Онлайн чтение книги Братья по оружию или Возвращение из крестовых походов
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА I

Оставим без внимания все безумства Галона, в которого, несмотря на природную склонность его к вредительству, возвращение де Кюсси вселило прилив энтузиазма, и не уточним даже, что именно так обрадовало шута; отложим в сторонку правдивый и подробный отчет Эрмольда де Марея обо всех его приключениях; не скажем ни слова о том, с каким наслаждением вдыхал храбрый рыцарь воздух свободы и как он был огорчен, узнав о печальной участи графа Овернского; и поведем нашего читателя вслед за героями этого романа на гору, известную под названием Пон-де-Ларш. Эта горная дорога по пути из Руана в Париж быстро спускается к маленькому и неопрятному городку.

Если и есть что-либо в мире более непостоянное, чем улыбка красавицы, то это границы государств. Пределы Франции, подвергшиеся стольким переменам в продолжение последних веков, находились тогда, то есть, в тот день, о котором мы говорим, у подножия Пон-де-Ларша.

И поскольку эта гора являлась также конечным пунктом владений короля Иоанна и Нормандии, то именно здесь и должен был состояться суд над Жоделлем. Как раз в ту минуту, когда де Кюсси и его свита приближались к этому месту, Джон де Винконтон, супрево английского короля намеревался со всей добросовестностью привести в исполнение приговор Иоанна и, в соответствии с указаниями, выбрал самый высокий из вязов, росших поблизости, чтобы повесить жалкого труса и изменника.

Жоделль, окруженный шестью или семью стражниками, стоял тут же, под деревом, и со страхом наблюдал за поведением этих головорезов, без сомнения, мастеров своего дела, один из которых, взобравшись на вяз, обматывал прочной и толстой веревкой самый высокий и крепкий из сучьев. Но шея мародера пока еще не была обвязана роковым галстуком.

К чему не ведет надежда! При виде приближающегося Кюсси, которого сам же и предал, Жоделль был готов зарыдать от радости. Он бросился на колени и, протягивая руки, умолял рыцаря о прощении, заклиная вырвать его из рук палачей.

Супрево и его люди схватились было за оружие, но ответ рыцаря доказал им, что он не намерен вмешиваться, и они вновь занялись своим делом.

– Презренный! – вскричал Кюсси. – Если бы я и вздумал освободить тебя, то лишь для того, чтобы лично посадить тебя на кол. Смерть принца Артура на твоей совести, подлый изменник! Каждая капля его крови взывает о мщении!

– Ха-ха-ха! Вот мы и встретились, сир Жоделль! – обрадовался Галон-простак. – Ну же, капитан, сбрасывай свой галстук – тебе дадут более подходящий, который лучше приляжет к шее. Ха-ха-ха! Жалкий наемник!.. Ползай, ползай перед сиром Кюсси, мерзкий червяк, моля о пощаде, или лучше обратись ко мне с этой просьбой… Только один человек здесь способен помочь тебе. Ха-ха-ха! Да, я мог бы спасти тебя, разумеется, если бы только захотел.

– Я верю в твои возможности, дьявол! Ты способен на многое, но отказываешься помочь мне! – отвечал Жоделль, бросая на него взгляд, в котором смешались бешенство, страх и слабая надежда на избавление. – Да, ты сам сатана, – выкрикнул он дрожащим голосом, почувствовав, как тугая петля обвилась вокруг его шеи, – ибо один только дьявол может так радоваться, зная, какая участь меня ожидает!

– Я польщен! Так ты уверен в этом? – рассмеялся Галон. – Что ж, за эту веру я, пожалуй, спасу тебя.

Подойдя к супрево, шут шепнул ему на ухо несколько слов, которым тот, казалось, не слишком поверил.

– Все, что я сказал тебе – правда! – возмутился Галон. – Я сам слышал, как отдавали приказ. Взгляни-ка туда! Не видишь ли ты в долине гонца, спешащего к нам? Ну и глупец! Неужели ты мог всерьез вообразить, что король Иоанн согласиться расстаться о мерзавцем, столь ему полезным?

Супрево посмотрел в указанном направлении и тотчас же сделал знак своим людям приостановить казнь; а Галон, подмигнув Жоделлю и пронзительно расхохотавшись, бросился догонять де Кюсси, который отправился дальше, так и не дождавшись окончания разговора между шутом и мародером. Спеша покинуть пределы английского королевства, рыцарь остановился лишь у черты, разделяющей Францию и Нормандию, и обернулся, надеясь увидеть бывшего капитана наемников болтающимся на дереве, но был несказанно удивлен, заметив, как двое охранников подсаживают Жоделля на лошадь.

– Клянусь святым Павлом! – воскликнул Кюсси. – Ты, должно быть, большой ловкач, коль сумел вырвать из рук палача этого разбойника!.. Но хочу заметить тебе, Галон, что ты употребляешь во зло свои способности…

– Смею уверить, что вовсе не я спас его от возмездия, а наш добрый приятель, Иоанн Анжуйский, которого, видно, замучили угрызения совести, – кривлялся Галон. – И могу сообщить вам, де Кюсси, что сей добрый монарх приглашал и меня на службу. Так что смотрите, сир, как бы я ни согласился на его предложение, если вы будете дурно обходиться со мной и лупить меня, как это частенько случалось. Ха-ха-ха! Как вам это понравится? А есть и другой вариант, – продолжал он, входя в раж и испытывая огромное удовольствие от собственного злословия. – Мне легко отыскать моего преданнейшего друга, Вильгельма де ла Рош Гюйона. Он без памяти влюбился в мой нос и готов, как вы помните, отдать за него все сокровища мира. Ха-ха-ха! Почему бы мне не воспользоваться такой щедростью и не пойти к нему и услужение? К тому же я не прочь всегда находиться подле прелестной Изидоры дю Монт, которую добрый король Иоанн обещал выдать за любезного графа Вильгельма. «…В качестве вознаграждения за оказанную поддержку!» – вот его собственные слова, подслушанные мной нынешним утром. Хочу похвастать, сир Кюсси, что, хотя беседа и велась очень тихо, я уловил все до малейших деталей, потому что у меня ухо так же чутко, как длинен мой нос. Ха-ха-ха!

Услыхав эту новость, Кюсси натянул поводья и, остановив лошадь, внимательно посмотрел на Галона, пытаясь понять, что это – правда, злая выдумка или просто глупая шутка.

– Что ты имеешь в виду? Во имя неба, добрый Галон, ответь мне, есть ли хоть капля правды в той, что ты сообщил?

– Добрый Галон! Ха-ха-ха! Если все так пойдет, то он, пожалуй, назовет меня еще и милым!.. – гримасничал шут. – Вы глупец, де Кюсси!

– Да ты кого угодно выставишь дураком! Ради всего святого, Галлон, скажи хотя бы раз в жизни настоящую правду! Что говорил король-убийца этому изнеженному отпрыску из рода Гюйонов?

– Сказать вам всю правду? – уточнил Галон, разыгрывая возмущение. – Так вы считаете меня лжецом? Или полагаете, что я недостаточно умен, чтобы в точности передать все услышанное? Смею уверить, у меня нет недостатка в разуме и я повторяю вам собственные слова короля так же верно, как если бы они были сказаны мне самому. «Вильгельм де ла Рош, – говорил он с довольным видом, словно кот, лакающий сливки, – вы поддержали меня в трудную минуту, и я не забуду этого!»

И, говоря это, Галон-простак с такой точностью воспроизвел жесты и интонации монарха, что невозможно было усомниться в искренности его слов.

– А еще, – продолжал шут, – сей великий правитель посоветовал нашему слабовольному юнцу похитить прекрасную Изидору из замка Мулино, что вблизи Руана, в котором мудрый отец прячет ее, полагаясь на покровительство леди Плюмдумплинг. Прошу простить, но если я и соврал, называя имя этой достойной дамы, то лишь потому, что до сих пор так и не разобрался в этих мудреных английских фамилиях. Так вот, Иоанн Анжуйский милостиво позволил Вильгельму увезти Изидору, куда ему будет угодно и как можно скорее. Могу добавить еще, что этот любезный властелин, желая до конца осчастливить своего подданного, предложил ему выбор: либо жениться на благородной красавице, если Вильгельм влюблен еще и во владения ее отца, либо сделать ее наложницей.

– Клянусь небом, насмешник, я заставлю тебя раскаяться, если ты мне солгал! Берегись, если ты сам сочинил эту историю! Нет, я отказываюсь поверить, что сир Джулиан решился расстаться со своей дочерью – этого не может быть!

– Боюсь, что так все и было, – вмешался Эрмольд де Марей, который, приняв живейшее участие в освобождении своего господина, завоевал себе право говорить с рыцарем почти на равных. – Мне пришлось много ездить в поисках выкупа, и в каждом из городов я узнавал что-нибудь новое о намерениях сира Джулиана. Могу сообщить, что вскоре после взятия Мирабо англичанами он оставил двор короля Иоанна с тем, чтобы вооружить своих вассалов и объединиться с войском, которое, как говорят, должно выступить против Филиппа-Августа. Именно по этой причине он оставил свою дочь на попечение леди Плинлиман Корнуэлльской, хозяйки замка. Да, то, что сказал Галон, вполне вероятно.

Все это время, пока паж говорил, шут неотрывно и с каким-то особенным удовольствием следил за выражением лица де Кюсси. Реакция рыцаря не замедлила проявиться, что дико обрадовало злого насмешника. Давясь от хохота, Галон завопил громко:

– Вот это да! Посмотрите, как он взбешен! Ну, храбрый воин, какая же казнь ожидает теперь Вильгельма Гюйона? Какой из способов вы изберете: рассечь его от плеча до пояса или разбить его безмозглую голову? Ха-ха-ха! Думаю, второй вариант понадежнее. Расколите эту ореховую скорлупку и оставьте в ней мозга не более финиковой косточки. Ха-ха-ха!

ГЛАВА II

Группа путешественников, проезжая плодородными долинами и живописными холмами, разбросанными между Пуаси и Рильбуазом, медленно и осторожно продвигалась вперед. Во главе процессии можно было заметить несколько тех воздушных платьев, которые, развеваясь по воле ветра, во все века придают нежным созданиям, носящим их, необычайную легкость и еще большее сходство с бабочками, внушая мужчинам страстное желание поймать их в свои сети. И казалось, что только боязнь спугнуть этих грациозных прелестниц заставляла облаченных в доспехи воинов, следовавших за ними, ехать так тихо.

Вся кавалькада состояла человек из пятидесяти, среди которых лишь трое или четверо, судя по их обмундированию, были рыцарями; прочие же выглядели куда скромнее и имели при себе либо мечи и щиты оруженосцев, либо луки и колчаны простых воинов.

Впереди всех на сильной лошади выступал наблюдатель, следом за ним, как мы уже сказали, ехали прелестные всадницы, и замыкал всю группу отряд воинов, не слишком большой, но достаточный, чтобы защитить своих очаровательных спутниц.

Один из рыцарей, в великолепном вооружении, богато украшенном золотой насечкой, и шлеме с необыкновенно красивым пером, время от времени приближался к молодой и прекрасной девушке, ехавшей несколько впереди всех и заговаривал с ней мягким приятным голосом. Он, то спрашивал, не устала ли она, и предлагал отдохнуть, устроив привал, то интересовался, не холодно ли ей. Но чаще он рассыпался перед ней цветастыми комплиментами, касающимися цвета ее лица, губок и прелестных молочно-жемчужных зубок.

Если на первые вопросы со всей возможной учтивостью, односложно и суховато еще отвечала, то что касается комплиментов рыцаря, иногда весьма сомнительных, ответом на них был лишь взгляд больших черных глаз выражавших негодование пополам с прозрением. Впрочем, наш рыцарь был отнюдь не из тех подлинных рыцарей духа, и подобной, в его понимании, безделицей, его было не смутить. В свою очередь дама обратилась к своему спутнику только с одним единственным вопросом: где и когда она встретится со своим отцом. Услышав, что они его найдут пятьюдесятью милями далее, близ Дре, она удовлетворилась этим ответом, по-прежнему храня молчание и по поддерживая попытки рыцаря ее разговорить.

Дорога стала часто поворачивать, следуя изгибам Сены, и просматриваясь лишь до следующего поворота. Рыцарь с сожалением покинул свою прелестную спутницу и подъехал к отряду воинов.

– Не мешало бы удвоить осторожность и выдвинуть вперед разведчиков, – сказал рыцарь и отдал соответствующие распоряжения. – Осмотрительность не помешает, раз мы едем еще по вражеской территории, – продолжил он.

– Эй, Арпельт! Посмотри, не увидишь ли где парома, – крикнул рыцарь. – Да смотри хорошенько. Нам необходимо переправиться как можно быстрее.

– Паром должен стоять за этим мысом, который так зарос густым лесом, – отвечал оруженосец. – Отсюда не далее как полмили. Здесь нет ни села, ни деревни, и никто не помешает нам переправиться.

После этого ответа всадники продолжили движение по дороге, с одной стороны которой рос густой лес, а с другой поднимались высокие холмы.

Рыцарь подъехал к основному отряду, который следовал в нескольких шагах за всадницами, и заговорил со своими воинами.

Неожиданно прямо из леса выехал отряд и с такой быстротой напал на охрану, что сразу отрезал весь конвой от своих прекрасных подопечных.

Можно было решить, что это быстрое отчаянное нападение, не более как безумие, так как весь отряд нападавших состоял из семи человек. Но, видимо, значительное численное превосходство противника их не смущало. Всадник, скакавший во главе с громовым криком: «Де Кюсси, де Кюсси!» как молния обрушился на нашего рыцаря и одним ударом копья выбил его из седла. Оруженосца Арпельта ожидала та же участь, так же как и еще одного из воинов конвоя. Нападавшие сражались с такой храбростью, воодушевляемые своим доблестным предводителем, что и первые же минуты на траве оказалось несколько убитых охранников, а оставшиеся оттеснены в сторону леса. Но замешательство обороняющихся скоро прошло. Несколько рыцарей и воинов, находившихся в авангарде, увидели, что они имеют дело лишь с небольшой горсткой людей. Трое из них тотчас же напали на де Кюсси, в то время как еще один собрал своих, рассеянных внезапным нападением солдат, для организации ответной атаки. Теперь в свою очередь уже сир Гюи должен был отступать и защищаться, что он и делал, с большой ловкостью отражая сыпавшиеся на него удары и временами атакуя одного из противников.

Между тем, девушка, о которой мы говорили, и сопровождавшие ее женщины, двигаясь вперед по дороге, старались побыстрее удалиться от этой неожиданной и кровавой сцены. Однако ехавший рядом с ними стражник, как и они отрезанный от конвоя нападавшими, увидев начавшееся сражение, схватил лошадь молодой леди под уздцы и придержал.

– Госпожа! О, моя госпожа! – воскликнула одна из девиц, сопровождавших даму, – мне кажется, что это сир де Кюсси. Я уверена, что слышала именно его военный клич, к тому же я узнала его пажа Эрмольда де Марея, который только что сбил с лошади воина в два раза больше себя. Да ниспошлет им Господь победу! – продолжала простодушная девица.

– Молчи, глупая, молчи! – отвечала дама, повернув голову, и стараясь лучше разобраться в доносившемся до них шуме сражения.

– Да, они приближаются сюда, – проговорила дама и, обернувшись, обратилась к солдату, державшему повод ее лошади: – Отпусти лошадь, солдат! Оставь мою лошадь, говорю я тебе!.. Жалкий раб! Как ты смеешь удерживать меня против моей воли? Ты будешь горько раскаиваться, какая бы сторона ни одержала победу.

Но на солдата, видимо, получившего на этот случай соответствующие инструкции, ни угрозы, ни просьбы не произвели никакого действия, и это стоило ему жизни. Спустя мгновение из-за поворота появился де Кюсси и мощным ударом, направленным в шлем рыцаря, находившегося перед ним, поверг того на землю. Оторвав свой взгляд от поверженного, он поднял голову, посмотрел на девушку и ее свиту и закричал:

– Бегите, Изидора, бегите! Вы в руках предателей! Поезжайте направо; там на горе стоит замок, где вы сможете укрыться.

Только тут он заметил солдата, державшего за повод лошадь Изидоры, и старавшегося, развернув лошадей, поставить девушку между собой и де Кюсси. С быстротой молнии сир Гюи развернул коня, одновременно уклонившись от удара противника, и одним скачком оказался около Изидоры. Нужно было иметь мужественную душу и твердую руку, чтобы решиться нанести удар солдату, находившемуся вплотную к любимой женщине. Однако де Кюсси решился: меч просвистел в воздухе и пал как раз между шеей и плечом несчастного. Выпустив повод солдат трупом свалился с лошади рядом с Изидорой.

– Бегите, Изидора, бегите! – повторил сир Гюи, разворачивая своего коня, чтобы оказаться лицом к двум рыцарям преследовавшим его. – Бегите направо, в замок на горе, – в последний раз прокричал Кюсси, вступая в новую схватку.

Изидора не заставила повторять предложение в третий раз. Она подстегнула свою лошадь и быстро поскакала направо, в то время как де Кюсси сдерживал нападавших, напрягая для этого все свои силы. Его беззаветная храбрость в сочетании с опытом воина, помогли Изидоре скрыться; однако де Кюсси не питал иллюзий, что сможет долго с успехом противостоять многочисленным противникам, храбрость и опыт которых не многим уступали его собственным, а их вооружение ничем не отличалось от его. Все, что он мог сейчас сделать, это собрать воедино силы своего маленького отряда; и ему это удалось. Довольный уже тем, что удалось освободить Изидору, он вместе с горсткой храбрецов, отчаянно защищаясь, начал медленное отступление, сдерживая нападавшего противника и давая тем самым Изидоре дополнительное время скрыться. Однако перед лицом многочисленных врагов, к тому же знавших, что они сражаются на чужой территории и не могут терять ни минуты времени, это отступление становилось очень затруднительным.

Четверка рыцарей, жаждущих мщения, и возглавивших ответную атаку, яростно нападала на де Кюсси, адресуя ему большинство ударов.

Вооружение сира Гюи во многих местах было помято и разбито, щит рассечен ударом палаша, решетки забрала перерублены, и забрало больше не прикрывало лицо. Но несмотря на все это де Кюсси продолжал удерживать позицию, лишь медленно, шаг за шагом, отступая, и стараясь все время держаться к противникам лицом. Время от времени Кюсси испускал свой боевой клич, воодушевляя своих спутников, и ни на минуту не прекращая отражать и наносить удары своим не знающим промаха мечом.

Однако приближалась минута, которая могла бы стать роковой для Гюи. Отражая одновременную атаку трех рыцарей, Кюсси хотел осадить лошадь назад, но она споткнулась о пень и присела на задние ноги. «Де Кюсси! Де Кюсси!» вновь испустил рыцарь свой клич, терзая бока своего скакуна шпорами и пытаясь заставить его подняться, и то время как трое противников осыпали его ударами, от которых он едва мог защищаться. В эту гибельную для де Кюсси минуту на месте сражения появились два новых воина, отвлекшие внимание рыцарей на себя. Это были Филипп-Август и граф Овернский.

Сражаясь и отступая, Кюсси приблизился к месту, где в поединке сошлись король Франции и граф, о котором рассказывалось в предыдущей главе. Последний военный клич рыцаря достиг их ушей, и они тотчас же, не сговариваясь, прекратили бой и бросились на помощь. Впереди мчался граф Овернский, узнавший клич своего друга. С непокрытой головой, как был, он кинулся в сечу, и со всей силой, которую иногда придает безумие, опустил свой меч на рыцаря, более других теснившего де Кюсси. Этим мгновением воспользовался сир Гюи и сумел поднять своего коня. Король, примчавшийся следом, увидел по форме и вооружению, что нападавшие – нормандцы, а следовательно, подданные его врага, короля Иоанна, не раздумывая бросился в середину сражения нанося тяжелые удары мечом, который редко давал промах. Он вступил в битву не размышляя и не считая своих врагов, с тем истинным духом рыцарства, с каким когда-то всего с двумя сотнями рыцарей напал на целую армию короля Ричарда.

Сражение, с вмешательством Филиппа и графа, стало носить менее неравный характер, однако на чьей стороне окажется победа, сказать было невозможно. Все сомнения рассеял показавшийся отряд всадников, скачущих в галоп по дороге, ведущей из замка. Нормандцы, которые следовали за Вильгельмом де ла Рош Гюйоном, понимая, кому спешит на помощь приближающийся отряд, немедленно начали отступление, успев однако подобрать своего, поверженного графом, товарища. Они были тоже опытные воины и отступали в строгом порядке, пока не оказались у того места, где под деревом около дороги, в разбитых доспехах, до сих пор оглушенный своим падением, лежал поверженный ударом копья де Кюсси Вильгельм Гюйон.

– Ха! ха! ха! – раздался смех с верхушки того самого дерева, в то время как нормандцы помогали Вильгельму сесть на лошадь. – Ха! ха! ха! снова раздался смех нашего старого знакомца и обладателя достопримечательного носа Галона, который запустил одной из своих огромных перчаток прямо в лоб рыцарю, и увидев, что она рассекла кожу и потекла кровь, просто исходил в конвульсиях от смеха. Галон ничем не рисковал, издеваясь над Вильгельмом Гюйоном: у нормандцев для мести времени не было. Де Кюсси, заполучив в помощь целый отряд всадников, немедленно начал преследование воинов Иоанна, и только наступившая ночь остановила его.

За все время преследования отступающего неприятеля де Кюсси и его товарищи не успели обменяться даже словом. Приближающаяся ночь заставила их прекратить преследование. Они предоставили возможность уносить ноги бегством остаткам вражеского отряда, а сами, спешившись, наконец-то могли заговорить друг с другом.

Два брата по оружию приблизились друг к другу и с жаром пожали руки. «Оверн!» – вскричал де Кюсси, смотря на своего друга, лицо которого было в крови, текшей из раны на лбу.

– Де Кюсси, – воскликнул в ответ Тибольд, глядя на разбитое забрало, открывавшее лицо рыцаря. Затем, потирая рукой лоб, и как бы стараясь собраться с мыслями, он повторил: – Де Кюсси! Мне очень плохо, Гюи, с тех пор как мы расстались с тобой; палящий жар солнца в пустынях Сирии, холод Агнессы, когда я честно исполнял поручение возложенное на меня ее отцом, повредили мой рассудок.

– Ах! – воскликнул, стоящий рядом Филипп, – так вот в чем дело!.. – И он, не договорив, умолк. Однако тут же спохватившись, продолжил. – Нам пора поискать какое-нибудь убежище, где мы могли бы отдохнуть, – проговорил он, желая сменить столь тягостную для него тему разговора. – Сир рыцарь, – обратился он к командиру отряда всадников, прибывших из замка, – мы благодарим вас. Ваша помощь оказалась очень кстати.

– Вы мне ничем не обязаны, сир, – ответил с поклоном рыцарь. – Благородная леди, прискакавшая в замок, рассказала нам о том, что здесь происходило, и нашей обязанностью было взяться за оружие во славу Франции.

– Вы хорошо поступили. А теперь послушайте меня, сир рыцарь! – и, подойдя к нему, Филипп прошептал ему на ухо несколько фраз.

– Ваше приказание будет исполнено, – ответил начальник отряда, низко поклонившись.

– Сир Гюи, – сказал король обращаясь к Кюсси, – ваши нынешние действия достойны ваших прочих подвигов, совершенных как в Святой земле во славу Господню, так и в других местах. Вы, без сомнения, направляетесь в Париж, и я прошу разрешения сопутствовать вам. Этот храбрый рыцарь, – прибавил Филипп, показывая на предводителя отряда всадников, – сообщил мне, что дама, которую ваша храбрость освободила из рук вероломного Вильгельма Гюйона, находится в безопасности под и покровительством королевы Агнессы, и, следовательно, ни один человек без воли королевы не проникнет в замок, который к тому же защищает столь мощный гарнизон. Так что вы можете быть уверены, что благородная девушка находится теперь под надежной охраной.

– В таком случае, – ответил Кюсси, – я повинуюсь воле королевы, и уступаю необходимости. Отправимся сей же час в Париж, – продолжал он, – потому что я должен немедленно доставить королю, как это ни прискорбно, печальные известия.

– Что это за известия? – встревожено воскликнул Филипп, но, тут же спохватившись, закончил иначе: – Не являются ли новости тайной, и может ли их знать иностранец?

– Сир рыцарь, – ответил Кюсси, казалось, не заметивший обмолвки короля, – известия таковы, что скоро распространятся везде, но уши короля должны первые услышать их от меня. – Оверн! – обернулся он к графу, – прошу вас позволить моему пажу перевязать вашу рану: кровь продолжает течь из нее.

– Нет, мой достойный друг, нет! – отвечал Тибольд, который в продолжение всего разговора хранил молчание, прислонившись спиной к дереву, и устремив задумчивый взгляд в землю перед собой. – Нет, мне кажется, что с каждой каплей вытекающей крови, ослабевает огонь, пожирающий мой мозг. Я знаю, дорогой де Кюсси, что мой рассудок поврежден, но сейчас мне становится легче. Более того, я припоминаю, что не далее как сегодня, я оскорбил этого достойного рыцаря, оказавшего тебе столь действенную помощь. Прошу простить меня, сир рыцарь! Простите меня! – повторил Оверн, подходя к Филиппу и протягивая ему руку.

– От всего сердца, – с чувством отвечал король, сжимая руку графа, и с облегчением признаваясь себе, что неприязнь, к Оверну, поселившаяся в его душе, и о которой никто из присутствующих не подозревал, после всего, что он только что узнал, отступает, уступая место благородству и справедливости, – от всего сердца! Но вы шатаетесь! Вы не можете стоять!.. Эй! Кто-нибудь! Перевяжите его рану, остановите кровь.

Филипп говорил властным голосом, показывающим, что он привык повелевать. Казалось, он не намерен более скрывать свое инкогнито. Рану графа Овернского перевязали, но прежде чем смогли унять струившуюся кровь, рыцарь потерял сознание. Его отнесли в пещеру и уложили, заботливо укрыв теплой одеждой.

ГЛАВА III

Тем читателям, кто не знает или забыл сущность феодальной системы, может показаться странным и несообразным тот факт, что король одной страны мог заставить другого сильного и независимого монарха явиться к своему двору, чтобы судить его как преступника. Однако именно так оно и было. Каждый рыцарь, барон, граф и даже герцог, будучи полноправным хозяином собственных поместий, являлся в то же время вассалом верховного государя, который, даруя им эти наделы (ленные земли), предъявлял одновременно ряд условий, обязательных к исполнению владельцами данных ленов. Если же вассал отказывался выполнять эти требования, то поместья неподчинившегося рыцаря вновь отходили в вотчину короля.

В основе феодальной системы лежал и такой закон: вассал мог быть осужден только равными ему по положению людьми, также, как и он, зависимыми и подчинявшимися верховному государю.

На основании этого закона Иоанн и должен был явиться ко двору Филиппа-Августа. Явиться не как король Английский, а как герцог Нормандский, Анжуйский, Пуату и Гиень, поскольку все эти провинции издревле принадлежали французской короне.

В день, назначенный для суда, Луврский дворец наполнился придворными и являл собой великолепное зрелище. Каждый из феодалов, не желая, чтобы кто-либо из равных превзошел его в роскоши, собрал самых знатных и богатых своих вассалов, чтобы в окружении многочисленной свиты предстать пред очами монарха. Огромный зал, где должно было состояться осуждение, был убран с подобающей случаю торжественностью и пышностью. Без преувеличения можно было сказать, что здесь собрался весь цвет общества – самые богатые, знатные и могущественные французские феодалы. Голову каждого венчала корона, означавшая его титул. Глядя в их строгие, серьезные лица, нельзя было сомневаться, что все они понимают важность события, по поводу которого собрались здесь.

В конце зала, на высоком троне, украшенном всеми знаками царского величия, восседал Филипп-Август, истинный монарх по духу и происхождению. Вместо короны его голову плотно охватывал широкий золотой обруч, усеянный драгоценными камнями и увенчанный лилией. Величие блистало в его глазах, а привычка повелевать выказывалась в каждом жесте, и, хотя в этом зале находилось немало принцев, ни один из них не мог быть принят за государя.

Поскольку далеко не все пэры прибыли ко Двору, следовало для начала выяснить, почему они не смогли явиться, и только потом приступать к делу. К Филиппу по очереди подходили послы, чтобы сообщить, по какой причине отсутствует тот или иной вассал. Их донесения были внимательно выслушаны и признаны законными.

Когда эта часть церемонии закончилась, Филипп приказал главнокомандующему прочесть просьбу, поданную французским пэрам герцогиней Констанцией, после чего, сопровождаемый герольдами, он приблизился к распахнутым дверям зала и громко объявил, что вызывает Иоанна, герцога Нормандского, явиться и ответить на обвинение герцогини Бретаньской.

Как и предписывал обычай, он трижды повторил воззвание, сопровождая каждое из них продолжительной паузой, чтобы дать время для ответа. Через несколько минут хранитель оружия ввел в зал двух депутатов, присланных королем Иоанном, один из которых был епископ, другой же – рыцарь, Губерт де Бург.

– Милости прошу, господа депутаты! – приветствовал их король. – Сообщите всем нам, по какой причине Иоанн Анжуйский не явился в собрание, чтобы, следуя обычаю, ответить на обвинение – согласиться с ним или опровергнуть. Разве он смертельно болен? Или не признает власти моего двора?

– Нет, не болен, – отвечал епископ, – и не отвергает власти французских пэров; но он опасается появиться в городе, где у него столько недоброжелателей, и испрашивает, чтобы король Французский поручился прежде за его безопасность.

– Охотно, – согласился Филипп. – Пусть не беспокоится, я ручаюсь, что ему не причинят здесь вреда.

– Но гарантируете ли вы ему также и безопасное возвращение? Каков будет ваш ответ?

– Готов поклясться, что не стану чинить препятствий, но только в том случае если собрание сочтет его невиновным, а обвинение – необоснованным.

– И все-таки… если пэры вынесут обвинительный приговор, даруете ли вы ему грамоту, с которой он мог бы благополучно вернуться в свои владения?

– Нет! Ни за что! – вскричал Филипп громовым голосом. – Клянусь небом и землей, я не сделаю этого! И если совет лордов, разобрав заявление герцогини, сочтет ее жалобу справедливой, то Иоанн получит по заслугам. Я не отступлю ни на шаг от вынесенного решения.

– В таком случае, государь, – произнес епископ невозмутимо, – должен сообщить вам, что Иоанн, король Английский, вряд ли сможет прибыть во дворец. Он не захочет подвергать свое королевство опасности. Ведь если совет лордов осудит его, то найдется немало английских баронов, которые поспешат воспользоваться его поражением.

– Какое мне дело до того, что мой вассал, герцог Нормандский, боится потерять свои земли! – гневно вскричал Филипп. – Разве это освобождает его от обязанности подчиняться верховному государю?! Нет, я не намерен жертвовать ради него своими правами! Клянусь Богом, не бывать этому! Монжу! – обратился он к одному из приближенных. – Возьми себе помощника и отправляйтесь на мосты, улицы и перекрестки с воззванием, чтобы Иоанн Анжуйский лично и без промедления явился на суд пэров.

Прелат и его помощник тотчас же удалились.

– Сир епископ, – продолжал король, – вы выполнили свою миссию и можете быть свободны, но если подождете около часа, то услышите приговор, вынесенный собранием. Не смею задерживать вас, но должен заметить, что не возражал бы, если б вы вдруг решили остаться и выслушать мнение пэров.

Епископ почтительно поклонился, соглашаясь, а де Бург досадливо поморщился, словно присутствие на церемонии казалось ему бесполезным и невыразимо скучным, и, беззаботно повернувшись спиной ко всем, вышел из комнаты.

В течение нескольких минут зал напоминал разбуженный улей: бароны совещались между собой, стараясь прийти к общему мнению. Между тем Филипп пристально наблюдал за каждым из них, желая предугадать их приговор. Мало-помалу тишина восстановилась, и пэры, снова заняв свои места, молчаливо ожидали возвращения хранителя оружия и герольдов. Наконец двери зала отворились, и появившийся на пороге Монжу сообщил всем, что в точности выполнил поручение, но Иоанн Анжуйский не откликнулся на его воззвания и не объявился.

Какое-то время в зале царило глубокое молчание. Вдруг Филипп выжидающе посмотрел на герцога Бургундского. Это был человек в летах, чрезвычайно тучный, черты лица которого были весьма примечательны. Густые темные брови низко нависли над черными как угольки глазами. У него был орлиный нос и красиво очерченный маленький рот. Этот мужчина с каким-то особенно мрачным и даже строгим видом наблюдал за происходящим. Он первым встал, откликнувшись на молчаливый призыв короля, и, приложив руку к сердцу, твердым и внятным голосом произнес:

– Я объявляю Иоанна Анжуйского предателем, виновным в убийстве, и называю его жестоким и развращенным негодяем! В наказание за все преступления его владения должны быть конфискованы в пользу верховного государя, а сам он заслуживает смерти, клянусь в том своею честью!

Выкриками одобрения был встречен такой приговор. Бароны и рыцари, каждый по-своему, спешили высказать личное мнение на этот счет, но все были едины в своем решении: виновен! Тишина, царившая в зале вплоть до этого момента, была взорвана гулом многоголосья. Но достаточно было одного жеста короля, чтобы вновь восстановился порядок. Все смолкли, приготовившись слушать монарха.

Филипп величественно встал, вынул из ножен свой меч и положил его на стол.

– К оружию! К оружию! – воскликнул он. – Благородные пэры Франции, ваше определение произнесено, а значит, оно должно быть исполнено. Мечи в руки! К оружию, призываю я вас! Не станем терять ни минуты в пустых разговорах. Соберите своих вассалов. Филипп Французский идет против Иоанна Анжуйского и требует того же от каждого из баронов. Мы стоим за правое дело, и справедливость будет восстановлена! Пусть трусы меня оставят, а храбрые следуют за мной! Клянусь, не пройдет и года, как я накажу изменника!

И в заключение добавил:

– Главное собрание будет через десять дней, и назначается под стенами Гольярдского дворца.

Сказав это, он простился со всеми и вышел из зала.

Филипп-Август не терял времени даром. Отправив герольда в Руан, чтобы тот сообщил Иоанну Анжуйскому о решении, принятом на совете пэрами Франции, он немедленно занялся укреплением собственных позиций, для чего лично составил множество депеш, разосланных в разные концы королевства, чтобы, заручившись поддержкой влиятельнейших баронов, выставить против Иоанна мощную и боеспособную армию.

Такой расклад сил был явно не в пользу английского короля, бароны которого, недовольные его низкими действиями, либо вовсе отказывали в повиновении, либо помогали, но так слабо и неохотно, что вряд ли можно было рассчитывать на победу. Во французских же его владениях большинство вассалов открыто вступились за Филиппа, предложившего им свою дружбу и покровительство. И хотя самые большие города Майна и Нормандии все еще держали сторону Иоанна, оказывая некоторое сопротивление, но превосходство сил Филиппа, его военные достоинства и политические переговоры переманили большую часть баронов под знамена французского короля.

Война началась, по обыкновению того времени, всякого рода грабежами, которые особенно распространились в Нормандии. Войска мародерствовали, опустошая и разрушая все на своем пути; не щадили ни пола, ни возраста и своими поступками вынуждали народ прибегать к покровительству Филиппа, который один мог даровать ему защиту, что и старался делать. Филипп обещал городам свободу, баронам – поддержку их прав и привилегий, народу – мир и безопасность. И почти повсеместно такая политика короля, поддерживаемая к тому же сильной многочисленной армией, гарантировавшей защиту, имела успех. Французская корона торжествовала.

Иоанн Английский сбежал в Гиень, в то время как граф Саллисбюри, командуя небольшой армией и вынужденный отступать, старался сдержать продвижение французских войск. Избегая решительного сражения, в котором французы, без сомнения, одержали бы победу, граф организовывал засады и нападения на отдельные отряды Филиппа-Августа.

Именно здесь и представилась де Кюсси возможность приобрести славу талантливого военачальника. Командуя вассалами графа Танкервильского, составлявшими цвет всей армии, он смог проявить свой военный гений, долго остававшийся невостребованным. Имя де Кюсси гремело и прославлялось во всех дворцах и замках, стоило лишь в разговоре затронуть военную тему.

Другой герой нашего романа, граф Овернский, полностью излечился от ран телесных. Его оруженосцы, пажи и слуги, узнав от де Кюсси о местонахождении графа, отправились к нему. Их неустанная забота и тщательный уход, сделали свое дело: физические силы вернулись к графу, но не рассудок. Ясность мысли и суждений, вернувшаяся к Оверну после ранения, вновь покинула его, Слуги, любившие его всей душой, несмотря на излишнюю холодность и строгость, продолжали заботиться о нем, однако рассудок оставил графа, казалось, навсегда. Однажды, с хитростью душевнобольного человека, усыпив бдительность своих придворных ласковым обращением, Оверн скрылся. Граф исчез не оставив никаких следов, и найти его не смогли.

Все эти события произошли в конце июня. В это же время, совершенно перестав беспокоить набегами королевскую армию, вместе со своим отрядом исчез и граф Саллисбюри, оставив Нормандию без защиты. Во французском лагере распространялись слухи один нелепее другого, и только вернувшийся один из шпионов Филиппа, привез достоверные сведения своему королю.

Монарх находился в своей палатке, читая письма, когда ему доложили о прибытии перебежчика, и король приказал его немедленно ввести.

– Государь, – начал тот, склонившись в низком поклоне, – со всей точностью я могу утверждать, что армия графа Саллисбюри двигается по дороге на Булонь. Я затесался в ряды их солдат, подражая их языку и переодевшись, и узнал, что войско идет во Фландрию.

– Так скоро! – вскричал Филипп, не сдержавшись и невольно выдавая беспокоившие его мысли. – Я не думал, что у них уже все готово, – продолжил он и замолк, поняв, что сказал больше, чем нужно.

Чтобы понять это восклицание короля, нам придется рассказать о событиях, происходивших в это время за пределами Франции. Пока Филипп в частых стычках с английскими войсками отвоевывал Нормандию и праздновал победы, его враги готовились к контрнаступлению. К ним примкнули и отдельные вассалы французской короны, недовольные политикой короля.

ГЛАВА IV

Пока шла война в Нормандии и на Майне, Иоанне отнюдь не бездействовал. Бездарный полководец, то чего он не мог достичь силой, он добивался интригой, хитростью.

Монархам соседних с Францией государств не слишком нравились успехи Филиппа-Августа, и английский король этим воспользовался, заключив сначала союз с германским императором Оттоном, а затем и с другими государями. К этому союзу примкнули и вассалы французской короны, недовольные ущемлениями своих прав. Иоанну этот союз давал надежду на возвращение потерянных владений в Нормандии, в случае если войска Филиппа будут разгромлены союзной армией, и в то же время не слишком связывал ему руки.

Дело в том, что германский император Оттон видел в Филиппе своего непримиримого врага еще с давних пор. Филипп противился в свое время его избранию на престол Священной Римской империи, а также, пользуясь ссорой между Оттоном и папой Иннокентием, поддержал его противника Фридерика Сицилийского, который и стал государем Верхней Германии. Жажда мщения одолевала императора, и Иоанну не стоило большого труда уговорить Оттона взяться за оружие.

К этому союзу присоединился и Ферранд, граф Фландрский, забывший о том, что он вассал французского короля. Могущественный граф, владея обширными землями, но уступавшими богатством землям Филиппа-Августа, долгое время с завистью следил за возрастанием влияния своего сюзерена. Уже несколько раз он отказывался выполнять вассальные обязанности, только и ожидая удобного случая для разрыва всех отношений с верховным государем. Множество причин побудило вступить в этот союз и герцогов Брабантского и Лимбургского, а также графов Голландского, Нимурского и Булонского.

О существовании данного союза Филиппу было известно, но приготовления к военным действиям велись в такой тайне, что стали известны французскому королю только тогда, когда он узнал о выступлении войск графа Саллисбюри во Фландрию на соединение с союзной армией.

Сто пятьдесят тысяч солдат выставили союзники против Филиппа. Замки и крепости сдавались один за другим, и флаг императора Оттона развевался отныне на их башнях. Более двадцати крепостей сдались Иоанну, находившемуся в это время в Пуату. Да и внутри самой Франции, особенно в Лангедокских провинциях, было неспокойно. Родственники и еще недавно ближайшие друзья французского монарха готовы были переметнуться на сторону неприятеля. Письма с подобными неутешительными известиями ежедневно ложились Филиппу на стол.

Силы французской армии, хотя и уступали в численности союзнической, вряд ли уступали ей в боеспособности. Под стены Суассона к королю прибыли рыцари со всей Франции. Филипп возглавлял отряд, сформированный в его собственных владениях, но со своими отрядами прибыли и оставшиеся верными своему государю властители собственных земель: герцог Бургундский с целой свитой рыцарей и множеством солдат, набранных в его владениях, не уступавших размерами иному королевству; юный Тибольд Шампаньский, сопровождаемый своим дядей, явился во главе целой армии; графы Дре, Оксерн, Пуатье, Сент-Поль со своими отрядами; наш герой де Кюсси, во главе войск графа Танкервильского; наконец наемные войска и добровольцы. Проведенный смотр войск, когда они с распущенными знаменами проходили перед своим монархом, внушал уверенность и давал надежду на победу. Хотя достигавшая восьмидесяти тысяч человек армия Филиппа и уступала в численности, но ее выучка и мощь давала надежду на победу.

Глаза Филиппа блестели, обозревая проходящее войско. Никогда еще он не собирал под своим стягом столь великолепную армию, и разве могла теперь удача от него отвернуться. Он не сомневался в победе.

Отрядив часть войск против Иоанна, находившегося в Пуату, Филипп, не теряя ни минуты, выступил во Фландрию навстречу неприятелю. Союзническая армия, численность которой, вместе с вспомогательными силами, достигла почти двухсот тысяч человек также двигалась навстречу королю Франции. В нескольких милях от городка Турне армии расположились лагерями. И хотя жажда битвы была велика с той и с другой стороны, сражение не начиналось. С момента смотра французских войск в Суассоне граф Фландрский и германский император вели через своих доверенных лиц подрывную работу и среди вассалов французской короны и успели поколебать одних в их верности монарху, других же поссорить между собой. Это не удивительно, если вспомнить, что, несмотря на внешнее единство, армия в средние века оставалась все-таки сборищем самостоятельных отрядов того или иного графа. Зачастую эти отряды не подчинялись единому верховному командованию, считая полководца недостойным командовать ими, или в силу собственной гордыни, и действовали на свой страх и риск, не следуя единому плану битвы даже в сражении.

Расположившись лагерем близ Турне, Филипп? узнал, что император Оттон со всеми своими силами находится в десяти милях от этого города. Понимая, что время работает против него, и раздоры в рядах его армии могут усилиться, король хотел дать сражение немедленно. Хотя его войска и уступали противнику численностью, но Филипп совершенно справедливо полагал, что военное искусство его рыцарей и солдат стоит целой армии неприятелей.

Наступил вечер. Все приготовления к предстоящему сражению были сделаны. Король ждал своих баронов на последний военный совет. Филипп сидел в большом зале старого дворца в Турне и размышлял, отдав приказ служителям не беспокоить его. Разные мысли одолевали короля. То он представлял, как будет печалиться Агнесса, узнав, что ее любимый супруг пал под ударами неприятелей, то в своих мечтах он видел радость королевы, когда, увенчанный лаврами победителя, сожмет ее в своих объятиях. Он представлял себе, как попирая ногами своих врагов и презирая римских церковников, теперь бессильных мешать ему, вернется в Париж и еще раз назовет свою царственную возлюбленную королевой перед людьми и богом и его служителями на земле.

Его метания были прерваны вошедшим человеком, с порога заговорившим с ним:

– Государь! – Подняв глаза, он увидел Гереня, стоявшего перед ним.

– Ну, Герень! – сказал король с нетерпением, – что нового?

– Если я осмелился вас беспокоить, государь, то лишь потому, что только что из неприятельского лагеря прибыл человек с важными, как он утверждает, новостями, и я надеюсь, что вы его выслушаете.

– Знаешь ли ты этого человека, Герень? Я не люблю шпионов.

– Я не могу точно утверждать, однако, кажется черты его лица мне знакомы. Он говорит, что в Туре поступил на службу к принцу Артуру, и с такими подробностями рассказывает о взятии Мирабо и последовавших за этим несчастьях, что невозможно сомневаться в его словах. Он рассказывает, что, попав в плен, стал конюхом у графа Саллисбюри, но узнав, что французская армия находится поблизости, сумел убежать.

– Хорошо, Приведи его, Герень. Все, что он говорит, похоже на правду.

Герень тотчас вышел, и вскоре привел с собой хорошо сложенного человека средних лет, коротко стриженного, но с длинными усами и бородой. Во всяком случае на француза он был совершенно не похож, и неудивительно, что Филипп смотрел на него с недоверием.

– Каков хитрец! – воскликнул король, – тоже мне, француз! Ты верно какой-нибудь поляк, или иная заморская птица. Во всяком случае, с такой бородой и стрижкой ежиком ты на француза не похож.

Однако речь человека и характерный выговор, тотчас доказали королю Франции, что перебежчик имел полное право называть Францию своим отечеством, тем более, что с его слов стало ясно, что такую стрижку и бороду он носит по приказанию графа Саллисбюри.

– Ладно, ладно, я тебе верю, – проговорил Филипп, – а теперь рассказывай, какие известия ты принес из вражеского лагеря, и стоят ли они того, чтобы так спешить?

– Когда граф Саллисбюри прибыл на военный совет, то я по должности обязан был держать его лошадь и дожидаться у императорской палатки. Это и дало мне возможность услышать часть разговора, состоявшегося между ними. Сначала они говорили тихо, и я ничего не слышал, но потом император возвысил свой голос и вскричал: «А я вам говорю, что он перейдет в наступление – я знаю Филиппа; и тогда в тесном проходе Марке, мы разобьем этих французишек в пух и прах. Я верю слову де Кюсси и рыцарям графа Танкервильского, что во время наступления они останутся в арьергарде и займут второй выход из лощины, тем более, что я обещал Кюсси руку его возлюбленной, дочери графа дю Мента, если мы останемся победителями». «Если Филипп узнает о его измене, то прикажет отсечь ему голову, и тогда ваш план не сработает», – прервал его граф Саллисбюри. После этого, ваше величество, мне ничего не удалось услышать, потому что вышедший граф отослал меня от палатки подальше, – закончил свой рассказ перебежчик.

Король долго сидел в молчании потрясенный услышанным. Затем, наградив доносчика кошельком с золотом, он его отпустил, приказав, однако, наблюдать за ним. Видно сомнения в правдивости услышанного все-таки одолевали короля, однако приказ об аресте де Кюсси он отдал.

Вернувшись в палатку короля, которую уже заполнили бароны, Герень подошел к Филиппу и, наклонясь к нему, тихим голосом доложил, что в лагере нет ни Гюи де Кюсси, ни его пажа и оруженосца, ни отряда копейщиков, ушедших куда-то с де Кюсси. Король выслушал его в молчании, устремив взгляд в стол, стоявший перед ним, и когда Герень закончил говорить, поднял голову, подумал с минуту и объявил свое решение.

– Мы выступаем в поход завтра на рассвете и, прикинувшись, что идем на Лилль, обойдем неприятеля сбоку и нападем неожиданно. Прошу вас, благородные рыцари, позаботьтесь о том, чтобы уже спозаранку все войска были собраны и готовы к походу. А пока прощайте. Завтра увидимся.

На другой день знамена уже развевались. Король на превосходной лошади, сопровождаемый блистательной свитой, остановился посреди линии. Сняв шлем, он подозвал двух священников, которые поднесли ему кувшин вина и благословенный хлеб на металлическом блюде. Филипп разрезал мечом хлеб на мелкие куски и, положив их в бокал, наполнил его вином.

– Бароны и рыцари! – произнес он громко. – Прошедшей ночью ко мне явился доносчик и сообщил, что в нашем совете есть изменники и предатели. Я отказываюсь этому верить! Впрочем, я весь перед вами, и если кто-то считает, что я недостоин французской короны, тот может оставить меня и смело перейти на сторону неприятеля вместе со свитой. Даю королевское слово, что не стану чинить препятствий и не сделаю ему ни малейшего зла. Но те, кто решится сражаться и умереть за своего государя, пусть приблизится и в знак нашего союза выпьют со мной это священное вино и съедят хлеб. С этой минуты мы – братья по оружию, и пусть будет проклят тот, кто нарушит обет и забудет о братстве!

Эта речь была встречена одобрительным гулом, и все без исключения устремились к Филиппу, чтобы принять боевое крещение. Вокруг короля образовалось плотное кольцо, через которое никак не мог пробиться худощавый человек в почерневших доспехах. Наконец он сумел протиснуться и потребовал:

– Чашу мне! Дайте мне чашу!

Забыв о том, что на нем шлем с закрытым забралом, он поднес было чашу ко рту, но тотчас не спохватился, поняв свою ошибку, и поднял забрало. Все с удивлением и жалостью наблюдали за действиями безумца, которым оказался Тибольд, граф Овернский.

– Филипп, король Французский, – пригубив чашу, торжественно произнес он, – я ват до смерти!

Он постоял несколько минут, пристально глядя на монарха, затем повернул коня и поскакал к своему войску, расположившемуся неподалеку от основной линии.

– Бедняга! – посочувствовал король и, обращаясь к Гереню, добавил: – Вели присматривать за ним, и пусть кто-нибудь возьмет его на свое попечение.

Герень выполнил приказ короля, после чего, чтобы удостовериться в искренности намерений Тибольда, переговорил с его воинами, от которых узнал, что граф Овернский прибыл сюда из благих побуждений – защищать права Филиппа.

ГЛАВА V

В то самое утро, когда Филипп делал смотр своим войскам, по узкой дороге, пролегающей между горами, ехали два человека. Первый, одетый в кольчугу, со шлемом на голове, оставлявшим открытым только лицо, и командирскими знаками отличия на груди был Жоделль; другой, ехавший рядом с ним, одетый в платье всех цветов радуги и черную шляпу с павлиньим пером – Галон.

– Зачем ты преследуешь меня, шут? – раздраженно говорил Жоделль. – Ты, дьявольское отродье. Оставь меня одного. Но если ты следуешь за мной из дружеской привязанности, – с кривой усмешкой на лице продолжил Жоделль, – то, смею заверить тебя, мы скоро увидимся, А сейчас оставь меня, – повторил Жоделль, – я тороплюсь, Проклятые саксонцы, – размышлял он вслух, – почему они позволили тебе уехать, когда я строго наказал им присматривать за тобой?

– Ха! ха! ха! – со смехом ответствовал Галон, – какой ты неблагодарный, сир Жоделль! Можно ли даже подумать, чтобы мародер, разбойник был неблагодарен, – и Галон опять разразился смехом. – Не я ли за эти дни открыл тебе все тайны де Кюсси? Не я ли пять месяцев назад избавил твою шею от веревки? А теперь, неблагодарная собака, ты отказываешь мне в своей любезной компании, мне, готовому путешествовать в твоем обществе хоть на край света, мне, который тебя так нежно любит! Ха! ха! ха! Более того, что же я слышу? Ты приказал своим жестоким саксонцам меня стеречь, а может, и убить, если я попытаюсь избавиться от такой опеки. И если бы им захотелось сжечь на костре меня и мою кобылу, ты постарался бы уверить их, что она такая же чертовка, как и я черт. Но они, пленясь моей красотой, открыли все, и отпустили меня из любви к моему носу. Ха! ха! ха! Никто не может остаться равнодушным к моим прелестям. Ха! ха! ха! – покатывался Галон со смеху. – Но я еще помучу тебя и не оставлю до тех пор, пока не узнаю, что ты сделаешь с тем письмом, которое прячешь за пазухой. Я припомнил де Кюсси все полученные от него в свое время побои, не забуду и про тебя. Да, да! не забуду. Уже не забыл. Ха! ха! ха! Думаю, теперь мы с тобой квиты, и кое-чем я могу теперь услужить своему господину.

– Ты не будешь ему более служить, дурак! – вскричал Жоделль, глаза которого сверкали от ярости. – Я тоже расплатился с ним за полученный удар и за прочие причиненные мне неприятности. Его голова не так уж крепко держится теперь на плечах. Приказ о его аресте нынешней ночью – дело моих рук. Способен ли ты, шут, на такую проделку? – в свою очередь зло рассмеялся Жоделль.

– Ха! ха! ха! – захохотал в ответ Галон содрогаясь всем телом, а его нос шевелился сам по себе. – Безмозглое животное, осел, старый пень! Да в моей одной извилине ума больше, чем во всей твоей башке. Клянусь Богом, немного надо мозгов чтобы сложить такую нелепую сказку. Ха! ха! ха! Неужели ты думаешь, что предоставив тебе материал для доноса на сира Гюи и возможность говорить с канцлером, я не позаботился о безопасности моего господина, этого убийцы быков, рыцаря с железным кулаком? Правосудное небо! Какие же ослы эти мародеры с большой дороги!

– Не такой осел, как ты думаешь, дьявол! – в ярости вскричал Жоделль хватаясь за рукоятку кинжала и бросая злобный взгляд на ехавшего рядом Галона.

Однако тот всегда, по крайней мере, одним глазом следил за своим сотоварищем, и Жоделль убеждавшийся не раз в силе и чрезвычайной ловкости Галона, струсил и не решился на открытое нападение. Он заглушил бушевавший в нем гнев и решил при первом удобном случае отделаться от шута, которому до конца не доверял никогда. Чтобы такой случай представился, Жоделль, спрятав преступный умысел в тайниках своей черной души, сделал вид, что юмор Галона ему нравится, и расхохотался.

– Ты довольно злой насмешник, сир Галон, – сказал он, смеясь, – поистине, злой насмешник! Однако мне хотелось бы знать, каким образом ты заставил де Кюсси покинуть армию своего короля перед самым сражением.

– Ха! ха! ха! не было ничего легче, – отвечал шут. – Что ты делаешь, когда приманиваешь птицу, сир Жоделль? , Ты кидаешь ей крошки хлеба, не так ли? Вот и я выманил де Кюсси басней об отряде врага, который, как я сказал пажу Эрмольду де Марею, оруженосцу Гуго и сиру Гюи, хочет напасть на фланг королевской армии. И теперь наш доблестный рыцарь рыщет вдоль реки этот отряд. Ха! ха! ха! – в который раз засмеялся чрезвычайно довольный собой шут.

– Клянусь Святым Петром, ты открыл все, что я рассказал тебе ночью за столом, сидя за бутылкой, – вскричал Жоделль. Дурак! Я заставлю пожалеть тебя об этом, если ты не будешь осторожнее, и как-нибудь награжу тебя ударом кинжала.

– Прекрасно сказано, сир! – не скрывая насмешки ответил Галон, – но неужели ты думаешь, что я сказал де Кюсси правду? Ты глуп Жоделль! Я рассказал сиру Гюи, что Джулиан дю Монт и Вильгельм де ла Рош Гюйон заходят с фланга с отрядом в десять тысяч человек. Ха! ха! ха! Как тебе это нравится, господин разбойник? И не говори мне об ударе кинжалом, сир мародер, не то я воткну тебе свой под пятое ребро и брошу труп на дороге, как издохшую лошадь бросают в ров. Ха! ха! ха! Тебе нравится мой юмор?

– Я думал, – продолжал Галон, – что де Кюсси отправится со всеми своими силами и переломает ребра этому хлыщу, столь гордому на вид, осмелившемуся некогда коснуться почтенного монумента моей красоты. – Говоря это, Галон дотронулся до своего феноменального носа. – Но оказывается сир Гюи с несколькими воинами отправился только на разведку. Ведь он мог разгромить отряд, прикончить воздыхателя, припереть папашу к стенке и жениться на наследнице! И он еще называет меня дураком!.. Прекрасно!

– Но куда же ты едешь, сир Жоделль? Не отвечай. Я знаю и так. Я видел всю императорскую армию, двигавшуюся походным строем к Бувинскому мосту, а значит, ты везешь приказ сиру Джулиану, графу Гюйону и герцогу Лимбургскому напасть на арьергард французов и уничтожить. Арьергард изрубят в куски. Люди будут похожи на фарш для пирога! Ха! ха! ха! Надобно и мне там быть: я стану обдирать мертвых.

Так, не умолкая, разглагольствовал Галон, переходя от одной темы к другой, но показывая при этом столь точное знание планов неприятельской армии, что Жоделль приписывал это магии и еще более убеждался, что шут знается с чертом. Однако Галон узнал все это, проведя предыдущую ночь в лагере императорской армии и со старанием прислушиваясь к разговорам солдат, одновременно забавляя рыцарей и оруженосцев своими шутками и кривляньем.

Так за разговорами они доехали до перекрестка с другой дорогой, точно также зажатой меж высоких холмов. На вершине наиболее высокого холма, в месте скрещения дорог, рос вяз, на который Галон сразу же обратил внимание.

– Ха! ха! ха! – зашелся он в хохоте, и тут же с восторгом поспешил поделиться мыслью, вызвавшей такую реакцию, со своим спутником. – Ха! ха! ха! сир Жоделль, этот вяз точь-в-точь похож на тот, на котором тебя чуть было не повесили, если бы я не спас. Ты еще этого не забыл?

– Это не ты меня спас, дурак! – возразил Жоделль. – Король Иоанн, подумав, отменил свой приказ. Как бы дешева ни была моя жизнь, я не хочу быть обязанным ею презренному шуту. Король Иоанн сохранил мне жизнь для свершения мщения, и я это исполню прежде, чем умру. А там посмотрим; рассчитаемся и с королем.

Глаза мародера заблестели, когда он вслух стал излагать свои планы, существовавшие до этого только в его воображении.

– Постой! – вскричал Галон, прерывая размечтавшегося разбойника. – Слушай! До меня донесся лошадиный топот. Это, без сомнения, императорская армия. Я влезу на дерево и посмотрю.

Произнеся эти слова, он молниеносно спрыгнул с лошади и через минуту уже был на вершине дерева. Галон проделал это с такой быстротой и ловкостью, что Жоделль, только и ждавший удобного случая, чтобы нанести шуту удар кинжалом, не успел даже схватиться за рукоятку. Поневоле он начал расспрашивать шута о том, что открылось его взгляду с вершины дерева.

– Что я вижу? – вскричал Галон, и сам же ответил. – Поистине, когда я смотрю в эту сторону, вижу немецких ослов, фландрских лисиц, английских собак и нормандских лошаков, которые двигаются вдоль реки, стараясь это делать как можно осторожнее. Когда смотрю в другую сторону, то примечаю стадо французских обезьян. Но когда смотрю себе под ноги, – прибавил он, показывая пальцем на Жоделля, – то вижу провансского волка, жаждущего грабежа и крови.

Сказав эти слова, шут стал спускаться с дерева. В эту минуту послышался стук копыт приближавшихся лошадей. Жоделль повернулся, как бы желая посмотреть, кто приближается, в то же время осторожно вынув меч из ножен. Галон приметил это движение и поспешил влезть опять на дерево, но не успел. Хотя Жоделль только ранил Галона в ногу, но боль была столь сильна, что шут выпустил ветвь, за которую держался, и упал к ногам мародера. Меч разбойника опустился сверху вниз и проколол шута насквозь.

Смертельно раненый Галон, не говоря ни слова, не издав даже стона, из последних сил вцепился в ноги лошади, не давая ей двинуться с места. И как Жоделль ни старался, терзая шпорами бока своего коня, он не мог заставить лошадь освободиться от вцепившегося в нее мертвой хваткой шута. Между тем отряд рыцарей приближался, и вид перьев, развевавшихся на шлемах, заставлял Жоделля искать спасения в бегстве. Встреча с всадниками не сулила ему ничего хорошего.

Три раза лошадь мародера наступала ногами на тело несчастного шута, а Галон все еще удерживал ее. Постепенно силы оставили его и с возгласом «де Кюсси! де Кюсси!», перешедшим в смех, он выпустил ноги лошади из своих ослабевших рук. Увидев, что лошадь свободна, а последнее восклицание Галона более чем справедливо, Жоделль развернулся и погнал коня в галоп.

Де Кюсси, а это был именно он, еще издали разглядел и узнал Жоделля и, увидев Галона, распростертого на земле в луже крови, догадался, что произошло. Не останавливаясь ни на минуту, не опустив забрала и не взяв щита, он вырвал копье из рук оруженосца и поскакал за мародером. Преследование длилось недолго. Скоро де Кюсси настиг убегавшего и, с силой ударив копьем, пробил латы насквозь. Пронзительный крик, перешедший в стон, вырвался из груди Жоделля, словно камень рухнувшего с лошади. Жизнь этого разбойника, предателя и убийцы закончилась. Сир Гюи хотел вытащить застрявшее в теле копье, но видя, что не сходя с лошади этого сделать не удастся, приказал исполнить это своему оруженосцу, а сам поскакал туда, где оставил умирающего Галона в окружении своей свиты.

– Де Кюсси! де Кюсси! – выговорил умирающий шут слабым голосом, – Галон собирается в дальний путь. Приблизьтесь к нему и скажите перед разлукой несколько слов.

Рыцарь сошел с лошади и дал знак своей свите отойти на несколько шагов, а сам в сопровождении пажа и оруженосца приблизился к раненому, смотревшему на него с нежностью, что было, кажется, в первый раз.

– Мне жалко расставаться с тобой, де Кюсси! – заговорил Галон. – Но теперь, когда приблизился мой конец и я вижу, что скоро предстану перед Богом, я понял, что люблю тебя более, нежели думал. Дай мне свою руку.

Гюи сказал ему несколько ласковых слов и протянул руку. Шут схватил ее и осыпал поцелуями.

– Я очень часто противоречил тебе, де Кюсси, и теперь об этом сожалею; ибо никто мне не оказывал столько милостей, сколько ты. Веришь ли ты мне? Простишь ли ты меня?

– Конечно, мой бедный Галон. Я не знаю, вредил ли ты мне когда-нибудь; но если это и правда, я прощаю тебе от всего сердца.

– Да вознаградит тебя небо!.. Послушай меня, де Кюсси, я хочу оказать тебе последнюю услугу. Но мои силы тают… Эрмольд, дай мне вина, и я расскажу сиру Гюи, чем ему вредил и как можно исправить содеянное. Скорее! Вина! Вина! Силы оставляют меня.

Сделав несколько глотков из фляжки, поднесенной Эрмольдом, шут стал рассказывать о ложном доносе, касающемся владений графа Танкервильского.

– Перед лицом близкой кончины клянусь, что я говорю правду, и только правду! Видам Безансонский поручил мне сказать вам, что граф Танкервиль при свидетелях вручил королю Филиппу II Августу хартию, выражавшую его волю. По этой хартии все поместья трефа Танкервиля принадлежат вам, сир Гюи. И видя вас во главе войск и вассалов графа, сир Видам решил, что вы вступили во владение наследством. Он не знает, что вы командуете отрядом танкервильцев по воле короля. Он также не знает, жив ли еще граф Танкервиль, но считает, что подобные сведения могут быть у пустынника Бернарда.

– Я ничего не могу понять, – сказал Гюи.

– Потом, потом! Не спрашивайте меня, сир! Я чувствую, что сил остается все меньше, а мне нужно еще так много рассказать вам, – продолжал Галон.

– С этого дерева я видел, что армия короля Филиппа движется к Бувинскому мосту; но он не знает, что неприятель следует за ним буквально по пятам. Если Филипп вздумает начать переправу – он погиб. Этой ночью мне удалось узнать, что граф Брабантский с надежным человеком должен послать в отряд, которым командуют герцог Лимбургский, Джулиан дю Монт и Вильгельм де ла Рош, разработанный накануне план ведения боевых действий. Если вы, сир Гюи, сопоставите данные, получаемые от ваших разведчиков, то убедитесь, что неприятель следует в точности этому разработанному плану нападения. Граф Брабантский отправил с этим письмом человека, хорошо знающего расположение французских войск. – Стон вырвался из груди Галона, но он собрал остатки сил и продолжал. – Де Кюсси, де Кюсси! Я уверен, что этот человек, разбойник Жоделль. Я уверен, что это он. У него должен быть пакет. – Голос шута слабел и прерывался. – Мне плохо, где вы, де Кюсси?.. Не возвращайтесь в лагерь. Король думает, что вы ему изменили. Не возвращайтесь: он велит отрубить вам голову. К чему вы без головы будете годны? Ха! ха! ха!

И с этой последней шуткой в присущем только ему стиле Галон испустил дух.

– Он умер! – сказал де Кюсси. – Но возможно ли, что наша армия оставила Турне и сейчас движется к Бувину? Неужели король изменил свои планы? Это надо проверить. Эрмольд, влезь на это дерево и осмотрись. Оно достаточно высокое и с него должно быть все видно. Туго, ступай и обыщи мародера. Скорее Эрмольд. Видно ли тебе что-нибудь?

– Да! Наша армия действительно движется вдоль реки, а ее авангард уже переходит мост.

– А теперь посмотри направо, Эрмольд. Во имя Бога, быстрее. Что ты там видишь? – вскричал де Кюсси.

– Я вижу несколько разрозненных отрядов копьеносцев, а в долине огромное облако пыли. Но, может быть, это не пыль, а утренний туман. Подождите, я влезу повыше. О, Боже! Копья, копья! Я вижу как блестят их наконечники. Целый лес копий. Вся неприятельская армия движется сюда.

– Немедленно спускайся, Эрмольд. Все на лошадей, – вскричал де Кюсси, обращаясь к своей свите. – Ну, Гуго, что ты нашел у разбойника? – прибавил он, обращаясь к подошедшему оруженосцу.

– Вот, – отвечал тот, подавая рыцарю запечатанный конверт.

– Ладно, потом посмотрим, а сейчас нельзя терять ни минуты. На лошадей! На лошадей! – продолжал командовать Кюсси. – Мы должны присоединиться к авангарду королевской армии прежде, чем все отряды достигнут моста. Надо остановить переход и дать сражение немедленно, иначе все погибло! – И, сопровождаемый небольшим отрядом, де Кюсси поскакал во весь опор к Бувинскому мосту.

Через несколько минут бешеной скачки сир Гюи столкнулся с маленьким отрядом, во главе которого ехали Герень и виконт Меленский. Они были отправлены королем на разведку и должны были узнать оставила ли неприятельская армия свой лагерь близ деревушки Мартен.

– Рад, что встретил вас, сир Гюи, – сказал Герень, останавливая лошадей одновременно с де Кюсси. – Хочу сообщить вам довольно неприятную новость, – продолжал он. – Прошлой ночью на вас поступил донос. Вы обвиняетесь в измене королю. Я этому не верю, Кюсси. Однако король отдал приказ о вашем аресте, но вас не оказалось в лагере.

– Служба королю и французской короне – вот причина моего отсутствия, – отвечал де Кюсси. – Однако почему изменились планы и армия выступила в поход раньше?

Герень попытался ответить, но де Кюсси продолжал:

– Впрочем, сейчас это уже неважно. Я должен немедленно видеть короля. У меня в руках план сражения наших противников. Мне нужно спешить. Я надеюсь остановить переход наших войск на эту сторону реки. Мы должны дать сражение, оставаясь на том берегу. Если вы, Герень, спросите почему, то ответ заключен в этом конверте. Но для полноты картины, взобравшись на один из этих холмов, а еще лучше на дерево, вы сможете сами увидеть неприятеля – настолько он близко.

С этими словами де Кюсси откланялся и, дав шпоры, пустил лошадь в галоп.

Скачка закончилась, когда сир Гюи заметил короля в окружении рыцарей, спешившихся и расположившихся в густой тени раскидистого дерева. Он слез с коня и направился к Филиппу. Король не спускал взора с подходившего рыцаря.

– Государь, – начал Кюсси, – прикажите остановить войска, идущие вдоль берега, и возвратите те, которые переходят мост. Противник в тылу нашей армии, всего в полумиле отсюда. Одновременно с этим, большой отряд под предводительством дю Монта и де ла Роша готовится к нападению с этой стороны реки. Прежде чем вся армия переправится сюда, вы будете окружены, и тогда поражение неминуемо.

Де Кюсси произнес все с горячностью человека, знающего, что нужно делать.

– Сир Гюи, – произнес, выслушав рыцаря Филипп, – знаете ли вы, что вас обвиняют в измене? Так должен ли я следовать советам такого человека?

– Государь, – отвечал Кюсси, – пусть Бог вам пошлет побольше таких изменников. Впрочем, сейчас не время оправдываться. В этом конверте находится план вражеского наступления, по крайней мере, я так думаю, хотя и не вскрывал его. – С этими словами Гюи протянул пакет королю. – По печати вы можете видеть, что письмо от герцога Брабантского, а адресовано оно герцогу Лимбургскому, графу дю Монту и Вильгельму Гюйону. Их отряд, как я выяснил, численностью до пятнадцати тысяч человек находится в трех милях отсюда.

Король взял пакет и разрезал шелковую перевязь кинжалом. Лишь только он прочел первые строчки, сразу понял замысел неприятеля и последствия для его армии.

– Клянусь Богом, ты успел вовремя, Кюсси, – вскричал король и немедленно отдал приказ остановить переправу.

– Ну, Герень, – продолжил Филипп, увидев бегущего к нему министра, – видел ли ты вражескую армию?

– Да, государь! – не далее как в полумиле отсюда.

– Мы их разобьем! Мы их разобьем, Герень! – вскричал Филипп, вставая. – К оружию, воины! К оружию!

Король вставил одну ногу в стремя, а рукой оперся о шею лошади, и оставался в таком положении несколько минут, раздавая окружающим приказы, обнаруживающие быстрый ум, который все предвидит и ничего не забывает:

– Орифламму перенести через мост! Ренольт, немедленно возврати знаменосцев! Гуго, скачи к графу Сент-Полю и передай мой приказ остановиться! Де Кюсси, я незаслуженно обидел тебя, но прошу, забудь об этом и сражайся нынче также отважно, как и раньше. Герень, немедленно разворачивайте войско в боевой порядок. Постарайтесь расположить в центре наши верные и лучшие части. Всем рыцарям выдвинуться вперед насколько это будет возможно. Евстафий, разыщи графа Бомонта, и скажи ему, чтобы он перешел реку в брод и расположился со своим отрядом на правом фланге, сильно не удаляясь от реки. Герень, надо, чтобы солдаты начали сражение первыми и прорвались бы в неприятельские ряды прежде, чем конные отряды начнут атаку. Де Кюсси, вы во главе войск графа Танкервильского, – я надеюсь на вас. Сир Вильгельм, вы останетесь при мне.

Отдав приказы Филипп-Август вскочил на коня, надел шлем и быстро поскакал на вершину близлежащего холма. Там он остановился и стал внимательно наблюдать за передвижением своих войск по дороге ведущей, с одной стороны, к Бувинскому мосту, а с другой – к Турне. Заросшие лесом холмы скрывали от его взора уже переправившийся арьергард.

ГЛАВА VI

Глубокое молчание царило на поле предстоящей битвы. Армии расположились одна против другой и только ожидали сигнала к началу кровавой сечи. Достаточно было одного слова, одного знака, одного сигнала трубы, и эти две жаждущие крови массы кинулись бы одна на другую. И чувствуя тяжесть этой роковой минуты и ответственность, ложащуюся на них, каждый монарх медлил, тянул до последней секунды с отдачей страшного приказа, понимая, что потом только оружие будет решать вопросы жизни и смерти.

Во всяком случае, наверное, именно такие мысли занимали Филиппа-Августа, ибо он сказал обращаясь в Вильгельму де Мартемору:

– Пора начинать сражение. Видит Бог, я совсем не жажду их крови, но имею полное право защищаться. Они объединились, чтобы меня уничтожить; так пусть кровь, пролитая сегодня, падет на их головы. Где орифламма? – спросил он, отыскивая глазами главный стяг французской армии.

– Еще не перенесли через реку, государь, – ответил Жерар Скафье.

– В таком случае мы не будем больше ждать, – сказал король и сразу же продолжил. – Генрих де Барре, передайте приказ Гереню начать сражение. Пусть он отправит несколько отрядов солдат для атаки стоящей против нашего правого фланга тяжелой фламандской конницы, и только потом пусть вступают в сражение рыцари.

Молодой граф поклонился и поскакал. Его появление послужило сигналом к началу боя. Тучи стрел взлетели в воздух и градом посыпались на выстроившихся французов. В ответ прозвучали трубы, и отряд солдат, человек в двести, выполняя приказ Филиппа, напал на конницу графа Фландрского.

Замысел Филиппа увенчался успехом. Французы, с копьями наперевес, бросились в середину выстроившихся фламандских рыцарей, а те, возмущенные, что их атаковали простолюдины, накинулись на них, избивая, но при этом нарушили порядок своих рядов.

Скоро все лошади под французскими солдатами были убиты, но те, приученные сражаться и пешими, мужественно вступили в рукопашный бой с конными рыцарями и произвели немалое опустошение в центре левого крыла императорской армии. В эту минуту отряд рыцарей, предводительствуемый Сент-Полем, бросился на помощь солдатам и, выбивая длинными копьями своих противников из седел, рассеял фламандцев, которые так и не смогли восстановить строй и теперь отступали под яростным натиском французов.

Сражение, начатое таким образом на правом крыле королевской армии, развернулось и в центре, где на небольшом холме, обозревая все поле битвы расположился Филипп-Август. И хотя левый фланг армии тоже вступил в битву, взоры монарха продолжали обращаться направо, где граф де Сент-Поль и герцоги Бургундский и Шампаньский еще продолжали бой с фламандцами.

Бой затягивался, а когда на помощь фламандским рыцарям подошли подкрепления из второй и третьей линий построения, то счастье явно стало поворачиваться к воинам графа Фландрского. Французы были оттеснены и прижаты к реке.

– Клянусь Богом! Герцог Бургундский в опасности! – вскричал король. – Мишель, скачи к сиру де Кюсси и передай ему, чтобы он со своими танкервильцами поспешил на помощь герцогу.

Исполняя королевский приказ, оруженосец поскакал во весь опор к де Кюсси, который со своим отрядом находился в резерве.

– Клянусь небом! – вскричал Филипп, спустя несколько минут, обращаясь к Гереню. – Герцог разбит. Я больше не вижу его знамени! Этот де Кюсси и не думает спешить. Клянусь Святым Денисом, неприятель обойдет наш фланг! Рыцарь либо глуп, либо трус, либо изменник. Ступай, Герень, ступай и скажи ему, чтобы он сражался, если дорожит своей честью.

Но король, хоть и находился на холме в центре сражения, не мог видеть того, что заметил де Кюсси. Как раз в это время резервный отряд союзнических войск перебазировался на другой фланг и начал медленно продвигаться в тыл фламандцев. Если бы де Кюсси ударил раньше, то он, раскрыв свой резерв, поставил бы его сразу же под ответный удар передвигавшегося отряда и тем самым подверг бы опасности окружения весь правый фланг. Итак, несмотря на критическое положение войск герцога Бургундского, он дождался, когда отряд противника полностью окажется в тылу фламандцев, и только тогда нанес удар. Предводительствуя своим отрядом, он опрокинул фламандцев, которые, в свою очередь отступая, вклинились в ряды резервного отряда императорской армии и расстроили его ряды.

Французские рыцари, рассеянные во время сражения, воспользовались моментом и вновь соединились вокруг своих вождей: герцогов Бургундского и Шампаньского.

– Браво, де Кюсси! – воскликнул Филипп, которому только теперь стал понятен смысл маневра сира Гюи. – Браво! – снова воскликнул Филипп. – Ты храбрый рыцарь и отличный стратег! Посмотрите, как все уступают ему! А вот и герцог Бургундский. Я его вижу. Он стоит около своего развевающегося знамени. Но что это за отряд приближается к месту сражения? Пыль препятствует мне рассмотреть знамена.

– Государь, – ответил де Барре, – это ополчение из городов Компвень и Абвиль. Они только что подошли и, желая немедленно принять участие в сражении, напали на саксонцев, которые сомкнутым строем пытались атаковать наш: центр.

В то время как он это говорил, городские ополченцы, желая отличиться в глазах короля, который даровал городам многочисленные свободы, прорвали первые ряды неприятеля и врезались в плотный строй немецкой пехоты. Однако те легко отразили натиск небольшого отряда и вскоре оттеснили горожан к подножию холма, на котором расположился Филипп.

Рыцари и солдаты, окружавшие короля, увидев близкую опасность, устремились на саксонскую пехоту и длинными мечами изрядно опустошили ее ряды. Однако на помощь пехоте подоспели немецкие рыцари, и сражение закипело как вокруг холма, так и на нем. Филипп продолжал оставаться на вершине холма вместе с графом де Монтиньи, державшим знамя, и Евгением де Лонгшаном, не пожелавшим покинуть своего короля. Филипп, казалось, не обращал внимания, что сражение кипело уже буквально вокруг него.

– Из любви к Богу, поберегитесь, государь! – проговорил Лонгшан. – Если вас ранят, все погибло.

– Поберечься! – воскликнул Филипп. – Сейчас? Нет, сир, и еще раз нет! – И увидев трех или четырех немецких рыцарей и нескольких пехотинцев, приготовившихся к атаке, он опустил забрало своего шлема и, вынув меч, прибавил: – Мы прежде отправляли свою должность по-королевски, теперь должны отправлять ее по-рыцарски.

– Я также последую вашему примеру, – сказал де Лонгшан и, взяв копье наперевес, поскакал к немецкому рыцарю и с такой силой нанес удар копьем, что пронзил того насквозь. В этот момент другой еще не принявший участия в этом мини-сражении рыцарь нанес мечом удар в грудь лошади Лонгшана. Животное упало и увлекло седока за собой. Сойдя с лошади, немецкий рыцарь оперся коленом на грудь Евгения де Лонгшана.

– Монжу и Сен-Дени, помоги! – испустил клич Филипп, увидя поверженного Лонгшана, и поспешил ему на помощь. Но было поздно. Немецкий рыцарь успел снять шлем с Евгения, потерявшего сознание от падения, и воткнул ему в горло кинжал. Встать он уже не успел. Пылая местью, король, не успевший помочь своему товарищу по оружию, с такой силой нанес удар по склоненной над Евгением голове рыцаря, что шлем того не выдержал, и меч короля, перерубив шею, полностью отделил голову от тела.

Подоспевшая немецкая пехота, вооруженная короткими пиками, окружила короля со всех сторон. Рядом с Филиппом остался только один рыцарь де Монтаньи, державший королевское знамя. Вокруг себя они видели только лица саксонских копейщиков, постепенно сжимавших круг и с жадностью смотревших на золотую корону на шлеме монарха.

Однако Филипп сражался с отчаянной храбростью, врываясь в ряды солдат и нанося удары, заставлявшие их несколько раз отступать.

Монтаньи также показывал чудеса храбрости. В левой руке он держал знамя, которое то опускал, то поднимал, давая знать тем, кто это видел, что король находится в опасности. Правая рука, вооруженная длинным мечом, сеяла опустошение в рядах неприятеля.

Однако тщетно король и его знаменосец показывали чудеса храбрости, каждым ударом меча убивая своих противников. На месте павших солдат появлялись новые, и круг, в котором сражались рыцари, смыкался все теснее.

Многие саксонские рыцари, увидев королевское знамя, поспешили на холм, горя желанием захватить его.

В одно из мгновений солдат, оказавшийся за спиной короля, нанес удар и тяжело ранил лошадь. Филипп почувствовал, как зашатался под ним конь, и в следующую секунду они оба оказались на земле.

Несколько рук с кинжалами одновременно пытались пробить доспехи, стараясь добраться до заключенного в них уязвимого человеческого тела. Казалось, только воспоминание об Агнессе и краткая молитва оставались Филиппу, когда внезапный крик «Оверн! Оверн!» раздался в его ушах и возвратил к жизни, с которой он уже простился. Склонив голову к луке седла, получая тысячи ударов, но не останавливаясь для их отражения, в совершенно разбитом вооружении, на лошади, покрытой кровью и пеной, Тибольд Овернский продрался сквозь толпу неприятелей и соскочил с лошади возле упавшего короля, и его знамени. Несколько солдат с кинжалами, искавшие щель в броне, защищавшей Филиппа, пали мертвыми. Остальные отступили, но поняв, что перед ними всего лишь один человек, бросились злобной стаей на него. Однако длинный меч графа Овернского разил всех, пытавшихся приблизиться к нему или Филиппу. Немало смельчаков заплатили жизнью за такую попытку. Видя, что к воину не подступиться без риска потерять голову, пехотинцы отошли, но их заменили прискакавшие рыцари. Бой разгорелся с новой силой. И в этом бою один человек противостоял многим.

Победа всей французской армии, жизнь, смерть или плен короля, участь Франции, а может быть, и всего мира зависела в эту минуту от руки человека, лишенного разума. Но этот человек был одним из храбрейших и опытнейших воинов. Латы Оверна были изрублены, кровь струилась из многочисленных ран, и ежеминутно он получал новые, но граф не отступал ни на шаг, закрывая собой короля, пока на помощь не прискакали французские рыцари, увидевшие наконец бедственное положение своего монарха.

Однако численное преимущество было все еще на стороне саксонцев, как вдруг крик «де Кюсси! де Кюсси» раздался у подножия холма, показались длинные копья танкервильцев. Порядок, царивший в их рядах, дисциплина и вера в своего командира помогли им одержать верх над противником и вовремя прийти на помощь своему королю. Саксонские копейщики были буквально раздавлены тяжеловооруженными всадниками де Кюсси. Немецкие рыцари тоже не выдержали натиска и вынуждены были отступить. Отряды Компьенских и Абвильских городских ополченцев соединились у подножия холма, и почти часовое сражение вокруг королевского знамени закончилось победой французской армии.

Де Кюсси сразу же бросился к королю. Филиппу помогли освободиться от придавившей его лошади, он встал и, не садясь на подведенного ему нового коня, спросил:

– Где граф Овернский? Я обязан ему жизнью.

– Вот он, – воскликнул кто-то из свиты короля, – в черных латах.

– Де Барре, вы чуть не наступили ему на грудь.

Это действительно оказался Тибольд. Множество ран покрывало его тело, которое больше не защищали разбитые латы – от них остались одни обломки. Оверн лежал на груде тел, сраженных его мощной рукой.

С него сняли остатки шлема, и сам король преклонил колена и приподнял голову своего защитника, не в силах поверить, что столь доблестный рыцарь, пожертвовавший жизнью за своего монарха, мертв.

Однако Оверн был еще жив. Его губы шевельнулись, но ни одного звука не донеслось до короля.

– Оверн! – с грубоватой мужской нежностью произнес король. – Оверн! Если ты умрешь, я потеряю лучшего из своих подданных!

Собрав остатки сил, граф прошептал что-то, но так тихо, что Филипп не расслышал. Он склонился над умирающим так низко, что ухо его почти касалось губ Тибольда.

– Скажите ей… – прошептал граф слабым прерывающимся голосом, – скажите ей, что я умер, спасая вам жизнь… Я сделал это ради нее… и из любви к ней…

– Я передам ей это, – обещал Филипп. – Клянусь честью, я все передам! И плохо я ее знаю, Тибольд, если она не прольет по тебе слез!

Слабая улыбка появилась на губах умирающего. Он благодарно взглянул на Филиппа, и в ту же минуту огонь, горевший в его глазах, потух навсегда.

– Прощай, Оверн! Прощай, храбрый и верный рыцарь! – сказал король. – Де Барре, вели похоронить его со всеми почестями. Где теперь происходит сражение? – обратился он к воинам. – Похоже, вы не теряли времени даром. Левое крыло неприятеля обратилось в бегство – или зрение меня обманывает?

– Вы правы, государь, – ответил Генрих де Барре. – И Ферранд, граф Фландрский, взят в плен герцогом Бургундским.

– Слава Богу! – воскликнул Филипп и, быстро оглядев поле боя, добавил: – Мне кажется, неприятель в растерянности. Где императорское знамя? Где Оттон?

– Он чуть было не попался, но ему посчастливилось ускользнуть. Но что это, государь: у вас в латах обломок копья…

– Не заботьтесь об этом! – перебил король. – К делу! Армия Оттона в смятении, ее ряды разорваны. Еще один бросок – и мы победим, Де Кюсси, вперед! Рыцари, поддержите свою честь! Бургундцы, сражайтесь за Отечество! Монжу, Сент-Дени! Вперед, господа! В бой!

Это была критическая минута. Оттон мог бы собрать свои силы, которые вдвое превосходили армию французов, и контратаковать. Тем более, что правый фланг союзнической армии оказывал сильное сопротивление. И хотя граф Саллисбюри опрокинутый ударом копья, нанесенным ему де Бове, выбыл из сражения, оставшийся на правом фланге во главе англичан граф Булонский сражался отчаянно и не отступал ни на шаг.

Атака, предпринятая французами через центр – здесь ряды противника были расстроены – принесла успех и позволила им зайти в тыл к храбро защищавшимся на правом фланге англичанам.

Немцы и их союзники англичане обратились в бегство. Император Оттон едва избежал плена, но зато его военачальники оказались в руках своих противников. Союзники потерпели полное поражение.

Когда длившееся более шести часов сражение наконец закончилось, пленных оказалось так много, что король Филипп был вынужден остановить преследование отступающего противника: победители могли остаться в меньшем числе, нежели побежденные.

В пять часов вечера трубы сыграли отбой. Так закончилась знаменитая битва при Бувине, подобной которой еще не было в истории. Битва, значительно упрочившая положение Франции и лишившая Иоанна Английского почти всех его владений на континенте.

ГЛАВА VII

Сражение закончилось, порядок воцарился, и победоносная армия расположилась лагерем на берегу реки. Филипп-Август, удалившись в свою палатку, провел там в уединении около часа, после чего позвал оруженосца и велел пригласить военачальников, наиболее отличившихся на поле брани. Вечер был восхитительный, и лучи заходящего солнца проникали в палатку.

Во всем блеске королевского величия Филипп принимал дворян и вельмож своего государства. И тени высокомерия не было в его лице, когда он по-отечески ласково беседовал с воинами: одних благодарил за поддержку, других хвалил за подвиги.

– Благодарю вас, храбрый герцог Бургундский! – говорил монарх, держа его за руку. – Мы одержали полную победу, и ваша заслуга в том несомненна. А вот и епископ де Бове. Ей Богу, он так же превосходно владеет палицей, как и пастырским посохом. Надеюсь, святой отец, что есть в Писании текст, в котором позволяется священнику проливать кровь неприятеля, защищая свое Отечество.

– Это не кровожадность, государь, – отвечал воинственный прелат. – И есть некоторое различие: сразить в бою – не значит зарезать.

– Как бы то ни было, – улыбнулся король, – но именно с вашей помощью разрушили мы вероломный союз, направленный против Франции.

– А! Вот и молодой герцог Шампаньский! Герцог, вы ныне законно заслужили шпоры.

– Генрих де Барре, вы один из лучших воинов и сравнимы с легендарными рыцарями Круглого стола короля Артура. Я жалую вам пятьсот десятин земли в моей Суассонской долине.

– Де Кюсси, мой храбрый де Кюсси! Дай мне руку. Я незаслуженно обидел тебя перед сражением, но ты ответил на обиду своему монарху истинно по-рыцарски.

– Приветствую вас, Сент-Валери, вы как всегда кстати. Я рад видеть вас также, как и утром когда вы пришли ко мне на помощь в той битве на холме.

А теперь господа мне хотелось бы познакомиться с нашими пленниками, сделав это со всей возможной тактичностью, дабы не унизить побежденных в честном бою и решить их участь.

Первым ввели графа Саллисбюри.

Пленных было так много, что охрана, опасаясь, вынуждена была связать им руки за спиной. В таком положении и предстал граф перед Филиппом-Августом.

– Мне искренно жаль видеть вас здесь, граф, пленным, а не гостем. Я всегда с уважением относился к вам, – откровенно сказал король. – Но к чему эти веревки? Кто смел так поступить с достойным и храбрым рыцарем?.. Немедленно развязать! Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя пленным, дорогой граф.

– Я был связан, государь, очевидно, из боязни, чтобы побежденные не перевязали своих победителей, – ответил Саллисбюри. – А впрочем, я не в обиде.

– Однако, – сказал король, – в силу традиции надо, чтобы кто-нибудь поручился за вас, и тогда вы будете пользоваться свободой, пока мы не решим, какой назначить за вас выкуп.

– Если позволите, государь, – сказал де Кюсси, приближаясь, – моя жизнь и мое имение, как бы мало оно не было, будет залогом за графа.

– Благодарю тебя, мой старый друг и собрат по оружию, – сказал Вильгельм Длинный Меч и, помолчав, добавил: – Мне жаль, что мы не встретились с тобой в сражении, а то непременно обменялись бы несколькими хорошими ударами.

Длинной вереницей пленные проходили перед королем, и со всеми он старался разговаривать доброжелательно и обещал, что их участь не будет тяжела и вскоре они обретут свободу. Но когда ввели Ферранда, графа Фландрского, монарх преобразился. Нахмуренные брови, суровый взгляд – гнев явственно читался на лице Филиппа.

– Ну, мятежный вассал, чего заслуживает твоя измена? Не змея ли ты, пригретая на нашей груди? Разве не оказывали мы тебе гостеприимство во время прежних приездов в Париж? Разве тебя недостаточно почетно встречали, что у тебя появились мысли и желание завладеть наследством твоего монарха? Клянусь Богом, ты снова побываешь в Париже! Ты вступишь в нашу столицу, но сопровождать тебя будет не свита, шуты и скоморохи, а неподкупная стража.

Услышав эти слова, граф Фландрский побледнел от страха, но все-таки нашел в себе силы ответить королю.

– Надеюсь на ваш здравый смысл, государь. Вы не можете поступить со мной так строго. Ведь в конце концов я ваш вассал только по Фландрским землям, которые принесла мне в приданое жена, француженка. Я сын независимого государя, и моя жизнь…

– Твоя жизнь! – вскричав, перебил графа Филипп. – Можешь не дрожать за свою недостойную жизнь. Я не палач. Но клянусь, ты больше не взбунтуешься. А сейчас уходи. Уведите графа, – сказал Филипп уже более спокойно.

Следующим за графом Фландрским появился граф Булонский, неоднократно выступавший против своего сюзерена прежде, но всегда получавший прощение.

Филипп долго смотрел на этого гиганта и наконец заговорил дрожавшим от возмущения голосом:

– Скажите граф, сколько раз вы уже получали прощение за свои выступления против меня, вашего властелина?

– По совести, государь, я никогда не был силен в вычислениях, – отвечал граф, – но помню, что часто, чего признаться я не заслуживал.

– Когда ты все-таки их сочтешь, то прибавь еще одно, – проговорил Филипп. – Но клянусь останками всех святых, помни, что это последнее!

– Я не забуду, государь, и прошу не беспокоить их костей: я решил отныне быть верным вассалом вашего величества и, как говорит мой добрый друг сир Джулиан дю Монт, мои слова также незыблемы, как центр земли.

– А! Граф Джулиан! Вы здесь? Милости просим! Вы более всех старались возмутить против меня вассалов, и, следовательно, никто более вас не достоин виселицы и плахи! Однако мы можем принять и иное решение. Мой достойный друг и храбрейший рыцарь сир Гюи де Кюсси просит руки вашей дочери. Благоволите ответить согласием, и ваша голова останется на плечах.

– Это невозможно, государь! – с твердостью ответил старый граф. – Я уже отказал рыцарю и готов повторить: мои слова неизменны, как центр земли. Я скорее лишусь жизни, чем откажусь от своих слов.

– Хорошо, – воскликнул в сердцах Филипп, видя такое упрямство, – пусть топор палача сделает свое дело!.. Но знай, подстрекатель и возмутитель моих вассалов, седины тебя не спасут, и, наказав тебя за измену, я, как верховный государь, отдам этому храброму рыцарю и твое имение, и твою дочь. Увести его!

Лицо сира Джулиана побледнело, и на этом фоне выделялись ярко блестевшие глаза. Он кусал губы, но не сказал ни слова, чтобы умилостивить монарха.

В это время де Кюсси приблизился к королю, и сказав, что старый граф взят в плен его солдатами, попросил позволения сказать несколько слов сиру дю Монту.

– Говорите, де Кюсси, я разрешаю вам изложить упрямцу условия и попытаться убедить его, – ответил король. – Но говорю вам, если он не согласится отдать вам руку дочери, то пойдет на плаху. Посмотрим, чем вы сможете его убедить.

– Что я сказал, то свято! – продолжал бормотать сир Джулиан, мое решение неизменно…

– Граф, – начал де Кюсси, – вы как-то сказали мне, что я могу просить руки вашей дочери, если Вильгельм де ла Рош умрет, если вы будете моим пленником, и если я буду не менее богат, чем вы. Так знайте, что Вильгельм Гюйон убит, убит одним из моих воинов, в то время, как он бежал с поля битвы. Счастье улыбнулось мне – вы мой пленник. И мне кажется, что власть, подаренная мне милостью нашего короля, возвратить вам жизнь и свободу, стоит вашего богатства. Все три условия совпали. Ваше решение?..

– Нет! – ответил старый граф, – нет! – Он снова запел ту же песню. – Что я сказал, то… – но был прерван королем, гнев которого уже успокоился, и сейчас он скорее забавлялся этой сценой.

– Подождите, сир Джулиан! Подождите! Мне кажется, что вы не соглашаетесь только потому, что сир Гюи не так богат как вы; но этому можно помочь. В нашей власти сделать сира де Кюсси даже богаче вас, а уж знатностью он вам не уступает. Высокородные бароны, подойдите поближе! Слушайте наше решение!

Французские дворяне, бывшие свидетелями этой сцены, приблизились к королю, и Филипп продолжал:

– Граф Джулиан дю Монт, я, Филипп Второй Август, король французский, в присутствии и с согласия наших пэров, обвиняю вас в оскорблении королевского величества, и объявляю, что все ваши земли, поместья, замки и прочие владения, а такие все ваше движимое имущество конфискованы в пользу французской короны, которая распоряжается отныне всем, чем вы владели.

– Король высказал вам наше решение, граф, – прозвучало одновременно несколько голосов присутствовавших дворян, и сир Джулиан, несмотря на свою твердость, переменился в лице.

– Теперь, граф дю Монт, – продолжал король, – у вас нет ни одного клочка земли, ни одной монеты в вашем распоряжении, в то время как сир де Кюсси владеет своей землей. Вильгельм де ла Рош Гюйон убит, а вы пленник сира Гюи. Все условия выполнены и мы требуем, чтобы вы сдержали ваше слово и дали согласие на брак вашей дочери Изидоры с рыцарем де Кюсси.

– Что я сказал, то свято. Мое решение так же твердо, как и центр земли, – снова начал граф, и у короля от гнева кровь прилила к лицу, но продолжение последовало иное. – Сир де Кюсси, я обещал вам свою дочь при соблюдении определенных условий; они исполнены, и она ваша. Однако мне прискорбно отдавать свою дочь за нищего, хоть и благородного, рыцаря.

– Нищего! – вскричал Филипп, и отступивший гнев, после согласия дю Монта на брак, снова зазвучал в его голосе. – Знайте, что хотя одной его храбрости достаточно, чтобы сделать рыцаря достойным руки дочери принца, но он вдвое богаче, нежели вы когда-нибудь были.

– Да, де Кюсси, земли, владения, все прекрасные поместья на берегах Роны, принадлежавшие графу Танкервильскому, мужу сестры вашего отца, теперь ваши, в силу завещания, подписанного графом. Я был вынужден пользоваться доходами с этих земель, но обязался возвратить их вам, если граф умрет, или ему самому, если он вернется из Палестины, куда, как говорили, он отправился. Я следовал, поступая именно так, советам мудрого старца Бернарда, Венсенского пустынника, умершего десять дней тому назад. Мне также стало известно, что этот благочестивый отшельник и был сам граф Танкервиль. За несколько часов до смерти он написал и отправил мне письмо, полное мудрых советов и наставлений. Он также просил отметить вас, Гюи, нашей дружбой и покровительством. Но это излишне, так как я питаю к вам чувство дружбы уже давно. Таким образом, согласно завещанию, вы, Кюсси, оказываетесь богаче старика, на дочери которого женитесь, и в наказание за его упрямство я отдаю вам и вашим наследникам все его конфискованные владения и предоставляю вам право назначить опальному графу содержание.

Граф Джулиан опустил голову. Однако, забегая вперед, мы можем сказать, что после заключенного вскоре брака прекрасной Изидоры и сира Гюи, он никогда не жалел, что король отдал его владения в распоряжение зятя.

* * *

Спустя шесть дней после событий описанных нами в двух предыдущих главах, Филипп-Август ехал впереди группы рыцарей, пажей и оруженосцев. Он спешил разделить свою радость с Агнессой и сказать ей, что после столь блистательной победы над врагом, он сможет диктовать свои условия даже церковникам и добиться от них утверждения его развода и подтверждения брака с ней. Эти мысли, радовали Филиппа. Весел был и де Кюсси, ехавший рядом с ним и мысленно уже обнимавший свою ненаглядную Изидору.

Царило прекрасное июльское утро, и легкие облачка пробегавшие по небу несколько смягчали солнечный зной. Вскоре облачка сгустились, потемнели, несколько первых крупных капель упали на лошадей и всадников. Де Кюсси, посмотрев вверх, обратил внимание короля на голубя, летевшего над их головами.

– Государь, – сказал рыцарь, – это не простой голубь, это посланник. Такой вид связи часто использовался в Палестине. Взгляните, государь, у него на шее привязано ленточкой письмо.

– Есть ли у кого-нибудь сокол? – вскричал король. – Я бы отдал тысячу монет за сокола!

Один из пажей королевской свиты вез на руке сокола. Услыхав восклицание монарха, он снял с птицы колпак, отвязал и пустил. Сокол расправил крылья, взвился, заметил голубя и начал преследовать свою добычу.

– Браво, молодой человек! – сказал король. – Как твое имя?

– Губерт, государь, – отвечал паж, не поднимая взгляда.

– Губерт! – повторил Филипп. – Как! И больше ничего?

Паж молчал.

– Итак, – торжественно проговорил король, – отныне ты будешь зваться Губерт Дефоконпре.

Пока они так разговаривали, сокол набрал высоту, молнией упал на голубя, схватил его и вернулся к хозяину. Паж освободил несколько потрепанного голубка от когтей охотника и подал королю. Филипп развязал ленту, которой крепилась записка на шее птицы, приласкал голубя и отпустил.

Лицо короля, едва он начал читать записку, смертельно побледнело. Не говоря никому ни слова, он пришпорил свою лошадь и во весь опор поскакал к Рильбуазскому замку. Его свита пустилась за ним вдогонку, не зная, чему приписать столь неожиданную перемену в короле.

Проезжая подъемный мост, Филипп видел бледные и беспокойные лица.

– Королева! – вскричал он. – Королева! Здорова ли королева? – и не дождавшись ни от кого ответа, въехал на двор замка, соскочил с лошади и почти бегом направился через передние комнаты, заполненные стражей, к спальне Агнессы. Перед дверью комнаты, в которой он жил с Агнессой в первые месяцы супружества и которую она особенно любила как воспоминание о прежних счастливых временах, Филипп в нерешительности замер. Стараясь успокоиться, он стоял перед дверью и пытался уловить доносившиеся из-за нее тихие голоса. Ему не удалось разобрать ни слова; он приоткрыл дверь, вошел и остановился на пороге. Приближалась ночь, и в комнате сгустились сумерки, но восковая свеча, горевшая в дальнем конце, разливала свет, состязавшийся с уходящим дневным светом. В глубине комнаты в неверном освещении можно было разглядеть широкую постель, бывшую когда-то супружеской постелью королевской четы, а сейчас походившую на смертный одр. Ее окружали священники, вполголоса возносившие молитвы к небу; стоявшие рядом женщины, плакали. Одна из них, молодая и красивая, лицо которой показалось Филиппу знакомым, склонясь над постелью, поддерживала голову лежащей женщины. Смертельная бледность покрывала лицо лежащей.

Король с трепетом приблизился. Возможно ли, чтобы бледная, худая, с ввалившимися щеками, посиневшими губами, погасшим взглядом женщина, которой не доставало только савана, представшая перед его глазами, была прекрасная Агнесса, столь нежно и горячо любимая Агнесса, его Агнесса!

Восклицание, вырвавшееся из уст узнавших его людей, привлекло всеобщее внимание и достигло слуха умирающей. Искра жизни еще не погасла в королеве. Ее глаза открылись и радость блеснула во взгляде, обращенном Агнессой на своего супруга. Нежная улыбка скользнула по ее губам, и, сделав последнее усилие, она протянула ему руку. Филипп, покрыл руку поцелуями и, проливая горестные слезы, обнял умирающую и прижал ее к своему сердцу. Голова Агнессы склонилась на грудь короля, и она испустила последний вздох.

О слава! О победы! О могущество! О блестящая суета сует человеческих! Вы ничто иное, как водяные пузыри, поднимающиеся над рекою времени.