Онлайн чтение книги Арманс
ГЛАВА VIII

У Арманс такой иллюзии не было. Уже давно все ее помыслы сосредоточились на встречах с кузеном. После того, как случай внезапно изменил положение Октава, каких только мучительных дум она не передумала, каких только объяснений не изобретала, чтобы оправдать неожиданную перемену в его поведении! Она беспрестанно спрашивала себя: «Неужели у него низменная душа?»

Когда наконец она убедила себя, что Октав создан для счастья более возвышенного, чем то, которое дают деньги и удовлетворенное тщеславие, явился новый повод для огорчения: «Как меня стали бы презирать, если бы догадались о моем чувстве к нему! Ведь из всех девушек, бывающих в салоне г-жи де Бонниве, я самая бедная». Горести и страхи, со всех сторон обступившие Арманс, должны были исцелить ее от любви, но вместо этого, погрузив в глубокое уныние, они заставили ее еще безраздельнее отдаться единственной оставшейся ей радости — радости думать об Октаве.

Она видела кузена по нескольку раз в день, и эти будничные встречи изменили ее представление о нем. Как же могла она исцелиться? Не из презрения, а из боязни выдать себя Арманс так старательно избегала дружеских бесед с Октавом.

На другой день после объяснения в саду Октав дважды приходил в особняк Бонниве, но Арманс не появлялась. Это странное поведение кузины лишь усилило мучившую его неуверенность в том, благоприятным или роковым был для него разговор, на который он отважился накануне. Когда же Арманс не вышла в гостиную и вечером, Октав счел это окончательным приговором себе. У него не хватило мужества искать развлечения в пустой болтовне: он чувствовал, что не в силах разговаривать с людьми.

Всякий раз, когда дверь гостиной отворялась, сердце его словно готово было разорваться. Наконец пробил час ночи, и пора было уже идти домой. Когда он выходил из особняка Бонниве, вестибюль, фасад, черная мраморная доска, старинная садовая ограда — все эти обыкновенные предметы совершенно преобразились для него под влиянием гнева Арманс. Сами по себе ничем не примечательные, они стали ему дороги из-за грусти, которую в него вселяли. Я даже решусь сказать, что в его глазах они мгновенно приобрели какое-то трогательное благородство. Октав вздрогнул, когда на следующий день обнаружил сходство между старой садовой оградой своего дома, увенчанной желтофиолями в цвету, и оградой, окружавшей особняк Бонниве.

На третий день после того, как Октав осмелился объясниться с Арманс, он пришел к г-же де Бонниве, убежденный, что теперь навсегда низведен кузиной до разряда шапочных знакомых. Каково же было его смятение, когда за фортепьяно он увидел Арманс! Она дружески поздоровалась с ним. Он нашел, что она побледнела и осунулась. И вместе с тем его поразило и даже вернуло ему крупицу надежды счастье, на миг блеснувшее в ее глазах.

Стояла чудесная погода, и г-жа де Бонниве решила воспользоваться восхитительным весенним утром и совершить дальнюю прогулку.

— Вы едете с нами, кузен? — обратилась она к Октаву.

— Да, сударыня, если только вы не собираетесь в Булонский лес или в Муссо.

Октав знал, что Арманс недолюбливает эти места.

— Не снизойдете ли вы до Королевского сада, если ехать к нему по бульвару?

— Я не был там уже больше года.

— Я еще не видела слоненка! — воскликнула Арманс, прыгая от радости, и побежала надевать шляпу.

Прогулка началась очень весело. Октав совершенно преобразился. «Госпожа де Бонниве вместе со своим неотразимым Октавом проехала в коляске мимо Тортони[38] Тортони — знаменитое кафе в Париже.», — говорили светские знакомые, встретившиеся им по пути. Те, у кого в это утро болела печень, предались мрачным размышлениям о легкомыслии великосветских дам, которые пытаются воскресить придворные нравы времен Людовика XV. «На нас надвигаются грозные события, — брюзжали эти жалкие людишки, — и мы будем непростительно глупы, если предоставим третьему сословию и фабрикантам такие козыри, как чистота нравов и благопристойность поведения. Иезуиты правы, что снова начали поход против разврата».

Арманс сообщила, что книготорговец прислал им три тома, озаглавленные «История ***».

— Стоит ли мне читать эту книгу? — обратилась маркиза к Октаву. — Ее так бесстыдно расхваливают в газетах, что я не решаюсь за нее взяться.

— Тем не менее вы убедитесь, что она очень неплоха: автор умеет писать и еще не продался никакой партии.

— Но интересна ли она? — спросила Арманс.

— Скучна до одурения.

Зашел разговор об исторической достоверности, потом о памятниках.

— Не вы ли на днях сказали мне, что достоверными можно считать только памятники? — снова обратилась к Октаву г-жа де Бонниве.

— Да, когда речь идет об истории греков и римлян, народов богатых, у которых этих памятников множество. Но в библиотеках хранятся тысячи средневековых рукописей, о которых мы ничего не знаем только из-за лености наших так называемых ученых.

— Но эти сочинения написаны ужасной латынью! — возразила г-жа де Бонниве.

— Она малопонятна ученым, но не так уж плоха. Вам очень понравились бы письма Элоизы и Абеляра[39] Абеляр — крупный средневековый философ. Элоиза — его ученица, влюбившаяся в своего учителя. Письма Элоизы и Абеляра, полные любовных признаний и написанные по-латыни, были впервые напечатаны в 1616 году..

— Их гробница была, кажется, во Французском музее[40] Французский музей — так называемый «Музей французских памятников», основанный Ленуаром во время революции. Музей был уничтожен после Реставрации в 1816 году.? Где она сейчас?

— Ее перенесли на кладбище Пер-Лашез.

— Давайте взглянем на нее, — предложила г-жа де Бонниве, и через несколько минут они уже были в этом настоящем английском саду — единственном из парижских садов, расположенном в действительно живописном месте. Осмотрев памятник Абеляру и обелиск Массены[41] Массена (1758—1815) — французский генерал, один из крупнейших полководцев времен революции и Империи., они решили отыскать гробницу Лабедуайера[42] Лабедуайер (1786—1815) — наполеоновский генерал. В 1815 году, во время Ста дней, он перешел на сторону Наполеона, затем, после второй Реставрации, был арестован и расстрелян.. Увидев могилу юной Б., Октав не мог сдержать слез.

Разговор велся в серьезном, спокойном тоне, но всех искренне волновал. Чувства не страшились открыто проявлять себя. Правда, речь шла о вещах, прямо никого не касавшихся, но божественное очарование чистосердечия ощущали все. В это время они заметили, что к ним навстречу идет группа гуляющих, среди которых царила блестящая графиня де Г. Она заявила г-же де Бонниве, что пришла на кладбище искать вдохновения.

При этих словах наши друзья с трудом сдержали улыбки: никогда еще банальность и напыщенность не казались им такими безвкусными. Г-жа де Г., подобно всем, кто во Франции отравлен пошлостью, выражалась чрезвычайно выспренне, стараясь таким способом произвести впечатление; поэтому люди, в чей разговор она вторглась, стали облекать свои чувства в особенно сдержанные слова — не из лицемерия, а из бессознательной стыдливости, непонятной людям заурядным, пусть даже и неглупым.

Сперва Арманс и Октав принимали участие в общем разговоре, но так как аллея была очень узка, они вскоре отстали.

— Вы себя плохо чувствовали позавчера, — начал Октав. — Ваша подруга Мери вышла от вас такая встревоженная, что я стал серьезно опасаться за ваше здоровье.

— Я вовсе не была больна, — с несколько наигранной непринужденностью ответила Арманс. — Но интерес ко мне, которым я обязана нашей старинной дружбе, велит мне, выражаясь языком г-жи де Г., поделиться с вами моими маленькими огорчениями. Дело в том, что с некоторых пор ведутся переговоры о моем браке. Позавчера мне уже казалось, что они зашли в тупик, поэтому я и была немного взволнована в саду. Но прошу вас хранить это в тайне, — испуганно добавила она, заметив, что г-жа де Бонниве как будто собирается присоединиться к ним. — Я твердо верю, что вы никому не проговоритесь, даже вашей матушке и в особенности моей тете.

Эта просьба очень удивила Октава. Г-жа де Бонниве снова прошла вперед.

— Можно мне задать вам один вопрос? — сказал Октав. — Это брак только по расчету?

Арманс, прелестно разрумянившаяся от ходьбы и свежего воздуха, внезапно побледнела. Обдумывая накануне свой героический план, она совсем не приготовилась к такому простому вопросу. Октав понял, что совершил бестактность, и попытался шуткой замять разговор, но Арманс, преодолев смущение, ответила:

— Надеюсь, что тот, за кого меня прочат, сумеет так же заслужить вашу дружбу, как заслужил мою. Но не будем больше говорить о том, что, быть может, и не сбудется.

Немного спустя все сели в коляску. Октав, не зная, что ему еще сказать, сошел у театра Жимназ.