Онлайн чтение книги Чёрная месса Black Mass
Глава 2. Южный Бостон

Прежде чем устроить встречу с Уайти на Уолластон-Бич, Джону Коннолли пришлось немало потрудиться, чтобы перевестись из Нью-Йорка обратно домой. Трамплином послужил ему Фрэнк Салемме, старинный приятель Флемми.

Салемме арестовали в Нью-Йорке холодным декабрьским днем 1972 года, когда «плохие парни» случайно столкнулись с «хорошими» на Третьей авеню. Узнав мелькнувшее в толпе лицо, Коннолли велел своим спутникам из ФБР расстегнуть пальто и достать оружие. Медленное, почти комичное преследование на заснеженной улице закончилось поимкой некоего Джулза Селлика из Филадельфии, торговца ювелирными изделиями, который яростно отрицал, что он Фрэнк Салемме из Бостона, гангстер, разыскиваемый за покушение на убийство адвоката мафии. Ну разумеется, это был Фрэнки Кадиллак.

У молодого агента не нашлось при себе наручников. Ему пришлось затолкать Салемме в такси под дулом пистолета и рявкнуть ошеломленному водителю, чтобы тот ехал к ближайшему офису ФБР на углу Восточной Шестьдесят девятой и Третьей авеню. Начальник добродушно пожурил Коннолли за оплошность с наручниками, но арест одного из самых опасных бостонских преступников вызвал в бюро бурю оваций. Героя встречали завистливыми взглядами и дружескими похлопываниями по плечу. Кое-кого удивило, что Коннолли сумел опознать Салемме, но в действительности речь шла не о простом везении или чистой случайности. Один старый бывалый агент из бостонского отделения ФБР, неплохо относившийся к Коннолли, выслал ему фотографии Салемме и дал наводку, как выйти на след гангстера. Помогли отчеты осведомителя, сообщившего, что Фрэнки Кадиллак скрывается в Нью-Йорке. Этот пример убедительно доказывал, какую ценность представляет информатор для честолюбивого сотрудника спецслужбы. Арест Салемме позволил Коннолли перевестись домой, в Бостон, – невероятно быстрое возвращение для новичка, прослужившего в бюро всего четыре года.

К 1974 году Салемме уже отбывал за решеткой пятнадцатилетний срок, а Коннолли вернулся на улицы своего детства. К тому времени за Балджером закрепилась слава наиболее влиятельного в Южном Бостоне гангстера-ирландца. Он сосредоточил в своих руках весь игорный бизнес и ростовщическую сеть Саути. Медленное восхождение, начавшееся в 1965 году после пребывания в самых суровых тюрьмах страны, привело Уайти к вершине.

Федеральный агент и гангстер говорили на одном языке и были прочно связаны общими корнями. Они держались вместе, как книги на тесной полке, – у ирландцев-католиков, живущих особняком на клочке суши, омываемой Атлантическим океаном, не слишком много возможностей чего-то добиться в жизни. Не только канал Форт-Пойнт, но особенности мировоззрения отделяли их сплоченный мирок от центральной части города. Многие десятилетия Саути оставался островком ирландских иммигрантов, окруженным враждебным миром. Вначале им пришлось безуспешно сражаться с позорной дискриминацией, защищаясь от лавочников-янки, издавна правивших Бостоном, а потом вести столь же бесплодную борьбу с твердолобым федеральным судьей и тупоголовыми бюрократами, которые ввели принудительное перемещение детей в уединенном уголке, где всегда ненавидели чужаков. И тогда и теперь жители Саути воевали за правое дело, предпочитая проливать кровь, но не сдаваться. В бесконечных сражениях утвердился непреложный закон их жизни: никогда не доверяй чужакам и никогда не забывай, откуда ты родом.

Один отставной полицейский, вспоминая былые дни, как-то упомянул, что в сороковые-пятидесятые годы в Южном Бостоне у молодого человека выбор был невелик. Армия, муниципалитет, водопроводная станция, завод или криминал. «Ты мог стать газовщиком или электриком, найти работу в “Жилет” либо в городском совете, податься в копы или в жулики», – сказал он. Десятки лет жители Саути зарабатывали себе на жизнь тяжким трудом. Эти люди умели бороться за место под солнцем.

Балджер и Коннолли, жулик и коп, выросли в первом муниципальном квартале города, в районе дешевой застройки из тридцати четырех плотно пригнанных друг к другу кирпичных малоэтажек. В роли подрядчика выступил приятель легендарного мэра-мошенника Джеймса Майкла Керли, а деньги на строительство выделила Администрация общественных работ Франклина Делано Рузвельта. В доме Балджеров на Логан Уэй глубоко почитали обоих – Керли за необычайную изворотливость, а Рузвельта за то, что тот защитил рабочего человека от жестокой, беспощадной стихии капитализма.

Родители Коннолли, отец Джон, проработавший пятьдесят лет в «Жилет», и тихая, вечно державшаяся в тени мать, Бриджит Т. Келли, ютились в муниципальной квартире до тех пор, пока сыну не исполнилось двенадцать. В 1952 году семья поднялась на ступеньку вверх, переехав из Олд-Харбор в Сити-Пойнт, лучший квартал Саути, расположенный на дальнем конце мыса у самого океана. Отец Коннолли, известный как Джон Голуэй, получил свое прозвище от названия ирландского графства, в котором родился. Церковь, Южный Бостон и семья стали средоточием его жизни. Отец троих детей, он все же сумел скопить деньги, чтобы отправить Джона в католическую школу имени Христофора Колумба в итальянском квартале Норт-Энд. Это было похоже на путешествие в чужую страну. Джон-младший шутил, что добираться до школы приходилось на «машинах, автобусах и поездах». Патриотическое чувство уроженца Саути, а также зарплата госслужащего привели в силовые структуры и Джеймса, младшего брата Коннолли. Тот стал солидным агентом Управления по борьбе с наркотиками, бледным подобием своего самонадеянного, нагловатого брата.

Коннолли и Балджеры выросли на чистых, хорошо освещенных улицах у моря, среди обширных парков, футбольных полей, баскетбольных и бейсбольных площадок. В Олд-Харбор царил настоящий культ спорта. Семьи здесь не распадались, четвертого июля, в День независимости, всем раздавали бесплатное мороженое, а подъезды служили своего рода спортивными клубами – в каждом доме на лестницах собирались около тридцати детей. Жилые кварталы, занимавшие двадцать семь акров, отделяли Сити-Пойнт с его океанскими бризами и кружевными занавесками от более пестрого в этническом отношении Лоуэр-Энда, застроенного маленькими домами-коробками, возле которых проходила оживленная, забитая грузовиками автомагистраль, ведущая к фабрикам, гаражам, барам и закусочным на набережных канала Форт-Пойнт. В этом районе и поныне самый высокий в городе процент старожилов. Люди здесь испокон веков предпочитали жить по старинке, избегая перемен, что составляло предмет их особой гордости. К концу 1990-х годов в прибрежной части Южного Бостона семьи со средним и высоким достатком постепенно вытеснили малоимущих, однако городские власти, стремясь утвердить традиционные ценности, запретили устанавливать французские окна в кафе и делать плоские крыши в кондоминиумах на береговой линии.

Формула непримиримого противоборства «либо мы – либо они» играла в жизни Саути роль не менее значимую, чем ирландские корни, являясь основой ментальности местного населения. В 1847 году, почти за два десятилетия до того как на полуостров после войны Севера и Юга хлынула первая основная волна ирландских иммигрантов, заняв травянистые холмы под названием Дорчестерские высоты, в муниципалитет пришла гневная петиция с жалобой на состояние домов и бездействие местных властей, адресованная «центральному правительству». Нищие ирландцы ютились в подвалах, на чердаках и в однокомнатных клетушках, где не было естественного освещения и вентиляции, часто эти помещения заливали нечистоты. В 1845–1850 годы великий голод, вызванный массовым заражением картофельных посевов гнилью, заставил ирландцев покинуть родную страну в поисках лучшей доли. Голод сократил на треть население Ирландии. Миллион человек погибли мучительной смертью, и еще два миллиона бежали в надежде спастись. Многие из них нашли убежище в ближайшем американском портовом городе – Бостоне, вселившись в зловонные трущобы Норт-Энда. К 1870-м годам они были счастливы оставить свои убогие жилища, где трое из десяти новорожденных детей умирали, не прожив и года.

Ирландские католики, обосновавшиеся в Саути, привыкли винить во всех своих бедах внешние силы. Община сплотилась вокруг церкви и семьи, выступая единым фронтом против тех, кто не желал принимать их обычаи. В последующие десятилетия ничто не могло всколыхнуть Саути сильнее, чем грубое, небрежное вмешательство какого-нибудь чужака, которому вздумалось изменить установленный священный порядок вещей. В замкнутом мирке ирландских католиков смешанным считался брак не только между единоверцем и протестанткой, но также между католиком-итальянцем и ирландкой.

Хотя Бостон, основанный за два столетия до прибытия оборванных, грязных, истерзанных голодом иммигрантов, считался благополучным промышленным городом, центром торговли, южная его часть превратилась в сплоченную ирландскую общину лишь после гражданской войны, когда стали открываться новые предприятия и местное население получило постоянную работу. В послевоенные годы население Саути увеличилось на треть, достигнув современного уровня в тридцать тысяч. Ирландские рабочие начали переселяться в Лоуэр-Энд, работая на судоверфи и на строительстве железных дорог, переживавшем период бурного роста. Вскоре в Южном Бостоне открыли свои двери местные банки и католические храмы, включая и церковь Святой Моники, которую посещали по воскресеньям младший из братьев Балджер – Билли и Джон Коннолли, его верная тень.

Во второй половине девятнадцатого века большинство мужчин южной окраины работали на Атлантик-авеню, разгружая торговые суда, а женщины по вечерам переходили по Бродвейскому мосту в деловую часть города, где мыли полы и убирали мусор в офисах. Домой матери семейств возвращались около полуночи по тому же мосту. К концу столетия ирландская католическая община так основательно укрепилась и разрослась, что жители Саути разбились на землячества. Уроженцы различных графств старались держаться вместе. Так, переселенцы из Галоуэя заняли Эй-стрит и Би-стрит, иммигранты из Корка обосновались на Ди-стрит и так далее. Верность своим корням составляла основу жизни этих людей, дух ирландского братства витал в соленом, терпком воздухе Саути. Вот почему Джон Коннолли из ФБР смог столь легко возобновить старое знакомство с королем преступного мира Уайти Балджером. Здесь сыграло роль многое.

Помимо этнических связей центром притяжения в обыденной жизни ирландцев служила католическая церковь. Все вертелось вокруг нее. Здесь начиналась и заканчивалась жизнь всякого ирландца: крещение, первое причастие, конфирмация, венчание, отпевание, поминовение усопших, праздники и воскресные богослужения. По воскресеньям, свободные от работы, родители шли к ранней мессе, а их сыновья и дочери – к детской службе в половине десятого. Прихожане обменивались политическими новостями, а со временем, когда церковь стала своего рода общественной приемной, по рядам нередко пускали шляпу для сбора пожертвований.

Как и сама Ирландия, Южный Бостон был прекрасным местом для тех, кому посчастливилось найти работу. Великая депрессия, начавшаяся в 1929 году, прокатилась по Саути, словно гигантское чугунное ядро, которым крушат дома, сминая тесную общину, спаянную церковью и семейными ценностями. Налаженная жизнь семей рушилась, когда отцы теряли возможность добывать средства к существованию. Жестокая безработица, охватившая тридцать процентов населения, ожесточила ирландцев, свято веривших, что достаточно честно трудиться и держаться подальше от неприятностей, чтобы уверенно смотреть в будущее. Люди теряли надежду, былой энтузиазм сменился отчаянием. Перемены коснулись не только Саути. Промышленность Бостона застыла в стагнации, и к сороковым годам, в пору взросления братьев Балджер и Джона Коннолли, некогда процветавший город превратился в гниющее болото. Редкие административные здания выглядели жалко и уныло, от них веяло безнадежностью. Заработки падали, цены и налоги росли, а деловая жизнь погруженного в летаргию города замерла. Власть «браминов»[7]Представители элиты общества, оказывающие заметное влияние на политику, не занимая выборных постов., правящей олигархии, утратившей былой блеск и силу, стала болезнью, разъедавшей Бостон. Предприимчивые, хваткие янки девятнадцатого столетия уступили место узколобым банкирам, равнодушным к развитию города, поколению безликих обывателей, стригущих купоны, и осторожных филистеров, предпочитавших учреждать трастовые фонды, вместо того чтобы создавать новые производства и рабочие места. Глубокий застой породил социальную апатию. Прежде полные надежд, иммигранты превратились в угрюмых чинуш. Так продолжалось до начавшегося в шестидесятые годы возрождения города.

Джеймс и Джейн Балджеры переехали в Олд-Харбор в трудное время, в 1938 году, получив от правительства квартиру в первом жилом массиве муниципальной застройки. Их растущая семья уже не могла ютиться в прежних крохотных комнатушках. Уайти было тогда девять лет, а Билли – четыре. Наконец-то Балджеры смогли расселить детей по разным комнатам – трое сыновей заняли одну спальню, а три дочери другую. Олд-Харбор с его парками и игровыми площадками стал настоящим раздольем для детей, однако, чтобы попасть туда, нужно было вести почти нищенское существование. Положение семьи Балджер вполне отвечало этому требованию. Еще в молодости Джеймс Джозеф Балджер потерял руку, ее зажало между буферами железнодорожных вагонов. Хотя изредка он работал в вечернюю смену клерком на военно-морской верфи в Чарльзтауне, подменяя по выходным других работников, после травмы ему так и не удалось найти постоянное место с полной занятостью.

Небольшого роста, в очках, с гладко зачесанными назад льняными волосами, Джеймс Балджер бродил по пляжам и паркам Южного Бостона с неизменной сигарой во рту. Наброшенный на плечи плащ скрывал ампутированную руку. Нелегкая жизнь Джеймса в Америке началась в многоквартирном доме Норт-Энда, когда вслед за бежавшими от голода ирландцами в 1880-е годы в город хлынула новая волна переселенцев, на этот раз из Южной Италии. Отец Уайти живо интересовался текущими событиями; один из школьных приятелей Билли вспоминал, как, случайно столкнувшись с ним на прогулке, оказался втянут в длинную беседу о «политике, философии и тому подобном». Джеймс Балджер сторонился людей, проводя бо́льшую часть времени дома, особенно в те дни, когда по радио транслировали матчи «Ред Сокс». В противоположность ему, открытая, живая, говорливая Джейн охотно засиживалась вечерами на заднем крыльце, выходившем на Логан Уэй, даже после целого дня тяжелой работы. Она любила поболтать с соседками. Многим жителям окрестных домов она запомнилась как веселая, жизнерадостная и смышленая женщина из тех, что располагают к себе с первого взгляда и кого нелегко одурачить. Говорили, что характером Билли пошел в мать, такой же дружелюбный и общительный. Его часто видели бегущим в библиотеку с сумкой, полной книг, либо в церковь, на венчание или похороны, со свернутым облачением алтарного служки, переброшенным через плечо.

Но Билли унаследовал и отцовскую любовь к уединению. В редких интервью о своей семье Балджер говорил об отце с затаенной грустью. Вспоминая стойкость и мужество Джеймса, человека трудной судьбы, он с горечью признавался, что проводил с отцом до обидного мало времени. Билли описывал день, когда отправился воевать в Корею. Война тогда близилась к концу. Джеймс и Джейн не находили себе места от тревоги – двумя годами ранее в Корее погиб их зять. Родители проводили Билли до Южного вокзала, откуда отходил поезд на Форт-Дикс[8]Место расположения учебного центра армии США, осуществляющего подготовку военнослужащих перед отправкой за границу., штат Нью-Джерси. Отец, которому было тогда около семидесяти, вошел вместе с сыном в вагон. «Я подумал: это еще зачем? – рассказывал Билли. – Вы же знаете, каковы дети. Отец вдруг взял меня за руку, чего с ним отродясь не случалось, и произнес: “Благослови тебя Господь, Билл”. Я запомнил это, потому что отец сказал тогда куда больше, чем собирался».

Билли Балджер выставил свою кандидатуру на выборах в 1960 году, поскольку нуждался в работе. Его обучение в юридической школе Бостонского колледжа подходило к концу, вдобавок он недавно женился на своей возлюбленной школьных лет, Мэри Фоули. Джон Коннолли принимал участие в его избирательной кампании, работая в штабе. Первоначально Балджер собирался пройти в палату представителей, несколько раз переизбраться, а затем заняться частной практикой, став адвокатом по уголовным делам. Но он задержался в политике, сочетая скромную юридическую практику с законотворческой деятельностью и уделяя время стремительно растущей семье. В шестидесятые годы в семействе Балджер родились один за другим девять детей. Став членом сената в 1970 году, Билли возглавлял верхнюю палату восемнадцать лет – дольше всех в истории штата Массачусетс.

Строя успешную карьеру в Законодательном собрании, Билли олицетворял собой сородичей из Южного Бостона, с их суровой воинственностью и консервативными взглядами. Он стал заметной фигурой, открыто и с явным удовольствием подвергая насмешкам провинциальных либералов, которые поддерживали скандальный приказ о перевозках. Те выступали за расовый баланс в школах, когда дело касалось обитателей южных окраин, но никак не их самих. Билли питал страсть к давно проигранным битвам, неизменно надеясь взять реванш. Весьма показательны его тщетные попытки в восьмидесятые годы расшевелить равнодушный электорат и с помощью референдума исправить историческую несправедливость – устранить обнаруженный им изъян в конституции штата, антикатолическое положение 1855 года, запрещавшее поддержку приходских школ. Охотно признавая, что положение не наносит ощутимого вреда[9]Отделение церкви от государства законодательно закреплено Первой поправкой к конституции США, что ставит католические школы в равные условия с образовательными учреждениями иных конфессий., Балджер, однако, требовал его отмены из-за изначально заложенного в нем оскорбительного посыла. Билли не смутило, когда избиратели дважды не поддержали его поправку. Он рвался в бой, его влекла сама борьба.

Отчасти это и сделало Уильяма Балджера, личность поистине парадоксальную, одним из наиболее влиятельных политиков своего времени. Образованность выпускника престижного университета сочеталась в нем с лукавством обитателя трущоб. Мелочный тиран и вместе с тем искусный дипломат, замкнутый нелюдим, обожавший публику, ловкий актер и язвительный оратор, он был необычайно обидчив, его задевало малейшее невнимание или пренебрежение. Часть его жизни всегда оставалась в тени, и заглядывать в эти потаенные уголки было делом рискованным.

Хотя Билли Балджер славился своими учеными рассуждениями и возвышенным стилем речи, он успешно пользовался и иными приемами. В 1974 году, когда группу пикетчиков – противников перевозок арестовали перед зданием школы в Саути, Балджер, оказавшись на месте конфликта, обвинил полицию в чрезмерной жестокости. Сойдясь нос к носу с комиссаром полиции Робертом ди Грациа, Билли ткнул пальцем ему в грудь, бросил гневную тираду о «гестаповских методах» и сердито зашагал прочь. Ди Грациа выкрикнул ему вслед какую-то колкость о политиканах, у которых оказалась «кишка тонка» провести десегрегацию школ раньше, когда все могло обойтись малой кровью. Резко повернувшись, Балджер двинулся обратно к комиссару, протискиваясь сквозь толпу. Подойдя вплотную к ди Грациа, который был выше его ростом едва ли не на голову, сенатор прошипел ему в лицо: «Пошел ты на хрен».

Принудительные перевозки взбаламутили весь Южный Бостон. Даже Уайти Балджер не остался в стороне, выступив в непривычной для него роли миротворца. Действуя скрытно, он пытался усмирить страсти на улицах. Впрочем, Уайти увещевал своих сородичей отнюдь не из гражданского альтруизма. Затянувшийся конфликт вокруг школьных перевозок скверно сказывался на его бизнесе – Саути наводнила полиция. Балджер дал своим подручным негласное указание не обострять напряжение.

Хотя семидесятые годы стали временем бурным и тревожным, влияние Билли в сенате стремительно росло. Он железной рукой управлял палатой до конца десятилетия. Правда, ему пришлось потрудиться над имиджем защитника Саути, знающего досконально все местные нравы и обычаи. В Южном Бостоне он прослыл героем, однако в либерально-демократическом штате Массачусетс его считали парией. Эту дилемму ярко иллюстрирует один эпизод, случившийся в конце восьмидесятых, когда Билли боролся со сторонниками «демократизации» сената, выступавшими за свободу дискуссий. Кто-то из коллег пытался убедить Балджера, что тот окажется на коне, если хотя бы немного ослабит хватку, дав палате вольно вздохнуть. Но Билли лишь покачал головой. «Нет, это не по мне, – сказал он. – Я навсегда останусь неотесанным, твердолобым ирландцем из Южного Бостона».

Коннолли вырос в Олд-Харбор и знал обоих Балджеров. Тесная дружба завязалась у него с Билли. Остроумный и довольно зрелый для своих лет, тот заметно выделялся среди сверстников, как, впрочем, и старший из братьев, печально известный Уайти. Коннолли ходил за Билли хвостом и всякий раз по воскресеньям провожал его домой после утренней мессы в церкви Святой Моники. Это Балджер-младший приохотил Джона к книгам, хотя сам Коннолли и его приятели всегда считали чтение пустым занятием, на которое жалко тратить время, когда вокруг столько спортивных площадок.

Коннолли знал Уайти как отчаянного сорвиголову и драчуна, грозу Олд-Харбора, знаменитого своими дерзкими выходками. О Балджере слышали все в округе, даже малолетние ребятишки вроде Коннолли. Как-то раз Джонни играл с ребятами в мяч, и дело закончилось скверно. Мальчишка постарше, решив, что Коннолли слишком долго возится, запустил ему мячом между лопаток. Удар вышел сильным, спину Джонни пронзила боль. Подобрав мяч, тот не задумываясь швырнул его обидчику в нос. Мальчишка набросился на малыша Джонни с кулаками и принялся избивать. Неожиданно на поле появился Уайти. Он схватил и оттащил старшего забияку, прервав неравный бой. Окровавленный Коннолли, шатаясь, поднялся на ноги, бесконечно благодарный своему спасителю. Пожалуй, в душе он навсегда остался несчастным городским мальчишкой, ищущим признания в суровом, жестоком мире. Беспомощным ребенком, очарованным силой и блеском бесстрашного воина – Уайти Балджера.

Когда Джон Коннолли впервые встал на ножки и учился ходить на О’Каллахан-Уэй, Уайти Балджер уже воровал товар из доставочных грузовиков на окраинах Бостона. В тринадцать лет его впервые арестовали за кражу, а вскоре к послужному списку добавились нанесение побоев и ограбление, однако каким-то непостижимым образом ему удалось избежать исправительной колонии для подростков. Впрочем, бостонская полиция не спускала с него глаз: дерзкого на язык Уайти нередко задерживали и изрядно помятым доставляли домой. Родители боялись, что кровавые стычки с полицейскими только ожесточат Уайти. Упрямый подросток и впрямь гордился своими подвигами в полицейском участке. Важничая перед ровесниками, он со смехом предлагал мальчишкам помладше ударить его в живот, плоский и твердый, как стиральная доска. Всего за несколько лет он превратился в опасного головореза, окутанного загадочным, романтическим флером, в эдакого героя Джимми Кэгни[10] Джеймс Кэгни (1899–1986) – знаменитый голливудский актер, завоевавший популярность в амплуа обаятельного гангстера., непременного участника уличных боев и бешеных автомобильных гонок. Полицейское досье характеризует Уайти как ленивого ученика, равнодушного к знаниям, полную противоположность его брату Биллу. Балджер так и не окончил среднюю школу, но разъезжал на собственной машине, когда все остальные теснились в автобусе.

Один из ровесников Балджера, бывший морпех, выросший в Саути и ставший впоследствии полицейским, гонял по воскресеньям в футбол с другими мальчишками. Играли грубо, без защитных щитков и шлемов. Он вспоминает Балджера как посредственного игрока, но дьявольски упорного противника, готового стоять насмерть: «Он не был задирой, но так и напрашивался на неприятности. Балджер только и ждал, когда начнется заварушка. Надо признать, держался он отменно. Уже тогда было ясно, что этот парень готов на все ради друзей. Таков был дух времени. Люди сбивались в стаи. Для бедного городского паренька войти в уличную банду дорогого стоило».

Балджер грабил грузовики вместе с приятелями из банды «Трилистники», возникшей после раскола знаменитой шайки «Гастин», самой крупной и влиятельной преступной группировки в Бостоне времен сухого закона. В 1931 году главари «Гастин» зашли слишком далеко, попытавшись прибрать к рукам всю подпольную торговлю спиртным в Бостоне и захватить побережье. Двух гангстеров из Южного Бостона убили, когда те явились предъявить свои условия итальянской мафии Норт-Энда. В порту на них напали из засады и расстреляли. Спецслужбы и по сей день считают печальный конец банды «Гастин» водоразделом в истории бостонской преступности. Маленькая мафия в итальянской части города выстояла, а более сильные ирландские банды отступили в Южный Бостон, обозначив границы между этническими анклавами раздробленного преступного мира. Временами, когда речь шла о больших прибылях, итальянцы и ирландцы работали сообща. Но Бостон, наряду с Филадельфией и Нью-Йорком, принадлежал к числу тех немногих городов, где могущественные ирландские банды пускали в оборот деньги итальянской мафии, нажитые ростовщичеством.

Раздел территории, ставший итогом столкновения банды «Гастин» с коза ностра, позволил Уайти Балджеру свободно промышлять в ирландской зоне. Начав с нападений на грузовики, он перешел к ограблению банков и, в двадцать семь лет оказавшись за решеткой, отбывал срок в самых страшных тюрьмах страны. Тюремное досье описывает его, как закоренелого преступника, который постоянно лез в драку и проводил бо́льшую часть времени в одиночной камере. Как-то раз в Атланте тюремное начальство заподозрило, что он затевает побег, и Балджер просидел три месяца в карцере, прежде чем его перевели в Алькатрас, неприступную крепость, предназначенную для особо опасных заключенных. Он и там оказался в одиночке, оттого что саботировал работу, однако потом образумился, присмирел и до конца заключения не привлекал к себе внимания. Позднее его перевели на восток, в форт Левенуэрт, штат Канзас, а затем в менее строгую тюрьму Луисбурга, ставшую его последним пристанищем перед возвращением в Бостон. Балджер попал в заключение в 1956 году, когда Эйзенхауэр в первый раз занял президентское кресло, а вышел в 1965-м, когда действия Линдона Джонсона привели к разжиганию войны во Вьетнаме. Отец Уайти не дожил до возвращения старшего сына, хотя успел увидеть Билли сенатором.

Пройдя все круги ада и вернувшись домой матерым уголовником, Балджер поселился вместе с матерью в старом квартале Олд-Харбор. Некоторое время он проработал охранником в здании суда округа Суффолк в Бостоне, куда устроил его Билли. Этот эпизод наглядно иллюстрирует политику Саути – старинную бостонскую традицию, представленную в гротескной форме: сильные мира сего укрепляют свою власть, раздавая рабочие места в государственных учреждениях. В былые дни эта система стала спасительным якорем для беспомощных необученных иммигрантов с большими семьями, а в шестидесятые годы помогла бывшему заключенному получить работу охранника. Несколько лет, пока не истек испытательный срок, предусмотренный условиями освобождения, Уайти вел себя тихо, ни во что не ввязываясь, но, получив наконец долгожданную свободу, набрал воздуху в грудь и нырнул на самое дно преступного мира. Действуя жестко и решительно, он мгновенно забрал в свои руки власть в городе, его первенство признавали все. Балджера боялись. Владельцы закусочных и баров в Саути, платившие ему дань с игорного бизнеса и ростовщичества, никогда не задерживали выплат, одной попытки оказалось достаточно.

Собранный, замкнутый и сдержанный, Балджер был на голову выше обычных бандитов, населявших мир, который он с легкостью завоевал. Прежде всего, он много читал. Десятилетие, проведенное за решеткой, он посвятил изучению истории Второй мировой войны, подробно исследуя ошибки командования, просчеты генералов. Подсознательно Уайти готовился к реваншу и разрабатывал безупречную стратегию. На этот раз он избрал тактику осторожного выживания, основанную на терпении и расчетливой жестокости. Он больше не задирал полицейских, не изощрялся в колкостях, а изображал битого жизнью малого, хлебнувшего тюремной баланды. Во время полицейских проверок и обысков он так и лучился дружелюбием, стремясь убедить копов в своей лояльности: все вы славные ребята, а я всего лишь «ваш плохой парень». Мы в одной лодке.

После выхода из тюрьмы в 1965 году Уайти Балджер проворачивал бо́льшую часть своих дел совместно с Дональдом Киллином, в то время самым крупным букмекером Южного Бостона. Однако несколько лет спустя начали сбываться его худшие опасения: Киллин терял хватку, сдерживать натиск враждебных гангстерских группировок становилось все труднее. Более того, Балджер чувствовал, что их с Киллином могут убрать главные конкуренты – банда «Маллен», которой заправляли Пол Макгонагл и Патрик Ней. Одного из ближайших соратников Балджера застрелили у двери собственного дома в районе Сэвин-Хилл. Все шло к тому, что и Уайти с Киллином постигнет та же участь.

Букмекера взяли в кольцо, как затравленного зверя. Поддержать его означало подписать себе смертный приговор. Уайти колебался между преданностью другу и желанием выжить. В мае 1972 года дилемма разрешилась: жестокий прагматизм взял верх. Балджер обеспечивал охрану Киллина и все же вошел в тайный сговор с его врагами. Ему пришлось принять трудное решение, выбирая союзников в раздробленном преступном мире Бостона. Выбор был невелик: покориться ненавистной итальянской мафии или заключить сделку с бандой «Уинтер-Хилл», которой Уайти не доверял. После того как у Пола Макгонагла убили брата, а Мики Макгуайру откусили нос, унять вражду между парнями из «Маллен» и Киллином было невозможно. Хауард Уинтер, по прозвищу Хауи, глава крупнейшей в городе ирландской банды, обосновавшейся в гараже возле Сомервилла, водил дружбу с ребятами из «Маллен». Он согласился стать посредником между ними и Балджером. Когда вольный одинокий волк Уайти, почтительно сняв шляпу, отправился на поклон к Хауи, судьба Дональда Киллина решилась: его уже ничто не могло спасти.

Киллину позвонили, когда тот праздновал четырехлетие своего сына, и попросили срочно приехать. Заводя машину, букмекер увидел, как из-за деревьев выскочил вооруженный мужчина. Киллин потянулся за пистолетом, спрятанным под сиденьем, но убийца распахнул дверцу и ткнул букмекеру в лицо автоматом. Потом всадил пятнадцать пуль в голову. За воротами стрелка поджидала машина. Виновного так и не нашли, но по Саути ходили упорные слухи, что это был Балджер. Завершающим штрихом в истории незадачливого букмекера стал эпизод, случившийся несколько недель спустя. Кеннет, младший из братьев Киллин, проходил мимо машины, припаркованной неподалеку от Сити-Пойнт. В салоне сидели четверо. «Кенни», – позвал мужской голос. Обернувшись, Киллин-младший увидел в открытом окне автомобиля лицо Балджера. В следующий миг в подбородок ему уткнулось дуло пистолета. «Все кончено, – услышал единственный уцелевший владелец семейной букмекерской конторы. – Ты выходишь из дела. Это последнее предупреждение, другого не будет».

Быстрое кровавое восхождение «крестного отца» вошло в историю. Его решительный блестящий выпад, о котором к вечеру уже знал весь Южный Бостон, стал негласным посланием преступному миру: Балджер наносит удар молниеносно, не брезгуя никакими средствами в достижении цели. И это было лишь начало. После смерти Дональда Киллина Уайти объединил силы с боевиками из «Уинтер-Хилл» и, стремясь установить власть над Саути, одним мощным стремительным натиском уничтожил своих соперников. В марте 1973 года за два дня они убили шестерых членов банды «Маллен». К концу 1975 года за Балджером числилось уже шестнадцать трупов, включая основных его врагов, главарей банды – Пола Макгонагла и Томми Кинга. Обоих закопали в Куинси, на песчаном пляже рядом с оживленной Юго-восточной автострадой.

Наступила новая эра, омытая кровью. Устранив Киллинов, Балджер стал одним из подручных Хауи Уинтера. Теперь он часто появлялся в автомастерской «Маршалл моторс» в Сомервилле, служившей владельцу штабом. Балджер отвечал за рэкет в Южном Бостоне и ждал удобного случая, чтобы подняться выше. Уайти завладел Саути, а Хауи ненадолго подчинил себе Уайти.

Состояние Балджера стремительно росло, однако тот продолжал вести прежний образ жизни. Он казался полной противоположностью броско разряженным мафиози Норт-Энда. Никаких «кадиллаков», яхт и роскошных домов с видом на океан. Он редко выпивал, никогда не курил и ежедневно выполнял физические упражнения. Его единственной слабостью был «ягуар», который Уайти почти все время держал в гараже в Сити-Пойнт. Словом, безжалостный убийца жил тихо, замкнуто в Олд-Харборе вдвоем с матерью до самой ее смерти в 1980 году.

Его новой тактикой стали сдержанность и строгая дисциплина. Балджер больше не позволял себе поддаваться гневу, как в юности, когда служил в воздушных войсках и его обвинили в изнасилованиях, совершенных в Бостоне и Монтане. Он оставил в прошлом неуемную жажду перемен, заставившую его, четырнадцатилетнего подростка, бежать из дому и устроиться разнорабочим в «Цирк Барнума и Бейли». Кануло в вечность безрассудство молодого гангстера, ворвавшегося вместе с дружками в банк, чтобы, потрясая оружием, вынести сорок две тысячи сто двенадцать долларов – депозит, переведенный из Индианы. Прошли те дни, когда Уайти, пустившись в бега, перекрасил волосы в черный цвет, чтобы обмануть фэбээровцев, но, несмотря на все ухищрения, был арестован в ночном клубе, оцепленном агентами. Нет, теперь Балджер держался в тени, тщательно рассчитывая каждый свой шаг и не допуская ни малейшего промаха. Долгие годы, проведенные за чтением в тюремных библиотеках, обострили его чутье, отточили ум. Обладая энциклопедическими познаниями в области военного искусства, он досконально изучил все тонкости работы спецслужб и проанализировал ошибки великих гангстеров прошлого. Подобно гениальному шахматисту, Балджер просчитывал партию на много ходов вперед, не сомневаясь, что сумеет заметить брешь в обороне противника и сокрушить его, разыграв блестящий эндшпиль. Он поклялся друзьям, что никогда не вернется за решетку.

Как все гангстеры, Балджер вел ночной образ жизни, его день начинался после полудня и заканчивался в предрассветные часы. В своем мире он держался замкнуто, отстраненно, с подчеркнуто холодной отчужденностью, однако пожилых подруг матери неизменно приветствовал скупой улыбкой, придерживал перед ними двери и почтительно здоровался, приподнимая шляпу. Одно время он раздавал неимущим семьям в Олд-Харбор индеек по праздникам. Уайти был по-своему предан семье и всегда ревностно оберегал Билли. Когда в 1980 году скончалась их мать, он не показывался на публике ради брата из опасений, что газетчики поместят на первую полосу его фотографию рядом с портретом нового председателя сената штата Массачусетс. Даже в день похорон он прятался на хорах за органистом, пока шла церковная служба, и, скрытый от всех, незаметно наблюдал сверху, как его братья и сестры медленно следуют за гробом к дверям. «Родная кровь есть родная кровь», – заключил приходской священник.

В Саути Балджера побаивались, стараясь обходить стороной. Было в нем что-то пугающее, зловещее и загадочное. Когда кому-нибудь из жителей района случалось невзначай столкнуться с ним на улице возле принадлежавшего ему винного магазина, одного угрюмого, тяжелого взгляда Балджера хватало, чтобы незадачливый бедняга обмочил штаны. «С ним лучше не спорить», – заметил как-то Джон Коннолли.

Эллен Брогна, жена вечного арестанта Хауи Уинтера, проведшая бо́льшую часть жизни в окружении гангстеров, признавалась, что Уайти внушает ей ужас. Вскоре после истории с Киллином, когда Балджер стал часто появляться в гараже Хауи в Сомервилле, как-то вечером они вместе ужинали. Вышло так, что Балджера попросили отогнать «мустанг» Эллен. Она бросила ему ключи, но несколько минут спустя Балджер вернулся, багровый от ярости. Он не смог завести машину. Как оказалось, нужно было нажать на кнопку, прежде чем повернуть ключ в замке зажигания. Брогна пошутила, что Уайти должен досконально разбираться в автомобилях, поскольку работает теперь в «Маршалл моторс». Балджер смерил ее испепеляющим взглядом, резко повернулся и в бешенстве выбежал прочь. Позднее тем же вечером Эллен сказала мужу, что Балджер похож на Дракулу, такой же жуткий. Хауи только посмеялся, найдя это забавным.

Побывав в Алькатрасе, Балджер остался таким же вспыльчивым и взрывным, как прежде, но научился себя сдерживать. Он понимал, как это важно. Стойкий, несгибаемый боец с суровым лицом, будто высеченным из камня, он стал героем легенд в Саути. Стоило ему появиться где-нибудь, и на него тотчас устремлялись все взгляды. К его словам прислушивались. Его холодный острый ум, словно отточенный нож мясника, мгновенно проникал в суть вещей, отсекая все лишнее. Это качество, безусловно, делало Уайти бесценным информатором. Вот почему Деннис Кондон, ушлый федеральный агент, не один десяток лет занимавшийся организованной преступностью, так цеплялся за Балджера в начале семидесятых годов. Хотя Кондон, выросший в Чарльзтауне, по другую сторону залива, вышел из той же среды, что и его осведомитель, для Балджера, верного сына Саути, он оставался чужаком. Кондон крайне неохотно вычеркнул Уайти из списков информаторов. Он чувствовал, что сотрудничество могло бы состояться, если бы удалось свести Балджера с куратором из Южного Бостона. Молодой агент Джон Коннолли как нельзя лучше подходил для этой роли. Опытный, знающий, весьма неглупый, он не лез за словом в карман и мог легко уболтать кого угодно, а главное – Джон родился и вырос в Олд-Харбор.

Кондона познакомил с Коннолли один полицейский детектив из Бостона, знавший их обоих. В то время Джон работал учителем в средней школе, без особого рвения отбывая часы, а по вечерам изучал право в надежде стать федеральным агентом.

Поступив в бюро в 1968 году, Коннолли проходил службу в Балтиморе, Сан-Франциско и Нью-Йорке. Все эти годы он поддерживал связь с Кондоном. Они встречались в 1970 году, когда Джон приезжал домой, чтобы жениться на девушке из местных, Марианне Локари. Пока Балджер ловчил и изворачивался, пытаясь выжить, Кондон предпринял кое-какие шаги, чтобы помочь молодому агенту перебраться обратно в Бостон. Есть основания полагать, что точные сведения о местонахождении Фрэнка Салемме, переданные Джону Кондоном, поступили от Стиви Флемми, который успел рассориться с приятелем детских лет.

Коннолли вернулся в маленький тесный мирок Южного Бостона, охотно сменив Бруклин на Саути, а стадион «Янки» на «Фенуэй-Парк»[11]Бейсбольный стадион в Бостоне, открыт в 1912 г.. Он покинул отделение, в котором девятьсот пятьдесят фэбээровцев охотились за пятью криминальными семьями Нью-Йорка, и перешел в офис, где двести пятьдесят агентов тщетно пытались разузнать хоть что-то о Дженнаро Анджуло. Коннолли очутился на знакомом поле, он помнил наизусть клички всех игроков. Бостонский парнишка вернулся наконец домой, ему не терпелось покрасоваться в костюме федерального агента. Однако Коннолли походил на пустой сосуд, который наполняет окружение. В юности его считали чем-то вроде яркой пустой обертки. Прытким выскочкой, что хорошо смотрится в бейсболке, хотя игрок из него никудышный. Сделавшись федералом, он не столько работал, сколько изображал бурную деятельность. Джон всегда был скорее бойким болтуном, чем копом с пронзительным взглядом и железной хваткой. Он вернулся домой из Нью-Йорка восторженным молодым агентом и сразу же нырнул с головой в жизнь, похожую на захватывающий фильм. Он страстно мечтал подобраться поближе к «плохому парню», которым давно восхищался. Это стало его навязчивой идеей.

Джон Коннолли оказался во власти рокового обаяния Уайти Балджера, личности неизъяснимо притягательной. Балджер не обладал тем особым шиком, что отличает главарей гангстерских банд, которые нарушают все мыслимые правила, находя в этом удовольствие. Он был наделен магнетизмом иного рода. Для Коннолли он воплощал в себе заманчивые горизонты, обеспеченное будущее. Работать с Уайти… Что могло быть лучше? И что могло быть проще? Сделать Балджера своим союзником или стать одним из двухсот пятидесяти ретивых агентов, разъезжающих по округе в казенных машинах? Тут и думать было не о чем: чаша весов явно склонялась в пользу сделки с Уайти. Знаменитый гангстер мог стать для Джона счастливым лотерейным билетом, победной шапкой пены на кружке с пивом.

Первые несколько лет тайного сотрудничества старых знакомых в отчетах Коннолли по форме 209[12]Стандартная форма отчета, используемая сотрудниками ФБР для записей показаний осведомителей из преступной среды. прослеживались два основных направления – скупые сообщения о потерях в рядах мафиозного клана Дженнаро Анджуло, переживавшего не лучшие времена, и более пространные сведения о соперниках Балджера в Южном Бостоне. Коннолли не напоминал Балджеру, что тот изначально обязался поставлять информацию только об итальянцах. Если донесения о коза ностра сводились в основном к слухам о сложностях в стане Анджуло, секретное досье на гангстеров Южного Бостона обрастало телефонами, адресами и номерами машин. К примеру, Томми Ней, один из шайки маньяков-убийц, которые в семидесятые годы наводили ужас на жителей пригородов Южного Бостона, устраивая кровавую бойню в закусочных и барах, был арестован за убийство в Нью-Гэмпшире. Его схватили полицейские при содействии ФБР в точности там, где указал Уайти.

Но бюро охотилось за мафией, а не за психопатами вроде Томми Нея. От Флемми Балджер узнал, что Анджуло, опасаясь прослушки, сменил телефонные номера в своем офисе. Дженнаро и его братья переговаривались только по портативной рации. Джерри пользовался позывными «Серебристый лис», а Донато Анджуло – «Улыбчивый лис». Уайти сообщил об этом Коннолли и даже посоветовал выбрать автоматический сканер «Беркат-210» для перехвата разговоров.

В сонном болоте бостонского отделения ФБР отчеты Коннолли произвели впечатление на высокое начальство, однако наглость и напористость молодого агента изрядно раздражали его коллег, которые начали в шутку звать его Канноли[13] Канноли – традиционный сицилийский десерт, хрустящая трубочка со сладкой кремовой начинкой., поскольку тот одеждой и манерами напоминал лощеного итальянского мафиози. Джонни любил драгоценности, золотые цепочки, остроносые туфли и черные костюмы. Насмешки товарищей его не задевали. Он отлично понимал, что Балджер – курица, несущая золотые яйца, – залог его успешной карьеры. Показания Уайти оказались бесценным кладом и для самого агента, и для бюро. Однако решающую роль в победе сыграло происхождение Коннолли – Южный Бостон и ирландская кровь. «Уайти согласился говорить со мной только потому, что помнил меня еще мальчишкой, – хвастался Джон. – Он знал, что я его не трону. Помогать не стану, но никогда не пойду против него».

Однако в мире Уайти и бездействие подчас приносит немалую пользу.