Онлайн чтение книги Бизнес The Business
Глава 4

Настало время рассказать, как работает наша компания. Во-первых – это необходимо уяснить, – мы до некоторой степени придерживаемся демократической процедуры. Попросту говоря, руководство выбираем голосованием. Но об этом позже.

Во-вторых, мы неукоснительно требуем, чтобы сотрудники, стремящиеся перешагнуть определенный уровень, отказались от прежних религиозных убеждений. На практике это означает, что руководитель, достигший того ранга, что раньше назывался у нас «magistratus», потом «мастер», а теперь – «Шестой уровень», должен поклясться в отказе от веры.

Мы не препятствуем посещению храма или молельного дома, не настаиваем, чтобы человек перестал молиться, будь то на людях или в одиночестве, и даже не предлагаем ему прекратить финансовую поддержку религиозных организаций (хотя какие-то шаги в этих направлениях ожидаются и приветствуются); мы, конечно же, не требуем, чтобы он освободил от веры свой разум (или, если угодно, душу). Все, что требуется, – поклясться в отказе от веры. Такой акции достаточно, чтобы отсечь ярых фанатиков: это поразительные в своем роде личности, если кому по вкусу их образ действий, но они лучше сгорят заживо, чем перейдут хотя бы в другую конфессию той же самой церкви.

В-третьих, у нас практикуется полная финансовая прозрачность: любое должностное лицо может ознакомиться со счетами любого другого. Разумеется, за последние годы, с внедрением компьютеров и электронной почты, для этого появилось гораздо больше технических возможностей, но в принципе такой порядок существует с первого века новой эры. В результате у нас нет коррупции; если она и проявляется, то в ничтожных размерах.

Оборотная сторона этого достижения – трудоемкость. Она не давала нам покоя во все времена: когда людям приходилось вскрывать для проверки ящики, забитые восковыми табличками, когда приходилось разворачивать свитки папируса, когда приходилось отстегивать прикованные цепями конторские книги, когда приходилось заказывать из хранилищ старинные гроссбухи, когда приходилось изучать микрофиши, и даже в наши дни, когда весь учет компьютеризирован; в течение двух тысячелетий каждое техническое новшество, которое, думалось, вот-вот облегчит процесс, очень скоро с неизбежностью влекло за собой новые усложнения расчетов и систем.

Стремясь к снижению затрат труда и времени, мы в порядке эксперимента неоднократно отменяли эту практику на определенный срок в определенном месте, чтобы немедленно от нее отказаться при положительном исходе таких опытов, но раз за разом убеждались, что ее преимущества перевешивают любые затраты.

Лазейки для коррупции все же остаются; видимо, с этим ничего не поделаешь. Компания всегда опасалась, что кто-то из сотрудников будет годами перекачивать незаметные суммы с ее счетов, а затем использовать эти накопления как первоначальный капитал для совершения сделок вне «Бизнеса», что само по себе не возбраняется, но становится возможным только благодаря доверию, осведомленности и контактам, приобретенным в результате корпоративной принадлежности и крепнущим до такой степени, что в какой-то момент они начинают искажать соотношение между предполагаемой и реальной пользой от данного сотрудника.

Действительно, отдельные субъекты решаются на такое мошенничество, но, как правило, жуликов ловят за руку; ведь если они не зарывают свои барыши в землю, то непременно начинают как-то их тратить, но когда должностное лицо живет не по средствам (которые легко поддаются проверке), это дает основание заподозрить обманный ход. Если кто-то, продолжая жить весьма скромно, долгие годы создает крупный денежный фонд вне нашего поля зрения, а потом, воспользовавшись правом ухода на пенсию по выслуге лет, отправляется с кругленькой суммой на собственный остров в Карибском море, мы тоже можем позволить себе обманный ход, чтобы вернуть средства, которые считаем своими. Мы – не мафия и, насколько мне известно, никому не подкладываем бомбы, но поверьте, можно добиться очень многого, имея свой швейцарский банк и большое число благодарных клиентов, которые помнят истории многовековой давности. Впрочем, в этом нет ничего удивительного.

Но несмотря ни на что, систему можно обвести вокруг пальца, причем по-крупному. В конце XIX века некто мсье Куффабль, один из руководителей высшего звена во Франции, сколотил солидное состояние на парижской фондовой бирже, о чем нам стало известно только после его смерти. Все эти средства, до единого сантима, он вкладывал в полотна старых мастеров голландской школы, которые свозил в тайное хранилище, оборудованное под его замком на берегу Луары. Вот вам, кстати, пример того, как люди в полном смысле слова зарывают барыши в землю.

Мы так и не добрались до этих картин, хотя заручились услугами компетентных адвокатов и помощью вдовы (чета была бездетной; мсье Куффабль оставил подпольную коллекцию своей даме сердца). Теперь подобного рода мошенничество зовется у нас «куффаблированием». Итак, наша корпорация делает все возможное, чтобы не подвергнуться куффаблированию.

Как правило, мы остаемся при своих. В «Бизнесе» легально заработанные средства никогда не остаются в единоличном распоряжении сотрудника; у нас особо оговаривается, что никто не вправе завещать свои накопления детям или любым другим лицам, не принадлежащим к нашей корпорации. Чем выше положение руководителя, тем больший процент доходов он возвращает фирме в виде ценных бумаг и отчислений в пенсионный, премиальный, командировочный и другие фонды.

Это обычное дело: многие фирмы облегчают своей верхушке бремя налогов, предоставляя (в неограниченное пользование) официальным лицам персональные автомобили, роскошные квартиры, особняки, яхты и воздушный транспорт. Бывает, что реактивный самолет «лир» числится на балансе компании, а по сути дела находится в распоряжении какого-нибудь начальника, который может летать куда душе угодно: хоть в магазин за покупками, хоть на поле для гольфа. Аналогичным образом фирма может оплачивать ложу в опере или на стадионе, занятия парусным спортом, членство в загородном клубе.

Так же поступаем и мы, только с еще большим размахом.

Но в отличие от других компаний у нас имущество, номинально принадлежащее конкретным официальным лицам, не является их безраздельной собственностью. Его может купить только сотрудник «Бизнеса», не превышая, однако, жестких лимитов, установленных для конкретного иерархического уровня.

Вследствие этого внутри нашей фирмы почти невозможно создать династию; даже самый заботливый отец не вправе по собственному усмотрению передавать свои деньги и кресло любимому чаду. Отец может обеспечить сыну безбедное, по меркам большинства, существование, может посодействовать его продвижению по служебной лестнице, но не имеет права делать своего отпрыска таким же богатым, как он сам, или же вводить его в высшие эшелоны управления.

Руководителей в целом вполне устраивает такая система; верхней ступени достигают, главным образом, те, кто не помышляет о семейственности и незаслуженных привилегиях, считая залогом успеха трудолюбие и интеллект. Такое отношение еще более наглядно проявляется за пределами «Бизнеса», когда многие богатые и влиятельные отцы, полновластные главы своих компаний, завещают собственному потомству лишь минимальное содержание, но не для того чтобы кого-то наказать (менее всего – своих прямых наследников), а исключительно для того, чтобы их дети не обленились и твердо усвоили: в жизни преуспевает не столько тот, кому повезло родиться в богатой семье, сколько тот, кто проявил должные способности.

Естественно, в тех случаях, когда сотрудник имеет изобретения или патенты, дело обстоит иначе. Взять хотя бы дядю Фредди (Второй уровень с правом совещательного голоса). Он бы, может, не поднялся выше Пятого, а то и Шестого уровня, если бы не изобрел чилпу. Чилпа – это специальный термин (придуманный опять же дядей Фредди, которого немного задевает, что это название не вошло в обиход) для обозначения крошечных контейнеров с белесой жидкостью, которая заменяет молоко в турклассе авиакомпаний, на бензоколонках, в кафе и буфетах второразрядных гостиниц.

Первоначально вместо них использовались отвратительные горшочки с алюминиевой крышкой, которую приходилось отдирать двумя руками; при этом, как ни старайся, половина непременно выплескивалась тебе на костюм. Дядя Фредди предложил более современную разновидность, которая легко вскрывается одной рукой. Эта вещица – из числа тех, при виде которых удивляешься: почему же такое раньше никому не приходило в голову? Или: почему я сам до этого не додумался?.. Ну а дядя Фредди взял и додумался.

Чилпа и в самом деле крошечный предмет, но ежегодно их производятся миллиарды; пустячная прибыль от единицы такой продукции вскоре позволяет сколотить очень и очень весомое состояние; дядя Фредди запатентовал свое детище и теперь получает баснословную прибыль; его продвижение на Второй уровень не имело денежного выражения и говорило лишь о признании его заслуг в «Бизнесе». Подобные случаи не вполне вписываются в нашу систему, но у нас находится место и для таких, как дядя Фредди. Конечно, «Бизнесу» было бы предпочтительнее распоряжаться авторскими свидетельствами на корпоративных началах: нам принадлежит ряд весьма прибыльных патентов, и еще некоторое количество, как мы осторожно надеемся, в перспективе тоже перейдет к нам.

Для примера можно привести Инкан™. Это тюбик из алюминия, пластика или просто вощеной бумаги, предназначенный для введения в носоглотку стандартных доз мельчайшего порошка. Изделие зарегистрировано во всех крупных патентных бюро земного шара в качестве предмета, облегчающего употребление нюхательного табака и медикаментов, вводимых через нос, но у сведущего человека не возникает иллюзий по поводу истинного назначения этой штуковины, да и у самих нас и в мыслях не было, чтобы ее использовали для таких рутинных целей.

Это устройство для хранения и употребления кокаина, ждущее того часа, когда порошок будет легализован. Покупаешь в любом киоске коробочку Инкан™, размером не более пачки дамских сигарет (к тому времени, когда такое станет возможным, торговля простыми табачными изделиями, вполне вероятно, будет признана нелегальной), достаешь тюбик, срываешь ярлычок, пых-пых – и порядок! Не надо ни отмерять продукт, ни разбодяживать, ни даже прокладывать эти дурацкие дорожки на карманном зеркальце или на крышке унитаза – разве что кого-то привлекает сам процесс.

Мне довелось испытывать это приспособление в Майами, где размещается наша лаборатория. Срабатывает безотказно. (И, что для нас самое главное, срабатывает только один раз; перезарядить его под силу лишь высококлассному микроэлектронщику). Тюбики из алюминия, гладкие и даже сексуальные, будут товаром высшего сорта. Снаружи они напоминают гильзу от ружейной пули. В качестве эксклюзивных, подарочных вариантов можно выпускать изделия в позолоченном корпусе. Тюбики из пластика – товар более массовый, так сказать, рабоче-крестьянский. Тюбики из вощеной бумаги, легко перегнивающей в почве, предназначены для тех, кому небезразлично состояние окружающей среды.

На Инкан™ мы возлагаем большие надежды.

Однако вернемся к теме коррупции, рэкета, подкупа и других привычных деловых практик. При том, что наша компания всегда терпимо относилась к «преступлениям», не связанным с человеческими жертвами – сюда относятся проституция, сквернословие, наркомания, членство в профсоюзе, половые связи и/или деторождение вне брака, гомосексуализм и так далее, – все общества, в которых нам приходится жить и вести дела, обычно проповедуют иные принципы, поэтому бывают случаи, когда нам не обойтись без секретности и шантажа.

Но в первую очередь мы прагматики. Мы боремся с коррупцией не потому, что она воплощенное зло, а потому, что она наносит вред механизму бизнеса, словно короткое замыкание, словно паразит на теле корпорации. Наша цель – свести это злоупотребление до терпимого уровня, а не искоренить его раз и навсегда: для этого понадобился бы такой беспощадный карательный режим, который способен пресечь гибкость и адаптивность любой организации и задушить всякую инициативу куда более жестоко, чем всеобщая коррупция. Как бы то ни было, уровень внутренней коррупции, который считается у нас приемлемым, остается, благодаря правилу финансовой прозрачности, просто ничтожным по сравнению с тем, что творится в рядах наших партнеров; мы гордимся, что в любой сделке или операции почти всегда оказываемся самой честной и принципиальной стороной.

Нас не смущают контакты с коррумпированными режимами и отдельными лицами – лишь бы цифры складывались к нашей выгоде. Во многих обществах некоторая доля того, что на Западе называют коррупцией, считается отнюдь не предосудительной, вполне приемлемой в деловых отношениях, и мы с готовностью, желанием и легкостью приспосабливаемся к местным обычаям. (Разумеется, на Западе дело обстоит точно так же. Хотя и осуждается. Или, скорее, не афишируется.)

В этом отношении мы, конечно, не отличаемся от других компаний и целых государств. Просто у нас больше опыта и меньше ханжества, поэтому мы опережаем всех остальных. Век живи – век учись, хотя бы и коррупции. На нашем знамени можно начертать: «Коррупция нам не страшна».

Посторонних более всего поражает наше правило выбирать непосредственных руководителей простым голосованием. Конторские служащие и фабричные рабочие с трудом представляют себе такую практику и считают ее блажью, а управленческий персонал реагирует с недоверчивым возмущением: какой от этого прок?

Прок от этого, скажу я вам, велик, потому что люди вообще-то не дураки, а мы к тому же стараемся брать на работу тех, кто соображает лучше других. Прок от этого велик еще и потому, что мы хотим и умеем видеть долгосрочную перспективу, а также потому, что мало кто из наших клиентов и партнеров придерживается этого правила.

По нашей просьбе несколько престижных университетов и экономических колледжей провели серию дорогостоящих, но не опубликованных исследований, которые подтверждают наше убеждение в том, что выборы руководства гарантируют возможность творческого и материального роста максимальному числу одаренных, толковых сотрудников. Традиционная система управления, при которой руководителей назначают сверху, имеет некоторые преимущества – талантливые могут продвинуться быстрее, перепрыгнув через несколько ступеней служебной лестницы, – но мы твердо уверены, что это не решает наболевших проблем, а, скорее, порождает новые, поскольку в результате создается такая обстановка, когда на каждом иерархическом уровне люди заискивают перед начальством, ставят палки в колеса коллегам, эксплуатируют, подавляют и унижают подчиненных и вообще беззастенчиво преследуют личные цели, вместо того чтобы, как и положено на рабочем месте, заниматься более серьезным и продуктивным делом: добыванием денег для блага всех сослуживцев.

Конечно, наша система не дает возможности разом покончить с интригами и не избавляет от потенциального мошенника, талантливого негодяя или везучего идиота, но она позволяет их выявить, взять под контроль и выставить на улицу, пока они не причинили большого вреда. Заслужить доверие начальника – особенно если он падок на лесть или неравнодушен к сексу – и тем самым добиться повышения по службе сравнительно легко. Заслужить доверие людей, с которыми работаешь бок о бок, и тем самым добиться, чтобы они в случае твоего повышения выполняли твои приказы, гораздо труднее.

Стандартное возражение звучит так: не станут ли служащие голосовать за того, кто будет их меньше напрягать?

В принципе такое может случиться, но тогда пострадает все подразделение, потому что у руля окажется человек-флюгер; впрочем, администрация всегда сможет кого-то понизить в должности, кого-то отправить на пенсию, а то и закрыть целый отдел (самый кровавый вариант), провести реструктуризацию, перераспределить обязанности и рассредоточить штаты.

На практике такого, в общем-то, не бывает. Люди голосуют за того, кто разбирается в своем деле и пользуется уважением, даже если они предвидят какие-то непопулярные решения с его стороны; это лучше, чем работать под началом того, кто принимает простые решения или не принимает никаких – и тем самым предает общие интересы.

На целиком принадлежащих нам дочерних предприятиях существуют производственные советы; впрочем, я не вполне представляю, на каком уровне они действуют.

Из сказанного не следует, будто управленческий аппарат не может повлиять на результаты выборов: просто влияние отдельных руководителей, в противоположность стандартной модели, распространяется скорее вверх, нежели вниз. Конечно, начальник может посодействовать карьере подчиненного, подчиненный может в выгодном свете проявить себя перед начальством и извлечь для себя определенную выгоду, но речь идет о том, что ни один человек не примет каких-либо действий, не заручившись молчаливым согласием тех, кому предстоит испытать на себе результаты этих самых действий.

Так что бунт на корабле, хотелось бы надеяться, нам не угрожает.

Почему же до сих пор вы о нас не слышали?

Мы не стремимся к конспирации; даже простая секретность находится в пределах разумного. Мы себя не рекламируем, но достаточно уверены в своем добром имени, чтобы не бояться возможной огласки.

Самая неблаговидная причина нашей относительной безвестности заключается в том, что вследствие нашей финансовой прозрачности и внутренней демократии, вкупе с отказом от традиционного права наследования по семейной линии, мировые средства массовой информации, в основном принадлежащие лицам, которым ненавистен каждый из наших принципов, предпочитают освещать нашу деятельность возможно более скудно.

Другая причина состоит в том, что у нас больше совместных предприятий, нежели собственных, и мы предоставляем своим партнерам единоличное право фигурировать в прессе. Практически у нас холдинговая компания; в центре наших интересов скорее находятся другие компании, нежели производство товаров или оказание услуг. В каком-то смысле мы невидимы. Кроме того, у каждого из наших филиалов, которые приобретались на протяжении веков, свое название и свой корпоративный стиль; у нас даже нет единого наименования – разве что «Бизнес», но это весьма обтекаемое, общее и безликое слово, как бы очередная форма невидимости. Подчас нас путают с ЦРУ, но это просто глупо; ЦРУ – Компания с большой буквы. Вдобавок она куда более открыта, чем наша: ни на кольцевой дороге округа Колумбия, ни в каком другом месте нет вывески нашей штаб-квартиры.

Когда кто-нибудь – журналист или, чаще, конкурент – все же начинает подбираться к одному из наших предприятий, он обнаруживает, что сведения о владельцах ведут (иногда прямо, иногда чередой поистине византийских завитушек и росчерков, из которых состоит художественная подпись любого опытного финансиста) к одному из тех мест, которые в деловом мире выступают в качестве черных дыр: туда может проваливаться сколько угодно информации, но оттуда не появляется ничего – это Каймановы острова, Лихтенштейн и наша Большая Инагуа.

Впрочем, нельзя сказать, что мы абсолютно невидимы. Время от времени материалы о нас появляются на страницах газет и журналов, иногда наши интересы упоминаются в телепередачах, а также в книгах по бизнесу. Самое смехотворное – это теории заговора. Им посвящены две-три монографии, а также несколько статей, но подлинным прибежищем тех, кто заносит над нами карающий меч, раньше были компьютерные сети, а теперь стал Интернет.

Нам посвящены десятки сайтов (среди них – ни одного, авторизованного нами). В зависимости от того, на какой из них вы будете ориентироваться, мы предстанем в одной из следующих ипостасей:

а) главная сила, поддерживающая Новый миропорядок (это, видимо, то, что американцы – не ведая в своей благости, что холодная война окончена, что они победили и мир принадлежит им, – превратили в очередной жупел, когда валовой национальный продукт Империи зла, как ее именовал Ронни, стал сопоставим с бюджетом «Дисней Корпорейшн»);

б) экстремистская, зловещая, еще более страшная ветвь всемирного сионистского заговора (попросту говоря,евреи);

в) долгосрочная группа глубокого внедрения, состоящая из проверенных кадров и подготовленная Четвертым Интернационалом для ниспровержения капиталистического строя изнутри за счет покупки большого количества крупных пакетов акций и последующей одновременной их продажи с целью вызвать обвал экономики (это, по-моему, самая занятная версия);

г) щедро спонсируемая, но малоизвестная секта приверженцев культа Нострадамуса, затеявшая устроить конец финансового света, по стратегическим целям близкая к Международным марксистам (не исключено, что данная группа отважных теоретиков пересмотрит в связи с этим свои позиции, если нам удастся перейти рубеж тысячелетия);

д) воинственное коммерческое крыло Римско-католической церкви (как будто ей нужен еще кто-то другой, если уже есть Банко Амбро-зио и Черные монахи);

е) столь же экстремистская исламская группировка, поклявшаяся превзойти евреев по всем статьям (самая маловероятная версия);

ж) зомбированное охвостье Священной Римской Империи, восставшее из гроба, насквозь прогнившее, но странно могущественное, имеющее целью восстановить европейское господство в Новом Свете, прежде всего в США, путем подрывных международных операций и введения евро (я бы дала первый приз за изобретательность);

з) прикрытие для картеля еврейско-негритянских финансистов, ставящих своей целью порабощение белой расы (признаюсь, буду благодарна тому, кто меня познакомит с еврейско-негритянским финансистом, но, наверно, я вращаюсь не в тех кругах... хотя, конечно, в тех самых);

и) заговор инопланетян, направляемый из космического корабля, зарытого в песках пустыни Нью-Мексико, имеющий своей целью вызвать крах... (можно не продолжать – смотри любой из предыдущих пунктов);

и, наконец,

к) пенсионный фонд Билла Гейтса.

Ну и облом, да еще при всех: ты восстановил подводную факельную линию для ночной посадки, расчистил озеро длиной в милю, лихой пилот стремительно пронесся в изящном гидросамолете над холмами и деревьями, белоснежный «Ил» легко коснулся воды и с шумом поплыл на другой конец озера под оживленные аплодисменты зрителей, сумевших вылезти из постелей до полудня, а твоя паровая катапульта – не далее как вчера гарантированно отлаженная лучшими механиками – не сработала. Вот дьявольщина, да? Но мне, честно говоря, показалось, что пилот, франтоватый иранец, вздохнул с облегчением.

– Черт тебя раздери!

– Ты ни в чем не виноват, дядя Фредди.

– Зараза! Черт тебя раздери! Пастуший посох дяди Фредди единым махом обезглавил два вазона астр и гортензий.

Итак, мы лишились удовольствия посмотреть, как экс-советский военный гидросамолет будет выстреливаться из катапульты через всю долину в направлении холмов – если внимательно приглядеться, в роще можно было различить воронки, оставшиеся от груженных сталепрокатом самосвалов, которые механики запускали из катапульты, чтобы проверить угол выброса, – но зато обновили электрический автодром.

Когда в тебя со всех сторон врезаются вошедшие в раж любители острых ощущений, не страдающие от похмелья и не обремененные навыками вождения, а ты сидишь скрючившись в аляповато раскрашенной жестянке, похожей на башмак, куда подается двести двадцать вольт, – это не лучший способ восстановить силы после безумной ночи, но я не могла обидеть дядю Фредди, которого совершенно убила неудача с катапультой.

Отв. на: К. У.

Кто что где?

К. Уокер. Обрати внимание.

В чем дело?

Подошла к нему вчера у д.Ф. Сказал, что прилетел накануне (т.е. в четверг). Нестыковка.

Верно; уточняю, как Адриан Джордж засек К. У. Первоначальное сообщение – фальшак (не мое, естественно). А. Дж. видел К. У. по пути в офис, а не внутри. Заметил его в такси на улице. Т. е. в среду. Что скажешь? Наверно, дата – тоже фальшак.

Об этом потом.

Ладно. Веселье в разгаре?

Какое веселье?

Разве ты сей4@с не в Бл-ге?

Да, тут. Чинный вечер, как всегда, м. пр. А тебя куда занесло?

В Сингапур.

На отдых? Швейцарцам только дай волю – они весь Восток превратят в сплошной Сингапур (не сочти за комплимент).

Понятно. Тебе известно, что здесь запрет на жевательную резинку?

Ага. Наверно, Ли Кван-Ю сел на комок жвачки и прилип.

Интересно, это у них контрабандный товар?

Осторожно, м. б., такие речи приравнены к уголовщине или мелкому хулиганству.

Да пошли они! Я смеюсь им в лицо за жестокие гонения на чуингам!

Будем надеяться, тебе это сойдет с рук. Не прилипнет.

Юмор понял. Счастливо.

– Кейт.

– Да, дядя Фредди? – После обеда, когда гости Блискрэга еще отходили от излишеств прошлой ночи и готовились к излишествам следующей, дядя Фредди вызвал меня в свой большой и неимоверно захламленный кабинет.

– Жебет Э. Дессу.

– Сочувствую.

– Шутки здесь неуместны, девочка моя. Он – руководитель Первого уровня.

– Знаю. Из Канзаса? Коллекционер танков и прочей военной техники?

– Он самый. О нем как-то даже в новостях говорили, когда он купил парочку этих... как их... Снарядов каких-то, что ли.

– Ракеты «скад»?

– Точно.

– Так это был он? А я думала, кто-то другой – говорили, из Южной Калифорнии.

– Ага. Ну, стало быть, того и поймали, а Жебету сошло с рук. Это больше похоже на истину. Что-то я запамятовал. – Дядя Ф. смущенно опустил глаза, и в поле его зрения оказался валявшийся на полу длинный, серый, лохматый тюк, в котором я признала волкодава. Зверюга потянулся, зевнул, лязгнул грозными челюстями, да так, что по кабинету прокатилось эхо, после чего, обессилев от такой бурной деятельности, с тяжелым вздохом повалился на пол и снова заснул.

Дядя Фредди раскрыл рот, вроде бы намереваясь заговорить, но тут его внимание привлек какой-то предмет из числа тех, что лежали на столе. Стол дяди Ф. был погребен под слоем всевозможнейшего мусора, главным образом бумажного, который высился над крышкой на целую ладонь. Из его недр дядя Фредди вытащил длинную, изящную металлическую вещицу в форме буквы "У" и стал вертеть ее в руках с видом крайней сосредоточенности, потом помотал головой, пожал плечами и засунул вещицу на прежнее место.

– Ну, не суть, – сказала я.

– Действительно, не суть. Так вот. Как ты смотришь на то, чтобы навестить старину Жебета?

– Это обязательно?

– А что? Он тебе не нравится?

– Не в том дело, дядя Фредди, просто я его в глаза не видела, хотя молва бежит впереди него. Почему я должна его навещать?

– Да вроде как он сам хотел с тобой встретиться.

– Это хорошо или плохо?

– В каком смысле? Для него или для тебя?

– Для меня, дядя Фредди.

– Ну-у... скорее, конечно, хорошо. Тебе не вредно будет познакомиться со стариной Жебетом; все начальство его уважает, да еще как! – Дядя Фредди помолчал. – Мозги у него, конечно, набекрень. Кстати, ты же знакома с его... хмм... племянником – или кем он там ему приходится?

– Дуайт?

Немного отвлекусь. Имя «Дуайт» можно произносить особым образом: Ду-у-у-вает, что я и делаю, когда хочу намекнуть, что перспектива встречи с Дуайтом заманчива примерно в такой же степени, как предложение пожевать комок фольги. Вот и на этот раз я не удержалась.

– Дуайт. – Дядя Фредди озадаченно уставился в потолок. – Разве ж это имя, как ты считаешь, Кейт? Правда, этого... Эйзенхауэра тоже так звали, как сейчас помню, но его все называли «Айк», и я всегда путал, где тут уменьшительное, а где – полное.

– По-моему, имя как имя, дядя Фредди.

– Серьезно?

– Да ты не бери в голову. Это американское имя.

– А, понятно. Буду знать. Так вот, Жебет хочет, чтобы ты с этим парнем побеседовала. – Дядя Фредди нахмурился и пощипал отвислую мочку уха. – С племянником. С Дуайтом. Он ведь пьесы сочиняет или вроде того, да?

– Вроде того.

– Вот о нем и речь. Парень-то стоящий?

– Как драматург?

– Ну, хотя бы.

– Судя по тому, что я видела, нет. Но, конечно, кому что нравится. Вроде считается, у него талант.

– В каком хотя бы стиле он пишет? В современном, да?

– Конечно – по определению.

– Хм.

– Дядя Фредди, почему мистер Дессу настаивает, чтобы я побеседовала с Дуайтом?

– Хм. Вопрос резонный. Понятия не имею.

– Разве нельзя связаться по электронной почте? По телефону?

На лице дяди Фредди появилось страдальческое выражение; он неловко поерзал в кресле.

– Нет, он требует твоего приезда. Кейт, послушай...– Дядя Ф. наклонился ко мне и поставил локти на стол, вызвав тем самым обвал бумажек, конвертов, старых журналов, газетных вырезок, клочков упаковки и – судя по звуку – минимум одного стакана, до тех пор покоившегося в залежах. Все это рухнуло с глухим стуком и со слабым звоном бьющегося стекла. Дядя Фредди вздохнул, провожая взглядом это хозяйство. – По-моему, Жебет хочет, чтобы ты этому парню вправила мозги; нужно его отговорить от какой-то завиральной идеи, но мне сдается, что и сам Жебет не прочь с тобой потолковать. Может, племянник – это только предлог.

– Для чего?

– Понимаешь, в «Бизнесе» Жебет пользуется большим авторитетом среди американцев, начиная с его уровня, ну и заканчивая теми, кто ниже твоего. Знаешь, этакие младотурки, команда трудоголиков; они все думают – извини за откровенность, – что у него из зада солнце светит. Но дело в том, что такие вот ребята, которые развернулись в Штатах, – они же в основном и составляют теперь твой уровень, Кейт. И предыдущий.

– Да, ты прав, дядюшка.

– То-то и оно. То-то и оно, – с удовлетворением подтвердил дядя Фредди.

– Между прочим, дядя Фредди, ты не ответил на мой вопрос.

– А в чем был вопрос, девочка моя?

– С какой целью он решил ко мне присмотреться?

– Ах вот ты о чем! С целью твоего продвижения по службе – какие еще могут быть цели! Старина Жебет способен замолвить за тебя словечко, где надо. Я же говорю, молодежь к нему прислушивается. Наверно, ему о тебе рассказывали. Наверно, ты заочно произвела на него впечатление. И молодчина, я считаю.

– Я и так уже на Третьем уровне, дядюшка. Лучше не торопить события и спокойно дожидаться следующего повышения. Думаю, сейчас даже я сама не стала бы голосовать за собственное продвижение на следующую ступень.

– Надо смотреть в будущее, Кейт. – Тут дядя Фредди даже погрозил мне пальцем. – Я всегда говорил: чем раньше о себе заявишь, тем лучше.

– Согласна, – ответила я, приободрившись, но с некоторой осторожностью. – В середине недели его устроит?

– Полагаю, это будет идеально. Я уточню у его референтов.

– Ты все еще в штате Йорк?

– В графстве Йоркшир, – поправила я. На Западном Атлантическом побережье день клонился к вечеру; я как раз успела перехватить Люс, когда та ехала к своему психоаналитику. – Я у дяди Фредди.

– Ага. Дядя Фредди. Я все думала: это тот самый старикашка, который к тебе приставал?

– Люс, что ты несешь? Допустим, он время от времени хлопает меня по заду. Но не более того. Он всегда меня поддерживал, особенно в последний год, когда не стало миссис Тэлман. Я плакала у него на плече, я его обнимала. Будь у него на уме какие-то гадости, он бы непременно воспользовался удобным случаем.

– Меня волнует другое: по-видимому, в прошлом он тебя домогался, и теперь ты боишься в этом признаться, вот и все.

– Что?

– Я же вижу: ты ни в чем ему не перечишь, да еще злишься, когда тебе напоминают, что именно этот мужчина подвергал тебя сексуальным домогательствам...

– Как? Положив мне руку на ягодицу?

– Хотя бы! Это домогательство! За такое сейчас практически везде с работы выгоняют! Руки тянуть к твоей попке. Еще какое домогательство!

– Ага, к моей американской попке.

– Бог свидетель, если бы речь шла о твоей британской попке, его бы следовало тут же изолировать от общества.

– Ну, можешь меня считать не вполне идеальной феминисткой, раз я позволяю одному старикану, который мне, кстати сказать, не чужой, коснуться моей задницы через несколько слоев ткани, но суть в том, что я не считаю это преступлением против личности.

– Но ты же не знаешь!

– Чего я не знаю?

– Ты не знаешь, совершил он преступление против твоей личности или нет!

– Что значит не знаю?

– То и значит. Ты только думаешь, будто знаешь, что он ничего тебе не сделал, но на самом деле ты этого точно не знаешь.

– Люс, по-моему, мы с тобой в одинаковом положении: ни одна не понимает, что за бред ты несешь.

– Я хочу сказать, что в прошлом он, возможно, вытворял с тобой какие-то гадости, и ты сознательно подавила в себе память обо всех мерзких подробностях и даже о том, что это вообще произошло; ты в этом не признаешься, поэтому в твоей душе полный бардак!

– Никакого бардака там нет!

– Ха! Это тебе только кажется.

– ...Знаешь, в принципе эта галиматья может тянуться до бесконечности.

– Вот именно! Если ты не предпримешь меры, чтобы выяснить правду.

– Дай-ка я угадаю. Единственный способ это сделать – пойти к психоаналитику, верно?

– Ну конечно, как же еще!

– Слушай, не иначе как ты у него на процентах?

– Я у него на «Прозаке»; ну и что?

– Лично я предпочитаю прозу жизни. Что помню, то и было. Ладно, Люс, извини, что не вовремя...

– Не клади трубку! Не клади трубку! Слушай, я думаю, это судьба, потому что я сейчас как раз иду... на самом деле, я уже здесь, на месте. Не упрямься, Кейт, по-моему, тебе стоит поговорить с одним человеком, вот он как раз тут, понимаешь? Так, минуточку. Одну минуту. Здравствуйте. Да-да. Добрый вечер. Совершенно верно. Да. Именно. Л. Т. Шроу. Слушайте, я тут разговариваю по телефону с одной знакомой, которой, по-моему, необходимо поговорить с доктором Пеггингом, понимаете?

– Люс? Люс! Не смей!

– Можно? Он слушает? О, замечательно.

– Люс? Люс, черт тебя побери, не смей! Я не буду... ни за что... сейчас повешу трубку!

– Здравствуйте, доктор. Да, конечно; рада вас видеть, искренне рада. Я что хочу сказать: не сочтите за нахальство, но речь идет об одной моей подруге, понимаете?

– Люс! Люс! Да послушай же ты, черт возьми! Надеюсь, это розыгрыш. Твое счастье, если ты сейчас в каком-нибудь гребаном супермаркете, или у маникюрши, или еще где-нибудь, потому что я не собираюсь...

– Алло?

– ...а-а-а.

– С кем я говорю?

Прищурившись, я посмотрела в дальний угол комнаты. "Ах так, – сказала я про себя. А вслух промямлила:

– Э-э-э, ну это, вы там, как это сказать, псих, что ли?

– Прошу прощения? С вами говорит доктор Ричард Пеггинг. Я психоаналитик, практикую здесь, в Сан-Хосе. А с кем я говорю?

– Сан-Хосе? Ух ты, это ж вроде в Калифорнии или где-то там?

– Да, именно так.

– Ладно, слушайте, док, в общем, если вы правда вроде док, типа, как вы сказали, тогда, как бы это, извините, ладно? Но, я хочу сказать, эта тетка – ну эта, которая вам только что, ну, трубку передала, так?

– То есть?

– Ну, она мне уже пару месяцев названивает. Первый-то раз, видно, методом тыка попала, а может, в телефонном справочнике меня нашла, не знаю. Ой, извиняюсь. Меня Линдой зовут, понимаете? Линда Синковиц, так? Живу я – штат Флорида, округ Тунец, так? И я, ну, вроде как тут и есть, понимаете? И вот звонит мне эта тетка, Люси какая-то – и давай грузить: я, дескать, ее лучшая подруга, мать ее за ногу, извиняюсь за выражение, вот я ей и говорю: ты, мол, не туда попала, а она уперлась – и все свое талдычит; ладно, потом трубку повесила, все путем, а через неделю-другую – опять за свое, и так – ну не знаю, раз десять, наверно, понимаете? То есть, по моему разумению, ей лечиться нужно, или как там, да, но если она меня и дальше доставать будет, придется обратиться в телефонную компанию. То есть вы...

– Все в порядке. Все хорошо, все хорошо. Кажется, я получил представление, миз Синковиц. Что ж, приятно было с вами побеседовать. Надеюсь, вы не будете...

– Кейт!

– Позвольте, позвольте, миз Шроу...

– Нет, это вы позвольте, док! Телефон, заметьте, мой! Благодарю покорно! Кейт? Кейт? Какая, к черту, «миз Синковиц»?

– Приятного тебе сеанса, Люс.

Вечером нас ожидало цирковое представление.

Прошел слух, что днем – когда слуги разве что не домкратом подняли Сувиндера Дзунга с постели и помогли ему окончательно протрезветь – Хейзлтон, Мадам Чассо и Пуденхаут продолжили переговоры с принцем, его личным секретарем Б. К. Бусанде и Хисой Гидхауром, министром финансов и одновременно министром иностранных дел, которые прибыли утром. Новые участники переговоров опоздали к ужину, так что пришлось, соответственно, сначала задержать его на полчаса, а потом сесть за стол без них. Это вызвало определенную неловкость, так как в субботний вечер мы принимали еще более богатых, известных и титулованных гостей, нежели в пятницу; так или иначе, дядя Фредди придумал какую-то нелепую отговорку для наших отсутствовавших и стал выдавать длинные, закрученные анекдоты, хохоча громче всех и развлекая томившихся в гостиной, но через некоторое время все же было решено идти ужинать.

Моего возлюбленного рядом не было: Стивена Бузецки срочно вызвали в Вашингтон, куда он и умчался сразу после завтрака.

Представление показывали под навесом на лужайке. Зрелище было рассчитано на любителей экстрима: артисты, одетые словно для кинопроб четвертого «Безумного Макса», жонглировали бензопилой, прикрепляли к половым органам чуть ли не целые заводские станки и носились на грохочущих мотоциклах, при этом вытворяя нечто невероятное с ножами и горящими факелами. Все это было очень круто, отдавало «голубизной» и выполнялось на едином дыхании; впрочем, я такое уже видела сто лет назад на Эдинбургском фестивале, так что долго смотреть не стала. Вернувшись в дом, я направилась в бильярдную.

Обычно я помногу играю в пул, когда отслеживаю стоящие перспективы в Силиконовой долине. Разработчики новейших технологий – по большей части молодые пижоны, которые считают особым шиком сыграть в пул со зрелой, но хорошо сохранившейся дамой. Они частенько теряют бдительность, если им грозит проигрыш, или же не в меру расслабляются и откровенничают, если я поддаюсь.

В этом смысле очень полезно оттачивать мастерство на бильярдном столе: если стабильно посылаешь шар в лузу через одиннадцать с половиной футов зеленого сукна, а потом переключаешься на пул, начинает казаться, будто лузы вдруг выросли до размера баскетбольных корзин.

Оказалось, в бильярдную раньше меня пришел Адриан Пуденхаут, который тоже оттачивал мастерство в одиночку. У него был усталый вид. Со мной он заговорил вежливо, можно сказать почтительно, и тут же уступил мне стол, отказавшись от предложения сыграть пульку. Он вышел из бильярдной с какой-то настороженной, но понимающей улыбкой.

Я посмотрела на свое отражение в высоких оконных стеклах. Нахмурилась. Мой взгляд привлекла далекая искорка света, и я подошла поближе к окну. Бильярдная располагалась на втором этаже Блискрэга (или на третьем, если – по-американски – вести счет от уровня земли), то есть под самой мансардой, где жили слуги. Я вспомнила, что безоблачной ночью отсюда можно увидеть огни Харроугейта. Вдали расцвела еще одна вспышка. Кто-то устраивал фейерверк – ночь Гая Фокса была два дня назад, но многие переносили празднование ближе к пятнице или субботе и отмечали уже после традиционного пятого ноября. Прислонившись к подоконнику, я скрестила руки на груди и стала смотреть.

– У вас грустный вид, Кейт.

Я вздрогнула, что мне совершенно не свойственно, и обернулась. Голос был мужской, но я почему-то ожидала увидеть реинкарнацию мисс Хеггис.

Сувиндер Дзунг, сам немного грустный и утомленный, стоял подле бильярдного стола. Он был, как всегда, в костюме, заказанном на Сэвил-Роу, но с ослабленным галстуком, в расстегнутом жилете и растрепанными волосами. Я разозлилась на себя: могла бы услышать, как он вошел, или заметить его отражение.

– Разве у меня был грустный вид? – спросила я, выигрывая время, чтобы собраться с мыслями.

– Мне так показалось. На что вы смотрите? – Он подошел ко мне и стал рядом. Я вспомнила, как накануне, на террасе, когда фейерверки запускали у нас, он обнял меня за талию. На всякий случай я сделала шаг в сторону – якобы для того, чтобы он тоже мог посмотреть в окно, однако тут же поняла, что истинный смысл этого движения от него не укрылся. Он слегка улыбнулся, вероятно, в знак извинения, и не предпринял попыток ко мне прикоснуться. У меня не было уверенности, помнит ли он наш ночной разговор.

– Фейерверк,-отозвалась я,-посмотрите.

– Да, действительно. «Запомни, запомни предателя Гая и Заговор пороховой» – и далее по тексту.

– И далее по тексту, – согласилась я. Возникла неловкая пауза. – Отсюда прекрасный вид, учитывая, что это бильярдная, – сказала я. Он вопросительно посмотрел на меня. – Обычно их устраивают на первом этаже, из-за тяжести, – пояснила я.

Он кивнул и задумался.

– Вы, вероятно, католичка, Кейт?

– Что-что?

– У вас был такой грустный вид. Заговор, в котором принимал участие Гай Фокс, был попыткой вернуть на английский трон католическую династию, разве нет? Я подумал, может быть, вы переживаете, что ему не удалось взорвать здание Парламента.

– Нет, принц, – улыбнулась я. – Католичкой я никогда не была.

– Понимаю, – он вздохнул и стал смотреть в окно, на далекие огоньки. От него едва уловимо пахло дымом и какими-то старомодными духами. Его глаза казались темными и запавшими. Похоже было, он глубоко задумался. – Ну, ладно.

– Вы и сами что-то не веселы, принц, – произнесла я, помедлив. – Долгий день?

– Очень, – ответил он. – Очень долгий. – Сувиндер неотрывно смотрел в окно. Потом прочистил горло. – О, дорогая Кейт.

– Да, Сувиндер?

– По поводу нашего ночного телефонного разговора.

Я подняла руки к груди, словно готовясь принять пас в баскетбольном матче.

– Сувиндер, – отозвалась я, – все в порядке. – Я надеялась, что закрою эту тему, если вот так подниму руки, скажу эту фразу и плюс к тому посмотрю на него с сочувствием и пониманием, но, по всей видимости, принц подготовил свою речь заранее. Терпеть не могу, когда все запрограммировано.

– Надеюсь, вы не обиделись.

– Ничуть, принц. Как я вам и сказала, меня просто раздосадовал ночной звонок, но выраженные вами чувства мне весьма польстили.

– Эти чувства, – он сглотнул, – совершенно искренни, но были плохо выражены.

– Их искренность, Сувиндер, с лихвой перекрывает все остальное, – заявила я, сама удивившись собственной формулировке. Принцу она, видимо, тоже понравилась. Он опять посмотрел в окно. Мы вместе наблюдали, как взлетают и рассыпаются искры.

Меня начали одолевать мысли о том, как высоко мы сейчас находимся, о скалах и утесах, о гряде холмов, отделяющей нас от города, когда он вдруг спросил:

– Здесь вся местность такая плоская, да? Я внимательно посмотрела на него.

– Скучаете по дому, Сувиндер?

– Пожалуй, да, немного скучаю. – Он встретился со мной взглядом и тут же отвернулся. – А вы, Кейт, в Тулане были только один раз, верно?

– Да, только в тот раз, и то недолго.

– Тогда был сезон дождей. Вы не видели мою страну, когда там красивее всего. Вам обязательно нужно еще раз туда съездить. В это время года у нас очень красиво.

– Не сомневаюсь. Как-нибудь приеду.

– Это будет для меня огромной радостью. – На его лице мелькнула улыбка.

– Вы очень добры, Сувиндер. Он прикусил губу.

– Итак, Кейт, дорогая, может быть, вы мне скажете, почему у вас был такой подавленный вид?

Не знаю, то ли я скрытная от природы, то ли за время работы у меня сложилась привычка быть всегда настороже и никому не открывать душу, но, как правило, я не распространяюсь о том, что у меня за кадром (как выразились бы в Голливуде). Так или иначе, я ответила:

– Фейерверки всегда навевают на меня легкую грусть. Это, конечно, всегда праздник, Ко немного грустный.

– Что же в нем грустного? – недоуменно развел руками Сувиндер

– Наверное, воспоминания детства. У нас вечно не хватало денег на фейерверки, да и вообще мама никакой пиротехники терпеть не могла; она даже от грома под кухонным столом пряталась. Единственный раз в жизни мне дали пару петард. И одной из них меня угораздило обжечься. На всю жизнь шрам остался, видите? – Я показала ему левое запястье.

– Надо же... Где-где, простите?

– Вот здесь. Конечно, совсем маленький, скорее на родинку похож, но все равно.

– Грустно, когда детство проходит без фейерверков.

Я покачала головой.

– Да нет, дело не в этом. Мы с ребятами выходили из положения так: каждый год шестого ноября обегали наш городок и собирали использованную пиротехнику. Выкапывали из земли римские свечи, прочесывали окрестные леса и сады в поисках ракет. Каждый пустырь обшаривали – искали эти яркие картонные трубочки. Они всегда были насквозь мокрые, уже расклеивались, пахли сыростью и пеплом. А потом каждый бежал к себе во двор, чтобы сложить находки в огромную кучу, словно они были новехонькими. Победителем считался тот, кто больше всех набрал этих размокших оболочек – чем толще и длиннее, тем лучше. Я тогда заметила, что выгоднее ходить за ними подальше – туда, где развлекались состоятельные горожане.

– Вот оно что. Значит, вы не просто убирали мусор?

– Выходит, попутно мы и это делали,, но главное было – опередить других.

– А что же тут грустного?

Я вгляделась в его широкоскулое, смуглое, печальное лицо.

– Да то, что сгоревшая, размокшая пиротехника – это воплощение безнадежности и никчемности; когда я о них вспоминаю, на меня накатывает грусть: ведь этот хлам считался у нас богатством. – Я пожала плечами. – Вот и все.

Принц помолчал. Еще несколько ракет осветили небо над Хэрроугейтом.

– А мне фейерверки внушали страх, – признался он. – В детстве.

– Из-за грохота?

– Да. У нас принято устраивать фейерверк по случаю многих церковных праздников и в день рождения монарха. Отец всегда настаивал, чтобы самую огромную и трескучую ракету запускал я. Меня это не на шутку пугало. Накануне я даже не мог спать. Нянька залепляла мне уши воском, но все равно, стоило мне взяться за эту толстую ракетницу, как я приходил в ужас и начинал плакать. Отец этого не выносил.

Сначала я ничего не ответила. Мы смотрели, как далекие бесшумные искорки взмывают вверх, рассыпаются и падают.

– Ну, Сувиндер, теперь-то вы главный, – заметила я. – Если пожелаете, можете вообще запретить фейерверки.

– Нет, ни за что. – Похоже, сама мысль об этом его возмутила. – Никогда этого не сделаю. Нет-нет, ни в коем случае, это же традиция, и потом, с годами я стал воспринимать их спокойнее. – Он нерешительно улыбнулся. – Можно даже сказать, полюбил.

Я тронула его за руку.

– Это замечательно, принц.

Он опустил глаза на мою руку и, по всей видимости, собирался что-то сказать. В этот момент в дверях, покашливая, появился его секретарь, Б. К. Бусанде.

Сувиндер Дзунг оглянулся, кивнул, потом огорченно улыбнулся.

– Мне нужно идти. Доброй ночи, Кейт.

– Доброй ночи, Сувиндер.

Он удалился быстрой, бесшумной походкой, а я, проводив его взглядом, повернулась к окну и стала ждать, когда над городом снова взметнутся огоньки, но их больше не было.