Онлайн чтение книги Огненная дева Burntown
Некко

Мальчики из католической школы на другой стороне улицы приходят посмотреть на нее, распевая куплеты и шастая вокруг, словно игривые щенки в синих блейзерах и красных галстуках. Они верят в Иисуса и Отца Небесного. Они верят, что тело Христово обитает в безвкусных, бумажно-тонких облатках, а его кровь – в разбавленном вине, которое покупают галлонами. Вот и слава богу. Аллилуйя.

Некко любит вино. Иногда мальчики приносят ей немного вина. Они называют ее Дикой Розой Ирландии. Буревестницей. Сладкой, как «Кул-Эйд»[6]«Кул-Эйд» – безалкогольный растворимый напиток, продаваемый в пакетиках и популярный в США ( прим. перев. ).. Иногда они приносят пиво. Теплое пиво в мятых банках, которое целый день носили в кармане. Когда она открывает банки, они брызжут, как гейзеры, заливая ее и мальчишек, отчего они хохочут.

– Эй, Огненная Дева! – кричат они. – Ты дома?

Она не знает, как долго они приходят к ней. Она даже не знает точно, как долго она живет во Дворце. Четыре месяца? Может быть, уже полгода? Она стала жить здесь после того, как умерла мама, сразу же после того, как сошлась с Гермесом. Она просит Надежду рассказать ей, но кукла не в ладах со временем. Когда папа только сделал ее, она умела петь, но в какой-то момент утратила эту способность. Некко до сих пор помнит ее забавный высокий голосок, напевающий «Баю-бай, крошка».

У Надежды тогда было другое имя. Но это имя осталось позади, как и старое имя Некко. Она постаралась все забыть.

Дворец представляет собой ржавый «Понтиак» без покрышек, брошенный на пустыре. Раньше тут был кирпичный дом, типография со старым печатным прессом, но от дома остался лишь кусок выкрошенной стены высотой не более шести футов, увитой плющом. Участок зарос кустами сумаха, пасленом, цикорием, тысячелистником и молочаем: природа отвоевывала то, что было отобрано у нее. Здесь годами сваливали всякий хлам, и к кучам кирпичей и гнилых досок прибавились посудомойка и сушилка, бак для мазута с пулевыми пробоинами, сломанная магазинная тележка, старые покрышки и ржавые пружинные матрасы. Теперь все это обеспечивает превосходное укрытие, и «Понтиак» сливается с пейзажем, как еще одна выброшенная и загубленная вещь.

Некко находит среди хлама и другие предметы: маленькие металлические буквы, шестеренки от механизмов. Она хранит эти вещи и складывает их отдельно. Они напоминают об отце и о его мастерской, полной разных приспособлений и механизмов. Она приходила к нему и часами сидела на табурете, наблюдая, как он работает над своими изобретениями, и передавая инструменты с чудесными названиями, вроде разводного ключа или круглогубцев. Она заводила его зверушек, смотрела, как они ходят и парят, тщательно проверяла их в поисках тайников, где иногда скрывались сюрпризы: шарики жевательной резинки, круглые вишневые леденцы, искристые мятные конфеты. Она поддерживала огонь в его кузнице и смотрела, как отец гнет и формует горячий металл, словно речную глину. Отец носил кожаный фартук и насвистывал за работой. В основном старые джазовые композиции.

– Огненная Дева, Огненная Дева! – кричат мальчишки, распевая импровизированную песенку, обходят кирпичную стену и зигзагами пробираются через кучи хлама. Они суют голову в ее парадную дверь, которая на самом деле представляет собой выбитое ветровое стекло, закрытое ветхой занавеской. Такие занавески были в старых фургонах с маленькими ковбоями и лошадьми. Проснись и пой.

На приборной панели находится часть постоянно растущей коллекции сокровищ: крошечный птичий череп, шестеренки и буквы от печатного пресса, донышко бутылки, которым Некко иногда пользуется как увеличительным стеклом для разжигания огня, и мотоциклетные очки, полученные от Гермеса.

– Покажи нам, Огненная Дева, – велит один из мальчиков. Новые школьники приходят постоянно, и она ждет в «Понтиаке», как королева на троне. Но она ничего не показывает бесплатно, нет. Мальчишки знают это и приносят подарки: серебряные монеты, мятые доллары, украшения со сломанными застежками, сладости и шелковые шарфы, украденные у матерей. Гермес говорит, что она должна брать деньги, но ей нравятся эти маленькие подарки. Больше всего она любит сладости: минеральную тянучку, шоколадные батончики с ореховыми хлопьями, красные и белые мятные конфеты, которые тают на языке и похожи на рождественское утро. Она редко говорит с ними, поэтому они не знают ее любимые сладости. Вафельные трубочки и круглые вафли «Некко». Это было ее любимое угощение, когда она росла, еще до Потопа. Потом, когда она пропиталась речной водой и выкашливала ее из легких, как русалка, которая учится дышать воздухом, мама спросила ее, хочет ли она чего-нибудь, – вообще, что угодно, – и она ответила, что хочет эти вафли. Тогда мама засмеялась, громко и облегченно, и стала называть ее Некко.

Сегодня мальчишки привели девочку, что довольно странно и меняет общее впечатление от раннего вечера. Девочки обычно не приходят; они слишком боятся переходить улицу, боятся обжечься или порезаться, боятся, что их поймают монахини со злыми лицами.

Новая девочка сама по себе странная: очень высокая и худая, с грязными светлыми волосами и красной помадой на губах. Она выглядит старше, чем яркоглазые мальчики, которые толпятся вокруг нее, и опытнее. Вокруг шеи, над тусклой школьной униформой из белой рубашки, синего блейзера и красного галстука, она носит багряный вязаный шарф, слишком теплый для такой погоды и контрастирующий с цветами школы. Вместо черных лаковых туфель «Мэри Джейн», какие носят другие девочки, на ней поношенные туфли «Док Мартенс» с пушистыми полосатыми гетрами земляного оттенка. Ее длинные пальцы запачканы краской и чернилами, ногти короткие и неровные. Это руки художницы – руки, которые напоминают Некко о матери, когда та выходила из своей художественной студии. Новая девочка кладет руки на капот «Понтиака» и барабанит пальцами с таким видом, словно могла бы найти им лучшее применение. Мальчики собираются вокруг и наставляют ее.

– Дай ей подарочек, и она покажет тебе, – говорит мальчик, ближайший к ней – один из старших, которого Некко презирает за его нахальную уверенность. Его зовут Люк.

– Не позволяй ей прикасаться к тебе, – добавляет веснушчатый мальчик. – Она может стрелять огнем из-под ногтей.

Некко улыбается и вытягивает руки, напоказ похрустывая косточками.

– Она больше всего любит сласти, – говорит другой. – Все сладкое.

– Не знаю, что у меня есть, – говорит девочка и снимает свой школьный ранец – вещмешок из армейской зеленой ткани с мультяшными надписями «Сомневайтесь во власти», «Нормальные люди пугают меня» и «Я жду зомби-апокалипсиса». Она начинает искать и кладет мешок на капот автомобиля, чтобы порыться там обеими руками.

Наконец она достает старенькую коробочку «Good & Plentys» с бело-розовыми конфетами, которые перекатываются внутри, словно таблетки.

– Там осталось немного, но можешь забрать себе, – говорит она и бросает коробочку в направлении Некко. – Подожди, – добавляет девочка. – Вот. – И она снова роется в мешке, прежде чем достать две розовые вязальные спицы и клубок алой пряжи цвета ее шарфа. Какое-то мгновение девочка медлит, прежде чем передать их.

– Это лучшее, что у меня есть, – говорит она.

Некко с радостью принимает спицы и пряжу. Они напоминают ей о чем-то, происходившем задолго до Потопа: мать сидит в углу у камина и вяжет длинный, узловатый шарф. Успокаивающее клик-клик вязальных спиц. Волосы матери аккуратно причесаны и собраны в косу и не похожи на спутанную рыжую массу, в которую они превратились после Потопа.

Там был Эррол. Он сидел у маминых ног, перемешивал колоду карт, улыбался маме и дразнил ее, дергая за конец пряжи, словно шаловливый котенок.

– Я тоже хочу шарф, – сказал он. – Хочу такой же, как у малышки Э. Или свяжи такой длинный, чтобы мы с ней могли вместе обернуть шею. Тогда мы будем похожи на близнецов, которые рождаются прикрепленными друг к другу.

– Соединенными друг с другом, – поправил отец. Он сгорбился над блокнотом, делая записи и попыхивая трубкой с вишневым табаком. Некко улыбнулась: ей понравилась идея о такой связи со старшим братом как предлог никогда не расставаться с ним.

Сейчас она моргает, и воспоминание исчезает, размотанное, как нить пряжи. Она приучила себя к этому: останавливать воспоминания, прежде чем они становятся слишком тягостными. «Опасно думать о прошлом», – так говорила мама. Поэтому Некко отпускает воспоминания и прячет их до того, как они успевают причинить вред.

С бьющимся сердцем, испытывая неожиданную нервозность, она закатывает правую штанину, открывая пристегнутые к ноге нож и зажигалку, в самодельном чехле, изготовленном Гермесом.

Новая девочка заглядывает внутрь. Она взволнована и увлечена, но один из мальчиков тянет ее назад.

– Осторожно, она опасна, – предупреждает Люк. – Я слышал, что она как-то вырезала парню селезенку за то, что он косо посмотрел на нее.

Некко улыбается, но ничего не говорит и вытаскивает зажигалку из чехла. Девочка улыбается в ответ; это заговорщицкая улыбка, «мы-против-них».

Дети расступаются, образуя неровный полукруг; большинство из них делали это уже много раз и знают правила. Но они никогда не устают от повторения. Потянувшись, Некко берет с приборной доски свечку и ватный шарик. Она зажигает свечу, прячет шарик в ладони, а потом устраивает спектакль, убирая зажигалку в чехол таким образом, чтобы все видели нож и гадали, не захочет ли она на этот раз вытащить его. Они пришли посмотреть на опасную Огненную Деву.

Фокус лучше всего удается в темноте, но она научилась быстро проделывать его при свете, как мама. Некко не настоящая Глотательница Пламени, как ее мать, но она выучила несколько дешевых фокусов. Достаточно, чтобы заработать немного денег на расходы.

Она смотрит на пламя свечи и проводит над ним правой рукой, делая хватательное, тянущее движение в сторону пламени. Потом, когда шарик воспламеняется, она держит огонь между большим и указательным пальцами.

Новая девочка смотрит широко распахнутыми глазами. Над ее верхней губой образуется капелька пота.

Некко быстро описывает огненным шариком ритуальный круг в воздухе, потом открывает рот и сует туда шарик. Она плотно закрывает рот и выпускает дым через ноздри.

Все аплодируют, кричат и улюлюкают. Некко отвешивает маленький поклон. Мальчишки шаркают ногами; они знают, что пора уходить, но не хотят, чтобы представление заканчивалось.

Потом девочка делает то, чего никто из них не делал раньше: она протягивает руку, прикасается к плечу Некко и говорит:

– Спасибо. Это было потрясающе.

Мальчишки громко хохочут.

– Огненная Дева потрясающая! – кричат они с раскрасневшимися лицами.

– Выходи за меня, Огненная Дева, – просит один из них, засунув руки в карманы аккуратно отглаженных школьных брюк. – Ты когда-нибудь спала в настоящей постели, Огненная Дева? А? Скажи мне!

Некко смеется. Пареньку на вид не больше пятнадцати.

Она не говорит ему, что когда-то спала на кровати под балдахином, покрытой разноцветными лоскутными одеялами ручной работы. Ее комната была багряной, а на прикроватном столике стояла лампа с витражным абажуром. Отец сделал круг из стрекоз с бумажными телами и огоньками внутри, и этот круг окружал ее постель; их крылышки тихо шелестели от легчайшего ветерка.

Кукла Надежда сидела в изголовье постели, ее лицо было новым и чистым, розовое бумажное платье – свежим и без единого пятнышка. Если потянуть сзади проводок, она пела песенку.

– Выходи за меня, – настаивает мальчишка, блестя глазами.

Иногда мальчики предлагают Некко заниматься другими вещами. Грязными вещами. Наглый паренек по имени Люк уже пробовал это раньше. «Я дам тебе двадцать баксов, если ты отсосешь, Огненная Дева. Готов поспорить, твой ротик может глотать не только огонь». Они предлагают деньги, обещают достать все, что она захочет. Но она всегда качает головой. Некко редко говорит с ними; это часть ее власти. Если они становятся слишком настойчивыми, она показывает им нож. Однажды мальчишка подобрался слишком близко и положил руку ей на грудь, и Некко ударила его в живот с такой силой, что он согнулся пополам.

– Тео Любит Огненную Деву! – выкрикивает веснушчатый мальчик. Новая девочка оборачивается, со всей силы наступает ему на ногу, и тот визжит от боли. Другие мальчишки смеются еще громче, и Некко присоединяется к ним. Почти на полминуты она превращается в нормальную девушку.

– Представление закончено! – грохочет голос, и очарование момента разбивается вдребезги. Длинная и стройная тень Гермеса надвигается на мальчишек, когда он размахивает своим рюкзаком, как тяжелой дубиной. – Давайте! Пошли отсюда, если не хотите платить по новой! – рычит он, словно обращаясь к стае бродячих собак, выпрашивающих объедки.

Дети расползаются, как муравьи. Девочка уходит последней; она машет Некко и улыбается ей, потом бежит к остальным. Она перебрасывает через плечо длинный конец алого шарфа, петляя между старыми матрасами и исчезая через дыру в стене, ведущую на улицу.

– Почему ты позволяешь им так долго околачиваться вокруг тебя после фокуса? – спрашивает Гермес, забрасывая свой рюкзак в машину. Его темные волосы падают на глаза, и Гермес отбрасывает их назад. У него напряженный и расстроенный вид. – Это же не твои друзья, они вообще никто. Они приходят посмотреть на твой фокус с огнем, который ты проделываешь снова и снова. Мне противно, что тебе приходится заниматься этим ради подачек.

– Мне нравится этот фокус, – признается Некко. – И я не возражаю, что они околачиваются вокруг; они меня забавляют.

– Мне не нравится, что ты занимаешься этим, пока меня нет рядом, – говорит Гермес. Он кладет свой рюкзак и начинает рыться внутри. – И мне не нравится, как некоторые из этих ребят смотрят на тебя.

Его взгляд выдает отчасти ревность, отчасти беспокойство.

– Я могу постоять за себя, – говорит Некко. – И сегодня приходили не только мальчишки. С ними была девочка.

Она смотрит на вязальные спицы у себя в руках; потом ее внимание привлекает предмет, лежащий на капоте «Понтиака». Девочка забыла свой ранец. Некко ищет ее взглядом, хочет окликнуть, но уже слишком поздно: она скрылась из виду.

Гермес отвлекается от своего рюкзака и сосредоточенно хмурится.

– Что у тебя тут? Очередной подарок?

– Ничего особенного, – отвечает Некко и прижимает ранец к груди.

Он пожимает плечами и возвращается к своему рюкзаку.

Когда Некко заглядывает в ранец, то видит обычные вещи: школьный пропуск, ручки, блокнот, учебник по химии и пару книжек, одну из которых она узнает сразу же: «Принцесса и слон» доктора Майлза Сандески. С сильно бьющимся сердцем, задерживая дыхание, она собирается достать книгу и крикнуть Гермесу: «Смотри, это книга моего отца!»… но это будет чересчур. Они не разговаривают о своей предыдущей жизни. Дрожащими руками она запихивает книгу на дно ранца и поворачивает ее так, чтобы видеть фотографию отца на обложке: он в очках и в своем любимом вельветовом пиджаке улыбается в камеру, улыбается ее матери, которая делала снимок. Некко никогда не читала отцовскую книгу. Возможно, она сделает это потом, когда Гермеса не будет рядом.

В самом низу, рядом с тем местом, куда Некко запихнула отцовскую книгу, лежит толстый конверт, перехваченный резинкой; она понимает, что он набит деньгами. Рядом с ним находится прозрачный пластиковый пакет, полный таблеток и капсул, ярких, как леденцы. Она не знает, сколько денег в конверте, но, похоже, целая куча. У нее возникает желание достать конверт и показать Гермесу, но что-то удерживает ее. Она думает об улыбке девочки, о прикосновении ее пальцев к своему плечу, о том, что кто-то впервые не побоялся прикоснуться к Огненной Деве.

«Потрясающе».

Некко убирает ранец под переднее сиденье. Потом поворачивается к Гермесу, протягивает руку, гладит его волосы. Когда он оборачивается к ней, она целует его.

У него есть шрам на губе в том месте, где у большинства людей есть небольшая ямочка – отдаленное напоминание о животных, которыми мы когда-то были. Она знает об эволюции: отец учил ее этому, показывал книги с изображениями первобытных людей и объяснял, что все млекопитающие происходят от общего предка.

Шрам Гермеса выглядит так, словно его губа рассечена посередине, как у белки или кролика; нечто маленькое, мягкое и уязвимое. Ей нравится целовать его в это место и чувствовать выпуклую кожу, где нет шетины.

Некко делает это теперь, прикасаясь губами к его коже нежно, как мотылек.

– Расскажи мне, – просит она без необходимости заканчивать фразу. Гермес знает, чего хочет Некко, он может читать ее мысли. Она верит, что они были избраны друг для друга судьбой. Что если бы все было по-другому, если бы они встретились раньше, а не здесь, на улице, то однажды могли бы пожениться. И иметь целый выводок малышей с чудесными лицами. Может быть, они отправили бы их в католическую школу, где дети узнают о Святом Духе.

– Слушай, я уже тысячу раз рассказывал, – говорит Гермес.

– Расскажи снова, – воркует Некко. – Пусть будет тысяча и один раз.

– Я упал с лошади, – раздраженно откликается он.

Она представляет, как он скачет по пустыне на диком жеребце – так же, как ковбои на занавеске. Они почти не разговаривают о своей прежней жизни. Гермес всегда говорит:

– Не было никакого «раньше». Есть только мы, и это все, что имеет значение.

Гермес старше, чем школьники в красивых блейзерах. Он уже покончил со средней школой. Прошлой осенью он поступил в колледж для изучения информатики, но говорит, что колледж – это лишь часть машины для зомбирования, а отец все время пинал его и предъявлял завышенные требования, поэтому он бросил колледж после первой недели занятий. Собрал немного вещей в рюкзак и ушел жить на улицу.

– К черту колледж. К черту моего отца. Я не собираюсь превращаться в быдло и делать то, чего от меня ожидают.

Он носит ботинки с высоким берцем, зеленые армейские штаны и длинный брезентовый плащ. А еще у него всегда при себе огромный охотничий нож в кожаных ножнах на поясе, фонарик, отвертка, фомка, мотки клейкой ленты и репшнура. Он считает, что нужно быть готовым ко всему.

– Гермес был посланцем богов, но это еще и бог воров, – однажды объяснил он и подмигнул.

Вот как теперь выживает ее Гермес: он посещает многолюдные места во время перерыва на ланч и возвращается с рюкзаком, набитым бумажниками, мобильными телефонами, нетбуками и стодолларовыми перьевыми ручками с чернилами, синими, как океан на детских рисунках. Иногда он приносит целые чемоданчики. Он разбирает электронику, чистит детали и продает их. В городе у него есть парень, который платит наличными и не задает вопросов.

– Вот где все происходит, Некко, – говорит Гермес. – В реальном мире. Это все, что имеет значение.

Она знает, что на самом деле его зовут по-другому. Однажды он прошептал ей свое настоящее имя, всего лишь через несколько дней после знакомства, в тот день, когда они нашли Дворец и поселились там. Они лежали в обнимку на заднем сиденье, его пальцы переплетались с ее пальцами.

– Как тебя зовут по-настоящему? – спросил он. – Назови мне свое прежнее имя.

Ее тело напряглось.

– Если я скажу, тебе придется назвать свое имя.

– Хорошо. Но обещай никогда не называть меня так. Того человека больше нет. А я обещаю, что не буду называть тебя прежним именем. Ты для меня Некко, отныне и навеки.

Тогда она назвала ему свое имя. А он поцеловал ее в ухо и прошептал туда свое имя, Мэттью , и оно было прелестным на слух, словно золотой шарик, соскользнувший с его языка.

Мэттью.

Он никогда не называл свою фамилию. Ей известно лишь, что его отец – какая-то важная персона. Человек, у которого больше денег и власти, чем у бога , по выражению Гермеса. Но Гермесу были не нужны отцовские деньги. Он отказался от своей семьи, и его отец нанял частного сыщика, чтобы выследить Гермеса и доставить его домой.

– Ты можешь в это поверить? – иногда спрашивает он. – Мой отец платит кому-то, чтобы ухватить меня за задницу!

Некко не отвечает. По правде говоря, она может в это поверить. Если она потеряет его, то отдаст все, что у нее есть, лишь бы кто-то привел его обратно.

* * *

История о том, как Некко оказалась на улице, не похожа на историю Гермеса. Это не было сознательным выбором. Им пришлось это сделать, по крайней мере, так говорила мама. И хотя Некко наполовину сомневалась в маминых словах после Потопа, разве у нее был выбор? Мать была всем, что у нее осталось, и они должны были держаться вместе, невзирая на обстоятельства.

Больше всего Некко беспокоит то, что у нее не осталось воспоминаний о самом Потопе, о том самом событии, которое довело их до такой жизни.

Некко уверена, что это произошло из-за шишки на голове. Удар вышиб из нее все воспоминания о пережитом в тот день. Когда мать нашла ее на следующее утро после Потопа, у Некко была глубокая вспухшая рана на затылке.

– Оно и к лучшему, – неизменно говорила мама, когда Некко жаловалась на потерю памяти. Некко осаждала ее вопросами, просила подробно рассказать, что на самом деле произошло в тот день, но мама лишь качала головой и говорила, что их прошлое теперь не имеет значения.

Мисс Эбигейл и другие Глотатели Пламени обнаружили Некко и ее мать через несколько дней после Потопа. Они с мамой пытались разжечь костер у реки, чтобы подогреть банку супа, украденную Некко в магазине. Они продрогли и проголодались, и Некко больше всего на свете хотелось вернуться домой.

– Пожалуйста, мама, – умоляла Некко. – Разве мы не можем хотя бы еще разочек вернуться домой?

Ей хотелось вернуться, чтобы спасти побольше своих вещей: теплую одежду, книги, любимые ковбойские сапоги.

– Нет, – строго ответила мама. – Мы больше не сможем вернуться туда. Там ничего не осталось. Наводнение унесло все, и дома больше нет. Твой отец и Эррол мертвы. Кроме того, возвращаться опасно.

– Но, мама…

– Послушай меня, Некко. Один плохой человек разыскивает нас. Это очень плохой человек. И он наблюдает за тем местом в надежде, что мы вернемся посмотреть, не осталось ли чего-то ценного. Обещай мне, что ты никогда не вернешься туда.

В голове у Некко вертелись тысячи вопросов – о наводнении, о том, кем был тот плохой человек, о том, как умерли отец и Эррол.

– Но я только…

– Обещай, – повторила мама, вцепившись пальцами в руку Некко и глядя на нее лихорадочно горящими глазами.

– Обещаю, – сказала Некко, и мама отпустила ее. Некко зажгла очередную спичку и поднесла ее к скомканной отсыревшей газете, безуспешно пытаясь развести огонь.

Полчаса спустя Некко оторвалась от так и не разведенного костра и увидела четырех женщин, приближавшихся к ним. У старшей были длинные, неухоженные седые волосы, перевязанные разноцветными тряпицами, она возглавляла группу.

– Меня зовут мисс Эбигейл, – сказала она. – Мы с подругами – мисс Ф., мисс Корал и мисс Стеллой – встали лагерем примерно в четверти мили ниже по течению, под мостом Блэчли. У нас есть кров, огонь и много еды. Вы присоединитесь к нам?

Мама покачала головой:

– Нам и так хорошо.

Мисс Эбигейл огляделась по сторонам.

– Место, где вы находитесь, не безопасно. Мы сможем защитить вас и девочку.

– Почему вы думаете, что мы нуждаемся в защите? – спросила мама, глядя пожилой женщине прямо в глаза.

– Великая Мать сказала нам. Она предупредила о вашем приходе. Она сказала, что мы должны дождаться вас и помочь. Еще она сказала, что есть злые силы, которые действуют против вас.

Одежда женщин была ветхой и потрепанной. Явно бездомные и безумные, они принадлежали к тем людям, от которых в прежней жизни мама держала Некко подальше, которых она обошла бы стороной, завидев на улице.

– Великая Мать? – спросила мама.

Мисс Эбигейл улыбнулась и протянула руку:

– Идемте с нами. Мы все объясним, только останьтесь на одну ночь. Вы согреетесь, поедите и послушаете то, что мы скажем. Если утром вы захотите уйти, дело ваше.

Мама и Некко последовали за женщинами в их лагерь и расселись вокруг пылающего костра. Женщины жили в хижинах, сложенных из грузовых палет, плавника, старых досок и брезента. Они ковшиком разливали по деревянным мискам овощной суп из литого железного котелка.

Некко съела три миски, изучая этих странных женщин в пляшущих отблесках огня. Мисс Стелла была молодой американкой азиатского происхождения, не более двадцати на вид. Ее волосы были выбриты с одной стороны, но с другой стороны остались достаточно длинными, чтобы затянуть «конский хвост». Она носила черные леггинсы и шерстяное пончо, и, насколько Некко могла видеть ее тело, с головы до ног была покрыта пирсингом и татуировками. Мисс Стелла проявила особенный интерес к Некко, следила за тем, чтобы ее миска оставалась полной, а потом накинула ей на плечи одеяло, чтобы согреться.

Мисс Корал носила толстые круглые очки в черной оправе, а ее темные волосы были собраны в тугой узел на затылке. Некко она напоминала библиотекаршу. Мисс Ф. была крошечной женщиной с грязными светлыми волосами и свирепыми глазами. Она казалась полудикой, как будто была готова впиться человеку в лицо зубами и ногтями.

– Судьба привела вас к нам, – сказала мисс Эбигейл, когда они покончили с ужином. Она была одета как странный персонаж из мультфильма, с тремя разноцветными юбками одна поверх другой и полосатыми леггинсами внизу. – И судьба решит, останетесь ли вы или нет.

Мамин взгляд был устремлен на черную воду за костром.

– Эшфорд. Я всегда ненавидела это место. Не могу поверить, что судьба призывает меня остаться в таком дурном, грязном городе.

Мисс Эбигейл улыбнулась.

– Каждый смотрит на вещи через свой набор фильтров, – сказала она. – Я смотрю вокруг этого города и вижу жизнь, вижу прошлое и настоящее. Каждый день я вижу крошечные чудеса. Суп, который мы едим, приготовлен из диких растений, собранных вокруг города. Это место заботится о нас; оно питает нас и дает все, что нужно.

Она открыла маленький кожаный кисет, висевший у нее на шее, высыпала на ладонь немного красного порошка и втянула его носом. Потом обнесла трех других женщин, и каждая из них тоже вдохнула немного красного порошка. Некко видела красные пятнышки у них под носом, видела, как расширяются зрачки новых знакомых, а глаза становятся стеклянными, как у кукол. Мисс Стелла улыбнулась ей.

Потом мисс Эбигейл выступила вперед, подняла над маминой головой кисет на ремешке и стала смотреть, как он качается, описывая медленные круги.

– Зелье выбрало тебя, – объявила она.

– Меня? – сказала мама.

Мисс Эбигейл открыла кисет и высыпала на ладонь немного порошка.

– Что это такое? – спросила мама.

– Дьявольский табак, – ответила мисс Эбигейл.

Некко пробрала дрожь. Хотя они никогда не ходили в церковь и не пользовались библейскими изречениями, она хорошо знала, что нужно сторониться дьявола и всего, что с ним связано.

– Что он делает? – спросила мама.

– Убирает фильтры. Он показывает то, что тебе нужно знать.

– Мое прошлое? – спросила мама, одновременно с тревогой и надеждой.

– Твое прошлое и будущее, твое истинное предназначение. Табак показывает, что все связано друг с другом.

– Он покажет мне, что делать дальше?

Мисс Эбигейл кивнула:

– Он покажет тебе все, что нужно знать.

Мама смотрела на огонь. Некко наблюдала за ней, думая о том, что мама ни в коем случае не сделает этого. Она выпивала лишь несколько бокалов вина за год и никогда не курила; нельзя было и представить, что он собирается принять какой-то диковинный галлюциноген, даже если он выбрал ее.

– Нет, мама! – воскликнула Некко.

– Все в порядке, – сказала мисс Стелла, положив татуированную руку на плечо Некко.

– Дитя, – с улыбкой сказала мисс Эбигейл. – Это не причинит ей вреда. То, что она собирается сделать, это ее судьба.

Тогда мама вдохнула ярко-красный порошок. И независимо от того, понимала ли она это или нет, этот поступок определил их судьбу.

Мама закрыла глаза и долго сидела неподвижно, как будто ее тело превратилось в гладкий бледный камень. Некко ждала продолжения; ее сердце громко бухало в груди, живот завязывался в узлы. Что, если мама больше не откроет глаза? Что, если зелье убьет ее или сведет с ума?

– Мама! – позвала Некко. Она встала, собираясь подойти к матери, но мисс Эбигейл остановила ее, выставив руку, как железнодорожный шлагбаум.

– Подожди, дитя, – приказала она.

Мама вдруг распахнула глаза и сделала глубокий судорожный вдох, словно утопающий человек, которому не хватает воздуха. Она глядела в огонь остановившимся взглядом с расширившимися зрачками, как будто смотрела кино, которое больше никто не мог видеть.

– В начале Великая Мать отложила яйцо, и оно стало нашим миром, – громким, уверенным голосом произнесла мама.

Другие женщины прошелестели: «Да» – монотонными, певучими голосами. Мисс Эбигейл вдохнула еще порошка и широко улыбнулась маме.

– Мисс Лили, вы та, кого мы ждали, – сказала она. – Наш недостающий фрагмент. Пятый луч звезды.

И мама не стала задавать вопросов. Она кивнула, как будто тоже верила, что Великая Мать и судьба свели их вместе.

На следующее утро они приступили к постройке собственной хижины в лагере Глотателей Пламени. В следующие месяцы и годы мама научилась вдыхать дьявольский табак, ухаживать за тайными кустами, из ягод которого готовили зелье, толковать видения, глотать огонь и говорить на тарабарском языке. Большую часть года они оставались в лагере у реки, а когда приходили холода и Глотатели Пламени рассеивались, мама находила для них убежище в тоннелях у старой мукомольной фабрики – Зимний Дом, где они таились в ожидании весны.

Мама называла город Бернтауном; она придумала для него новое название, как делала со многими вещами. Как будто, давая городу новое название, она могла превратить его в другое место. В каком-то смысле так оно и было. Они жили на другой стороне, на дальней окраине, в таких местах, которые горожане даже не замечают. Наверху были колледж и люди, каждый день работавшие на бумажной фабрике. Там был Эшфорд. Но под мостом были женщины, которые готовили зелье, ловили видения и глотали огонь: там был Бернтаун.

Со временем мама снова стала рисовать, в основном картины своих видений после дьявольского зелья. Она рисовала на бумажных пакетах из магазина, на кусках фанеры, на березовой коре. Она составляла собственные краски из ягод, листьев, корней, глины, древесного сока и даже крови. Некко смотрела, как она рисует и с головой уходит в работу, так часто бывало в их прежней жизни, и думала о том, что в такие моменты ее мать кажется почти счастливой.

Чем дольше они оставались вместе с Глотателями Пламени в Бернтауне и чем больше ее мать нюхала зелье, тем более отдаленной становилась их прежняя жизнь. Мама превратилась в совершенно другого человека. В женщину, которую паранойя преследовала по пятам, куда бы она ни шла. Мама была уверена, что за ними наблюдают полицейские, библиотекари и водители автобусов.

– Жужубы особенно плохие, Некко, – говорила мама, пользуясь своим особым прозвищем для полицейских (мигалки на полицейских автомобилях казались ей сладостями для приманки). – Они тоже ищут нас. Если они добьются своего, с нами будет покончено.

Каждый раз, когда она видела копа, они переходили на другую сторону улицы и ныряли в темный переулок. Некко считала, что это выглядит со стороны еще подозрительнее, но не было смысла спорить с мамой.

– Есть человек, Некко, который может забрать из мира весь свет. Он – ходячая тень, настоящая черная дыра. И он обладает такой властью, какую ты не можешь представить. Он может шпионить за тобой в твоих снах. Это Король Лжи. Человек с сердцем шакала. У него есть много имен: Человек-Цыпленок, Змеиный Глаз… И что хуже всего: это он устроил Великий Потоп. И другие ужасные вещи, вроде того, что произошло с твоей бабушкой и дедушкой.

– Они погибли в автомобильной аварии, – раздраженно напомнила Некко. Иногда ее изнуряли попытки сортировать материнские истории и отделять реальность от вымысла. Это было все равно, что мыть золото в лотке, копаясь в грязи и песке и пытаясь найти крупицы истины. – И как человек может быть виноват в наводнении? Это невозможно.

– О, вполне возможно. Это дело Змеиного Глаза. Он убил твоего папу и Эррола. Он пытался утопить и нас, моя девочка, и он очень недоволен, что мы ускользнули от него. Он ищет нас даже теперь. Каждый день, каждую ночь. Он идет по следу, как старая гончая или как акула, отведавшая крови. Мы должны быть бдительными. Всегда настороже. Он коварен и действует исподтишка. Он может поменять лицо, волосы, одежду. Он может выглядеть как бизнесмен или как чумазый велосипедист.

– Ну, хорошо, – в сердцах сказала Некко. – Если это правда, мама, и если за нами действительно охотится человек-хамелеон, то как мы вообще сможем узнать его?

– По его отметине, Некко, – ответила мама почти так же раздраженно и недовольно, как Некко. – У него на левом запястье вытатуирована пара игральных костей, каждая с одной точкой наверху. Увидишь эту отметину, эту пару змеиных глаз, которые смотрят на тебя, тогда беги. Беги изо всех сил, так далеко, как только можешь.

Возможно, говорила себе Некко, ее матери было легче кого-то винить – мифического монстра, ответственного за все плохое, что с ними случилось, и рыщущего в тенях за каждым углом. Это проще, чем думать, что иногда ужасные события происходят без всякой причины.

События во время наводнения – утрата дома, папы и Эррола – сломили мать глубоким и непостижимым образом. Зелье лишь продолжало заполнять ее останки и покрывать их крошечными трещинами, делая ее хрупкой, как фарфоровая кукла.

И в конце концов эта кукла разбилась. Мамина паранойя и пугающие видения, навеваемые зельем, одержали верх, и мама бросилась вниз со Стального моста. Это произошло весной. Прошли месяцы, но Некко тоскует о ней каждое мгновение и желает обратить время вспять и найти способ остановить ее.

Теперь, если Некко закрывает глаза, она может ясно представить свою маму и услышать ее голос в те минуты, когда она, понюхав зелье, так что под носом у нее осталось красное пятно, рассказывала у реки историю. Она рассказывала о рождении мира, как будто сама присутствовала при этом и видела его в первый раз. Иногда Некко представляет свою маму в образе Великой матери: ее глаза большие и яркие, как планеты, зеленовато-карие с желтой каймой.

– В начале Великая Мать отложила яйцо, и оно стало нашим миром. Ярким сияющим шаром, вращавшимся в пространстве. – Мама зажигала факел: комок хлопка, обернутый вокруг конца выпрямленной проволочной вешалки и смоченный в лагерном топливе из красно-серебристой канистры. Он горел, как новорожденная планета.

– Только представь, – напевала мама гипнотическим голосом, медленно помахивая факелом, выписывая аккуратные кривые и восьмерки. Она подносила пальцы к пламени, тянула его, приманивала, удерживала в ладони, заставляла скакать и выделывать фокусы. Она была бесподобна.

Скрестив ноги, Некко сидела на земле и смотрела. Она наклонялась ближе, вдыхая запахи грязно-бурой реки за спиной у мамы и едкого дыма от факела. Она слышала рев автомобилей, проезжавших по мосту над ними. Там шла другая жизнь, и они с мамой когда-то были ее частью: жизнь поездок на автомобиле в бакалейный магазин, посещения музеев, визитов в папин кабинет в колледже, к врачу и к дантисту. Все это казалось неправдоподобно далеким.

Мама покачивалась, стоя в тонком хлопчатобумажном платье. Это платье она носила в другой жизни – платье с подсолнухами, о котором папа говорил, что в нем она похожа на Королеву Сада. Теперь эти подсолнухи танцевали, пока мама вглядывалась в огонь, постепенно впадая в транс. Вокруг ее рта виднелись шрамы и ожоги, спутанные рыжие волосы были опалены, ресницы сгорели. И если смотреть в нужное место, можно было увидеть очертания маленького револьвера, который она носила пристегнутым под платьем – просто на всякий случай.

– Только представь мир, каким он был впервые: ничего, кроме огня, – с остекленевшими глазами, монотонным, певучим голосом говорила мама. – Потом он начал остывать. Пошли дожди. Дождь лил и лил, дни и ночи, год за годом. Была вода, один великий океан, покрывавший всю планету. А существа! У них были плавники и жабры, такой была тогдашняя жизнь. Наконец Великая Мать создала сушу, и существа научились дышать легкими. Они выползали из воды на илистые отмели и побережья. У них были перепончатые лапы и влажная кожа. Они прыгали, прыгали и пели. Это были наши первые предки, задолго до обезьян с их цепкими маленькими пальчиками.

Эта часть истории всегда напоминала Некко уроки естествознания, которые папа давал ей и Эрролу; он говорил, что все живые существа когда-то имели одного общего предка. Тогда она представляла существо, похожее на описанное мамой, наполовину рыбу, наполовину лягушку, вылезающую из воды ради первого глотка воздуха.

Мама подняла факел и продолжила:

– Жизнь на земле постоянно развивается. Великая Мать заботится об этом. Есть огонь и вода, вода и огонь. Жизнь и уничтожение. Потоп, когда мы потеряли твоего папу и Эррола, был лишь началом. Мир меняется, и опасность грозит отовсюду. – Тут она открыла глаза и посмотрела прямо на Некко; лицо матери было серьезным, но во взгляде сквозила паника. – Я видела его во снах, Некко. Я знаю, что он придет. Поэтому нам нужно оставаться здесь, нужно прятаться. Но однажды он найдет нас. Однажды нам больше не придется убегать и прятаться.

И мама прикоснулась к револьверу под платьем, убеждаясь, что он по-прежнему там.

* * *

– Что ты сегодня принес? – спрашивает Некко у Гермеса, присоединившись к нему на заднем сиденье. Они заполнили подушками место между задними и передними сиденьями, соорудив одну большую постель. Гермес называет ее «гнездом», и Некко нравится сворачиваться калачиком рядом с ним по вечерам, зарываться в одеяла и представлять их подземными существами, кроликами в надежной и уютной норе.

Гермес добавил новые подарки на полку над задним сиденьем, к остальным сокровищам, собранным там: сладости, банка, которой Некко пользуется для проращивания семян, красивые камушки, кукла Надежда. Вязальные спицы и пряжа лежат рядом с единственной вещью, оставшейся от матери: золотым медальоном с отцовской фотографией внутри. Но это странная фотография, потому что папа на ней – маленький мальчик. Еще до того, как он познакомился с мамой. Худой темноволосый мальчик в костюме Робин Гуда, который держит самодельный лук и носит на спине колчан со стрелами.

– Ты починил мое ожерелье? – спрашивает Некко. У нее есть талисман, который она носит на шее: маленький бронзовый слоник, принадлежавший отцу. Он подарил его дочери на четырнадцатый день рождения, за несколько недель до Потопа. Цепочка на прошлой неделе сломалась, и Гермес забрал ожерелье, сказав, что починит его. Он знает ювелира, которому иногда сбывает товар. Этот парень может починить сломанную застежку.

– Еще нет, – говорит Гермес и хмурится.

– Тогда что ты принес?

– Новости, – отвечает он и на секунду отворачивается. – Мне есть чем поделиться с тобой. Это нечто важное, и оно все изменит, но так будет лучше для будущего. Я правда верю в это.

Его голос звучит так, как будто он пытается убедить не только Некко, но и самого себя.

– Что это? – От беспокойства у нее начинает болеть горло.

– Пока не могу сказать. Не сейчас. Я должен показать тебе.

– Показать? И когда ты мне это покажешь?

– Завтра. Я отведу тебя завтра.

– Куда?

– Увидишь. – Гермес откидывает волосы с ее лица, целует в лоб и привлекает к себе. – Тогда ты все поймешь.

Она прислоняется к нему и видит шнурок у него на шее. Потянувшись к шнурку, она вынимает ключ необычного вида. Стержень ключа имеет форму цилиндра с мелкими зубчиками по сторонам. Головка покрыта ярко-оранжевым пластиком с номером 213, вытисненным черными цифрами.

– Что это?

– Это часть того, что я собираюсь показать тебе.

– Но что…

Гермес подносит палец к ее губам.

– Имей терпение, – говорит он. – Завтра я тебе все покажу.

Она смотрит на странный маленький ключ, который он убирает под рубашку.

– Зато я могу показать тебе вот это, – с улыбкой говорит Гермес и запускает руку во внешний клапан рюкзака. Он достает оттуда буханку хлеба, кусок сыра и два яблока.

Некко сильно проголодалась, но, как только запах сыра ударяет ей в нос, желудок переворачивается.

– Ты в порядке?

Она кивает и сглатывает жидкость, накопившуюся во рту, стараясь не срыгнуть.

– Все нормально, – говорит Некко и глубоко дышит.

В последнее время ее часто рвало, но она не говорила об этом Гермесу. Впрочем, довольно скоро она не сможет утаивать от него свое положение. Она размышляет над этим уже несколько недель, стараясь определить, как нужно рассказать ему об этом. Она смотрит на вязальные спицы и вспоминает, как сидела у ног матери вместе с Эрролом в теплой гостиной под успокаивающее клик-клик-клик других спиц. Если бы мама была здесь, она сказала бы, что спицы, которые принесла девочка, были важным знаком или символом. Мама верила в символы и тайные послания. Она была такой даже до Потопа.

– У меня тоже есть сюрприз, – говорит Некко.

– Правда? – спрашивает Гермес, отрывая кусок хлеба и отрезая ломтик сыра.

– Это большой сюрприз, и я не уверена, что он тебе понравится.

– Что такое? – спрашивает Гермес и откладывает еду в сторону.

– Ну, дело в том… – Некко замолкает, словно боится продолжать. Но она не трусиха. Она Огненная Дева. – Я беременна. – Она позволяет словам вылетать, как искрам, и видит потрясение, которое они вызывают у него.

– Ты… ты уверена? – мямлит он.

– Не сказала бы, если бы не была уверена.

– Но мы были осторожны, – говорит Гермес.

– Полагаю, недостаточно осторожны, – отзывается она.

– Ничего себе, – бормочет он, таращась на нее. – Ребенок? Ты давно знаешь?

– Последние две недели.

Это потрясает его еще больше, чем главная новость.

– Почему же ты не сказала мне?

– Мне нужно было подумать. Понять, чего я хочу.

Наступает пауза, как будто оба затаили дыхание.

– И?..

– И я решила, что хочу сохранить ребенка, – говорит Некко. – Но я не жду ничего от тебя. Я знаю, что последнее, чего ты хочешь, это стать отцом, особенно таким образом. Думаю, мне следует обратиться в приют «Маяк» или в другое похожее место. Уйти с улицы, провериться в клинике.

Она читала о беременности в библиотеке и сейчас думает о разных вещах, которые могут пойти вкривь и вкось: внематочная беременность, выкидыш, различные врожденные дефекты. Ей нужно дать ребенку шанс родиться здоровым. Ей нужна хорошая еда. Безопасное место для сна. Витамины. Ей нужно принимать специальные витамины с железом и фолиевой кислотой. Так сказано в книгах.

Гермес широко улыбается:

– У тебя будет ребенок.

– Да, – говорит Некко. У нее немного кружится голова, потому что, когда слышишь такие слова от кого-то еще, это делает их реальными.

Он кладет руку ей на живот. Его ладонь теплая, пальцы мозолистые и загрубевшие.

– Ты будешь мамой, – говорит он. – А я собираюсь стать отцом.

Когда Некко слышит эти слова, то ее как будто подхватывает огромная волна и выносит на далекий, очень далекий берег. Берег, где существуют мамы, папы, крошечные младенцы, песенки и детские колыбельные. « Послушайте сказочку, вы, шалуны, / Корова подпрыгнула выше луны!» Но потом накатывает другая волна воспоминаний – та, что угрожает разрушить все, что может вернуть ей вкус к нормальной жизни. Это наследие Потопа. Некко бьется, стараясь вырваться на поверхность, голова пульсирует болью.

– Да, – говорит Некко.

– Ты уверена, что хочешь этого? – спрашивает Гермес. – Стать мамой?

Он говорит так, словно ей под видом подарка вручили нечто неправильное: две пары левых туфель, чайную чашку с дырой в донышке.

– Да, уверена. Но, повторяю, тебе не обязательно приобщаться к этому. Я и сама могу справиться.

– Но я часть этого, – говорит Гермес и привлекает Некко к себе. – Я никуда не денусь. Я буду заботиться о тебе и малыше, и у нас будет настоящая семья. Ты увидишь. Все это делает гораздо более важной ту вещь, которую я хочу показать тебе завтра. Это просто идеально.

Настоящая семья. Некко даже не уверена, что это значит. Она помнит своих родителей, ухаживавших за ней перед сном, еще до наводнения, когда она была просто маленькой девочкой. Мама причесывала и заплетала ей волосы, а папа читал сказку. Каждый вечер она была счастлива и чувствовала себя целой . Некко закрывает глаза, сосредотачивается, и воспоминание исчезает. Оно было изгнано, как и все остальные, которые приходили раньше. Она как следует постаралась убрать все воспоминания о своей семье, о том, как она росла до Потопа. Некко держит их запертыми во внутреннем ящике, потому что слишком мучительно думать о том, как все было раньше. Так она выживает, так спасается от безумия. От того безумия, которое поразило ее маму.

Некко понимает, что это несправедливо, – что жизнь подарила ей ребенка именно сейчас, когда она живет в автомобиле и глотает огонь ради сладостей и побрякушек. Но она все изменит. Теперь у нее есть смысл. И мамы больше нет. Нет причин продолжать жить так, словно она в бегах. То, что говорила мама, – это бредовые мысли, навеянные дьявольским зельем. Никакой дурной человек не охотился на них. Никто не наблюдал за ними, прячась в тени. Пора двигаться вперед. Пора уйти с улицы.

Она придет в приют и обратится за помощью. И мало-помалу они с Гермесом начнут строить настоящую жизнь. Квартира. Колыбелька для младенца. Некко научится вязать. Пользоваться спицами, которые достала сегодня, для изготовления крошечных пинеток и детской шапочки. Клик-клик-клик , скажут спицы, когда она начнет вязать в кресле-качалке, точно так же, как когда-то делала мама.

– Все будет нормально, – говорит Гермес. – Черт, даже больше, чем нормально. Я могу с этим справиться. Могу даже обратиться к своей семье, если придется. Мой папаша – полный говнюк, но мама нам поможет. Мы это переживем.

Гермес укачивает ее, и Некко закрывает глаза, ощущая, как ключ, который он носит на шее, прижимается к ее спине. Некко представляет ребенка, спрятанного глубоко внутри нее, крошечного головастика с жабрами, вдыхающего жидкость.

Некко засыпает и видит во сне, как толкает детскую коляску, переходя через мост. Потом ее кожа леденеет, потому что это не просто мост, а Стальной мост, с которого прыгнула мама, бросившись в илистую реку в пятидесяти футах внизу.

Но Некко каким-то образом просверлила дыру во времени, и мама снова здесь, снова живая, стоящая на краю, глядящая в воду. Ее рот запятнан красным, обожженные волосы торчат пучками. С нее капает, как будто она только что выбралась из воды. На шее у нее висит ключ Гермеса.

– Мама?

Мама отворачивается от воды и смотрит на Некко.

– Я ждала тебя, – с улыбкой говорит она и показывает зубы цвета крови. – Дай посмотреть на моего внука.

Некко нагибается, чтобы распахнуть полог коляски, но не может этого сделать. Она боится того, что может там обнаружить.

– Иногда, – говорит мама, цепляясь за ключ, висящий у нее на шее, – иногда правда – это не то, чему ты хочешь посмотреть в лицо. Иногда лучше не знать.