Онлайн чтение книги Челтенхэм
Часть первая

– Значит, перешли мост и дальше на север, так он говорит, – повторил Диноэл. – Вот так просто взял и отпустил двух мутантов серии М-300. Что парень – кретин, это ясно, но учили же его хоть чему-то? Промывали мозги? Кто-то же поручился за него, когда брали на работу? Господи ты боже мой, два М-трехсотых в центре Вермонта. Сказал, что они примирились с человечеством и никому не хотят зла? Где он теперь?

– Отвезли в Биркенхофф, к Клаусу.

– Хорошо… Неделька зондажа поменяет его взгляды на альтруизм… Клаус уж докопается, всадили ему какую-нибудь штуковину для подъема добрых чувств или так обошлись; всяких там анкетных пап-мам проверят тоже без нас, тебя я попрошу о другом. Первое: что это за лаборатория Ларсена, в которой они оказались, откуда вдруг взялась и кто мог про нее знать. Второе: почему-то не верю, будто наш доброхот действовал в одиночку, чует мое сердце, кто-то еще с ним был, и он об этом умалчивает. Выясни, кто, почему и откуда. Ох, теперь ребята поищут-побегают…

– Я понял, шеф. Теперь по «креветкам»?

– Да, Рик, уж пожалуйста. И для начала объясни: мы вообще что-нибудь знаем об этих двигателях?

– Дин, практически ничего. Разве только про центрифугу – она в целом аналог наших электромоторов, а электричество по всей Вселенной одинаковое – якорь, статор-ротор, правда, там с фазированием чертовщина, но в целом хоть какая-то почва под ногами. А вот дальше – ни в зуб ногой. Особенно камера распределения потока. Во-первых, там эти каналы – мы их называем «спагетти» – взгляни на фотографию и поймешь почему, – это такие не то литые, не то фрезерованные ребра. Так вот, они неподвижные. Стоят глухо, никак не управляются. Как можно управлять потоком при помощи никак не управляемого механизма?

– Постой, но там же есть какое-то сопло или форсунка…

– Есть-то есть, но у него амплитуда – четыре градуса. И подключена она к чему-то вроде таймера. При чем тут таймер? А во-вторых, Дин, прикинь, эти «спагетти» незамкнутые. Это не трубы, это желоба! Как можно удержать давление в открытом желобе? Волшебством, не иначе. Ну а в этот их компьютер вообще никто и лезть не хочет. Открыли, заглянули и махнули рукой. Короче, ни по каким статьям такое работать не может.

– А скелетники гоняют на своих «креветках» как черти, хрен догонишь, и сквозь порталы проходят… Ладно, второй вопрос. Тут на чертежах дата – пятьдесят второй год. Это что же, с тех пор никто этим не занимался? Как же так?

– Босс, как раз тут ничего удивительного нет. Сколько таких артефактов пылится на полках, и всем на них плевать? Взять хотя бы бионику – какое направление было, какие перспективы сулило! А сегодня никто и не вспомнит. С этими «креветками» побились, помучались, а в конце пятидесятых появились прямоточные трансформеры, всякие там телескопические каскады – ну на «креветок» и плюнули, возись, кому охота. Так с тех пор и лежит.

Ледяные весенние ветра овевали стеклянную громаду Института Контакта. Да уж, самое высокое здание в Европе, даже, собственно, два здания, образующие в схеме вертикальный угол, что было прекрасно видно, если ехать из Мюнхена или в Мюнхен по знаменитому шоссе номер два, или хотя бы пролетать мимо на самолете, когда непременно нет-нет да и посмотришь на уходящее в небеса светящееся или освещенное чудище. Официально он именовался Международный Институт Проблем Контакта, но чаще всего его называли просто СиАй, Contact Institute, и само это название уже должно было символизировать понятие об оплоте, о солидарности и сплоченности разбросанного по дальнему и ближнему Космосу человечества перед лицом Вселенной.

«Дерьмо у нас выходит, а не сплоченность», – подумал Дин.

Первый день на Земле, и с самого ранья в Институте. Вернулся долгожданный начальник. Примчался навстречу неприятностям. Прилетел с Траверса, все еще раскаленный и ощетиненный, Траверс – место бойкое и опасное, Дикое Поле современного космоса, туда не доходят ничьи границы, территория беззакония, свободного ведения огня, пиратских гнезд, работорговли, контрабанды, праматерь и праотец, а также великая отдушина всех черных рынков на свете. Дин пожаловал в буквальном смысле с корабля на бал самого сердца чопорной Контактерской бюрократии – воспаленный от бессонницы, не успевший побриться и помыться, в прокопченной камуфляжной хламиде, с неостывшими еще пистолетами в потертых кобурах. Пригнало его срочное послание Скифа, спасибо, предупредил старый друг. Сумку с вещами приказал забросить домой, но сам там еще не был.

Новости страшные. Эрик в своем сухом и безнадежном послании оказался полностью прав, и ошибки не было – каждый мало-мальски значимый человечек был счастлив поделиться сплетнями с героем, пинком левой ноги распахивающим двери в кабинеты самого высокого начальства. Дин выслушивал всех, успел даже перемолвиться двумя словами с самим директором и договориться о встрече на вечер.

Да-с, гибнет дело жизни. Много было разговоров на тему, что, дескать, задули ветры перемен, и вот теперь эти нехорошие ветры додули и до них. Во-первых, Институт отдали под начало Сенатской Комиссии по Безопасности, где новые ветра не просто гуляют вовсю, а ревут и беснуются, как торнадо. Впрочем, многие опасались еще худшего – что Институт вновь, как в стародавние времена, переподчинят КомКону, и уже готова была шутка – «Возвращение живых мертвецов». Но и КомБез шутить не собирался, и, хотя пока что без особого нажима, но неумолимо повел реорганизацию СиАй в свете последних веяний. Международные гранты, международные сектора сворачиваются, «ученые и специалисты переводятся в специально созданные группы по профильным управлениям». Означало это, что в гроб межнациональных исследовательских программ вбивался последний гвоздь, а то, что оставалось, загоняли за железный занавес государства. Наступал конец экспериментальным разработкам – поостыли что-то дружеские отношения с Англией-VIII, Гестией, Стимфалом и прочими, не стремятся они больше оплачивать исследования землян для земного же блага. И уж само собой, такое разудалое и бесконтрольное подразделение, как «Джадж Спектр», подлежало закрытию в первую очередь – новые власти спешили вколотить кол в остатки былых вольностей. Тут подробности оговаривались специально, и все, как на подбор, выходили совершенно гибельными. Вся научно-военная дипломатия, в частности в районе Траверса, прекращается, все подразделения класса «Спектр» подлежат расформированию, кадры – переучету, патриархи, в особенности не отягощенные степенями и званиями, зато достигшие преклонных рубежей, – отправлены в отставку. Научные исследования – строго согласно заключенным договорам и опять же по профилю, надзор и всякая юстиция – под контроль соответствующих ведомств. Это была вторая беда, и даже не беда, а катастрофа, ставившая финальную точку в карьере Диноэла, который, собственно говоря, и создал группу «Спектр», и жизни без нее не представлял. Формально они считались – было такое туманное название – Группа международного контроля за оборотом инопланетных артефактов. Гроза черного рынка и самопальных археологов. Но на самом деле скорому и правому суду спектровских шерифов-рейнджеров подлежала вообще всякая нештатная активность в зонах особого внимания этого беззаконного края и урегулирование возникающих на этой почве конфликтов. Звучит неопределенно и тревожно-двусмысленно; естественно, доверие к таким эмиссарам могло держаться только на высочайшей степени доверия между соответствующими службами различных государств. И где теперь это доверие? Нет больше, кончилось, а вместе с ним кончается и группа «Спектр», со всеми своими полномочиями и привилегиями. Летят и другие начальники отделов, и сами отделы тоже закрываются, переформировываются и еще незнамо что, сам директор Института Айвен Тью хотя по-прежнему и сидит в своем кресле, но само это кресло странным образом начало таять в воздухе.

Но и это еще не все. Пришла беда – отворяй ворота. В это же самое время, словно подгадав ситуацию, какой-то сенатор, вовсе не имеющий отношения к КомБезу (кто такой, еще предстоит разобраться), вдруг выступил с докладом по Тратере – планеты, главным инициатором очень важных и очень секретных исследований которой всегда был тоже Диноэл. Сенатор потребовал эти исследования немедленно прекратить, как поглотившие за последние двадцать лет безумные деньги без малейшего намека на результат, а саму Тратеру перевести в категорию, именуемую на контактерском сленге как зет-куб, третья степень изоляции, то есть наглухо закрыть для всех посещений и влияний (не говоря уж о прогрессорстве), и предоставить ее цивилизации развиваться без всяких посторонних влияний, официально стерев даже название из всех баз и списков. Самое скверное то, что в своем докладе сенатор оперировал (и очень умело) данными, которые в руки простых смертных попасть никак не могли, что говорило о грандиозной утечке информации прямо из высшего руководства все того же «Спектра». На Тратеру Дин возлагал очень большие надежды, более того, считал ее едва ли не второй своей родиной, и для него этот удар был особенно болезненным.

Да что там болезненным. Переговорив со многими и многими за этот неправдоподобно длинный и все не кончающийся день, он понял нехитрую, но беспощадную истину: это конец. Не смерть, когда откуда-то из-за головы внезапно выпрыгивает небо с домами или верхушками деревьев, а земля бьет в спину и подхватывает, будто лопата из сказки, чтобы отправить прямиком в печь – нет, но все равно – конец жизни, конец того существования, в котором он только себя и мыслил, и ничего другого не знал и знать не хотел. Точку в его судьбе поставили не космические чудовища, не фатальные вирусы, не пирамиды и не роковые лабиринты в мистических зонах Контакта, а неизвестный бюрократ в вылизанном офисе. Хотя, с другой стороны – тут Диноэлова мысль уходила в темные, неведомые глубины – это предоставленный ему шанс самостоятельно, не спеша отрегулировать свои отношения со смертью.

Обычно о таких случаях пишут: «Он смертельно устал». Ну, во-первых, как он много раз убеждался, усталость – это далеко не всегда отсутствие сил. Утомился, вымотался, осточертела вся эта возня неимоверно – что да, то да, но усталостью свое теперешнее состояние он не стал бы называть.

Во-вторых, да, действительно, кошмар, предчувствие которого отравляло жизнь последние годы, наконец произошел, но, как ни странно, Диноэл, подобно известному генеральному прокурору, испытывал даже некоторое облегчение – вот уж действительно, лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас. Да и то сказать, давно ожидаемое прощание с Траверсом далось, как ни удивительно, гораздо легче, нежели можно было предполагать – вероятно, сработало то, что он называл для себя «правилом крокодила», – принцип, к которому Диноэл приучал себя много лет.

Эта мудрость известна не первую тысячу лет, у нее несчетное число названий, но Дин почерпнул ее в ранней юности из старой книжки, где пара звероловов поймала веревочной петлей громадного крокодила в реке. Веревка была привязана к дереву и ходила ходуном, грозя каждую минуту оборваться. Бедолаги-охотники, боясь упустить добычу, болтались вместе с ней туда-сюда, пока до них не дошла нехитрая истина: если веревка лопнет, удержать крокодила все равно никакими силами не удастся. Поэтому они благоразумно отпустили ее, сели, закурили и стали ждать, чем все кончится. С подобной ситуацией Диноэл сталкивался уже много раз, и сегодня пришла очередь Траверса. Слезами горю не поможешь. Теперь, по крайней мере, можно подумать, что делать дальше.

Несмотря на все слухи и домыслы, еще мало кто вокруг понимает, что завтра отдела уже не будет, и вся их суета впустую, что неожиданно нагрянувший босс, скорее всего, уже ничего не решает – кто-то даже не догадывается, а кого-то просто мало волнует, – накопилась прорва дел, документов на подпись, идут доклады, надо отвечать на письма, оценивать проекты, надо разговаривать с бог знает откуда приехавшими людьми, и прочая бессмысленная возня. Вон Рик вытащил еще одно письмо, ответ на чей-то никому не нужный запрос.

«Любезный сэр, пленку вашу просмотрел. Если этот человек не прошел курс глубокой реабилитации с небывалым ресинтезом, то беру на себя смелость утверждать, что никакого ранения в ногу у него не было и оба сустава в норме. Взгляните, как спускается с лестницы. Мастер, по всей видимости, кекусинкай, окинавская школа. С приветом». Кто, чего? В корзину.

С самого прибытия Дин так и не сменил своего длинного, едва ли не в пол, пальто, сложного, со множеством ремешков, пояса-жилета с кобурами – Диноэл терпеть не мог стандартных, болтающихся под мышкой «сандалет», заставляющих, во время неизбежных тактических кувырканий, тратить бесценные мгновения на ловлю привольно гуляющего оружия – и тестерных дырчато-бугорчатых перчаток без пальцев. Боевая единица сам по себе, сам себе крепость, готовый с любой секунды перейти в автономный режим с запасом кислорода, питания и патронов на сорок восемь часов. Конус перекачанных трапециевидных мышц поднимал одежду горбом вокруг шеи. Впрочем, облик его никого не удивлял, всем с давних времен было известно пристрастие Диноэла к экзотическим одеяниям класса плащ-палатка и расшито-расписным головным повязкам, подхватывающим копну его все еще буйных и черных волос – правда, седина простреливала эту непокорную гриву все решительней и решительней. Непрерывные многолетние тренировки в стиле «ниндзюцу» сделали его движения даже не гибкими, а скорее текучими – казалось, он может просочиться в любую щель или, фантастично растянувшись, всосаться в любую дырку на потолке метрах в пяти над собой. Но сейчас это был в первую очередь очень усталый и уже вовсе не молодой человек. Давно уже никто не видел и даже припомнить не мог его удивительной улыбки, без промаха уносящей женские сердца в необозримые дали. Сильно поменялся Дин за последние годы. Когда-то главный балагур и весельчак Института, записной шут и скоморох, Диноэл стал патологически молчалив, излом бровей обрел едва ли не трагичность, а во взгляде застыла некая меланхолическая рассеянность, спокойствие кладбищенского толка, печальная отрешенность.

Нос Диноэла – если брать переносицу как точку отсчета, то поначалу этот нос взял курс на откровенную курносость. Однако на полпути вниз, когда, прямо скажем, было уже поздно, планы вдруг поменялись, и было решено образовать мужественную горбинку, не совсем к месту завернувшую кончик в некое подобие абордажного крюка. В итоге получилось довольно неожиданно, но мило, если отвлечься от того, что, отяжеленная годами, носатость начала потихоньку нарастать.

Последним местом в Институте, куда он заглянул, стал собственный кабинет – и там его дожидались пять человек, о которых Дин совершенно забыл. Ну да, да – стажеры, так они именовались. Кадры решают все, и подбор этих самых кадров для отдела был не просто самой трудной задачей, а откровенно мучительной головоломкой. Требовалось совместить несовместимое: кандидат должен быть и интеллектуалом, желательно с двумя образованиями – гуманитарным и техническим, плюс знание языков, и одновременно физически подготовленным, со многими специфическими навыками, и еще – что, пожалуй, самое главное – обладать нестандартным мышлением. Совпадение таких качеств в одном человеке было случаем до крайности маловероятным, даже Академия СиАй, казалось бы, призванная подобных универсалов воспитывать, тут не очень могла помочь, и уж вовсе неподъемным делом оказалось внушить такому индивидууму какое-то представление о дисциплине, без которой любая работа в Институте была немыслима. Следуя опыту, Дин искал талантливых юнцов, еще не закосневших в рутине и карьерных битвах, дабы воспитать специалиста, что называется, на рабочем месте – самый перспективный, по его наблюдениям, путь, но бюрократическая машина, в номенклатурные списки которой он был включен, крутилась совсем в другую, привычную для себя сторону. Популярность «Джадж Спектра» была огромна, служить туда рвалась масса народу, и администрация регулярно поставляла Диноэлу порции тщательно отобранных спецназовских громил. Зачастую это были неплохие ребята, двум-трем даже удалось найти применение, но остальные превращались попросту в головную боль, поскольку по установленному институтскому регламенту Дин был обязан давать им какие-нибудь задания на время испытательного срока, после которого только и можно было со вздохом облегчения отправить их восвояси. Эти пятеро, оставшиеся после нескольких последних впусков и выпусков, – Чак, Уэсли, Стивен, Кенни и Макс, – на неопределенное время осели в Институте: Диноэл посчитал их не совсем безнадежными и посылал на обкатку по разным третьестепенным делам. Правда, если раньше приходилось затрачивать немало сил на обуздание заскоков разных ярких индивидуальностей, то теперь это давалось все легче и легче – считайте это стариковским брюзжанием, говорил Диноэл, но личности из Контакта ушли. Остались функционеры.

– Рассаживайтесь, – сказал Дин своим низким гортанным баритоном – можно подумать, что кто-то из его предков спустился с гор между Ланчхути и Чохатаури, но не было у Диноэла никаких предков. Сам он по старой привычке сел на угол стола. Пятеро. Нет. Сейчас их станет четверо.

– Стив, – сказал он. – Я жду объяснений. В чем дело? Я еще шестнадцатого ждал тебя на Траверсе. А ты сидишь здесь, на этом стуле. Почему? Какая страшная беда с тобой стряслась?

Красивый парень в серой водолазке удивленно пожал плечами.

– Так меня завернул полковник Бакстер. Он же отправлял вам радиограмму.

– Стив, ты сам-то себя слышишь? Что за бред ты несешь? Ты получил приказ от командира группы «Спектр». От твоего командира. Какой еще, к чертям, полковник Бакстер? Начальство? С начальством, если что, буду разбираться я. Если ты этого не понимаешь, то в этой вот комнате ты на хрен никому не нужен. Короче, ты уволен. Удостоверение на стол. Пошел вон, говнюк. Оставлю тебе память о том, что тебя вышиб из группы «Джадж Спектр» лично Диноэл Терра-Эттин. Можешь меня ненавидеть и сказать потом: «Вы меня с позором выгнали». Так вот, именно с позором и выгоняю. Что ты сидишь? Сейчас мы тебе поможем найти дорогу… к полковнику Бакстеру.

Все поднялись, Стив молниеносно исчез, и все снова сели.

– Ладно, теперь текущие дела, – продолжил Дин. – Как там наша вокзальная история? Что нарасследовали?

На свет божий явилась папка, из папки – фотография. На фотографии можно разобрать не то пни, не то коряги, выстроенные в ряд.

– Да, – сказал Дин и отложил снимок. – Типичные лаксианские «ивы». Знать бы только, где и когда их снимали.

– То есть как? – удивился Чак.

– Да вот так. Фотография, скорее всего, подлинная, но ракеты могут оказаться муляжами, или битой архаикой, или я не знаю чем. Мы вообще не знаем, действительно их украли, или это блеф, и нас втравливают в неизвестную мистификацию. Сами лаксианцы, как вы понимаете, нам объяснять ничего не станут. Позвольте напомнить, что деньги Николас получил в полном объеме. Кто объяснит таковую загадку? Деньги, которые не просто исчезли, а исчезли дважды…

– Да просто украдены, – вмешался Уэсли.

– Да, и украденные, так сказать, в квадрате, вдруг снова очутились у Николаса? Таким образом, у нас даже потерпевшего нет. С чем, интересно, мы собираемся выходить в Сенат?

– Да ведь мы видели транспортную декларацию, – возмутился Чак.

Дин вздохнул:

– Тот самолет сбила не транспортная декларация, а реальная ракета с разделяющейся боеголовкой. А ракет этих – еще раз – в глаза никто не видел. Кстати, в твоей декларации указаны не «ивы», а «Буран». Мы-то знаем, как такие вещи делаются, но на Комиссии нас никто и слушать не станет. Плюс Николас.

– Да, с деньгами лихо обернулось, – усмехнулся Уэсли. – Слушай, Чак, а может, мы плохо обыскали виллу? Давай съездим еще разок, может, где-то в стене хорошенький такой сейф, глядишь, и на нашу долю хватит…

– Хватился, от твоей стены давно уже камня на камне не осталось.

– Не мелите ерунды, – посоветовал Дин. – Виллу снимала БАФ, орудовала там «Альфа», и те и другие таких денег во сне не видали. Ну могли они там оставить десять, ну, пусть тридцать тысяч, хотя и в это верится с трудом. Но не шестьдесят миллионов, не те масштабы.

– Шеф, а сами вы что думаете? – поинтересовался Чак.

– Ты умеешь задавать трудные вопросы… Думаю очень простую вещь – деньги эти к Николасу не с неба упали. Заплатили их люди, и люди эти не из БАФ и уж никак не из «Альфы». Это очень серьезные ребята, дело у них важное и срочное, потому они и заказали лаксианские ракеты – знают, что отследить их практически невозможно. Произведены ракеты где-то здесь, неподалеку, то есть налицо незаконный ввоз и применение инопланетных технологий – сто восемнадцатая статья на всю катушку. Но. О каналах «Спектра» сейчас и думать нечего, нужен запрос по линии Министерства иностранных дел, а там нас вряд ли станут слушать, так что нашим усилиям – грош цена. Наплюйте. Дело закрыто. Есть разговор посерьезней.

Стало быть, так. Отдел разгоняют. Его разгоняют, сколько я помню, но в этот раз взялись уж и совсем капитально. Все бы ничего, но возможны, как говорили в старину, гонения. Не все нас любят так, как бы нам хотелось. Большую память мы по себе оставили. В верхах и в низах. Поэтому моя обязанность – позаботиться о вашей судьбе.

Перво-наперво. В «Спектре» вы формально не числились и не числитесь. Посему. Чак и Уэсли. Вы официально региональщики. Возвращайтесь в Сонору к Родригесу и будьте паиньками. Тише воды, ниже травы.

Двое морпеховских костоломов, негр и белый, переглянулись и с пониманием кивнули. Ничего объяснять им было не надо, на превратностях службы они собаку съели.

– Кенни, ты остаешься у Архангела и его парней. Это для нас сейчас самое важное. Пиши какие хочешь отчеты, бегай им за кофе, за сигаретами, не знаю что, но не выпускай Модуль из виду. Не прошу тебя разгадать его физическую сущность или вникнуть в теорию нуль-транспортировки, хотя читать, разумеется, читай, но надо, чтобы мы могли в любую минуту узнать – где Модуль, куда его увезли, или собираются, или могут увезти. Запомни, ты у нас теперь главный. Если «Спектр» когда-нибудь возродится, помяните мое слово – первое, что с нас спросят – это Модуль. Приказывать у меня теперь права нет, но прошу – ребята, в случае чего, помогите Кенни.

Про тебя, Макс, и речи нет. Я вообще не понимаю, что ты здесь делаешь. В отпуск, и лечись, а то ты похож на яблочный пирог после детского праздника.

– Шеф, а что будет со школами? – поинтересовался заклеенный и перебинтованный Макс.

– Макс, ты знаешь, что я об этом думаю. Берут мальчишку или девчонку, пять лет внушают ему, что он экстрасенс и сверхчеловек, что он член дружной семьи, авторитеты жмут руку, а потом вдруг – бац! – бросают без руля и без ветрил на улице – иди куда хочешь и делай что знаешь. На мой взгляд, это свинство. В героев мы их вряд ли превратим, а вот то, что жизнь покалечим, это наверняка. В любом случае лицеи вышли у нас из-под контроля, и сделать мы ничего не можем. Впрочем, если хочешь вернуться в наставники, ради бога, обратись к Фишеру, он тебя возьмет. Карьера учителя – это очень хорошо, это благородно, если тебе нужно мое одобрение, оно у тебя есть.

Дальше решайте сами, но не забывайте Конфуция – мы не знаем, что за теми дверями, которые нам в жизни приходится открывать. За одной или даже не за одной сидит дракон. Поэтому не стесняйтесь думать подольше, прежде чем какую-то дверь открыть.

Да, знаю, все вы грамотные, но на всякий случай: с Евой и Джорданом вы не знакомы, а если и встречались, то двадцать лет назад, в школе для детей с задержкой умственного развития. Таких названий, как «Кроссбридж» и «Бернисдель», вы тоже не слыхали. Писать вас будут еще долго, так что соображайте, что и где говорите.

– Командир, а напутственное слово? – воскликнул отнюдь не упавший духом Кенни.

– Это и есть напутственное слово. Мы служили честно. Дальше – воля Божья.

Давно известное ощущение – пока что все вместе, все одна компания, но кто-то скоро поплывет дальше, на веселом пароходе, а кто-то останется в тоске и пустоте среди праздничного мусора и объедков. Дин накинул свой прославленный плащ, и малахитовый лифт, весь в огнях, как «Наутилус» капитана Немо, опустил его в вестибюль. Многие еще узнавали и таращились на ожившую легенду.

На стоянке горбы брусчатки торчали из лужи, как китовые спины, словно стадо полосатиков проходило через узкий пролив. Дин спустился на первый ярус террас, радиаторы машин нависали у него над головой, а талая вода, сбегая по каменным ступеням, там и сям родниками била из щелей. Странная теплая зима, больше похожая на весну, с редкими уколами похолоданий, и больше похожая на зиму весна. Сначала все посмеивались – вот она, наконец-то настоящая зима, – потом посмеиваться перестали, потом морозный трескучий март, а теперь вот и апрель лишь под давлением календаря нехотя отступал к нулю на термометре.

Диноэл направлялся домой, в так называемый Южный парк, и, выйдя из подъезда Шестой Южной зоны, мысленно поздравил себя, что догадался здесь же поставить машину – обходить громадину Института пешком у него сейчас не было ни времени, ни сил, а подвезти было некому. Усаживаясь за руль, он покосился на неоглядные просторы серых стен, теряющихся в облаках над головой – да, здешние масштабы по-прежнему покоряют, – и вдруг поймал себя на том, что уже совершенно не помнит, где там, внутри, проходит его любимая труба электростанции башенной тяги. Подобно другому известному институту, СиАй не зависел от городских источников энергии, и одним из столпов этой независимости как раз и была та самая исполинских размеров труба в чреве одного из зданий, по которой нагретый воздух из обширных институтских оранжерей и всех бескрайних первых этажей, согласно естественному ходу вещей, гонимый разницей температур, могучим потоком устремлялся наверх, вращая по пути турбины генераторов. Внутри этой трубы Диноэл в былые годы любил проводить акробатические тренировки, скакать и затевать там разные глупости. Да, были времена, когда-то ему в этом доме все было можно. А теперь вот начисто позабыл, как он туда пробирался, обходя запоры и запреты. Дожил, ничего себе.

* * *

Как вышло, что из нескольких скромных КомКоновских лабораторий за старинными, трехметровой толщины стенами английского Херефорда вырос вот такой голиаф? Пожалуй, можно ответить так: виновата война. Она много унесла, но и на многое открыла глаза. Комиссия по Контактам и ее службы, несмотря на всю свою ортодоксальность и закостенелость, были настроены достаточно благодушно – готовились к худшему, но надеялись на лучшее. Величайшие умы в муках творчества и со светлой надеждой тянули нить взаимопонимания, с ласковой укоризной оглядываясь на, скажем, загадочных и вездесущих Странников. Но война открыла такие двери и границы, какие в былые времена никому и во сне не снились, и дохнуло из-за этих дверей и границ таким ужасом, который быстро охладил самый рьяный оптимизм. Сказка о радостной встрече с продвинутыми братьями по разуму развеялась быстрее дыма, список известных человечеству погибших цивилизаций мгновенно разросся до многотомного издания, проломившего высокопоставленные столы, а потом и вовсе превратился в библиотеку. Космос оказался местом строгих правил. Как говорили классики, спросит – и надо успеть ответить.

Контакт потребовал экстраординарных мер безопасности и тотального мониторинга во всех областях человеческой деятельности. Большинство тех самых погибших цивилизаций и погибло как раз по причине легкомысленного отношения к тому, что посчитали пустяками, вздором, случайным отклонением, согласно английской поговорке, по неосторожности вскрыв конверт с незнакомым адресом. А таких конвертов, как в старых, так и в новых, явившихся со всеми своими проблемами секторах Внеземелья, оказалось великое множество.

Протоколы Контакта пронизывали все отношения человечества с Космосом. Люди быстро уразумели, что, устремляясь по непроторенным путям в глубины Вселенной, главное – это избежать развития событий по сценарию сто двадцать пятой серии боевика «Чужие на Земле». Поэтому, например, привезти на Землю что-то из Внеземелья было совершенно невозможно. Вообще. Тут действовали драконовские правила, и даже ни о каких карантинах речи не шло. На Земле можно было лишь синтезировать – и то с величайшими предосторожностями. И любой эксперт, изучающий нечто , доставленное оттуда , за шлюзами и бронированными стенами какой-нибудь лаборатории на Тритоне, прекрасно знал (и на этот счет подписывал особый документ), что в случае нештатного развития ситуации всю лабораторию вместе с ним самим и объектом изучения специальная бригада Контакта обратит в лучистую энергию. Заранее встроенный ядерный самоликвидатор Майкла Крайтона – отнюдь не выдумка фантастов и киношников. И ничего личного.

Считается – и не без оснований, – что СиАй в теперешнем его виде возник из письма вундеркинда Айвена Тью в Сенатскую Комиссию по Безопасности, написанного еще в сорок четвертом году, где будущий генеральный директор указывал на преступный недостаток внимания к сферам, подверженным инопланетному влиянию, подробно эти сферы перечислял и по пунктам расписывал, какие меры в каких областях следует предпринять. Айвеновские пункты стали отделами, а само письмо легло в основу знаменитой вступительной лекции слушателей внутренней Академии СБК.

Большинство из вас, говорилось в лекции, будет работать с уже хорошо известными цивилизациями, все они более или менее гуманоидные, и служба эта – достаточно рутинная дипломатия, хотя и требует немалых знаний и находчивости. Это понятно, и сейчас речь не о том. Речь о так называемом первичном контакте.

Случаи контакта по всему миру исчисляются сотнями, но… Сам контактер не вступает в первичный контакт. Это один шанс на миллион или того меньше. Контакт всегда вторичен. Крестьянин, к которому в огород упала летающая тарелка, молчать не станет. Пилот, столкнувшийся с той же тарелкой, – и того хуже, потому что он военный человек, и его действия многократно фиксируются, а сам он обязан представить доклад. В любом случае вся информация попадает к властям.

Власть. Это ключевое слово в нашей проблеме. Ясновидение, телекинез, Шамбала, контакт с иным разумом – все это пути к власти. В нашем случае это возможность обогнать технический прогресс, обойти затраты на новую НТР, которая что-то не спешит наступать, колоссальные вложения в фундаментальные исследования, неимоверный выигрыш во времени – шанс получить преимущество в девяти из десяти случаев, оружие и, соответственно, власть.

Поэтому нам с вами никто о подобных находках рассказывать не станет, напротив, все засекретят, спрячут под землю и будут охранять как высшую государственную тайну. Какой бы чепухой она в конце концов ни оказалась.

Любой человек, находящийся в несанкционированном контакте с более высокоразвитой цивилизацией, – это крушение всего уклада вещей, сложившегося тысячелетиями. Всего уклада – политики, экономики… чего угодно.

Более того. Одно лишь существование независимости такого человека (не сотрудника СиАй) от власти законов социума рождает парад технологий, напрямую ведущий к концу света. Вы слышали о Судье, арбитре с правом решающего голоса, назначенным и командированным на Землю неким Высшим Космическим Разумом? Это крах СиАй.

Мы сами должны найти эти случаи, как бы их ни старались от нас скрыть, и определить, насколько та или иная ситуация для нас интересна, стоит ли игра свеч. Для этого используется мониторинг, открытые публикации, агентурные данные, анализ слухов, исторические свидетельства и так далее. Наши коллеги знают об интересе к их проблемам и постараются вас к своим разработкам не допустить. Есть закон от четырнадцатого февраля пятьдесят шестого года о международном обмене информацией, но чтобы подвести под него какой-либо случай, нужны очень веские аргументы. Ваша будущая задача – найти такие аргументы – улики, доказательства и прочее и передать дело специалистам. Это и будет вашей работой, и вам очень повезет, если хоть один из присутствующих хотя бы раз в жизни вступит в реальный конкретный контакт.

* * *

Стоял Институт в лесу – как говорили, самом охраняемом лесу мира, – окруженном сложной конструкции забором, до предела напичканном бывалой и небывалой электроникой. Снаружи за забором лес продолжался, но уже считался парком, потому что некоторые его участки были открыты для публики. В самом же институтском лесу находились еще лабораторные корпуса и два коттеджных поселка для сотрудников, считающихся, так сказать, «государством в государстве» – многим вообще не было нужды выезжать за пределы рабочей зоны. Надо заметить, что независимость и кастовость СиАй негласно поощрялась при всех администрациях.

Вся эта территория располагалась на месте бывшего Стоунбрюгге, а ныне уже фактически Аугсбурга, «города пяти холмов», и его ландшафтного заповедника. В какие-то времена здесь вовсю дымили трубы металлургического комбината, проходили, сплетаясь и расплетаясь, бесчисленные железнодорожные пути с товарными дворами, пакгаузами и громадами мостовых кранов. Мартены сначала погасли, потом исчезли, затем пропали и рельсы, заводские корпуса превратились в скелеты, и сквозь них все уверенней начала пробиваться зеленая поросль. Былые развалины, правда, ликвидировали, но и теперь в лесу запросто можно отыскать заросшую мхом шпалу с ржавым зубом костыля.

Южный парк, куда держал путь Диноэл, как раз и был одним из аппендиксов малоохраняемой внешней зоны, и из окон его дома открывался чудесный вид и на лесные дебри, и на сам Институт. Дом этот был довольно изысканным сооружением, памятником индустриальной архитектуры, когда-то это была водонапорная башня – две сросшиеся колонны из красного кирпича в неоготическом стиле со стрельчатыми окнами и пилястрами, – в былые дни отсюда закачивали воду в жаркую утробу паровозов. Позже тут размещался странноватый музей воды, а точнее сказать, сантехники, потом не стало и его, и бывшая достопримечательность обратилась в мрачную руину с несокрушимой толщины стенами, черными провалами оконных глазниц и кустами вперемежку с бурьяном на крыше. От былого предназначения внутри уцелело только гофрированное колено медной трубы между вторым и третьим этажом, аккуратно заваренное с обоих концов.

Диноэл, великий знаток окрестностей Института, наткнулся на это чудо еще в ранней молодости, пришел в неописуемый восторг, залез в долги и приобрел печальную храмину в собственность. В дом вернулись окна, свет и тепло, но дальше дело пошло туго: его тогдашняя начальница и подруга, удалая Франческа, до крайности смутно представляла себе, что такое интерьер, а долгие отсутствия и последующие буйные вечеринки расслабившегося спецназа тоже не слишком способствовали созданию уютного семейного гнездышка.

Появление Черри и вступление в то, что уже без всяких оговорок можно было назвать семейной жизнью, тоже, как ни странно, мало что в ситуации изменило. Черри была страстной поклонницей стиля «гранж» – старины в самой ее минималистской форме, причем по возможности более тусклой, драной, треснутой и все в этом роде. Идеалом считалась скудно покрашенная кирпичная кладка. Диноэл против старины ничего не имел, но осыпающейся венецианской штукатурке он предпочитал простой бетон, и чем массивней, тем лучше – возможно, это было отзвуком бессознательной профессиональной тяги к надежности укрытия. Как бы то ни было, их совместные усилия вызывали неизменное веселье у всех последующих обитательниц водокачки, но в ту пору Дин на полном серьезе считал, что они совершили настоящие чудеса на почве дизайна. Чудеса выглядели так: в кухне на третьем этаже был устроен пол из плитки, украденной с презентации неведомой строительной фирмы, туда же купили на редкость бесформенные и совершенно нефункциональные (зато из натурального дерева!) стоячие и висячие ящики для посуды, а в ванной, на гранитной плите, подвешенной на здоровенных болтах при помощи нерушимых фортификационных смесей, установили слоноподобный шведский смеситель. Дальнейшие планы выглядели еще более фантастически: например, категорически необходимую новую проводку, страшась долбежки стен, было решено сделать наружной, упрятав в разнокалиберную гофру, пучки которой должны были эффектно разбегаться во все стороны. От подобных новшеств Диноэлово обиталище спас развод – нет худа без добра.

Айрис, пришедшая на смену Черри, придерживалась диаметрально противоположных взглядов, но судьба отвела им с Диноэлом слишком мало времени, так что былые покушения на дизайн сохранились в практически неизменном виде.

Дин открыл дверь и вошел в нижний этаж, служивший по большей части гаражом и, по обыкновению, складом инструментов. Отсюда начиналась лестница наверх, а также присутствовал миниатюрный серый квадрат лифта, которым никто никогда не пользовался. Здесь он без малого двенадцать лет прожил с Черри, сюда, охваченный безумной надеждой, привел Айрис, ничего из этого всего не вышло, все полетело к чертям, а теперь туда же полетела и вся его жизнь, и с этого порога он уходит в неизвестность, где на старости лет придется начинать с нуля.

Дом не нес на себе никакого отпечатка личности хозяина, слишком редко он там бывал, а когда и бывал, приложить к чему-то руку ему не приходило в голову. Но все равно к этому жилищу Диноэла привязывало неясное теплое чувство, особенно уютно здесь было зимой, когда лес на холмах, одевшись в пышно-кучерявую снежную шубу, казалось, подступал к самым окнам или превращался в дивной красоты и сложности черно-белую гравюру… Черри обожала фотографировать эту ажурную вязь… Но вечно будоражило проклятое цыганское чувство – а как там, где нас нет? Как же там без меня горят огни портов и городов? Разве можно стерпеть? Нет, скорее в дорогу…

На столе валялась немытая, оставленная теперь уже не припомнишь когда, вилка, стояла чашка с изображением домовитой мышки в густых травах (Черри покупала пару, но вторая по иронии судьбы после развода долго не протянула), затянутая черной пленкой окаменевшего кофе.

Багаж на сутки опередил хозяина. Из по-походному собранной сумки торчали складки не то дерюги, не то шкуры. Диноэл достал телефон, совмещающий очень много полезных функций, никакого отношения к связи не имеющих, выдвинул антенну, упер в эти складки и некоторое время смотрел на монитор. Чисто. Впрочем, и без этого он ясно чувствовал, что в доме без него никто не побывал. Диноэл обошел стол и, как был, завалился на пол. С потолка на него смотрели темные, якобы закопченные балки. Ненатуральные, но довольно милые, тоже покупала Черри, для уюта, сама же старательно наклеивала только ей известным клеем. Балки эти не влезали ни в какую машину, и они вдвоем несли их на себе через весь институтский парк – благо те практически ничего не весили – и страшно веселились. Дин тихонько замычал, как от боли. Мысли крутились по заколдованному кругу: Институт, работа, увольнение, Черри, почему-то сегодня развод попытался встать из давно похороненного в душе гроба – и снова Институт, и снова работа.

И главная неотвязная мысль последнего времени. Что же это за парень? Уж очень с ним все странно. Назовем его Джон Доу… да, пусть будет Джон Доу – не оригинально, но привычно. Следит, не отступая, но ни договориться, ни убить не пытается. Не хочет шума? Хочет попробовать ликвидировать на Тратере? Нет, не то, там как раз скандала не избежать. Медлит, чего-то ждет. Чего? Почему он так уверен, почему ничего не боится? На что-то радикальное замахивается…

Дин посмотрел на часы, потом в окно – там тянулись всклокоченные серые облака – и заложил руки за голову.

Черри. Может быть, надо было плюнуть на все, потерпеть и не допускать расставания? Начинаешь перебирать причины, что-то сочинять, придумывать оправдания, составлять и репетировать речь для ее подруги, для ее матери, брата, черта лысого, все толково разъяснять, раскладывать по полочкам, театр одного актера, убеждаешь себя, все на полчаса, а вдруг пустяковая деталь, мелочь, и все сначала – как можно было такое допустить?

Дин поворочался, выбирая поудобнее положение для лопаток. Можно, конечно, поступить, как Шеп. Он ушел со службы, стал вольным стрелком, договорился с какой-то мафией, те дали ему деньги и корабль, еще больше и лучше прежнего. Теперь орудует по собственному усмотрению. Правда, и жить ему приходится на этом самом корабле, и отношения с законом на грани, да и с начальством еще черт разберет, что хуже – сенатская комиссия или теневые боссы. И те и другие здорово себе на уме, добрые до поры до времени, и с теми и с другими спорить не рекомендуется. Потом для такого дела необходим, как учит древний классик, большой запас жизнерадостности – Шепу тридцать с копейками, а это, я вам доложу, совсем другой разговор… А когда тебе шестьдесят с неведомым гаком? А левый глаз? А имплантированные позвонки? А бессчетно оперированные ахиллы? А плечо, приводящее врачей в ужас, который год ждет операции? Давно известно – здоровье как воздух, не замечаешь, пока есть. Мрачные итоги и одновременно хороший повод не откладывать дела – не сегодня завтра этот патанатомический оркестр грянет прощальное танго и быстро сменит тебе приоритеты.

«Да что за вздор, не обманывай сам себя, – вдруг сказал Диноэлу повидавший с ним виды шестизарядный «клинт» из левой кобуры – контактер давно свыкся с тем, что голос этого пистолета, обладателя саркастического, а зачастую и просто ехидного нрава, время от времени звучит у него в голове. – При чем тут Шеп? Ты начальник «Спектра», твой жетон позволял тебе указывать министрам и правительствам стран Договора, открывал двери таких лабораторий, о которых простые смертные слыхом не слыхали и даже вообразить не могли, что такие существуют. Ты мог днем и ночью запросто входить к людям, чьи имена уже сами по себе стали символами современного миропорядка, для тебя не существовало границ, армии любой страны без слов предоставляли корабли и самолеты, все эти ФБР и АНБ служили у тебя на побегушках. Какая мафия тебе это даст?

А ведь есть еще и другая сторона. Ты распоряжался бюджетом «Спектра». Да, этих денег всегда не хватало, да, каждая копейка была подотчетна разным сенатским хрычам, но у тебя под рукой были десятки миллионов. Ты мог строить станции и корабли, финансировать самые безумные исследования, конструировать самую нереальную технику. Кто тебе такое позволит?

Да ладно, это не главное. Главное в другом. Ты человек системы, винтик машины, какой из тебя, к черту, Робин Гуд, решил перевоспитаться на седьмом десятке? Да и совесть… Сам знаешь – не всякие деньги хочется брать в руки, и не из всяких рук хочется брать деньги».

Тут Дин поднялся, подошел к окну, посмотрел на колышимую ветром графику весеннего леса и дальше плюхнулся в громадное кресло, подаренное неизвестно кем и полностью скрытое покрывалом, или ковром, поди пойми, его почему-то именовали «кошмой», и купила его, после долгого тщательного выбора, сама Черри в одном из их путешествий. Она тогда подробно объясняла Диноэлу, чем натуральная шерсть отличается от синтетики, и потом сказала: «С кем бы ты потом на нем ни сидел, помни, что купила его я». То ли предчувствие, то ли пророчество, а теперь звучит как завещание.

Он оглянулся на зеркало. Перед этим зеркалом они с Черри, бывало, занимались любовью, не успев добежать до кровати. Запавшие скулы, пряди закручиваются прямо в глаза. По крайней мере, не растолстел.

Да-с. Говенная ситуация с говенными перспективами. Старость не радость – все, все не то. Все чаще стал совершать ошибки, непростительные для дилетанта, а не то что для маститого профессионала экстра-класса. Опыт, правда, пока что позволял ему возмещать ущерб от этих огрехов, но ведь это до поры до времени. Найдется нахальный юнец, чина-звания не пожалеет… Не говоря уж о том, что в чисто спортивном отношении молодежь начала сплошь и рядом обходить его. Хорошо еще, что работа – не спорт, и мастерство, знания и многолетний тренинг все еще с успехом компенсируют ситуацию. Да, то, что некогда выходило легко и артистично, теперь получается с кряхтением и потом. Тревожные зоны в организме нуждаются во все большем внимании – будильники, адские машины, их час все ближе, только начни перечислять. Вот когда наконец он займется зубами? Да и изменщица-память стала все чаще подводить, чего с ним уж и вовсе отродясь не случалось – по мелочам, но понятно, что лиха беда начало.

Что ж, дотянув до седьмого десятка, похоронив дюжину самых лучших и верных друзей, повидав сверх всякой меры того, без чего свободно можно было бы обойтись, побывав бессчетно на грани смерти и за этой гранью, на грани и за гранью безумия, трудно остаться тем брызжущим энергией и оптимизмом весельчаком, каким ты был в двадцать лет. Редукция эмоций. Да и кто где видел жизнерадостного и оптимистичного контактера? Разве что в сумасшедшем доме.

К тому же есть еще и совесть – судья, с которым можно заключить сделку, но не всегда. Вдобавок – есть и такая мерзкая особенность – с годами срок таких сделок порой истекает, и вот тогда начинаются кошмары.

Простые истины, но действие их сокрушительно. Вот и вопрос – кто же ты такой, Диноэл Терра-Эттин?

* * *

Началось все со скандала с Зелеными Облаками – разумная свободноживущая диффузная космическая субстанция, занятая тем, что гений нашего жанра назвал «выращиванием информации». Кладезь знаний, о большем и мечтать нельзя, но вот беда – контакта со всезнающими носителями никак не получалось. Получалось нечто совершенно обратное. Конфликт вышел из-за безвестной захудалой планетки, чахлой луны, на полюсе которой собрались было строить станцию подкачки для очередной гиперпространственной линии. Неожиданно выяснилось, что Зеленые Облака тоже имеют виды на это уютное местечко, и затеи землян им тут вовсе ни к чему. Долгожданный контакт вдруг удивительным образом оживился, история переговоров достойна отдельной научно-фантастической (а местами и просто фантастической) книги. Возник чрезвычайно многообещающий проект «Посольство». В итоге Зеленые Облака представили Земле блок замысловато упакованной информации (единственное, чем они владели), который по расшифровке оказался схемой ДНК вполне конкретного человеческого организма, со всеми предохранительными системами, защищающими от шока появления на свет уже вполне взрослого человека.

Гром победы, раздавайся. Диноэл стал сенсацией и суперзвездой, еще даже не родившись: вот, ревело телевидение и все прочие, вот он, триумф мысли и единения разумов! Космос прислал нам переговорщика, и уж теперь-то, теперь… ну просто я не знаю, что будет. Мир в восторге затаил дыхание. На дворе были удалые двадцатые, о том, что близится война, еще никто не думал, шел «херефордский», романтический период истории Контакта, КомКон плыл над умами, как песнь над водами.

Увы. Гора, как это почти всегда и бывает, родила мышь. До сих пор остается загадкой, что же имели в виду наши зеленые друзья, но получившийся в результате всех чудес и усилий симпатичный парень лет не то шестнадцати, не то семнадцати (его точный возраст и день рождения и ныне толкуются очень разноречиво) никаких вселенских откровений представить не смог, да и, похоже, не собирался. Разочарование оказалось настолько велико, что многие отказывались верить его очевидной сути и по сию пору – мол, просто мы чего-то не поняли. Сами же Облака, внезапно потеряв интерес к переговорам, без всяких объяснений направились дальше в свой многовековой путь по таинственной, проложенной до начала времен орбите.

Таким образом, в распоряжении тогдашней Комиссии по Контакту оказался взбалмошный юнец весьма и весьма веселого характера (который изрядно подпортила обрушившаяся слава), впрочем, беззлобный и наделенный более чем незаурядными, хотя, к сожалению, отнюдь не сверхестественными способностями. Словосочетание «Диноэл Терра-Эттин» собралось по кусочкам, вырезанным из имен обоих авторов и руководителей бесславно почившего проекта «Посольство» – Дино Этельтерра и Элизабет Тинсколл.

При дальнейшем изучении удалось наскрести всего две особенности с отдаленным намеком на паранормальность. Первая – Диноэл дьявольски медленно старел, даже теперь, в свои шестьдесят с гаком, он выглядел едва ли на сорок с небольшим. Недоброй компенсацией за такую неуступчивость времени служил тот факт, что у него не получалось детей, хотя все психофизиологическое снаряжение для этого дела присутствовало в полном объеме. По картам диноэловских хромосом прогулялось немало электронных стрелок и лазерных указок, прозвучало множество научных терминов, но окончательным диагнозом служило пока что пожатие плечами под белыми халатами.

Второй диковинной стороной личности Диноэла стало то, что он оказался лучшим слипером современности. Слипинг – это известный с древнейших времен знахарско-шаманский способ подключиться к мифическому информационному полю. Сущность слипинга темна, неподвластна логике, но если говорить коротко (и, значит, неправильно), то схема такова: одаренного человека (который, как легко догадаться, не с улицы взят) загружают всеми существующими данными по предлагаемой нерешенной проблеме, затем при помощи специальной химии, электроники или гипноза погружают в особого вида транс, во время которого подопытный, блуждая в полубреду по бесконечным чертогам здания вселенских знаний, непостижимым образом находит ключ к решению – указывает направление исследований, называет имя, или место, или что-то в этом роде. Побочные эффекты от подобной деятельности, как правило, печальны и достаточно быстро приводят обладателя сверхъестественных талантов в известную палату.

Диноэл был наделен даром уникальным и, собственно, слипером именовался очень и очень условно. Ни в каких «погружениях» он не нуждался, разве что в самых сложных и ответственных случаях. Горсть разрозненных фактов, минута размышлений, а точнее сказать, отвлечения от текущей реальности, заменяющая мистический транс пророков и предсказателей былых времен, и он называл если и не окончательный вердикт, то уж точно путь дальнейших изысканий, который, по крайней мере, выводил из сложившегося тупика. Сам Диноэл именовал этот процесс «заглянуть под стол» – по аналогии с конторским служащим, который, беседуя с очередным посетителем, время от времени сверяется с постоянно лежащим в полуоткрытом ящике справочником. Правда, скрытая в недрах неведомых хранилищ шпаргалка частенько вела себя парадоксально, вещала нечто путаное и невнятное, вызывающее растерянность и у спрашивающих, и у самого ясновидящего, но Дин со временем успешно овладел искусством толкования собственных прозрений, и дальнейшее неизменно доказывало смысл и справедливость увиденных странностей. Но в большинстве случаев Дину было откровенно лень раскачаться даже и на такое усилие, и он руководствовался мимолетным интуитивным наитием типа «да» или «нет», или «верю» – «не верю». Впрочем, не было случая, чтобы даже такой легкомысленный подход хоть раз его подвел, и обмануть вундеркинда-контактера считалось невозможным.

Поговаривают, что давний противник Диноэла, его заклятый враг, гангстер и авантюрист Рамирес Пиредра творил вещи еще круче – мог извлекать информацию не только из фактов, а, скажем, из бреда случайного полусвихнувшегося забулдыги, или даже из едва уловимых интонаций и настроений. Так ли это, нет ли, выяснить невозможно – Рамирес никогда ничего не объяснял, поскольку действие у него не просто опережало мысль, но полностью ее заменяло.

У Диноэла, при всех чудесах интуиции, рациональное мышление было представлено в полной мере, и столкновение этих двух начал или даже просто переключение с одного на другое в немалой степени осложняло жизнь и ему, и окружающим – понять его иной раз было непросто, а на объяснения никогда не хватало ни терпения, ни времени. Интуитивно мыслящий человек живет в мире иных причин и следствий, и необходимость переводить для окружающих свое понимание вещей на язык общепринятой логики у него порой попросту вылетает из головы. Такие срывы коммуникации – порой даже с самыми близкими людьми (как тут не вспомнить разлад и развод с Черри?) – были, пожалуй, первой причиной, по которой Диноэл недолюбливал свое всевидящее внутреннее чутье. Второй причиной было то, что интуиция, при всех своих магических достоинствах, была практически необучаемой. Жизненный опыт никак не влиял на раз и навсегда утвержденный таинственный ход ее сигналов, и должно было произойти что-то страшное, чтобы внутренний голос учел то, что уже давным-давно открылось самому элементарному размышлению.

Собственно, этот талант и определил дальнейшую судьбу Диноэла – внимание к нему определялось его необычными способностями. Никакая инстанция не представляла себе, что с этим свалившимся на голову парнем делать дальше. Волей-неволей оказавшись в КомКоне на положении сына полка, он естественно и неизбежно получил контактерское образование, благодаря живому нраву превратился во всеобщего любимца и, будучи, согласно строгим нравам начала века, исследован вдоль, поперек, насквозь и даже глубже (наследники Лысого Рудольфа по-прежнему неустанно выискивали инопланетную бомбу, заложенную под человечество), отправился в скитания по бесконечным экспедициям, затеваемым в ту пору будущим СиАй по всем доступным и недоступным уголкам Вселенной. Общаясь с людьми рискованного ремесла, в атмосфере высочайшей социальной ответственности, он очень быстро повзрослел – как в хорошем, так и в плохом смысле этого слова.

Дин был юн, фантастически обаятелен, жизнерадостность бурлила в нем не то что ключом, а била фонтаном. Душа общества, заводила, организатор шумных застолий, неистощимый на выдумку мастер бесчисленных розыгрышей, звезда академского «Сачкодрома», он пел и блистательно танцевал. Ничего удивительного, что женщины всех возрастов были от него без ума, и отбоя от поклонниц у него не было. Временами на него выстраивалась целая очередь, и удивительно, что за все время никто не затаил на него обиды. Похоже, только за одну неподражаемую улыбку ему прощалось все.

Своим домом Диноэл считал Херефордский замок, самым прекрасным местом на свете – выходящий к реке парк с лугом и рощей, он был в диком восторге от тамошних лягушек, кузнечиков и стрекоз. Немного в Старом и Новом крыле Херефорда найдется вентиляционных шахт, подвальных катакомб и технических этажей, где юный исследователь не побывал, люков, которых он не открывал, и камер и лазеров систем слежения, которых он не умудрился обмануть. В этих норах Диноэл, случалось, пропадал на несколько дней – поначалу его увлеченно искали, потом махнули рукой. Он знал такие закутки и лазы, о которых не ведали ни ветераны внутренних служб, ни многочисленные схемы и планы.

В ту пору вполне серьезно и официально бытовало мнение, что профессия контактера законно включает в себя долю здорового авантюризма, некоторые даже говорили – здоровенную долю авантюризма. Главной считалась работа «в поле» – ах, эти золотые деньки довоенного романтизма, безвозвратно канувшие в Лету! В условиях этого удалого экстрима Дин мгновенно вышел в звезды первой величины, его чутье и прозрения в критических ситуациях на краю света десятки раз производили чудеса, спасали жизни и прослыли не то золотым ключиком, не то палочкой-выручалочкой Контакта. Именно в те годы к Диноэлу намертво приклеился ярлык живой легенды и ходячего символа.

* * *

Слава – штука приятная, но опасная. На пике своего проявления она, подобно доктору Франкенштейну, способна породить неконтролируемого монстра под названием «легенда». Живому человеку тягаться с легендой, во-первых, до крайности мучительно, во-вторых, совершенно не под силу, даже если он и есть герой этой легенды. Выход тут только один: незамедлительно умереть, что большинство героев и сделали. Но Дин принадлежал к числу редких исключений из этого печального правила – практически до конца дней он ухитрялся соответствовать легенде о самом себе.

Юность начиналась с гиперактивного самоутверждения. Экспедиции, скорострельные конфликты, инопланетные базы, бесконечные зоны – первые удачи, первые лавры. Никаких еще сомнений в правоте начальства и целях деятельности. Как это часто бывает, после отчаянного самоутверждения на смену неуверенности пришло чувство всемогущества, бесшабашное чувство уверовавшего в собственную непогрешимость юнца. Это Диноэл, кстати сказать, успешно и разумно миновал, как и опасность свалиться, как самолет в штопор, в состояние благостности, в непрошибаемый кокон самооправдания по ту сторону добра и зла, из которого уже нет выхода.

На гребне этой новой волны самонадеянности он умудрился завести роман со своей отчаянной и сумасбродной начальницей, Франческой Дамиани – «татуированной розой» контактерского спецназа, – руководителем того самого, первого подразделения СиАй, в которое его определили, не дожидаясь даже окончания лицея СБК.

Это была так называемая Группа Быстрого Реагирования, они же «аварийщики», они же «лататели дыр», они же «циркачи» – как ни забавно (а может быть, и вполне естественно – прообраз будущей послевоенной группы «Джадж Спектр», организованной уже самим Диноэлом). Из всех бесчисленных спецназов мира этот слыл самым неодолимым и таинственным – главным образом потому, что отбирали туда людей с, мягко выражаясь, не совсем обычными способностями. Формально они относились к дипломатической службе и, согласно официальному мандату, призваны были спешно улаживать особо острые конфликты, неожиданно возникающие в международных отношениях на почве незаконного использования инопланетных артефактов. Внешне все очень благопристойно, но изобилие оружия в их арсенале, а также устройств прослушивания и прочей спецтехники, которой были буквально нашпигованы их фургоны и шаттлы, выдавали нестандартную направленность такой дипломатии.

Группа «Эхо», элита контактного спецназа – глушители, интраскопические прицелы, беспилотники с искусственным интеллектом и оптический камуфляж. Франческа была подлинной душой всего предприятия, признанным мастером в мире спецопераций. В ту пору ей было чуть больше тридцати, но бурного (отчасти даже слишком бурного) прошлого за ней числилось в избытке – в лихих перипетиях контактных улаживаний и ликвидаций она вполне нашла себя, другой жизни не знала и не хотела. Несмотря на тогдашнюю специфику характера, наложенную ремеслом, она пользовалась немалым успехом у мужчин, чему способствовали потрясающие разноцветные глаза и незаурядные достоинства фигуры, незатронутые спортивным образом жизни – но мало кто решался, что называется, подсесть к ней за столик. При всем при том, как ни удивительно, Франческа была замужем за вполне мирным литератором – но огнедышащая страсть окутанного тайной пышноволосого красавца с чудесным поэтичным взглядом быстро смела все досадные препятствия, созданные моралью и угрызениями совести. В итоге – скоропалительный развод и не менее скоропалительный брак.

Для Диноэла в ту пору (а он был моложе Франчески на десять с лишним лет) никаких преград, а уж тем более мужей, не существовало вообще. Однако уже в этой, первой серьезной любви проступает любопытная черта всех его дальнейших увлечений: для того чтобы понравиться Диноэлу, женщине мало внешней и внутренней привлекательности – она непременно должна быть начальником, занимать хоть какое-то, но руководящее положение.

Эта особенность его подхода столь же очевидна, сколь и необъяснима. Играл ли тут роль странный выверт эдипова комплекса человека, никогда не знавшего матери, была ли это, опять же, подсознательная отрыжка честолюбия карьериста – неведомо, но и в дальнейшем Дин неуклонно следовал этим своим странно-иерархичным предпочтениям в любви. В данном же конкретном случае подтекст происходящего читался совершенно ясно: я достиг вершин, заявлял Диноэл, я лучший, я авторитет, и связи абы с кем меня уже не устраивают – я, прах дери, имею право на большее!

Скоро, однако, этой спеси предстояло с треском слететь, поскольку к этому же времени относится его знакомство со Скифом.

Интерлюдия. Первый разговор со Скифом

Встреча двух легендарных героев Контакта произошла при обстоятельствах, весьма далеких от какой бы то ни было романтики, – никаких мужественных рукопожатий под огнем противника на краю гибели у бездонного колодца пространства-времени. Не то в двадцать шестом, не то в двадцать восьмом году – когда не было еще ни кошмаров Траверса, ни чертовщины и беспредела на дальних послевоенных рубежах, и все хозяйство будущего СиАй умещалось в Старом крыле «херефордской гробчилы», а руководство КомКона еще безмятежно диктовало дирекции Института, что делать, а что нет – стали обнаруживаться очень неприятные вещи. Какие-то люди, а того хуже сказать, какая-то организация тайком начала весьма активно орудовать в Контактных сферах, воровать информацию, искать и скупать артефакты и затем использовать засекреченные и запрещенные инопланетные технологии, при этом явно не страдая от недостатка денег и техники.

Это были первые такты «Хендерсоновской аферы» и грядущего «Орхидейного процесса», прославивших головокружительные махинации Рамиреса Пиредры – в Контактных службах этого тогда не знали и знать, естественно, не могли, но за дело взялись со всем рвением и довольно быстро убедились, что следы уводят в такие сферы бизнеса и политики, куда подступиться не так-то просто. На этой почве сложилась редкостная ситуация – в кои-то веки раз, почуяв общую угрозу, тогдашний ИПК и КомКон выступили единым фронтом: надавив на Сенатскую Комиссию по Безопасности, они создали независимую экспертную группу – некий прообраз будущего Четвертого Регионального управления. Этой группе предоставлялись чрезвычайно широкие полномочия, и отчитывалась она только перед самым высшим руководством.

Начальником этой группы, в качестве «приглашенной звезды», и был назначен Эрих Левеншельд, в более поздние времена известный как Скиф. Его кандидатура не встретила возражений ни в одном из враждующих ведомств: Институт почитал Скифа как одного из виднейших теоретиков Контакта, автора классического труда «Трехмерный исторический анализ», КомКон необычайно ценил его услуги, связи и влияние в тех областях, которые обычно не упоминаются в официальных отчетах. Биография Скифа, даже известная ее часть, туманна и противоречива, возраст откровенно невычисляем. Формально он считался гражданином Гестии, но у него имелось и земное, и даже стимфальское гражданство. Однако по происхождению он был лаксианцем, одним из четырех, доживших до наших времен – представителем единственной из древних цивилизаций, о которой земляне знали еще что-то немногое, кроме былинных сказаний и невразумительных археологических находок. Интеллект Скифа – то ли искусственного происхождения, то ли искусственного преобразования и хранения – посажен на вполне человеческую основу, хотя и в самом деле немалая доля того, что в старину именовали электроникой, в этой основе присутствовала. Впрочем, никто, кроме самых злобных завистников, в звании человека Скифу не отказывал, ничто человеческое ему чуждо не было, и вдобавок не одно поколение начальства соответствующих компетентных органов много раз убеждалось в его лояльности.

И вот Скиф, заполучив в руки бразды правления, заявил якобы следующее: пока что мне в помощь нужен всего один оперативник – но зато самый лучший. Точные ли это его слова, нет ли – неизвестно, но в итоге Диноэл очутился в Дархеме, у дверей Скифова дома, и думал, что двери эти скорее следует назвать воротами. Эти двери, да и весь дом еще с порога молча объявили Диноэлу, что человек, пожелавший его видеть, кем бы он ни был, в любом случае богат дьявольски.

Двери-ворота Диноэлу отворила почтенных лет дама с каменным лицом и страшенной челюстью, на которую, согласно выражению классика, можно было вешать чайник. Дама сообщила, что его ждут в библиотеке. Дин зашагал по безлюдным ходам-переходам музейного вида, где иному впору было бы заблудиться, но, к счастью, голова контактера была устроена таким образом, что заблудиться он не мог нигде и никогда. Библиотека оказалась двумя громадными залами, расходящимися от входа под прямым углом, – один зал шел прямо, другой уходил налево, огибая неразгаданные пространства, стен не было видно за полками книг в два с лишним человеческих роста, центральные колонны распускали по сводчатому потолку сложные четырехрядные нервюры. «Кажется, я попал прямиком в Дархемское аббатство, не выходя из этого дома», – подумал Диноэл. В торце того зала, который служил продолжением коридора, у тройного окна с витражами и видом на парк на подоконнике размером с хорошую кровать с книгой в руках сидел человек.

Он был высокого роста, лет примерно пятидесяти и совершенно лыс, если не считать клочков седых волос на висках и такой же скобки, с намеком на былую кудрявость, над шеей. У него были громадные, аномально широко расставленные глаза в кольцах темных морщин и печально-спокойный взгляд.

– Здравствуйте, господин Левеншельд, – сказал Диноэл, бестрепетно вступая в контакт с древним и непостижимым лаксианским разумом, ухватил ближайший стул за черные лакированные изгибы, развернул и, не дожидаясь приглашения, сел.

– Здравствуйте, Диноэл, – приветливо, но с достоинством отвечал Скиф. – В дальнейшем называйте меня Эрих, а потом, вероятно, мы перейдем на «ты».

Говорил он тихо, голос его был глубок и слегка глуховат.

– Вы знаете, Эрих, – сказал Дин, – я собирался спросить, а кто же, собственно, из нас начальник? Но теперь этот вопрос отпал сам собой. У вас потрясающие начальственные интонации, просто изумительные. Если всю нашу компанию разгонят, вы запросто можете зарабатывать деньги на телевидении – например, вести передачу «Вечерний пришелец». Или «Клуб любителей инопланетного вторжения». Скажите, а это правда, что вам десять тысяч лет и вы были знакомы с Юлием Цезарем и Понтием Пилатом?

Скиф и бровью не повел.

– Нет, с Юлием Цезарем я, к сожалению, знаком не был. Поскольку перед руководством отчитываюсь я, то, видимо, на данный момент действительно я и есть начальник, хотя в последующем, думаю, это будет несущественно. Если других вопросов у вас нет, то я тоже хотел бы спросить кое о чем. Насколько вы себе представляете ситуацию, в которой мы оказались? Насколько я понял, у вас есть какое-то образование в нашей области.

Диноэл пожал плечами.

– Никакой особой хитрости я пока не вижу, – заговорил он, несколько пригасив свой ухарский тон. – Контрабанда артефактов и все такое – никакая не диковина, это было и будет. Да, теперь вмешалась мафия – раньше этого не было. Что ж, рано или поздно такое должно было произойти.

Скиф согласно покивал.

– Разумный подход. Только, боюсь, рано или поздно может произойти совсем не это, а нечто иное, куда более серьезное. Признаюсь, сама по себе эта ваша мафия меня мало волнует. Скажу больше. На нас надвигается война, более того, она неизбежна, но и это меня не слишком беспокоит, и я предлагаю вам заняться совсем другими вещами. Впрочем, одно не исключает другого…

Скиф встал, взял соседний стул, поставил напротив, но садиться не стал, а просто оперся о спинку.

– Не знаю, известно ли вам, что девять десятых из ныне изученных погибших цивилизаций были уничтожены внешними силами, о которых эти цивилизации вплоть до самого финала имели довольно смутное представление? На подробную лекцию у нас, увы, нет времени, но если говорить коротко и упрощенно, то картина получается такая: до определенного уровня развития эти расы никого не интересовали, и их никто не трогал. Но, достигнув определенных высот, они по дурости и необразованности начинали лезть, куда не следует, и замахиваться на то, на что замахиваться было по меньшей мере рано. На этот счет, как правило, у них существовало странное оправдание, что прогресс остановить невозможно. В итоге для них останавливался не только прогресс, но и все остальное, причем, если верить дошедшим до нас данным, без всякой анестезии.

Тут Скиф сделал небольшую паузу, и Дин был вынужден нехотя признать, что постепенно попадает под гипноз этих странных завораживающих глаз.

– Естественно, эти процессы сугубо специфичны для каждого случая, так сказать, индивидуальны. – Голос Скифа временами съезжал в звучный шепот. – Но некоторые общие закономерности прослеживаются, и на их основании я могу со всей ответственностью заявить, что человеческая раса подошла к очень опасному порогу. К сожалению, втолковать это нашим правящим лидерам не представляется возможным… по многим причинам. Даже руководители Контактных ведомств полностью не осознают масштаба угрозы. Придется действовать самостоятельно. Диноэл, разумеется, мы вычислим этих самых мафиози и постараемся максимально осложнить им жизнь… и упростить смерть… Кстати, появление подобных личностей – тоже любопытный признак… Мы даже пойдем воевать, если потребуется, – но главная наша задача не в этом.

– Минуточку, – вмешался Дин. – Вы знаете, Эрих, боюсь, как бы я не перешел на «ты» раньше времени… Как станет можно, рукой мне, что ли, махните… Вы что же, хотите, чтобы мы с вами вдвоем застопорили прогресс и спасли человечество? Вопреки начальству?

Скиф едва слышно хмыкнул:

– Я тоже задам вам вопрос, Диноэл. А кто мы с вами такие, по-вашему?

– Черт его знает. Солдаты науки.

– Вздор. Мы слуги. Кнехты. Мы самураи. Мы люди со стороны, наемники, нанятые для защиты этой расы безотносительно ее принципов и ценностей. Мы дали клятву и обязаны следовать ей до конца. Кстати, то, что мы оба не являемся в полной мере людьми, лишний раз подчеркивает нашу роль. Пусть человечество вытворяет что хочет – наше дело, чтобы у него была такая возможность. На обезьяну с гранатой мы смотрим с точки зрения безопасности обезьяны. На данном этапе нам необходимо понять, какая и откуда исходит угроза. И выполнение теперешнего задания мы обязаны максимально использовать для этой цели. Я владею аналитическим аппаратом. У вас есть феноменальная способность извлекать информацию из закрытых зон. Я сделал все, чтобы мне предложили именно вашу кандидатуру. У нас хорошие шансы, и мы не должны их упустить – вот и все.

– Ага. И дальше мы умрем героической смертью, исполняя свой долг.

– Да что за чепуха, – поморщился Скиф. – Умирать найдется кому и без нас. Чтобы выполнить свой долг, как вы говорите, надо оставаться живым. Я подобрал для вас несколько книг, вот – почитайте и поразмыслите.

Тут Скиф попал, что называется, в самую точку. Дин в ту пору – да и еще много лет спустя – настолько привык бездумно полагаться на свою всемогущую и непогрешимую интуицию, что ситуация, в которой требовалось присесть и сознательно что-то проанализировать, представлялась ему до крайности экзотической. Очень не скоро и с трудом дошел до него тот факт, что время может быть подспорьем для мыслителя. Как-то так вышло (не без душевной ленности, чего уж скрывать), что боевой принцип «задумался – погиб» незаметно перекочевал у Диноэла в обычную жизнь, и великая заслуга Скифа в том, что пинками и тычками – временами весьма жесткими – он заставил знаменитого контактера учиться думать.

– Ну что же, – пробурчал Дин. – Во всяком случае, я рад, что среди наших горлохватов и ухорезов появился ученый профессор… Как я понимаю, вы предлагаете мне заговор. Недурно. Но я, вообще-то, служу в группе «Эхо»…

– Простите за банальность, но уже нет, – ответил Скиф. – Вы служите у меня, и, между прочим, ваша «Эхо» тоже теперь подчиняется мне, хотя в ближайшее время я не собираюсь ее использовать. Можете передать это жене, вероятно, она обрадуется. Но для вас лично спецназ временно закончился… Да, между прочим, у вас под этим балахоном целый арсенал – избавьтесь от него. В кругах, где нам предстоит вращаться, строгие нравы, там такого никто не потерпит. Оставьте один «танфолио», этого вполне достаточно, в случае серьезной переделки сколько угодно оружия будет валяться под ногами… Это одно. Второе – никакого заговора я вам не предлагаю. Я предлагаю лишь более внимательно смотреть по сторонам и работать с открытыми глазами.

До той поры Диноэл был тем, что можно назвать технологом Контакта. Скиф открыл для него науку, и самое главное – ввел его в политику, за те плотно закрытые двери, за которыми эта самая наука в компании денег и власти решает судьбы мира.

Конец интерлюдии.

Первый брак Диноэла продолжался в общей сложности (случались, естественно, скандальные перерывы) чуть более четырех лет и угас как-то сам собой, без особенных взрывов и потрясений. Дело в том, что представления о семейной жизни были у Франчески достаточно сумбурные: ура, мы вместе, и рука об руку, side by side, skin to skin вперед, к новым приключениям! После приключений – безудержная гулянка, после – подготовка к следующему заходу, снова искросыпительные налеты, походы, спасения, все на волоске, не было бы жизни – нечем было бы рискнуть, выкладываемся по полной, а дальше – вновь гулянка в кругу братьев по крови, оружию и еще не разбери-поймешь чему. «Для настоящих людей, – втолковывала она Диноэлу, – не существует обстоятельств». Надо заметить, что уже в те времена эта догма вызывала у Дина большие сомнения.

* * *

Здесь, наверное, самое время сказать, что хотя и в жестких границах (десятидневный карантин после очередной командировки, отпуск и так далее), но пили в группе «Эхо» по-страшному. И не только пили, но и кололись, и еще не знаю что, и начальство прекрасно об этом знало, но по возможности старалось не замечать.

Не стану рассказывать о конфликтах с мыслящими грибами, хищными минералами и прочее – таких рассказов хватает и без меня. Человеческий разум, оказавшись в условиях, на которые он никогда рассчитан не был, в местах, где время и пространство вытворяют такое, что никаким усилием в голове не уложишь, уже начинает сбоить и глючить сам по себе – галлюцинации и неврозы космонавтов сопровождали уже самые первые шаги человечества во Внеземелье. Но этого мало – Контактерский спецназ действовал в ситуациях, где всевозможная чертовщина зашкаливала до экстрима, где сплошь и рядом шла настоящая война. Для самой закаленной психики тяжкое испытание, когда и без того жуткая смерть твоего товарища превращает его в кошмарного монстра, которого тебе уже самому приходится убивать снова и снова, бессчетное число раз, и ты уже перестаешь понимать, что это – реальность, дурной сон или бред. Старину Слая, вернее, то, чем он стал, Дину удалось собственноручно пристрелить лишь с двенадцатого раза. Первичный отсев в группе «Эхо» составлял примерно восемьдесят шесть процентов, и всем было прекрасно известно, что нормальных тут не держат. Выживал не тот, кто мог справиться со своими психозами – справиться с ними невозможно, не помогали никакие медицинские ухищрения, – а тот, кто научился с ними жить.

Средств не думать о чем-то во все времена и у всех народов было изобретено достаточно, и товарищи Диноэла – кто тайно, кто не очень, – не скупясь, размачивали рога химерам своего сознания и подсознания всей существовавшей на тот день химией, помня, что в состоянии бревна и близких к нему стадиях никакие сны и видения тебе не страшны.

* * *

Несмотря на то что вся история с Франческой, ее феерическими чудесами характера и нравоучениями давно превратилась для Диноэла в полузабытый детский аттракцион бледных теней, на его мировоззрение это знакомство оказало довольно серьезное влияние. В его крови прочно засел вирус кочевой жизни, желания заглянуть за горизонт, побывать там, где нас нет. С наркотиком этой страсти он впоследствии боролся, как мог, и все-таки ничего не мог поделать. Вторым немаловажным следствием стало то, что его приобщение к Контакту началось с темной стороны этой силы, с приоритета важности дела над законностью в критические моменты и попустительством начальства, сознательно глядящего сквозь пальцы на предосудительность и щепетильность ситуации. В результате у Дина на всю оставшуюся жизнь утвердился сугубо кастовый взгляд на окружающий мир и его проблемы: есть мы, то есть полевики СиАй, и есть все остальные. Другими словами, есть свои, какие бы они ни были, и прочие – они чужие, несмотря на все их доблести и правоту.

Неизвестно, точно ли эти истины и в какой форме вдалбливала их Франческа в голову Диноэла, но через два года брака она уверилась, что ее ученик в совершенстве превзошел жизненную науку. И напрасно. Именно в это время Дин начал стремительно взрослеть, и в его жизни как раз и начали возникать те самые обстоятельства, которые Франческа упорно не желала признавать. Много лет спустя в разговоре с Олбэни Корнуольским Диноэл скажет: «Нас обоих жены пытались воспитывать и ушли от нас потому, что ничего не получилось». Правда, в случае с Олбэни речь шла об одной и той же даме. А в ту далекую довоенную пору Дину впервые захотелось настоящего домашнего очага и настоящей семьи.

Однако крутой, неистовый нрав Франчески мало подходил для семейной идиллии, да и о домашнем уюте она имела лишь довольно смутные догадки – их коттедж так и не стал любовным гнездышком, зато все больше и больше напоминал арену боевых действий. Впрочем, она временами честно пыталась как-то соответствовать положению хранительницы домашнего очага – например, в целях создания интерьера ободрала старинный лак с доставшейся неведомо от кого в наследство тумбочки на высокой ножке, загубив, по сути, антикварную вещь. Кроме того, облив клеем пару цветочных горшков, накрутила на них лохматый шпагат, и после всех этих усилий решила, что вот теперь-то новый облик их совместного жилища доведен до небывалого дизайнерского совершенства. Готовясь к роли рачительной хозяйки, в книжные полки Франческа взгромоздила две увесистые пачки муки и сахара, рассчитанные, видимо, на какие-то великие кулинарные проекты. Эти запасы в нетронутом виде успешно достояли до самого развода.

Кроме того, как раз к этому времени в мировоззрении повзрослевшего Диноэла произошел очень серьезный перелом – он надумал сменить профессиональную ориентацию. Залихватской стрельбы и беготни вокруг Контакта ему стало недостаточно, ему стал нужен сам Контакт. Дин почувствовал, что тысячу раз интереснее лезть в Зону не для того, чтобы изловить коварного злодея, а для того, чтобы понять природу этой Зоны, из сталкиллера превратиться в сталкера. Другими словами, Диноэл захотел стать ученым. Нечего и говорить, что в этот формат жизни Франческа не вписывалась уже никак.

– Все держится на нас! – торжественно заявляла она на попойке после очередной искросыпительной эпопеи.

Но Диноэл, переставший быть залихватским студентом-практикантом, ныне грустно возражал ей:

– Нет, Фрэн. Все держится на них. На высоколобых. Это они решают, куда нам бежать и бежать ли вообще.

Они расстались сразу после Тратерской экспедиции, в тридцать девятом, перед самой войной – Франческа оборвала отношения в своей обычной решительной и бесповоротной манере, такое уже случалось раньше, и теперь Диноэлу казалось, что они оба тогда втайне еще хранили надежду на некое вероятное продолжение. Увы. После печальной памяти мясорубки «Каирского коридора» Дину нигде и ни от кого не удалось ни услышать, ни хоть что-то узнать о дальнейшей судьбе Франчески Дамиани и остатков группы «Эхо».

* * *

Классик (с ныне изрядно, правда, подмоченным авторитетом) заметил, что пыльца юности очаровательна, но человек начинается, когда эта пыльца слетает. Карьера Диноэла дошла до подводных камней, которые выявили и другие стороны его характера. Дин вырос, ему нравилась его работа, но решать, что и как, он уже хотел сам. Сам себя он сравнивал с актером, который достиг мастерства и зрелости и отныне сам выбирает, где и у какого режиссера сниматься. Началась вторая стадия взросления – он узнал себе цену. Это зачастую малоприятное, но неизбежное свойство любого мастера – точно понимать, чего он стоит во всех смыслах этого слова. На этом рубеже закончилась безмятежная пора его детства и юности, поскольку никакое начальство не любит независимых суждений, и лишь умное начальство, радеющее о пользе дела, способно до известной степени терпеть чужое самостоятельное мышление. Дину, по старой памяти, до поры до времени прощались его дерзкие выходки.

Оценив вес собственного мнения, он решился предложить придуманную им в ту пору группу «Джадж Спектр» – международную команду контактеров в ранге военных дипломатов с необозримо широкими полномочиями и подчиненных непосредственно Сенату. Шла середина тридцатых, в воздухе все заметнее ощущался мерзкий пороховой аромат. Последующее развитие событий показало, что Диноэлова идея оказалась весьма и весьма плодотворной, да и сам он привык, что его начинания проходят на ура, но как раз этот проект ожидала трудная судьба.

Момент оказался на редкость неудачным. Военные всегда стремились к контролю над Контактом, и, надо признать, некая логика в этом присутствовала. Но то, что произошло в этот раз, можно было объяснить либо неразберихой и смятением в руководящих умах, либо просто чьей-то злой шуткой. Главой Службы Безопасности Контакта был назначен генерал Тимоти Флетчер по прозвищу Слон. Это был старый служака, мамонт военной разведки, где он прославился незыблемой стойкостью и консерватизмом. Человек по натуре не злой, а в чем-то даже добродушный, он тем не менее считал Институт бардаком в сумасшедшем доме, где срочно необходимо наведение порядка и железная рука в ежовой рукавице. А будучи не менее других озабочен неотвратимо накаляющейся обстановкой, Слон с солдатской прямотой полагал, что на всякие там компромиссы и нахождение общего языка с сумасбродными институтскими гениями нет ни времени, ни возможности.

Более неправильный подход найти было трудно. Будущий СиАй в те времена был созвездием неповторимых индивидуальностей, авторитетов никто не признавал, и, скажем, пить за здоровье начальства – хоть искренне, хоть нет – здесь считалось дурным тоном. Не один Диноэл знал себе цену. Генерал Флетчер был об этом прекрасно осведомлен и, будучи сам профессионалом, ясно отдавал себе отчет, со специалистами какого класса имеет дело и каких разудалых сюрпризов можно от них ждать. Поэтому первым делом Слон, не пожалев бюджетных денег на тюнинг охранной электроники, систем слежения, модернизацию входных шлюзов и прочее в этом роде, превратил весь административный этаж, а в особенности собственный кабинет, в неприступную крепость, «логово льва», позаботившись вдобавок о целом наборе ловушек. Бедному генералу и в голову не приходило, что есть человек, знающий в Херефордском замке множество мест и проходов, неведомых казенным планам и схемам, и что у этого человека любые флетчеровские ухищрения не вызвают ничего, кроме тихой детской радости.

Людей разряда Диноэла Терра-Эттина Тимоти Флетчер не выносил с чисто служебной неприязнью; он терпеть не мог всех этих, как он выражался, «звездных мальчиков», считая, что они только помеха делу и совершенно не нужны, а нужны нормальные простые ребята, которые хотят работать. О вольнодумстве и нахальстве Дина генерал был наслышан и, мысля категориями административной педагогики, верил, что «парня надо осадить». Диноэлу все это было известно, и с единодушного согласия коллег, с первой же минуты возненавидевших Слона, он принял соответствующие меры. Но, явившись к новому лидеру на первый доклад, решил честно дать генералу шанс.

Сидя напротив босса за Т-образным столом заседаний, Дин старательно втолковывал, какие преимущества даст группа «Спектр», как в нынешних условиях можно опоздать и не успеть и какой выигрыш можно извлечь из имеющихся у него в распоряжении связей. Но Слону очень быстро стало скучно. Сам ни к какому творчеству не способный, он с величайшим недоверием относился к любым новшествам, особенно исходящим вот от таких сомнительных типов. Флетчер бросил беглый взгляд в предоставленную Диноэлом папку, захлопнул, отодвинул в сторону и сказал:

– Вот что, сынок. Заруби себе на носу. И хорошенько. Ты будешь делать то, что я тебе скажу. А про эти фантазии пока что забудь. Сейчас не до них. Вот состаришься, напишешь книжку, я ее почитаю.

Диноэлу на минуту сделалось грустно. Чуда не произошло, по-хорошему не вышло. Жаль.

– А почему на «ты»? – спросил он. – Мы что, родственники?

– Полегче, парень, – устало предостерег его Слон. – Беспредела больше не будет.

– На «ты» так на «ты», – миролюбиво согласился Дин. – Сынок так сынок. И вот что я скажу. Папаша, не нравишься ты мне.

И дальше было вот что. Мгновенно оказавшись рядом с Флетчером, Дин прижал его дернувшуюся было руку к столу и одновременно что есть силы хлопнул его ладонью чуть ниже затылка, так что генерал со всего маху приложился физиономией о зеленое сукно столешницы. После этого Дин отошел к дверям и сказал:

– Ну, папаша, иди ко мне.

Слон не заставил себя упрашивать. Несмотря на стариковские замашки, он был еще совсем не стар, в хорошей форме, а кроме того, высок ростом – на голову выше Дина – и на своем веку повидал виды. Флетчер с легкостью перемахнул через стол и в два прыжка достиг тамбура, куда без особой спешки отступил Диноэл. Проскочив пространство меж дверей, генерал едва не снес стол в приемной, за которым сидел его старинный секретарь в полной армейской форме.

– Где он? – взревел Слон.

– Кто? – изумился секретарь.

– Терра-Эттин!

– В вашем кабинете, сэр, – чуя неладное, пролепетал капитан воздушно-десантных войск.

Слон взревел, кинулся в тамбур и поднял голову. С высокого потолка на него смотрела аккуратно поставленная на место вентиляционная решетка, наводящая на мысль скорее о кошках, нежели об акробатах.

– Уилсон, – скомандовал генерал. – Объявить тревогу. Перекрыть все. Найти Терра-Эттина немедленно.

Он вернулся в кабинет, достал из ящика пистолет, вставил обойму с парализующими патронами и уже почти сделал шаг к выходу, но тут случилось нечто, никак не входившее в его планы. Крошечная жемчужно-серая таблетка, приклеенная снизу между ножек стола, вдруг лопнула и в буквальном смысле слова испустила дух. Этот дух, как писали в старинных романах, в мгновение ока смешался с воздухом и вместе с ним необычайно быстро проник в легкие генерала Флетчера, из них – в кровь, и эта кровь, гонимая гневно колотящимся сердцем, незамедлительно добежала до генеральского мозга. Слон еще успел сделать тот самый шаг и дальше оцепенел.

Посреди кабинета стояла немыслимой красоты совершенно обнаженная женщина и вся светилась.

– Здравствуй, Тимоти, – певучим медовым голосом произнесла она. – Ты узнаешь меня? Я твоя мечта. Ты долго меня звал, и вот я здесь. Пойдем со мной.

Потрясенный генерал покорно двинулся вперед, но фосфорическая красавица нахмурилась.

– Нет, нет. Сними с себя эти ужасные тряпки. Я хочу видеть твою красоту, это обожаемое мной тело, оно сводит меня с ума. Нас ничто не должно разделять.

Через десять секунд Слон уже стоял в чем мать родила.

– Пистолет тоже оставь, – все тем же чарующим тоном ласково распорядилась волшебница. – Достаточно и того оружия, которым снабдил тебя Господь Бог. Ну вот. А теперь пойдем.

– Куда? – замирая от восторга, спросил Флетчер.

– На простор, – вдохновенно ответила женщина, мерцая. – В смысле в коридор. Там мы проведем ритуал, а дальше придет час блаженства.

И Флетчер вышел в коридор, под объективы дюжины камер, круглосуточно пишущих картинку и отправляющих ее в защищенное независимое хранилище.

– А теперь танцуй, Тимми, – велела владычица генеральских грез. – Дай волю своим чувствам.

– Что же мне танцевать? – по-прежнему млея, спросил Слон.

– Сначала – сиртаки. Слышишь музыку?

– Но я плохо танцую, – закручинился Флетчер.

– Нет, нет, Тимми, ты прекрасен. И ты сам сейчас это почувствуешь.

В самом деле, генерал ощутил во всем теле такую приятную легкость и гибкость, что без труда проплясал вдоль коридора то, что посчитал за сиртаки, а потом – джигу.

– Теперь финал, – торжественно объявила фея. – Ирландская чечетка, а за ней, Тимми, тебя ждет блаженство.

И Слон старательно приступил к делу, но вместо блаженства его настигли опомнившиеся сотрудники, которые, несмотря на отчаянное сопротивление, скрутили генерала, вкатили ему лошадиную дозу успокоительного и зафиксировали на койке в клиническом корпусе, где он уже через час пришел в себя, причем без каких бы то ни было последствий для здоровья.

– Где Терра-Эттин? – первым делом прорычал он, освободившись от ремней с мягкой подкладкой.

– Улетел на совещание в Квебек. Завтра вернется. Но вам, генерал, следует оставаться в постели как минимум еще сутки.

Наутро Флетчер просмотрел запись собственных чудес и похолодел – ему было ясно, что этот ролик уже видело все Управление до последнего охранника и лаборанта. В десять ему по специальной линии позвонил сенатор Бербедж, председатель Комиссии по Безопасности.

– Тим, – сказал он вполне спокойным тоном. – На моей памяти директора СБК выкидывали разные коленца, но ты перещеголял всех. Пойми, эти люди должны работать, а не воевать с начальством. То, что они делают, сейчас очень важно. Постарайся это уяснить. Не заставляй меня думать, что мы ошиблись с твоим назначением.

Слон грозно засопел и отправился к себе в кабинет.

– Когда прилетает Терра-Эттин? – спросил он капитана Уилсона.

– Самолет садится ровно в полдень в Кардиффе, – несколько смущенно отвечал Уилсон. – Генерал, сэр, позвольте сказать. У этого человека дурацкие шутки, но его здесь очень любят, и он пользуется большим авторитетом… Я думаю…

– Уилсон, думать буду я, – оборвал его Слон. – Это не ваша компетенция. Отправить в аэропорт группу захвата и бригаду снайперов. Пусть занимают позицию и ждут команды. Поднять первый эшелон сил обеспечения. Доклад через пятнадцать минут.

Ах, напрасно Тимоти Флетчер сказал такие слова. Дома стены помогают, а Херефордский замок и был родным домом для Диноэла, и стены здесь были ох как непросты. Капитан оказался мудрее генерала, и послушайся Слон своего преданного секретаря, возможно, сидеть бы ему в своем директорском кресле до пенсии. Чувство юмора и милосердие были бы в этой ситуации самой разумной политикой. Но увы.

Слон вошел в кабинет, обдумывая план изощренной дисциплинарной мести, и был этот план страшен, но и ему не было суждено осуществиться. Помешала одна маленькая деталь. Деталь эта была миниатюрной капсулой, спрятанной в тончайшей игле, а игла была зажата между пальцев Диноэла, когда он тренированной ладонью молодецки треснул Слона по загривку. Из-за удара и встряски при контакте со столом – единственной формой Контакта, удавшейся Слону на его новой службе, – он не заметил легчайшего укола, и коварная малютка отправилась в путешествие по церебральным сосудам Тимоти Флетчера. Там она и затаилась, ожидая разрешения конфликта. Конфликт не разрешился, капсула огорчилась и растворилась. Слон Флетчер вновь узрел перед собой вчерашнюю богиню.

– Тимми, – со страстью сказала она, – куда же ты скрылся в самый интересный момент? Ты прошел посвящение, и твое блаженство ждет тебя. Снимай это с себя, и пойдем. Сегодня можешь взять с собой оружие, нам никто не должен помешать.

На сей раз не только камеры слежения, но и все приникшие к окнам сотрудники, и даже проходивший над этим районом спутник, славший информацию по каналу прямого эфира, могли наблюдать, как по прихваченному инеем травяному квадрату Херефордского двора проскакал генерал Флетчер, одетый, так сказать, лишь в девятимиллиметровую «беретту». Горячие головы, даже рискуя нарваться на пулю, предлагали вмешаться немедленно, но люди, более умудренные опытом, останавливали их, советуя подождать и помня, что шутки Диноэла, несмотря на весь их дурной тон, до смертоубийства все-таки не доходили. И они оказались правы.

– Обними же меня, – сладострастно простонала богиня. – О, как ты силен! Войди же, войди и обрети наслаждение, какого ты еще не испытывал… Что, уже? Тогда брось пистолет, он тебе больше не нужен.

Экстренная группа СиАй, досмотрев, как Слон достиг наслаждения нехитрым и знакомым каждому подростку способом, налетела как вихрь и унесла с глаз долой и самого генерала, и брошенный на траву пистолет. Когда подъехавший спустя два часа Диноэл деликатно осведомился у капитана Уилсона, может ли шеф СБК принять его согласно вчерашней договоренности, секретарь, глядя на контактера потрясенно и с изрядной долей уважения, сообщил, что генерал Флетчер внезапно плохо себя почувствовал и был срочно отправлен в госпиталь на обследование. В Институт Слон уже больше никогда не вернулся, но и проект «Спектр» тоже надолго залег под сукно.

Вытащила его оттуда война, а пуще того, проблемы послевоенного кавардака и анархии. «Спектр» утвердили мгновенно, да еще с таким финансированием и полномочиями, какие в тихом-мирном тридцать шестом никому и во сне не снились. Самого первого и поверхностного ознакомления с кромвелевскими архивами (большая часть документации, естественно, исчезла, но и уцелевшего было достаточно, чтобы оценить масштаб опасности) хватило, чтобы Диноэлу и его людям разрешили практически все. Даже в самых деревянных чиновничьих головах достало разумения сообразить, какая малость отделяет Землю от почетного места в бесконечном списке погибших цивилизаций.

* * *

Была и еще одна ступенька к выходу из юношески-романтической эйфории. С немалым запозданием Диноэл оценил силу денег. Во-первых, он скоро стал одним из самых высокооплачиваемых сотрудников СиАй на полном казенном содержании, включая жилье, страховки и так далее. А поскольку в быту Дин придерживался вполне спартанских норм (кроме разве что индивидуальных заказов на снаряжение), не имел никаких азартных увлечений и разорительных хобби, его банковские счета год за годом устойчиво росли. Во-вторых, деньги и сами лезли в руки – путешествуя по Вселенной через границы, коридоры, демаркационные линии и барьеры безданно-безпошлинно, само собой получается прихватить у кого-то какую-то бумажку или папку с бумажками и забросить по названному адресу, либо поставить где-то подпись по доверенности – уже недурной заработок. То же и с информацией – выкачивая и выбивая сведения об артефактах и контактах, попутно неизбежно узнаешь еще немало интересного, и за этот интерес многие готовы хорошо платить.

Проблемы же, как правило, возникали чисто рабочие. Для вскрытия Агорской пирамиды требовался перфоратор «деВалт 1037», а Диноэлу упорно присылали допотопный трехсотый «Кромлех» и кучу бумажек о состоянии фондов. В Линг-Шанском тоннеле ему до зарезу был нужен преобразователь SUKB-400, который элементарно можно было купить рядом, на гестианской базе, а Управление ссылалось на заминку с трансфером какого-то Барри, на котором, судя по всему, свет клином сошелся. Дин быстро убедился, что иметь под рукой десять-двадцать нигде не учтенных тысяч очень невредно, а что касается временных и случайных информаторов, то здесь обойтись без дополнительной наличности и вовсе не возможно.

Ко всему прочему, он – подпольно, в условиях глубокой секретности и, главное, втайне от администрации – проводил в год три-четыре коммерческих «погружения» на заказ – из тех же соображений, что вольности дорого стоят. Вел он себя при этом крайне осмотрительно, ни на какие монументальные проекты не подписывался, соблазнительных, с громадным кушем, предложений сторонился (к слову, его услуги и без того стоили колоссальных денег), работал с трижды-четырежды проверенными людьми, оттого избежал скандалов и даже сохранил свой бизнес в относительной тайне. Даже когда во владение «Спектра» отдали Траверс – край не только диких пиратских разборок, но и столь же умопомрачительных финансовых спекуляций, где можно было продать и купить что угодно, Дин придерживался крайней щепетильности и выбирал кусок очень и очень по горлу. Всевозможные приключения научили его не слишком научной, но бесспорной истине, что есть ситуации, в которые надо просто не попадать – как, скажем, в яму, – где не помогут ни ум, ни мужество, ни упорство. Худшая из таких ситуаций – это потеря независимости, а к ней-то и ведет жадность. Тем не менее тезис, что от проблем проще всего откупиться, прочно вошел в его кредо.

Кроме того, Диноэл уже тогда начал понимать, что в случае конфликта с начальством или, что того хуже, со всевластным сенатским руководством он рискует оказаться на улице в одной рубашке – на такой случай не худо иметь про запас золотой мост, чтобы иметь возможность унести ноги как можно дальше и быстрее. Но в тридцать девятом он всерьез готовился ставить точку на оперативной работе и уходить в чистую науку. Однако звезды судили иное.

Интерлюдия. Делия, 38-й год. Второй разговор со Скифом

По острым ребрам обмотки Диноэл подобрался к краю и взглянул вниз. Собственно, смотрел-то он вверх, но здесь, в этой проклятой пирамиде, словно в невесомости, эти понятия теряли всякий смысл.

– Ах ты, – с досадой сказал Дин.

Большую часть канала занимала крышка аккумуляторного бака – мутно-белая, с неровным глянцем, – а узкий серпик свободного пространства должна была, по идее, занимать штанга направленной антенны, «расчески» с креплениями. Но ничего такого здесь не было, металлопластовое бревно со скобами и тросами будто испарилось.

– Что там у тебя? – раздался в наушнике голос Скифа.

– Да в том-то и дело, что ничего. Только задница «тюбика». Ушел сигнал.

– Зато у меня полно всего. Тут дальше фазированная решетка, да не одна, а целый каскад, впритык друг к другу. До тебя они доходят?

– Здесь ни черта не видно. Они секторные?

– Да.

– Вот дьявол. Тогда понятно. Мы-то думали, что перекрываем весь поток, а заткнули одну дырку, вот сигнал и перекосило.

– Мощность должна была возрасти.

– Кто ее мерил. Слушай, давай все откроем и вывернем на полную – может, тогда сработает.

Скиф едва заметно хмыкнул:

– Ты сначала вылези оттуда, а то откроем… и не скоро мы с тобой встретимся. Кстати, там, наверху, эти пазлы все еще складываются и раскладываются, соваться нечего думать, башку оторвет.

– А сколько еще ждать?

– Сейчас скажу… Мы полезли в десять тридцать пять… Еще полтора часа. И хватит искушать судьбу, уходи оттуда.

– Ладно, поднимаюсь.

Они лежали на полу, над ними съезжались и разъезжались бронзовые квадраты с непонятными письменами, по всегдашней привычке Дин подложил под левый локоть скатанный в рулон плащ.

– Вон посмотри, силовая механика в чистом виде, и никакой электроники… Очень я не хочу заводить с тобой этот разговор, но другого случая может не быть. Ухожу я от тебя. На некоторое время.

– Куда это?

– Внедряюсь. К Шарквисту, в Стимфал.

– Это как же?

– Дин, война неизбежна. Я это знаю, и ты это знаешь. У Серебряного началось мельтешение по поводу артефактов. Что-то они начали активно искать. Кромвелю всегда было наплевать на Контакт – и вдруг такая смена декораций.

– Что, кто-то их надоумил? Нашелся человек?

Вопрос, похоже, совпадал с мыслями Скифа. Он покачал головой.

– В том-то и дело, что нет. Там что-то непонятное. Они сейчас как раз ищут человека, чтобы возглавил программу.

– Подожди, а ты здесь при чем?

– Там обязательно должен быть кто-то из наших. Представь на минутку, что будет, если Кромвель найдет то, что ищет. К тому же я – самая подходящая кандидатура. Гестианец с официальным гражданством, специалист с мировым именем, а то, что водил знакомство с таким разгильдяем, как ты, думаю, они готовы забыть. Для них уже устроили утечку информации, что по-настоящему-то я лаксианец, сам по себе ходячий артефакт. На это они обязаны клюнуть. Думаешь, я рад всему этому? Дин, кто-то должен их остановить. Эти бесноватые угробят и себя, и все человечество.

– Знаю я твою теорию. Это еще не повод.

– Знаешь, да что толку. Тебе, как и всем, не терпится засунуть пальцы в розетку. Дин, скажу в сотый раз – мы не готовы к Контакту. Мы лезем с картонным мечом в разборки серьезных дядей. Слышал, как два дурака в одном тазу поплыли по морю в грозу?

– Да, этих песенок много. На тигра он вышел с бузинным ружьем, на этом кончается повесть о нем.

– Вот именно. И Шарквист с его братией – первые в очереди маньяков выдернуть пробку из бутылки с джинном.

– Никто не знает, за какой из дверей сидит дракон, – пробормотал Диноэл. – Ты что же, и в партию эту их вступишь?

– Запросто, – хладнокровно ответил Скиф. – И карьеру сделаю, и большим начальником стану. Ты знаешь другой способ? Сколько нам нужно согласований и подписей, чтобы сделать хоть один снимок в Золотой Долине? А люди Шарквиста в ней днюют и ночуют, и Губастый им слова не говорит. А не дай бог?

– А мне прикажешь что делать?

– Да уж не брошу тебя. Кто за тобой, оболтусом, присматривать станет? Будешь опережать меня. Везде и на полхода. С моей же поддержкой. Продолжим нашу игру в соперников.

– С соперниками Серебряный разбирается быстро.

– Не сомневайся, – вновь спокойно кивнул Скиф. – Охота на тебя начнется знатная. Но не припомню, чтобы кто-то нам обещал легкую жизнь. Впрочем, за чем же дело стало? Откажись, я поиграю в бирюльки с кем-нибудь другим.

– Скотина гестианская, – проворчал Диноэл.

– Лаксианская, – поправил его Скиф.

Конец интерлюдии.

* * *

Да, война. Она уже шла, просто мало кто решался сказать это вслух. Передела мира хотели все. Наши, гуманоидные и не очень, соседи, родственники по ДНК, уже давным-давно были не в восторге от территориальных приобретений землян, а также нарушений не очень понятных человеческому разуму принципов. Что же касается бывших колоний, то о них и речи нет. Собственно, как только колонизация дальних земель превратилась в повседневную реальность, война стала неизбежной. Администрации отдаленных земель, попав в ситуацию, где поговорка «До Бога высоко, до Вашингтона далеко» приобретала поистине астрономические масштабы, вольно или невольно, рано или поздно становились правительствами. А уж обретя экономическую независимость, образовав местные союзы и федерации, обороняясь и торгуя на собственный страх и риск, они и вовсе здорово призадумывались – да нужна ли им вообще руководящая роль находящейся черт знает за какие сотни парсеков древней планеты предков? Наркотический дурман коварного словечка «суверенитет» кружил горячие головы.

И вот в конце концов самая развитая и многочисленная, и, само собой, зловредная и непокорная зона – Стимфальский карантин, – превратившаяся сначала в Стимфальскую конфедерацию, а затем к началу века – в Стимфальскую империю, за последние полвека взрастившая такую индустриальную мощь, что могла потягаться с сообществами старушки Земли, решила сказать свое веское слово в этих спорах. Рядом с бесноватым главой Стимфала, Элом Шарквистом, поднялась наводящая страх фигура маршала Кромвеля – как считалось, непобедимого полководца и закоренелого ненавистника Земли. С Шарквистом, несмотря на все противоречия этого союза, их объединяла бешеная, фанатичная ксенофобия на старой доброй почве антропоцентризма – политики, от которой власти Земли отходили все дальше и дальше. Слово за слово, и вот одним хмурым утром вооруженные силы Стимфала под командованием Дж. Дж. Кромвеля, по прозвищу Серебряный Джон, высадились на пограничном Ригле-19, и с этого момента уже запущенная кровавая круговерть приобрела размеры того, что историки со спокойной совестью могли назвать войной.

Судьба знаменитого контактера круто повернула, безжалостно похоронив его научные замыслы, и какой из него получился бы исследователь и теоретик, теперь сказать трудно. Все перевернулось вверх дном. Границы рухнули, договоренности полетели в тартарары. Трижды засекреченные зоны контакта, карантинные области, экспериментальные производства по до конца не расшифрованным гестиано-лаксианским технологиям – все оказалось если и не напрямую в районах военных действий, то уж, во всяком случае, доступно для врага, который давно уже подбирался ко всем этим любопытным разработкам, помня древнюю как мир истину: что бы ни придумывали ученые, все равно получается оружие. Стимфал даже создал особую группу специалистов и десанта для проникновения на подобные закрытые территории. Поэтому как можно быстрее вывезти, эвакуировать, ликвидировать и, самое главное, зная специфику объекта, удержать противника на рубеже до завершения всех операций.

Но та же медаль имела и другую, гораздо более привлекательную сторону. Теперь без зазрения совести можно было заглянуть в аналогичные разработки супостата – известно же, что Кромвель, несмотря на весь свой антропоцентризм, в вопросах военной науки предельно реалистичен и отнюдь не пренебрегает возможностями, предоставляемыми инопланетными технологиями. Тут уж и вовсе со всей срочностью и остротой потребовались люди, имеющие специальную подготовку и опыт. Диноэлу пришлось отложить старт своей научной карьеры. Как всегда, в родной стихии ему сопутствовал успех, тем паче что возглавлял его противников, кромвелевскую «группу поиска и эвакуации», и в самом деле Скиф.

Интерлюдия. Ферос-6, 44-й год. Третий разговор со Скифом

– Да как тут они вообще пролезали? Это что, вход такой? – высоченный Скиф, охнув, протиснулся под черной, с розовыми прожилками мраморной балкой. – Почему нормально нельзя зайти?

– Сам хорош, – отозвался Диноэл – он давно уже находился внутри. – Явился в парадном кожане с лисой и погонами. Вон, при всех крестах и дубовых листьях. Нагонишь ты на всех страху – ишь, даже в сапогах. Снаружи идти нельзя – нас там видно за милю. А отсюда даже тепловизором не возьмешь.

У обоих изо рта вырывался пар. В вертикальной щели меж двух вывернутых взрывом керамбетонных плит, растопыривших почерневшие ребра арматуры, несмотря на синюю морозную дымку, было далеко видно просевшее полотно хайвея, подвешенное на одуряющей высоте от земли и упирающееся в ворота дальнего, крошечного отсюда шлюза.

– Поторчим тут часик-другой, ты еще позавидуешь моей лисе, – проворчал Скиф. – Между прочим, я тут официально, это ты у нас вечный нелегал. Откуда они выйдут?

– Справа, и это хреново, потому что отсюда мы их сразу не увидим. А как увидим, наша задача – перебежать через это шоссе. Подойди-ка сюда. Смотри. Как помчимся, у тебя сразу будет соблазн нырнуть вон под ту галерею. Не делай этого, потому что там сто пудов завал, и в этом тупике тебя элементарно расстреляют. А вот дальше – видишь? – ниши, они ведут в коммуникационный тоннель, постарайся добежать хотя бы до первой, а лучше – до второй. В этой норе нам черт не брат, и прямая дорога до колонистов… если они еще живы.

– Нигде порядка нет, – с досадой сказал Скиф. – Конец войны, и что же? Два руководителя высшего ранга не находят себе лучшего занятия, как собственноручно отстреливать каких-то вахлаков. По-хорошему договориться было нельзя? Зачем надо было слушать этого долдона?

– Долдон, может, в чем-то и прав, – заметил Дин. – По крайней мере, все тут закончим и направимся к переселенцам с чистой совестью.

– Друг мой, еще в девятнадцатом веке некий господин Каренин сделал в этой области два очень здравых наблюдения. Первое: открыть сгоряча стрельбу – дело нехитрое, тут большого ума не надо, а лучше сначала хорошенько подумать… прежде чем браться за оружие. А второе – даже если до этого дошло, то не стоит превращать подобное выяснение отношений в балаган.

– Что меня в тебе всегда восхищало, – Диноэл, завернувшись в маскировочный плащ, пытался устроиться, как в кресле, между каким-то фигурным обломком и самой плитой, – так это способность философствовать в самых фантастических ситуациях.

– Рассудительность в экстремальные моменты – главное требование нашей профессии. Ты хоть осознаешь, какие перемены нас ожидают в ближайшем будущем? Через три-четыре месяца конец войны, до лета Кромвель не дотянет. А что это значит?

– Угу, угу, ты излагай, – доброжелательно предложил Дин, косясь в щель меж плитами. – Ты у нас профессор.

– Для таких вот дремучих слиперов и нужен профессор, – назидательно ответил Скиф. – А произойдет вот что – в наших руках окажется Стимфал, а это кардинально меняет ситуацию в Контакте. Как теперь известно, наше пространство свернуто в форме панциря улитки, и по нему можно двигаться вдоль, а можно и поперек.

Тут Скиф стащил перчатку и на инее, покрывавшем бетон, начертил три разного размера колбаски, лежащие друг на друге. Видимо, они изображали ту самую улитку.

– Земле сильно повезло. По отношению к этим проходам и каналам она лежит в глухом тупике.

Здесь Скиф изобразил на удивление правильный нолик.

– Выход из нашего тупика двойной – через Англию и Гестию, раньше я сказал бы «Гейру», но теперь, как ты понимаешь, это слово запретное.

Из нолика поднялся вертикальный знак равенства.

– А вот они уже выходят к Стимфалу, а Стимфал – это перекресток.

Над знаком равенства появился еще один нолик.

– Перекресток чего? Во-первых, Траверса. Траверс – это как минимум пятьдесят солнечных систем, там только богу ведомо, что творится, но это еще полбеды, там мы еще как-то ориентируемся. Главное, – тут Скиф постучал по инею выше второго нолика, – в двух шагах от Стимфала проходит сам генеральный кабель. Оттуда может пожаловать кто угодно и что угодно. Раньше наш тупик прикрывал Кромвель. Разумеется, он враг, но он волей-неволей нас защищал, у него была доктрина «человеку нужен человек», хоть он и понимает это слишком буквально, по всему хоть сколько-нибудь нечеловеческому палит из всех калибров. Во всех смыслах. Но меньше чем через полгода этого щита не станет, и плотность контактной диффузии выстрелит выше всякой крыши. В первую очередь попрут, естественно, военные технологии, ну и, само собой, мониторинг. Земной тупик окажется на семи ветрах. Наступает наш черед, друг мой. Времена КомКона и таких вот охотников за премиями, как ты, заканчиваются. Потребуется организация небывалой мощности, с проникновением во все структуры, с полномочиями, без иносказаний, объявлять войны и смещать правительства.

– С военной дисциплиной, – усмехнулся Диноэл.

– Военная дисциплина – это детские игрушки по сравнению с тем, что нам предстоит устроить.

– И какая же цель?

– Цель очень простая: я хочу, чтобы в критический момент, когда к нам нагрянут гости, было как можно меньше импровизаций. Чтобы мы заранее знали, кто, когда и с чем к нам придет.

– Знаешь, ты, по-моему, не навоевался. Мы тут еще с одной резней-свистопляской не разобрались, а ты уже затеваешь новую.

– Так-так. Ты еще скажи, что подобные суждения безнравственны.

– И еще это безнравственно. Мы ученые, а не «зеленые береты». Ты первый лезешь в космос с пулеметом.

– Такова чисто человеческая точка зрения, – холодно отозвался Скиф. – Признаю ее, какой бы она ни была. Но для того чтобы человечество нас обвиняло или оправдывало, надо, чтобы оно существовало. Да, мы исследователи, но в очень конкретной отрасли знания, направленной на то, чтобы человечество, что бы оно о нас с тобой ни думало, имело такую возможность. А это дело непростое. До сих пор нам везло. Но везение не может быть вечным.

– Ты знаешь, куда ведут благие намерения.

– Маши, маши рукой… археолог. Был бы жив Сикорски, он бы меня понял. Он был гений, он предвидел такую ситуацию, он придумал «Зеркало» и «Ковчег», но его не слушали. Но даже Сикорски не представлял себе наших масштабов, и, кроме того, он жил в мирное время… А вот и наши друзья, доставай свою «гауссиану».

Дин тут же приник к щели.

– Мой сурок со мною… А кстати, господин ученый профессор, вы из чего собираетесь стрелять? Или вы надеетесь передушить клиентов голыми руками? Где ваш эм-ка сорок шестой корабельного образца?

– Я тебя умоляю. Хоть от этих-то глупостей меня уволь, – раздраженно пробурчал Скиф.

Конец интерлюдии.

Дин еще раз покосился на часы. В голове пусто, по-прежнему никаких вдохновляющих решений. Ладно, попробуем старинный способ. Он встал, пересек комнату, пустил воду в ванне и тут же улегся, пошевеливая пальцами ног под горячей струей. Тут ему лучше всего думалось – уставившись на то место, где обычно висело банное полотенце Черри, вечно смотревшее на него, будто красный монах в надвинутом капюшоне. Теперь на этом месте безжизненно торчал голый никелированный штырь. Диноэл поднял голову. Рисунок облезлого потолка складывался, на его взгляд, в профиль носатой старухи с высокой башней средневековой прически. Эдакая престарелая фрейлина средневекового двора, озлобленная и коварная.

– Привет, бабуля, – привычно сказал он.

Когда же они с Черри познакомились? Не то сорок седьмой, не то сорок восьмой год, уже отгремело-отполыхало, уже и «Джадж Спектр» начал понемногу клониться к закату, жизнь возвращалась в привычное русло, командировки становились все короче и короче, и вот тогда откуда-то вынырнул этот самый Валериус со своим канительным холдингом. Речь шла о денежных делах, о каких – застрелись, если вспомнишь, но имелась в том беспорядочном хозяйстве еще, как это тогда называлось, изостудия, и вела эту студию на свой страх и риск некая самоотверженная студентка.

Диноэл впервые увидел ее в кабинете генерального босса, куда, как он понял, она прорвалась едва ли не с боем, во время страшнейшего скандала – выражения, впрочем, были самые изысканные и выдавали воспитание, близкое к элитному. Богатство черных волос, острый профиль, джинсовый рабочий комбинезон, глаза какие-то древние и красоты неописуемой. Внутренний калькулятор Диноэла включился автоматически, пощелкал и через несколько секунд сказал: «Допускаю».

– Кто это? – спросил Дин у Валериуса, едва они остались одни.

Тот только сморщился:

– Черри… Не знаю, что с ней делать.

– Для начала, заплати, – предложил Диноэл, быстро уловивший суть противоречий.

К тому времени все любовные пертурбации с Франческой, несмотря на стойкость Диноэловых симпатий и антипатий, были безвозвратно отправлены в архив, одноразовые и многоразовые дамы при всей широте выбора надоели хуже горькой редьки, а вот мысль о семейной жизни, напротив, окрепла. Посему Дин не стал откладывать дело на потом и незамедлительно объявился на следующем занятии той самой изостудии.

На задрапированной табуретке стояла угловатая гипсовая штуковина, аудитория была представлена двумя ребятишками, самозабвенно углубленными в процесс, который Черри направляла твердой рукой. Нежданное появление именитого гостя повергло девушку в состояние, близкое к шоковому, однако ни самообладания, ни лидерского апломба Черри не утратила. В ней была некая старомодность, и эта старомодность включала в себя солидный элемент стоицизма – понятия, ныне практически забытого. Диноэлу были немедленно вручены лист бумаги, карандаш и приказано рисовать вместе со всеми. Он охотно подчинился и, в силу отпущенных способностей, принялся малевать штрихи и тени. Ах это повелительное очарование! Ах эти командные нотки в женском голосе! Золотой ключик, сезам… На этом месте, собственно, Дин и пал, как крепость Измаил, при ничтожных потерях штурмующей стороны.

– Эрик, я женюсь, – сказал он Скифу.

– Диагноз? – хмуро спросил Скиф.

– Нет второй Франчески на свете.

Скиф удовлетворенно кивнул:

– Убедительно. Валяй.

Не было никакого подготовительного периода знакомства и ухаживаний. Они совпали сразу и без колебаний. Сходили на какую-то выставку, Диноэл что-то рассказал, что-то показал, Черри зашла к нему в гости, да так там и осталась. Была ли это любовь? Со стороны Черри – несомненно, она была раз и навсегда потрясена личностью Дина, была убеждена, что ей несказанно повезло в жизни, и это убеждение сохранила до последнего дня их отношений. Диноэл же был вполне доволен, старался соответствовать в пределах своего тогдашнего эгоизма, принимал все уступки Черри как должное и ничуть не возражал против роли Юпитера, которому позволено то, что не позволено быку. А через несколько лет он вообще не мог себе представить жизни без Черри и был готов потешаться над любым другим устройством семьи. Ни малейших противоречий в интересах не было, и, хотя разные казусы случались, за все двенадцать лет совместной жизни даже в самых пиковых ситуациях не приключилось ни одной ссоры.

Это был дурной симптом – давление надо стравливать понемногу, не дожидаясь, пока разорвет котел, к тому же ссора – неотъемлемый элемент общения и узнавания друг друга, но в ту пору Дин этого не понимал.

Как бы то ни было, они слыли образцовой парой. Черри приохотила его к долгим прогулкам – в том числе и по Институтскому парку, который, как казалось Дину, он изучил до последнего куста, они исходили все заповедники в ближних и дальних окрестностях, добравшись даже до Баварского Леса, где у них появились любимые места. Черри приучила его к разным бесхитростным развлечениям вроде настольных игр или запуска воздушного змея и, кстати, войдя в шальную компанию контактерского спецназа, имела там шумный успех. К тому же целых двенадцать лет ему не надо было думать, какие брюки взять с собой в отпуск и как одеться на официальный прием.

Он много раз возил ее на Тратеру, вместе они объездили всевозможные моря-океаны (кстати, именно благодаря Черри Дин, человек до мозга костей сухопутный, узнал притягательную силу морской стихии), и как-то однажды, на прогулочной тропе над вечерним заливом им встретилась парочка – старик и старушка, седые, но вполне бодрые, шедшие им навстречу.

– Слушай, это мы! – восхищенно прошептал Дин. Черри лишь стиснула его руку – она и сама так думала, и никаких сомнений у нее не возникало. Тогда им обоим казалось, что они знают свою прекрасную и безмятежную жизнь на много лет вперед.

Но нет. Не вышло. Жизнь, в отличие от кино, не останавливается на хеппи-энде. Она останавливается в другом месте. С чего же все пошло? Для Черри закончились времена учеников, рисовавших на оборотной стороне обоев, и инсталляций, сооруженных из картона, который они с Дином, давясь от смеха, сложным путем выкрадывали с центральной городской свалки – однажды угодили под включившийся конвейер, то-то было приключение.

Черри наконец заметили. Ее пригласили в одну фирму, затем – в другую, при одном названии которой у знатоков на некоторое время с лица исчезала всякая мимика, затем она вошла в рейтинг. Пусть пока не в первую десятку, но все равно – талант и все то же стоическое упорство сделали свое дело – как дизайнера ее начали приглашать к себе люди с именами из глянцевых журналов. Деньги и положение отличались от прежнего как небо от земли, и с какого-то момента следование приоритетам Диноэлова вкуса перестало быть главным делом ее жизни. Площадь территории вседозволенности под названием «Диноэл Терра-Эттин» начала потихоньку сокращаться.

Но дело, разумеется, не в деньгах. Новая работа дала ей власть, к которой у Черри не было никакого иммунитета, и вот тут начали открываться вещи, которых прежде никто себе представить не мог. Начальником Черри оказалась жестким и нетерпимым, а ее непоколебимая уверенность (по примеру Юлия Цезаря), что любая проблема может и должна быть решена уже в самый момент возникновения, стала бичом и проклятием для подчиненных. Вирус лидерства, всегда живший в ее крови, вдруг фантастически размножился, заполонил собой все пространства, какие можно, и начал потихоньку просачиваться куда нельзя.

На первых порах у Диноэла на все происходящие изменения просто хватало юмора. Потом он пытался осторожно объяснять, что дом и работа – разные понятия. Черри соглашалась, но заложенная в ней когда-то все того же старинного образца закалка против любых внешних влияний плохо поддавалась Диноэловым увещеваниям. Времена поменялись. Возможно, в каких-то вопросах их семейной жизни, которых Дин попросту не замечал, у нее иссякло терпение. Возможно, круг новых знакомств, уводивший ее из дома, переставил акценты в ее миросозерцании. В любом случае Диноэлу все меньше нравилось терпеть чье-то командование еще и у себя на кухне.

Вмешалось и еще одно деликатное обстоятельство – на подходе к рубежу сорокалетия и без того не отягощенная излишним весом Черри начала стремительно усыхать. Бороздчатые морщины стали забираться в места, где им никак не положено быть. Для Диноэла, весьма и весьма чувствительного к эстетике постельной стороны отношений, это было серьезным ударом. «Давай тебя срочно откармливать», – сначала в шутку, а потом все серьезнее говорил он Черри. Но та полагала устройство их семейной жизни настолько несокрушимым, что на подобные мелочи просто не обращала внимания.

А зря.

Ко всему прочему, как раз в этот период Черри, видимо, чувствуя приближение поворотного возраста, отчаянно захотела ребенка. О проблемах Дина в этом вопросе ей было известно, но она предлагала рискнуть – теперь она верила в то, что ей все по плечу. Диноэл, хотя и не ждал ничего доброго от этой затеи, согласился на все эксперименты, помня, что вердикт научных светил все же оставил ему один шанс из ста тысяч. Черт его знает, а вдруг именно Черри…

Чуда, однако, не произошло, и Диноэл предложил поставить точку на этой истории и смириться с судьбой. Но несгибаемую Черри, переполненную свежей верой в себя, остановить было невозможно. Решение, как всегда, родилось мгновенно: «Не получилось с тобой – заведу без тебя».

Но тут уж Дин возроптал. Бог весть почему, но идея стать отцом неведомо кого вызвала у него решительный протест, и на сей раз, плюнув на дипломатию, он прямо это высказал.

Нулевой эффект. Холодильник, под завязку набитый впечатляющего вида медицинскими снадобьями для приведения Черри в состояние, необходимое для назначенной на ближайшее время ответственной миссии, без слов сказал Дину, что крайняя точка возврата пройдена. Мудрая поговорка не зря ставит впереди совет, а уж за ним – любовь. Где кончается совет, там очень быстро кончается и любовь – идиллия приказала долго жить. Не ведающая сантиментов интуиция повела его к самому незатейливому и действенному выходу.

Ни баснословно дорогая химия, ни череда мучительных операций к вожделенному результату не привели – организм Черри все с той же непоколебимой стойкостью противился материнству. Чадящие головешки отношений рассыпались, нынешняя рассудительность, которая, возможно, позволила бы благоразумно подольше потянуть ситуацию, Дина тогда еще не посетила, и вот в этом чаду началась новая эпоха: он впустил в свою жизнь ураган по имени Айрис.

Да, это была буря, двенадцатибалльная штормовая компенсация за последние годы тягостного штиля с Черри. Скандалы, страдания, обиды, бесконечные выяснения отношений – бурлящий поток энергии. В пылу ссоры Айрис не желала знать никаких запретов, никакой красной черты – лишь бы настоять на своем, уязвить здесь и сейчас. Их еще не сложившаяся семья напоминала государство, где за переход улицы в неположенном месте можно запросто получить двадцать лет каторги.

Айрис годилась ему в дочери – правда, в очень взрослые дочери. Однажды, благодаря многолетней привычке засекать время, Дин обнаружил, что во время одной из перепалок она отрыдала четыре часа подряд. Рекорд, восхитился контактер. Но только с Айрис он мог говорить о мучающих его кошмарах, депрессиях и видениях. Заводить об этом разговор с Черри ему бы и в голову не пришло. Впоследствии Диноэл так сказал Олбэни Корнуольскому:

– Да, она растравила мои болячки, но, прах дери, мне впервые не надо было делать вид, будто их нет.

Что ж, он любил ее – любил так, как никогда не любил Черри: увлеченно переживал, ссорился, мирился, оправдывался, доказывал. К тому же тоска и уныние наконец-то покинули его постель. И все же воспринять их отношения до конца серьезно Диноэл не мог. Серьезно было с Черри. Да, буйство страсти, да, возможно, надолго, но все равно не то. Трон Черри оставался свободным, свою корону она унесла вместе с обручальным кольцом. Дин поймал себя на том, что во время очередного скандала был готов с недоумением сказать: как ты можешь чего-то от меня требовать? Ты не Черри! Он испытывал странную смесь вины и оскорбленности, даже когда Айрис брала в руки вещь, которой прежде касалась Черри.

Возможно, со временем это и прошло бы, бог весть, Диноэл потом еще долго терзал себя сомнениями, но ясно было одно: времени, отпущенного им судьбой, оказалось явно недостаточно. Айрис готовилась к их совместной жизни очень серьезно – если эпоха Черри была эпохой путешествий, то эпоха Айрис – это эра магазинов и торговых центров. Едва Дин возвращался из очередной командировки, они мчались покупать посуду, столовое серебро, всевозможные принадлежности для кухни, вовсю шла подготовка к ремонту (все, с таким весельем сделанное в доме под руководством Черри, вызывало у Айрис презрение с изрядной долей отвращения), шло обсуждение, надо ли покупать вторую машину и кто за кем будет заезжать – но запас горючего в баке их отношений подходил к нулю.

Да, ссоры и скандалы. Они неизбежно оставляют осадок, который копится, копится и в какой-то момент достигает критической массы. Мятежный просит бури, но даже самый мятежный однажды скажет, что хорошенького понемножку. Дину хватало неприятностей на службе, дела спектров шли все хуже и хуже, а тут личная жизнь превратилась в кадриль на минном поле. Нельзя не иметь возможности расслабиться, никакие, даже самые прекрасные чувства не вынесут атмосферы вечного напряжения. Где и когда Айрис прорвет на истерику, бессмысленно даже гадать, а ситуация такая, что и без этого есть над чем поломать голову. Кроме того, положение вечного обвиняемого, вечно виноватого утомляет и нагоняет ипохондрию.

Короче, еще даже толком не наступившая семейная жизнь вымотала Дина до предела. Почему он вообще так долго терпел? Потому что любил, потому что надеялся – вот доругаемся, окончательно разберемся, и вот тут-то… Потому что, пока не было ссор, отношения были такие, что большего Диноэл и желать не смел – какими-то зубчиками, псевдоподиями, вибриссами и еще незнамо чем их с Айрис непростые натуры совпадали почти идеально.

Была, впрочем, еще одна веская причина, которую он скрывал сам от себя. Терпеть выходки Айрис его заставляло жгучее чувство вины перед Черри, желание сделать как можно серьезнее и весомее одну из причин их расставания, доказать кому-то, бог знает кому, что эта новая любовь в чем-то стоила развала его многолетней семейной жизни.

Но вот однажды ударил час. Обсуждали наступающий сезон отдыха, подгонку сроков, и Дин, отодвинув пиццу и пиво, в который раз осторожно предложил договориться по-хорошему и на время отпуска заключить пакт о ненападении – не пожалеем усилий и попробуем прожить две недели мирно. В ответ он получил стандартные вопли и обвинения, понял, что впереди еще одни загубленные каникулы, что все идет по кругу, и в приступе минутного просветления до него дошло, что характер Айрис не изменится уже никогда. Вслед за известным Хосе из новеллы Мериме Дин признал, что его подруга ни в чем не виновата, просто она такая, ее так воспитали, есть, видимо, такие семьи, где скандал – это не событие, а норма общения. Невольно вспоминаются дикие племена, живущие у водопада, – в любом случае, чтобы услышать друг друга, приходится орать. В это же вещее мгновение он ясно ощутил, что резервы исчерпаны и сил для смягчения, удержания обстановки и компромиссов больше нет. Точка. Керосин выбран досуха, пропеллеры остановились в воздухе.

Все для себя решив, Дин не стал звонить с обычными извинениями и расшаркиваниями, и Айрис уже меньше чем через сутки забила тревогу. Не получив ответа на первые вопли, она сообразила, что на сей раз перегнула палку и напрасно посчитала еще не состоявшийся очаг такой уж неприступной крепостью. Ко всему прочему, любила она по-настоящему и наверняка даже сквозь красную пелену гнева различала, где кончается ее власть и начинаются уступки Диноэла. Оценив масштаб угрозы и не жалея телефонных аккумуляторов, она каялась, говорила «бедный ты мой, бедный», клялась, что осознала, обещала стать другой и предлагала начать сначала. До нее стал доходить размер потери. Но Диноэл уже сидел в кабинете у Айвена. Он не представлял себе, как можно что-то начинать заново на том месте, где все вокруг – вода, земля, самый воздух – безнадежно отравлены на много десятилетий вперед. В итоге осталась лишь боль, и еще – два неразделимо перемешанных чувства: страшнейшая злость и досада; двое искренне любящих людей потратили три года, чтобы мучить друг друга, не жалея сил, и еще – нездоровое облегчение от того, что кошмар наконец закончился.

Об Айрис и связанных с ней проблемах Айвен мог лишь догадываться, он думал, что по-прежнему имеет дело с эхом от развода с Черри, но ситуацию понял правильно. Бедняга и не подозревал, каким неприятностям открывает дорогу.

– Траверс, – сказал Айвен. – Самое подходящее место для тебя и твоих бармоглотов.

Да, не раз он потом проклинал свое скоропалительно-недальновидное решение. Вольные шерифы «Спектра» среди анархии Траверса обернулись страшной головной болью для Института. Но все по порядку.

Дин поворочался в ванне, на полминуты завис в водной толще, опираясь на большие пальцы рук, потом добавил горячей воды. Именно после развода пришла конечная, ужасающая самостоятельность и еще более ужасающее одиночество – Черри была последней женщиной в его жизни, с которой он мог чем-то всерьез поделиться, посоветоваться, просто высказаться. Дальше он уже четко и безнадежно разделял женщину и человека.

Сказать, что Траверс – это такой район космоса, значит не сказать ничего. Штука в том, что район космоса на карте и в голове какого-нибудь пилота или просто путешественника и то, что физически присутствует в реальности, – это очень и очень разные вещи, зачастую парадоксально разные.

В космосе прямая – вовсе не кратчайшее расстояние между двумя точками, летать напрямую в космосе невозможно, он сложен и неоднороден, даже луч света здесь идет по многосложной кривой, много от чего зависящей, а всякие подпространства и нуль-переходы и вовсе выписывают вензеля, от которых ум заходит за разум. Порой, чтобы попасть на соседнюю планету, которую в соловьиную ночь можно различить невооруженным глазом, приходится проделывать крюк на полгалактики через всевозможные переходы и ретрансляторы, и наоборот – попробуй пойми, почему минутный гиперпроход запросто соединяет две, скажем, станции, удаленные друг от друга на расстояние, которое и вообразить-то трудно. Кстати, такое положение вещей, когда карта-схема и астрономическая реальность вопиющим образом не совпадают, никого не смущало – масштабы Вселенной таковы, что понятия «близко – далеко» в человеческом понимании этих терминов теряют свой смысл.

Тем не менее Траверс – это еще и район в физическом смысле слова сложно перекрученный, с этажами и длиннющими отростками, но совершенно целостный, даже без инородных диффузий. Возник он курьезно-аварийным образом: в этом месте происходили загадочные схождения кораблей с трасс, так называемые «осыпания», природа этого феномена не слишком понятна и по сию пору. Надо сказать, что ничего особенно страшного при таком выкидыше из гиперпространства не происходило: ну, слетели, ну очутились черте-те где, досадно, но никто не пострадал, да и дело поправимое, причем множеством способов. Гораздо более подозрительной странностью Траверса было то, что «осыпаться» в него и, следовательно, внезапно очутиться в буквальном смысле слова за тридевять земель можно было с трасс, никакого отношения к этому району не имеющих. Выходило, что едва ли не через весь Космос проходят необъяснимые, неведомые проходы-каналы, почему-то сбегающиеся именно в это заколдованное место.

Однако нашлись люди – и в немалом количестве, – которые эти малопонятные неприятности на дальних транспортных линиях восприняли как манну небесную. Ведь это только в кино крейсера Республики и Империи с волшебной легкостью вываливаются из гиперпространства где им в голову стрельнет – в реальной жизни сойти с трассы между порталами, в каком-то произвольном месте космоса – задача до крайности трудновыполнимая и во многом рискованная. А ведь такой трюк порой – единственная надежда, если и на станции прибытия, и на станции отправления тебя ждут не дождутся и трассовая охрана, и линейный контроль, и полиция, как родная, так и международная, и еще бог весть кто, и все сгорают от нетерпения задать пару вопросов, в самой неделикатной форме, о декларированном и недекларированном грузе и его происхождении. Причем у них уже наготове самые убедительные аргументы на заранее расчехленных турелях.

Вот тут самое время добежать до любой из линий Траверса и исчезнуть неведомо куда, словно подброшенный пятак под выстрелом снайпера – «осыпаться» в одной, никем не угаданной точке, и потом «высыпаться» в другой, где искать тебя тоже никому в голову не придет. Еще лучше, если на диких, никем не освоенных просторах поджидают в надежном месте верные товарищи с запасным разгонным кольцом и подготовленной баржей, куда без проблем можно перенести так всех интересующий груз. Вокруг десятки неизученных солнечных систем – ищи-свищи!

По той самой иронии, на которую так горазда судьба, Траверс открылся в начальный послевоенный период, когда бум контрабанды оружия и вовсе подскочил до небес. Никем не контролируемый район мгновенно пророс, во-первых, пиратскими базами, а во-вторых – всевозможными логовищами разноплеменных военных частей, в разное время и по разным обстоятельствам досрочно выскочившими из военной заварухи. Уже тогда искоренить эту разбойную вольницу было непростой задачей даже чисто технически, а про необходимые для такой цели международные соглашения в ту пору и речи не шло – союзные державы были готовы без всякого антракта перейти от Второй мировой войны к Третьей, междоусобной, так что Траверс еще многие годы цвел пышным цветом.

Диноэл одним из первых оценил важность этих мест. Во-первых, криминальные рынки всегда были очень чутким индикатором Контактной активности – расхитители гробниц всю жизнь опережали археологов, а во-вторых, его безошибочное слиперское чутье сразу подсказало, что с Траверсом дело нечисто.

Дин угадал по обоим пунктам. Артефакты с Траверса привели бы в ужас динозавров из КомКона – здешние находки прямо и недвусмысленно утверждали, что Институт контролирует, мягко выражаясь, далеко не весь объем отношений с нереестровыми цивилизациями, и неизвестные группировки активно экспериментируют как в области информационного, так и палеоконтакта. О большем и задуматься было страшно – призрак неведомой мощи, рожденной тайнами инопланетной технологии, бродил по Траверсу без стеснения, и было ясно, что в сети, которой опутали мир специалисты из Аугсбурга, где-то зияет изрядная дыра.

А дальше все пошло еще интереснее.

В начале пятидесятых по Траверсу прокатилась волна смены власти – большинство главарей преступных кланов военного разлива и закалки – кто с дыркой в голове, кто и вовсе по частям – за необычайно короткий срок сошли с политической сцены, а им на смену пришли совершенно новые лица. Эти новые боссы, действуя на удивление скоординированно, потребовали государственности и суверенитета для своих разбойничьих баз, и юридическое основание этих претензий оказалось неожиданно солидным и профессионально грамотным.

Из каких-то источников сюда просачивались секретные военные технологии, например, такое чудо фортификации, как защитный жилой комплекс «Таблетка» – этими бронекуполами Траверс засыпало, как луг одуванчиками по весне. В разы упала эффективность средств радиоэлектронной борьбы и разведки – все хакерские атаки на бандитские системы с некоторых пор успешно отбивались, спутники-шпионы внезапно слепли и глохли. И так далее. Разгадка всех этих чудес была очевидна: некие влиятельные люди были весьма заинтересованы в том, чтобы Дикое Поле продолжало существовать.

Любопытно то, что главное противодействие оказывалось именно Контактным службам. Побывав на Траверсе во второй, третий, пятый раз, Диноэл отчетливо уловил, какие ветры тут задули, и насторожился окончательно – перед ним явственно проступал отпечаток раздвоенного копыта. Некая сила, явно вхожая в высшие эшелоны Контактной власти, эту же власть с Траверса, очевидно, вытесняла, заготавливая плацдарм для, судя по всему, очень и очень серьезных целей. Диноэл сообразил, к чему идет дело, и, хотя изменить ничего не мог, все же успел подготовить и вывести из-под удара многих из своих людей. И все же, несмотря на ожидаемость, радикальный приказ свернуть всю деятельность оказался тяжелым ударом. Даже еще позавчера Дин надеялся хоть что-то спасти. Нет. Не получилось.

На Траверсе и началась история, которая, возможно, когда он вылезет из этой ванны, оставит от него лишь золотую строчку в Херефордском Зале славы. Дело в том, что в какой-то – поди теперь, вспомни какой – момент Диноэл понял, что все мафиозно-политические перестановки на Траверсе – вовсе не продукт закономерной эволюции преступного мира, не бывает таких эволюций, и не козни английских контактных служб – англичане сами страдали от таинственной интервенции. В обозначившихся переменах власти, независимо от их уровня и географии, явственно читалась, во-первых, строгая целенаправленность, а во-вторых – один и тот же почерк.

Наука утверждает, что особенности почерка уникальны и могут принадлежать лишь одной-единственной руке. А рука, в свою очередь, может принадлежать только одному человеку. Другими словами, интуиция более чем определенно заявила Диноэлу, что за спинами главарей Траверса появился конкретный и могущественный лидер. Кто он? Землянин, англичанин, леонидянин или, что очень вероятно, гестианец? Неведомо, вычислить оказалось совершенно нереально, и это было вторым, что объявила Диноэлу интуиция: «Он знает о тебе». Действительно, таинственный Джон Доу, как без всякой оригинальности окрестил его Дин, держался, словно в старинной буддистской сказке, на расстоянии «девяти воплощений», превосходя все доныне известные меры конспирации. Вторые и третьи руки в каналах передачи денег, технологий и информации определить еще было можно, а вот дальше требовались мощности, намного превосходящие возможности «Джадж Спектра». Но соответствующие службы разных царств-государств отнюдь не рвались помогать контактерам – спектры пользовались дурной славой диких рейнджеров, не склонных к взаимовыгодным компромиссам, а Джон Доу явно был вхож в самые высокие кабинеты транснациональных корпораций, представители которых правили бал в правительствах и всевозможных комитетах.

Непонятно было и другое. Речь шла о власти, но к какой же именно власти стремился Джон Доу? Добиться государственного признания Траверса и стать вождем пиратской республики, новой «Либерталии»? Водрузить на Фобосе черный флаг с черепом… Да что за чепуха. Занять трон владыки олигархата свободной экономической зоны? Тоже сомнительно, уж больно чревато, да и не похоже. Наконец, Диноэла осенило – кстати, здесь же, в этой же ванне. Джон Доу вовсе не собирается захватывать власть. Он собирается сам стать властью – сесть в кресло начальника спецслужб, отвечающих за Траверс, и начать играть в старинную, веками освященную игру, где правая рука якобы не знает, что творит левая, – ловить и отпускать, брать и давать, короче, под прикрытием казенного надзора делать свои дела. И дела, судя по всему, масштабов несказанных. Вот для чего он рассаживает верных людей, оснащает по последнему слову и отлаживает каналы, дальше остается только подключить контакты, вставить штекеры – и вперед. И произойдет это (Господи, может быть, уже произошло? Но нет, нет) в самое ближайшее время, потому что подобного рода подготовка – продукт скоропортящийся.

И было Дину знамение. После одной операции к нему в руки попали образцы золота с Траверса, и незамедлительно проведенные анализы показали – да, материал с Тратеры и хуже того – скелетниковский. Эту спектрограмму ни с чем не спутаешь – виртуозная подделка под кустарное производство, сделанная на неизвестном, невиданно совершенном оборудовании. Совпадение? Возможно. Но Дин откровенно боялся таких совпадений. К нему пришло сосущее чувство опасности. Джон Доу высоко сидел, далеко глядел, в курсе слишком многих дел он оказался. Да уж нет ли у него подходов к Тратере – самому больному месту Диноэловых планов? Там творятся непостижимые вещи, там засел старый знакомый, самый опасный из тиранов современности, Ричард Губастый, которого очень даже можно заподозрить в дружбе с разбойными жуками-скелетниками, там в свое время дневал и ночевал проклятый Кромвель, и вообще гнездилище многих тайн. Очень нехороших тайн. В разные эпохи к ним подбиралось немало злодейских типов, и не оказался ли Джон Доу удачливее других?

Диноэл с тоской стал ждать событий – что ж, вот и события. Разгон отдела, увольнение, и Тратеру уводят в зет-куб – понятное дело, чтобы никто не мешал. Масштабно, оперативно, законно, и все чужими руками – о, этот почерк и впрямь ни с чем не спутаешь. И что теперь?

Тут Дин обнаружил, что лежит в пустой остывающей ванне и сам понемногу начинает остывать. Ему неожиданно явилась странная мысль: а если бы сейчас в этом доме его встретила какая-нибудь женщина? Хоть Айрис, хоть Черри. И сказала бы: «Наконец-то ты вернулся, сейчас я тебя накормлю, отдыхай, вечером пойдем куда-нибудь, а не хочешь – никуда не пойдем, сядем за стол, разольем вино, и не вздумай снова исчезать, потому что без тебя моя жизнь – пустая суета и вовсе мне не нужна». Да, случись такое, теперь, когда карьера кончена и жизнь на излете, – много бы он сомневался, как ему быть с проблемами Траверса и Тратеры? Махнули бы опять в Баварский Лес или даже добрались до Плитвицы – побродили бы среди водопадов… Айрис, дура проклятая, чего тебе не хватало?

– Да, бабушка, – сказал он старухе фрейлине. – Что-то ничего у нас с тобой не клеится. Знаешь, что я тебе скажу? Ни черта от нас не зависит.

В этот момент он понял, что уже знает, как ему действовать дальше. Диноэл принял душ, побрился, переоделся, перебрал вещи в сумке, потом посмотрел на часы и спустился в цокольный этаж. Здесь, по соседству с гаражом, находилась единственная комната в доме, куда не допускались женщины. Однажды, правда, заглянула Черри, но у нее хватило ума сообразить, что тут ей делать нечего, и она деликатно удалилась. Помещение, по идее, должно было бы именоваться оружейной, но звали его шлюзовой, потому что из каких-то соображений при входе из гаража в ней был устроен основательный шлюз. Теперь в этом шлюзе были установлены сейфовые двери, наводящие на мысль о крейсерах и орбитальных станциях – в некоторых вопросах Дин был удручающе серьезен. Сканер первой такой двери считал папиллярный узор его пальцев и ладони, а также порядок нажатия, в стальных недрах утробно екнуло, слоеный пирог металла и пластика дрогнул и повернулся, открыв маслянистые срезы толстенных запирающих штырей. Едва приоткрылась вторая дверь, первая с гулким чмоканьем вернулась на место, а над головой Диноэла зашипел и засвистел обеспыливающий фильтр.

Видимо, в былые времена, когда башня еще использовалась по своему прямому назначению, в этой комнате размещались какие-то агрегаты – об этом говорили залитые в бетон пола массивные чугунные рамы с гнездами для болтов. Ныне здесь в своих деревянных подставках, как черные жеребцы в стойлах, стояли «пеликановские» кейсы с винтовками, с полок в идеальном порядке смотрели пачки с патронами, батареи масел и множество всевозможных хитрых приспособлений для чистки, смазки и вообще приведения оружия в порядок, и целую стену занимали ячейки со всякими изощренными мелочами контактерской жизни – от ножей самой разной формы до миниатюрных лазеров. Еще здесь размещалась двухэтажная гардеробная стойка с универсальными плащами – системами выживания и бронежилетами, а в центре возвышался оружейный стол с трехсторонней подсветкой и особым мягким покрытием.

Дин, собственно, и пришел сюда ради плаща, но для начала, по старой привычке, вытащил оба «клинта» и поставил на профилактику – пропустил через тестерный стенд – на предмет замены смазки и выяснения уровня износа. Оружие тоже стареет и в известном возрасте приобретает неприятную манеру преподносить сюрпризы, опасные для здоровья владельца. Задумчивость пистолета в неподходящий момент может легко стоить головы, и Диноэловы агрегаты умели кое-что подправить, подтянуть и нарастить.

Вот теперь плащ. Диноэл включил компьютер и принялся разбирать пестрые гроздья разъемов и контактов. Плащ этот был не плащ, а в буквальном смысле дом родной – комплекс индивидуального жизнеобеспечения. Как только освоение того, что романтично именуется Внеземельем, перестало быть героической экзотикой и превратилось в повседневную рутину, на свет явилось множество до той поры не существовавших технических проблем, которые незамедлительно породили целую индустрию, во многих аспектах весьма и весьма любопытную. Планеты разные, и техника для них тоже требуется разная, но принцип один – обеспечить контакт и при этом контакте умудриться сохранить человеческую жизнь. Коммуникационная амбразура из шутки превратилась в конкретную конструкторскую задачу, и на различные типы таких амбразур были взяты тысячи патентов. Во главе угла встала многофункциональность. На Земле, разумеется, тоже не худо иметь некий универсальный инструмент, но если его нет, всегда можно что-то заказать, куда-то съездить и привезти. Но теперь люди добрались до мест, откуда ехать за стамеской другого размера выходило далековато и дорого.

Первое – плащ (на вид длинный суконный, не то балахон, не то ряса невнятного цвета с капюшоном) предохранял владельца от многих чисто физических неприятностей – от лютого мороза до артобстрела и радиации. Второе – обладал некоторыми эльфийскими свойствами, то есть достаточно разноплановыми маскировочными эффектами. Но самое главное, что одеяние это было полевым реактором-синтезатором. Имея под рукой – в горах ли, в лесу ли, на болоте – минимум сколько-нибудь подходящей субстанции, разведчик-диверсант мог сколь угодно долго не бояться ни голодной смерти, ни отсутствия снаряжения. Впрочем, материалы для стандартных оружейных программ – концентрированные брикеты в облегченной гелиевой упаковке – Диноэл носил на себе в виде старинного наборного пояса из тусклого серебра, так что, не дожидаясь, пока плащ «переварит» полтонны, скажем, суглинка, он мог в пять минут вырастить себе пулемет с трехсотпатронной лентой. Имелась и такая немаловажная деталь, как своеобразная подвижная амбразура, наследница «односторонней мембраны», никак не определимая снаружи, но позволяющая палить практически чем угодно изнутри и блокирующая любые попадания извне. Ко всему прочему, комплекс заключал в себе целый полевой госпиталь весьма высокого уровня, с хирургическим и инфекционным отделениями. Плащей этих существовало множество модификаций, были сверхмощные универсальные монстры с бессчетным набором функций, встроенным интеллектом и экзоскелетом для различных силовых трюков, но Диноэл предпочитал достаточно древнюю двести одиннадцатую модель. Дело было не только в том, что он, как старый мастер, не желал изменять привычному испытанному инструменту в угоду всяким новомодным штучкам. Во-первых, он здраво рассудил, что для Тратеры особенных чудес не нужно, во-вторых, действительно, надежность и безотказность двести одиннадцатого вошли в поговорку, в то время как разные шестисотые и семисотые обожали время от времени поклинить и поглючить, самое же главное – Дин всегда мог прозвонить знакомые схемы и убедиться, что нет никаких подсаженных датчиков и индикаторов и его походное убежище не выполнит данный с неучтенной орбиты приказ уничтожить владельца.

Как раз этим он сейчас и занимался. Подсоединив контакты и предоставив двум искусственным интеллектам выяснять, не завелся ли у них где незваный гость, Диноэл принялся отбирать необходимые походные мелочи. В голове у него, словно трехмерная модель на мониторе, крутился план будущих действий. Выглядел этот план незамысловато: в Институте делать больше нечего, там все ясно, надо срочно закончить дела, исчезнуть из поля зрения бдительного ока Джона Доу (Диноэл поджелудочной железой, прямо-таки островками Лангерганса чувствовал постороннее внимание), где-то в безопасном месте отлежаться, отоспаться, прийти в себя, еще раз все обдумать, взвесить все «за» и «против» и принять решение. Незачем обманывать себя, он догадывался, каким будет это решение, но и понимал – не зря Скиф столько лет вколачивал в него грамоту их ремесла – измотанность, недосып, гнев, раздражение и ворох до конца не осмысленных новостей – плохие советчики в выборе судьбы.

Диноэл давно убедился в бесплодности размышлений о жизненных итогах: сколько ни сиди у погасшего камина, или перед лунным пейзажем, или возле пыльного окна в заброшенном доме и так далее – ничего в голове не прибавится. Озарения и осознание пройденных рубежей имеют дурацкую манеру приходить, не разбирая – время, не время, удобно, не удобно… И тогда – как теперь – приходится отстраниться и поразмышлять, посмотреть со стороны, порой в самый, казалось бы, неподходящий момент – когда до взрыва тридцать секунд, когда вокруг рвется и горит, тебе в самое ухо орут: «Беги!», и не без оснований, а ты вдруг все бросил и призадумался. Да, он загоняет себя в цейтнот – гамлетовские тупые конвойные, время и смерть, ждать не станут, надвигается осенняя сессия КомБеза, зет-куб Тратеры, и дальше Джон Доу получает возможность перейти к аргументам более весомого калибра. Но не собраться с мыслями нельзя, это верный способ упустить шанс, который запросто может оказаться тем самым, единственным.

А сейчас картинка такая. Ликвидировать Диноэла на Тратере до сессии Джон Доу вряд ли решится – это скандал, расследование, повод для разбирательств, все то, что в планы этого хитреца явно не входит. Но устроить так, чтобы Дин до Тратеры попросту не добрался, – ход весьма логичный и более чем вероятный, и это надо иметь в виду, учитывая, что речь идет об очень умелом профессионале с необычайно широкими возможностями.

Подхватив полы проверенного и заряженного до упора плаща, Диноэл сел в машину и взялся за пульт открывания ворот. Уезжая, он всегда мысленно прощался с домом, и бессчетные повторения не превратили эту традицию в формальность. Сейчас он тоже сказал: «До свидания», огляделся и прислушался – не скажет ли дом чего-нибудь в ответ. И дом ответил, и ответ этот вышел до того странным и предостерегающим, что Дин только покачал головой. «Не возвращайся!» – вроде бы шепнули знакомые стены. Вот как. Ничего себе. Ворота отворились, Диноэл съехал по невысокому пандусу и вырулил на дорогу, ведущую к городскому шоссе.

* * *

Покинув Аугсбург, Дин сделал крюк через мюнхенское шоссе и снова въехал на территорию Института, на сей раз в так называемую зону «F» – сравнительно недавно присоединенный участок, бывший пустырь, а ныне лесопарк, где проживала теперь большая часть руководства СиАй. Коттедж директора Института был сооружением даже не фантастическим, а фантасмагорическим. За оградой из чугунных прутьев с головами кобр над раздутыми капюшонами громоздились на разных уровнях не то пять, не то шесть (это откуда смотреть) переходящих один в другой бревенчатых срубов с коньковыми крышами, охваченные галереями, террасами и лестницами с резными перилами; стояли эти чудеса деревянного зодчества не на земле, а на хитрых платформах, подвешенных на стальных тросах к громадным бетонным аркам в стиле модерн. Айвен долго и со вкусом рассказывал Диноэлу, что осуществил проект непризнанного, но великого архитектора, до нашего времени, но в его бумагах обнаружили вершину творческой биографии и все прочее. Дин сначала увидел отпечатки подошв на мокром снегу, а затем и самого поджидающего Айвена в накинутом на плечи черном пальто. Сразу стало ясно, что, несмотря на холода, в доме не топлено по причине отделочных работ, которым не видно конца. Ремонт нельзя закончить, подумал Дин, можно лишь оборвать волевым усилием. Очень волевым усилием. Но ремонт, как никотин и героин, умеет ждать. Впрочем, несмотря на усталый вид, выглядел директор неплохо – стареющий красавец-плейбой с роскошной седеющей шевелюрой.

Айвен Тью был потомственным дипломатом и бюрократом. По отцовской линии он происходил из древнего рода Торнов-Куракиных, по материнской – князей Монако. Его отец, дед, прадед и так далее были послами, представителями, атташе и прочее; в детском саду, в школе, колледже, университете он тоже сидел на соседних горшках и за одной партой с сыновьями, внуками и племянниками таких же послов и атташе, и все в этом духе – круг его знакомств поражал воображение. В тридцать лет он уже секретарь КомБеза, в тридцать пять – ее председатель, прихватил полгода войны и положенные карьерные звездочки, и в сорок с небольшим – директор Института Контакта. Он был блестяще эрудирован, обладал волшебным, генетически заложенным даром ни с кем никогда не ссориться и, самое главное, прекрасно разбираясь во всех тонкостях контактерского ремесла, умудрялся править, ни во что особо не вмешиваясь – по крайней мере, на первый взгляд. Такой подход особенно ценился в научной части контактерского сообщества. С большинством властителей, лидеров, председателей и глав он был, что называется, на дружеской ноге, и благодаря именно его усилиям контактная служба, выйдя из непроницаемых, окруженных завесой секретности стен Херефорда, где царил суровый диктат КомКона, очень естественно влилась в русло международной политики. В их давних отношениях с Диноэлом нелегкую роль поклонника, друга и начальника одновременно Айвен исполнял с необычайной легкостью, органичностью и даже грациозностью.

На глазах у Диноэла директор вышел и воткнул в землю под окном штангу с оранжевой лампой и блоком авторегистратора – универсальную глушилку-изолятор всей мыслимой подслушивающей и подсматривающей электроники: «Девятнадцать тысяч слоев, да пока засекут – в нашем распоряжении верный час». На полу, если не приглядываться, а наоборот, попробовать уловить краем глаза, можно было различить характерную волнистую то ли дрожь, то ли рябь, словно мощный мотор сотрясал воду – след изолирующего поля. Они уселись напротив замерзшего камина.

– Будешь пить? – спросил Айвен.

Диноэл только помотал головой.

– Так кто?

– МакКормик.

– Тяжелая артиллерия. Не ферзь, но уже ладья… Локхидовский магнат. Это у него дочь слепая?

– Младшая дочь. Старшая нормальная. На МакКормика у нас ничего нет, доклад, естественно, писал не он, это и понятно, фигура откровенно подставная – его попросили, он прочитал. – Айвен с горечью усмехнулся. – Послушай, ты можешь хоть на минуту отвлечься от своей любимой Тратеры? Вон она у тебя на лбу написана. Посмотрим фактам в лицо. Да, твоих парней вытесняют с Траверса. Но у «Джадж Спектра» на Траверсе никаких полномочий давно нет. Твоя официальная сфера – палеоконтакт, ты поставляешь по тамошним рынкам бесценную информацию, слов нет, но все остальное – это исключительно твоя личная инициатива. Тебя никто не трогает только потому, что ты такой легендарный и знаменитый. Но уж извини, всему однажды приходит конец.

Тут Айвен сделал паузу, ожидая реакции Диноэла. Реакции не последовало, и Айвен продолжил:

– И уж если на то пошло. Ты ведь знаешь, я на какую-то дальнюю четверть русский… Так вот. Была когда-то в России такая организация – Смерш. Никогда не слышал?

– Нет.

– Ладно, бог с ним… Смысл в том, что «Спектр» был хорош во время войны – дьявольски хорош. И во времена послевоенного винегрета тоже. Но сегодня это каменный топор. Существует двадцать способов урегулировать проблемы без вашего экстрима. Нет больше нужды палить от бедра. А вот обходитесь вы в безумные деньги, и мороки с вами видимо-невидимо. На любых переговорах я первым делом слышу: «Да, да, мы согласны, по рукам, только уберите этих безумных спектров, которые никому не желают подчиняться!»

– Скажи это «черным караванам» на Траверсе. Айвен, они ведь закрывают и науку тоже.

– Ох, я тебя умоляю. Ученые вы мои. Академики. Какие открытия вы совершили за последние десять лет? Назови хоть одно!

– Айвен, только не делай вид, будто не понимаешь, что происходит.

– Что происходит, я понимаю не хуже тебя. Да, бывшие союзники перестали быть добрыми друзьями, но это мировая тенденция, это решается на уровне правительств и президентов. Ни ты, ни я, как бы нам этого ни хотелось, ничего тут поделать не можем. Знаешь, это только в кино спецслужбы решают судьбы мира.

– Мы не спецслужбы, – вдруг зарычал Диноэл. – Мы ученые! Я там не просто так сижу и прохлаждаюсь. Траверс – это бочка с порохом. Я тебе кое-что напомню. Два милых пустячка – а всех их не перечесть. Первое – это ваш знаменитый размороженный. Вы его выпестовали, дали лабораторию – здесь, на Земле! – машинисты для Большой Спирали вам занадобились, и он у всех под носом настрогал военных киборгов. Вы еще дали ему обкатать их на Миоссе – просто прелесть! А где он теперь со своим воинством? На Траверсе, и не сомневайся, даром времени не теряет. Второе – Гнедовская. Это уже вообще перл – вы умудрились поставить этот ее инкубатор на Эритау, под крылышком у самого Серебряного! В дурном сне не приснится! Спохватились, да поздно, мои милые, улетела птичка. Где она теперь штампует своих мутантов? Все там же, на Траверсе. Кто-то их там финансирует, кто-то их держит для заветного часа… Там как прорвало – везде строят МК-станции. На чьи деньги? Мне не дали узнать. А теперь этому кому-то мы собираемся подарить еще и Базу на Тратере. Траверс и Тратера – это, как говорили в старину, звенья одной цепи. Кто-то расчищает себе путь, поле для игры – знаешь, как на Диком Западе скупали участки под будущую железную дорогу?

Айвен пожал плечами:

– Англичане давно хотят прибрать Траверс к рукам.

– Это не англичане, в том-то и беда. Все, что замышляют англичане, я знаю. Нас не просто выгоняют с Траверса. Нас заменяют на кого-то другого, и у этого другого совсем другие цели, нежели у нас. Черт возьми, после стольких лет сидения на Траверсе я стал провинциалом. Начал верить, что хоть у вас, столичных парней, какой-то порядок.

– Вот только не строй из себя жертву, – вдруг вскипел Айвен. – Ты проторчал столько лет на Траверсе только потому, что тебе самому этого хотелось, и потому, что нет такого начальника, который мог бы тебе что-то запретить. Ты у нас, слава тебе господи, легенда и сам выбираешь себе задания. Вот нравится некоторым знаменитостям геройствовать в драматической манере… двадцатых годов.

Впрочем, директор тут же театральным жестом поднял перед собой руки с растопыренными пальцами и даже склонил голову в знак смирения.

– Знаю, знаю. Ты один там заменяешь стотысячную армию. Не спорю, не спорю, но столичные пижоны тут совершенно ни при чем, и нечего их ругать. Ладно, вернемся к Тратере. Ты «погружался»?

– Нет.

– Вот видишь.

– Тут без всяких погружений слепому видно. Орудует один человек, и это кто-то из наших. Это он уговорил МакКормика. За ним стоят большие дяди, а за большими дядями стоят невидимые дяди. Но откуда задул ветер?

– Не знаю. Будем разбираться.

– Ты читал доклад?

– Разумеется, читал. Парень здорово в курсе наших дел. Что ж, не буду спорить – мы проглядели «крота». Он здорово подготовился.

– Это не просто «крот», – зашипел Диноэл. – Я сорок лет работаю в Контакте, не бывает таких «кротов»! Это разведчик высшего эшелона, вхожий во все архивы, хуже того, он в курсе всех наших текущих дел! У него там ссылка на «Новую Вест-Индскую компанию», это из моего рождественского отчета, его, кроме тебя и меня, вообще никто не видел!

– Можно подумать, ты никому об этом не говорил.

– Я работаю не в вакууме. Естественно, есть Майлс, есть Бакстер.

– Что ж, он близко к тебе подобрался.

– Или к тебе.

– Или ко мне.

– Хорошо, и какие же твои выводы?

– Ты знаешь, я не верю в сложные построения. Нас убрали с Тратеры, чтобы нас там не было. Вот и все. Мы давно этого ждали. Отдел закроют.

– Нас боятся?

– Мы стали мешать.

– Да, если мы заговорим, то нас услышат, потому что знаем кафедры и кабинеты, откуда слышно. А скоро нас начнут отстреливать?

– Сейчас не начнут. Нас и убирают-то оттуда, чтобы не было скандала – мы с тобой слишком заметные фигуры – какой смысл тушить пожар в одном месте и тут же разжигать в другом?

– Но мы опасны для тех, кто все это затевает.

Айвен изобразил скептическую гримасу.

– Ничего мы не опасны. Мы – поставщики информации, и только. Некуда станет нести эту самую информацию, и мы никто. Послушай, я прекрасно понимаю твою ностальгию по блаженным двадцатым и тридцатым. Я, кстати, особого умиления на этот счет не испытываю, хотя, конечно, был тогда мальчишкой и многого не помню… но дело не в этом. Дело в том, что наступили – ты уж извини – другие времена. Такие-сякие, лучше, хуже – но другие, и стонать по былой романтике – это просто дурь. Подожди, мы еще и эти года вспомним с тоской – что пройдет, то будет мило. Другие законы, другие люди, и прежних нам из гроба не поднять, как бы ни хотелось… Вот ты вернулся в Институт – очень разумный поступок, нам только не хватало, чтобы ты сам стал Ужасом Траверса… Ты когда-то был кумиром для пятнадцатилетних мальчиков и девочек, они читали комиксы про тебя… Теперь этим мальчикам и девочкам по сорок, и герои войны их волнуют мало, потому что итоги этой войны их больше не устраивают. Они считают, что мы слишком много уступили – англичанам, гестианцам и так далее. Коалиция распалась еще на наших глазах, и Федерация сейчас тоже не в моде. Да, мы воевали за нее. Но, как ты понимаешь, ни англичане, ни стимфальцы сегодня не собираются оплачивать наши эксперименты. Мы теперь для них – проклятые земляне. А наши бывшие юнцы хотят империю, они хотят имперскую бюрократию, хотят перевоевать былые битвы, и такие седые зубры, как мы с тобой, сейчас никому не нужны – более того, от нас следует избавиться. Дин, время наших ценностей закончилось, и давай посмотрим правде в глаза – этого поезда нам не повернуть.

– Вспомни, когда мы начинали, никакой Федерации еще не было, – грустно сказал Диноэл. – Была просто мать сыра земля. Приходила молодежь, ее учили. Потом молодежи не стало. Потом начали уходить старики. Потом не стало ничего.

Айвен покачал головой.

– Дин, ты все время забываешь о нашей разнице в возрасте. Я при всем желании не могу помнить времена, когда вы начинали. И нечего меня винить.

– Да, но в сорок четвертом ты сидел с этой чиновной братией за одним столом на этой чертовой конференции и молчал!

– Я был зеленый юнец, переводчик-шифровальщик. Равий, что ли, стал бы меня слушать? И кстати, в твои добрые старые времена дерьма тоже хватало.

Диноэл уселся поудобнее и поднял глаза к потолку.

– Охохонюшки. Жили на Земле славные ребята, которые занимались Контактом. Рука дружбы, общий язык. Жили весело и верили, что делают хорошее и важное дело. И вот вдруг пришел злой-презлой дядька Кромвель и сказал, что сделает из нашей матушки-Земли злобную Империю, чтобы захватывать и порабощать другие народы и государства. Ну мы, конечно, стали с ним воевать, бились-бились, одолели и надеялись, что тут-то и начнется наша уж и совсем хорошая и веселая жизнь, но вместо этого началось что-то другое, какая-то Федерация, и наши друзья англичане заявили, что напрасно воевали против Кромвеля, а не против нас, а потом пришли люди, которые без всякого Кромвеля сказали, что хотят сделать из нашей Земли злобную Империю, а прежних славных ребят надо как можно скорей убить, чтобы они не мешали… Я вот сейчас подумал – доживи Слай, Дач или Голландец до теперешних времен, они бы точно с ума сошли, или спились, или застрелились. Что будет дальше?

– Нас – то есть службы в теперешнем виде – ликвидируют, людей распустят, а что касается твоей любимой Тратеры, она уходит под колпак трассовиков, на то он и зет-куб… Послушай. – Тут Айвен сделал тактичную паузу. – Ведь ты сам сказал: никого из стариков больше нет. О молодежи я не говорю, но из прежнего состава остались только мы двое.

– Что же останется?

– Да, это вопрос… Фасад не тронут, дело ясное, съезды, симпозиумы, торжественные подписания… Ну, останется КомКон – на этот ареопаг рука ни у кого не поднимется, зачем, а потом, для большинства сенаторов СиАй и есть КомКон – там, как они полагают, ученые мужи рассматривают какую-нибудь разумную медузу в стеклянной банке… Ну и плюс есть еще такое чудо, как Диноэл Терра-Эттин. Дальше – останутся Архангелы, в смысле – экспедиция со своим блоком, потом технари-эксперты – почему нет, музей, архив, библиотека… Финансовая часть, бухгалтерия. Никто, по сути, и не заметит, что Институт уже не Институт.

– А школы?

– Да, нашим кадетам придется туго… Впрочем, Первый Лицей вряд ли закроют, это же витрина… Ну преобразуют его во внутреннюю школу СиАй… А все остальное приберут региональщики.

– Региональщики – это ГРУ.

– Разумеется.

– Но ведь ГРУ больше нет.

– Ну как это нет. Центрального начальства у них сейчас нет, а так – куда же они денутся? Но найдется человек, и не сомневайся, пойдут дела. Ну грушатникам так просто, конечно, не отдадут, а соорудят какое-нибудь Четвертое Региональное Управление – да какая разница?

– Как в старинном романсе – неприметно на штатских плечах прорастают погоны…

– Послушай, мы сделали все, что могли.

– Я знаю, когда это началось. – Дин вдруг заговорил с неожиданной и неподдельной злостью. – Где свернули не туда. Ты этого не застал, даже я не застал, но кое-что успел увидеть – когда родилась эта гнилая идея прогрессорства. До этого мы были просто исследователями. Исследователями и спасателями. А потом пошло – агенты, резиденты… Все испугались – а не сидит ли у нас где Прогрессор откуда-то оттуда? И кто более прогрессивный – наш агент влияния или их? Институтский или английский? Ба, да мы знаем, как все организовать – тысячи лет назад придумано. А тут война. Тут-то и сообразили – братцы, у нас же в руках оружие, да еще какое. Айвен, мы были учеными, мы изучали и создавали, а прогрессорство превратило нас в диверсантов. Ричард – крупнейший американский морфолог. А вы ему прогрессорство – дескать, сейчас объясним, что в вашем феодализме не так и как это нехорошо. За что ему нас любить, когда мы чуть не полвека отравляли ему жизнь? Он не зря добился подписания Женевской конвенции!

Айвен пожал плечами.

– Он подписал ее в рамках двадцать восьмого года. Это смешно. Да пусть подписывает что угодно, пока существует карантин, это фикция, пустая бумажка!

– Это совсем не так смешно, как ты думаешь. Карантин – он карантин только на Тратере, а это значит, что Глостер может закупать оружие где угодно и сколько угодно, пусть даже не очень новое. Что он, кстати, и делает. А если Тратера уйдет в зет-куб, мы даже и проследить не сможем, что там творится.

– Ну, не мы, так кто-то другой будет следить, те же гэрэушники.

– Что-то Ричард подозрительно мало боится того, кто будет следить. А во-вторых, что такое Зона? Да, пограничники выгладят трассы. Перекроют заходы снаружи. А внутри? Внутри – беспредел, к которому Губастый стремится, как невеста к жениху. Кроме того. Есть Англия VIII, которая ждет не дождется отмены всех ограничений. Есть гестианцы, есть леонидяне. Сейчас мы друг друга уравновешиваем и контролируем. В зет-кубе – прости-прощай. Будет король, который нас люто ненавидит и который прекрасно знает сотню проходов из этой зоны, где никто его не поймает ни с какими караванами оружия, и куча разведок, которые с энтузиазмом поддержат его во всех его начинаниях. Вы загнали джинна в бутылку, довели там до озверения, а теперь собираетесь выпустить. У нас, землян, просто волшебный талант осложнять себе жизнь! Хочу напомнить, что нечто подобное было со Стимфалом. Там тоже ввели карантин, а потом принялись играть во всякие игры по его отмене. А еще чуть позже оттуда явился Кромвель.

– И которого мы остановили.

– Да, но какой ценой? И не будем строить иллюзий, «остановили» – это слишком сильно сказано. Он был здесь, в Каире, в часе пути. И хорошо так был. Разверни англичане флот на месяц, да что там – на полторы недели позже, или будь премьер-министром не Керкмаунт, а еще кто-нибудь – и мы бы сейчас с тобой беседовали совсем в других местах. А хватило бы у Шарквиста ума дать ему еще и Седьмой флот – его бы и англичане не остановили. Айвен, это было просто везение.

* * *

Тут надо признать, что слова Диноэла заключали в себе горькую правду. Лидеры Англии VIII действительно очень скоро и основательно раскаялись в том, что поспешили тогда оказать поддержку Земле. Бертран Палмер, сменивший на посту премьер-министра ветерана английской политики лорда Керкмаунта, убежденного сторонника федерации государств земного происхождения, выразился более чем откровенно: «Наш дорогой экстремал поторопился нажать на спусковой крючок. Мы оказались в положении врача, который схватился за скальпель, не попробовав вначале аспирин… Устрашившись мнимых последствий захвата Земли, не предприняв даже попытки вступить в переговоры, наш любитель острых ситуаций вверг страну в войну, потери от которой оказались колоссальными, а приобретения – более чем сомнительными».

И в самом деле, трудно представить, какие силы и резервы Стимфал мог противопоставить английскому флоту в конце тридцатых годов, так что англо-стимфальский мирный договор, который потом обзывали и фиговым листком, и филькиной грамотой, и еще незнамо как, был написан вполне серьезно. Земле и впрямь повезло.

* * *

Айвен горестно вздохнул.

– Короче, что ты хочешь? Я не спрашиваю, отправляешься ты на Тратеру или нет, этого ты мне, естественно, не скажешь, но давай считать, что отправляешься. Поиграем в такую игру. Контейнер твой я отправлю, мандат верховного эвакуатора выпишу. Но. Никаких прав на формальное расследование у тебя нет. Всякая отсебятина, База там или что – под твою личную ответственность, Институт здесь ни при чем. И это я заявлю на Сенатской Комиссии. Что скажешь?

– До августа.

– Даже до сентября. Сессия откроется шестого. Ну тут уж счет пойдет на часы, хотя, думаю, вот так, сразу, на отмену они не раскачаются. Но что можно успеть за полгода? И как ты будешь действовать в отсутствие отдела? Резидентуры ведь уже не будет.

– Ничего, перебьюсь, свет не без добрых людей. И вот еще что. Знаю я твою милую склонность к компромиссам и желание ни с кем не портить отношений. Так вот, мне надо, чтобы до самого что ни на есть конца карантинная администрация оставалась администрацией. Не миссией, не каким-нибудь там наблюдательным советом, а именно администрацией. Знаю, тебе это будет непросто, но формальные основания у тебя есть.

– Хорошо.

– Что-то ты больно уступчив.

– Дин, у меня хорошая память. Я не забываю, чем тебе обязан. Например, если бы тогда, на «Куароне», ты не вспомнил, что на главной магистрали есть резервный пульт управления, сидеть бы нам сейчас в хрустальных креслах за облаками.

Они замолчали. Айвен встал, повернул авангардистского вида штуковину темно-красного, с черными прослойками, дерева, достал бутылку чего-то коллекционного, поставил крученые богемские стаканы и разлил.

– Дин, – сказал он. – Раз в жизни, послушай совета. Уймись. Твоя совесть чиста. Пиши мемуары. Или учебник. Воспитывай молодежь. Хватит сказку делать жизнью.

Диноэл взял стакан, отхлебнул, но говорить ничего не стал. Айвен сел, запрокинул голову и застонал.

– О-о-о-о-о-о… Этот разговор, по моим подсчетам, мы заводим в сто двадцать четвертый раз. Уже можно было отметить юбилей. Ладно, давай еще разок. Дин, три комиссии – считая экспедицию Раушенбаха – перелопатили в разное время всю Тратеру. В двух участвовал ты сам. Результат – полный ноль. Ничего.

– Дерьмо это были, а не комиссии. Искали что-то большое и железное. Бред. Если искать не там и не то, нагони хоть двадцать комиссий – все будет без толку.

– Нет, уж позволь. Тратера теперь – самая изученная планета в Секторах. Геологически и геодезически. Сколько там работало агентов и резидентов? Все впустую. Это факты, Дин. Что ты можешь им противопоставить? Перечислю сам, не трудись. Первое: да, очень красивая во всех смыслах легенда. Заслуживает внимания? Несомненно, заслуживает. Второе: действительно странные отклонения в статистике. Увы, недостоверные. Третье: некоторые не очень понятные явления. Тоже не спорю. Что из этого следует? Тратера – аномальная зона. Да кто же это отрицает? Дин, найди мне в космосе такое место, где нет аномальной зоны!

Тут Айвен махнул рукой на манеры и дал себе волю.

– Вон там, за нашими спинами, Институт, пять с лишним тысяч человек, – заорал он, – и все занимаются аномальными зонами! Мы с тобой тоже кое-что об этом знаем, извини за громкие слова, мы этому жизнь посвятили! И теперь ты являешься ко мне и говоришь: на Тратере, знаете ли, странные явления, не База ли там Предтечей? Мать твою так и перетак, какой сюрприз, кто бы мог подумать! Вся наша Вселенная – это одно странное явление! Знаешь, до войны в провинциальных газетах частенько появлялись статьи такого рода – «Загадка старой штольни». Который год у меня в подвале происходит подземный стук. И что дальше? Подо что мне выколачивать деньги из Комиссии?

Он помолчал.

– Да, ты еще, конечно, скажешь, что Кромвель из Стимфала побежал на Тратеру.

– Кромвель из Стимфала побежал не куда-то, а на Тратеру.

* * *

Здесь опять-таки приходится признать, что Диноэл ссылался на более чем нешуточную историческую загадку. Действительно, финальная точка мировой войны неожиданно оказалась многоточием. Империя была побеждена, хотя ее верховный стратег не потерпел ни одного военного поражения – сработал эффект лернейской гидры: на месте отрубленной головы вырастали две, численный перевес планет антикромвелевской коалиции вырастал после каждого разгрома, присоединялись все новые государства, и, одержав очередную победу, Кромвелю вновь и вновь приходилось отступать. После двухлетней осады Стимфала, ставшей самым кровопролитным эпизодом за весь военный период, когда войска союзников наконец-то вошли в столицу бывшей империи – правда, города как такового уже не было, был, как романтически выражались в старину, лунный пейзаж, прихотливый рисунок наложившихся друг на друга больших и малых кратеров, – то вскоре выяснилось, что важнейшая задача вторжения не выполнена. Захватить главного преступника и последнего главу преступного режима маршала Джона Кромвеля не удалось – архизлодей ушел в подполье в прямом смысле слова – скрылся в стимфальских подземельях.

На волне победной эйфории было объявлено, что поимка и предание суду врага рода человеческого – дело нескольких недель. По прошествии этих недель прошло сообщение, что это дело нескольких месяцев. Позже кто-то из ответственных чинов осторожно пообещал управиться к зиме. В итоге история растянулась на полтора года, унеся множество человеческих жизней и бессчетно – техники.

Под Стимфалом обнаружился не просто многоэтажный и многоярусный андеграунд, и даже не подземный город – там оказалась скрыта подземная страна с центрами и областями, старинными районами и новостройками, с неприступной цитаделью Ванденберга и вообще глубоко эшелонированной обороной. Уже был подписан мир, уже рассорившиеся союзники начали подготовку к новой войне, уже безмерными дипломатическими усилиями эта война была предотвращена, а неуловимый Серебряный Джон все еще куролесил в чреве непокорной планеты.

Объявился он сам, в собственной неповторимой манере – вышел на свет божий прямо на столичном аэродроме в компании нескольких преданных людей и робота-хранителя, по странному стечению обстоятельств очутившись в непосредственной близости от снаряженного и заправленного горючим «Яла-Скевенджера», в который незамедлительно сел и стартовал. Нечего и говорить, что его настигли еще до выхода из атмосферы, причем два крейсера одновременно. Прочитав им по радио издевательскую лекцию, Кромвель сжег один и лишил хода второй, еще раз доказав необоримость своего летного мастерства, после чего скрылся в неизвестном направлении.

Обнаружили его спустя двое суток на Тратере, в районе Алурского графства. В этот раз земляне подошли к делу серьезнее, и через день над тратерской Британией в космосе стояли уже несколько флотов. Однако никакой великой битвы с неведомо откуда взявшимися мистическими вражескими армадами не состоялось, все закончилось на удивление скромно и обыденно – поднявшись на орбиту, Кромвель без всякого сопротивления сдался капитану первого встретившегося сторожевика, тут же вошедшего в историю. Маршала осудили с мало соответствующей масштабу содеянного торопливостью и, несмотря на колоссальное давление со стороны Гестии, Англии и Леониды, требовавших смягчения приговора, отправили на Церерскую каторгу, с которой, как считалось, вернуться было невозможно.

Естественно, с королем Ричардом Английским была проведена беседа, во время которой земные эмиссары всячески пытались выяснить, чем же занимался на британской земле крупнейший военный преступник всех времен и народов и какие вел речи. Но король Ричард лишь печально поведал, что Серебряный Джон просто-напросто завернул попрощаться со старым другом. Компетентные органы прекрасно понимали, что им смеются в лицо, но большего добиться не сумели.

* * *

– Дин, да будь же благоразумен. У Кромвеля могла быть тысяча причин встретиться с Глостером, никто так и не понял, что у этого черта было на уме, и мы никогда этого не узнаем!

– Ты еще забыл упомянуть эльфов, – невесело усмехнулся Диноэл. – Расскажи про мутацию. Которой в глаза никто не видал.

Айвен скорбно всплеснул руками.

– Ну не мутация, бог с тобой, не могу я больше спорить на эту тему!

Дин мрачно покачал головой.

– Скажу так. Ты прав, я не ученый, степеней получить не успел. Была у меня работа. Была у меня семья. Была у меня родина. Теперь нет ничего. Знаю, что надо вовремя уходить. Я старик.

– Ну, больше сорока пяти никто тебе не даст.

– Прекрати, ты знаешь, сколько мне лет. Но как уходить? Всему конец и плюс какому-то уроду еще сделаем царский подарок? Который еще бабушка в решето видала, чем кончится? Айвен, и ты, и я, и Эрик – мы подписывались совсем на другое. У самого-то нет желания успеть сделать еще что-то, до того, как тебя усадят в каталку и наденут памперс?

– Ох, не нравится мне вся эта затея. Я не Абель и не Сикорски и не хочу тебя учить, но первое, что они сделают, – это тебя подставят. Подсунут тебе куклу. Самый верный случай выиграть время. Между прочим, охотно допускаю и такой вариант: вообще, с самого начала, все эти слухи о Базе – не более чем прикрытие, страховочная подстава для какой-то цели. Игра идет серьезная, и никто не захочет упускать такой инструмент, как СиАй.

– Спасибо, учту. И пожалуйста, будь на связи.

Диноэл поставил стакан и вышел.

* * *

В современном мире исчезнуть трудно. Банковские карты, вездесущие камеры, тотальная видеозапись, разветвленные системы слежения, идентификаторы отпечатков пальцев и радужных оболочек глаза, понатыканные в самых неожиданных местах, и черт его знает что еще, тут же оповестят кого надо, где ты, кто ты и куда держишь путь. Но всем этим хозяйством, от которого рябит в глазах, управляют компьютеры, и если у тебя заранее, в самого простецкого вида флешке, которую ты знаешь, где воткнуть, заготовлен набор аргументов, чтобы уговорить эти самые всемогущие компьютеры не увидеть, не узнать, никуда не сообщать, что-то перезаписать или даже удалить из базы данных, то возникает обратная ситуация – исчезнуть очень даже просто. Можно пойти еще дальше – попросить компьютеры каких-то ведомств найти тебя там, где тебя вовсе нет, и даже сразу в нескольких местах. А если ты вдобавок еще с ранней юности великий мастер путешествий по воздуховодам, трубам и техническим тоннелям и без труда открываешь там двери, о которых соответствующие службы давно и думать забыли, то отыскать тебя становится неподъемным делом даже для Джона Доу.

* * *

В самом слове «захолустье» уже скрыта безнадежность. Обиталище инопланетного разума на Тратере, посольство звездных миров – Тринадцатый район – являло собой зрелище без всяких околичностей безобразное, прямое свидетельство того, что проблемы Контакта на Тратере всю жизнь числились во второй и третьей очереди. В отличие от большинства планет, где службы Контакта землян с героическим терпением и заботливой скрытностью осуществляли свое научно-культурное влияние (в случае Тратеры все усилия как раз и были направлены на то, чтобы никакого влияния не допустить), тут не строили недоступных и величественных подземелий, не возводили чудес инженерной мысли в толще полярных льдов и ничего не подвешивали на геостационарных орбитах. Все временно, все наспех, с разгильдяйски-наплевательским оттенком. Даже располагалось все хозяйство в преступно-халатной (по меркам СиАй) близости от столицы – если по прямой, то немногим более тридцати миль от Хэмингтона, Королевской канцелярии на Твидле – реке, заменяющей на Тратере Темзу. Чего изощряться? Нет тут ни загадок, ни опасностей, вообще ни черта не происходит, и в принципе непонятно, чего мы здесь торчим.

В двух шагах от взлетно-посадочной площадки, главным ориентиром которой служила неясного назначения дощатая будка, на кое-как расчищенном пятачке горной тайги, обнесенном самой примитивной сигнализацией, без всякого плана вывалили полудюжину эмбриоконтейнеров с жилыми куполами «массада», извлеченными с какого-то пыльного склада мобильной фортификации, без затей соединили их наземными тоннелями «бофорт» – бронированного, гидравлически самораскладывающегося десантного «лего», рассчитанного на пятнадцатиминутную защиту двух взводов, выброшенных в чистом поле, – и закрепили тарелки антенн. На этом оборудование форпоста цивилизации успешно завершилось. За многие десятилетия эту топорную архитектуру поначалу завалило хвоей и сучьями, потом импровизированный городок врос в землю, и дальше вымахавший вокруг молодой лес придал сооружениям вид беспорядочных и неопрятных развалин.

В начале апреля шестьдесят восьмого года на базе Тринадцатого района, еще не охваченного лихорадкой эвакуации, умирали от скуки двое студентов-практикантов – Фред и Линда. Лохматого и конопатого Фреда в немыслимую рань – восемь утра – поднял с постели загудевший зуммер. Дико зевая и наступая на шнурки кроссовок, Фред потащился по переходу в соседний блок, где неутомимая Линда, несгибаемый борец за идею похудания, уже скакала на беговой дорожке, воткнув наушники и одновременно просматривая что-то на мониторе.

– «Ксаверий» пожаловал, – просипел Фред, с тоской глядя, как перехваченный резинкой конский хвост мотается туда-сюда над бледной цепочкой Линдиных шейных позвонков. Чего она прыгает? И так сплошное ребро Адама, ухватить не за что. А куда денешься? Еще почти месяц здесь киснуть.

– Иди встречай. – Даже не обернувшись, Линда непостижимым образом сумела услышать напарника. – Я подгоню погрузчик.

Снаружи – холод и сырость. Туман – через осточертевший лес на осточертевшем склоне горы ползут куда-то облака. Фред, кряхтя, натянул защитный желтый жилет и протолкнул голову в шлем.

– Я борт полсотни девятый, – немедленно заревел голос в шлеме. – Тринадцатый, ответьте! Фредди, крокодил бессмысленный, бросай порнуху и включи иллюминацию!

– Иди ты, Майк, – пробормотал Фред и со злобой хлопнул ладонью по влажному рубильнику автомата, закрепленного под навесом на раздвоенной сосне.

Сейчас же не менее двадцати прожекторов, выстроенных по кругу, выстрелили в мутное небо столбы ослепительно белого света. Небо в ответ, словно с усилием, выдавило из себя сначала такой же серый, а потом – все более чернеющий и разрастающийся треугольник шаттла, подпертый тремя синими конусами выхлопных факелов. Все ниже, ниже, створки в брюхе открыты, и вот тоскующему взгляду Фреда открылось самое грязное зрелище, какое только есть в космосе – шасси и внутренность выпускных гондол. Все, что там есть: амортизационные стойки и цилиндры, кабели, шланги гидравлики, фиксирующие замки, тормозные пальцы, шишки температурных датчиков, решетки каналов охлаждения – все покрыто бородатой коростой грязи самого невообразимого состава. На шасси летит и оседает весь нагар и перегар из двигателей, брызги из штуцеров гидравлики, карбоновая пыль из амортизаторов, но самое главное – сожженные и поднятые вихрем при посадке и старте почвы тех миров, куда заносит судьба. Десант могилы, как выразился классик. И, главное, мыть-то бесполезно, первое же приземление мгновенно вернет всю пакость на свои места, так что господствует принцип «Засохнет – само отвалится».

Но вот касание, удар, стойки ушли в себя, потом вышли обратно, хотя и не до конца, и без промедления громадная зубчатая челюсть опустилась на землю вместе с двумя ребристыми контейнерами. Тотчас же из-за спины Фреда выскочил вислозадый погрузчик, на котором в таком же шлеме и жилете восседала неутомимая Линда, подхватил на рога и увез сначала один контейнер, за ним – второй.

– Майк! – радостно закричала Линда, кажется, в самом ухе у Фреда. – Спускайся, выпей чайку, я тебе травку приготовила!

– Спасибо, Линда, не могу, – вздохнул голос в наушниках. – Я на трассу. У нас сегодня рейс до упора и обратно, без пересыпа.

– Далеко?

Незримый Майк незримо отмахнулся.

– В Китай на фронт… На той неделе снова буду у вас. Ладно, ребята, чао, отходите, сейчас будет шумно.

Челнок с воем канул в хмурое небо. Там, в черных звездных высотах, он вошел в створ и сел на летную палубу исполинского восьмипалубника «Ксаверий», грузовой трюм закрылся, чудовищный корабль вывернул тяги на осьмушку максимума, вошел в портал – благо он тут в двух шагах, встал на трассу и отправился в дальние дали по необозримым вселенским путям-дорогам, а вы, друзья, оставайтесь париться-загорать на своей скале до июня.

Фред, согласно инструкции, приступил к незамедлительному освидетельствованию прихода. С первым контейнером было все ясно: под завязку набит стандартными запчастями для всякой полевой электрики. Со вторым интереснее: во-первых, установлены новенькие радиорелейные замки, универсальная конструкция, способная открываться и закрываться как снаружи, так и изнутри – техническая невидаль для здешнего снабжения. Во-вторых, одна из грузовых капсул практически пуста – какая-то медицинская мелочь – и, как ни странно, не запечатана.

– Плюнь, – предложила Линда. – Охота было. Что, нам больше всех надо? По бумагам все правильно. Спросят – ответим.

Как раз в этот момент заулюлюкала сигнализация. Линда с досадой обернулась.

– Осыпь. Говорила же – надо отодвигать периметр от скалы, каждый раз одна и та же история. Пошли за лопатами.

И в самом деле – груда щебня наехала на верхнюю линию охранных датчиков. Погремев металлом о камень, стажеры линию расчистили и отправились завтракать. Им даже в голову не пришло заглянуть в данные самописца, а утверждал самописец странную вещь: обвал приключился здорово позже включения сирены.

* * *

Плети ежевики то и дело пересекали неровную горную тропинку. Кругом скалы, поросшие мелким кустарником языки осыпей, вершины тонут в туманном брюхе серых туч. Айвен Тью оказался абсолютно прав в своих предположениях. Покинув Институтский парк, Диноэл, ничуть не скрываясь, доехал до Мюнхена, спустился в метро и там бесследно растворился в воздухе. Появился он – опять-таки никем не увиденный – на своей любимой Тратере, в двух шагах от знаменитой Золотой долины.

Это место сыграло громадную роль и в судьбе Дина, и в судьбе всей теории Контакта. Здесь, в недоброй памяти тридцать девятом, накануне войны, во время очередной стычки со своим вечным противником Рамиресом Пиредрой, Диноэл натолкнулся на базу странной цивилизации, условно именуемой Драконами, был ими захвачен – кстати, вместе с Франческой и самим Рамиресом с его подручными – и отправлен в Драконьи лаборатории, легендарный Дом в Тысячу Этажей. Подвергнутая малопонятным экспериментам, вся компания пережила нечто неописуемое и спаслась чудом – Дом разбомбила кромвелевская авиация. Однако в итоге были получены доказательства – даже будучи используемым в качестве подопытной морской свинки, Диноэл ухитрился собрать немало уникальных материалов – того, что давняя и, как казалось, несбыточная мечта контактеров реально существует и, более того, широко практикуется – возможен перенос личности, разума, интеллекта на инопланетный биологический субстрат, нечто наподобие «аватара». Возможно, путем направленных мутаций, создание независимого от экологических условий организма, пригодного к существованию практически в любой среде. Драконы творили это с легкостью, даже с артистизмом, надо было только разобраться в их методиках, и тогда все громоздкие и дорогущие механизмы жизнеобеспечения для работы в чуждых и агрессивных сферах, и трудности перевода с применением искусственного интеллекта, и пресловутая коммуникационная амбразура отправляются на свалку – можно войти в новый мир в естественном для него обличье, созданном самой природой.

Но ветреница удача – большая любительница поманить и обмануть. Дом в Тысячу Этажей обратился в руины, Драконы безвозвратно сгинули в военном хаосе и свои секреты унесли с собой, а дошедшие технологии упорно не поддавались никаким потугам перевести их на понятный язык. Лишь в пятидесятом была предпринята попытка, которую иначе, нежели отчаянной, не назовешь – на основе передовых для того времени разработок воспроизвести некоторые механизмы скафандров-симбионтов. Эксперимент обошелся в сумасшедшие деньги и закончился плачевно: запущенные схемы заработали, но оказались совершенно не управляемыми, в результате из пяти добровольцев выжил только один. Нетрудно догадаться, что им оказался Диноэл, который, будучи куратором проекта, не удержался от участия в испытаниях. Тратера умела хранить свои тайны.

Вообще, судьба этой планеты, запретной и запертой на бессрочный карантин от всего прочего человечества, воспроизводила классическую драму создания и создателя, вступивших в неразрешимый конфликт. Дело в том, что Тратера некогда входила в программу «Ковчег» – удивительное мероприятие, пережившее, не меняя названия, века, войны и правительства. Большинству оно известно по единственному, достаточно случайному эпизоду, но основная деятельность заключалась в другом. Нет, наверное, человека, который не слышал о героических покорителях и десантниках-освоителях из этой команды. У «Ковчега» менялось руководство, менялись спонсоры и подходы, но цель и суть оставались неизменными (как, кстати, и у куда менее известного, но разрабатывавшегося в синхронном тандеме проекта «Зеркало») – подготовить человечеству запасной плацдарм для отступления на случай… кто там разберет, на какой случай, главное, чтобы некий планетарный резерв у Земли и землян существовал всегда.

Как оказалось, найти подходящую планету не такая уж и проблема. Есть такие планеты, не такая уж это редкость. Фокус тут в другом. Дьявол скрыт в мелочах и деталях. Изотопный состав – немного не та вода, чуть-чуть не та земля, – и все усилия насмарку. Скажем, например, всякой Земле для нормального обращения биологических и всяких иных циклов, как выясняется, необходима Луна, и это создает немалые трудности – все без исключения Луны «Ковчега» были искусственного происхождения. А наклон оси? Тоже техническая проблема гигантских масштабов. И так далее.

Тратера подошла не просто хорошо или даже замечательно, а идеально. «Ковчег» тогда еще только начинался, был еще по-настоящему международным, денег было вбухано немерено. Биологи-экологи, не пожалев усилий, превратили Тратеру в подобие Земли с максимально возможной достоверностью. Тайны из этого не делали, и тогда-то она и попала во все реестры и справочники. Никаких таинственных отклонений от нормы в ту пору замечено не было. Дальше вмешалась война, и последующие события приходится восстанавливать по источникам весьма и весьма разрозненным.

Существует скудная горсть фактов, которые можно толковать по-всякому и которые рождают больше вопросов, чем дают ответов. С некоторой степенью вероятности можно утверждать примерно следующее. Задолго до официального начала Первой Космической войны, когда Тмговели и юный Эл Шарквист только затевали Стимфальскую Империю, на планете с хрестоматийно-фольклорным названием Лебяжья Гавань-6 находился пересыльный пункт для беженцев из районов военных перепалок, которым еще предстояло перерасти в мировую бойню. Весной тринадцатого года фронт неожиданно подступил к этому лагерю вплотную, началась срочная эвакуация, а затем и просто массовое бегство, и большая группа самого разношерстного люда, волею обстоятельств очутившегося на лихом военном перекрестке, погрузилась на два корабля со сказочными названиями «Валар» и «Авалон» и взяла курс на Тратеру, подальше от надвигающихся ужасов.

Здесь начинается первая, пока еще пустяковая, загадка этой истории. Почему без малого четыре тысячи человек выбрали в качестве островка спасения мало кому известную, не населенную планету в богом забытой медвежьей глухомани? В это время с Лебяжьей Гавани был открыт коридор на Гестию – крупнейший перевалочный узел, откуда без труда можно было отправиться куда угодно; действовал канал и до Англии VIII – большой процент беженцев был именно оттуда. Но нет – возобладала неожиданная и довольно странная идея. Остается предположить, что путешественников, скажем, сбила с толку и ввела в заблуждение ошибочная информация, кто-то что-то перепутал в неразберихе и панике…

Дальше как раз все очень понятно. По прибытии экипажи перессорились, разгорелись нешуточные стычки, впрочем, похоже, особенного единства там не было с самого начала, о чем и было отправлено первичное сообщение – и дальше Тратера замолчала, а мир, охваченный войной, надолго забыл о своей крохотной частице, сгинувшей в безвестной глуши.

Переселенцев обнаружили ни много ни мало через девяносто с лишним лет. Уже Стимфал был столицей империи, уже в воздухе пахло новой войной – и тут вновь открылась пребывавшая в забвении Тратера. Выяснилось, что там царит вполне пристойное модернизированное средневековье – стандартная ситуация для «затерянных цивилизаций». Используя оставшиеся в распоряжении технические возможности, итальянцы построили Италию, англичане воспроизвели свое представление об Англии и так далее. Возникли неясности: во-первых, ничтожные, но нигде ранее не отмеченные колебания орбиты. Во-вторых, удивительным образом всякая память о предках, некогда спустившихся с небес, полностью испарилась, какие бы то ни было упоминания о таком эпохальном событии отсутствовали совершенно. Более того, никаких следов посадки космических кораблей, ни останков самих кораблей обнаружено не было.

Публика заинтересовалась этой жизнью, и вот на волне такого интереса на свет божий вынырнула так называемая Кентерберийская летопись, она же Кентерберийский протокол, она же Кентерберийский судебник. Буквально накануне повторного открытия Тратеры, на ее английской части, то есть в Бернисделе, бурлила очередная политическая свара, именуемая выборами короля. Британский властитель, Безумный Гарри, успевший себе и другим на беду вклиниться между реформатором и завоевателем Генрихом V и долгой чередой смут и нашествий, во время очередного помрачения ума и не без помощи лордов оппозиции, надумал отречься от престола и назначить выборы нового монарха. Как ни странно, нашлось немало отчаянных голов, по самым разным соображениям принявших всерьез этот заскок царственного разума. Духовный глава Бернисделя, епископ Кентерберийский, потребовал от всех претендентов на престол (а набралось таковых одиннадцать человек) письменных обоснований своих претензий. Канцелярию епископата немедленно завалили грамоты, родословные, пергаменты с генеалогическими древами, какие-то земельные уставы и еще бог знает что. Каждый, не щадя сил, доказывал, что именно он-то и есть тот самый, единственно законный… Канцелярия аккуратно писала в ответ, отсылала заключения, претенденты строчили апелляции… короче, в итоге набралась целая библиотека. И вот из этой-то летописи-библиотеки и вышла та главная, страшная и роковая загадка, которая определила судьбу Тратеры на многие и многие десятилетия вперед.

Штука вот в чем. Родовитые авторы, заявляя свои права, бойко ссылались на события трех- и четырехвековой давности, а многие захватывали времена и куда более отдаленные, подробно расписывая династические браки уж и вовсе древних эпох, причем у редакторов и оппонентов эти даты никакого протеста не вызывали. Исследователи оторопели. Триста лет назад о Тратере никто еще слыхом не слыхивал. Что это – бред или просто сказки, плоды разгулявшейся фантазии потерявших чувство меры кандидатов? С некоторым смущением Кентерберийские сборники объявили ненаучной фантастикой Средневековья, псевдоисторическими романами с поэтическими вольностями (научные баталии с упоминаниями дендрохронологии и радиоуглеродного анализа попортили немало крови ученым мужам и женам, загубив карьеры и репутации), но дразнящий запах правдоподобия был настолько силен, что было решено без особой шумихи обратиться за поддержкой к археологам.

Выводы как гром поразили научное сообщество. Углубившись в подвалы и фундаменты, выпилив из дерев наконечники стрел, обросшие годичными кольцами, взрезав культурные слои, эксперты с тоской признали: судебник не врет. Если сейчас на планете несколько неопределенный пятнадцатый век, то приходится согласиться с тем, что был четырнадцатый, тринадцатый, двенадцатый, кое-где – и одиннадцатый, а еще местами дело и того хуже, даже страшно вымолвить. Особенно бесновались лингвисты – по их ведомству выходило что-то уж и вовсе катастрофическое.

Так Тратера незримо перекочевала в ведомство Комиссии по Контактам, и вердикт этой организации оказался столь же скор, сколь и прост: карантин. Это значит: полностью закрытая зона с допуском только для специалистов с мандатом СиАй и КомКон, никаких контактов с окружающим миром, никаких посторонних вмешательств, тщательный многолетний мониторинг и вообще строго научный подход. К тому времени для человечества не был особенным сюрпризом тот факт, что есть края, где пространство и время склонны шутить малопонятные шутки, которые и не снились ученым мудрецам, и что в девяносто девяти случаях из ста кончаются эти шутки плохо.

Дело было в Брисбене, на Совете Безопасности, – кстати сказать, как раз на последнем его заседании в довоенном формате, – и страсти разгорелись немалые. Были люди, справедливо выступавшие за то, чтобы, несмотря на всю чертовщину, дать сообществу Тратеры все права, принять во все Советы и организации, и дальше разбираться с возможными неприятностями и парадоксами в открытую. Но шел двадцать девятый год, с порога уже глядели грозовые и предгрозовые тридцатые, на политическом горизонте сгущались тучи, и, прямо скажем, лишних проблем не хотелось никому. То, что время материально и неоднородно, было признано давно, всевозможные временные аберрации и инверсии тоже никакой новостью не были, одичание отдельных человеческих сообществ по разным глухим углам вошло в норму еще во время Первой мировой. И потом, на Тратере уже лет сто не то что страшного, а вообще ровным счетом ничего не происходит, так о чем разговор? Карантин – и дело с концом, а там видно будет. Фактически Совет Безопасности, где и без тратерских сложностей головы шли кругом, попросту уклонился от решения, уступил давлению КомКона и отложил дело в традиционный «долгий ящик».

Главным резидентом Земли (т. е. СиАй) на Тратере был нынешний король тратерской Англии Ричард III – один из самых влиятельных монархов на планете, личность крайне противоречивая. Еще мальчишкой он приветствовал воссоединение с метрополией, учился на Земле, получил докторскую степень в Стэнфорде и вообще слыл человеком просвещенным, хотя и подверженным всем слабостям феодального способа правления. Жестокий и властолюбивый, Ричард всячески ратовал за возвращение Тратеры в русло мировой цивилизации и карантинный режим ненавидел всем сердцем, откровенно называя его оккупационным. Ясно отдавая себе отчет, что плетью обуха не перешибешь, он сохранял лояльность к администрации СиАй, но при всяком удобном случае, всеми правдами и неправдами, где только можно, боролся за отмену проклятой изоляции.

Неисповедимыми путями Ричард сумел завести дружбу с главнокомандующим вооруженными силами Стимфальской Империи Джоном Кромвелем, и за время войны, вновь отрезавшей Тратеру от земной ассоциации, Англия из четырнадцатого века умудрилась дойти до рубежа семнадцатого – Кромвелю было сто раз наплевать на всякие там земные запреты импорта технологий. Конец этому быстро набиравшему скорость локомотиву прогресса положил разгром Стимфала – вернулись земляне, вернулся карантин, многообещающие планы Ричарда рухнули, но вот теперь, как понимал Диноэл, изворотливый властитель нашел себе новых защитников-освободителей от осточертевшей опеки Института – за железным занавесом зет-куба он мог творить все, что душе угодно, ни на кого уже больше не оглядываясь.

Диноэл полюбил Англию и Тратеру еще в ранней юности и с тех пор с каждым годом, с каждым новым приездом находил в этих краях все больше прелести и никогда не упускал шанса вернуться сюда. Земля его первых приключений, самого начала его пути! Ах, молодость! Говорливые протоки и челны Страны Озер, угрюмая краса и величие лесов Северного Бернисделя, овеваемые штормовыми ветрами скалы Дувра, пестроцветье шотландских лугов, рядом – верная подруга и преданный друг, под рукой – испытанное в бою оружие, впереди – сильный и коварный враг, за спиной – справедливая мощь родного дома, в душе – дурман свободы, вера в удачу и самого себя, и первая звезда в небе и озере, и ночной осенний лес между ними… Правда, здесь же поджидала встреча с Драконами, бред и кошмар Дома в Тысячу Этажей, и вот тут, вот за этим хребтом перед ним впервые предстал жуткий седой старик – а впрочем, тогда еще и не старик, но молодым его, кажется, не видел никто – в своей бессменной куртке с золотым узором на погонах и фуражке с орлом и черепом…

Да, но ведь справились, преодолели. Позже Дин оценил и Лондон с его мостами, лодками и арками над причалами возле домов, хмурым водным простором Мидл Твидла, открывающимся с Райвенгейтских высот, тесным уютом улочек Сохо и улетающей в небо готикой, он привык и мгновенно усвоил традиционный и ни с чем не сравнимый лондонский выговор с его твердыми «а» и «э» в конце слова… Сюда он привозил Черри, здесь они купили дом… но что теперь об этом вспоминать?

Вспомнить следует о другом. В первые же часы пребывания на Тратере, с первых же шагов расследования Хендерсоновской аферы – сиречь погони за Рамиресом Пиредрой, растянувшейся на годы, – всевидящее чутье Диноэла подсказало ему, что эти чудеса и красоты открывшегося средневековья есть не более чем декорация или ширма, скрывающая Тайну, причем Тайну умопомрачительного масштаба. Чисто по-толкиеновски этой Тайной дышала земля, она была растворена в воде и в воздухе. Чуть позже выяснилось, что у Тайны есть имя – База Предтечей.

* * *

Полумифическая сверхцивилизация, условно именуемая Предтечами, в некие незапамятные времена то ли бурно обустраивала нашу Вселенную, то ли вообще ее создала, и оставила по всему Космосу немало памятников своей деятельности – столь же непостижимых, сколь и древних. Кроме того, доли процента былых знаний унаследовали лаксианцы – последующая раса, тоже более чем могущественная и тоже ныне практически исчезнувшая. Нечего и говорить, что любые теории, в свою очередь, рождали массу легенд, из которых главной, естественно, была та, что в некоем секретном, недостижимом месте Предтечи оставили механизм или ключ, приводящий в действие… кто его разберет, что он там приводит в действие, но завладей этим ключом – и ты властелин мира. Это место силы и называлось Базой.

Официальная наука к истории с Базой относилась скептически, разумно утверждая, что буде таковая даже и существует, все равно никакие технологии Предтечей на данный момент человечеству не по зубам – об этом и говорил Айвен Тью в их последней беседе с Диноэлом под дрожь и рябь универсальной глушилки. Но многие и многие в Базу не просто верили, а не щадили живота, пытаясь ее найти, – в том числе и суперзвезда преступного мира Рамирес Пиредра. Ради этих поисков он выкачал из папаши Хендерсона бесчисленные миллионы и сел на известную скамью «Орхидейного процесса», ради Базы он устроил свой невероятный побег, ради нее грохнул об уэльские суглинки печально знаменитый лайнер SRS-A1, на борту которого оказались его преследователи как из СиАй (парочка молодоженов Терра-Эттин – Диноэл и Франческа), так и из отдела по борьбе с организованной преступностью.

Но это отдельная история. Сейчас речь о том, что Рамирес, чья интуиция ничем не уступала диноэловской, свято верил в то, что Базу следует искать не где-то, а именно на Тратере. А весь жизненный опыт Диноэла утверждал, что мнением пиредровской интуиции пренебрегать никак нельзя, и гори огнем все научные концепции. Похоже, той же точки зрения придерживался человек по имени Джон Доу.

* * *

А вот и то самое место, конечная цель пути. Базальтовые стены в белых натеках, пар, гейзеры. Ущелье в форме непомерно растолстевшей буквы «С» – колоннообразная скала, выдвинутая в двухсотметровый, кипящий горячими ключами колодец. Проход обрывался под изъеденным дождями каменным грибом-карнизом на вершине магматического столба.

Для Диноэла это был стародавний прием – после очередной зубодробительной эпопеи забраться в курортный отельчик средней руки и там, в номере над или под бассейном, несколько суток отсыпаться и обдумывать произошедшее в полном одиночестве (несмотря на весь свой страх перед одиночеством), невзирая на зверства караоке, дискотек и террор горничных. Потом можно было браться за отчет. Теперь, правда, положение было нестандартным – решение принимать приходилось на ходу, а цейтнот заставлял оценивать ситуацию, оставаясь невидимым в непосредственной близости от места событий, чтобы в случае положительного вердикта появиться на арене, так сказать, с феерической быстротой.

Он знал себя, особенности своей натуры, своего организма, как боец до последнего винтика знает устройство и характер своего оружия, которое верой и правдой отслужило ему не один год. Распространенная ошибка многих и многих – думать, что если ты живой и почти невредимый вернулся с войны или какой-то иной, достаточно долгой переделки, если просто в твоей судьбе закончилась бурливая полоса, то сейчас-то как раз наступает время расправить плечи, вздохнуть полной грудью и заняться наконец большими и важными делами.

Ан нет. Природе наплевать на громадье твоих планов. Во-первых, организм ослабляет ту железную хватку, которая мобилизовала и сжигала все твои внутренние ресурсы, и твои кошмары и болячки, о которых, как казалось, ты и думать забыл, вновь разрастаются в натуральную величину. А во-вторых, начинается кропотливое и неспешное восстановление тех самых сожженных дотла резервов, и если ты не собираешься всерьез и надолго отдохнуть под мраморной плитой с надписью «Сильно ты был любим, но еще сильнее скорбь о тебе», до твоих великих свершений руки у тебя дойдут еще не скоро. А Дин вполне отдавал себе отчет, насколько за последний год укатал его Траверс.

Он спустился под навес каменного гриба к самому обрыву, бросил потрепанную сумку – инструкция запрещала носить что-то поверх плаща, на самом-то плаще не положено никаких застежек, чтобы в критический момент ничто не помешало пустить в ход снаряжение и оружие – и начал распаковываться.

Перво-наперво, бабахнув, словно из рождественской хлопушки, выпустил облако незасекаемой радиопыли – аналог пыльцы цветущей как раз в это время бернисдельской сосны. Эта летучая мелочь, в контакте с главным компьютером плаща, сообщала информацию о всех событиях в окружающей полусфере радиусом примерно в восемнадцать-двадцать километров.

Место это он наметил себе давно, и главное преимущество его было в том, что ни в устном, ни в письменном виде оно нигде не упоминалось. Подобно большинству профессионалов, Дин еще бог знает с каких времен применял систему, которую с безрадостной усмешкой называл «двойной бухгалтерией», – параллельно с официальными и неофициальными отчетами и вообще всем тем, что где-то и как-то можно было зафиксировать, у себя в голове он вел отдельную хронику событий и наблюдений, лишь в особых случаях позволяя кое-какие маловнятные для постороннего взгляда пометки, на каждую из которых имелась вполне невинная легенда. Недремлющее око Джона Доу и вовсе сделало такую практику жестокой необходимостью.

Теперь надо было подумать о жилье. Диноэл достал тяжелую и длинную, со специальным шероховатым покрытием, рукоятку – то, что не совсем верно по старинке именуется лазерным резаком, всесокрушающий и всерасплавляющий метровый плазменный шнур, единственное в его багаже серьезное энергетическое оборудование. Но в этом краю вулканов и гейзеров полно фоновых источников и подземных электрических разрядов, а спутник переждем, да и Бог милостив. Вставил флешку, подключил навигатор, пошла загрузка программы. В рукояти – компьютер, который ориентируется и программируется, и можно резать, крутя как угодно, – лишнего не вырежешь, а только по проекту.

Проект взялся вот откуда.

Богатый и горький опыт учил Дина, что идеальным укрытием для одиночки является бункер с парой тщательно замаскированных выходов и входным коридором с глухими стенами, избавляющими от заботы о флангах. Длина такого коридора не позволяет противнику оказаться вплотную мгновенно, растягивая его порядки, а тебе, напротив, позволяет, выигрывая время, планомерно расстреливать его на подходе. Совсем здорово, если с твоей стороны имеются выступы и укрытия. Схему такого каземата для стрелка с некой условно-средней штурмовой винтовкой Диноэл – то ли в шутку, то ли всерьез – однажды начертил для студентов на давнем семинаре, и все оставшееся время они увлеченно рассчитывали зоны перекрытия и расстояния, исходя из теоретически неограниченного запаса патронов, скорости перезарядки и того, что гранаты и осколки на лету не меняют траектории. Учитывался и фактор, неведомый в прежние времена, – использование противником различных силовых щитов и барьеров, преодоление которых требовало дополнительных боеприпасов и, самое главное, дополнительного времени, а это серьезно влияло на искомую длину коридора. Те полушуточные зарисовки и расчеты Дин сохранил и вот теперь решил применить на практике. Коридор, правда, пришлось изрядно сократить.

Диноэл давно заметил, что лучше всего ему думается, если занят какой-нибудь тупой физической работой. Часы показали, что до спутника еще часа три с лишним, Дин включил резак, выпустив пышущее жаром лезвие, и первые косые шайбы гранита улетели в пропасть, превращаясь в черные точки на фоне полоски белой пузырящейся воды. Шумом в этой местности никого не удивишь, и уже через час глубина тоннеля увела Диноэла на безопасное расстояние от открытого неба.

Ночевал он хотя и в не законченной, но уже вполне пристойной норе, с комфортом устроившись в объятиях плаща. Словно завершая картину уюта, принялся накрапывать дождь, ничуть не опасный для Диновых сосновых крошек-осведомителей; дождь, грозу и все такое Диноэл любил с детства – разумеется, не мокнуть в чистом поле, а наблюдать из какого-нибудь надежного убежища, скажем, из воздухозаборного люка где-нибудь на верхнем техническом этаже небоскреба СиАй. До чего же здорово. За его спиной, за неровным вырезом перевала – Золотая долина, сказочно красивые и родные до боли места, вот бы где пожить, но уж туда-то ищейки Джона Доу заглянут в первую очередь. Насмешка судьбы – все заканчивается именно там, где когда-то начиналось. Когда-то и он, и все остальные искренне верили, что вот там, в Золотой долине, в недрах обиталища загадочных Драконов, как раз и скрыт вход в Базу, в невероятное хранилище вселенских тайн.

Теперь это смешно. Для Джона Доу, наверное, особенно.

То, что База, что бы этим словом ни называлось, реально существует, Диноэл ни минуты не сомневался – он это чувствовал, и такому чувству он верил больше, чем сотне самых убедительных доводов. Но остался ли у него шанс за отпущенный краткий срок ее найти? Быть или не быть? Бросать жизнь на то, чтобы пойти туда, не знаю куда, отыскать то, не знаю что, чтобы оно не досталось тому, неизвестно кому? До сих пор не выходило, а вот сейчас вдруг повезет?

Дин был феноменально удачлив, он вышел живым из дюжины переделок, которые иному запросто стоили бы головы, и прекрасно отдавал себе отчет, что без элемента везения не может быть никаких начинаний – пустячная немилость судьбы без труда опрокидывает самые блестящие расчеты. Но полагаться на случай, как бы верно он тебе ни служил, нельзя. На войне, в политике и дипломатии возможны ошеломляющие трюки, но они требуют тщательной подготовки. Успех приносит кропотливая, занудная работа, многократное дублирование и страховка, долгие репетиции, каким бы кудесником и везунчиком ты ни был. А ему сейчас придется творить чудеса голыми руками, по наитию, и это без оговорок верный провал. На этом печальном итоге он заснул, и дальше его принялась мучить обычная чертовщина, было отступившая в последние полгода.

На пороге пещеры, в лунном свете (какая, к черту, луна, все небо в тучах – но этой братии законы реальности не указ) стоял генерал Тимоти Флетчер, тот самый Слон, которого Дин когда-то так невежливо накачал наркотиками. В отличие от большинства гостей, Слон не прихватил с собой ни кресла, ни стула, ни табуретки, а непринужденно стоял в самом проеме, слегка отступив под сень козырька. Диноэл, со своей стороны, даже и не подумал подняться ему навстречу, а остался лежать и лишь заложил руки за голову, чтобы удобнее было смотреть.

– Знаешь, что я тебе скажу, Слоняра? С твоей внешностью надо было сниматься в кино, а не лезть в Контакт… Ладно, нечего молчать, что ты там припас, какие обвинения, выкладывай…

Слон лишь усмехнулся. И в потустороннем варианте он по-прежнему был высок, усат и внешность имел картинно-мужественную с эффектно седыми висками.

– Хамите начальству, Терра-Эттин. Хотя бы даже призрачному.

– Ты мне больше не начальство, Слон. Ты вообще плод моего больного подсознания, тебя вообще нет.

– По документам – все еще начальство, и кто я такой на самом деле, наука еще не решила – позволь напомнить, ты и сам у нас не совсем человек. Но это бог с ним, не за этим пришел. Расскажи-ка ты мне про пятьдесят шестой год, про Пять Углов. Что там у вас вышло?

– Вот так интересно. Ты-то тут при чем? Тебя в пятьдесят шестом уж не помню сколько лет как на свете не было.

– А вот это, уважаемый Терра-Эттин, вас никак не касается. Давайте к делу. Я слушаю.

Дин сдержанно вздохнул:

– Да, умеете вы найти больные места. Хоть бы кто доброе слово сказал… Н-да. На Пяти Углах вышел провал… ну, может быть, не провал, а прокол, но глупый и досадный. Мелочь, может быть, но как раз такие мелочи и отравляют жизнь, а про карьеру и речи нет.

Был я там с Харрисом и Роганом, и прилетели мы на Цитадель забрать для отдела материалы и технику, не помню что, ни о каких подвигах никто и думать не думал. А Харрис в это время гонялся за неким Каледоном – я тоже о нем по разным делам слышал, – были у них давние счеты, еще до Института, вроде бы подставил этот Каледон где-то бывших харрисовских ребят, и вышло десять трупов. Харрис на этом просто подвинулся. Расписываемся мы в бумажках у тамошнего начальника Бейли, и вдруг этот Бейли говорит: здесь твой Каледон, держит контрабанду в Зоне за Складами. Поддержал полицейский полицейского. Харрис взвился, и я понял, что удерживать его без толку, да и не стоит – свихнется.

У Бейли, от его цитадельской жизни, тоже мозги съехали набекрень. Штука в том, что все эти истории о Зоне на Складах – чистейшей воды сказка, или, вернее сказать, суеверие, вот с такой бородой. Я не верил, и никто не верил. Мало что пригородилось какому-то кладовщику, или там лифт зачудил. Бывает. Ведь такую дичь представить невозможно – на Станции Совета, под боком правительства – Зона Предтечей!

С другой стороны, без таких сказок не было бы нашего ремесла. Сколько раз бывало такое, что контрабандисты и прочая криминальная публика находили такие ходы-проходы, что ученые мужи только ахали. Там ведь тоже есть народ с большой догадкой и специалисты экстра-класса, вспомним хотя бы Пиредру. Криминальный гений. Я и подумал – а вдруг? Чем черт не шутит?

Тут Дин сел, сбросил плащ и привалился к холодной стене.

– Это была моя первая ошибка. Впопыхах – как в такое поверишь? – мы не взяли с собой тяжелого оборудования – только оружие и стандартное снаряжение. Я нарушил закон. Как идиот, по легкомыслию. И то сказать, хороши бы мы были в коридорах Президиума с нашими вьюками и пушками. А ведь чувствовал – идет волна удачи, подхватило. Боялся сглазить, что ли? Бес попутал.

Короче, мы проскочили. Есть там Зона. Думаю, все дело в харрисовской упертости – мчался он как бык, такая жажда справедливости в нем горела. Самого прохода я даже не почувствовал – был там закуток между вторым шлюзом и лифтом, двадцать раз я потом в нем бывал – и ничего, а тут ахнуть не успели – и уже Зона. Словом, вышла плюшка хуже, чем у любого «чайника».

Место это – классический «терминал», полный аналог того, что на Санктуме, мы все его видели – только больше раз в двадцать. Разница лишь в том, что здесь работали две конвейерные линии – как я когда-то и предполагал, вверх-вниз ездят контейнеры. На Санктуме все неподвижно, тут все крутится. Что, откуда – разобрать невозможно. Вот когда я взвыл, что ни одного маркера под рукой нет!

Тут я совершил вторую ошибку, уж и вовсе непростительную – несчастный был день. Не пойми с какой радости я вдруг решил, что если тут все нараспашку, то у Каледона эта Зона под контролем, все схвачено, а самое главное – то, о чем мы мечтали: пульт управления всей этой механикой, командный пункт – и, помню, еще восхитился: надо же как устроился контрабандюга, под самым носом Совета, да в таком месте, куда никакая полиция век не сунется, золотое дно! Надо срочно брать его живым, сейчас начнется новая эпоха!

И побежали мы, дураки, ловить этого Каледона. Охрана там была стандартная: обычные «железные дровосеки» и пара тяжелых мехов. Проблем с ними не возникло, разве что сыграли второсортные «твины»: почти по всей площадке поднимались и опускались пазлы-квадраты – там они использовались как стеллажи для предтечевских ящиков-саркофагов (кстати, ни одного вскрыть так и не удалось); и Роган утверждает, что у последнего пандуса, по которому мы потом и понеслись хватать Каледона, эти пазлы встали стеной и так нас подперли вплотную к тем здоровенным дроидам, что драться с ними пришлось едва ли не в рукопашную. А я помню, что без всякой запарки на эти стеллажи взгромоздился и тех шкафов без хлопот уложил. И никто нас никуда не поджимал. Харрис же до того озверел, что никаких деталей вообще не помнил, только что палил без остановки до посинения. Так что – раздвоение по всем правилам.

Дальше все полетело и вовсе кувырком. В командную клетушку, сплошь в броне, мы и впрямь забрались, и Каледона там нашли, но никакого пульта там не было, и даже намека на него. По Каледону же еще до нас кто-то так прошелся, что это чудо, как он вообще был жив. Ничего мы от него не добились, и тут я совершил последнюю глупость: подошел к последней двери и сдуру ее открыл. Понадеялся на свое бесконечное везение, как мальчишка. Но у везения на тот момент терпение, видно, лопнуло: выкинуло нас на Внешний Обод едва ли не к наружному шлюзу, и на этом Зона закрылась. Так и остались мы ни с чем, и все из-за моего идиотизма.

Единственное, что мне удалось, кроме идентификации, это вынести горсть спектролитовой крошки от одной из тамошних стеклянных перегородок – кто-то ее расхлопал еще до нашего прихода. За эти осколки «Кибертроникс ДжетТех» до сих пор выплачивает мне пенсию, так что до смерти могу жить безбедно. Были у меня разные соображения, но тогда уже начинался Траверс, и до Пяти Углов я так и не добрался. Да. О многих местах я могу такое сказать. Такие дела, Слоняра, ты это хотел от меня услышать?

– Зачем я приходил, ты сам поймешь, да только не сейчас, – ответил Слон и растаял.

Наутро Диноэл, сверившись с показаниями универсальных часов, продолжил труд. Тележка на четырех подшипниковых обоймах, которые он не поленился отдельно привезти, слетала по наклонному коридору на альпинистской веревке, пропущенной через стандартный карабин, – длины хватало как раз до порога, и каменные обрезки вылетали в пропасть. В глубине скалы наметилась келья с узенькой скважиной окошка, в которое с головокружительной высоты можно было видеть, как медведь приходит принять ванну в провале горячего источника. Рядом с амбразурой разместилась финальная изюминка всей фортификационной системы – гнездо радиальных каналов с взрывчаткой, так называемый «ерш», он же «полсотка» – весьма популярная смесь эксплозиума с ультранитом; с чистым ультранитом работать откровенно страшно, эксплозиум же сам по себе неплох и точен, но берет неглубоко. В самом крайнем случае из стены над водопадом наружу взрывом вышибало сквозной каменный грибок, и дальше – только и видели строптивого пещерника. Кроме того, установка «зонтиком» позволяла выпрыгнуть одновременно со взрывом, не боясь быть задетым осколками, и исчезнуть максимально эффектным образом.

К визиту непрошеных гостей он был готов с самого начала и привычно держал под рукой все необходимое для встречи. Культа из оружия Диноэл никогда не делал, нехотя мирясь с этой частью оборудования как с горько-необходимым инструментом для преодоления наиболее идиотских затруднений в самом безнадежном, экстремальном случае. По этой причине он ни в какие технические тонкости не вникал, во все времена оставаясь верным поклонником «Сэйбра» (прозванного, и не зря, «чемоданом»), раз и навсегда покоренный его мощью, гениально втиснутой в компактные габариты, восхитительной балансировкой и той укладистостью, с которой он садился в плечо и руку. Кстати, популярности прозвища поспособствовал довольно шумный (особенно с глушителем) затвор винтовки – выстрел звучал так, будто с багажной полки свалился чемодан со столовыми приборами. Дин даже сохранял первозданный черно-бело-серый камуфляж «городская зима». На «Сэйбре» у Диноэла так же несменяемо сидел «найтфорсовский» комбинированный, осмеянный крутыми профессионалами, оптико-голографический прицел со встроенным компьютером. Компьютер варварски использовался для единственной опции – отсканировать движение глаза и передвижения прицельной марки, сообразить, что именно стрелок считает целью, и произвести коррекцию в отношении этого объекта с учетом расстояния, силы ветра, упреждения и прочего, так, чтобы красная точка, бегающая по черно-бело-зеленоватому полю голограммы пейзажа, указывала пуле самую верную дорогу.

Нет слов, самоварная труба универсального прицела, ненамного меньшая, чем сама винтовка, создавала оружию довольно курьезный, едва ли не квадратный силуэт, но Дин не обращал внимания на насмешки. Ему гораздо важнее было знать, что неуклюжая оптико-электронная громадина, совместно с разгонной рельсой в пять усилителей (смотревшимися на схеме как пять бронежилетов, висящих в ряд на одной вешалке, и дававшими всю мыслимо возможную настильность траектории), избавляла от тоскливо-зубрильной снайперской математики с ее милами, дотами, поправками, упреждениями, да и вообще какой бы то ни было необходимости регулировать прицел, установив его раз и навсегда. Вдобавок, хотя даже самая убогая программа все того же плаща предлагала ему на выбор патроны противокибернетические, дезинтегрирующие, с криозарядом, бронебойные, зажигательные и еще черт знает какие, Диноэл со старорежимным упрямством заказывал себе привычные «суперинферно», смутно помня, что в них достаточно каких-то там оболочек, вольфрама и урана, чтобы прошибить барьеры физические, кинетические и еще незнамо какие. Он оставался приверженцем древней истины, что главная деталь оружия – это голова его владельца.

Да, огнестрельное оружие доказало свою необычайную живучесть, и хотя утратило монополию и резко сузило экологическую нишу – потягайся-ка со скорчером на приличной дистанции, да еще в открытом космосе, – тем не менее успешно сосуществовало с оружием электронным, лазерным, пучковым и еще бог знает каким. Даже пресловутая латунная гильза, кончину которой предрекали еще многие столетия назад, дотянула до трансгалактических времен. Причин тому было несколько.

Во-первых, как выяснилось, человека вовсе не обязательно прожигать потоком электронов, пучком лучей или еще чем-то фантастических мощностей. Крохотный кусочек металла, пробивающий человеческое тело в любом месте – та самая пуля, которую путем разных технических ухищрений сделали точнее, быстрее – короче, менее дурой, по выражению древнего воителя, – вполне успешно справлялась с задачей. К тому же длина ствола к тому времени изрядно подсократилась – «умная» пуля не нуждалась в столь длительном наставлении перед дальней дорогой. Батарейка, вставленная в квантовый генератор, должна поджарить неприятельского солдата на расстоянии и в укрытии, но другая такая же батарейка в любом из многочисленных защитных устройств этого же солдата успешно спасала, на любую технологию немедленно находилась контртехнология, и лавинообразный рост стоимости обеих ни к какому выигрышу не приводил.

Это уже вторая причина. Электроника оказалась чертовски уязвимой. Выходила совершеннейшая чепуха: нейтрализовать и заблокировать каскадные цепи скорчера было намного проще, чем остановить дурацкую стальную пружину, гоняющую стальной же затвор по рельсам ствольной коробки.

Третье, и немаловажное обстоятельство – это стоимость и доступность. Какие бы чудеса ни творила техника, цена огнестрельного и электронного оружия несопоставима. Для производства все тех же скорчеров необходим по меньшей мере завод, в кустарно-полевой кухне искусственных кристаллов при всем желании не вырастишь, их надо откуда-то доставлять, а это в военных условиях бывает проблематично. С другой стороны, производство пулемета любой сложности и в промышленных масштабах можно наладить в самой дремучей тьмутаракани буквально с нуля, имея под рукой самую что ни на есть первобытную мастерскую. Утвержденный веками принцип «дешево и сердито» по-прежнему торжествовал в военном деле.

Он лежал на базальтовой скамье, оборудование едва слышно шелестело в стилистике «ветер в саду» – то-то взвоет, если в округе появится кто-то посторонний. Вообще, такое уединение Дин мог выносить очень недолго – по причине тут же нарастающей депрессии и кошмаров, – ведь он исчез, его не было, ни малейшего контакта с миром людей, а это подозрительно похоже на смерть. Ну, может, и не совсем смерть, но как-то очень неуютно. Однако временами совершенно необходимо.

Дин всем своим существом осознавал тот факт, что все триумфы и прорывы современных технологий вызывали бы у Предтечей разве что рассеянную улыбку, что в сравнении с ними теперешняя цивилизация подобна землеройке, неожиданно уткнувшейся носом в колесо пятисоттонного карьерного самосвала. А может быть, и не землеройке. Может быть, чему-то еще меньше и примитивнее – сколько бы самые премудрые комиссии ни заседали вокруг самого премудрого компьютера. Словом, если у Предтечей были основания скрыть от человечества заветные двери своих Баз, то ищите, ребята, не ищите – век не найдете, нет у вас инструментов для таких поисков, и не скоро будут. Правда, к счастью или к несчастью, у этой проблемы имелся любопытный нюанс – пустяк, но сегодня для Диноэла он приобретал решающее значение.

Как это ни удивительно, но творцы Вселенной, исходя из чего-то, чего нашим умом все равно не охватить, все же принимали в расчет появление человечества. И исходя из каких-то опять-таки непостижимых целей, для отдельных избранных из числа людей некоторые подходы к сокровенным знаниям были приоткрыты, Предтечи назначили немногочисленную когорту привратников и ключников у врат своих тайн. Король Англии Ричард, по мнению Диноэла, как раз и был одним из таких посвященных, и, надо заметить, своим допуском к неким откровениям он широко пользовался и даже торговал – именно обещанием неизвестного могущества он купил благосклонность и без того могущественного Кромвеля (занятная деталь: ни Кромвель, ни его бесноватый вождь и предшественник Шарквист даже не пытались заменить Ричарда на своего, стимфальского ставленника). Причем угодил Ричард им до такой степени (о чем с сарказмом отзывался в разговоре с Диноэлом директор Айвен Тью), что в самый драматичный момент своей жизни, бежав из разгромленного и захваченного врагом Стимфала, Кромвель, пройдя сквозь все заслоны союзнических флотов, помчался не скрываться и спасать жизнь, а за советом к Ричарду, и лишь после беседы с ним тихо-мирно сдался на милость победителей.

Ныне хитроумный англичанин, скорее всего, за ту же цену приобрел себе нового покровителя – Джона Доу, человека, тоже облеченного властью и, несомненно, тоже метящего очень высоко. Что ж, на сей раз феодальный политик с берегов Твидла, профессор и завкафедрой Стэнфордского университета, добился цели, к которой шел столько десятилетий, – кольцо власти ненавистных оккупантов распалось, и скоро он сможет поворачивать историю британской державы как заблагорассудится, без оглядки на блюстителей научных закономерностей. К слову сказать, на тернистом пути к вожделенному призу, еще со времен регентства своего отца, Ричард тоже отнюдь не пренебрегал контрабандной поддержкой древнего космического разума. Диноэлу были прекрасно известны все подробности его восшествия на престол и последующего правления – в конце концов, он и сам был одной из таких подробностей – и ясно отдавал себе отчет, что никакими талантами (как бы ни был одарен от природы Ричард), никакими счастливыми обстоятельствами карьеры герцога Глостерского не объяснить. Его политическая прозорливость не просто граничила с ясновидением, но беззастенчиво с ним смешивалась, его полководческий дар, хотя бы и с учетом запрещенных инопланетных технологий, не вмещался не только в рамки воображения, но и элементарной человеческой логики – другими словами, ту черту, которая отделяет везение от чуда, Ричард легко и непринужденно переступал множество раз.

На этом месте мысли Диноэла свернули в привычное пессимистическое русло. Никаких надежд, что именно сейчас вдруг, по какому-то наитию, Ричард надумает поделиться своей самой сокровенной тайной. Время уговоров миновало, он в двух шагах от свершения заветной мечты – с какой стати ему откровенничать с внезапно подоспевшим представителем постылой земной администрации? Признаемся честно: если это и шанс, то шанс, мягко выражаясь, неважный. Гнилой, прямо скажем, и чтобы начать с него какую-нибудь импровизацию, нужна не просто удача, а невообразимая, небывалая удача, невероятное стечение обстоятельств. Возможно ли такое? Да, возможно, и в этом крылся второй интригующий нюанс истории с Базой.

Отдохнув денек после вырезки убежища, Дин, по-прежнему сверяясь с расписанием прохождения спутника, начал выходить на пробежки. Мышечное чувство сразу же заявило, что собрать изрядно растерянную на Траверсе форму будет непросто. Диноэл бежал враскачку, среди валунов, по тому, что с трудом можно было назвать тропинкой, нырял то вправо, то влево, уходил в кувырки и перекаты, прыгал и падал так, чтобы прежде, чем мать сыра земля без всякого дружелюбия хлопнет по боку каменистой ладонью, успеть прицелиться из «клинта» в развилку на сосне или белый натек на скале. «Безумие, – думал он, – я сошел с ума, я сознательно иду навстречу провалу».

Фокус в том, что однажды, практически на глазах у самого Диноэла, три человека, которых очень трудно заподозрить в посвященности в какие-либо инопланетно-мистические практики, воспользовались Базой, и воспользовались очень успешно, по крайней мере, у Дина были все основания так думать. Еще в далеком тридцать шестом, неподалеку отсюда, в горах на англо-шотландской границе, Дину случилось очень плотно взять в оборот все того же Рамиреса Пиредру, гангстера и виртуоза cante jondo фламенко на гитаре. Напарником Диноэла тогда оказался старший инспектор Бартон из отдела по борьбе с организованной преступностью, зануда с патологическим отсутствием чувства юмора, не приведи господи еще раз с таким работать, но с бульдожьей хваткой, и во всяких встречных-поперечных перепалках-перестрелках со сдвигом в сторону рукопашной человек незаменимый. Рамиресу составляли компанию его каталонский дружок Дикки Барселона, про которого Дин в ту пору знал лишь то, что он псих, наркоман и знаменитый хакер, и корнуольско-бернисдельский авторитет Гуго Сталбридж, более известный как Звонарь – лесной атаман, тратерская смесь Робин Гуда и Стеньки Разина. Барселона отродясь не держал в руках ничего опаснее шариковой ручки, у Звонаря, несмотря на вошедшие в легенду физическую силу и непревзойденное совершенство в обращении с шестифутовым луком, пик мастерства во владении современным оружием был еще далеко впереди, так что у зажатых в угол братьев-разбойников были все шансы угодить под перекрестный допрос объединенных сил правопорядка. Бандитам очень этого не хотелось, и вот тогда Рамирес выкинул свой очередной головоломный трюк, иначе как чертовщиной который назвать нельзя: вся троица, пройдя, как полагал Диноэл, через двери Базы, исчезла с Тратеры и непостижимым образом очутилась на Земле без применения каких бы то ни было технических средств.

Вышло так, что подступиться к подробностям этой истории Диноэл смог очень и очень не скоро. Военные дороги увели его далеко от Тратеры, да и последующая коловерть мало способствовала развитию исследовательской карьеры. Нет, думал Дин, вранье, вранье, надо было выкроить время, в конце концов, бросить все, переключиться на главное… Но как угадать, что в жизни главное, в чем смысл, ради чего плюнуть на все остальное? Не всегда он был таким старым и мудрым… Все мы подобны Винни Пуху, которого головой по ступенькам судьбы тащит невидимый Кристофер Робин. Тумк-тумк-тумк. Немногим удается сосредоточиться и что-то понять, прежде чем тумкнешь в последний раз.

Короче, к началу пятидесятых, когда Диноэл вновь приступил к поискам, Рамиреса, зачинщика всей истории, уже не было в живых – Кромвель из своей каторжной норы приказал избавиться от не в меру догадливого и чересчур осведомленного авантюриста. Гуго Звонарь пропал неведомо куда еще во время войны, и лишь Дикки Барселона, переживший своих куда более молодых товарищей, коротал деньки в элитном сумасшедшем доме. Ладно, пусть так, решил Диноэл, все же лучше, чем ничего – однако и на этом пути поджидал изрядный сюрприз. Обкуренный полусумасшедший хакер оказался гениальной личностью, причем эпохального масштаба, элементарный запрос открыл Дину удивительные вещи. Например, выяснилось, что все разработки последних поколений киборгов построены исключительно на идеях Барселоны. Его открытия, как утверждалось, совершенно стерли границу между человеческим и искусственным разумом, а самому человеческому разуму Барселона даровал окончательное бессмертие в биоэлектронной форме. Он настолько опередил время, что даже сегодня наберется едва ли полтора десятка ученых во всем мире, способных проникнуть в глубину его построений, современные технологии пока что не в силах воплотить его замыслы, и когда его записи (а пишет он непрерывно, в каких-то особенных тетрадях, и занимается этими текстами специальная группа научных сотрудников, фактически целый институт) будут расшифрованы, во Вселенной наступит эра Барселоны. И так далее и тому подобное. Что и вовсе изумило Диноэла, так это даты – выходила полная чепуха, важнейшую часть своих открытий гений и отец современной нейрокибернетики совершил еще до того, как бойко заскакал под контактерскими пулями по тратерским чащобам. «Ничего себе, – подумал Дин, – вот была бы петрушка, если бы я там его вгорячах пристрелил…» Что ж, уголовный душок всегда оставался неотъемлемой частью противоречивой натуры безалаберного светоча науки – прямое следствие того неутешительного факта, что первыми невероятные способности трудного подростка оценили и приспособили к делу не университетские умы, а бандиты.

К тому времени титан, достигший возраста более чем преклонного, пребывал в невменяемом состоянии, что, как утверждали, вовсе не мешало его творчеству: никого не узнавал и ни с кем не говорил, и тем не менее время от времени сбегал из-под надзора, часто прихватив им собственноручно собранное оборудование, необычайно искусно скрывался и скитался неизвестно где, обнаруживаясь порой в самых неожиданных краях. Вся эта информация мало обнадеживала, но выхода у Диноэла не оставалось.

Никакой лечебницы, палат и решеток. Порто-де-Вальдемосса – одна из красивейших бухт Средиземноморья, в двух шагах – если уж быть совсем точным, в двух гребках – от той мятежной столицы, которая по феодальному обычаю подарила своему психопатичному сыну собственное имя, над каньоном, обрывающимся к морю, была построена прелестная вилла с несколько необычным названием «Сады Трианона». Ограда, правда, вполне солидная, внутри полно персонала, охраны и видеокамер. Дину пришлось потратить более суток и десяти тысяч собственных денег, чтобы предстоящий разговор был зафиксирован как можно в меньшей степени. Однако, увы, усилия оказались напрасными, разговора как такового не состоялось.

Престарелый патриарх, великий сводник нейрона и конденсатора, сидел в шезлонге на лужайке возле бассейна и любовался морским пейзажем. Обстановка сильно напоминала заказной мальчишник в борделе, поскольку вокруг порхало множество девиц недвусмысленного предназначения – некоторые в белых халатах, а некоторые и без. За прошедшие полтора десятка лет Дикки заметно растолстел, обрюзг, отек, приобрел пельменеобразные мешки под глазами и галошеподобную нижнюю губу. Знакомые Диноэлу жидкие космы до плеч уцелели, но их странный светло-рыжеватый оттенок ныне густо разбеливала седина. Вообще внешность мастера биоэлектронной ячейки изрядно смахивала на эскиз грима графа Дракулы из фильма класса «В».

На появление гостя Барселона никак не отреагировал, но Дин, заглянув в его нарочито бессмысленные карие глаза с белесыми ресницами, мог бы поклясться, что старый мошенник его узнал. Дальше начались мучения. Диноэл спрашивал, рассказывал, напоминал, показывал фотографии – все без толку. Дикки рассеянно смотрел вдаль, иногда не то стонал, не то мычал, пошевеливал пальцами, время от времени на колени к нему плюхалась очередная пышнотелая красотка, он то сгонял ее, то нет – и все в этом роде. Лишь однажды, услыхав имя короля Ричарда, Барселона сморщился, изображая несогласие, и пропел нечто наподобие частушки:

Еще Диноэл удостоился чести увидеть одну из тех самых знаменитых тетрадей, ее сафьяновый переплет навел контактера на мысль о сапогах все того же Дракулы, Дикки открыл ее и в самом деле старинной шариковой ручкой вписал какие-то каракули. Начинало походить на плохой любительский спектакль, и Дин, через какое-то время поняв, что ничего не добьется, встал и сказал:

– Знаешь, Дикки, ты всегда был обормотом, но злодеем не был никогда. Если до Базы доберусь не я, а какой-то сукин сын, то плохо придется всем, может быть, даже очень плохо, и виноват в этом будешь в том числе и ты.

С этим Диноэл уже повернулся, чтобы уходить, и вот тут, под занавес, Барселона разыграл нежданный номер. Он вдруг выпрямился, подчеркивая серьезность момента, лихо воспроизвел международный спецназовский жест, означающий «гляди в оба», затем положил правую руку себе на затылок и оттопырил над головой три пальца. После примерно пятисекундного удержания этой позиции Дикки руку опустил, вновь упал в шезлонг и отвернулся, всем видом показывая, что разговор окончен.

Диноэл помедлил еще несколько мгновений и зашагал прочь. Интуиция четко подсказывала, что в итоге его речи возымели эффект и ему был дан какой-то ключ, но ключ от чего? Что имел в виду гениальный шизофреник? Неведомо. Барселоны уже несколько лет, как нет в живых, и ныне дать ответ может разве что сама База. Но – замкнутый круг! – где же ее искать?

Но все же была в этом мутном море безысходности более чем жалкая соломинка – единственный аргумент, кроме слабой надежды, который Дин мог противопоставить несокрушимой позиции Джона Доу. Соломинка называлась Челтенхэм – остров в нижнем течении Твидла, скалистый треугольник под черными балконами стен Тимберлейка заполненной водами главной реки страны гигантской горной впадины, в двух шагах от шотландской границы, на крутом повороте к Корнуоллу, к Бристолю, к свирепому Бискайскому заливу. Своих догадок по поводу Челтенхэма Диноэл никому и никогда не высказывал, и в основном оттого, что даже самый доброжелательный слушатель счел бы их смехотворными, но что же делать, если ничего другого за все прошедшие годы в голову не пришло?

Когда в довоенном двадцать четвертом Кромвеля сбили над Тратерой (странная, к слову сказать, вышла авария, но что не странно в этой темной истории?), он упал прямиком на можжевельники тимберлейкских берегов, где его тут же встретил юный и прекрасный Ричард Глостерский (одно из длинной череды удивительных совпадений в жизни будущего короля Англии) – Ричарду только-только стукнуло шестнадцать, но своим двуручным мечом мальчик уже в ту пору владел так, что запросто убивал взрослых дядей – и тут же увез на Челтенхэм, которого до самого отбытия с Тратеры Кромвель не покидал. Именно там, на острове, Ричард и продемонстрировал влиятельному генералу нечто такое, чем навсегда завоевал его расположение, и не только его. В скором времени на Челтенхэм самолично пожаловал верховный лидер Стимфальской Империи Эл Шарквист, и дальше на Ричарда, в обход тогдашних международных санкций, утвержденных СиАй, полился такой поток благодеяний, что впору только руками развести.

Но все-таки самое главное то, что ты видел собственными глазами. Тогда, в мае тридцать шестого, после вынужденного вояжа под парусом вокруг Европы, Рамирес Пиредра, Гуго Звонарь и Дикки Барселона в буквальном смысле слова приплыли в руки Диноэла и инспектора Бартона, но в последнюю минуту удача отвернулась от Дина. Произошел обидный до невозможности курьез: под хорошим ветром со стороны Аквитании преступная троица проскочила устье Солуэя и неожиданно высадилась на восточном, шотландском берегу, под самыми стенами Дандреннанского аббатства. А Диноэл, себе на беду, желая максимально сократить друзьям путь в гавань правосудия, тоже переправился через реку и поджидал всю компанию на противоположной, английской стороне, возле Карлайла. Некстати потребовавшаяся переправа разрушила красивый план, Рамирес не упустил самой судьбой предоставленный шанс, и началась погоня – сначала вверх по Солуэю, до волока, потом на запад – то по ухабам Эдинбургского тракта, то по буреломам горной тайги; неистощимая изобретательность бывалого лесовика Звонаря, мастера всевозможных партизанских сюрпризов, как коса на камень, нашла на экстрасенсорное чутье Диноэла. Выиграл контактер: они с Бартоном счастливо миновали все звонаревские растяжки, заостренные колья и самострелы. В итоге загнанный Рамирес со товарищи, перебравшись через Алурский перевал, оказался прижат к бездонным ледяным водам Тимберлейка и поневоле решился на отчаянный шаг: захватив самого что ни на есть поэтического вида утлый рыбацкий челн, поплыл к Челтенхэмской скале, надеясь то ли на чудо, то ли вообще неизвестно на что.

В армейский бинокль Дин отчетливо видел всех троих: Звонарь с мрачным упорством греб, раз за разом далеко откидываясь назад, мокрая прядь прилипла ко лбу над нахмуренными бровями – разбойник явно не ждал ничего доброго от визита в самое логово жестокосердного короля-чернокнижника, с крутым нравом которого он был знаком не понаслышке; неунывающий Рамирес, зная, что за ним наблюдают, строил глумливые рожи – ведал, жиган каталонский, что нужен живым, и потому стрелять Диноэл не станет; Барселона меланхолично окунал пальцы в воду и безразлично поглядывал по сторонам – Дин смекнул, что хакер не то пьян, не то обкурен. Как ему такое удалось в походно-боевых условиях, понять было трудно, но одна из граней гениальности знаменитого нейрокибернетика как раз и заключалась в непревзойденной способности добывать или даже создавать одуряющие смеси всех видов из практически любых подручных средств. Диноэл, чувствуя, что зловредная добыча, неуловимый противник, за которым он неустанно гонялся половину своей сознательной жизни, вновь ускользает, осатанел совершенно. Они с Бартоном вихрем домчались до торчавшей на сваях менее чем в километре от них Избы Голландца, наплевав на все запреты и инструкции, молниеносно распечатали контактерский схрон, и уже через пять минут хондовский мотор с воем нес их в надувной лодке по глади озера мимо замшелых валунов, белые полосы на которых выдавали знакомство с приливами и отливами. И вот, когда с топотом и хрустом, словно два распаленных мустанга, они уже бежали вверх по галечному пляжу Ежиного Носа на Челтенхэме, Дин на краткий миг вдруг уловил (и Бартон тоже потом признавал – было, было что-то) не то гул, не то дрожь земли. И тотчас жар охотничьего азарта в душе угас, уступив место тоскливой злобе. Как всегда, с трудом переводя свои ощущения на человеческий язык, Диноэл махнул рукой Бартону:

– Стой, можно не бежать… Поздно. Упустили, – и, по всегдашней привычке, взглянул на часы, запоминая время.

Рамиреса Пиредру, Гуго Сталбриджа и Дикки Барселону задержала полиция штата Аризоны во время облавы возле городка Эдмонтон на краю пустыни Мохаве и второпях предъявила им обвинение в бродяжничестве, нарушении закона об эмиграции и незаконном ношении оружия. Если учесть все разночтения, разницу и парадоксы времени между Землей и Тратерой, что без труда делает специальная компьютерная программа, то получается, что на свое невероятное перемещение путешественники затратили немногим более двух часов. Нечего и говорить, что, когда длинные руки Института Контакта дотянулись до Эдмонтона, приятелей давно уже след простыл.

Разумеется, неугомонный Бартон перевернул весь остров по камушку, обежал замок, заглянул в каждый подвал, в каждый сарай и в каждую кадку с мукой. Тщетно, беглецы словно в воздухе растворились, да и поиски завершились быстро – остров не мал, но это сплошь голый камень, прятаться негде, да и построек немного – кроме самого замка лишь кирпичный лабаз склада Вест-Индской торговой компании, несколько бесхитростных хозяйственных построек, крохотная часовня да причал, оборудованный еще в те времена, когда остров был главным южным форпостом Таможенной службы. Охрана подтвердила – какие-то люди и в самом деле подплыли и до замка добежали, но дальше как в воду канули. Порядок тут царил образцовый – как-никак, любимая вотчина короля Ричарда III, известно, что его величество регулярно приезжает сюда, чтобы в тиши уединения, вдалеке от лондонской суеты поразмыслить о возвышенном, любуясь красотами горного пейзажа. Кстати, точно так же поступали его отец, дед и прадед.

Для Диноэла это было немаловажным фактом: действительно, за прошедшие эпохи владения той ветви семейства Плантагенетов, которая ныне известна как Глостеры, изрядно погуляли по карте Англии, но юго-восточный угол Алурского графства (сегодня оно по большей части существует лишь на бумаге), с центром в виде Челтенхэмской усадьбы, принадлежал пращурам Ричарда всегда. Поэтому, полагал Дин, вполне естественно, что секрет Базы переходил от отца к сыну. Теперешний замок, на месте прежнего укрепленного дома – странный сплющенный восьмигранник, «камбала», как прозвали его окрестные жители, высокий и плоский серый зуб с редкими точками бойниц, отражающийся в темных водах Тимберлейка вместе с лесами, горами и хмурым шотландским небом, – построил уже сам король Ричард. Крепость эта, как официально объяснялось публике, должна была противостоять вероятному удару с юга, если вдруг косматые скотты задумают перейти рубежи отечества через Джевеллинский хребет.

Полный вздор, отмечал про себя Диноэл. Да, в самом деле, каждый новый шотландский король по традиции поднимал вековечный вопрос о возвращении к бог весть когда существовавшей границе по Твидлу, и у этой проблемы была длинная, писанная кровью история. Но никакому, даже вконец обезумевшему стратегу, не пришло бы в голову решать этот спор среди Алурских скал – разве что он изобрел бы волшебный способ перенести многотысячное войско через Тимберлейк и еще дальше – через непроходимые Хармагидские топи. К тому же после того, как воссевший на Эдинбургский трон Шелл Бэклерхорст открыл для своей страны выход к северным морям, подобные идеи и вовсе утратили всякий смысл. В итоге за последние двести лет единственным завоевателем, вторгшимся в пределы Британии через Алурскую седловину, оказался сам король Ричард, когда, разгромив на Корнуольских берегах так называемую Южную Конференцию, он, при поддержке шотландских наемников, начал гражданскую войну, продолжавшуюся, с разными перерывами, едва ли не десять лет. «Нет, – думал Дин, – Челтенхэмский замок построен совсем для других целей, и вполне можно догадаться для каких».

Само собой, замок просвечивали и с орбиты, и просто так, старательно рисовали на компьютере кальки-синьки и прочее, и вердикт оставался всегда один и тот же: каменная коробка – и ничего больше. Экспертным заключениям Дин охотно верил, потому что знал – вся эта бутафория и построена в расчете на их поиски, просто действующий сегмент устроен так, что даже если его и увидишь, все равно пройдешь мимо. Принцип «Украденного письма» – прячь на видном месте, там, где искать точно не будут.

Он бывал в Челтенхэме неоднократно, надеялся: вдруг всемогущая интуиция подскажет неожиданное решение. Интуиция и впрямь заговорила, но сказала совсем не то, чего ожидал от нее контактер. Если перевести ее таинственные речи на обычный язык, то звучало откровение так: «Не ищи. Без толку». Дин поневоле согласился: в самом деле, то, что он искал, уж точно, ни по какому, пусть даже самому гениальному вдохновению вот так, одним махом, с налета, не найти.

«И что теперь, – думал Диноэл с горечью, заворачиваясь на ночь в свою универсальную плащ-палатку, – какое чудо прикажете совершить? Вдруг поумнеть и самому обо всем догадаться? Или, может, разбежаться посильней и треснуться лбом о челтенхэмскую стену – авось какой-нибудь секрет да выскочит?» Он долго лежал без сна, заложив руки за голову и слушая отдаленный говор воды, пока наконец не заснул – и, как ему показалось, тут же проснулся.

Опять лунный свет. Ну не могут они не таскать с собой эти блики. Кто на этот раз? Надо же, Харрис, тут уж не ошибешься – странное морщинистое лицо, снайперский голографический монокль в глазу, древний синий скафандр с овальной шлемовой горловиной невиданного размера – за каким лешим она такая здоровенная, у всей его команды были такие скафандры, и откуда они только взялись? Справа, как раз по этому выступающему краю, эта горловина у Харриса была разворочена давним выстрелом, словно прогорелая дыра на старом абажуре от оставленной по оплошности свечи. Давно надо было плюнуть на расходы и купить ему нормальный комплект.

– Господи, Харрис. – Сдвинув плащ, Дин откашлялся и сел на своей лежанке. – Ты-то чего от меня хочешь? Ты что, уже умер?

– И да, и нет, – спокойно ответил бывший полицейский. – Ты же знаешь, что со мной произошло.

– Извини, старик, наверное, подробности вылетели из головы. Ну хорошо, в чем ты меня обвиняешь?

– Ты подставил меня. Тогда, на Гестре. Вспомни. Когда дроиды зажали нас в гараже.

Диноэл с силой потер лоб.

– Подожди, дай вспомню. Высаживались мы с тобой, точно. Кто еще с нами был?

– Мири.

– Вроде бы да… странно. Так, так, ладно… Там сразу началась какая-то занудная стрельба, потом прошел ракетный бот, обрушилась колонна и завалила проход, мы отправились искать детонационные якоря…

– За одним мы и зашли в тот гараж.

– Зашли… Ну да, не то пещера, не то каземат, склад, тупик, и там стоял тягач – танк высшей защиты и всякие ящики… Тут опять прошел бот, скорее всего, тот же самый, и отстрелил десантные капсулы. Это я помню.

– Да, и на нас вышел «печник», двухтрубник. Там было метров пятьдесят, мы ничего не успели сделать.

– Так вот почему ты ко мне явился. Из-за того тоннеля. Из-за того, что у нас там не хватило расстояния.

– Да, он оказался рядом через пятнадцать секунд. Свалить его так быстро было нереально, ты сообразил это сразу и решил пожертвовать нами, чтобы выиграть время. Ты посадил нас с Мири за те ящики – впереди, а сам поднялся за угол, по лестнице, где медицинская станция. Ты молодец, признаю, я и лестницы-то этой не заметил. Что же, ты угадал. Последнее, что я увидел – совсем краем глаза, – как ты палишь по нему из своей «десятки», и еще успел подумать: ну, он управится.

– Я же тебя потом воскресил.

– Ты хорошо знаешь, что это уже был не я.

Диноэл покачал головой.

– Бред какой-то. Почему я стрелял из «десятки»? Почему не из скорчера? Где был излучатель?

– Этого я не знаю. Я даже не знаю, уцелела ли Мири.

– В тот раз ничего с ней не случилось. Между прочим, не помнишь, как ее-то туда занесло? Почему я взял ее, а не Рогана?

Тут Харрис даже отвернулся.

– Ты действительно все перезабыл, Диноэл. Ты перестал брать меня на высадки. Ты брал Мири и Рогана, а я квасился в орудийной рубке – так, на всякий случай. Что ж, во всяком случае, мне повезло, я умер как мужчина.

– Слушай, Харрис. Мы прошли вместе большой путь… даже два. Не стану тебе врать, тем более что ты плод моего больного воображения или не знаю уж там чего. Но все равно. Может быть, где-то ты меня слышишь. Не помню, что там вышло на Айлосе, в той кутерьме трудно было что-то разобрать, но скажу откровенно – я так и не понял, на чем держалась твоя слава, потому что дальше, как только доходило до дела, ты падал замертво от чиха за два этажа от тебя. Не обижайся, ты хороший парень, и мы друзья, но это для застолий, это не профессия. Когда мы тогда снова встретились на Оме, в профессиональном смысле ты был полный ноль.

– Однако ты взял меня и во Вторую экспедицию, и в Третью, – сдержанно возразил Харрис.

– Разумеется, взял. Может быть, ты забыл, но Вторая экспедиция была чисто спонсорским мероприятием, и тебя изначально включили во все списки – попробуй не возьми. А на Третьей ты был уже Советником и особой приближенной – ваши генералы меня и спрашивать не стали; какой у меня был выбор. Вот я тебя и возил, никуда не денешься.

– Возил как балласт.

– Харрис, я не хочу ссориться. Меня самого, как ты, наверное, знаешь, списали подчистую и выставили за дверь. Вот теперь маюсь в этой норе.

– Но балластом тебя никто не обзывал, – сказал Харрис. – Ладно, по крайней мере, спасибо за честность. И скажи еще, что там у тебя получилось с Мири?

Диноэл грустно хмыкнул:

– Да, ты не терял времени в моей заглюченной голове. Что это тебя заинтересовала Мири? Я думал, ты со своей членистоногой подружкой ее вообще не замечал… А впрочем, как я понимаю, вы там, на Crew Deck, все поголовно были в нее влюблены… Харрис, у меня нет ответа на твой вопрос. Была нормальная рабочая атмосфера, были хорошие дружеские отношения – да, с некоторым постельным уклоном, не без этого, но не мне тебе рассказывать, в наших условиях подобных вещей не избежать. А вот потом… Не знаю. Она как будто что-то решила для себя – и как отрезало. Я честно пытался восстановить контакт – фигу. Извини, потом много работы – и все в этом роде. Позже, когда мы столкнулись на Змее, она как будто бы оттаяла – но что в этом радости, ты же в курсе, как там сложилось. Не повезло.

Диноэл уставился куда-то вдаль, словно видел что-то за скальной толщей.

– Смешно было бы тебя обманывать – да, я очень не возражал против дальнейшего развития событий. В конце концов, почему не Мири, кто мог быть лучше ее? Мы очень даже подходили друг другу – не знаю, как бы все обернулось в будущем, да ведь этого никто не знает… Короче, останься она жива… да что там теперь говорить. А тот случай на Гестре – извини, что подзабыл, наверное, действительно был в чем-то виноват, но уж такое наше ремесло, что ж удивительного в том, что солдата убили в бою?

Он поднял глаза – Харриса уже не было.

– Духотища там была страшная – вот это я помню, – сказал Диноэл уже неизвестно кому.

С утра, то усиливаясь, то ослабевая, лил дождь. Дин, закутавшись в балахон, сидел на своем базальтовом ложе. Неделя одиночества сделала свое дело – пришла тоскливая неуверенность, дитя сенсорного голода и дефицита общения; подступала обостренная ясность – предшественница погружения. Мысли начали дробиться на несмешивающиеся потоки. Но, как ни странно, по непонятной причине в этот раз Диноэл вовсе не желал погружаться, оттягивая тот момент как можно дольше. Что-то в этой истории с Джоном Доу отталкивало его, словно волшебный Черный Камень в старинной сказке.

Что ж, из-под опеки своего противника он вырвался, это точно, Джон Доу на какое-то время его потерял. Разумеется, если объявить вселенский розыск, не пожалеть людей и денег, то все равно рано или поздно найдут, но, похоже, его и искать пока что особенно не станут. Ведь, с другой стороны, как явственно ощущал Дин, Джона Доу очень даже устроит, если беспокойный контактер сейчас вдруг исчезнет неведомо куда неведомо насколько. Более того, если он даже и объявится в неких отдаленных местах и будет там тихо сидеть, то его, скорее всего, вполне законно оставят в покое. Зато уж, несомненно, на тот случай, если ему вздумается неожиданно появиться, у Джона Доу в ответственных местах сидят двое-трое надежных парней с широкими полномочиями. Время – в том числе и нынешнее Диноэлово сидение в пещере – работает на него. Айвен прав. Два-три месяца на дискуссии в парламенте, дальше Тратеру закрывают, и можно спокойно отрывать голову кому угодно, в Зону контроля ГРУ никакая проверка не сунется.

Диноэл мысленно проклинал собственный идиотизм. Вот ведь дурак, вот чертов разгильдяй. Слишком поздно он задумался о Челтенхэме. Ведь знал, что Драконий дом, Золотая долина, Минотавр – весь это вздор, которым были тогда забиты головы, никакого отношения к Базе не имеет, и все-таки чего-то ждал. И еще. Давно надо было засесть в архивах и подробно посмотреть, кто и когда интересовался информацией по Базе, и куда эта информация уходила. Во-первых, наверняка наш друг где-то наследил, если он только не бесплотный дух и не кудесник, а во-вторых, вполне реально натолкнуться на какую-то подсказку, где и когда он нашел ключ к загадке. А теперь поздно.

И еще (вопрос вопросов), а зачем ему, собственно, База? Что такого он замышляет? Интуиция по этому поводу рисовала смутные, странно пересекающиеся объемы, но вывод из них следовал самый безотрадный: База для Джона Доу (как, кстати, и Траверс) – это лишь фрагмент, довесок к какому-то чрезвычайно обширному замыслу, эффектный, но случайный подарок судьбы, основные же цели куда серьезнее и обширнее.

Диноэл знал, что доклад-запрос, зачитанный на комиссии безропотным отцом слепой дочери сенатором МакКормиком, был шедевром. Дин перечитывал его несколько раз, и вовсе не потому, что не надеялся на память, да что там перечитывал – не выпуская распечатки из рук, он пролистал многие свои архивы, при этом вновь и вновь заглядывая в текст. Более того, Дин не поленился доехать до компьютера, выход которого в сеть если и можно было засечь, то с большим трудом и далеко не сразу, и там, не пожалев времени, тщательно прошерстил закрытые сайты разных ведомств, о подлинной роли которых публика представления не имеет, и опять то и дело сверялся со злополучными листками.

Выходило, что человек, сочинивший эти удивительные строки, был гением политической интриги. Его как будто наивные на первый взгляд вопросы неумолимо вызывали к жизни сенатское расследование, и справки, наведенные Диноэлом, документально утверждали, что в положенных подразделениях Контактных служб скандальные разоблачения уже заготовлены и ждут не дождутся высокопоставленных ревизоров.

Вольно или невольно способствовали неизвестному гению руководители разного калибра, сказать было трудно, и Диноэл не решился произнести слово «заговор». Но в любом случае итог получался абсолютно безнадежный: плаху для нынешнего руководства СиАй уже подкатили, и парадом командует человек, во-первых, неограниченно информированный, во-вторых, имеющий в институтских сферах серьезное влияние.

Что ж, ответ простой: кто сядет в кресло начальника нового управления, тот и есть Джон Доу. Да вот только вряд ли удастся полюбоваться на это зрелище… Парень дальновидный, и смешно было бы надеяться, что появление на Тратере верховного резидента Контакта обернется неожиданностью для столь серьезных планов. Убить, конечно, вот так сразу не убьют, до вынесения парламентского вердикта скандал такого масштаба тайным планам противопоказан, да и нужды в том особой нет. Айвен Тью снова прав, для подобных ситуаций существует испытанный трюк: подсунуть врагу «куклу» – пустышку, навести на ложный след. Покуда тот разберется, что гонится за тенью и ловит луну в воде, упущенное время отзвонит беспощадный финал. Таких ложных следов может быть два, три, в каких угодно сочетаниях – было время подготовиться.

Разумеется, сбить с толку Диноэла, у которого на Тратере старинные связи и надежные друзья, дело непростое, но у нашего искусника есть колоссальное преимущество: поддержка всемогущего короля Ричарда с его мистическими познаниями и нечеловеческой прозорливостью. Вот ключевая фигура загадочной сделки, вот кто запросто может изобрести блесну с цветом и запахом, не отличимыми от натуральных. Так что, скорее всего, в результате Диноэлу угрожает отнюдь не смерть, а позорный провал на излете карьеры.

«Эх, был бы здесь Скиф, – с тоской подумал Дин. – Но нет, засел наш корифей безвылазно на Гестии со своими лаксианскими методиками – вот кто ушел в науку, и вот кого уж точно никакие власти не тронут. Впрочем, легко представить, что сказал бы Эрик, во-первых, обозвал бы всю суету вокруг Базы авантюрой, вздором, в который попросил бы не впутывать, а во-вторых, посоветовал бы заняться каким-нибудь серьезным делом и обращать поменьше внимания на капризы начальства. Вот кому позавидуешь – живет вне времени и пространства, и начхать ему на карьеру, политику и славу».

– А за какую, интересно, славу ты испугался? – вдруг спросил Диноэла один из вновь оживших «клинтов».

– И чем тебя не устраивает моя слава? – хмуро спросил Диноэл.

«Клинт» в ответ мерзко захихикал:

– Ты еще скажи, что на Чонгарскую гать ходил с музыкой.

– Ладно, и что с того?

– Да то, что все губернии плевали на твою музыку. Кем ты себя возомнил? Да, ты вывез Келгрена из той каши на Хелунде, завел-таки «Ял» в последнюю секунду, и Келгрен потом вывел свой закон об информационных площадках, но про тебя-то в этом законе ни слова не сказано. Твоя слава в Контакте – это слава шерпа, носильщика и проводника. Да, твое имя будет в Херефордском зале славы, но уже теперешнее поколение не помнит, чем же, собственно, ты был знаменит. Везение немыслимое? Дуракам везет. Ты единственный, кто прошел Линг-Шанский тоннель? Нет давно на свете этого тоннеля, и рассказать о нем некому. Ты один из всех выжил после операции «Минотавр»? Да это был тупик, ошибка, отрицательный результат, который тоже результат, но на него еще в пятидесятом поставили крест и забили вот такими гвоздями. Ты открыл Золотую долину? Поздравляю, Джон Доу будет мазать ее себе на хлеб. И так далее. А теперь он, видите ли, боится забрызгать грязью неудачи белые ризы пророка – ты не рано их примерил?

– Хорошо, и что в итоге?

– Единственное реальное твое достижение – это то, что ты родился на свет. Ты сам артефакт, экспонат кунсткамеры, ущербный плод первого и последнего за всю историю информационного контакта с космическим разумом, о котором, между прочим, ты сам ни в зуб ногой. Вот чем тебя помянут, и на большее не рассчитывай.

– Послушай, можешь язвить сколько угодно, но давай все-таки ближе к делу. К чему ты клонишь?

– К тому, что ты еще жив. У тебя там разные импланты, коленка, левый глаз, все такое, но пока что терпимо, работает. Но ты сам знаешь – это ненадолго. Скоро твоя плоть из верного слуги, друга и защитника превратится сначала в обузу, а потом и во врага, который для начала посадит тебя на стимуляторы, а потом станет живым склепом, тюрьмой, в которой ты будешь угасать день за днем. И вот, сгнивая в этом склепе, ты будешь бессильно наблюдать, что Джон Доу вытворяет при помощи Базы, и думать: а вдруг я мог его остановить тогда, вдруг бы натолкнулся на тот самый шанс, один из тысячи, ведь что-то он наверняка не учел, иначе не бывает, а моя фортуна такая, что я бы этого шанса не упустил, я же лучший, но ведь не решился из идиотской разумной осторожности, срама неведомого убоялся, и вот теперь смотрю… со скрежетом зубовным. Вот вопрос: стоила того твоя осторожность, пророк хренов? Ответь, каково тебе будет?

– Они уговорили двух слепых ужей умереть героической смертью, – пробормотал Диноэл, но уже понимал, что побежден и выбор сделан. – Черт с ним со всем, твоя взяла, сарказматик железный.

Покинув пещеру затемно, он дошел до той расщелины, где сплетение колючих ежевичных ветвей хранило его гравицикл, и еще до полудня потряс своим появлением бездельников-стажеров из Тринадцатого района. Там Диноэл бегло просмотрел два десятка накопившихся телеграмм, выяснил, что багаж его прибыл и успешно отправлен, велел Фреду не забыть и перегнать снизу его машину, и затем, перебравшись через заросшую лиственницами обрывистую лестницу скальных уступов, очутился на Сороковой Миле – последнем закрытом участке дороги, упиравшейся в Райвенгейт – левобережное предместье Лондона.

Этот недолгий, тридцати-сорокаминутный путь из нашего времени в Средневековье самого что ни на есть густого и подлинного замеса, было принято проделывать пешком – если, конечно, по причине срочных и неотложных дел гостя не ждала подстава лошадей. Сесть на коня Диноэл собирался позже, спустившись к самой Хэмингтонской набережной – там, на постоялом дворе против зданий Государственной Канцелярии, недавно переехавшей на левый берег из Уайт-Холла, он арендовал часть конюшни, да и проход по Сороковой Миле не мог остаться незамеченным – кто-то из его людей непременно должен был встретить. Поэтому, вооружась специально припасенным посохом и усилием воли временно изгнав из души всевозможные сомнения, Дин шел себе средним шагом и любовался постепенно открывающейся панорамой города.

Никаких костюмных преображений ему не требовалось. Его бесформенная хламида с монашеским капюшоном, безликая котомка через плечо и сапоги неопределенно-старинного фасона соответствовали какой угодно эпохе, а посадка головы и аристократическая внешность наводили на мысль, скажем, о бароне, который по обету пешком обходит близлежащие монастыри.

Лондонские дали понемногу разворачивали перед ним свой пестрый простор. Вон уже видны башенки Тауэр Бриджа – он еще не видел мост законченным; вон показались сложные ряды причалов на Мидл Твидле, вот купол собора Св. Павла поднимается над дымкой, за поворотом реки – Господи, сколько же лодок! – открывается череда мостов… Ого, а это еще что такое?

На Диноэла стеной надвинулся дикий рев мотоциклетного двигателя. С верхней дороги, ясное дело, какой-то ухарь, послав куда подальше правила и запреты, ехал с водопадов Ведьмина колодца, есть на Равенгейтских утесах такое природное диво, можно полюбоваться на падение шумных вод в окружении красных кленов, но надо иметь не то что наглость, а настоящее безумие, чтобы вот так промчаться оттуда через закрытую зону – такие развлечения попахивают Тауэрхиллом. А вот подъехало и само чудо.

Да, есть на что посмотреть. Рядом с Дином затормозил мотоцикл самого что ни на есть грозного и ужасающего вида – подлинный коктейль-чоппер конца пятидесятых, явная ручная сборка – чудовищные загибы периметрической рамы, рога в небо, махры-хвосты, основа, несомненно, харлей-дэвидсоновская, была у них, помнится (Диноэл одно время интересовался подобными вещами), такая мелкая серия, S-что-то-там-такое, а вот двигатель удивительный, едва ли не оппозит в духе BMW, и даже развернут в той же манере. Словом, раритет, и страшно даже подумать, сколько дали бы знатоки за такой уникум.

Сам беспечный ездок тоже соответствует – черные кожи, серебряные шипы, цепи, бахрома, устрашающий остромордый шлем весь в звездах и автографах жирным фломастером. Рука в перчатке, наводящей на мысль о Грюнвальдской битве, подняла защитное стекло, и Диноэл увидел, что перед ним девушка.

Ну, теперь понятно. Последнее приобретение короля Ричарда, его родная внучка Мэриэтт, герцогиня Ричмондская, которую он вывез с Земли на Тратеру года два или три назад. Говорят, девица весьма образованная, доктор каких-то там наук, и Ричард дал ей отдельную лабораторию – то ли молекулярной генетики, то ли нейрокибернетики – в своем знаменитом филиале Стэнфорда, скрытом от феодального мира за толстыми стенами Хэмингтонского дворца – вон справа уже видны его красные арки. И еще припомнилось Дину, кажется (тратерские слухи и сплетни долго идут до Траверса), у нее роман с Олбэни Корнуолльским.

– Мир вам, странник, – не скрывая веселой иронии, сказала герцогиня под упавший до шепота рокот двигателя. – От каких святынь идете? У вас все в порядке? Могу подвезти – у меня с собой «лягушка».

– Благодарю вас, ваше высочество, – отвечал Диноэл предельно нейтральным тоном, вглядываясь в потрясающие синие глаза. Что-то было в этих глазах, но что именно, он пока не мог разобрать. Между прочим, в это время его левая рука привычным маневром покинула широченный рукав и большой палец машинально поддел ремешок на кобуре под плащом. – Эту часть пути я привык проходить пешком. Там внизу, у Йогена, меня ждет лошадь.

– Мы с вами знакомы? – удивилась девушка.

– Нет, леди Мэриэтт, – сохраняя каменное лицо, отозвался Дин. – Но вы наверняка слышали обо мне. Перед вами главный враг этой страны и ночной кошмар вашего дедушки. Я Диноэл Терра-Эттин, верховный комиссар Комиссии по Контактам.

Наверное, не менее полминуты Мэриэтт молча смотрела ему в лицо, потом захлопнула щиток, и мотоцикл с воем унес ее прочь. Контактер в некотором замешательстве смотрел ей вслед. Он понял, что его смутило. В глубине явившихся ему удивительных глаз он угадал фанатичную приобщенность к некой, пока неизвестной ему идее, непоколебимую веру в призвание – к чему? Для чего? Неясно, зато ясно нечто другое – рожденный этими устремлениями неотразимый аромат лидерства, столь сильно действующий на Дина. Недремлющий страж, его всезнающая и всевидящая интуиция не сказала «нет», и Диноэл, исполнившись недоброго предчувствия, отметил, что первый рубеж его внутренней обороны не устоял. Не в меру разговорчивый «клинт» выразился еще бестактней:

– Вот это да… Берем.

– Тебя не спрашивают! – оборвал его Дин.

– Меня и спрашивать не надо, сам скажу – вещь.

Диноэл лишь покачал головой – хорошенькое вступление. Однако приключения этого дня только начинались. Эхо мотоцикла еще не угасло меж нависающих крутых откосов, как послышался звук более привычного здешним палестинам транспорта – конский топот, снизу, с набережной, кто-то гнал во весь опор. Вот они выскочили – смотрите-ка, еще одна шальная дама, ирландская красавица Алексис Мэй, одна из лучших сотрудниц Диноэла, которую он правдами и неправдами затащил на Тратеру, ишь как нахлестывает, волосы по ветру, и тоже в круто-замысловатых кожах – мода, что ли, теперь такая? Под ней гнедая Голубка, а в поводу – оседланный чалый Адмирал, пустые стремена мотаются на скаку. Удалая Алекс осадила коня, подлетев буквально вплотную, Голубка, злобно дергая головой, заплясала перед самым носом Дина, и туда же, чуть не прямо в физиономию начальника, веснушчатая прелестница швырнула длинный, с подшитым ремнем, повод Адмирала.

– Не стой столбом, садись! – яростно заорала она. – Быстрее! Кугля убивают!