Ай-ай! Какой плохой охотник! — возмущался Лёк.

Тэвлянкау, заметив вынырнувшего далеко от него моржа, развернул вельбот и быстро настиг его. Тут же открылась стрельба. Стрелял и Русаков.

В этот день охота продолжалась до самой ночи.

Промысел оказался очень удачным. Хорошо ходил вельбот! Ни одна байдара еще никогда не привозила тридцать два моржа за один день. Такого промысла еще не было на этом берегу. Тэвлянкау, не веривший еще до сих пор в вельбот, теперь торжествовал. Он долго не вылезал из вельбота, гладил мотор и похваливал его, как умную собаку-вожака.

Даже женская артель Ваамчо добыла двенадцать моржей. Весь берег заовражной стороны завалили мясом. Кругом оживленно сновали люди, собаки пожирали не только кровь моржей, но получили и по большому куску мяса.

Лишь по ту сторону оврага было тихо. Здесь, на берегу, лежало всего восемь моржей. Лёк не хотел даже смотреть в заовражную сторону. Он старался стать к ней спиной, как будто там ничего примечательного и не было. Старик болезненно переживал свое поражение и, чтобы не терзать себя, ушел с берега в ярангу.

В один день померкла слава великого ловца и искусного мастера — строителя байдар.

Лёк сидел в пологе, молча пил чай и думал о вельботе, который не давал ему теперь покоя.

«Я сделаю такой же вельбот сам… Только где возьму доски?.. Нет досок. И мотор, пожалуй, не сделаешь. А у Лося просить стыдно», — размышлял он.

Он вспомнил бородатого начальника, вспомнил его слова о переделке жизни, американские спички и русский табак «папушу». «А? Вельбот? Какой вельбот! А? Бабы и те сколько навозили моржей!.. А Тэвлянкау? Разве он охотник? Разве он лучше меня знает жизнь и повадки зверей? Мотор подвозит его к самому носу моржа! Пусть он на байдаре попробует угнаться за мной… Они веселы теперь, эти заовражцы. Пожалуй, над Лёком посмеиваются».

И старик велел позвать к себе Тэвлянкау.

Тэвлянкау незамедлительно прибежал.

— Лёк, — сказал он, — ты хочешь получить два моржа, которые давал нашей артели? Теперь мы отдадим четыре. У тебя все-таки маловато моржей.

Лёк сердито нахмурил лоб, прищурил глаз и плюнул в берестяную коробочку. Он хотел выгнать Тэвлянкау, но, сдержавшись, сказал:

— Не за этим позвал тебя. — И, подняв на него глаз, промолвил: — Спросить хочу: ты лучший охотник, чем я? А?

Тэвлянкау молчал.

— Или ты больше меня знаешь жизнь? А?

— Ты самый лучший охотник, Лёк. Об этом все люди знают. У нас только мотор очень хороший охотник, — сказал Тэвлянкау.

— Мотор? — спросил Лёк. — Он хорошо охотится. Я все время следил за вами. Пожалуй, трудно угнаться за мотором.

— Лёк, когда мы торговали в кочевьях на Горячих ключах, мы в снегу нашли мотор. Американ Ник там жил. Мы ждали его два дня. Корму для собак не стало. Теперь этот мотор у Русакова в складе. Он сказал: если бы Лёк был в артели, можно мотор поставить на его байдару. Она будет ходить еще быстрее, чем вельбот. Так говорит Русаков.

Лёк привскочил. Глаз его заиграл, и он сказал:

— Пожалуй, он правильно думает. Моя байдара крепкая, легкая.

— Только и этот мотор взяла наша артель. Вот так, Лёк, — сказал Тэвлянкау.

Старик задумался. Он накрошил «папуши», закурил и решительно сказал:

— Я пойду в артель. И все мои охотники пойдут. А как ты думаешь: можно воткнуть мотор в мою байдару? Ведь в вельботе колодец сделан для мотора.

— Русаков сказал, что мотор можно подвесить сзади кормы твоей байдары. Говорит, очень хорошо пойдет. Там нужно прибить большими гвоздями толстую доску.

— Нет. Гвоздями нельзя. Ремнями я ее прочно привяжу.

Тэвлянкау был очень рад, что Лёк захотел присоединиться к артели. Все знали, что Лёк — самый опытный охотник в стойбище. И то, что старик решил идти по тропинке новой жизни, его бесконечно обрадовало. Всем было ясно, что артель нуждалась в совете такого человека. Тэвлянкау весело сказал:

— Пойдем, Лёк, к Русакову.

— Не, не, подожди. Ты моторный человек?

— Да! — гордо ответил Тэвлянкау.

— А председателем артели я буду сам. Вот, — сказал Лёк. — Потому что ты молодой и мне нельзя слушаться тебя.

— Хорошо, Лёк, я согласен. Только собрание надо сделать. Новый закон такой. Собрание меня выбирало. Теперь пусть тебя выберут.

— Не надо собрания. Зачем выбирать? Разве люди не знают, какой я великий ловец? Ты скажи им, что я буду председателем артели.

— Лёк, ты сам скажешь им об этом. Они все захотят выбрать тебя председателем.

Старик подумал и сказал:

— Пусть будет собрание. Только баб энмакайских не пускай. Не дело путаться женщинам с мужчинами на охоте. — И, помолчав, Лёк добавил: — Если ты говоришь правду, что мотор будет быстро возить мою байдару, мы будем охотиться так: я возьму из твоей артели лучших стрелков и гарпунщиков, а своих тех, которые похуже, отдам на твой вельбот. Я буду бить моржей, а ты на своем вельботе возить их на берег. Пусть вельбот ходит туда-сюда. Он тяжелый, твой вельбот, к нему можно еще пристегнуть маленькую байдару на буксир.

— Очень хорошо, Лёк, очень хорошо! — радостно подтверждал Тэвлянкау.

— Ступай зови людей на собрание, — распорядился Лёк.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Инженер Дягилев, предполагая провести в горах только лето, остался и на зиму. Привычный к полевой жизни, он кочевал от стойбища к стойбищу, работая над топографией местности на этом огромном белом пятне. Дягилев готовил схематическую геологическую карту. Он ставил перед собой узкую цель: дать предварительные материалы для предстоящих экспедиций, которые проведут инструментальные съемки. Оленеводы охотно доставляли его в любой пункт, так как Дягилев каждый раз писал записки в ближайшие фактории, по которым проводники получали табак и патроны. Он жил жизнью кочевника-оленевода, питался тем, чем питались они сами, одевался в такие же удобные, легкие и теплые одежды, как и они.

За все время своего зимнего путешествия он почти месяц прожил у Саблера, о котором уже успел сообщить Лосю.

К весне Дягилев решил спуститься на побережье, в ревкоме обработать предварительные материалы и сделать по радио краткий отчет своему управлению.

Спускаясь с гор, он узнал от проводника, что на Горячих ключах живет американец. Заинтересовавшись его деятельностью, Дягилев велел проводнику свернуть на Горячие ключи.

Мистер Ник, озабоченный выездом на Аляску, ездил к Саблеру, чтобы решить вместе с ним эту немаловажную для него проблему. Выбираться одному на вельботе было довольно затруднительно. Алитет неожиданно исчез. Саблер оказался тем зверем, который сам бежал на ловца. Ему не очень нравилась перспектива встречи с Лосем и возвращения на материк, в Советскую Россию. Ник и Саблер договорились очень быстро.

И теперь в хижине Ника сидели гости — Вадим Петрович Саблер и его жена Валентина Юрьевна. Втроем они отлично дойдут на веслах хоть до самого Сан-Франциско. Вскроется река, они спустятся в устье, а там — рукой подать — и Америка. Желание Саблера удрать в Америку соответствовало и планам мистера Ника: Саблер располагал интересными материалами, и можно будет довольно выгодно продать этого русского «свободолюбивого» инженера.

Когда мистер Ник привез гостей в свою хижину, он сразу заметил исчезновение мотора.

— Какому дьяволу понадобился мой мотор? — воскликнул мистер Ник, взявшись за бока и расставив крепкие ноги. — Не этот ли косоглазый Чарли приезжал еще раз за время моего отсутствия? Он может додуматься, что эта вещь ему пригодится.

— Не огорчайтесь, мистер Ник, — сказал Саблер. — Я не думаю, что мотор без горючего представляет для нас какую-нибудь ценность.

— Но около вельбота оставалась одна банка бензина. Ее вполне достаточно, чтобы развить скорость в критический момент.

— Чепуха! Вскроется на днях река — и бурное течение само вынесет нас в океан. Вот, может быть, нам следует подумать о парусе?

— Черт возьми, здесь не растут орегонские сосны! Где мы возьмем мачту?

— На берегу есть плавник, — сказал Саблер.

— Вадим, ты ребенок, — вмешалась Валентина Юрьевна. — Ты думаешь, можно разгуливать по берегу в поисках мачты, где шныряют эти ревкомовцы? Вероятно, и так уже нас ищет этот верзила милиционер. Благодарение богу, что все они ездят в одиночку, и втроем мы сумеем постоять за себя. Вы, мистер Ник, не смотрите на меня как на слабую женщину. В юности я пробовала заниматься боксом. Но благоразумие — великая добродетель. Нам лучше все же избегать встреч с ними.

— Год дэм! Нам опасаться нечего. У нас есть крепкие кулаки и безотказно действующий пистолет. Кстати, миссис, пора вам сбросить эти чертовские меховые одежды, солнце достаточно дает тепла. Я могу вам предложить свой запасной рабочий костюм. Женщина вы крупная, и он как раз подойдет вам. — И мистер Ник достал комбинезон из темно-синего демиса, отличные полевые ботинки и гетры.

— Чудесно! Я немедленно же хочу превратиться в цивилизованную женщину.

Валентина Юрьевна переоделась.

— Ну, как вы находите меня теперь?

— Миссис, вы чертовски хороши! — вскрикнул Ник. — Вы согласны со мной, мистер Саблер?

— К этому заключению я пришел двадцать лет тому назад, — улыбаясь, ответил Саблер.

И, глядя на Саблера, мистер Ник подумал:

«Если бы не так много долларов стоил этот плюгавенький мужчина, его имело бы смысл ошпарить и утопить в Горячем ключе, но не стоит. А кроме того, у нас с ним есть что-то общее. Оба мы торгуем всем, ничем не пренебрегая». И, прервав свои размышления, он громко сказал:

— Ол райт! Будем пить кофе.

— Вадим, ты же отличный специалист варить кофе. Сходи завари кофе в ключах.

— Предложение жены для меня всегда было законом, — сказал Саблер и вышел из полога.

Вскоре они втроем сидели за столом, пили кофе и закусывали галетами, густо намазанными сливочным маслом. Они планировали свой выход на берег реки Амгуэмы, где в кустарнике ожидал их вельбот.

Вдруг за занавеской полога послышались голоса. Саблер выбежал и увидел Дягилева, писавшего записку своему проводнику.

— А, инженер Дягилев! — настороженно сказал Саблер. — Как вы попали сюда?

— Потребность в культурном общении заставила меня сделать крюк. В гости заехал.

Вышел мистер Ник, а вслед за ним жена Саблера, не менее встревоженная, чем ее муж.

— Мистер Ник, — сказал Саблер, — позвольте вам представить русского инженера Дягилева, о котором так много я вам рассказывал.

Мистер Ник молча протянул руку.

Здороваясь с женой Саблера, Дягилев, улыбаясь, сказал:

— А вы, Валентина Юрьевна, цветете в этих снегах. Вам так идут этот синий комбинезон и гетры.

— Благодарю вас. Это мужской костюм. Немного широковат, но ничего. Подарок мистера Ника.

Мистер Ник изучающе рассматривал русского инженера, обросшего черной бородой.

— А вы как попали сюда, Вадим Петрович? — спросил Дягилев.

— Потребность в культурном общении, — пожимая плечами, ответил Саблер.

Оглядываясь вокруг, Дягилев сказал:

— А здесь чудесная местность. Смотрите, какой превосходный снежный грот! Он не успеет растаять за лето. А эти ключи, вероятно, вулканического происхождения?

— В них можно сварить живого мамонта. Девяносто четыре градуса по Цельсию, — сказал мистер Ник. — Ол райт! Приглашаю вас в дом.

Они вошли в меховой полог. Валентина Юрьевна присела на складной стульчик. Ник, садясь на кровать, предложил сесть рядом с собой Саблеру и Дягилеву.

— Благодарю вас. Я человек полевой и привык полулежать на оленьих шкурах, — опускаясь на пол, устланный шкурами, ответил Дягилев; рядом с ним растянулся и Саблер.

— Отличное жилье у вас, мистер Ник. Центральное отопление!

— Мы, американцы, практичный народ, — ответил Ник, сидевший на кровати настолько прямо и неподвижно, что казался истуканом.

— Каковы результаты ваших исследований? — повернувшись на локте к Дягилеву, спросил Саблер.

— Я удовлетворен, — коротко ответил тот.

— Слушайте, Владимир Николаевич, я в вас чувствую квалифицированного инженера. И сейчас у меня мелькнула интересная мысль, — подняв палец кверху, сказал Саблер.

— Какая? — насторожился Дягилев.

— В таких невероятных условиях на кой черт вам трудиться на этот самый коммунизм? — произнес Саблер, скорчив пренебрежительную гримасу. — Все равно вас не оценят. Эти красные — они же варвары, Владимир Николаевич! До революции я работал с крупнейшим инженером, выявляя закон усталости металла. Это был талантливый человек. Он мог обогатить русскую науку. И вы знаете, что они сделали с ним?

— Расстреляли?

— Да. Это не мудрено угадать, — сказал Саблер.

— Революция не увеселительный пикник. Она все сметает на своем пути.

— Мой друг был крупным специалистом, — жестко сказал Саблер. — Думаю, что и вы на голову стоите выше тех, волю которых вы выполняете. Вы же получили в Германии блестящее образование. В Америке высоко ценят русских инженеров… На днях вскроется Амгуэма и мы с мистером Ником уезжаем в Америку, через Аляску, до которой рукой подать. Я предлагаю вам составить нам компанию.

Дягилев молчал.

— Вадим Петрович, — наконец обратился он к Саблеру. — Я никогда не был изменником родины и не собираюсь приобретать подобный опыт. Я убежден, что молодая Россия развернет свои могучие плечи и начнет грандиозные работы.

— Владимир Николаевич, ваша поэзия о молодой России — собачий бред. А что касается грандиозных работ, гарантирую вам, что в ближайшие полсотни лет в стране, разрушенной до основания, не ждите этого и не обольщайтесь, если, разумеется, не выбьют глиняные ноги у этого колосса.

— Прошу меня извинить, но то, что вы собираетесь сделать по отношению к своей родине, это бесчестно для русского интеллигента.

— Что?! Как вы сказали?

— По-моему, я свою мысль выразил довольно ясно.

— Как вы смеете так оскорблять меня? Я вам этого не прощу!

— Разговор об этом и не идет, — ответил Дягилев.

— Что вы? Что вы? — всполошилась Валентина Юрьевна.

Мистер Ник сказал деловым тоном:

— Мистер Дягилефф! Геологический профиль Чукотского полуострова тождествен Аляске, поэтому американцы проявляют к этим местам большой интерес. И я не сомневаюсь, что земля эта будет куплена американцами.

— А я очень сомневаюсь, — ответил Дягилев.

— Американцы — деловые люди, — продолжал Ник, — и умеют ценить полезных инженеров. В Америке вы можете получить очень много долларов.

— Но я не подходящий для вас товар. А вот то, что вы оказались на нашей земле, меня наводит на всякие размышления. Я хорошо знаю, что Советская Россия не приглашала вас сюда. Это похоже на то, как если бы вы залезли в чужой дом через окно и стали бы шарить по углам, разыскивая ценности, не принадлежащие вам. Вы сами знаете, как это называется. И я убежден, что в ближайшее время местная власть положит всему этому конец.

— Не собираетесь ли вы проконвоировать нас до ревкома? — спросил язвительно Саблер.

— Это не моя функция, — ответил Дягилев, чувствуя, что он находится в крайне враждебном окружении.

Сдерживая волнение, Валентина Юрьевна встала и, наклонившись над Дягилевым, с укором проговорила:

— Владимир Николаевич! Милый! Ведь здесь же собрались культурные люди! — и вдруг упала на него; тут же насели на него мистер Ник и Саблер. Они ловко обезоружили его.

— Вязать его! Вязать! — неистово кричал маленький Саблер, ухватив кольт Дягилева и победно размахивая им.

Дягилев тяжело дышал. Верхом на нем сидел мистер Ник, обхватив его своими цепкими руками.

— Может быть, теперь вы согласитесь поехать с нами в Америку? — спросил Ник. — Я не вижу другого пути для вас.

Дягилев молчал.

— Владимир Николаевич! Это лестное предложение вам следует принять, — сказала Валентина Юрьевна, опутывая веревкой ноги Дягилева.

Дягилев посмотрел на нее и с чувством горечи проговорил:

— Не предполагал, что вы так превосходно владеете навыками отъявленных бандитов.

Валентина Юрьевна звонко расхохоталась.

— Ведь я же охотник.

— Мистер Дягилефф! Я жду вашего решения, — сказал Ник. — Повторяю, у вас нет другого пути. Все ваши материалы будут у меня в руках, и я найду возможность сообщить, черт возьми, что они приобретены за двадцать тысяч долларов.

— Шантаж и бандитизм! — гневно проговорил Дягилев. — Но имейте в виду, что Амгуэма вскроется не ранее чем через пять дней. А вслед за мной едет сюда милиционер Хохлов.

— Ах вот что! — взвизгнул Саблер. — В таком случае мы расправимся с вами поодиночке! — И неожиданно для всех он в упор выстрелил в лоб Дягилеву.

— Собака! — крикнул Саблеру мистер Ник. — Черт возьми, вы соображаете не больше, чем морж! Вы поверили ему, что кто-то действительно едет сюда!

— Мистер Ник, вы не понимаете всей обстановки, в которой мы находимся. Я же вам говорил, что меня обязали явиться в ревком. Мне прямо сказали, что, если я сам не явлюсь, меня доставит милиционер. Вы знаете, какой это верзила. Если придется встретиться с ним, и ему без всяких промедлений надо всадить пулю в лоб. Иначе он перевяжет всех нас.

— Вы ни черта не понимаете, сэр! Из-за вашей трусливой глупости я потерял очень много долларов. Этот инженер дорого стоил даже в связанном виде, а теперь он годен, черт возьми, только на приманку песцам.

— Дело сделано, — сказал Саблер. — Теперь разговаривать об этом бесполезно. А в конце концов я тоже кое-чего стою… Надо поскорее ликвидировать труп. Не исключено, что милиционер действительно нагрянет сюда.

Через три дня мистер Ник, Саблер и его жена шли по мшистой тундре, таща на себе продукты и материал для паруса. Они шли к берегу Амгуэмы, где стоял вельбот.

Река очищалась ото льда, вынося последние льдинки в Ледовитый океан. Моросил весенний дождь.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Всю ночь не спал Омрытаген. В пологе было темно, и все же глаза не закрывались. Совсем необычные думы овладели им. Вот уже много лет, как Омрытаген завел жену, шесть собак, но до сих пор никому не приходило в голову пригласить Омрытагена даже на праздник тюленя. А тут вдруг Ваамчо сказал, что бородатому начальнику вздумалось позвать Омрытагена на праздник большого говоренья. Ого! Было от чего потерять сон!

Каждый день, правда, не очень быстро, но праздник приближался. С каждым днем связка пуговиц уменьшалась и уменьшалась. Теперь на связке оставалась всего одна пуговица. Поэтому Омрытаген и ворочался на шкурах всю ночь.

Лишь к утру сон все же одолел его, и Омрытаген крепко заснул.

Проржавленный чайник бушевал над жирником, крышка дребезжала. Женщина нащипала кирпичного чаю и бросила его в булькающую воду чайника.

— Омрытаген! — окликнула она. — Чай вскипел!

Омрытаген вскочил. Заспанные глаза уставились на стенку, где висела связка пуговиц. Он схватил связку, снял пуговицу и, окончательно проснувшись, сказал:

— Все! Последняя пуговица. Надо собираться на праздник большого говоренья.

В это утро в жизни Омрытагена произошло потрясающее событие: он потерял аппетит, чего никогда еще не было с ним. Он не стал есть тюленье мясо, ограничившись тремя большими кружками чаю. Но и чай он пил торопливо, обжигаясь. Он пил молча и, только когда жена наливала ему следующую кружку, успевал сказать: «Мясо положи мне в сумку! Запасные торбаза не забудь, путь не близкий».

Выпив последнюю кружку чаю, он с гордостью сказал:

— Ого! Пожалуй, Омрытаген становится настоящим человеком!

Он торжественно взял пуговицу, тщательно рассмотрел и, подавая ее жене, велел пришить этот удивительный амулет к поясу.

Затем он надел новые нерпичьи штаны, хорошо расправил на руке меховые чулки, сам положил в торбаза соломенные стельки, всунул в торбаза чулки, залез в них рукой и до самого носка разгладил все морщинки на подошве чулка. Теперь можно было обуваться. Омрытаген оперся на локти, задрал ноги вверх и важно сказал жене:

— Завяжи-ка получше ремни!

Женщина запеленала ногу белыми широкими нерпичьими ремешками и с помощью зубов сделала крепкий узел.

Надев одинарную кухлянку, Омрытаген взял сумку, посох, вышел из яранги — и делегат конференции был на полном ходу.

В это утро ярко светило солнце. Весело было на душе Омрытагена. Берег чернел морской галькой, и эта черная прибрежная полоса уходила далеко-далеко. Над морем летали белоснежные крикливые чайки, стремительно неслись морские ласточки, а дальше покоилось чудесное северное море.

После душного полога Омрытаген вздохнул полной грудью и сказал:

— Ого! Одна чайка огненная.

Он посмотрел на подошедшую собаку и крикнул жене:

— Собак не корми. Побереги мясо на песцовую приманку. Пора обзавестись хорошим ружьем. Пусть бегут в тундру ловить мышей.

— Эгей! — послышался из полога голос жены, что означало: «Так и будет сделано».

Сделав еще кое-какие наказы по хозяйству, Омрытаген заложил посох за спину и, поддерживая его согнутыми в локтях руками, легко и важно зашагал. Наткнувшись на уголек, валявшийся в гальке, Омрытаген остановился, поднял его и подумал:

«Палатка здесь стояла. Топорики делал Алитет… Хотел меня взять в работники, молотком стучать по горячему железу… А почему Алитета не позвали на праздник большого говоренья?.. Новый закон?..»

Омрытаген недоуменно покачал головой, бросил уголек и вышел из стойбища.

На второй день, придя в соседнее стойбище, Омрытаген увидел Пиляка: тот держал в руках палку с зарубками на ней и озабоченно думал. С досадой Пиляк объяснил Омрытагену, что он совсем сбился с толку. Нельзя было узнать, когда нужно выходить на праздник большого говоренья.

В то время как Пиляк ходил на нерпичью охоту, его сын, глупый еще, нарезал на палке свои зарубки. Он так искусно их нарезал, что Пиляк не мог отличить свои зарубки от сыновних. Получилась сплошная путаница. Хорошо, что Омрытаген зашел в это стойбище. Иначе как узнаешь, когда выходить?

Пиляк быстро собрался, и они пошли вдвоем.

Подходя к ущелью Птичий клюв, они увидели над камнями тонкую струйку табачного дыма и заметили человека, лежавшего в камнях.

Это был Алитет. На всякий случай он все-таки пришел в условное место. Он лежал здесь уже несколько дней со смутной надеждой встретить Брауна. Правда, он знал теперь, что Браун — обманщик, и все же тайная надежда и безысходность положения привели его в это ущелье.

Алитет лежал на камне и разглядывал тихое, спокойное море. Но горизонт был чист. У Алитета даже глаза заболели — так напряженно он всматривался в море в надежде увидеть шхуну.

Здесь, вдали от людей, Алитет обдумывал пути своей дальнейшей жизни. Он вспомнил старика Лёка, который оказался крепким человеком. По слухам, как ни уговаривали его пойти в артель, он не пошел.

«Лёк — разумный человек. Если Браун и в это лето обманет, придется продавать пушнину русским через Лёка. Русские все-таки торгуют с ним. Они продают ему товары, сколько он хочет, а мне — только на два песца. Гм! Как будто эти русские приехали сюда совсем не за песцами. Безумные, они не понимают, что таких песцов, как у меня, ни у кого из охотников нет. Ого! И сколько их у меня! Я передам, чтобы Лёк приехал ко мне в гости, и поведу с ним большой разговор».

Алитет перевел глаза на пещеру, где была спрятана пушнина, и вдруг увидел шедших по берегу людей. Как самка, спасающая своих детенышей, Алитет, чтобы отвлечь охотников от норы, бросился бежать на прибрежную гальку. С камня на камень, он несся, как горный баран. Встретившись с Пиляком и Омрытагеном, он сказал:

— Место себе ищу. Переселяться хочу из Энмакая.

— Плохое место, — сказал Пиляк. — Люди никогда не жили здесь. И дед мой не помнит, чтобы здесь стояли яранги. Дурное место.

— А вы куда идете? — перебил его Алитет.

— На праздник говоренья велели приходить.

— Хе! И ты, Омрытаген, на праздник говоренья? — ехидно улыбнувшись, спросил Алитет.

Он хотел им сказать, что они глупые, зря подошвы стирают, но, лишь подумав об этом, сказал совсем другое:

— Идите, идите! Все идите. И Ваамчо собирается. Только захватите с собой учителя. На русский праздник без русского не примут, зря проходите, — а про себя подумал: «Хорошо, хорошо. Пусть уберутся отсюда все. Будет совсем безопасно встретиться с Брауном».

Путники кивнули головой в знак согласия и пошли.

В Энмакае их встретил Ваамчо, и все они, шумно переговариваясь, направились в школу.

— Дворкин! — сказал Ваамчо. — Пришли. Вот они. Теперь можно выезжать?

— Садитесь, садитесь, товарищи, — приветливо приглашал Дворкин, подставляя делегатам стулья. — Попьем чайку и поедем. На вельботе поедем.

Омрытаген и Пиляк посматривали на русского учителя и робко стояли, не решаясь сесть.

— Садитесь! — сказал Ваамчо и сам сел на стул с таким знанием дела, что гости удивились.

Они напились чаю с хлебом, который они считали лакомством, и Дворкин начал собираться в дорогу.

Омрытаген и Пиляк слышали уже об энмакайском самоходном вельботе — слух быстро идет по берегу. И теперь их нетерпение скорей увидеть этот самоходный вельбот разгорелось до предела.

Уакат в ситцевом платье с важным видом внесла чайник и кружки. Она ходила так, как будто она была хозяйкой всей этой деревянной яранги. Вернувшись, она спросила:

— Дворкин, а женщины не поедут на этот праздник?

— Это праздник говоренья. Там будут только мужчины, — важно заметил Ваамчо.

— Ничего, Уакат, потом будет отдельно и женский праздник. Теперь собираются только охотники-зверобои, — добавил Дворкин.

— А мы, энмакайские женщины, разве плохие охотники? Ты не видел? — лукаво спросила Уакат.

— Ты слишком многоговорливой стала! — рассердился Ваамчо и, взвалив мотор на плечо, пошел к берегу.

На море сталкивали вельбот. Женщины, подростки, ребятишки, облепив вельбот, с трудом волокли его. Подбежал Омрытаген, и сразу вельбот легко заскользил килем по костяным китовым подкладкам. На берегу, поводя носами, сидели собаки.

Тыгрена, стоя около своей яранги, следила за отходящим вельботом и с грустью думала:

«Радость жизни пришла к нам. Веселыми становятся. Уйду я от Алитета. Не поеду с ним в горы. Пусть едет Наргинаут… А куда я пойду? К учителю? Следить за жирниками и скоблить деревянный пол? Не пустит Уакат. Она, пожалуй, привыкла к этой школьной яранге. К кому же мне пойти?.. Почему Ваамчо не хочет взять вторую жену? У него ведь теперь еды хватит. Две нарты собак завел! Моторным человеком стал. Сильным человеком стал. Не хочет. Новый закон не велит вторую жену брать. Глупый он, Ваамчо».

Из школы выбежала Уакат в блестевшем на солнце пестром, ярком платке. Она пробежала к берегу, будто там выезжал на охоту сам Туматуге.

«Привыкает к матерчатым одеждам. Наверное, учитель велел ей носить такое платье. Не хочет ли она стать женой белолицего?» — подумала Тыгрена.

Вельбот покачивался на воде. Омрытаген и Пиляк сидели на поперечной скамеечке и неотрывно, с суеверным страхом следили за Ваамчо, устанавливающим мотор. В колодце вельбота плескалась вода, и вельбот казался дырявым. Ваамчо поднял мотор, опустил его в колодец и крепко завинтил. Потом он взял банку с бензином и стал заливать мотор.

— Смотри, смотри, Пиляк! — тихо сказал Омрытаген. — Пьет мотор.

Ваамчо завинтил пробку, обеими руками пошевелил голову мотора — диск.

«Гм, — удивился Омрытаген, — Ваамчо научился таньгинскому шаманству. Недаром он стал начальником».

Готовя мотор, Ваамчо отлично знал, о чем думают сейчас Пиляк и Омрытаген. Он чувствовал на себе их взгляды и поэтому неторопливо, замедляя каждое движение, показывал свое умение обращаться с такой замысловатой штукой.

Ваамчо обвил голову мотора тонким ремешком и, держа конец в руке, крикнул учителю, сидевшему на корме, у руля:

— Готово, Дворкин!

Ваамчо с силой дернул шнур — мотор кашлянул, фыркнул, и вельбот пошел, быстро удаляясь от берега.

Пиляк и Омрытаген схватились за руки и смотрели с удивлением то на Ваамчо, то на мотор.

А мотор словно пел какую-то песню. Может быть, он пел про новую жизнь, про новый закон? Будет что рассказать, когда вернется Омрытаген к себе!

А в это время в квартире Русакова происходило совещание. У него были председатель родового совета Анчоу, моторист Тэвлянкау и вновь избранный председатель зверобойной артели — старый Лёк. Все они сидели за столом и разговаривали о предстоящей поездке в ревком. Русаков повторил еще раз, какие вопросы там будут обсуждаться.

— Во-о-от Анчоу обязательно до-о-олжен поехать. О родовых советах там будет разговор.

Тэвлянкау согласился принять участие в разговоре, как лучше охотиться на морского зверя.

Лёк сидел молча и не выказывал недовольства на своем лице. Не всякий может скрыть то, что делается у него на сердце. Лёк сердился очень сильно, а заметить этого никто не мог.

— Так во-о-от, товарищи, решили? — спросил в заключение Русаков.

И тогда с обидой в голосе Лёк заговорил:

— Нет. Не решили. А я? Или ты, Русаков, не слышал, как вот на этом самом месте Лось звал меня в гости? А? Про Тэвлянкау я что-то не слышал, чтобы Лось звал его. Ты забыл? Я помню. Если там будут говорить об охоте на морского зверя, как будут говорить без меня? Разве я перестал быть великим ловцом? Или ты думаешь, что Тэвлянкау знает охоту лучше меня? Не-е-ет! Он не знает. — И, обратившись к Тэвлянкау, он строго спросил: — Тэвлянкау, ты убивал когда-нибудь кита?

— Нет, Лёк, я не убивал кита.

Лёк торжествующе смотрел на Русакова, ожидая, как русский купец выпутается из создавшегося положения.

Но Русаков молчал, словно он действительно был озадачен Лёком.

— Вот видишь, — продолжал Лёк, — а я убивал. И не одного кита я убил за свою жизнь. Сколько китовых праздников я справил! Я тоже поеду на праздник говоренья. Нельзя без меня. Я председатель артели.

— Лёк, я предложил э-э-э-это, потому что Тэвлянкау — сам моторист.

— Пусть Тэвлянкау едет на вельботе, а я — на своей байдаре. Только моторного человека у меня нет. А-а-а! — застонал Лёк. — Не научился все еще мой парень.

— Хо-о-орошо, Лёк. Я буду у тебя мотористом, — согласился Русаков. — Мотор Тэвлянкау поставим на байдару, а тот, который я привез из кочевий, поставим на вельбот.

— Когда мы поедем? — возбужденно спросил Лёк.

— Надо бы подожда-а-а-ать Ваамчо. Вместе поедем. А по пути будем собирать и дру-угих делегатов.

— Пойдем, Тэвлянкау, я заберу твой мотор, — безапелляционно сказал Лёк. — Пусть он лежит поближе к моей байдаре. — И, выходя из комнаты, он весело добавил: — Мы захватим с собой охотничьи снасти. Случится, встретятся моржи. Весенний ход моржей еще не кончился.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Милиционер Хохлов вернулся домой в крайне удрученном состоянии. Он пришел к заключению, что его милицейская служба уже кончилась: Саблер удрал, и этого Лось ему никогда не простит.

По всему видно было, что Саблер поспешно бросил свою землянку: в печке бумажный пепел, никаких ценных вещей в землянке не было, разный хлам разбросан повсюду.

— Таня, ты не слышала ничего про того русского, который жил на реке? Не проезжал он в ревком? Не было слухов? — озабоченно спросил Хохлов жену.

— Нет. Вот бумагу тебе привезли. — И она подала ему письмо в закрытом конверте.

Хохлов разорвал конверт и беспокойно погрузился в чтение. В письме сообщалось:

Жена моя, Анна Ивановна, шлет тебе поклон, часто вспоминает нашу поездку на пароходе „Совет“ и сердится, что редко приезжаешь к нам. При сем прилагаю записку инженера Дягилева. Может быть, понадобится».

Хохлов развернул вторую записку:

— Эге! — воскликнул Хохлов, прочтя письмо.

Он запустил пятерню в свою пышную прическу и с душевной болью подумал:

«Вот если Саблер с этим Ником соберутся и дернут в Америку! Не сносить, Хохлов, тебе тогда головы».

Милиционер крякнул, и тут же у него родился план. Раз есть вольбот, то они должны спускаться к устью Амгуэмы…

— Таня! Иди скажи старику, пусть готовит байдару. Отвезет нас в устье. Там в палатке поживем.

И вскоре милиционер Хохлов перебазировался в устье реки Амгуэмы.

— Вот на том островке яйца есть. Гусиные. Много их там, — сказал старик тесть.

Этот островок в устье реки и назывался Гусиным. Во время половодья его заливало водой, и он исчезал. Но как только вода спадала, на нем буйно принималась расти высокая трава. Это было безопасное место для перелетных птиц: там не водились ни песцы, ни лисы.

Оставив зятя в устье, старик направился домой пешком.

Милиционер разбил палатку, расстелил оленьи шкуры и лег спать, наказав Тане строго-настрого следить за рекой и немедленно разбудить его, если она что-либо увидит.

Расчет у Хохлова был прост: сидеть на берегу и караулить беглецов с винтовкой в руках; предупредительными выстрелами заставить их пришвартоваться к берегу; выгнать беглецов на прибрежную полосу, заставить их раздеться догола, прогнать их голыми метров сто в глубь тундры, а тем временем произвести обыск, затем, заняв корму вельбота, рулить, а их силой оружия заставить грести. Таким образом, за каких-нибудь десять дней можно доставить их живьем в ревком.

Таня была посвящена в этот план и, сидя на береговом холмике, зорко следила за всем, что делалось в устье реки.

Днем милиционер спал, а ночью следил за рекой сам. Ночи были светлые и от дня отличались только прохладой.

Хохлов поехал на остров Гусиный и привез почти полную байдару яиц. Он ловил рыбу, спуская в реку сетку длинным шестом. Рыбы попадалось так много, что вдвоем они не успевали ее обработать. Рыбу нужно было выпотрошить, развесить на шестах, чтобы она вялилась на солнце. А когда надоедала эта работа, Хохлов поднимался на холмик, усеянный морошкой, ложился и ел ягоду прямо с корня, посматривая на реку. Единственно, чего опасался Хохлов, — это туманов: в тумане можно не разглядеть вельбота. И он решил вместе с Татьяной в туманные дни курсировать на байдарке и прислушиваться к говору людей: ведь не молча же они будут плыть, в тумане тоже надо советоваться.

Места эти были пустынны на сотню километров и в ту и в другую сторону побережья…

Однажды, когда милиционер спал, Таня прибежала в палатку.

— Вельботы! — крикнула она.

Хохлов схватил винтовку и выбежал наружу.

Вдоль берега моря шла байдара, а за ней два вельбота. Шум моторов оглашал воздух, и лодки приближались с удивительной быстротой. Было совершенно ясно, что это не беглецы. Хохлов залез на холмик, выстрелил вверх и замахал шапкой.

Но Лёк и без того давно уже заметил палатку и взял курс на нее. Разве можно пройти мимо жилого места? Тем более что надо же показать людям, как ходит байдара.

Лёк первым вошел в устье; встречное течение замедлило ход байдары.

— Ты что-о-о здесь делаешь, Хохлов? Рыбу ловишь? — глядя на вешала, спросил Русаков, здороваясь с милиционером.

— Судаков ловлю. По моим расчетам, скоро должны спускаться по реке Саблер и этот Ник. Сбежал Саблер, а бежать ему, окромя как к Нику, некуда.

— О-о-они на вельботе, а ты на берегу? Как же ты их думаешь за-а-адержать?

— А винтовка на что? На худой конец перестреляю их — и всему делу венец.

— Привал! — зычно крикнул одноглазый Лёк. — Чай пить!

Несмотря на то, что жарко светило солнце, Лёк был одет в нарядную пеструю кухлянку, в красивые нерпичьи, с вышивкой, торбаза. Голова его была обнажена, и свежевыбритая макушка блестела на солнце. Вокруг головы свисали венчиком волосы. Лёк ехал на праздник в отличном расположении духа.

— Я пойду на горку. Надо посмотреть, не видно ли моржей, — с хозяйской озабоченностью сказал он и важно зашагал по берегу.

— Хохлов, какое замечательное место ты выбрал! Это что, твоя дача? — спросил Дворкин, присаживаясь на гальку.

Хохлов не ответил и с завистью сказал:

— А вы ездите как флотилия. Прямо даже красота смотреть. Вот бы мне моторчик!

— Закажи. На бу-у-удущий год привезут, — сказал Русаков.

— Закажи-и-и… — протянул милиционер. — Так и отвалит тебе губмилиция столько денег! На собак и то как следует не дали.

— А ты са-ам не проси, пусть Ло-о-ось похлопочет. Тогда вы-ыйдет дело.

Ваамчо и Тэвлянкау заливали бензином свои моторы.

— Тэвлянка-а-у! Залей и мой на байдаре! — крикнул Русаков.

— Да вы, кажется, хотите уезжать? — с грустью спросил милиционер.

— Попьем чайку — и в путь. Мы спешим, — сказал Дворкин.

— Эх ты, друг! Вместе еще с тобой ехали сюда. Дайте поговорить с людьми. Месяцами по-русски не разговариваю. Уху сейчас сварим. Смотри, какая рыба здесь! Вон сетка стоит. Вытащи ее — и рыба будет. Факт.

— Где сетка? — заинтересовался Дворкин.

— Вон колышек стоит. Видишь?

Дворкин побежал к берегу и вытащил сетку. Почти полуметровые гольцы трепыхались в ячеях сети, и Дворкин с азартом вынимал рыбу и бросал подальше от воды.

— Двадцать девять штук! — крикнул он.

— Вон шест возьми, задвинь сетку — и через полчаса опять будет столько же, — сказал Хохлов.

— Эх, Хохлов, вот жизнь у тебя какая! Умирать не надо! — восхищался Дворкин.

— А я и не собираюсь. Немного погодя красная рыба пойдет икру метать. Сам я еще не видел, но говорят — все устье будет так заполнено, что одни спины торчат.

Вернулся Лёк, присел на гальку и спокойно сказал:

— Моржей нет, а лодка там есть. Около кромки льдов. Три человека на ней.

— Что? Что? — вскричал Хохлов, схватив винтовку.

— Может быть, это охотники? — спросил Дворкин.

— Не-ет, — уверенно сказал Лёк. — Охотники — три человека — не пойдут в море. Это белолицые люди.

— Елки-палки! — почему-то шепотом сказал Хохлов. — Это они. Дай-ка, Русаков, твой бинокль. — И милиционер побежал на бугорок.

— Там, почти напротив бухты Ключевой! Около льдов! — вслед ему кричал Лёк.

Хохлов посмотрел в бинокль и увидел вельбот. У Хохлова даже задрожали руки. Он привстал на колено, утвердил неподвижно бинокль и ясно увидел трех человек.

— Они! — закричал милиционер. — Прохлопал, осел я этакий! В тумане прошли!

— Дай-ка бинокль, я посмотрю, — сказал Русаков.

Милиционер даже и не заметил, как около него появились Русаков и Дворкин.

— Ах, гады! Под монастырь меня подвели, язви их в душу! — по-сибирски ругался милиционер. — Хватит глядеть на них! Надо догонять скорей, — сказал он Русакову.

— По-о-о-дожди! Не-е-е во-о-о-олнуйся. На двух ве-е-еслах да-а-алеко не уедут. На вельботе до-о-огоним. Пла-ан какой у тебя? — спросил Русаков.

— Живьем надо взять. На вельботе нельзя. Надо на байдаре. Видел, как она лупит у вас передом.

— Ну-у, пошли.

Лёк ел вяленую рыбину, держа ее в обеих руках.

— Лёк, — сказал Русаков, — эти лю-ю-юди в море обманули Ло-о-ося. Их надо догнать и до-о-оставить в ревком.

— Попьем чайку и догоним. Никуда не денутся.

— У них собаки в вельботе и нарта, — рассматривая в бинокль, сказал учитель.

— Ножниц ни у кого нет? — тревожно спросил Хохлов.

— Зачем они тебе понадобились?

— Прическу чукотскую сделать. Вот как у Лёка.

Старик Лёк удивленно посмотрел на милиционера и, попивая чай, сказал:

— Если хочешь, я тебе прическу ножом сделаю.

— Давай, Лёк. Делай, только поскорей.

— Что ты выдумал? — спросил учитель.

— План есть, — ответил Хохлов.

Лёк наточил нож и быстро сбрил ему макушку, а концы волос зачесал на лоб. В такой прическе Хохлов вызвал смех даже у Тани. Впрочем, она этому очень обрадовалась: теперь ее супруг, безусловно, походил на настоящего человека.

Хохлов посмотрел на высокого Омрытагена и сказал:

— Дай-ка, друг, мне твою кухлянку.

Хохлов обрядился в нее и стал настоящим чукчей.

— Хо-о-о-орош план! — догадался Русаков.

А милиционер распоряжался:

— Ты, Дворкин, ляжешь на дно байдары. Как только мы подойдем к вельботу борт к борту, брошусь на американца, ты выскакивай — и на помощь мне. А ты, Русаков, получай мой наган — тоже выскочишь со дна байдары и Саблеру наставишь в лоб. Он плюгавенький и трус — сразу поднимет руки.

— Пра-а-авильный план! Поехали, Лёк! — весело сказал Русаков.

— Я тоже с вами поеду, — сказал Ваамчо.

— Тэвлянкау, ты оставайся здесь. И если услышишь выстрел, заводи мотор — и к нам, — распорядился Русаков.

— Поехали на охоту, — улыбаясь, проговорил Лёк.

Байдара, подняв нос, понеслась, по спокойному морю к кромке льда.

В байдаре все молчали. Лёк сидел на корме у руля. Около ног его лежал Русаков, изредка регулируя мотор. Хохлов без шапки сидел вдоль борта, упираясь ногами в спину Дворкина. Ваамчо, Анчоу и Омрытаген сидели в центре байдары.

Когда вельбот беглецов был уже виден простым глазом, Лёк сказал:

— Они бросили грести. Остановился их вельбот. Один человек смотрит на нас в одноглазую трубу.

Байдара быстро шла на сближение с вельботом. Хохлов уже хорошо различал, где находится американец. Саблер и его жена сидели рядом, держа в руках весла, а Ник стоя смотрел в подзорную трубу. Наконец он сел на корму, убрали весла и Саблер с женой. По всему было видно, что они не беспокоились; Саблер даже замахал шапкой.

Лёк с ходу направил байдару вдоль борта вельбота, толкнул ногой Русакова в живот — условный знак, — и мотор заглох.

Хохлов ухватился за борт вельбота, и байдара остановилась. В один миг Хохлов набросился на Ника, вскочил и Дворкин.

— Ру-у-уки вверх! — крикнул Русаков, направляя наган на Саблеров.

Ник хрипел и силился вырваться, но Хохлов и Дворкин прочно придавили его к днищу вельбота. Ваамчо и Анчоу связывали руки Саблеру и его жене.

Хохлов, тяжело дыша, сел на зеленый сундук и злобно смотрел на Саблера:

— Вот, язви тебя в душу! Улизнуть хотел? Под монастырь чуть не подвел меня!

Саблер сидел со связанными руками и, казалось, был очень спокоен.

— В чем дело? — спросил он. — Я ведь и направляюсь в ревком. Что вы от меня хотите? Мистер Ник хотел завести меня по пути.

Мистер Ник лежал около кормы и рассматривал милиционера Хохлова, его необыкновенную для белых людей прическу. Ник молчал и наконец заносчиво проговорил:

— Вы не имеете права так обращаться со мной! Я гражданин Североамериканских Соединенных Штатов. Я нахожусь в экстерриториальных водах!

— Не разговаривать! — крикнул милиционер. — Ишь ты, воды. Рядом у берега.

Байдара тащила вельбот на буксире. Лёк сидел на корме ее. Ваамчо следил за мотором.

«Враждуют белолицые люди», — думал Лёк.

Русаков крикнул Лёку, чтобы он остановил байдару, и сказал Хохлову:

— Пе-е-ересади этого Саблера на байдару, чтобы не пе-е-ереговаривались.

Когда Саблера высаживали на байдару, Валентина Юрьевна тряслась от страха.

Вскоре они прибыли к палатке милиционера и, не задерживаясь, направились в ревком. Байдара Лёка шла впереди; на ней были Саблер, Русаков и милиционер, на вельботе Тэвлянкау — жена Саблера, а на буксире — захваченный вельбот и в нем один мистер Ник. Флотилию замыкал вельбот Ваамчо с учителем Дворкиным.

Хохлов торжествовал:

«Вот гады! Все-таки попались мне!»

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В ревкоме все было готово к встрече делегатов конференции. В просторном зале стояли в ряд самодельные длинные скамейки и на маленьком возвышении — стол президиума, накрытый кумачом. На стене портрет Ленина[47]В издании 1952 г. «портреты Ленина и Сталина». (Прим. выполнившего форматирование.), красные полотнища, и, хотя не ожидалось делегатов, понимающих русскую грамоту, на них большими буквами были написаны лозунги: «Да здравствует Советская власть!», «Да здравствует дружба народов!».

Над ревкомом развевался новый большой флаг и шелестел, словно зазывая людей в этот большой дом.

На берегу в ряд, перевернутые вверх килем, лежали десять вельботов, на которых прибыли из разных стойбищ делегаты. Делегаты разместились в ярангах и делились новостями. Еще никогда не было здесь такого скопления людей со всего побережья.

Лось сидел у себя в кабинете и в последний раз просматривал свой доклад «Родовые советы и национальный вопрос». Удивительная история! Лось сам поймал себя на мысли, что он волнуется. Все казалось предельно ясным, и все же он думал, что в докладе чего-то не хватает. Огорчало его и то, что ни один делегат из кочевий еще не прибыл, вероятно и не прибудет.

Он взял протоколы родовых советов и снова стал просматривать их. И вдруг то, на что он раньше не обратил особого внимания, сейчас ему показалось особенно важным: это был протокол Энмакайского родового совета о запрещении выбрасывать в стойбище дохлых собак.

Он позвал Осипова и сказал:

— Посмотри еще и ты свой доклад. Короче строй его. Все-таки длинноты у тебя там остались. В отношении нерпичьего промысла ты пока пропусти. Не это решает промысел. Морж — вот что. На этом и строй. И главное — организация промысла. Проведи мысль такую, что от моржа зависит и пушной промысел. Понимаешь, больше мяса — больше приманок можно разбросать. Непременно остановись поподробней, что мы планируем завоз еще десяти вельботов. Моторных вельботов.

— Это, Никита Сергеевич, у меня хорошо разработано.

— Ну, добре. А Петр Петрович где?

— С учителями он.

— Может, его самого выпустить в прениях по медицинскому вопросу?

— Конечно.

— Нет, лучше я сам на этом остановлюсь. Да, ты, пожалуйста, хорошенько проинструктируй Ярака, чтобы он выступил в прениях и сказал, как обрабатывать шкурки песцов. Пусть расскажет. Это тоже очень важно. Надо внедрять культуру промысла.

Лось издавна считал всякий свой участок работы самым важным. Когда он работал еще машинистом, он думал, что весь мир держится только на железной дороге: не будь ее — и человечество пропадет. Во время гражданской войны бронепоезд, по его мнению, решал все. Без бронепоезда нельзя выиграть войну. И теперь работу ревкома он считал самой наиважнейшей в государстве.

Казалось, Лось даже помолодел. Он был чисто выбрит, прядь волнистых волос спадала на левую сторону крутого лба. На нем отлично сидел военный костюм, с которым он никак не хотел расставаться. Этот костюм он сам скроил и сшил. Широкий пояс охватывал его располневшее тело. Сапоги были так начищены, что блестели, как китовая кожа.

В окно Лось вдруг увидел подходившие вельботы.

— Едут еще делегаты! — обрадованно воскликнул он.

Вместе с Осиповым он пошел встретить прибывающих гостей. Галька шумела под ногами, и небольшой ветерок доносил стук моторов.

— Смотри, смотри, Осипов! — удивленно вскрикнул Лось. — Это ведь моторная байдара! Вот это здорово! Это, друг мой, целая проблема.

На лице Осипова расплылась улыбка. Он молча, словно зачарованный, глядел на байдару.

— Гляди, гляди, она впереди вельботов мчится!.. Как же они присобачили мотор к коже? Вот интересно! — восторженно проговорил Осипов.

— Но что такое? Там еще вельбот на буксире! Откуда? И два мотора? Что они, сами, что ли, сделали мотор? — удивился Лось.

К берегу бежали жители селения, прибывшие делегаты, учителя, ревкомовцы и доктор Петр Петрович.

Было совершенно необычное зрелище. Байдара намного опередила вельботы и с ходу почти половиной корпуса вылетела на прибрежный песок. Лёк важно сидел за рулем и победно глядел на сбежавшуюся толпу.

Люди радостно здоровались, тряся и пожимая друг другу руки, как родные.

Здороваясь с Хохловым, Лось строго взглянул на него и недовольно сказал:

— Ты что, в шута превратился? Комедианничаешь?

Хохлов застенчиво провел рукой по блестевшей макушке, по космам, спускавшимся кругом головы, и сказал, показывая на Саблера, сидевшего в байдаре:

— План надо было провести, товарищ уполномоченный ревкома. Этот гад чуть не удрал в Америку.

Лось внимательно выслушал доклад Хохлова и приказал:

— Взять под стражу, и всех в разные комнаты!

Заметив Лёка, Лось радушно проговорил:

— Лёк, здравствуй! И ты приехал?

— Да, приехал. Приехал в гости к тебе.

— Очень хорошо!

Лёк лукаво посмотрел на Лося и тихо, как о самом сокровенном, заговорил:

— Много дней я думал о нашем разговоре. Помнишь, когда ты приезжал к Русакову и заходил в мою ярангу?

— Помню, помню. Об американских спичках мы с тобой говорили.

— Не в спичках дело, — вздохнув, сказал Лёк. — Огонь я могу добыть вертелом. Потру дерево о дерево, нагреется — и огонь будет. Мотор — вот штука! Его сам не добудешь. Долго я думал. Много думал. Посмотрел, посмотрел и решил пойти в артель. Я великий ловец, а пришлось отстать от обыкновенных охотников. От энмакайских баб отстал! Мотор обогнал меня. Ох, как обогнал! Я не захотел оставаться человеком, достойным насмешки, и пошел в артель. Но теперь у меня тоже есть мотор. Видел, как ходит моя байдара?

— Замечательно ходит! И ты правильно сделал, Лёк, что вошел в артель. Ты великий ловец, ты много трудишься, ты не какой-нибудь Алитет, который задарма забирал у охотников песцовые шкурки. Ты труженик, Лёк, и поэтому у тебя большой охотничий опыт. Ты хорошо знаешь жизнь, и люди должны слушаться тебя, — взволнованно говорил Лось.

Старик испытывал великое наслаждение оттого, что сам Лось был такого высокого мнения о нем. Но все же, не умаляя своего достоинства, Лёк сказал:

— Да, немножко жизнь я знаю. Ты говоришь, слушаться должны меня? — переспросил он. — Да, слушаться меня надо. Я теперь председатель артели.

— Тебя выбрали в председатели? — удивился Лось.

— Да, я велел меня выбрать.

Лось еле заметно усмехнулся. Он был очень доволен, что Лёк примкнул к новой жизни. И в том, что Лёк так настроен, видел плоды своих трудов. Это давало большое удовлетворение, и Лось решил посвятить себя работе среди этого народа на долгие годы.

В ревком принесли зеленый сундук мистера Ника.

— Ну, Хохлов, открывай. Что в этой копилке? Смотрели? — спросил Лось.

— Нет, товарищ уполномоченный ревкома, некогда было, — ответил Хохлов и вытащил из кармана ключ, отобранный у Ника.

Звякнул замок, и милиционер открыл крышку.

— Ого! Да тут, кажись, золотишко валяется, — сказал он. — А в этом углу бумаги.

— Вынимай все, — сказал Лось.

— Только здесь, товарищ уполномоченный, ничего не разберешь. Не по-русски нацарапано.

— Клади, клади. Разберутся, кому нужно.

— Карты… Э-э! А вот тетрадь, по-русски написано.

— Ну-ка, давай ее сюда. — И Лось нетерпеливо стал перелистывать тетрадь.

— Вот еще одна.

— Так это Дягилева тетрадь! — удивленно воскликнул Лось.

Хохлов и Русаков переглянулись. Лось побагровел.

— Еще вот такие же тетради, — подал милиционер. Но Лось не взял их и тревожно спросил:

— Как же они попали в этот сундук?

— А где моя записка? — вспомнил Русаков.

Хохлов вытащил записку Дягилева, адресованную Русакову, и подал Лосю.

Лось прочитал записку и, взявшись за голову, крикнул:

— Они же убили его! Бандиты!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Конференция началась рано утром. Старик Ильич, Лёк, Русаков, доктор Петр Петрович, Ваамчо заняли места за столом президиума. Лось присел рядом с Ваамчо. На скамьях в зале разместилось около полусотни делегатов и гостей, прибывших из разных стойбищ. Они с любопытством разглядывали стены, украшенные красными полотнищами. И хотя делегаты были еще неграмотны и не могли прочитать то, что было написано, полотнища радовали их своим ярким, праздничным цветом. Все делегаты сидели в меховых кухлянках, хотя в зале было достаточно тепло.

— Товарищи! — торжественно сказал Лось. — Мы с вами вместе собрались в первый раз. О нашем собрании уже известно на всей Большой земле. Нас поздравляют и желают успеха в работе из Петропавловска, из Хабаровска и даже из Москвы.

Лось взял бумажки со стола, зачитал и разъяснил радиограммы, полученные из губревкома, из Далькрайисполкома, из Комитета содействия народам Севера при ВЦИК.

— Сегодня поступила еще одна радиограмма, из Владивостока, от людей, которых вы очень хорошо знаете. Нас приветствуют Андрей и Айе.

Доктор Петр Петрович и Русаков зааплодировали. Лёк и Ильич переглянулись и, видя, как Ваамчо захлопал в ладоши, тоже принялись хлопать руками. И вдруг все ударили в ладоши, восторженно улыбаясь.

Ничего особенного не происходило в зале, но, слушая аплодисменты, Лось сиял — он переживал все это как самый радостный момент в своей жизни: он увидел результаты своей работы. В зале сидели люди, которых он вот уже второй год вел к новой жизни. И он тоже шумно хлопал в ладоши, радостно улыбаясь.

— Товарищи! — сказал он взволнованно, начиная доклад. — Сейчас мы поговорим с вами о том, что такое Советская власть, что хочет сделать для вас Советская власть, что такое родовые советы и что они должны делать.

Лось показал на портрет, висевший на стене, и продолжал:

— Вот этот человек — Ленин[48]В издании 1952 г. речь идет о Ленине и Сталине. (Прим. выполнившего форматирование.) — устроил Советскую власть. По его учению, все народы на нашей земле должны жить в дружбе, уважая друг друга. Это он создал новый закон. Он создавал этот закон в постоянной борьбе с плохими людьми. Вы сами теперь знаете, что и здесь новый закон нелегко проводится. Нам с вами мешают проводить этот закон такие люди, как Алитет, как его отец — обманщик шаман Корауге. Они пугаются этого закона, потому что он им невыгоден. Они ездили на лучших собаках, у них никогда не переводилось мясо. А люди, которые добывали им моржей, потом приходили просить у них кусочек мяса. Такой закон — неправильный закон. Советская власть отбрасывает этот закон и создает новый закон жизни, справедливый…

Лось говорил медленно, стараясь донести каждое слово до сердца сидящих в зале делегатов. Впервые за всю историю этого народа шел разговор о том, как сделать жизнь удобной для всех людей.

И когда Лось умолк, зычно крикнул Лёк:

— Эй вы, люди! Я буду говорить. Послушайте меня… Все видели мою байдару?

— Видели! Видели! — послышались голоса из зала.

— А кто еще не успел посмотреть, пусть сходит на берег. Хорошая байдара. Крепкая байдара. Но все-таки я отстал от вельботных артельщиков. Стыдно стало мне. Многие люди знают, какой я великий ловец, а отстал. И я пошел к новому закону жизни. Когда зимой Лось приезжал к нам, много мы говорили с ним. Не верил я. Пришла весна — вспомнил его. — Лёк показал на Лося. — Поверил. Все-таки один глаз-то у меня есть. Бабы, которых возил мотор, и те набили моржей больше, чем я. И вот я захотел стать председателем.

Старик Ильич вдруг захлопал в ладоши.

Лёк посмотрел на Ильича и тихо спросил:

— Правду я говорю?

— Правду, правду, — подтвердил Ильич.

Лёк сел на свое место.

И все захотели говорить о новой жизни.

Выступили Ваамчо, Ярак, Осипов и другие делегаты. Многие говорили, отвлекаясь от доклада Лося, но все говорили о новой жизни.

— А мне можно говорить? — робко спросил Омрытаген.

— Конечно. Обязательно даже, — ответил Лось.

— В нашем стойбище у одного охотника сгорела яранга. Он схватил только одежду и выбежал. Потом шаман сказал: «Надо отдать огню одежду и все, что не успел взять огонь». Сожгли. Теперь голый сидит у меня в яранге. Шаман прислал ему свою старенькую. Подумал охотник и сказал: «Лучше не надо. Две зимы придется ловить песцов за худую одежду». И вот все сидит голый. Как быть? — И Омрытаген сел на скамью.

Вдруг с улицы донеслись крики:

— Реу! Реу! Реу!

И вмиг весь зал опустел. Впереди всех бежал Лёк. В море показался кит. Убежал и Русаков.

— Никита Сергеевич! Вся Советская власть убежала! Что же это такое? — улыбаясь, спросил доктор.

— Ничего, Петр Петрович. Перерыв, — сказал Лось.

Между тем Лёк уже распоряжался на берегу.

— Больше пузырей давайте. Покрепче надувайте их! — возбужденно кричал он.

Кругом на гальке сидели парни и надували воздухом тюленьи мешки через маленькие отверстия. Выдохнув, парни затыкали отверстие языком и, набрав через нос воздух, вдували его в мешок. Мешки росли и казались настоящими живыми тюленями с ластами, только без головы.

Над гладкой поверхностью моря кит выбрасывал мощный, искрящийся на солнце фонтан.

— Гарпунщики! В байдару! Русаков, к мотору! — кричал Лёк.

— Не будем торопиться, Лёк, — сказал Ильич, — Бен-Зин с нами. Это добрый дух.

И два старых китобоя занялись распределением обязанностей: Лёк пойдет вперед, и самые ловкие гарпунщики будут бросать с его байдары гарпуны в кита; вельботы, по пять с каждой стороны, пойдут на окружение кита и будут стрелять разрывными пулями в голову; на переднем вельботе пойдет Ильич.

— Эй! Рулевые! Ко мне! — громовым голосом командовал Лёк.

Кит плыл медленно и спокойно. Набрав воздуха, он погружался головой в морскую пучину, и тогда обнажалась его огромная, как гора, черная, блестящая, словно отлакированная, спина. Она, как остров во время наводнения, медленно погружалась, и, взметнув хвостом, кит скрывался. Но сейчас же, разрывая поверхность моря уже в другом месте, появлялась голова, и вновь бил мощный фонтан. Брызги летели ввысь, сверкая на солнце радугой.

Лёк, давая указания вельботным рулевым, напряженно следил за китом.

«О, сейчас будет большая охота! Это совсем не то, что тюлень, которого можно сдержать левой рукой!»

Как гусь-вожак впереди стаи, неслась байдара по морской глади. Позади нее, стуча моторами, один за другим шли пятерками вельботы. Лёк сидел на корме байдары и, оглядываясь на вельботы, торжествовал:

«О, такой большой охоты еще не было!»

Вдоль бортов байдары сидело восемь опытных гарпунщиков, по четыре человека с каждой стороны. Каждый из них первым хотел загарпунить кита. На китовом празднике, когда под удары бубнов будут петь и танцевать девушки, первый гарпунщик сядет на одно из самых почетных мест. Поэтому гарпунщики сидели настороженно, держа наготове гарпуны. В ногах у них лежали воздушные пузыри, соединенные с гарпунами толстыми моржовыми ремнями.

Байдара обогнала кита, и, круто развернув ее, Лёк пошел навстречу гиганту. Лёк взмахнул рукой — и мотор заглох. Все понимали Лёка с одного взгляда. Кит спокойно лежал на воде и смотрел по сторонам. Глаза кита устроены так, что он видит только в стороны. Он не мог видеть байдару, которая бесшумно шла на маленьких веслах прямо к его голове. Фонтан окатил сидевших в байдаре охотников, и тотчас голова кита провалилась в воду.

— Гарпун! — закричал Лёк.

Байдара коснулась спины кита, четверо охотников метнули в него гарпуны, и четыре пузыря легли на воду. И тотчас же кит хвостом нанес сильный удар по поверхности воды. Море забурлило, и байдару вскинуло на гребень волны.

— Мотор! — крикнул Лёк.

Побледневший от испуга Русаков дернул шнур, мотор фыркнул, и байдара, развернувшись, пошла в сторону. Русаков никогда еще в такой охоте не участвовал.

Гарпуны застряли в теле кита, и воздушные пузыри скрылись в море.

— Сердиться начал, — сказал Лёк про кита. — Пусть потаскает четыре пузыря, — сказал он, посматривая на вельботы, устремившиеся в сторону кита.

Но вот пузыри всплыли, вслед за ними забил фонтан, показалась голова кита, и Ильич поднял руку. Раздались выстрелы с вельботов.

Байдара вновь зашла навстречу киту. Мотор работал, хотя у Русакова уже пропало желание приближаться к киту. Но ничто не могло остановить Лёка.

— Гарпун! — пронзительна закричал он.

Еще четыре гарпуна вонзились в кита, и кит увлек за собой восемь воздушных пузырей. Они хлопали по воде, как живые тюлени.

Лёк отступил, и опять вельботы под командой Ильича направились за китом.

Байдара делала круг на малом ходу, и один гарпунщик заносил на нос особый пузырь из пятнистого тюленя с длинным ремнем.

Лёк сделал два больших круга, наблюдая за стрельбой и воздушными пузырями.

— Пусть привыкнет возить восемь пузырей, — сказал Лёк Русакову.

Лёк развернул байдару, и на полном ходу она понеслась к вельботу Ильича.

Громко стучали моторы. Толпы людей с берега следили за большой китовой охотой.

Байдара догнала вельбот, гарпунщики схватились за борта, и Лёк оказался рядом с Ильичом.

— Хорошая охота, Ильич! — весело сказал он.

— Большая охота! — ответил тот.

Прекратив преследование кита, но не теряя его из виду, спаренные вельбот и байдара ходили по кругу.

— Пусть потаскает пузыри, — сказал Лёк.

— Пусть помучается, — добавил Ильич.

Они накрошили «папуши» в трубки и закурили.

— Быстрая охота, — пыхнув трубкой, сказал Ильич.

— Очень быстрая. А ты помнишь, Ильич, как я трое суток гонялся за китом? Теперь мы быстро управимся.

— На праздник кита надо Лося позвать. Если бы не он, охотился бы с «верхними» людьми, а у них, должно быть, моторов еще нет, так и не довелось бы мне посмотреть хорошей охоты. А теперь вот молодым стал. Видел, как я направлял вельботы?

— Хорошо стреляли люди, — подтвердил Лёк. — Без промаха. Туда, куда нужно.

Вельботы рассредоточились, и всюду, словно переговариваясь о хорошей охоте, стучали моторы.

Раненый, измученный кит таскал за собой восемь пузырей, нырял с ними в глубину, но они тянули его на поверхность моря.

Покурив, Лёк оторвался от вельбота и вновь пошел на кита.

— Гарпун! — крикнул он и, бросив руль, побежал с кормы на нос байдары.

Теперь он сам выпускал длинный ремень от пятнистого пузыря. Ремень заскользил у него в руках. Выпустив его много метров, Лёк задержал ремень, и кит потащил байдару. Русаков выключил мотор.

— Кататься поехали на ките! — весело крикнул Лёк. Все гарпунщики улыбались, и лишь Русаков с опаской поглядывал на кита.

Почувствовав, что кит пошел в глубину, Лёк быстро выкинул пятнистый пузырь.

— Мотор! — крикнул он Русакову.

Мотор фыркнул, и новый рулевой направил байдару вслед за пятнистым пузырем. Лёк, свесившись с носа байдары, вытянул руки, чтобы схватить этот пузырь. Он с ходу вцепился в него и стал выбирать ремень в запас, чтобы кит, рванувшись, не утопил байдару. Но он плыл на поверхности и тащил ее за собой.

Лёк держал ремень в руках, как вожжи, словно ехал на оленях. Кит то бросался в открытое море, то плыл вдоль берега, то вновь поворачивал, а Лёк крепко держал ремень, и байдара, рассекая воду, неслась вслед за зверем. Наконец кит круто повернул и пошел на прибрежную отмель.

— Тащи! Тащи! — кричал Лёк, весь сияя.

Кит выбросился на отмель недалеко от селения и замер. Половина его гигантской туши оказалась на гальке. Толпы людей окружили его. Подошли вельботы, и тут же началась разделка туши. Прибежали и ревкомовцы.

— Ну, Русаков, поздравляю тебя с успешной охотой, — сказал Лось. — Расскажи, как там у вас все это происходило.

— По-о-о-том! Я еще не при-и-шел в себя. Ду-у-уша в пятках все еще сидит.

— Неужели так страшно? — улыбаясь, спросил Лось.

— Разве можно та-а-ак? Они на спину на-е-е-езжают киту. Думал, щепки останутся от байдары. Шу-утишь ты! Кит! Пу-у-у-шки надо кито-о-бойные!

Разделка кита шла быстро. Десятки людей, вооружившись острыми ножами, ползали по голове кита, как мухи. Вот уже обнажились нижние челюсти кита, как два телеграфных столба. На огромном языке кита стояла толпа человек в пятьдесят.

— Большой праздник будет! — сказал Лёк, обращаясь к Лосю.

— Сначала закончим наше собрание, а потом и праздник устроим.

Лёк, заметив радиста Молодцова с фотоаппаратом, закричал:

— Не надо это! Не надо! Убери!

— Почему «убери»? Что такое? — спросил радист.

— Нельзя, — твердо сказал Лёк.

Молодцов, махнув рукой, приготовился снимать. Лёк подбежал к нему, взялся за треногу, сдвинул аппарат и строго сказал:

— Нельзя!

— Никита Сергеевич! — крикнул Молодцов. — Не дают снимать!

— Почему, Лёк, нельзя? — спросил Лось.

— Один раз я убил кита, и американы вот так сделали. Потом три года я не видел кита. Нельзя.

— О, тогда другое дело! — согласился Лось. — Убери, Илюша, аппарат.

— Чепуха какая, Никита Сергеевич, — недовольно проговорил Молодцов, опять нацеливаясь фотоаппаратом.

— Нет, не чепуха. Убери свой аппарат! — сердито сказал Лось.

И Лёк по достоинству оценил поступок Лося.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Конференция продолжалась три дня. Она действительно превратилась в праздник большого говоренья. Еще никогда на этом берегу не собиралось такое множество людей. Говорил один человек, и все слушали; говорил другой, третий, и опять все слушали. Даже Омрытаген, который никогда не собирал больше трех слушателей, теперь говорил для всех.

«Ого! Все-таки и меня слушают!» — подумал он с гордостью.

Люди говорили о родовых советах, о торговле, о русском докторе, о школе, о морском промысле и о китобойных ручных пушках, из которых, как из ружья, можно издали стрелять гарпуном. Говорили о моторной байдаре Лёка. Говорили о жизни и как ее лучше устроить. Каждый говорил о том, что считал самым важным.

Ваамчо долго рассказывал о своей жизни, о своих взаимоотношениях с Алитетом. Он рассказал всем людям, как Алитет когда-то залил его приманки керосином, как шаман обманул его, приказав сжечь бумажку председателя на костре. Об этом он говорил с возмущением, смело и решительно.

И люди удивлялись:

«Ай, каким храбрым сделался Ваамчо!»

После заседания Лось позвал Ваамчо в кабинет и, пожимая ему руку, сказал:

— Молодец, Ваамчо! Хорошо выступил. Так вот и нужно бороться за новую жизнь. Вот такие люди, которые борются за правду, за справедливую жизнь, коммунистами называются. Хочешь записаться в партию коммунистов? — Лось на секунду задумался и, решив, что, может быть, слово «партия» еще непонятно Ваамчо, добавил: — Понимаешь, в артель коммунистов.

— Очень хочу. Лось. Очень. Мне еще Дворкин — мой постоянный друг — много рассказывал про коммунистов. Я сделаю так, как советуешь ты. Ты правильный человек. Правду жизни я долго не видел даже издали. Теперь близко вижу ее. И сворачивать назад теперь не буду.

— Я хочу сделать тебя уполномоченным ревкома по всем стойбищам северной части уезда. Будешь иногда ездить по родовым советам и рассказывать, как нужно работать. Учитель Дворкин тебе будет помогать. Понял, Ваамчо?

— Хорошо, Лось. Я согласен. Теперь мне можно ездить. Хорошая упряжка собак Алитета теперь перекочевала ко мне.

В кабинет вошли Осипов и Русаков.

— Ну вот, товарищи, вся наша партийная ячейка в сборе. Товарищ Ваамчо хочет вступить в партию. Надо принять его. Как вы думаете?

Спустя некоторое время, встретившись с Лёком, Ваамчо показал ему свой партийный билет. Они сели на днище вельбота, и Лёк внимательно рассматривал красную книжечку. Ваамчо сказал ему, что Лось — коммунист и что он, Ваамчо, тоже коммунист.

— А что такое коммунист? — спросил Лёк, не отрывая глаз от книжечки.

— Это такой человек, который хочет переделывать жизнь.

— Переделывать жизнь? — скептически спросил Лёк.

— Да, — твердо ответил Ваамчо.

— А ты разве белолицым стал, что берешься за такое дело? У тебя много товаров есть, ружей, патронов? Много вельботов у тебя есть, много моторов? Это все у Лося, — утвердительно сказал Лёк. — Видел, как Русаков слушается его? Пусть он сам и переделывает жизнь. Пусть. Только мешать не надо ему.

— Лёк, правда, товаров у меня нет. Я не торгующий человек. Но я буду помогать Лосю переделывать жизнь. Сам знаешь, какой длинный берег.

— Помогать?.. А я не могу помогать? Я председатель, — сурово сказал Лёк и, забрав партийный билет Ваамчо, проговорил: — Ты посиди здесь. Я скоро вернусь.

Лёк нашел Лося и, поманив его пальцем, повел в сторону, на берег лагуны. Лось шел следом за ним.

— Ты куда меня ведешь, Лёк? — спросил он.

— Пойдем, пойдем. Новость есть у меня.

Они дошли до лагуны, и Лёк, вскинув глаз, сказал:

— Пожалуй, ты правильный человек. На собрании ты хвалил мою байдару. Ты понимающий человек. Для переделки жизни ты велел торгующим людям привезти моторы и для байдар. Пусть те байдарные люди, которые обзаведутся мотором, приедут ко мне. Я им расскажу, как нужно привязать мотор к байдаре. Так и быть, я начну, пожалуй, помогать тебе переделывать жизнь. Она все-таки начала переделываться.

Заложив руки назад, Лось стоял и внимательно слушал старика. Он был доволен, что у Лёка пробуждается такая активность, а тот продолжал:

— Ты думаешь, я по-прежнему не вижу перемену жизни? Вижу. Вот он, глаз. Он смотрит хорошо. Все видит он. А рука? — И Лёк показал широкую ладонь. — Сильная рука! Она много знает, эта рука. Вот этой рукой я сделал байдару. Она может сделать и вельбот, если доски будут. Ваамчо не сможет сделать вельбот, а я сделаю. За одну зиму сделаю. Мотор не сделаю, а вельбот сделаю. — И Лёк тихо добавил: — Потому что мотор железный.

— Я очень рад, Лёк, что мы вместе с тобой будем переделывать жизнь. Я очень рад, что ты стал председателем артели. Это все очень хорошо. Значит, ты решил окончательно идти к новому закону?

— Да, — вздохнув, сказал Лёк; он разжал руки и, показывая партийный билет Ваамчо, спросил: — А почему мне не дал такую? Ваамчо дал, а мне не дал.

— А ты, Лёк, где взял эту книжку? — удивился Лось.

— Забрал у Ваамчо. Тебе показать.

— Хорошо, Лёк. Я думаю, что тебе тоже можно дать такую книжку. Ты хочешь?

— Конечно, хочу!

— А ты знаешь, что это за книжка, товарищ Лёк? Садись, и я тебе сейчас расскажу.

Они сели на гальку, закурили «папушу» из кисета Лёка, и Лось, попыхивая трубкой, стал рассказывать ему, каким должен быть человек с такой книжкой.

Через несколько дней после партийного собрания Лёк получил членский билет и, уходя, сказал:

— Завтра устроим праздник кита, и я поеду домой. Я буду расчищать дорогу правильной жизни.

Весь вечер бродил Лёк вдоль морского берега один; Лёк думал о жизни и держал в руке партийный билет. Его некуда было положить: на одежде Лёка не было ни одного кармана. Лёк вынул кисет, положил билет вместе с «папушей», заткнул кисет опять за пояс и ушел далеко-далеко от селения. Завтра утром начнется праздник кита. Лёк будет сидеть на самом почетном месте. Рядом с ним сядет старик Ильич, по другую сторону — гарпунщик Кмой, Лось.

«А Русаков где сядет? Пожалуй, он сядет рядом с Ильичом. Он все-таки ловко гонял мотором мою байдару. Девушки будут петь, танцевать. Будет танец кита. Его Лёк станцует сам. Кто лучше его может показать, как плыл кит, как он ударял хвостом? Никто. Только Лёк. А потом люди наложат полные вельботы китового мяса и разъедутся по своим стойбищам. Люди будут везде говорить: «Это Лёк убил кита. Лёк — великий ловец!»

Так он шел вдоль берега, размышляя о предстоящем большом празднике.

На пути попался валун. Лёк присел на него, отвязал кисет и, прежде чем закурить, полюбовался на красную книжку.

«Гм! Смотри, смотри, как прилепился Лёк к этой бумаге!» — удивленно проговорил он, разглядывая свою фотокарточку.

Он долго смотрел на нее и вспомнил Молодцова, который сделал ее. Этот юноша хотел снять кита. Он не понимает еще, что кита снимать нельзя. Потому что кит все-таки не человек. Кит не может понять того, что понимает человек. И Лось хорошо это знает, он согласился с Лёком, что нельзя снимать кита. Хо! Он понимающий человек, этот Лось.

Лёк вытянул руку с билетом и издали посмотрел еще на свою фотокарточку.

«Правильно сделал, с одним глазом», — оценил он работу радиста.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Как только закончилась конференция, Ярак спешно выехал в Лорен. Ему нужно было срочно упаковать пушнину, так как пароход находился уже в пути. Эту новость о пароходе сообщил радист Молодцов, который с помощью мотора и натянутых вверху проволочек знал все, что делалось на белом свете. Удивительный это человек — Молодцов! Даже Лось и тот выспрашивал у него новости. Конечно, без новостей человеку жить нельзя.

Снег уже растаял, и нарта скользила по мокрой тундре. Упряжка шла медленно.

Покрикивая на собак, Ярак думал о белых людях. Ярак считал себя знатоком белых людей и, кроме того, многоязычным, так как разговаривал не только по-чукотски, но и по-американски и по-русски. Но и он не мог понять, почему так не похожи друг на друга русские и американцы. И поступки их и обычаи разные, и к народу русские относятся не так, как американцы. Совсем разные, хотя и белые люди.

Ярак вспомнил всю свою жизнь: как отверженным мальчиком — носителем злого духа — он попал к Чарли Красному Носу; как Чарли отдавал его на все лето капитану американского китобойного парохода за десять ящиков патронов. Тогда не было удивительно, что работал на китобойце Ярак, а патроны забирал Чарли Красный Нос. Только теперь понятно стало, что Чарли был неправильный человек. А капитаны-китобои? Сколько людей с побережья забирали они на китовый промысел! И женщин и девушек! Американские люди хотели не только промышлять, но заодно и веселиться с женщинами. Они просто забирали их, хотя, конечно, не мешало бы спросить об этом мужей и отцов.

О! Никто так не знал жизнь и обычаи белых людей, как знал Ярак. Американцы хорошо наловчились приказывать, махая руками то туда, то сюда, и покрикивали на охотников, как наездник на собак.

Люди с побережья за свою работу по разделке китов получали только корм, который они сами же и добывали. «Вот это жизнь! — думали люди. — На палубе корабля можно было есть китовое мясо сколько хочешь!» Мяса действительно было так много, что все равно его приходилось бросать в море. Американцы не особенно любили запах китового мяса и жира: они предпочитали есть пищу из железных банок. От кита они забирали только ус да копались в его желудке, разыскивая какую-то амбру[49]Амбра — смолистое бурое вещество; встречается не у каждого кита. Употребляется при изготовлении дорогих духов. Амбра не издает запаха, но обладает способностью сохранять на длительное время другие запахи.. И когда ее находили, веселился не только один капитан. Все. Да, Яраку казалось, что он хорошо знает их жизнь. И только теперь Ярак ясно увидел, что он совсем не знал американцев.

Вспомнив, как Чарли Красный Нос тащил его за ногу от Мэри, Ярак улыбнулся. Тогда он покорно ушел из железного дома. Что же! Надо было подчиняться обычаям белого человека. С белым человеком не будешь шутить. Чарли был владельцем товаров, к нему приходили капитаны-друзья. Чарли совсем не ездил по побережью: все ездили к нему. Он говорил только о песцах.

Русские на празднике большого говоренья сказали, что люди все равны: и эскимосы, и чукчи, и русские. Все люди: и белые, и черные, и желтые. Что же? Пожалуй, это правда. Гм… Конечно, нелегко разобраться в новых обычаях. Поди попробуй понять все сразу. Жохов тоже русский. Но он похож на американца: любит разговаривать криком.

И, вспомнив секретное сообщение Лося о том, что на смену Жохову едет другой, правильный человек, Ярак преисполнился гордости оттого, что он один знает этот секрет. Конечно, Жохов сам не хочет уезжать отсюда, но поедет. Так сказал Лось.

Всю дорогу Ярак размышлял о белых людях.

На склоне горы мелькнули яранги стойбища Лорен. Ярак прикрикнул на собак и подъехал к факторийному дому. Его встретил Жохов.

— Ну, как дела, делегат? — насмешливо спросил он. — Заходи ко мне, расскажешь.

Они вошли в комнату, и Жохов поставил на стол бутылку водки.

— Придется угостить тебя огненной водой. Ведь мы с тобой торговые товарищи.

Ярак очень удивился доброте Жохова и, как ни трудно было ему отказаться от такого угощения, все же сказал, почесав затылок:

— Не надо… Мэри сердиться будет. Придется и ей рассказывать новости.

— Расскажешь. — И Жохов налил две стопки водки.

Ярак вздохнул, глядя на стопку, вытащил из кармана красную книжечку и сказал:

— В артель коммунистов записался. Вот она.

— В коммунисты? — удивился Жохов. — Ну-ка, дай я посмотрю.

— Нет. Вот так, издали смотри.

— Брось дурака валять! Дай-ка я посмотрю, — протягивая руку, строго сказал Жохов.

— Нет. Тебе не надо смотреть. — И Ярак спрятал свой членский билет.

Жохов выпил стопку водки и, подняв глаза на Ярака, презрительно сказал:

— Какой ты коммунист? Голову только тебе морочат зря. Что ты понимаешь в этом деле?

— Это правда, немножко мало еще я понимаю, но Лось сказал, что я потом все пойму.

Жохов полез вилкой в банку и, вытащив пикуль, молча стал грызть его.

— Жохов, — сказал Ярак, — я знаю новость: скоро придет пароход. Надо скорей пушнину заложить в мешки.

— Гм!.. Коммунист?! — покачивая головой, сказал Жохов. — Ну, так о чем же там был разговор?

— Я пойду домой. Надо скорей посмотреть сына да торопиться пушнину упаковать.

Ярак зашел в свою комнату и, склонившись над кроваткой спящего сына, с улыбкой прикоснулся пальцем к щеке Андрея. Ребенок открыл глаза.

— Как Чарли, ты лежишь в кровати. Круглые какие у тебя глаза! Ишь ты! — сказал Ярак.

Ребенок надул щеки и заплакал.

— Плачешь? Зачем ты плачешь? Вот смотри. — И Ярак, вынув партийный билет, замахал красной книжечкой перед самым носом Андрея. — Видишь, какая книжка завелась у нас? Ты знаешь, что это за книжка? О, это такая книжка! С такой книжкой плакать нельзя.

В окно Ярак увидел, как бежала домой Мэри в белом халате и с красным крестом на косынке. Вслед за ней медленно шла Рультына.

Ярак спрятался в гардероб, прикрыв за собой дверку.

Мэри вошла в комнату и бросилась к сыну. Она взяла его на руки и, высоко подняв, спросила:

— А где отец?

Рультына, войдя, удивленно сказала:

— Собаки лежат у дома, а Ярака не видно. Где он?

Открылась дверца гардероба, и Ярак вышел на середину комнаты, широко улыбаясь.

Все засмеялись.

Когда сели за стол, Ярак рассказал новости о празднике большого говоренья.

— Пароход скоро придет. Надо поторопиться уложить пушнину в мешки.

— Какой богатый Лось! Сколько у него пушнины! — сказала Рультына.

— Тут надо разобраться, чья это пушнина, — задумчиво проговорил Ярак. — А разобраться не очень-то легко. На празднике большого говоренья сказали, что это пушнина государства.

— Кто такой Государства? Белый человек? — спросила Рультына.

— Нет. Государство — народ. Ты, я, Мэри, доктор, учитель. Лось — все. Много, много людей! Вот чья пушнина. По правде говоря, это трудно понять. Но только… это не одного Лося пушнина.

Рультына и Мэри удивленно смотрели на Ярака.

Он позвал Рультыну в склад, крикнул еще двух парней и стал укладывать песцовые и лисьи шкурки по пятьдесят хвостов в каждый мешок. Жохов подвешивал на мешки железные пломбы-замки.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Стоял яркий, солнечный день. Голубое прозрачное небо отражалось в спокойном море. На горизонте еще не было видно парохода, но все население стойбища Лорен уже находилось в том приятном возбуждении, которое охватывает людей Севера, когда вдали над морем струится дымок. Ребятишки исступленно кричали:

— Пароход, пароход!

В полдень пароход стал на рейд, и люди с шумом и веселым гиканьем бросились к моторному вельботу. Одновременно от борта парохода отвалил катер. Мерные звуки мотора огласили воздух, и катер стремительно понесся к берегу. Вельбот задержался. С катера донесся громкий, восторженный крик Айе:

— Яра-а-ак!.. Это я!.. Верну-улся!

Айе стоял у штурвала и, гордо подняв голову, направлял катер на прибрежную отмель. Никто из людей, стоявших на берегу, и не подумал, что катером управляет Айе. Да и кому это могло прийти в голову?

На замедленном ходу катер ударился о песчаное дно, остановился. Айе бросился на нос катера и, взмахнув руками, прыгнул на берег.

— Какомэй, Айе! — закричали все.

Но Айе не мог выговорить ни слова от радости. Он только улыбался, поглядывая на свои высокие резиновые сапоги.

Вместе с Андреем Михайловичем Жуковым приехала Наталья Семеновна — жена Лося.

— Батюшки мои! — восторженно прокричал доктор. — Вот обрадуется Лось!

Жуков рекомендовал приезжих:

— Это товарищ Бодунов — производитель работ по строительству культбазы. Двенадцать больших домов будем строить! — радостно сказал он. — А это новый заведующий пушной факторией — товарищ Смелов…

Люди шумно приветствовали друг друга.

Между тем Айе уже обрел дар речи. Он трепал Ярака за плечо и, смеясь, говорил:

— Видишь, Ярак, не пропал я на Большой земле. Помнишь, как мы советовались с тобой в тундре?

— Я же говорил тебе, что не пропадешь.

Айе дернул Ярака за пиджак и, щеголяя новыми словами, сказал:

— А костюм у тебя, как у боцмана во Владивостоке. Ну, как ты живешь, Ярак?

— Живу вот в том доме. Пушником работаю. Живем вместе с Мэри. Сын родился у нас.

— Ну! Сын родился? Вот хорошо! — восторженно вскрикнул Айе. — А я много, много ездил. Как ветер, носились мы с Андреем. К теплому морю ездили. Потом вернулись во Владивосток, начал учиться управлять этим катером. Теперь я капитан! — важно сказал Айе. — А это мой товарищ Смелов, — указал он на высокого человека с серьезным, вдумчивым лицом.

Айе потянул его за рукав кожаного пальто и, подчеркивая приятельские отношения со Смеловым, сказал:

— Смотри: мой друг Ярак. В фактории работает пушником.

— А, Ярак! Очень приятно. Будем знакомы, — приветливо сказал Смелов.

— Жохов кончил? — спросил Ярак, лукаво улыбаясь.

— Да, кончил. Теперь вместе с тобой будем работать.

— Очень хорошо. Ты коммунист? — спросил Ярак.

Смелов удивился, что этот парень задает ему такой странный для этих мест вопрос.

— Да, я коммунист, — ответил он.

— И я коммунист, — гордо заявил Ярак.

Айе сказал:

— Зато я капитан. Ярак, хочешь, прокачу на катере? И люди пусть поедут! А? — обратился Айе к своему старому товарищу.

Они подошли к катеру, и Айе громко предложил всем прокатиться к пароходу.

Люди нерешительно переглянулись.

— Садитесь, садитесь! Все садитесь! — кричал Айе.

Первыми бросились мальчишки, потом, недоверчиво посматривая на Айе, полезли и взрослые охотники.

— Миша, заводи машину! — крикнул Айе в окно маленькой избушки, построенной на палубе катера.

Айе взялся за штурвал и, поворачивая его с торжественным выражением лица, круто развернув катер на полном ходу, повел его к пароходу.

— Какомэй, Айе! Капитан Айе! — восторженно кричали люди, восхищаясь его умением ходить на такой большой железной лодке.

Катер подошел к борту парохода. Айе ловко дернул ручку — внутри избушки что-то звякнуло. Катер дал задний ход и остановился.

— Ну, ступайте теперь на пароход в гости, — сказал Айе людям.

И хотя побывать на пароходе считалось величайшим счастьем, желающих не оказалось, никто не захотел уходить, все с любопытством разглядывали катер, которым управлял Айе.

И самому Айе было приятно, что его сородичи не ушли с катера. Он и подвез их к пароходу, с тем, чтобы показать свое великое мастерство.

Айе дернул за ручку — опять что-то звякнуло, машина заработала, и Айе, обойдя на катере вокруг парохода, направил его к берегу.

— Айе, товары скоро начнут выгружать? — спросил Ярак.

— Мы привезли двенадцать домов и десять вельботов. С товарами придет другой пароход.

Айе разговаривал и управлял штурвалом с таким спокойствием, будто ехал на собаках, которые сами знают, куда нужно везти хозяина.

И все удивлялись: Айе все знает! Он знает даже, что везет пароход! Вот тебе и Айе — пастух, не имеющий жены! Очень удивительно это все!

Андрей Жуков стоял на берегу и, глядя на приближающийся катер, заполненный людьми, улыбался. Он понимал, что Айе показывает сородичам свое искусство управлять катером.

Катер подошел к берегу, Андрей сказал:

— Айе, придется тебе сейчас же ехать в командировку. Наталью Семеновну надо отвезти. Хочет сегодня попасть в ревком.

— Пожалуйста! — восторженно сказал Айе.

Поехать вдоль побережья и самому управлять катером — о такой новости заговорят все люди!

— А мы, Айе, скоро снимемся с якоря и пойдем в залив Лаврентия, куда ты вернешься на катере. Только не задерживайся. На обратном пути в стойбищах набери побольше людей, чтобы скорей можно было разгрузить пароход. Ясно? — улыбнувшись, спросил Андрей.

— Задание ясно, товарищ Жуков, — по-русски ответил Айе и весело подмигнул.

Айе с наслаждением поехал бы не только в ревком, но и до самого Энмакая. Вот удивилась бы Тыгрена! И, вспомнив о ней, Айе тяжело вздохнул.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

На галечной косе, поросшей многолетней травой, где гнездились утки, началось строительство культбазы.

Лесовоз разгрузился и ушел. Люди разместились в палатках, под опрокинутыми вельботами. Строительная группа осталась на зимовку. В первую очередь нужно было выстроить школу-интернат и больницу на двадцать коек.

Вне всякого плана появилась баня. Вымокшие под осенними дождями, строители отогревались в ней, парились, сушились и, придя в свои палатки, залезали в меховые спальные мешки.

Вскоре на косе выросли фундаменты двух больших зданий. Эти здания были построены еще во Владивостоке, и их здесь нужно было лишь собрать.

Самые разнообразные слухи пошли по всему побережью в глубь тундры. Шаманы говорили, что русские будут отнимать детей, запирать их в клетки больших домов и, когда приучат их жить в русских домах, на пароходах увезут в неведомую страну.

Ближайшие оленеводы, бросив свои исконные пастбища, откочевали в глубь тундры. В тундре рассказывали, что пастух Айе стал машинным человеком, потерял рассудок и перестал быть настоящим охотником.

Но в береговых стойбищах у морских зверобоев доверие к Айе выросло недосягаемо. Как же, пастух, и вдруг наловчился управлять большой железной лодкой. Пожалуй, на этой лодке можно охотиться не только на моржей, но и на китов. Всем было ясно, что это великое дело.

Даже Лось не предполагал, что катер, управляемый Айе, привлекший всеобщее внимание, явится таким могучим агитатором за переделку жизни.

Сезон охоты на моржа окончился, и люди охотно ехали на строительство, где, по совершенно проверенным слухам, за работу платили рубли-бумажки. И странное дело, во всех факториях за эти бумажки, как за песцовые шкурки, отпускали самые разнообразные товары: и сахар, и табак, и даже ружья. Эти рубли-бумажки проникали всюду, они были сильнее песцовых шкурок. И люди ехали на нартах, шли пешком, чтобы работать на строительстве за рубли-бумажки.

О! Это совсем не то, что работать на американском китобойном корабле только за один корм.

Наступила зима.

В канун октябрьской годовщины строители перешли из палаток в новый школьный дом, который стоял уже под крышей.

Айе ускакал на нарте в прибрежные стойбища приглашать людей на большой праздник.

В яранге собралось множество людей, и Айе, прихлебывая чай, рассказывал:

— Этот праздник устроил Ленин[50]В издании 1952 г. в речь вставлен и Сталин. (Прим. выполнившего форматирование.). Я сам видел, как люди Большой земли радостно праздновали его. Они шли с красными полотнищами. Их было так много, что даже на птичьих базарах не бывает столько птиц. Вот сколько людей! На их лицах была радость, будто они увидели солнце после долгой зимы. Теперь вы сами видите: вельботы пришли с моторами. И вы сами видите, как ловко на них охотиться. И теперь у нас будет русский праздник! — Айе подумал и торжественно сказал: — Это наш праздник правильной жизни.

Айе сидел в пиджаке, из-под которого виднелась яркая рубашка. Густые черные волосы его были подстрижены по-русски коротко и торчали кверху.

Айе долго, при всеобщем молчании, рассказывал о чудесах Большой земли, об огромных, как скалы, домах, о больших огнях их стойбищ, о железных нартах, которые с грохотом, подобно раскатам грома, и в два раза быстрее собак мчатся по дорогам, сделанным из железа.

Айе рассказывал, как угощали его там, на Большой земле, и как все русские люди стремились сделать ему что-нибудь хорошее.

Охотники, женщины, дети молча слушали Айе и думали: это совсем не тот Айе, которого они видели раньше. Не потерял ли тот Айе разум, сделавшись машинным человеком? Кто знает, что сталось с Айе — оленным пастухом, не имеющим жены. Впрочем, он и раньше умел рассказывать разные сказки.

Около светильника лежал старик. В руках у него торчала потухшая трубка. Старик внимательно прислушивался к словам Айе.

И когда Айе закончил свой рассказ, старик привстал и сказал:

— Люди, смотрите на него. Он потерял человеческий облик. Его волосы перестали быть такими, какие носят все наши люди. Они не спускаются на лоб, а торчат кверху. Разве можно быть с такими волосами настоящим охотником? Его лицо наполовину побледнело. Он стал нашим человеком только наполовину. А ведь был слух, что Айе ловил даже черно-бурых лисиц. Был слух, что он хороший стрелок. Теперь он, пожалуй, не застрелит тюленя поблизости. Слушать нам его непристойно. Его тело не одето в оленью шкуру, оно завернуто в таньгинское полотнище. Худое нам может принести такой человек! — закричал старик с дрожью в голосе.

Айе с волнением слушал старика. Охотники переглядывались между собой.

— Старик, — нарочито спокойно сказал Айе, — оттого что мои волосы легли по-другому, я не разучился стрелять.

— Люди, поставьте ему дальнюю цель! Пусть отстрелит кончик оленьего рога. Тогда мы посмотрим, наш ли ты человек! — сказал старик.

Охотники быстро выползли из полога. Какой-то парень подбежал к старику и передал ему ветвистые оленьи рога.

Старик внимательно осмотрел их, не торопясь вынул свой нож и сделал надрез на самом кончике маленького отростка.

— Вот сюда, — указал старик.

— Хорошо, — ответил Айе.

Ему дали винчестер, и тот же молодой парень поставил рога в снег.

— Дальше, дальше ставь! Еще хорошо вижу отросток — крикнул Айе.

Охотники удивленно переглянулись.

«Не безумным ли он стал? На таком расстоянии трудно попасть даже в глаз тюленя!»

Охотникам жалко стало Айе, и даже старик подумал, что Айе достоин сожаления. Но Айе спокойно уселся с винчестером в руке на снег и спросил:

— Давнишнее ружье?

— В прошлую зиму выменял, — ответил старик.

— Чужое ружье, — сказал Айе, прицеливаясь.

Он поставил локти на согнутые колени и долго целился. И вдруг, приблизив к глазам ствол ружья, стал внимательно рассматривать мушку.

— Хорошая мушка, — сказал владелец винчестера. — Американскую снял, свою приделал. Ружье пристреляно.

Айе вновь прицелился. Он целился очень долго. Люди с напряжением смотрели на него, и сам Айе волновался. Он опять снял ружье с колена и посмотрел на мушку. Это было нелегкое дело!

Наконец Айе выстрелил. Люди побежали к рогам.

— Промах! — послышался крик.

Айе сидел на снегу и чесал затылок.

— Промахнулся Айе. Старик прав, — сказал пожилой охотник.

Айе вскочил и сердито сказал:

— Это ружье твое. Ты хозяин ему. Попробуй сам отстрелить кончик отростка!

Владелец ружья сел, прицелился, выстрелил и тоже промахнулся.

Старик, затеявший испытание Айе, с важностью проговорил:

— Айе, наверное, научился хвастовству у белых людей. Поставьте рога там, где велел я.

Рога перенесли ближе.

Раздался выстрел, и опять вся толпа бросилась к рогам. Айе остался вдвоем со стариком.

— Есть, есть! — радостно закричали охотники.

Айе вскочил и облегченно вздохнул.

Старику поднесли рога. Он ощупал пальцами отбитый пулей отросток и сказал:

— Теперь я вижу, что ты остался настоящим человеком нашей земли. Пожалуй, надо посмотреть, что за праздник будут устраивать русские.

— Праздник хороший, — сказал Айе. — Будут бега на собаках, состязания в стрельбе, в беге, будет борьба. За все будут выдаваться призы. Готовьте собак. Лучший наездник получит ружье!

— Хо! Ты, пожалуй, врешь? — недоверчиво спросил старик.

— Нет, не вру. Приезжай — увидишь сам.

И все стали готовиться к празднику правильной жизни.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Удивительный обычай возник в стойбище Энмакай: бабы принялись за охоту на пушного зверя. Ну, бабье ли это дело — ездить на собаках в тундру, разбрасывать приманки на зверя, ставить капканы и затем ежедневно осматривать их?

И все это сделал русский учитель Дворкин.

Люди стойбища верили ему и объединились в обиде на Алитета. В их ярангах поселилась и прижилась радость жизни.

Сами женщины, услышав в первый раз от учителя, что им нужно ловить песцов, смеялись над ним.

— Вы попробуйте, а потом мы и собак хороших разведем. У каждой будет хорошая упряжка, — убеждал их учитель.

И чтобы не огорчать учителя, которого уже полюбили, женщины решили попробовать заняться охотой.

В тот вечер они поздно разошлись, и Дворкин, слушая их смех, доносившийся с улицы, сам улыбался.

И по всему побережью русские с настойчивостью принялись помогать бедным людям. Это они изгнали голод с побережья своими вельботами-самоходами и новым законом жизни.

— О, это только начало! — говорил учитель.

Мяса было много, и каждая из женщин без ущерба для хозяйства могла отвезти в тундру приманку на песца.

А сколько было радости, когда Уакат привезла первого песца, за которого можно получить сорок бумажек-рублей!

Женщины тоже научились понимать толк в бумажках-рублях. Чтобы отметить это небывалое событие — первого песца, пойманного женщиной, — Ваамчо устроил собрание.

Виновница торжества Уакат была в центре внимания. Все только и говорили о ней. После собрания она не спала всю ночь, а рано утром уже умчалась осматривать капканы.

Вот он какой, новый закон! Неплохой закон. Каждый, у кого есть глаза, видит это сам.

Ваамчо, обзаведясь хорошей упряжкой, успевал разбрасывать приманки на песца и ездить по соседним стойбищам, развозя великие слова правды.

И лишь Алитета ничто не радовало. Скучно стало ему в стойбище Энмакай. Он давно отвык от охотничьей жизни и теперь не находил себе дела. Днем он спал, чтобы не разговаривать с людьми, а ночью, как хищник, бродил по стойбищу или в торосах моря. Когда же в стойбище заезжал кто-либо из ревкома и люди бежали в школу послушать новости, Алитет уходил в камни и не возвращался до тех пор, пока не уезжал русский. Ушла радость жизни. Перестал Алитет дружить с удачей. Сердце ныло от тоски по торговле. Безделье угнетало его, оно порождало лишь мрачные думы. Браун и в это лето обманул. На всем побережье негде было взять товаров. Всюду сидели русские купцы из племени Лося. Трудно стало жить Алитету: вся семья переселилась в один полог, потому что не стало хватать жира, чтобы отопить и осветить три полога. Но и в единственном пологе огонь светил тускло.

В полумраке с открытыми глазами молча лежал Алитет. И никто не знал, о чем думал он. Всем было тягостно, и все старались молчать.

Тыгрена догадывалась, что скоро, скоро Алитет покинет побережье и навсегда уйдет в горы.

Озлобленный, он лежал и неприязненно посматривал на своего отца Корауге. Алитет возненавидел и его. Недовольство и вражда поселились в пологе.

— Ты все лежишь? Не мешало бы позаботиться о жире, — напомнил Корауге сыну.

Алитет поднялся с оленьей шкуры и, сидя, долго смотрел на отца. Потом недовольно сказал:

— Ты перестал видеть, что настала трудная жизнь. Не мешало бы тебе подумать об уходе к «верхним людям». Что-то давно я не вижу от тебя никакой пользы. Или ты все еще думаешь, что помогаешь мне в моих делах?

Шаман вздрогнул и с глубокой обидой сказал:

— Где это видано, чтобы человеку кто-то предлагал уходить к «верхним людям»? Разве у меня перестал ворочаться язык во рту, чтобы самому попросить смерти? Разве я перестал быть хозяином своей жизни? Или ты думаешь, что я не могу сам вымолвить последнее слово?

Алитет вскочил и резко, непочтительно, повысив голос, сказал:

— А ты не видишь, нас окружил новый закон, привезенный русскими?!

Алитет в ярости сорвал деревянных и костяных прокопченных божков, висевших на стенках, и торопливо вылез из полога. Он схватил топор и озлобленно начал рубить их на мелкие кусочки, приговаривая:

— Вот вам, помощники в жизни!

Он собрал кусочки божков в пригоршню и, выйдя из яранги, разметал их по снегу. Затоптав их, он вернулся, взял ружье и ушел во льды сторожить нерпу.

Давно не сидел он у отдушины. Скучно сидеть и бесконечно долго ждать, когда покажется эта глупая нерпа подышать воздухом. Но Алитет терпеливо сидел и думал. Он долго сидел и, разозлившись, бросив ружье в отдушину, сказал:

— Все! Нечего делать здесь на берегу. Пора уходить в горы.

Вернувшись домой и встретив около яранги Тыгрену, он крикнул:

— Живо собак! Скорей надо готовиться к кочевой жизни.

Лицо Алитета было необыкновенно злым и страшным, когда, одетый по-дорожному, он вышел к нарте, где Тыгрена пристегивала собак. Она запрягала собак торопливо и не могла скрыть радости, что Алитет наконец-то уезжает из стойбища. Слишком тяжело стало жить вместе.

Алитет бросил озлобленный взгляд на Тыгрену и предостерегающе сказал:

— Я знаю, о чем ты думаешь. Ты опять перестаешь ненавидеть русских… К тебе возвращаются прежние думы. Не вздумай зайти к учителю. Знай, худо будет и тебе и мальчишке.

Тыгрена промолчала: она уже хорошо знала, что лучше не говорить в таких случаях.

Алитет сел на нарту, гаркнул на собак, и они, сорвавшись с места, сразу взяли в галоп. И хоть нельзя было пускать собак вскачь, пока они не втянулись, Алитет не стал тормозить.

Тыгрена смотрела вслед убегающей упряжке, пока она не скрылась за холмом.

Она вернулась в ярангу с тяжелым чувством. Впереди все казалось мрачным и тревожным. Тыгрена, предчувствуя что-то недоброе, остановилась в раздумье. Ей захотелось с кем-нибудь поговорить, но с Наргинаут и ее сестрой она давно перестала делиться думами. Она решила сходить к Ваамчо и поговорить с ним.

Она шла к яранге Ваамчо медленно, ноги не слушались, печаль не сходила с ее лица.

Встретившись с Ваамчо, она долго не могла заговорить с ним. Они молча стояли около яранги и смотрели в ту сторону, где скрылась упряжка Алитета.

— Уехал? — спросил Ваамчо.

Тыгрена кивнула головой.

— Что случилось с тобой, Тыгрена? Ты сама всегда подталкивала меня на дорогу новой жизни, а потом ушла в сторону. Айе увезли на Большую землю совсем не для того, чтобы убить его там. Он должен вернуться. Так говорит учитель. У тебя есть глаза, а ты перестала видеть, что русские не враги нам. Посмотри сама, своими глазами. Сердце русских несет нашему народу радость и дружбу. Смотри, Тыгрена, кругом: сколько людей освободилось из капкана Алитета, и теперь они резвятся, как песцы весной. Только одна ты сидишь в капкане. Русские хотят вытащить тебя из этого капкана, но ты огрызаешься. Почему так? Тебе нравится сидеть в капкане?

— Нет, Ваамчо. У меня, наверное, скоро лопнет сердце от злости. Вот как мне не нравится.

— Новый закон есть, Тыгрена. Не хочешь жить у Алитета — можно уйти от него. Так говорит учитель, и так говорил мне Лось. Я всегда с ним говорю о тебе. Когда не было нового закона, который теперь прижился на берегу, сколько раз ты убегала от Алитета? Теперь есть новый закон, но ты не хочешь уходить от него. Почему так?

— Куда идти? Разве у меня есть где-нибудь другой муж?

— В школьную ярангу иди. Будешь убирать школу, топить углем печи, кипятить чай. За это учитель будет давать тебе бумажки-рубли. Уакат уйдет. Она согласна. Все равно она получает рубли-бумажки по родовому совету. Ей хватит их. И учитель сказал: «Пусть приходит Тыгрена». Он тебя в обиду не даст. Ты же знаешь, какой он сильный. Ты забыла, как он свалил Алитета?

— Ты не знаешь, Ваамчо, каким стал Алитет теперь. У него кружится голова. Он стал походить на бешеного волка. Он не будет драться с учителем, как раньше. Он застрелит и его, и меня, и Айвама. Наверное, и тебя застрелит. Скоро заберет всех нас в горы. Я не хочу туда. Я не хочу туда. Я не умею жить в горах.

Мальчик Гой-Гой, заметив Тыгрену, стоящую с Ваамчо, побежал сообщить об этом Корауге.

Наргинаут, прислушиваясь к словам Гой-Гоя, сердито сказала:

— Помолчи. Пусть Тыгрена говорит с Ваамчо. Разве он не отец ее сына Айвама? С каждым днем Айвам становится все больше и больше похожим на него.

Тыгрена пришла домой и, не глядя на шамана, почувствовала на себе его пронизывающий взгляд. Она села к нему спиной и про себя решила напомнить этому дрянному старику, что пора ему уходить к «верхним людям».

— Этот мальчишка Айвам чей сын? — послышался голос Корауге.

Тыгрена вздрогнула и, не оборачиваясь к старику, без признаков почтения в голосе сказала:

— Мой сын.

— А кто его отец? — испытующе протянул Корауге.

— Не знаю.

— Нет, ты знаешь. Ты хочешь спрятать отца? Мальчишка становится похожим на этого презренного Ваамчо, сына строптивого старика Вааля, разодранного бурым медведем. Мальчишка не нашего рода! — взвизгнул Корауге и затряс костлявой рукой.

Лицо Тыгрены зарделось. Она молча в упор посмотрела на старика.

— Молчишь? Что-то я не помню, чтобы Алитет сам выбрал Ваамчо в невтумы. Не потому ли мальчишку и зовут Айвам? А?

— Я сама выбрала Ваамчо в невтумы. Он настоящий человек и ловкий охотник. Айвам — сын двух отцов.

— Безумная! — закричал старик. — Прикуси скорей язык! Он слишком разболтался. Разве сами женщины выбирают невтумов?

— Теперь новый закон жизни, — волнуясь, сказала Тыгрена, и ей захотелось подбежать к старику и наступить на его тощую шею ногой, чтобы из его горла вылетали не слова, а хрип.

— Если ты перестала бояться гнева духов, берегись гнева Чарли. Он скоро вернется.

— Перестань болтать вздор. Не лучше ли тебе подумать о том, что сказал тебе твой сын? Ты надоел всем людям, живущим на земле, и пора тебе уходить к «верхним людям».

— А-а-а! — застонал Корауге и в знак своего возмущения принялся биться головой о шкуру.

— Тыгрена! — послышался из сенок окрик.

Взволнованная разговором с Корауге, Тыгрена не узнала голос Ваамчо.

И когда окрик повторился, она стремительно подняла меховую занавеску и увидела Ваамчо. Он молча кивнул ей в сторону наружной двери и вышел из яранги.

«Что случилось? Давно Ваамчо не заходил сюда», — подумала Тыгрена, быстро оделась и догнала его.

— Что случилось, Ваамчо?

— Тыгрена, большие новости пришли. Приехал Эрмен, сказал, что Айе вернулся с Большой земли. Машинным человеком стал. Капитаном стал. Живет в заливе Лаврентия с русскими и строит много деревянных яранг…

— Вернулся Айе?! — удивилась Тыгрена. — Значит, его не убили там?!

— Нет, его видел Эрмен сам. Он привез бумаги учителю: одну — мне, другую — тебе.

— Мне бумагу? Зачем?

Глаза Тыгрены широко, удивленно раскрылись.

— Пойдем, Тыгрена, к учителю. Он велел позвать тебя. Не бойся. Мы постоим за тебя. Ты ведь знаешь, что я теперь начальник многих стойбищ!

— Пойдем, Ваамчо, — согласилась Тыгрена.

В школе было тепло, лампа «молния» светила ярко, как солнце.

— Здравствуй, Тыгрена, — сказал Дворкин, протягивая ей руку. — Садись! Садись и ты, Ваамчо.

Учитель разбирался в каких-то бумагах. Тыгрена следила за каждым его движением.

— Тыгрена, тебе пришло письмо от Айе. Вот что он пишет: «Тыгрена, я, Айе, вернулся с Большой земли. Теперь я стал помощником Андрея. Помнишь, который приезжал к вам с Лосем? Теперь я стал совсем другим человеком. Если ты не перестала думать обо мне, забирай Айвама и приезжай ко мне. Я говорил с Андреем, с Лосем, и они мне сказали: „Пусть Тыгрена приезжает. Теперь Алитет не заберет тебя обратно, как раньше. Кончилась его сила“. Вот все. Айе».

Тыгрене показалось, будто она спит и видит сон. Голова закружилась, в глазах потемнело. Кто знает: слова ли Айе она слышит или это говорит сама бумага? Никогда она не слышала таких слов от Айе. Да и откуда знает Айе, как вложить слова в бумагу? Не сам ли учитель придумывает такой разговор?

И восторг на лице Тыгрены сменился недоверием.

— А может быть, это говорит не Айе? Он никогда не умел разговаривать по бумажке, — тихо сказала Тыгрена.

Дворкин встал со стула и, показывая письмо, мягко сказал:

— Смотри, Тыгрена. Вот письмо. Его написал сам Айе. Наверное, он научился так же, как и мои ученики. Ведь они тоже раньше не разговаривали по бумажке. Я говорю тебе правду: письмо написал Айе.

Тыгрена осторожно взяла бумажку, посмотрела в нее, и ничто не напоминало в ней Айе. Она напряженно вглядывалась в бумагу, силясь понять смысл и значение рассыпанных крючков, и не могла. Она перевернула бумажку и вдруг с изумлением проговорила:

— Смотри, смотри, Ваамчо! Здесь нарисовано стойбище Янракенот, где мы с детства жили с Айе. Смотри, вот яранга моего отца Каменвата, вот яранга Айе, вот яранги соседей. Всего их было десять яранг. Вот все они здесь. А это наша гора. Айе всегда палкой рисовал это стойбище на снегу. Это его рисунок!

Дворкин с улыбкой слушал восторженный рассказ Тыгрены.

— Я тебе и говорю, Тыгрена, что эта бумага написана Айе. Я не выдумываю. Я совсем не хочу шутить над твоей тяжелой жизнью. Я говорю тебе правду. Тебя зовет Айе к себе, и ты немедленно поезжай. Ничего не бойся и не опасайся. Там у тебя найдутся защитники. Давно пора бросить к черту этого Алитета. Вот завтра же вместе с Ваамчо и поезжай. Его вызывают туда на праздник.

Тыгрена вопросительно взглянула на Ваамчо.

— Поедем, Тыгрена, а то увезет тебя Алитет в горы, оттуда трудней будет убежать.

Тыгрена поспешно встала и сказала решительно:

— Едем, Ваамчо.

Запыхавшись, она прибежала домой. Айвам смеялся, что-то лепетал, держа в руках круглые морские камешки.

Тыгрена подняла его на руки и пристально взглянула на него, ища в его лице черты Айе. И несмотря на то, что их не было в лице Айвама, она увидела их.

— Играй, Айвам, — сказала она.

— Ты куда ходила? — злобно спросил Корауге. — К учителю ходила? Блудня!

Тыгрене трудно было промолчать, скрипучий голос старика раздражал ее, но ей совсем не хотелось вступать в разговор с ним. И она молчала.

— Я знаю, куда ты ходила! — визгливо прокричал старик. — Ты умножила свои проступки. И худо, ой как худо будет тебе!

Айвам подошел к старику и поднес ему камешки.

— Убери его, этого мальчишку! Он не нашего рода, этот волчонок! — И шаман сунул жесткую, костлявую руку прямо в лицо Айвама.

Мальчик закричал, свалился на шкуры, из носа его потекла кровь.

Тыгрена кинулась к старику. Она сгребла его своими руками, оторвала от пола и со всего размаха бросила дряблое тело в сенки, на галечный пол. Старик грохнулся, как мешок с костями, и, распластавшись, остался лежать неподвижно.

Тыгрена схватила Айвама и с побагровевшим лицом побежала к учителю.

— Сейчас я хочу ехать? — крикнула она.

Вслед за ней вбежал Ваамчо.

— Запрягай собак, Ваамчо! Я хочу ехать сейчас!

— Сейчас?! — удивился Ваамчо. — Ночь. Утром поедем.

— Луна скоро засветит. Сейчас едем. Иди, иди, Ваамчо. — И она выпроводила его на улицу.

— Учитель, пусть Айвам побудет здесь. Пожалуй, я запрягу своих собак.

Подбежала встревоженная Наргинаут.

— Старик умирает, — шепотом сказала она.

— Пусть умирает, — равнодушно ответила Тыгрена.

— Да, пожалуй, ему все-таки пора умереть, — согласилась Наргинаут.

Разъяренная Тыгрена быстро заложила собак и подкатила к школе, где уже стояла нарта Ваамчо.

Она взяла в одну руку сына, в другую — остол и, садясь на нарту, сказала:

— Едем, Ваамчо!

— Подожди, Тыгрена. Мне надо что-то сказать учителю.

— Что такое, Ваамчо? — спросил Дворкин, провожавший их.

— Пусть Алек с ребенком, пока я не вернусь, поживет у тебя в школе. Как бы Алитет что-нибудь не сделал.

— Хорошо, — сказал учитель.

Едва нарты выехали из стойбища и скрылись яранги, Тыгрена остановила упряжку.

— Ваамчо, пристегни моих собак к своей нарте. Мне трудно управлять упряжкой.

Ваамчо пристегнул собак к своей нарте, и длинная вереница в двадцать четыре собаки, извиваясь вдоль морского берега, тронулась в путь. Тыгрена сидела рядом, прижав к себе Айвама.

— Тыгрена, ты убила старика? — спросил Ваамчо.

— Нет. Он сам убился.

На небе, одетая в рубашку, смеялась луна — предвестник пурги.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

К октябрьским праздникам в заливе Лаврентия, на галечной косе, выросли два огромных дома: школа-интернат и больница. Уже задымили печи, и строители временно переселились в теплые дома.

Такова уже традиция советских людей — ознаменовывать годовщину своего великого праздника производственными достижениями.

Так встречали праздник и на берегах холодного северного моря.

На зданиях стояли высокие флагштоки с развевающимися алыми полотнищами.

Наступила уже настоящая зима.

Всюду на приколах лежали собачьи упряжки. Охотники ходили вокруг зданий, с любопытством заглядывая во все уголки невиданного русского стойбища. Хозяином этого стойбища был Андрей Михайлович Жуков.

Люди удивлялись тому, что этот русский юноша Андрей так неожиданно разбогател. Ведь первый раз, когда он приехал к ним, у него, кроме упряжки собак, ничего не было. Теперь он вернулся совсем другим. У него даже выросли усы!

— Смотрите, — говорили люди, — сколько он навез дерева в нашу безлесную страну.

В здании будущей больницы стоял «титан», привлекший всеобщее внимание. О, это был чудесный чайник! В нем беспрерывно кипела вода, и здесь как началось с утра чаепитие, так и продолжалось до самого позднего вечера. Хозяйничала Мэри. Она была одета в белый халат, выделявший ее из общей массы людей, одетых в меха. Мэри гордилась тем, что ей поручили угощать приехавших на праздник. В ее распоряжении находились «титан», чай, сахар и мешки сухарей. Как приятно угощать людей! Такого множества гостей даже у Чарли Томсона никогда не собиралось.

В большой комнате-классе, где пока разместился Андрей Жуков, оживленно разговаривали Лось, Наталья Семеновна и Ярак.

Лось впервые за время пребывания на Чукотке нарядился в костюм.

В таком же костюме были Андрей и даже Ярак. Андрей рассказывал, что до конца года предстоит построить еще ветеринарно-зоотехнический пункт, жилые дома с благоустроенными квартирами, столовую, пекарню, прачечную и механические мастерские — для ремонта рульмоторов, капканов и оружия.

Лось посмотрел на Ярака и сказал с восхищением:

— Погляди, Андрюша, какой стал Ярак! Настоящий спец.

— Айе и Мэри велели все это надеть, — сказал смутившийся Ярак, словно извиняясь за свою одежду. — Айе говорил, что в Москве все люди наряжаются на праздник. И удавку эту сам привязал мне, — дергая за длинный яркий галстук, проговорил Ярак. — Вот и Лось так же оделся. В первый раз я его вижу в такой одежде.

— Молодец, Ярак! — сказал Лось. — Как ты работаешь с новым заведующим факторией?

— Хорошо, очень хорошо, товарищ Лось! Смелов — правильный человек. Всегда позовет меня и спросит: «Ну, как ты думаешь, Ярак?»

— Советуется, значит?..

— Да, да. Мы хорошо работаем. Я ему говорю: надо факторию перевести сюда, поближе к культбазе. Люди приедут торговать, будут заходить и в школу и в больницу. Весной на вельботах факторию быстро можно перевезти.

— Андрей Михайлович, — впервые обратившись к Жукову по имени и отчеству, оживленно заговорил Лось, — а ведь это интересная мысль! Ты понимаешь, помимо культурных мероприятий, здесь будет и центр экономического тяготения. Это очень хорошо. Организовать здесь заезжий дом, скажем, Дом охотника. Посадить в него политпросветработника, украсить этот дом плакатами, кинопередвижку выписать. Да ты знаешь, какую работу можно развернуть с приезжающими! Сколько людей ездит в факторию! Твое предложение, Ярак, очень ценно.

— Блестящая мысль! — сказал Андрей. — Молодец, Ярак! Твою идею мы осуществим непременно.

Ярак слушал этот разговор с большим удовлетворением; он не знал еще, что такое идея, но он понял, что предложил что-то дельное, и оживленно, с восторгом опять заговорил:

— Конечно, надо факторию перенести сюда. И Смелов тоже так думает. Мэри захочет работать в большой больнице — как тогда будем жить? В разных местах?

— Правильно, правильно, Ярак, — подтвердил Лось.

— Придется заказывать еще дом, — сказал Андрей.

— Зачем? Дом уже готов. Ведь лоренская больница Красного Креста закрывается. Доктор Петр Петрович сюда же переводится. Перевезем сюда его больницу — вот тебе и Дом охотника.

— А меня назначьте в него политпросветработником, — предложила Наталья Семеновна.

— Нет, это не выйдет. Как тогда будем жить? В разных местах? — усмехнувшись, сказал Лось, глядя на Ярака, словно ища у него сочувствия. — Тогда и ревком надо переводить сюда?

В комнату вбежал Айе и, от удивления широко раскрыв глаза, громко воскликнул:

— Какомэй! Лось! Наташа — дорожный товарищ!

— Здравствуй, здравствуй, Айе! Вот и мы приехали на ваш праздник. Наташа вот даже соскучилась по тебе. Давно, говорит, не видела Айе, — сказал Лось.

Наталья Семеновна, полюбившая Айе и действительно соскучившаяся по нему, с улыбкой подала ему руку.

— Ну, как живешь, Айе? — ласково сказала она.

— Хорошо живем. Дома строим, праздник делаем.

— А где ты живешь?

— Вот рядом с Андреем моя комната. Пойдем, я тебе покажу.

Комната Айе напоминала не жилое помещение, а мастерскую. На кровати Айе, у стола, сидели охотники и с любопытством рассматривали детали рульмоторов. Посредине комнаты стояли козлы, прикрепленные болтами к полу, и на них висел в полной готовности рульмотор.

— Здравствуйте, товарищи! — обращаясь к охотникам, сказала Наталья Семеновна.

— Это жена Лося и моя приятельница. Я жил у нее во Владивостоке! — гордо и весело представил Айе Наталью Семеновну.

Здесь были преимущественно молодые парни, которым предстояло стать мотористами. Наталья Семеновна с каждым из них поздоровалась за руку, чем привела парней в немалое смущение.

— Айе, что у тебя здесь? Комната или мастерская?

— Мастерские еще не построили. А людям надо показывать мотор. Эрмен, открой окно, я сейчас покажу.

Айе подошел к козлам, дернул шнур маховичка. Мотор затарахтел и сразу напустил полную комнату дыма. На шум вбежали Лось, Андрей и Ярак.

— О, что тут делается! — крикнул Лось. — Завод здесь!

Айе выключил мотор и серьезно сказал:

— Это я немножко показывал. Дым уйдет в окно.

— Пусть выходит. Пойдем, Айе, в комнату Андрея, — предложила Наталья Семеновна.

В комнате Андрея стояли кровать, стол, шкаф. На столе лежали всевозможные чертежи, бумаги, книги. Порядка в комнате не было.

Наталья Семеновна с упреком сказала:

— Андрей Михайлович, я не в восторге от вашего быта. Ну что это такое? В комнате Айе не то жилье, не то мастерская, не то склад. У тебя тоже не поймешь что. Надо создавать культурный быт, дорогой товарищ.

— Только одну женщину привезли — и уже пошла критика, — улыбнувшись, сказал Лось.

Андрей смутился:

— Во-первых, Наталья Семеновна, комнату Айе в таком виде я сам только что увидел. И все это он настроил не иначе как к празднику.

— Вчера ночью я поставил мотор, — сказал Айе.

— Во-вторых, мы с ним не обзавелись еще женами и живем на «холостом ходу». В-третьих, только перед вашим приездом мы вылезли из палаток. Приезжайте к нам на майский праздник, тогда ваша строгая и справедливая критика отпадет сама по себе. У нас будет три дома с настоящими, очень благоустроенными квартирами.

— Правильно, правильно, Андрюша. И Москва не сразу строилась, — поддержал его Лось. — Подожди, Наташа. Всему свое время. В этом году невеста Андрея окончит университет и к концу навигации будет здесь. Посмотришь, какие хоромы у нас тут вырастут к ее приезду, — лукаво поглядывая на Андрея, заговорил Лось. — Ну хорошо, какой у тебя план проведения праздника?

— Сегодня торжественное собрание, а завтра состязания. Бег на собаках, стрельба в цель, борьба. Будем выдавать призы. Первый приз, например, за собачьи бега, — винчестер.

— Винчестер? — удивился Лось.

— Не удивляйся, Никита Сергеевич. У меня на это есть ассигнования. Ты спроси Айе, какой начался ажиотаж, когда стало известно, что первый приз — винчестер. Это же замечательный стимул для улучшения породы собак.

— Ну, добре. Посмотрим.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Ваамчо и Тыгрену задержала пурга. Они приехали на культбазу в тот момент, когда праздник уже начался. Оставив Айвама в яранге Рультыны, они подъехали к большому русскому стойбищу, к огромным домам, ярко освещенным большими лампами. Сквозь залепленное снегом окно Ваамчо разглядел множество людей, сидевших на скамьях.

— Пойдем, Тыгрена, внутрь. Видишь, на улице никого нет. Наверное, это большое собрание и все люди там, — сказал Ваамчо, оторвавшись от окна.

Они прошли по коридору и попали в большую комнату, переполненную людьми. Люди стояли даже в проходах дверей. Ваамчо протискался немного вперед и, подняв голову, ловил слова Лося. Тыгрена, затаив дыхание, смотрела на возвышение, где за столом сидели русские и чукчи. И вдруг среди них она увидела Айе. Он сидел среди таньгов и сам был одет как таньга. Айе весело шептался то с Андреем, то с Мэри, сидевшей рядом с ним. Тыгрене показалось, что Айе стал чужим. Он завернулся в матерчатые одежды, как и Лось и Андрей. А волосы? Как некрасиво лежат они на его голове!

«Вот он какой, машинный человек! — подумала Тыгрена, не отрывая взгляда от него. Она не слышала, о чем говорил Лось. — Чужим стал Айе! Зачем же звал он меня! Или учитель наврал мне, выдав свои слова за слова Айе? Но ведь рисунок был его?»

Горькое чувство охватило Тыгрену. Стало жарко и невыносимо тяжело. Она не могла заставить себя стоять здесь и решила уйти на мороз. Сильный мороз изгоняет тяжелые думы, как снег тушит огонь костра.

Тыгрена шагнула уже к выходу, как вдруг услышала голос Айе.

— Сейчас будет говорить Наталья Семеновна, — сказал он.

Да, это настоящий голос Айе. Совсем не изменился голос. Только стал крепче и смелей.

На возвышение поднималась белолицая русская женщина.

— Это очень хорошая женщина. Мы вместе с ней ехали на пароходе с Большой земли. Во Владивостоке я у нее жил, — пояснил Айе.

Женщина смелой походкой прошла к столу, тихо что-то сказала Айе и улыбнулась ему.

Затем лицо ее стало очень серьезным, даже строгим, и она заговорила быстро что-то совсем непонятное. Тыгрена смотрела на нее не отрываясь. В первый раз она видела белолицую женщину. Она заметила, что и Айе смотрит на эту женщину и слушает так, будто она рассказывает самую красивую сказку.

«А может быть, вот эта белолицая испортила Айе, устроив ему такую прическу и завернув его в русские одежды? Такая женщина легко может уговорить любого: смотри, как беспрерывно слетают с ее языка слова!» — с неприязнью подумала Тыгрена.

Наталья Семеновна вдруг замолчала, нагнулась к Айе и опять что-то сказала ему. Айе поднялся, одернул на себе матерчатый мешок с разрезом на животе и весело сказал:

— Сейчас я вам переведу, о чем говорила Наталья Семеновна. А потом она еще будет говорить. Она говорила: женщины должны быть равны с мужчинами…

Тыгрена настороженно прислушивалась к словам Айе, и все лицо ее загорелось от злобы и негодования.

«О, вдобавок он научился еще и врать! — думала она про Айе. — Разве он забыл, что рождение девочки считается удачей только наполовину? Разве он не знает, что женщины никогда не были равны мужчинам? Или он забыл, что ли, как меня украл Алитет из-под самого его носа? Что он говорит? Или он думает, что всего этого не было? Другим стал Айе. Он одинаково думает с этой белолицей русской женщиной».

И Тыгрену охватила такая злость, что она крикнула:

— Неправду он говорит!

Айе повернулся на голос Тыгрены и, приподнявшись, увидел ее. В один миг он соскочил с возвышения и, раздвигая толпившихся у входа людей, бросился к ней.

Но Тыгрена исчезла. Айе выбежал из дома, разыскивая ее. Ярко светила луна. Бревна нового дома потрескивали от мороза, под ногами хрустел снег. Неисчислимое множество звезд сверкало на небе, где-то хором выли собаки.

Тыгрена стояла, прижавшись к стене дома. Она подняла меховой капюшон, и ее глаза, словно из норы, следили за Айе. Она видела, как он искал ее глазами. Ему, наверное, было не очень тепло в этой матерчатой одежде. А штаны какие! Как у американа в летнее время. Она молча следила за ним и не хотела подать голоса.

И вдруг сам Айе увидел ее.

— Тыгрена!.. — восторженно вскрикнул он.

Айе прыгнул к ней, взялся за капюшон, заглянул в ее сверкающие глаза.

— Уйди! От тебя таньгом пахнет! — сердито сказала она.

— Сколько времени я поджидал тебя, Тыгрена! Глаза устали смотреть на подъезжавшие нарты. Потерялась, как в пургу олень…

Тыгрена молча слушала Айе и вдруг вспомнила, как они вот так же стояли около яранг стойбища Янракенот и разговаривали о будущей жизни.

И Тыгрена тихо спросила:

— Бумага, которую привез Эрмен, — это твоя бумага?

— Да, да! — обрадовался Айе. — Это я сам написал ее. И рисунок мой там.

— Я опять убежала от Алитета. Лучше я зарежусь! И теперь я не вернусь к нему, — гневно сказала она.

— Вот хорошо! — переминаясь от холода с ноги на ногу, восторженно проговорил Айе.

— Пожалуй, Айе, я убила шамана Корауге. Я не хотела его убивать. Я только выбросила его в сенки, когда он разбил нос Айваму. А что же было делать?

— Не бойся, Тыгрена. О, каким сильным я стал! В Москве все начальники мои дружки. Теперь нам бояться нечего…

И хотя Айе хорошо знал, что Тыгрену не удивишь начальниками неведомой Москвы, но слова сами срывались с языка. Поняв наконец, что Тыгрена равнодушна к его словам, он переменил разговор.

— А где малыш?

— Я оставила его пока у Рультыны. Она добрая и хорошая женщина.

— Надо его забрать от нее.

— Нет. Подожди… А ты прежним остался? Зачем тебя испортила эта русская женщина, языком которой только что ты говорил неразумные слова? Видишь, какая на тебе одежда. В ней замерзнешь и летом. И волосы твои стали некрасивыми.

— Это домашняя одежда, Тыгрена. Сменить одежду всегда можно. Одежда не сердце.

— А белолицая, которая говорила твоим языком, кто она? Зачем приехала на нашу землю?

— Ты не знаешь? Это жена Лося.

— Она — жена Лося?! — удивилась Тыгрена.

— Она тоже начальник, — сказал Айе.

— А разве женщины могут быть начальниками? Что-то я этого никогда не слыхала, — недоверчиво проговорила Тыгрена.

— Она будет начальником женского вопроса.

— Что такое «вопрос»?

— Новый закон о женщинах. Хороший закон. Она о тебе все знает. Она сказала, что будет тебе помогать уйти от Алитета. О, это очень хорошая женщина! Мы с ней вместе были на Большой земле, на пароходе вместе ехали.

— Айе, а мне показалось, что ты стал чужим, не настоящим человеком, — тихо сказала Тыгрена.

— Нет, Тыгрена! — горячо воскликнул Айе. — Разве твои глаза не видят, какой я? Разве уши твои не слышат моих слов? Я такой же, каким был всегда. Только теперь я стал очень сильным человеком по новому закону. Посмотришь, как я расправлюсь с Алитетом, если он покажется здесь.

В первый момент встречи Тыгрена злорадствовала, что Айе мёрзнет в таньгинской одежде, но теперь ей стало жалко его. Видя, как он дрожит, она сказала:

— Поди, Айе, согрейся. Добеги до той горы.

Айе сорвался с места, замахал руками и побежал во весь дух, забыв и о собрании и о том, что он переводчик.

Около Тыгрены неожиданно вспыхнул огонек. Она вздрогнула и закрыла лицо руками.

— Испугалась? — спросила Наталья Семеновна и потушила свет электрического фонарика.

Она взяла Тыгрену за талию, и рука утонула в пушистых мехах. Наталья Семеновна мягко сказала:

— Смотри, это электрический фонарик.

Появился опять свет. Тыгрена молча присматривалась к русской женщине и, немного осмелев, коснулась пальцем толстого выпуклого стекла фонарика. Огонь был холодным.

— Что же ты стоишь здесь одна? Такая нарядная женщина!

Тыгрена не понимала, о чем говорила белолицая, но все же любопытно было стоять с ней рядом и слушать непонятный ее разговор.

«Вот она какая, жена бородатого начальника. Может, и вправду она хорошая женщина?» — подумала Тыгрена.

Запыхавшись, красный от мороза и быстрого бега, с обнаженной заиндевевшей головой, от которой валил пар, подбежал Айе.

— Что же ты убежал с собрания? Эх ты, переводчик! Андрею пришлось переводить, — сказала Наталья Семеновна.

— Тыгрена вот приехала! — с радостной улыбкой сказал Айе.

— Ах, вон что! Это Тыгрена?

— Да, да. Она теперь совсем убежала от Алитета.

— Тогда пойдем в комнату Андрея. Ты замерзнешь, Айе.

— Нет, мне жарко, — ответил он, сияя от счастья.

В комнате Андрея Жукова было тепло и никто не мог помешать беседе.

Наталье Семеновне хотелось поговорить с Тыгреной, о которой она много знала и которая давно интересовала ее. Наталье Семеновне не терпелось поскорей приступить к обязанностям заведующей отделом по работе среди женщин.

И она горячо заговорила о положении женщины в Советской стране. Говорила она долго, взволнованно, быстро, Айе еле успевал переводить.

В тот момент, когда Наталья Семеновна так усердно просвещала Тыгрену, тихо вошел Андрей и, прислушиваясь к разговору, остановился в дверях. А когда Наталья Семеновна наконец умолкла, он улыбнулся снисходительно и проговорил:

— И ты думаешь — разъяснила? Все это, Наталья Семеновна, у нас делается по-другому. Одним словом, экзамен на политработника ты не выдержала.

— Ты вот знаешь как — и объясни, — с оттенком легкой обиды сказала она.

— Эх, и прытка же ты, Наталья Семеновна! Всему свое время. Неужели Лось не ввел тебя в курс наших дел?

— Я смотрю, вы тут с Лосем обленились, как волы на пашне. Небось ни разу не удосужились поговорить с этой женщиной?

Андрей поздоровался с Тыгреной и сказал Айе:

— Тебя, Айе, разыскивает Лось. Он с народом беседует о вельботах, о рульмоторах, о курсах.

— Тыгрена, я скоро вернусь, — сказал Айе и убежал.

— Андрей, предложи хоть раздеться девушке. Ведь жарко! — раздраженно сказала Наталья Семеновна.

— Она не может раздеться. Видишь, на ней дорожный комбинезон. Для этого ей предварительно нужно разуваться. Сердишься, а не права. Вот и речь свою на собрании, Наталья Семеновна, неправильно построила.

— Ты еще будешь учить меня!.. Я во Владивостоке в райкоме…

— Для «материка» речь твоя превосходна, — перебил ее Андрей, — а здесь… — Он пожал плечами и добавил: — Пустой звук. Без учета быта и нравов. Ты спроси у Лося, как он готовился к своим выступлениям. По неделе! Тогда и толк бывал. Это дело с виду только кажется простым. Хорошо, что Айе убежал… Ты меня извини, а я все-таки, оказавшись переводчиком, по-своему перевел твое выступление.

— А что такое? — взволнованно спросила Наталья Семеновна.

— Ну, об этом потом поговорим. Садись, Тыгрена, поближе к столу. Будем пить чай. Помнишь, как мы пили чай у старика Вааля? Хороший был человек!

— Да, — тихо и робко сказала Тыгрена, следя за русскими.

Тыгрене казалось, что Андрей, молодой начальник, ругал русскую женщину за то, что она привела ее, жену Алитета, в его жилище. Она села к столу. Движением плеч спустила по пояс свою кухлянку, и рукава с росомашьей опушкой упали к полу. На ней было ярко-красное платье. От жары лицо разрумянилось. Две толстые косы лежали на высокой груди. Встряхнув головой, она перекинула косы за спину.

— Пей чай, Тыгрена. Мне приятно угощать тебя. А вот Алитету я не дал бы и чашки чаю. Плохой он, — сказал Андрей, словно угадывая ее мысли.

Тыгрена молча вскинула глаза на Андрея.

— Я убежала от него и не вернусь в Энмакай. Наверно, он захочет приехать сюда и отбить меня. Очень злым стал.

— Ничего, Тыгрена. Здесь он будет кротким, как заяц. Мы его отсюда выставим так, что он не забудет этого до самой смерти.

— Не знаю… У Айе яранга здесь есть?

— Да, конечно. Вот рядом со мной его комната.

Теперь Наталья Семеновна прислушивалась к непонятному разговору, следя за выражением лица Тыгрены.

— Андрюша, переводи, пожалуйста, дословно все, что говорит она. Ты сам все равно никогда не поймешь женщину.

— Учись сама говорить.

— Андрей Михайлович, вы говорите глупости. Вы отлично знаете, что за один день я не могу овладеть языком. Право, я была лучшего мнения о вас, — вспыхнув, сказала Наталья Семеновна.

— Подожди, подожди, Наталья Семеновна. Мне не хочется прерывать разговора с ней.

— У меня трудная жизнь, — рассказывала Тыгрена. — Сколько зим она тянется! Постоянно сердце хочет кричать от боли. Сколько раз я хотела зарезать себя!..

Вошли Лось и Айе.

— Вот это не дело. Там люди собрались, а вы уединились, — сказал Лось.

— Никита Сергеевич, и здесь важное дело, — сказал Андрей, с улыбкой глядя на Айе. — Тут свадьбой пахнет.

— Замечательно! Люблю гулять на свадьбах. Это Тыгрена? Здравствуй, Тыгрена. — Лось с веселой улыбкой подал руку Тыгрене, она испуганно протянула ему свою.

Лось говорил с ней мягко, ласково, а Айе, наблюдая за ними, испытывал сладчайшие минуты в своей жизни. Ноги его задрожали от переполнившей сердце радости, и Айе сел на пол в своем новом костюме.

Лось смеялся, шутил. Таким Тыгрена еще никогда его не видела, она думала, что этот человек, носивший бороду, не умеет смеяться.

— Ну что же? Женитьбенную бумагу будем делать, — сказал Лось и, увидев Айе, сидящего на полу около двери, широко развел руками: — Дружище! Что же ты сидишь так? В Москве, что ли, научился?

— Я забылся, — смущенно проговорил Айе.

Пришли Ярак и Ваамчо.

— А где же Мэри? — спросил Лось.

— Она теперь всю ночь будет угощать приезжих. Очень ей это нравится, — сказал Ваамчо.

— Ну, добре. Садись, Ваамчо.

Но Ваамчо чувствовал себя стесненно. Он думал, что Айе и Ярак перестали быть его товарищами, они были в русских одеждах.

— Раздевайся, Ваамчо. Будешь моим гостем, — предложил Андрей.

Смущаясь, Ваамчо тихо сказал:

— Учитель дал мне рубашку, а я второпях забыл ее надеть.

— Ах, вон что! Ну, пойдем сюда.

Они зашли в комнату Айе, и вскоре Ваамчо вернулся в рубашке и пиджаке.

Увидев его в этом наряде, Тыгрена звонко рассмеялась.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Прибывшие на праздник гости бродят по новостройке толпами. Они все разглядывают с любопытством. Сколько здесь дерева! Из каждой дощечки можно сделать весло, каждая щепочка — большая ценность в этой безлесной стране.

Внимание гостей привлекают два огромных дома, которые так неожиданно выросли здесь. Прибрежная полоса извечно была вотчиной несметных стай уток: белокрылых, вилохвостых, серебристых. Бойкие кулички спокойно бегали здесь по намывному песку.

В стороне от моря пролетали другие «дачники»: лебеди, белые и голубые гуси, рогатые жаворонки, пуночки, подорожники. Тихие, спокойные места!

И вот этот берег завален бревнами, досками и разными строительными материалами.

С тех пор как ушли корабли, ежедневно эти тихие места оглашаются стуком топоров, визжанием пил, говором советских людей. Необычно стало на этом берегу.

Доктор Петр Петрович стоит в толпе охотников и, показывая бумажную мишень Осоавиахима, тыча пальцем в нарисованные круги, с возбуждением говорит на общедоступном языке:

— Пух! Пух!

Охотники смеются и отрицательно покачивают головами. Они стоят с винчестерами в руках, готовясь к состязанию в стрельбе. В стороне, поблескивая донышками, лежат бутылки.

К доктору подходит пожилой охотник и рукой отстраняет бумажную мишень. Показывая на бутылки, он очень серьезно говорит:

— Голова тюленя лежит на воде, как бутылка на снегу. Бумага — плохо, а бутылка — хорошо. Она все равно что тюлень на воде.

Но доктор упорно и настойчиво твердит свое:

— Пух! Пух!

Кое-где уже раздаются ружейные выстрелы — это идет тренировка.

Пришли Лось, Андрей, Ярак, Айе и Тыгрена с Натальей Семеновной. Хочется быть веселой и Тыгрене, но какое-то чувство неуверенности в своих поступках тяготит ее. Слишком много любопытствующих глаз.

Вот стоит толпа нарядно одетых женщин. Заметив Тыгрену, они зашушукались, и Тыгрена хорошо знает, что они шепчутся о ней. Женщины сами не знают, как отнестись к поступку Тыгрены. Даже старики и те пришли в замешательство: как оценить бегство Тыгрены под защиту русских? Она нарушила обычай народа, но ведь и сам Алитет нарушил его, когда отнял ее у Айе. Русские, должно быть, одобряют поступок ее: вон как приветливо разговаривают с ней.

Ильич стоял в сторонке и неотрывно следил за лицом Тыгрены. Наконец он подошел к ней и заговорил:

— Тыгрена, эти русские — справедливые люди. Они искатели правды. Ты ведь давно была предназначена в жены Айе. Вот русские тебе и помогут.

Тыгрена внимательно слушает старика, и радостное чувство охватывает ее все более и более. Она улыбается.

— Спасибо тебе, Ильич. У тебя доброе сердце.

— Иди. Тыгрена, состязайся. Ты ведь хорошо стреляешь.

Охотник уже сидел на снегу, высоко подняв колени, — упор при стрельбе.

— Тыгрена, вот тебе ружье, очень хорошее ружье, — предложил Айе.

Тыгрена волновалась, глаза ее заблестели. Она внимательно осмотрела винчестер, пощупала мушку и возвратила его Айе:

— Я не буду стрелять, Айе, Чужое ружье. Промахнешься — люди смеяться будут.

— Это хорошее ружье, мое ружье.

— Нет! И без того люди слишком много разговаривают обо мне. Стреляй сам.

Выстрелы уже гремели. Охотники с нетерпением ожидали своей очереди. Ведь, кроме почета и всеобщего признания, победитель в соревновании получит примус, банку керосина и десять пачек патронов!

С замиранием сердца каждый прицеливался в свою бутылку. Ружейный гул наполнял сердца охотников радостью. Уже отгремело свыше трехсот выстрелов, как бы салютуя новому празднику на этих холодных берегах.

Парни бегают к бутылкам и громко выкрикивают имена охотников, попавших в цель. Волнение все более и более охватывает людей.

— Айе, — вдруг сказала Тыгрена, — пожалуй, давай мне ружье.

— Бери, бери! — Айе с радостью подал ружье. — Ваамчо попал только два раза, а нужно три.

Садясь на снег, Тыгрена посмотрела на Ваамчо и, смеясь, сказала:

— Эх ты, Ваамчо! Примус потерял.

Ваамчо смутился и промолчал.

Раздался выстрел Тыгрены, и Айе стремительно побежал проверить.

— Есть, есть! — радостно кричал он. Айе отступил от бутылки на шаг и закричал: — Стреляй еще!

— Уйди подальше. Дрогнет рука — беда будет! — крикнул кто-то из толпы.

— Стреляй, стреляй, Тыгрена! — настойчиво кричал Айе, веря в глаз Тыгрены, как в свой.

После второго меткого выстрела Айе схватил бутылку и, на весу подставляя донышко ее, крикнул:

— Так стреляй, Тыгрена! В руке пусть будет бутылка!

Тыгрена молча опустила ружье.

— С ума сошел этот парень! — с укоризной сказал Ильич. — Заставьте его положить бутылку на снег.

Раздался третий выстрел — и пуля прошла мимо цели.

— Глаз испортил мне Айе, — недовольно сказала Тыгрена.

Ваамчо сочувственно улыбнулся ей.

В полдень начался бег на собаках. Десятки нарт стояли наготове в один ряд. Псы скулили и нетерпеливо рвались вперед.

Они запряжены по-праздничному: не длинной вереницей, а веером. В корню каждой упряжки по четыре собаки, дальше — по три, потом — по две, и впереди — вожак. У всех по десяти собак. В такой упряжке их можно нахлестывать кнутом.

С возрастающим возбуждением громко переговаривались люди, бурно взмахивали руками, спорили, стараясь предугадать исход состязания.

Ильич суетился около нарты своего сына Эрмена, торопливо перепрягая собак с одною места на другое, и давал последние указания. Наконец он дернул вожака за ухо и отбежал в сторону.

Кому не захочется получить такой приз, как новый винчестер и двадцать пачек патронов? Правда, есть второй и третий призы, но все это по сравнению с ружьем мелочь: куль муки, отрезы ситца, табак и разные незначительные вещи.

— Ну как, Ильич? — весело спросил Лось.

Старик лукаво, но с уверенностью подмигнул, еще раз подбежал к вожаку и поправил на нем алык.

— На какую упряжку ставите, Андрей Михайлович? — спросил доктор.

— Я ставлю на Айе.

— А я — на Ярака.

— Ого-ого! Хитер пошел народ, — сказал Лось. — У Айе упряжка Алитета, у Ярака — Томсона.

— Не хотите ли принять участие, Никита Сергеевич, в этом тотализаторе? — спросил доктор.

— Хочу! Я ставлю на Эрмена.

Андрей рассмеялся.

— У него же кошки, а не собаки, Никита Сергеевич.

— Не беспокойся. Смеяться последним буду я. Хочешь условие?

— Какое?

— Придет первым Эрмен — ты отдаешь своего Рыжика. Если Айе — возьмешь любую собаку из моей упряжки.

— Согласен, — сказал Андрей, — но только мне жалко тебя: проиграешь.

— Цыплят считают по осени. Ну, так как? По рукам?

— Идет. Можно давать сигнал!

Андрей выстрелил из винчестера, предназначенного на первый приз.

С шумом, криком, гиканьем, размахивая кнутами, наездники устремились вперед. Одна упряжка, не успев отъехать, запуталась; каюр под общий хохот вскочил с нарты, быстро распутал собак и, злобно нахлестывая их, помчался вдогонку. Но вот из-за холма показались первые нарты. Толпа пришла в движение. Все зрители исступленно закричали, взмахивая рукавицами, шапками, будто сами мчались на нартах:

— Ярак! Ярак!

— Айе! Айе!

Как и следовало ожидать, эти две упряжки сильных, рослых псов мчались впереди всех. Собаки бежали рядом вскачь, сверкая обезумевшими, злыми глазами. Стоило одной упряжке хоть немного выдвинуться вперед, другая вырывалась вслед за ней, тут же настигала ее.

В решительный момент Айе привскочил на колени и резко хлестнул собак. Упряжка быстро вышла вперед. Собаки Ярака рванули и с ходу бросились на упряжку Айе. Визг, лай, замелькали клыки. Псы рвали друг друга, не чувствуя ударов кнута.

Ярак и Айе с силой торопливо растаскивали их.

Держась сторонкой, мимо них стремительно промчался Эрмен. Он стоял на нарте без шапки и, ухватившись за баран, ожесточенно нахлестывал своих не очень видных псов.

Толпа неистовствовала.

Ильич бросил рукавицу на снег, сорвал шапку и истошным голосом завопил:

— Давай! Давай! Эрмен, давай!

Вместе со стариком, взмахивая рукой и топая ногой, кричал и Лось.

Эрмен подкатил первым. Вслед за ним прискакал и Ваамчо.

Запыхавшись, Лось прибежал к Андрею и сквозь смех проговорил:

— Андрюшка! Рыжик с тебя!

Ильич гладил вожака, растянувшегося с высунутым горячим языком. Эрмен тоже лежал на снегу и вытирал потное лицо.

— Я так и знал. Чарли подерется с Алитетом. Я не сказал парням, чтобы они не ехали рядом. Им есть чему поучиться у стариков, — сказал Ильич, довольный своей хитростью.

До позднего вечера продолжались всевозможные состязания: бег молодых охотников, бег девушек, поднимание тяжестей, борьба. Все свои производственные праздники — «Убой моржа», «Китовый праздник», «Поднятие байдар» — страстные любители состязаний, охотники всегда сопровождают испытанием силы, ловкости, выносливости.

Никогда еще не было таких состязаний, как в этот день около больших деревянных русских яранг. Этот новый праздник, рожденный Октябрьской революцией, был праздником новой жизни, всенародной радости, впитал в себя все лучшее из созданного чукотским народом и придал всеобщее радостное настроение.

Старик Ильич, прищурясь, внимательно вслушивался в то, что говорил «мешочный» человек.

Доктор Петр Петрович разъяснял условия нового вида состязаний — бег в мешках. Его окружила толпа. Принесли сорок мешков.

Ильич вдруг подвинулся вперед и попросил мешок. Влезая в него, он улыбнулся.

— Забыл то время, когда по бегам никто не мог опередить меня. Собирался умирать, не испытав больше счастья и радости участника состязаний. Ан нет! Теперь вижу я, что и мне придется лезть в мешок.

Стоя в мешке и держа его за верхний край на уровне живота, Ильич настороженно ждал сигнала.

Сильные парни, широко расставив ноги в мешке, сразу заспешили. Они тут же падали, торопливо вставали, хохоча до слез, и снова устремлялись вперед. Но чем больше они спешили, тем скорее падали под хохот толпы.

Между тем Ильич с серьезным выражением на лице, спокойно перебирая ногами, догнал парней, опередил их и, не оглядываясь, первым дошел до установленного знака, ни разу не упав. Здесь он круто повернулся, свалился в снег, ловко вскочил и пошел в обратный путь.

Громкий хохот огласил воздух. Ильич взял приз. Он лежал на снегу и кричал:

— Скорей, скорей стащите с меня мешок, чтобы я смог забрать четыре плитки табаку!

К нему подбежала Тыгрена и стянула мешок.

— Где «мешочный» человек? Спасибо тебе. Лось мне подарил жизнь, а ты возвратил молодость. Давай скорей табак! — сказал он доктору.

Толпа неудержимо хохотала.

— Им, этим парням, есть чему поучиться у стариков, — нравоучительно добавил Ильич.

— Видишь, какой праздник, Тыгрена? Мы вместе с Андреем его устроили. Я помощник его! — гордо сказал Айе.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Слух о смерти старика Корауге и бегстве Тыгрены дошел до Алитета, когда он все еще находился в горах. К смерти отца он отнесся с полным равнодушием: случилось то, что давно должно было случиться. Алитет только сказал: «Я говорил ему, чтобы уходил к „верхним людям“ сам. Теперь смерть его захватила врасплох».

Единственная свидетельница смерти шамана Корауге, старая жена Наргинаут, была рада, что он кончил жить, и, хотя она знала настроение Алитета, все же из боязни вызвать его сильный гнев скрыла истинную причину смерти старика. Она не сказала об этом даже своей сестре — третьей жене — Аттенеут.

После отъезда Тыгрены Наргинаут быстро втащила труп старика в полог и побежала сообщить соседям, что Корауге ушел к «верхним людям». Наверное, он умер оттого, что сильно разозлился на Тыгрену.

Но бегство Тыгрены привело Алитета в дикую ярость. Он бросил все свои дела в горах и в тот же день помчался домой. Он решил во что бы то ни стало вернуть ее, хотя чувствовал трудности, подстерегающие его. Он хорошо знал, что теперь пришли другие времена, знал, что Тыгрена сбежала не без вмешательства в ее судьбу русских. Он хорошо понимал, что теперь не заберешь ее просто, как сбежавшую собаку. Все это так злило Алитета, что он как безумный гнал собак двое суток подряд, не давая им передышки.

О многом передумал Алитет, сидя на нарте, придумывая разные способы возвращения Тыгрены.

Он вспомнил старика Лёка, этого крепкого хозяина, который был его дружком. При проездах Алитет всегда останавливался у него. Но, кажется, и этот человек потерял рассудок и стал артельщиком. Что делается на побережье?!

И Алитет не находил ответа на все эти мучившие его вопросы. Он примчался домой, подробно расспросил Наргинаут о случившемся и, не задерживаясь, выехал в погоню за Тыгреной. Памятуя старую дружбу с Лёком, он решил заехать к нему: надо оторвать его от русских, а может быть, через него забрать и Тыгрену.

«Его ведь русские слушаются. Он расскажет им о нашем законе и о ее постыдном бегстве».

Алитет услышал о большом празднике на берегу залива Лаврентия, куда приглашали людей со всего побережья. Дошла новость, что и Лёка пригласили на этот русский праздник, но он не поехал к русским.

К моменту отъезда на праздник у Лёка разболелась спина, и он, согнувшись и заложив руку за спину, стонал: «И-и-и!» Он стонал, будто от боли. Но людей не обманешь. Люди знали, что от боли Лёк никогда не станет стонать. Он стонал из-за того, что он не мог поехать на праздник.

И когда Алитет приехал в его ярангу, Лёк обрадовался.

— Ты приехал? — приветствовал его Лёк.

— Да, приехал по важному делу, — сказал Алитет, ободренный радостным приемом.

Он развалился на оленьих шкурах, достал трубку и, чтобы подчеркнуть важность своего приезда, зажег толстую американскую спичку, чиркнув ею по моржовой шкуре, не торопясь закурил и повел разговор издалека:

— Переведутся американские спички, если надолго застрянут здесь русские.

— Не будем говорить о спичках. Не в спичках дело, — сказал Лёк словами Лося. — Огонь одинаков и от американской спички, и от русской спички, и от деревянного вертела. Огонь есть огонь. Все огни одинаково жаркие.

Алитета так удивило это рассуждение Лёка, что он молча смотрел на старика, не зная, как продолжать разговор.

— Ты артельщиком стал?

— Да, артельщиком. Решил попробовать новой жизни. Жизнь как жизнь, получается хорошо. Много мяса!

— Жизнь пошла хорошая, — в тон Лёку сказал Алитет. — Только эти русские вздорные люди. Они вражду напустили между нашим народом.

— Что-то я не приметил этого, — уставившись на Алитета своим глазом, серьезно сказал Лёк.

— Американы были лучше.

— Лучше? — с хитрецой переспросил Лёк и тут же ответил: — Русские тоже с понятием. Не все, правда. Которые постарше — с понятием. Вот Лось! Он понимающий жизнь человек. Один русский, что помоложе, хотел снять кита. Как на него посмотрел Лось! Не велел снимать! «Ого!» — подумал я. После того я решил помогать ему переделывать жизнь. Вот она, книжка, называется билет — носитель доброго духа, — добавил от себя Лёк и показал свой партийный билет. — Я человек, идущий впереди. Вот какая это книжка.

Алитет взял красную книжку и долго вертел ее в руках, разглядывая фотокарточку Лёка.

— Слышал я, — продолжал Лёк, — Браун опять не пришел к тебе? Люди говорят: обманщиком он стал. А ведь он американ. А? — злорадствуя, тихо проговорил Лёк.

Алитет вернул Лёку билет и, сделав глубокую затяжку из трубки, долго думал. Ему самому стыдно было признаться в этом. И он сказал:

— Наверное, шхуна поломалась. Пусть. Я решил пушнину привезти к тебе. Пока ты в дружбе с русскими, ты купи мне товары. Половину возьмешь себе, а половину — мне. Я враждую с ними, и они не хотят торговать со мной.

— О! Это очень много товаров будет. Ведь у тебя пушнина со всей тундры.

— Очень много.

— Половину товаров мне? А что я с ними буду делать? Торговать? Не люблю торговать. Я великий ловец! — гордо сказал Лёк. — Пусть белолицые торгуют, они сами делают свои товары. Я делаю только ремни и меняю их на оленьи шкуры, нужные мне для одежды. Мне много товаров не нужно.

— Торговать ты не будешь. Товары можно выменять на живых оленей. Или тебе не хочется обзавестись большим стадом? Разве не думает об этом каждый кавралин — береговой человек?

— Стадо оленей? — с любопытством спросил Лёк. — Ты хочешь подарить мне стадо оленей? Что-то я ничего не могу понять. Разве я твой родственник? Или ты стал таким слишком добрым?

— Ты будешь помогать мне, я — тебе.

— Я подумаю. Я посоветуюсь с Лосем. Он понимающий человек. Приятелем стал.

— Не надо советоваться. Я не люблю русских, — сморщившись от неприязни, сказал Алитет. — К ним убежала сейчас Тыгрена. Наверное, они захотят оставить ее вблизи себя. Но все равно я возьму ее. Зачем они портят людей и нарушают обычаи наших предков? Сколько зим я кормил ее! Одевал в дорогие одежды!

— Обычаи наших предков не надо нарушать, — подтвердил Лёк. — Закон есть закон. Если старый закон, подобно умирающему человеку, уходит, должен родиться новый закон. Человеку без закона нельзя. Собаки живут без закона… А ты сам зачем нарушил закон наших предков? А? — озадачил его Лёк. — Разве Тыгрена не была женой по обещанию того юноши из Янракенота — Айе? Слышал я, что она с детства была предназначена ему в жены. Ты зачем забрал ее?

— Я богат. У меня много еды. А он, этот Айе, разве мог прокормить ее?

— Говорят, сейчас он стал капитаном маленького железного парохода. Теперь у него достаточно еды.

— Я привык к Тыгрене, я тоскую по ней, и я все равно ее заберу.

— Смотри сам, — неохотно сказал Лёк.

— Но ты мой приятель, Лёк. Тебя слушается народ. Русские тебя слушаются. Ты должен пустить слух по побережью, чтобы Тыгрена вернулась. Пусть этот слух пойдет впереди меня.

Лёк промолчал и вдруг, заложив руку за спину, простонал:

— И-и-и! Спина болит. От работы спина болит. Думаю делать деревянный вельбот. Лось обещал достать мне досок.

Женщина поставила на столик кружки и стала наливать чай.

— Давай лучше чай пить, — сказал Лёк.

Алитету тягостно было вести эту беседу. Он вдруг поднялся и сказал:

— Я не хочу чаю. Тороплюсь. Сейчас поеду.

— Гм, ты думаешь, можно обмануть Лёка? Не обманешь. Так я и поверю тебе, что ты не хочешь чаю! Ну, торопись, торопись!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

После праздника на строительстве Лось провел выездное заседание ревкома. Здесь были приняты решения о ликвидации временной больницы в Лорене и переводе отряда Красного Креста во вновь отстроенную больницу культбазы. Такое же решение вынесено и о пушной фактории. Решено было ускорить строительство школьного интерната, ветеринарно-зоотехнического пункта.

Задула пурга, но работа не приостанавливалась ни на один час. Андрей Жуков отдавался целиком новой для него деятельности начальника строительства. Предстояло построить еще жилые дома. И хотя работа шла хорошо, Андрей очень нуждался в добром совете Лося.

— Ты почаще нас навещай, Никита Сергеевич. Сам знаешь, что я не ахти какой администратор и хозяйственник.

— Ничего, ничего, Андрюша. Не скромничай. Работа у тебя идет хорошо. Правильная линия у тебя. Надо только чуть-чуть пожестче и понастойчивей проводить ее.

Они стояли в снегу около выраставшего сруба, и Лось, положив руку на плечо Андрея, добавил:

— Смелей, смелей, Андрюша! Уверенней чувствуй себя. Дров не ломай, но и спать не давай прорабу. Требуй выполнения графика, невзирая ни на пургу, ни на что. Ослабишь вожжи — сразу появятся разные объективные причины: Север, пурга, усталость. Вот так, Андрей Михайлович!

Лось многозначительно подмигнул и сказал:

— А через месяц вызову и тебя и прораба в ревком с докладом о ходе строительства.

— Подхлестывать нас? — подмигнул Андрей.

— Да. Теперь о курсах. Имей в виду, что по твоему участку побережья к промысловому сезону нужно во что бы то ни стало подготовить мотористов. Скоро приедет к тебе Осипов. Айе с увлечением отдается этому делу, но помогать ему нужно еще много, хотя он и очень важным стал за последнее время. Человек растет на глазах.

— Еще бы! Он теперь «имеющий жену» и даже сына, — весело сказал Андрей.

— А Тыгрену, Андрюша, надо устраивать на работу. Нравится она мне. Из нее выйдет толк. Характер есть.

— Я уже говорил с доктором. В санитарки зачислим ее.

— Пусть начинает хотя бы с этого. Освоится, поучится, а там, к моменту перехода от ревкомовской системы к райисполкомовской, проведем ее в члены райисполкома. Знаешь, как она будет работать! Желание жить по-новому у нее уже теперь в кровь вошло: она выстрадала его, это желание, своей трудной жизнью.

А между тем Тыгрене странной и смешной казалась жизнь в деревянной яранге. Все здесь было необычно. Она с трудом отвыкала от своих привычек. Первые дни она даже уставала от новой жизни и удивлялась, как Айе так быстро ко всему привык. И все же жизнь с Айе, к которому она так стремилась, была очень хороша. С ним можно ко всему привыкнуть, даже и к такому неудобному деревянному жилищу.

Как-то Айе привез девочку-подростка и сказал:

— Тыгрена, это Берта. На одну зиму Рультына отпустила ее. Пусть живет у нас и играет с Айвамом. Не надо оставлять малыша одного, когда будешь уходить в больницу. Вон крючок на двери. Когда нас нет, можно запереть дверь. Так живут таньги на Большой земле.

Тыгрена рассмеялась и подошла к двери, рассматривая крючок.

— Медведь сюда не придет…

— А если Алитет захочет украсть Айвама?.. — вдруг испуганно сказал Айе.

Тыгрена насторожилась и, взявшись за крючок, почти крикнула:

— Берта, вот так закрывай дверь. Услышишь мой голос или Айе, тогда открывай.

Айе втащил «подставку» — кровать на высоких ножках — и, как знаток таньгинской жизни, начал устраивать постель.

Он взял Айвама, усадил его в кроватку и сказал:

— Пусть, Тыгрена, и он живет по-новому…

Мальчик смеялся.

— Айе, он не сумеет жить по-новому. Упадет — ногу сломает. Не станет охотником.

— Нет, тут загородки. Это русский мастер мне сделал. Смотри, как прочно. Айвам сам не захочет вывалиться. Он теперь все понимает.

Айе часто выезжал в соседние стойбища по каким-то русским делам и каждый раз привозил лучшие куски тюленьего мяса. Иногда Айе не возвращался по два, по три дня. Тыгрена грустила.

— Берта, — сказала она однажды, — скоро вернется Айе. Давай таньгинскую пищу делать.

— Давай. Я видела, как Рультына готовила Чарли особую еду.

— И я видела, американ Джим учил меня.

Тыгрена очень смутилась, когда за приготовлением котлет ее застала Наталья Семеновна. Ей стало стыдно, что ее увидели за такой работой. Тыгрена быстро закрыла оленину и спрятала в угол.

Чтобы не смущать Тыгрену, Наталья Семеновна подошла к Айваму и стала играть с ним. Он, смеясь, тянулся к ней и говорил что-то по-чукотски. Тыгрена, скрывая радостную улыбку, неотрывно следила за ними. Ей нравилось, что Наталья Семеновна любит Айвама. Они все еще плохо понимали друг друга, но чувствовали взаимную симпатию.

Наталья Семеновна принесла ситец и, показывая на Айвама, объяснила, что мальчику нужно сшить белье. Она скроила рубашку и вместе с Тыгреной стала шить.

Вечером Наталья Семеновна принесла ванночку, налила теплой воды и посадила в нее Айвама. Мальчик громко расплакался. Тыгрена еле сдерживалась, чтобы не вырвать сына из рук Натальи Семеновны, Но Айвам вдруг перестал плакать и рассмеялся.

Летели брызги, будто в лужице воды хлопал крыльями утенок.

— Хорошо, Наташа, хорошо! — говорила Тыгрена по-русски, хотя в душе не разделяла этой праздной затеи.

И все-таки ребенку от этого не было плохо, словно он и в самом деле рожден для новой жизни. После воды он крепко уснул. Тыгрена ушла на свое дежурство в больницу.

Одетая в белый халат, затянутая в талии поясом, она казалась выше ростом. Вокруг были веселые, простые люди. Весело было и Тыгрене.

«Вот она какая, новая жизнь!» — думала Тыгрена.

Поглядывая на нее, доктор говорил фельдшерице:

— Смотрите-ка на мадам Айе. Что значит одежда для вашего брата! Совсем меняет облик человека.

— Что-то, доктор, вы часто начинаете поглядывать на нее. Придется сочинить телеграмму вашей жене, — сказала фельдшерица.

— А что вы думаете? Она привлекательная женщина.

Доктор разрешил Тыгрене навещать Айвама. Не одеваясь, в одном халате и белой косынке, в мороз, она часто бегала домой. Айе любил смотреть на нее в такой одежде и называл ее русской шаманкой. Тыгрена смеялась. Она снимала халат, надевала его на Айе, завязывала пояс и неудержимо хохотала. Смеялся и Айвам.

Айе, с важностью надув щеки, разглядывал себя в зеркальце и тоже хохотал.

— Научи скорей меня, Айе, разговаривать по-русски. Скучно работать в больнице только руками и глазами.

Однажды поздно вечером она прибежала из больницы, с шумом распахнула дверь в коридор и столкнулась лицом к лицу с Алитетом.

Тыгрена побледнела и бессознательно отступила назад. С широко раскрытыми глазами, молча, точно одеревенев, она в упор смотрела на озлобленное лицо Алитета.

Маленькие глаза Алитета в узких щелках остановились, и он строго спросил:

— Кто тебя завернул в это белое, как снег, полотнище?

Тыгрена молчала, не в силах сдвинуться с места. Глаза остановились на блестящем медном кольце ножа «ремингтон», висевшего на поясе Алитета.

— Ты перестала быть чукотской женщиной и не боишься нарушить закон нашего народа? Ты думаешь, твой безумный поступок угоден духам?

Тыгрена отступила на шаг. Ей хотелось кричать, но она не могла.

— Не пяться задом от меня. Муж я тебе. Много лет ты ела мясо в моей яранге. И разве Каменват при жизни не получил плату — четыре собаки? Снимай скорей эту дрянную одежду, и уедем из этого гибельного места. Ты погибнешь здесь! Злые духи встревожились от твоего поступка. В моей упряжке шестнадцать собак.

Высоко подняв голову, Тыгрена шагнула к Алитету и, вызывающе глядя ему в лицо, крикнула:

— Нет!.. Не муж ты мне! Мой муж — Айе. Ты украл меня у него. Ты сам нарушил закон нашего народа!

Резко отстранив ее, Алитет подскочил к входной двери.

Неожиданно собрав все свои силы, Тыгрена оттолкнула Алитета и выбежала на улицу. Не оглядываясь, она добежала до дома Натальи Семеновны. Как вихрь влетела она в комнату с встревоженным, побледневшим лицом. Она бросилась к Наталье Семеновне, прижалась и сквозь слезы прошептала:

— Наташа, хорошо нет!

— Что случилось, Тыгрена? Обидел кто тебя? — взволнованно спросила Наташа.

— Айе нет, — сказала по-русски Тыгрена.

Поглаживая Тыгрену по спине, Наталья Семеновна говорила нежно, участливо:

— Милая моя, да он скоро приедет. Вот дурочка какая! Он уехал только на три дня с начальником милиции. Они сегодня вернутся. Погода хорошая, дорога не задержит их.

В коридоре послышался голос Алитета:

— В которую дверь прошла Тыгрена?

Тыгрена насторожилась и, быстро подбежав к двери, наложила крючок, опустив на него обе руки.

— Алитет, — тревожно прошептала она.

— Алитет? — удивленно спросила Наталья Семеновна. — Ничего, Тыгрена! Пусть входит сюда. Пусть. Не бойся! — И она решительно отстранила Тыгрену, желая открыть дверь, но Тыгрена налегла на крючок всей тяжестью своего тела и озлобленно сказала:

— Ты многоговорливая женщина, когда не видишь Алитета. Теперь, услышав его голос, ты испугалась и хочешь уступить ему дорогу. Ты слабой оказалась, как важенка перед волком. Я не буду причиной твоего испуга. Пусть входит! — Тыгрена сняла крючок и распахнула дверь.

— Входи сюда! — повелительно крикнула Наталья Семеновна. — Что ты хочешь от Тыгрены?

Не глядя на русскую, Алитет с перекосившимся от злобы лицом сказал:

— Ты, женщина! Напрасно я веду разговор с тобой. На тебя напущена порча. Я возьму тебя в свою ярангу. — И он быстро схватил Тыгрену за руку.

Между ними стала Наталья Семеновна и безуспешно молча вырывала руку Тыгрены.

— Что нужно этой белолицей? — зарычал Алитет и с такой силой толкнул Наталью Семеновну, что она упала.

На шум вбежал подъехавший Айе. Наталья Семеновна крикнула:

— Зови скорей Лося!

— Подожди, Наташа, — сказал Айе и, обращаясь к Алитету, взволнованно проговорил: — Ты забыл, что я теперь не песец, а ты не волк? Отпусти Тыгрену! — крикнул он и, не дождавшись ответа, вцепился в шею Алитета.

Но Алитет вывернулся, и оба они свалились на пол. Наталья Семеновна побежала звать на помощь мужчин.

Айе с Алитетом катались по полу, а Тыгрена, схватив Алитета за ногу, тянула его к двери.

Вбежали Лось, Жуков и начальник милиции.

— Арестовать и взять под стражу! — приказал Лось.

Вытирая пот с лица, Алитет стоял посредине комнаты и, задыхаясь, говорил:

— Начальник! Тыгрена — моя жена, ты сам видел ее в моей яранге.

— Вывести его отсюда! — крикнул Лось.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Необычное случилось на побережье. Слух проник и в горы. Он расползался как туман по горным долинам. Русские заперли Алитета в деревянную ярангу, и он там мечется из угла в угол, как на цепи волчьего капкана. Новость эта распространялась с непостижимой быстротой, обрастая по пути чудовищными слухами.

Бывало с людьми всякое: они и ругались и дрались, как дерутся волки и собаки, медведи и вся живность, окружающая человека со дня его рождения и до самой смерти, но никто и никогда еще не запирал людей в деревянную клеть. Даже пьяных никто не запирал. Теперь, по наущению русских, Алитета заперли Айе и Ярак. Не лучше ли бы им подраться с Алитетом, как дерутся из-за важенок быки в оленьих стадах. Русские хитрые, они начинают с Алитета, а потом истребят так весь наш народ. Звери одни будут бегать по нашей земле и, неистребимые человеком, они расплодятся в таком великом множестве, что и сами русские сядут на свои пароходы и прочь убегут отсюда. Шаманы выдумали страшную новость, поди узнай, что это не правда.

Создалась сложная обстановка. Даже померкла новость о большом празднике.

Лось ходил по комнате и вместе с Андреем, Яраком, Ваамчо и Айе обсуждал создавшееся положение.

— Надо выпустить Алитета. Пусть уезжает отсюда, — предложил Ярак. — Только разговоры идут из-за него.

— Очень плохо, если его отпустить, — сказал с волнением Ваамчо. — Еще хуже пойдут разговоры.

Айе, чувствуя себя виновником переполоха, молчал.

Лось, остановившись около Жукова, сказал:

— Видишь, Андрюша, когда начинается здесь революция! Это уже настоящая борьба. Надо умненько вступать в этот бой. Нужно что-то очень серьезное противопоставить этой кулацко-шаманской шумихе.

— Так просто взять да и выпустить Алитета — это, мне кажется, будет большой ошибкой. Надо устроить всенародный разбор хитрой и лживой жизни Алитета. Как вы думаете, товарищи? — сказал Жуков.

— Правильно, правильно! — воскликнул Айе. — Правду надо рассказать народу и показать ее.

— Вот что, друзья мои, — сказал Лось. — Я ни на минуту не сомневаюсь в том, что мы разобьем все эти вздорные слухи. И очень скоро. Мы организуем общественный суд. Надо лишь добиться, чтобы на суд съехалось как можно больше людей из разных мест. Правильно говорит Айе: пусть люди сами посмотрят и послушают Алитета. Пусть люди увидят, какой Алитет в действительности. Мы в глаза расскажем ему при всем народе всю его жизнь, построенную на обмане, на насилии. Пусть он сам себя покажет. Мы заставим его говорить. Но судить его должны люди авторитетные, как, например, старики Ильич, Лёк. Это сейчас очень важно. Надо обязательно сделать так, чтобы Лёк приехал.

— Очень хорошо ты придумал, Никита Сергеевич! — восторженно проговорил Айе.

— Вот, товарищи, вам сейчас же придется всем троим разъехаться в разные стороны и пригласить людей на разбор жизни Алитета, — сказал Андрей.

Парни мигом разошлись, и Лось, глядя им вслед, с улыбкой сказал:

— Живые повестки, Андрюша. А ты распорядись, чтобы этого сукина сына Алитета кормили вдоволь, чтобы на суд он явился незаморенным. А то слышишь, что говорят? Есть ему не дают.

— Не беспокойся. Жрет, как голодный волк. По целому чайнику выпивает после каждой закуски. Говорит: «Живу в деревянной яранге, и еду давайте таньгинскую, с солью».

— На суде немалую роль должна сыграть Тыгрена. Очень многое от нее зависит. Я думаю, что она не сдаст своих позиций.

— Никита Сергеевич, Тыгрена непримиримый враг Алитета. Это вопрос всей ее жизни. Я уже говорил с ней. А сейчас у нее Наталья Семеновна. Не отпускает ее от себя Тыгрена. И как они понимают друг друга? — сказал Андрей, разведя руками.

— Иначе, Андрюша, и быть не может. Каждому честному человеку независимо от степени развития свойственно стремление к свободе. Зайдем к ней.

И они перешли в соседнюю комнату.

— Ну, как живешь, Тыгрена? — спросил Лось.

— Ты зачем далеко послал Айе? — тревожно спросила Тыгрена. — Алитет ведь здесь. Наверное, он теперь стал совсем злым. Он разломает деревянную ярангу и вылезет. Он сильный. Беда может случиться.

— Не беспокойся, Тыгрена, он не вылезет. Его милиционер караулит.

— Если он придет ко мне, я буду стрелять. Вон ружье мне оставил Айе.

— Передайте ей, что я останусь у нее ночевать, — сказала Наталья Семеновна.

И когда Андрей перевел, Тыгрена посмотрела на Наталью Семеновну и сказала по-русски:

— Хорошо, Наташа.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Не вовремя пришла новость о разборе жизни Алитета: был необычайный набег песца. Песцы забегали даже в стойбища, их ловили собаки. Редко охотники возвращались без добычи. Случалось, что в капканы одного охотника попадало по два и по три песца. Подъезжая к яранге, охотник еще с нарты радостно кричал:

— Еще привез песца!

Промерзшего зверька отогревали в пологе, и охотник, разложив песца на коленях, осторожно снимал драгоценную шкурку. Он ловко подпарывал острием ножа кожицу, начиная с губ, и всю шкурку снимал чулком, постепенно оголяя красноватое мясо тушки. Натянув затем шкурку на правила, он весело вскрикивал:

— Сорок кирпичей чаю!

Как же так? Всюду, где ни бывал Алитет, везде он говорил, что скоро переведутся песцы в чукотской тундре, потому что русские не любят песцов, а американов не стало.

И вдруг небывалый набег песцов!

Но как же быть теперь? Ярак, покупающий песцов, сказал, чтобы все ехали на разбор жизни Алитета. О, это очень любопытная новость! Конечно, новость потом придет, но послушать самому — это вдвойне любопытней. И несмотря на разгар промыслового сезона, охотники решили ехать на культбазу. Пусть несколько дней женщины посмотрят капканы. Вон энмакайские бабы всю зиму охотятся. Да и Ярака не стоит обижать, раз он приглашает. Все-таки торгующий человек. Нельзя сердить такого человека.

Женщины с затаенным дыханием прислушивались к новостям, ходившим по побережью. Многих волновала судьба Тыгрены. Одних интересовало, чем все это кончится, у других Тыгрена вызывала чувство сожаления.

Айе рассказывал, что Алитет прискакал, чтобы опять забрать Тыгрену, но новый закон заступился за нее.

В день суда с самого раннего утра на культбазу со всех сторон подъезжали одна за другой нарты.

В полдень начался разбор жизни Алитета. В большой комнате, где был назначен суд, собралось множество людей. Все с нетерпением ждали: «Что же будет? Что это за разбор жизни?»

Отдельно за столом, на возвышении, сидел Лось, с очень суровым и строгим лицом. По одну сторону его сидел Ильич, по другую — Лёк. Старики преисполнились важностью предстоящего дела. Им нужно было решить: правильная жизнь у Алитета или неправильная. Так сказал Лось, садясь за этот стол.

Вошел Алитет в сопровождении милиционера. Его провели вперед и посадили на отдельную скамью.

Люди привстали, разглядывая Алитета, будто они никогда его и не видели. Все зашептались, и, словно прибой волны в тихую погоду, ворвался шум.

— Смотри, смотри, он совсем не исхудал! Говорили, что русские не давали ему еды. Лживую новость кто-то пустил.

— Хо, ему особый почет! Одному целую скамейку подставили. Отдельно от людей. Не вздумали ли русские помириться с Алитетом?

Лось встал и, держа бумагу в руке, рассказал, в чем обвиняется Алитет. И, обращаясь к Алитету, спросил:

— Обвиняемый Алитет, у тебя есть вопросы к суду?

— А что такое «суд»? — медленно произнес тот.

— Встань, когда разговариваешь с судом.

Алитет помолчал, не вставая с места, и, озираясь кругом, сказал:

— Зачем я буду вставать? Язык во рту одинаково болтается и у стоящего, и у лежащего, и у сидящего. Зачем я буду стоять? Смотри, кругом все сидят.

— Пусть сидит, пусть только уши открытыми держит, — сказал Ильич.

— Товарищ Ильич, потом скажешь свое слово, — перебил его Лось.

— Зачем потом? Мне как раз пришла охота говорить сейчас. Я хорошо знаю этого Чарли. Давно это было, он отнял у меня двух лучших собак! — разгорячился старик. — Даром забрал! Смеясь забрал! — повышая голос, выкрикнул он.

— Товарищ Ильич, потом скажешь об этом, — попросил Лось, стремясь соблюсти хотя бы элементарный порядок.

Но старик разошелся, и уже не было никакой возможности остановить его.

— Нет! Нет! Я сейчас хочу говорить, — упорствовал он.

— Пусть говорит Ильич, — важно сказал Лёк.

Алитет, наблюдавший за всеми, проникся уважением к Лосю и злобно посматривал на старика Ильича. Ему показалось, что Лось защищает его от нападок Ильича.

Еще на празднике большого говоренья Ильич видел, как все те, кто хотел говорить, выходили из-за стола на край возвышения. Несколько торопливо Ильич поднялся со стула, по-стариковски семеня ногами, отошел в сторонку и, обращаясь к людям, заговорил очень тихо:

— Люди! Смотрите на него, на этого человека. Хороший человек Чарли? Нет, не хороший. Собак он у меня забрал? Забрал. Все знают это. У Пананто вожака отнял? Отнял. Да еще имя сменил ему: Чарли назвал собаку. И себя так зовет.

— Я отказался от этого имени. Опять стал Алитетом! — крикнул подсудимый.

— А? — удивился Ильич. — Что-то я не слышал такой новости.

— Правильно, — сказал Лёк. — Американцы обманули его, и он опять стал Алитетом.

— Все равно. Пусть Алитет, — растерявшись, проговорил Ильич и, одернув на себе пояс, продолжал: — У Трех Холмов приманку Ваамчо залил таньгинским светильным жиром кто? Вот он, Алитет. — И старик строго показал на него пальцем. — Или он хороший торгующий человек? А кто лучше покупает песцов? Алитет или вот Ярак? А? — И Ильич с выжидательной усмешкой остановился, словно найдя самое тяжкое обвинение. — Он за бесценок брал шкурки. Теперь-то это каждый человек видит. Худой человек Алитет со всех сторон. Он ногами правду топчет, а обман носит высоко в руках. Женщину Тыгрену кто отобрал насильно у Айе? Алитет. Он нарушил обычай нашего народа. Зачем он отнял у Айе Тыгрену? Ведь Айе был ее муж по обещанию с детства. Пусть Тыгрена своим языком скажет: хотела ли она стать женой Алитета?

Ильич сам себе захлопал в ладоши и пошел на свое место.

Алитет встал и, показывая рукой на Ильича, сказал:

— Умкатаген врет!

— Здесь нет Умкатагена, — перебил его Лось.

Ильич засуетился, приподнялся и, уставив на Алитета свои острые глаза, проговорил:

— Ага! Слыхал? Здесь говорил Ильич. Он говорил только правду. Он никогда еще не говорил лжи. Умкатаген был, я его знал, но он тоже не любил говорить неправду.

— Начальник, — обращаясь к Лосю, сказал Алитет, — раньше все говорили, что Алитет хороший. И я сам знаю, что я хороший. И Лёк, мой приятель, знает, что я никому не отказывал в куске мяса и жира, когда наступал голод. Я давал бесплатно товары.

— Я перестал быть твоим приятелем, — подал голос Лёк.

Алитет смущенно помолчал и стал говорить о Тыгрене:

— Она слишком молода, и разум ее невелик. Женщина она. Она не была голодной в моей яранге. Если собака не слушается хозяина, всякий знает, что ее нужно постегать. Поэтому я заберу Тыгрену обратно. У многих охотников не хватало еды на одну жену. В моей яранге еда всегда была в избытке, и я забрал Тыгрену второй женой. Разве плохо ей стало от этого? Или она голодной сидела в моей яранге?

— А почему Тыгрена убегала — и неоднократно — из твоей яранги? — перебил его Лось.

И опять Алитету показалось, что Лось поддерживает его.

— Да, да. Почему убегала? — обрадовавшись, сказал Алитет. — От недостатка разума убегала.

Все знали, что русский начальник не любил Алитета. Все ждали ругательных слов от него, а он говорил с Алитетом спокойно, как охотник, встретивший своего приятеля. Трудно понять русских людей! Удивлялся и сам Алитет, все более и более набираясь смелости. Еще никогда, как думал Алитет, он не разговаривал с Лосем более душевно.

— Садись, Алитет, — сказал Лось. — Тыгрена, объясни суду, почему ты не хотела и не хочешь жить в яранге Алитета?

— Не надо спрашивать женщину! — крикнул осмелевший Алитет.

— Сядь на свое место и помолчи! — повысив голос, сказал Лось.

Тыгрена встала. Взглянув с ненавистью на Алитета, она молчала, будто не решалась заговорить. От волнения ее грудь поднималась.

— Говори, говори, Тыгрена. Все говори, — шепотом сказал Айе, сидевший за ее спиной.

Тыгрена заговорила:

— Мой отец Каменват был бедный человек. Он был бедным потому, что старым стал. Он брал у Алитета товары, давно брал, а заплатить шкурками не мог. Он перестал ходить на охоту. Поэтому Каменват боялся Алитета. Сердце Каменвата думало, как мое, а язык говорил угодное Алитету. И тогда Алитет меня забрал, насильно забрал. Стала я жить у него. Приехал его дружок Эчавто — совсем дрянной старик. И ночью Алитет отдал меня ему. Я убежала в ту же ночь к отцу Каменвату. Опять забрал Алитет. Стало хуже. Огонь жег мое сердце. Опять сбежала, и опять забрал Алитет. В яранге прибавилась еще жена — сестра первой. Они были дружны, как пальцы одной руки. И я все время уходила на охоту. Я мерзла, сидя во льдах, а домой не хотелось идти. Я много натаскала тюленей. Алитет врет, что он кормил меня. Я сама кормилась да еще собакам его добывала корм. Четыре упряжки собак у него было. Им много нужно было корма. Люди сами знают, сколько я добывала зверя.

— Тыгрена, скажи суду: желаешь ты возвратиться к Алитету? — спросил Лось.

— Нет! Я не хочу! — закричала Тыгрена. — Если и ты хочешь отправить меня к Алитету, я лучше разобьюсь, прыгну со скалы.

— Начальник, — обратился Алитет, — она женщина. Ее не надо спрашивать. Разве хозяин спрашивает собаку, куда ехать? Язык ее стал сильно болтлив. Ха-ха! Она забыла, что за нее дана плата? Не даром взял я ее. Четыре собаки отдал, и какой большой долг я простил Каменвату — ее отцу!

Тыгрена сильно заволновалась; сердце забилось часто; она порывалась встать, заговорить, но Айе удерживал ее за руку.

— Подожди, подожди! Пусть говорит Алитет. Ему все равно не верит Лось, — шептал Айе.

Но Тыгрене все же казалось, что этот разбор жизни может кончиться тем, что опять ее отдадут Алитету, и она не могла успокоиться.

Лось прервал Алитета и сказал:

— Тыгрена, ты не волнуйся. Насильно теперь никто не заставит тебя вернуться к Алитету.

До вечера тянулся разбор жизни Алитета и Тыгрены. Еще никогда на этом побережье не было такого разбора. Ой, как много здесь всплыло новостей! Очень любопытные новости. Мэри рассказала суду о том, как Алитет привозил Тыгрену к Чарли Красному Носу и как Айе дрался с ним. Потом выступила как общественный обвинитель жена Лося Наталья Семеновна. Она говорила с возмущением, горячо и взволнованно. Андрей переводил ее слова, и люди слушали и слушали без конца.

— Большие новости! Неслыханные новости! Ради таких новостей стоило приехать. Не напрасно приехали. Вот он какой, новый закон! Этот закон стоит за слабых, — говорили люди.

Суд постановил расторгнуть брак Алитета и Тыгрены, взыскать с Алитета часть имущества в пользу Тыгрены, а самого Алитета из-под стражи освободить.

Взволнованные необычным, люди заспешили в свои стойбища, чтобы скорей рассказать новости о разборе жизни Алитета.

Ай, какие новости!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Все перепуталось в голове Алитета. Он сам был убежден в том, что он хороший человек, а люди сказали о нем плохое. Что такое? Или у них испортились глаза, что они перестали видеть? Или они забыли, как Алитет помогал всем людям? Он никогда не отказывал людям ни в товарах, ни в еде! Что они? Перестали быть настоящими людьми? А Лёк? Куда девался его разум?

Эти русские, пожалуй, скоро начнут портить и горных людей. Алитет тяжело вздохнул и молча вышел из дома и один, не останавливаясь, пошел к своим собакам. Он шел и думал: «Нет, там, в горах, им будет потрудней. Хозяева больших стад не очень-то будут их слушать. Русские устроили у Эчавто родовой совет из пастухов, а он прогнал этих пастухов. Эчавто — понимающий хозяин!» В стороне Алитет заметил Лёка, рассматривавшего доски, видневшиеся из-под снега. Лёк нагнулся, крякнул и вытащил одну тесину. Со знанием дела он оглядел ее своим глазом, попробовал согнуть и решил, что если ее распарить в горячей воде, как это делается с полозьями нарты, она хорошо будет гнуться.

К нему подошел Алитет.

— Лёк, — сказал он, — ты перестал быть моим приятелем?

Лёк вскинул на него свой глаз и с чувством сожаления серьезно сказал:

— Да, перестал.

— Почему перестал?

— Ты неправильный человек.

— Я тоже перестал считать тебя своим приятелем, — сказал удивленный и обиженный Алитет и направился к собакам.

Тяжела была эта встреча Лёку. Уже без надобности он взялся за доску, нашел упор для конца ее и опять стал гнуть ее. Доска пружинила.

«Вот так и Алитета гнут», — подумал Лёк.

Еще издали Алитет увидел свою упряжку. Он не видел собак несколько дней и беспокоился, что они до сих пор не кормлены и совсем отощали. Но, подойдя к ним, он сразу успокоился: собаки были в теле. Они бросились к нему, окружили, положив сильные лапы на его грудь, на спину, на бока. Он стоял в окружении собак и гладил их морды.

Молодой парень в тазике принес корм и стал бросать собакам куски нерпичьего мяса. Но собаки не отходили от Алитета.

Алитет узнал парня. Это был Човка из стойбища Янракенот. Алитет спросил:

— Човка, не своими ли ты стал считать моих собак? Зачем ты их кормишь?

— Нет. Чужих собак я не считаю своими. Меня приставил кормить их Андрей.

— Андрей? — недоуменно переспросил Алитет.

— Да, Андрей.

«Что такое?» — подумал Алитет, не находя объяснения поступку Андрея после всего того, что произошло на суде.

Он долго стоял в раздумье. Потом ощупал спину каждой собаки.

— Хорошо кормлены. Дай-ка тазик, я хочу покормить их сам.

Держа в руке таз, Алитет бросал куски прямо в пасть собак. Сверкая глазами, они мгновенно пожирали мясо и ждали следующего куска.

Алитет решил перед отъездом найти Андрея и поговорить с ним. Почему Андрей все-таки захотел кормить его собак?

Алитет нашел Жукова в просторной светлой комнате, на стенах которой висело множество бумаг в разных красках. С некоторых бумаг смотрели какие-то неведомые русские люди. В комнате были стулья, как у Чарли Красного Носа. Алитет молча и привычно сел на стул.

— Ты что пришел? — сухо спросил его Андрей.

— Начальник, — сказал Алитет, — я скоро поеду домой. Ты хорошо поступил с моими собаками, как настоящий человек.

— Поезжай, поезжай. Только имей в виду, что, если ты сам не выделишь часть имущества Тыгрене, приедет к тебе милиционер, и тогда будет хуже. Понял?

— Хорошо. Я много отдам тебе песцов. Я отдам тебе их все, что есть. Потому что они мне не нужны стали. Обманули меня американы. Я отдам их тебе. Только скажи Тыгрене, чтобы она собиралась ехать со мной. Я буду тосковать без нее. Она женщина, но в голове ее заложен разум больше, чем у других женщин. Она мне нужна.

— Она к тебе больше никогда не вернется.

— Если она не вернется, ваша речка к весне пойдет кровью! — угрожающе сказал Алитет.

Андрей усмехнулся, встал и, подойдя к большой карте, висевшей на стене, сказал:

— Смотри, это все реки: Енисей, Лена, Индигирка, Колыма, Чаун, Амгуэма. Это очень большие реки.

— Я знаю Амгуэму. Я много ездил по ней.

— И вот, — продолжал Андрей, — никогда еще они не текли кровью. Мы хорошо знаем, что и наша речка кровью не потечет.

Вошел Лось. Он нахмурился, увидев Алитета.

— Что здесь такое? — строго спросил Лось.

— Пугает, что весной речка кровью пойдет, — сказал по-русски Андрей.

— Вон отсюда! — крикнул Лось Алитету. — И чтобы я тебя не видел здесь никогда.

Лицо Алитета искривилось, он быстро вышел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Алитет понял, что Тыгрена для него потеряна так же, как и торговля, и решил немедленно уехать в Энмакай. На улице он встретил Човку и велел ему запрягать собак.

— Алитет, — сказал Човка, — сейчас я был в яранге Айе. Там сидит Тыгрена. Она сказала: пусть Алитет забирает собак, на которых она уехала из Энмакая. Она сказала, что это собаки твои. Она не хочет, чтобы они оставались здесь.

— Пристегни их к моей упряжке и на дорогу положи в нарту мяса, — сказал Алитет.

В ночь, не дожидаясь утра, он выехал. Небо было пасмурное, звезды скрылись, нависла тьма над землей. В тишине ночи собаки бежали крупной рысью. Алитет ехал всю ночь. Лишь к утру он подумал, что не мешало бы покормить собак, но тут же решил гнать упряжку без остановки до самого Энмакая и погнал собак как безумный. Никогда еще так безжалостно он не относился к собакам. Порой он без надобности бросал в собак остол, и легкая нарта, в упряжке которой было двадцать восемь собак, мчалась все быстрей и быстрей.

Ни на суде, ни в разговоре с Андреем и Лосем злость не охватывала его так, как теперь, когда он очутился в одиночестве среди широкого простора. При мысли о русских он загорался такой ненавистью, какой никогда еще не испытывал.

Впереди разливался туман, низко стелясь по земле. Алитет вспомнил обрыв Медвежье Ухо, где он хотел погубить Лося и Андрея, и злобно выругал себя:

— Меркичкин я!

Сидя на нарте, он взмахнул остолом и изо всей силы ударил по спине заднюю собаку. Заскулив, собака упала — поволоклась: у нее отнялись ноги. Алитет затормозил нарту, отстегнул собаку и, бросив ее на дороге, помчался дальше.

«Глазам больно смотреть на русских, уши дрожат, слушая их слова. Как я мог проехать тогда острые камни у обрыва Медвежье Ухо? — думал Алитет. — А Браун? Обманщик Браун! От луны до луны просидел я в ущелье Птичий Клюв. И не дождался. Все они, таньги, одинаковые. Они испортили людей побережья. Даже Лёк! Теперь он зовет себя „впереди идущим“, владельцем красной книжки, в которой заложено одноглазое лицо его. Рушится старая жизнь. Крепкие обычаи остались только в горах. Правда, и в горы русские начали проникать…»

Алитет тяжко вздыхал, размышляя в ночной тишине:

«Надо скоро, скоро уходить в горы, подальше от русских, там они все-таки не очень часто бывают. У Эчавто остались еще мои олени. У Папыле. Еще есть олени у мелких хозяев. Надо занять лучшие ягельники».

Прибыв домой, он разбудил Наргинаут и крикнул:

— Старая нерпа! Спишь, вместо того чтобы встречать мужа! Займись собаками!

Не раздеваясь, он бросился на шкуры и тут же крепко уснул.

Рано утром Алек разбудила Дворкина.

— Учитель, — тревожно заговорила она. — Алитет вернулся. Я боюсь его. Один вернулся. А теперь, когда он узнает, что сбежал и мальчик Гой-Гой, он разозлится, напьется огненной воды — плохо будет всем.

— А куда сбежал Гой-Гой? — спросил учитель, улыбаясь.

— Никто не знает. Он услышал от Наргинаут, что Алитет хочет увозить всех в горы, и сбежал. Гой-Гой не хочет в горы.

— Куда же он мог сбежать?

— Не знаю, — ответила Алек. — Может, во льдах где-нибудь сидит.

Учитель опять улыбнулся.

— Нет, Алек, он хотел убежать во льды, но ведь он маленький и может погибнуть во льдах. Я задержал его. — И учитель тихо добавил: — Гой-Гой спит в моей комнате, Алек. Пусть поживет у меня.

Алек молча смотрела на Дворкина, в глазах ее было удивление, потом радостное одобрение, и с волнением она сказала, показывая на свое ружье:

— Я принесла ружье Ваамчо. Поставь его у себя, Пожалуй, сильно злой будет Алитет.

— Ничего, Алек, не беспокойся. Ружье у меня тоже есть. Ты говоришь, один он приехал, без Тыгрены?

— Да, да, один.

— Я знал, Алек, что он вернется один.

— Ты русский шаман? — удивленно спросила Алек.

Дворкин улыбнулся.

— Учитель я, Алек.

— Кто знает, о чем думает Алитет? Он погубит нас.

— Не погубит, Алек, — спокойно и уверенно сказал Дворкин.

Алитет спал долго. И все это время Наргинаут волновалась очень сильно:

«Как сказать Алитету об исчезновении Гой-Гоя?»

И когда Алитет пил чай, Наргинаут сказала:

— Три дня что-то не видно Гой-Гоя.

— Почему не видно? — сухо спросил Алитет.

— Не знаю. Может, ему не захотелось уходить с берега в горы. Может, сбежал он.

И, к удивлению Наргинаут, Алитет спокойно сказал:

— Щенок, который не намеревается слушаться хозяина, пусть бежит со двора.

Алитет встал и объявил себя шаманом. Не взяв с собой никакой пищи, он ушел в камни на трое суток общаться с духами. Он голодал три дня и вернулся осунувшийся, в потрепанной одежде. И, несмотря на то, что он был голоден, до вечера не попросил еды. Лишь к ночи Наргинаут принесла ему тюленьего мяса.

— Безумная, или и ты думаешь, что я бедным стал: собираешься кормить меня мясом, которое может радовать только брюхо берегового мышееда? Оленьего мяса давай! — крикнул Алитет.

— Алитет, ты теперь шаман. Шаманы говорят тихо, — осторожно напомнила Наргинаут.

— Оленьего мяса давай! — еще громче крикнул Алитет.

— Оленины нет. Надо съездить за оленями.

— Тогда нынче ночью бросим берег и навсегда уйдем в горы.

— Не успеем добро собрать. У нас три нарты осталось. Не заберешь все. Яранга, склад железный…

— Безумная! Разве в кочевьях нужно железо?

— Учитель заберет его. Зачем ему оставлять?

— Ого! Пожалуй, ты не худшая советчица, чем Тыгрена, ставшая неразумной и коварной. Возьми пешню, иди на море и начинай долбить лунку около льдины, похожей на собаку. Два шага в длину и полтора в ширину. Ступай. — И Алитет опять развалился на шкурах.

Осунувшиеся скулы его дергались, глаза в узких щелках возбужденно бегали, он ожесточенно теребил редкую, давно не срезавшуюся черную с проседью бороду.

— Столбы от склада и яранги, доски и все дерево стащи в одну кучу. Заставь это сделать Аттенеут. Много работы будет ночью.

Стойбище погрузилось в крепкий сон.

Алитет сдирал гофрированное железо, женщины укладывали листы на нарты и отвозили их в море, к лунке.

В темноте, напоминая скелет кита, вырисовывался остов торгового склада Алитета. И когда к лунке были доставлены последние листы, сюда торопливо пришел Алитет. Он схватил один лист и долго смотрел на волнистую оцинкованную поверхность его. Наконец, подойдя к самой лунке, бросил в нее железо. Лист скользнул и исчез в пучине моря.

Алитет хватал листы и бросал их в лунку. Наргинаут быстро подавала их.

Аттенеут торопливо стаскивала в одно место бревна, доски.

— Зачем сюда таскать? К вышке надо! А то еще будут лазить на нее. Стоймя ставьте дерево около вышки.

Дула поземка.

Всю ночь напряженно работал Алитет. Уже стояли три упряжки и нарты, загруженные домашним скарбом, необходимым в горах.

Алитет притащил к вышке банку с керосином. Он выплеснул керосин на сложенное дерево, бросил зажженную серную спичку, и огромное пламя охватило груду сухого дерева.

Алитет стоял в стороне и злорадно смотрел на невиданный большой костер. Языки пламени заметались, как сторукий сказочный зверь.

Женщины сидели на нартах и испуганно смотрели на страшный огонь. С грохотом упала вышка.

— Все! — сказал Алитет.

Он подбежал к передней нарте, оглянулся на большой костер и, словно боясь длинных языков пламени, взмахнув остолом, дико закричал на собак.

Показались разноцветные лучи беспокойных сполохов. Краешком, робко выглянула луна, но тотчас же скрылась за проходившим облаком. Завывал ветер.