Онлайн чтение книги Англичанка на велосипеде
7

Трех часов, как показалось Джейсону, было более чем достаточно, чтобы добраться до Восточной 68-й улицы, поцеловать Эмили в лобик и вернуться на пирс; все это было так, если не принимать в расчет пургу.

Стоило зажечься уличным фонарям, как население – муниципальные служащие, коммерсанты, консьержи жилых домов и особняков – всем миром взялось за лопаты; так что снег, валивший все гуще и гуще, стал скапливаться на тротуарах, оттесняя прохожих к проезжей части, где, прибитый непрерывно снующими трамваями, лошадиной мочой и навозом, он образовал длинную полосу коричневой жижи.

Увязая в этом липком, тошнотворном месиве, Джейсон с трудом пробирался по улицам, вдоль которых тянулись пустыри либо погруженные во мрак верфи, порой попадая в места, где свет от фонарей, тысячекратно отраженный в снежных кристаллах, оказывался настолько ярким, что становилось больно глазам.

Джейсон миновал портовый район и, двигаясь по Западной 14-й улице, стал углубляться в Манхэттен, минуя квартал скотобоен. От жирных паров, сочившихся из всех щелей кирпичных зданий, смрадного дыхания угловатых паровозов, перевозивших вагоны со скотиной по рельсам прямо посреди улицы, фотографу показалось, что воздух стал заметно теплее.

Каждый миг он боялся, что вот-вот раздастся гудок, возвещающий, что судно готово сняться с якоря. Это повлекло бы за собой массу трудностей. Продолжить свое пребывание в Америке Джейсон не мог: расходы на железнодорожные билеты и еду для девочки, турецкую баню (цена за одно посещение, объявленная служащей доктора Энджела, как минимум должна была бы соответствовать пожизненному пользованию баней) и особенно пожертвование, сделанное сестрам милосердия в благодарность за то, что они приняли Эмили, почти полностью истощили его долларовый запас, хранимый на случай непредвиденных обстоятельств.

А ведь еще совсем недавно, точнее, почти всю свою прошлую жизнь Джейсон Фланнери отличался крайней осторожностью.

Вдоволь посмеявшись над его опасениями, почти всегда, кстати, безосновательными, Флоранс с ними смирилась и только улыбалась, когда Джейсон, не достав места в конце ряда, боялся, что именно в тот вечер, когда они будут в театре, там случится пожар, – он где-то вычитал, что жизнь театров редко превышает тридцать лет, и большинство кончают ее, обратившись в пепел.

Но, потеряв Флоранс, он одновременно утратил и навязчивые мысли о возможном в любой момент несчастье: несчастье произошло, самое ужасное из всех, и было уже не важно, что его ждет в дальнейшем.

Незадолго до отъезда в Америку Джейсон побывал в театре «Ковент-Гарден», где давали «Сомнамбулу» Беллини. Место ему досталось настолько неудачное, что он мог не сомневаться, что, если вдруг возникнет задымление и поднимется паника, как это уже случилось в 1808 году в этом же театре, когда при пожаре в толчее погибли двадцать три человека, толпа его раздавит.

Между тем уже через несколько мгновений после начала он совершенно перестал об этом думать, а когда голос Эммы Альбани[25]Эмма Альбани (1847–1930) – канадская оперная певица. при последних звуках финала Ah non guinge [26]«Не постигнуть мыслью» ( ит. ). утонул в буре рукоплесканий, Фланнери разделил общий восторг, начисто забыв, что как раз выкрики, свист и аплодисменты больше всего и отвлекают внимание дежурных пожарников.

В северную часть Манхэттена он решил подняться по 9-й авеню, внимательно считая улицы, которые пересекал: хотя везде и были таблички с названиями, большую их часть занесло снегом.

Иногда Джейсону приходилось останавливаться, справляясь с головокружением, возникавшим у него, когда он пробирался между высокими стенами тесно прижатых друг к другу домов, которые словно множились, уходя в бесконечность.

Вскоре он уже входил через юго-западный вход в Центральный парк – теперь он был всего в десятке улиц от 68-й.

Возле Пруда[27]Речь идет о пруде в юго-восточной части парка, через который перекинут живописный каменный мост Гапстоу ( Gapstow Bridge). опрятно одетый пожилой человек толкал перед собой небольшую тележку на четырех колесах, наподобие тех, в которые впрягают собак, чтобы катать детей. На тележке стояли ящички с просветами, в которых, судя по звукам, копошились живые существа.

Разумеется, по причине темноты человек этот, должно быть, принял Джейсона за бродягу, подошел к нему и, не сняв шляпы и даже не приложив руки к полям, предложил ему жалкую сумму за то, чтобы он помог ему выпустить на свободу птиц, закрытых в ящичках.

– Пойдет ли это им на пользу? – засомневался Джейсон и тут же задал себе вопрос: а смогут ли предоставленные самим себе пернатые добыть пропитание в заснеженном парке? И не будут ли они немедленно отстреляны сидящими в засаде «охотниками», которые только и ждут, чтобы те взлетели: это же своего рода спорт – стрельба по живым голубям, охота ночная и подпольная одновременно.

Но незнакомец протянул визитку, на которой значилось, что он, Юджин Шьеффелин, – доктор фармацевтических наук, специалист в области генеалогии, биограф и орнитолог, а также президент Американского общества акклиматизации.

В марте ему уже удалось выпустить на волю шестьдесят скворцов.

Этой ночью он намеревался дать свободу зябликам и снегирям, доставленным из Англии и Франции, и он надеялся, что птицы вскоре дадут потомство, к огромному удовольствию посетителей парка, прославив заодно и Американское общество акклиматизации.

Джейсон, в свою очередь, сообщил, что и у него было в планах акклиматизировать в Англии некое маленькое создание американского происхождения, которое он тоже в каком-то смысле собирался выпустить из клетки, о, разумеется, это было еще под вопросом, ведь пароходный гудок мог положить всему конец, но такая мысль вдруг неожиданно пришла ему в голову, когда он сворачивал вправо, поравнявшись с парком Гамильтон, чтобы перейти с 9-й улицы на 8-ю, и она прочно засела в нем, словно стрела индейца, добавил он с немного принужденной из-за холода улыбкой.

Это загадочное признание, похоже, вполне удовлетворило Юджина Шьеффелина. Он пожелал Джейсону, чтобы у того все сложилось удачно с его «маленьким созданием», как и у него самого со скворцами.

– Самое главное, мой дорогой друг – суметь доставить вашего подопечного в наилучшем состоянии до того места, где, как вы надеетесь, он сумеет прижиться и оставить потомство. А уж после полагайтесь во всем на матушку-природу. Оставьте у себя мою визитку и при возможности дайте знать, как проходит ваш опыт по акклиматизации.

Сложив вместе большой и указательный пальцы, Шьеффелин сделал в ночной мгле короткий жест, нечто вроде благословения, и, что было еще более благотворным для Джейсона, указал прямой путь, дабы, перейдя Центральный парк, сразу выйти на угол 68-й улицы и Лексингтон-авеню.

Джейсон Фланнери приблизился к «вертушке подкидышей», где обессилевшие, отчаявшиеся или неимущие матери уже почти двадцать лет оставляли своих младенцев.

Дернув за шнурок, он подумал, что в здании тут же зазвенит колокольчик. Он ничего не услышал, но зато деревянный турникет сделал оборот, и откуда-то изнутри раздался спокойный голос:

– Не бойтесь за вашего ребенка, о нем здесь позаботятся. Просто положите его на лоток.

– Я не собираюсь оставлять ребенка, – сказал Джейсон, – напротив, я хочу забрать того, кого недавно…

– Мы не возвращаем, не сдаем на время и не продаем детей, – ответили тут же, не дав ему закончить и делая упор на каждом глаголе.

Голос принадлежал монашке, сразу заключил Джейсон, так как на нем, помимо определенной властности, лежала печать особой религиозной приятности, но вот чего он не смог определить, так это возраста говорившей – была ли это пожилая сестра или послушница: все эти женщины говорили похожими ясными голосами и слегка в нос, как маленькие девочки.

– Пять или шесть часов назад, – не отступал Джейсон, – я оставил на ваше попечение ребенка, но потом передумал.

– Мы не возвращаем детей, которые нам однажды были доверены. Иначе это было бы слишком удобно: нам бы их просто оставляли на время, чтобы сходить за покупками или отправиться на свидание, чтобы… ну, короче, вряд ли стоит уточнять, на какого рода свидание могла бы отправиться мать, которая не осмелилась прийти на него со своим младенцем. «Подкидыш» – не ясли. Мы держим здесь детей до тех пор, пока они не обретут новый семейный очаг.

– Как же, знаю: «сиротские поезда», например. Но я способен предложить Эмили нечто большее, чем поезд: океанский лайнер, каюту на борту судна, которое ночью отплывет в Ливерпуль.

– Ливерпуль, что в Пенсильвании?

– Нет, что в Англии, сестра, – с раздражением поправил ее Джейсон (он все больше боялся с минуты на минуту услышать сигнал парохода, а еще больше – того, что он уже слишком далеко от пристани, чтобы его услышать). – Очень рекомендую вам однажды побывать в Англии. Многие считают ее преддверием рая. По крайней мере, то место, где живу я.

– Не богохульствуйте, – еле слышно пролепетала монашка.

– Если бы это было возможно, я бы показал вам фотографии, мою деревню, усадьбу, они всегда при мне, но сейчас, правда, они уже на корабле. Так неужели вы не позволите мне забрать девочку?

– Нет, не позволю, – проговорила монахиня. – В таком случае я нарушу устав.

– Разрешите хотя бы поцеловать ее на прощание.

– Вы уверены, что она этого хочет?

– Не уверен, – честно признался он. – Не думаю, что нежности в большом почете у ее народа, впрочем, как и у сестер милосердия, как мне кажется.

– Вы слишком плохо о нас думаете: дружеские объятия у нас не запрещены.

– Ладно, дайте мне обменяться с Эмили дружеским объятием.

– Я не имею права этого делать.

– Да чего вы не имеете права делать?

– Открывать ночью двери приюта. Да еще и ради дружеских объятий.

Она замолчала. Джейсон просто стоял и ждал. Долгие минуты ничего не происходило, разве что снег, соскользнувший с фронтона, попал ему за воротник и неприятно холодил шею.

Возможно, сестра уже давно скрылась во внутренних покоях приюта, подобно испуганной улитке, спрятавшейся в своем домике, или же она пошла в часовню вымолить у Бога прощения за то, что собиралась сделать?

Наконец она открыла.

Несмотря на платье и мантию, сшитые из матовой черной материи, самой унылой, какую только можно себе вообразить, несмотря на шляпу с широкими мягкими полями, завязанную под подбородком, тоже черную, хотя и менее тусклую, несмотря на закрывавшую лицо вуаль того же цвета, но почти прозрачную, Джейсон умудрился разглядеть, что у монашки была хорошенькая, усыпанная веснушками рожица. И он сразу пожалел о том, что, вполне вероятно, у нее возникнут по его причине серьезные неприятности. По его мнению, очаровательным девушкам ни в коем случае не следовало испытывать неудобств.

Монахиня сделала ему знак следовать за ней. За девушкой тянулся тонкий шлейф запаха пота и крахмала – наверняка под мантией был надет облегающий грубошерстный свитер домашней вязки и уж наверняка полотняная сорочка.

Она сказала, что ее звали Айрин, но в приюте ей дали новое имя – Дженис, поскольку в «Подкидыше» уже были две Айрин; так же поступали и с воспитанницами, если слишком многих звали одинаково, – порог терпимости останавливался на числе «пять».

– Не произойдет ли этого и с Эмили? – спросил Джейсон.

– Боюсь, что новенькая, которую вы нам доверили, будет уже шестой Эмили, – улыбнулась сестра Дженис. – Матушка как раз говорила об этом после вечерни. Похоже, вашей Эмили дадут имя Абигейл. Вам нравится? Абигейл означает «Радость Отца Небесного».

Проследовав по нескончаемому темному коридору (пока они шли, Джейсон, заглянув в приоткрытую дверь, сразу узнал обшитую деревянными панелями комнату, где совсем недавно официально передавал Эмили приюту, и увидел длинный узкий журнал регистрации черного цвета, в который сестра милосердия внесла все, что ему было известно о девочке и той бойне, в которой ей чудом удалось выжить, – слово «чудо» монахиня выписала с особым старанием), они тихо проскользнули в дортуар для воспитанниц.

Дортуаром оказалась просторная комната с очень высоким потолком, отчего кроватки, равно как и их обитательницы, выглядели особенно жалкими и тщедушными. Над некоторыми постелями были натянуты пологи из тюля, предназначенные для защиты самых маленьких от ночных насекомых, поскольку, чтобы подготовить сироток к суровым условиям их будущей жизни в деревне, окна спальни на всю ночь оставляли приоткрытыми – их закрывали, только если температура достигала рокового уровня в тридцать два градуса по Фаренгейту[28]По шкале Цельсия – ноль градусов. – Прим. авт. .

Сестра Дженис подвела Джейсона к кровати Эмили. Девочка спала на спине, прижав руки к худенькой груди.

– Можете попрощаться с ней, – прошептала монахиня. – Только не вздумайте ее будить: это большая редкость, чтобы ребенок, выдержавший столько потрясений, смог спокойно уснуть в первую же ночь в незнакомом месте.

– Что вы подразумеваете под словами столько потрясений , сестра Дженис?

– Как что? Я до сих пор не могу без дрожи вспоминать то, что вы нам рассказали: само сражение, конечно, смерть матери, потом долгое путешествие с вами. Вы должны ей казаться одним из агрессоров.

Еще мгновение – и Джейсон расцеловал бы монашку: она подала ему блестящую идею, которой ему как раз и не хватало, чтобы забрать отсюда Эмили раньше, чем она превратится в Абигейл.

– Но я на самом деле агрессор, – подтвердил он.

И Фланнери испустил долгий, нечеловеческий крик, в котором слились воедино и вой убиваемого зверя, и рев хищника, готовящегося его растерзать.

Перейдя за долю секунды от сострадания к безраздельному ужасу, сестра Дженис издала ответный вопль, утвердивший и многократно умноживший воцарившийся в спальне хаос, вызванный первым диким криком фотографа.

В следующее мгновение в дортуаре Нью-Йоркской больницы подкидыша поднялся невообразимый переполох: внезапно разбуженные старшие девочки попрятались под простыни, отчаянно визжа, в то время как младшие под балдахинами сидели в своих гнездах и рыдали во весь голос.

От кроватей, стоявших рядами, пошел острый запах горячей мочи: охваченные паникой все восемьдесят воспитанниц, кроме одной, которой как раз и оказалась Эмили, описались одновременно.

В первые секунды всеобщего смятения она оказалась единственной, кто сохранил самообладание. Эмили наблюдала за Джейсоном, пытаясь угадать, какова его роль во всей этой катавасии и должна ли она принять в ней участие. Девочка тоже широко раскрыла рот, готовая завопить вместе с остальными, если от нее этого ждали, но, поскольку твердой уверенности в этом не было, сдержала крик внутри себя, под трепещущими от напряжения мускулами шеи.

И тут Джейсон подал ей знак оставаться спокойной. Эмили поняла и сразу сглотнула слюну, загоняя в себя крик, которого вовсе не желал человек, приведший ее сюда, кого она считала кем-то вроде хранителя калумета[29]Хранитель калумета, или священной трубки, – это человек, который организует перемещение племени, выбирает стойбище, определяет место, занимаемое каждым членом общины, и подает сигнал к большой охоте. – Прим. авт. .

Он взял девочку за руку, чтобы, с одной стороны, придать ей уверенности, а с другой – чтобы провести ее по темным коридорам приюта. Эмили тотчас же отдернула руку, вытерла ее о холщовую рубашку, в которую обрядили ее монахини, и потрусила рядом, заглядывая ему в лицо, словно в ожидании новых приказаний.

Сестра Дженис постепенно пришла в себя и зазвонила в большой колокол, возвещая, что в стенах приюта произошло нечто чрезвычайное.

Со всех сторон стали сбегаться монахини. Большинство были босы и с непокрытой головой, едва накинувшие свои черные платья с развязанными тесемками на спине.

Пропуская их, Джейсон прижался к стене, спрятав Эмили за собой. Никто не задал им ни одного вопроса. Вероятно, монахини попросту их не замечали, встревоженные тем, что могло им открыться там, в глубине здания, откуда с прежней настойчивостью доносились колокольный трезвон и крики детей; на бегу монахини обсуждали вероятность пожара, но, поскольку никто не чувствовал дыма, все спрашивали себя, не вселился ли демон в кого-нибудь из воспитанниц.

Фланнери вдруг подумал, что первое, что увидят монахини в дортуаре для девочек, будет сестра Дженис, размахивающая руками посреди детей, еще более испуганных, чем она сама, поскольку им была неизвестна причина всеобщей паники; ах, как бы ему хотелось быть уверенным, что не ее подвергнут процедуре изгнания бесов!

– Путь свободен, – сказал он Эмили. – Бежим!

Джейсону пришлось слегка подтолкнуть ее в затылок. Девочка сразу же помчалась вперед. Он последовал за ней.

Когда они вышли на улицу, оказалось, что снегопад прекратился. Неподалеку от приюта служащие городской железнодорожной компании, орудуя огромными лопатами, расчищали пути трамвайной линии, соединявшей берега Гудзона. Следующий трамвай должен был подойти минут через двадцать, так что Джейсон и Эмили вполне успевали к отплытию «Сити оф Пэрис». По крайней мере, на это была надежда, как, впрочем, и на то, что раз уж по случаю непогоды вагоны на электрической тяге сменились конками, кондуктор проявит снисходительность к пассажирам, не имеющим ни билетов, ни мелочи, чтобы их купить, – бумажник фотографа с пятнадцатью долларами и всеми проездными документами бесследно исчез, без сомнения, украденный одной из сироток, которая в самый разгар паники ловко вскарабкалась ему на плечи, подобно маленькой когтистой белочке.

У всякой неприятности есть и своя положительная сторона: оказавшись на борту лайнера, Джейсон немедленно отправится к лейтенанту, разрешившему ему отлучиться, и расскажет, что все его документы были украдены, и тогда молодой офицер наверняка согласится заполнить и подписать у капитана свидетельство, которое позволит им с Эмили беспрепятственно добраться до Ливерпуля.