Онлайн чтение книги Дело по обвинению
Глава 6

Не успел Хэнк вернуться, как к нему в кабинет вошел Холмс.

– Как дела?

– Прекрасно, – сказал Хэнк.

– У меня есть для вас кое-что интересное. Хотите послушать?

– Конечно. Кстати, вы уже завтракали?

– Нет. Вы пойдете куда-нибудь, или перекусим тут?

– Я бы просто съел бутерброд прямо в кабинете. Вон там, в ящике, меню.

Пока Хэнк снимал пиджак, закатывал рукава рубашки и расстегивал воротничок, Холмс разыскал меню.

– Мне закажите какао и бутерброд с ветчиной, – сказал Хэнк.

Холмс кивнул и стал набирать номер телефона.

– Кстати, я слышал, что вы просили о полицейской охране. Почему?

– На днях я получил угрожающее письмо. Мне совсем не улыбается, чтобы они отыгрались на моей семье.

– А! – сказал Холмс и стал заказывать по телефону завтрак. Повесив трубку, спросил: – Вы по-прежнему считаете, что у нас достаточно доказательств?

– Да.

– Вы говорили еще раз с матерью этого мальчугана?

– Нет. Но установил, что в этом случае она, безусловно, сказала мне правду. Ди Паче действительно не был членом банды.

– Ну, вряд ли это ему поможет.

– Да, конечно. К тому же был так тесно связан с бандой, что, в общем, может считаться ее членом. Его нежелание вступить в нее официально было, в сущности, самообманом.

– То есть?

– По каким-то одному ему известным причинам Дэнни Ди Паче предпочитал считать себя одиноким воякой, хотя принимал участие в деятельности банды и по существу являлся ее членом.

– Понимаю. Как по-вашему, какой линии будет придерживаться защита?

– Для Рирдона и Ди Паче они будут доказывать самооборону. А для Апосто – умственную неполноценность.

– И вы сумеете опровергнуть их доводы?

– Что касается самообороны, то мы все еще не отыскали ножа, который якобы вытащил Моррез. А его слепота, несомненно, исключает нелепые теории, будто он напал первым. Ну, а Апосто следует направить на психиатрическую экспертизу. Вы займетесь этим, Эфраим?

– С удовольствием. Ну, а что вы еще предполагаете сделать?

– Завтра я иду в испанский Гарлем. Хочу точно установить, что именно кроется за этой историей с ножом. Если защита пустит ее в ход, я хочу быть к этому готов. А что вы хотели сообщить мне, Эфраим?

– Во-первых, это дело поручено судье Сэмэлсону.

– Что?

– Я знал, что вы удивитесь. Защита подняла страшный шум. Утверждала, что он ваш друг, что он был вашим преподавателем в Нью-Йоркском университете и, следовательно, склонен действовать в вашу пользу.

– Это чепуха.

– Конечно. Но они все-таки просили о передаче дела в другой судебный округ.

– Эйбу это должно было прийтись по вкусу!

– Эйб Сэмэлсон самый порядочный из наших судей. Он коротко и ясно отклонил это ходатайство, послав защиту ко всем чертям. Дело по-прежнему назначено к слушанию в следующем месяце, и вести его будет Сэмэлсон. Вы довольны?

– Да. Мне нравится Эйб. Он хороший человек.

– Вы его давно не видели?

Хэнк вдруг рассмеялся:

– Если не ошибаюсь, он обедает у нас в эту субботу.

– Чудесно! – воскликнул Холмс. – Однако вам лучше не говорить с ним о деле.

– Спасибо за совет. Но я и не собирался этого делать.

На столе Хэнка зазвонил телефон. Он снял трубку:

– Да?

– Хэнк! Говорит Дэйв. Тут к вам двое. У одного в руках картонка с завтраком.

– Кто второй?

– Какой-то Бартон. Говорит, что он репортер. Знаете такого?

– Майк Бартон?

– Да.

– Слышал. Что ему нужно?

– Он хочет с вами поговорить.

– Скажите ему, что мы собираемся завтракать. Если он не против того, чтобы я разговаривал с ним с набитым ртом, то может к нам присоединиться. И пришлите завтрак наверх, Дэйв. Я умираю с голоду.

Завтрак и Майк Бартон прибыли в кабинет одновременно. Бартон оказался высоким здоровяком с плечами и грудью грузчика. Еще на пороге он протянул руку.

– Мистер Белл? – спросил он.

– Здравствуйте, – сказал Хэнк, пожимая протянутую руку. – Что вас интересует, мистер Бартон?

– Хороший вопрос! – улыбнулся Бартон. – Что в наши дни интересует всех?

Хэнк развернул свой бутерброд и стал жевать его:

– Я не берусь отвечать за всех. Только за себя.

– Ну а вас что интересует?

– Дело Морреза.

– И меня тоже, мистер Белл.

– Поэтому вы пришли сюда?

– Именно. Вы читали в последнее время нашу газету?

– Мне очень жаль, – сказал Хэнк, – но я вообще не читаю иллюстрированных листков.

– Чиновничье чванство?

– Вовсе нет. Просто не привык.

– Наш листок, между прочим, считается очень хорошим, – заметил Бартон.

– Что же вы печатали на этой неделе? – сухо спросил Холмс. – Разоблачительные очерки о домах свиданий на Парк-авеню?

Бартон усмехнулся, но не очень весело.

– Мы удовлетворяем запросы общества, – сказал он. – И заодно оказываем обществу важную услугу.

– Конечно! Сообщаете среднему гражданину, где именно он может тайком поразвлечься! Доставляете лишние хлопоты детективам – специалистам по обнаружению притонов и всяких злачных мест.

– Мы напечатали, между прочим, ряд статей и об этих детективах, – заметил Бартон.

– От вашей газеты плохо пахнет, – резко сказал Холмс. – Это дешевая, бульварная, желтая газетенка, которая рядится в либеральные одежды, чтобы продать несколько лишних экземпляров и заполучить побольше рекламных объявлений. Что вам здесь нужно?

– Я пришел поговорить с мистером Беллом, – сказал Бартон, нахмурясь.

– Я начальник этого отдела, – ответил Холмс, принимая скрытый вызов. – И имею право выслушать все, что вы собираетесь сказать мистеру Беллу.

– Ладно, – сказал Бартон. – Ну, так каковы же перспективы?

– Перспективы чего?

– Этого дела. Попадут они на стул?

– Я буду настаивать на умышленном убийстве. Таково предъявленное им обвинение.

– Ну, а история, которую они придумали, – что у Морреза был нож и что он напал на них первым?

– Я еще подробно не занимался ею.

– Когда же вы собираетесь этим заняться?

– Боюсь, что это касается только меня, мистер Бартон.

– Вот как? А я думал, что вы слуга народа.

– Вы совершенно правы. Я, действительно, слуга народа.

– В таком случае, это касается и всего общества!

– Если бы каждый член общества был юристом, я согласился бы с вами, мистер Бартон. К сожалению, все общество не получило юридического образования, а я получил. Так что буду готовить и вести это дело так, как нахожу нужным.

– Не считаясь с тем, чего хочет общество?

– Что вы, собственно, имеете в виду?

– Общество хочет, чтобы эти трое ребят умерли на электрическом стуле. И я и вы прекрасно об этом знаем.

– Ну и?..

– Ну и как же вы намерены поступить?

– Чего бы вы от меня хотели, мистер Бартон? Чтобы я завтра же сам отвез их в Синг-Синг и сам включил рубильник? Они имеют право на справедливый суд.

– Этого никто не отрицает. Но в этом деле может быть только одно справедливое решение, и оно очевидно для всех. Они хладнокровно зарезали беззащитного мальчика. Общество требует возмездия.

– Вы говорите от имени общества или же от своего собственного?

– Я говорю от имени общества и от своего.

– Из вас получился бы прекрасный организатор суда Линча, мистер Бартон, – сказал Хэнк. – Но мне по-прежнему неясно, зачем вы пришли сюда.

– Узнать, как вы относитесь к этому делу.

– Это не первое дело об убийстве, которое мне приходится вести. И отношусь я к нему, как к любому из предыдущих: собираюсь выполнить свои обязанности как можно лучше.

– А в эти обязанности входит отправить этих ребят на электрический стул?

– Эти обязанности означают, что я буду обвинять их в предумышленном убийстве. Но не я выношу приговоры. Если присяжные признают их виновными, судья Сэмэлсон решит, каким должен быть приговор.

– Вы прекрасно знаете, что он может быть только одним: смертная казнь.

– Согласен.

– Следовательно, если вам удастся доказать, что эти ребята виновны в умышленном убийстве, тем самым вы пошлете их на электрический стул?

– Присяжные могут указать на смягчающие обстоятельства, и тогда их приговорят к пожизненному тюремному заключению. Такие случаи бывали.

– Другими словами, вы будете требовать пожизненного заключения?

– Таких вопросов не задают! – вмешался Холмс. – Не отвечайте, Хэнк!

– Позвольте, я объясню свою позицию, мистер Бартон, – сказал Хэнк. – Я буду добиваться обвинительного приговора в этом деле. Я изложу факты присяжным и суду так, как эти факты понимаю. Присяжные должны будут решить, действительно ли эти факты означают предумышленное убийство. Если они признают подсудимых виновными, то судья Сэмэлсон определит меру наказания. Мои же обязанности заключаются не в том, чтобы добиваться отмщения или возмездия. Я только обязан доказать, что против жителей этого округа было совершено преступление и что оно действительно совершено теми, кого я обвиняю.

– Другими словами, вам все равно, умрут они или нет?

– Я буду обвинять их в совершении...

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Я даю ему отвод.

– В чем дело, Белл? Вы боитесь смертной казни?

– С тех пор как я стал прокурором, я отправил на электрический стул семь человек.

– Ну а мальчишек вам приходилось отправлять на электрический стул?

– Мне еще ни разу не приходилось заниматься делом об убийстве, совершенном подростками, это правда.

– Понимаю. – Бартон помолчал. – Вам знакома женщина по имени Мери О'Брайен, мистер Белл?

Хэнк на мгновение растерялся, но Холмс бросил на него выразительный взгляд.

– Да, – сказал Хэнк.

– Я разговаривал с ней вчера. Как я понял, вы с ней были довольно близко знакомы в молодости...

– Думаю, вам лучше уйти, мистер Бартон.

– Быть может, Мери О'Брайен – теперь Мери Ди Паче – является причиной вашего нежелания...

– Убирайтесь вон, Бартон!

– ...вести это дело так, как того хочет общество?

– Вы хотите, чтобы я спустил вас с лестницы, Бартон?

– Для этого потребуется человек посильнее вас, господин прокурор, – сказал, ухмыляясь, Бартон. – Во всяком случае, мне пора идти. Не забудьте заглянуть в завтрашнюю газету. У вас от нее волосы встанут дыбом. – Повернувшись к Холмсу, он добавил: – Пока, Шерлок. – И вышел из кабинета.

– Ну и сукин сын! – сказал Холмс.

В тот же день Хэнк отправился к Мери. Он предварительно позвонил ей со службы и договорился встретиться после трех.

Стояла невыносимая жара. Никакое другое место в мире не может сравниться по жаре с Гарлемом. Назовите любое место города, и там будет значительно прохладнее, чем в Гарлеме. Гарлем – гигантский гроб из бетона. В этом гробу ничто не шелохнется, в нем не повеет даже самый слабый ветерок. В июле и августе...

В июле... Он хорошо запомнил четвертое июля в Гарлеме. Тогда ему было восемь. В те дни не было закона, запрещающего устраивать фейерверки. Он сидел с матерью у окна их квартиры на шестом этаже, окна которой выходили на улицу, слушая взрывы ракет и хлопушек, наблюдая за римскими свечами, вспыхивающими над крышами домов. Улица представляла собой настоящий бедлам из-за царившего на ней шума и возбуждения. Туда-сюда бегали мальчишки с зажженными бенгальскими свечами. Громко визжали девушки. День был очень жаркий, даже на шестом этаже не чувствовалось дуновения ветерка. Он лег на подоконник и смотрел на бурную жизнь праздничной улицы. Рядом, в гостиной, его отец слушал репортаж о футбольном матче.

Около шести часов мать обнаружила, что в доме нет ни кусочка хлеба. Отец, поглощенный отчаянным положением, в котором находилась его любимая команда «Белые гетры», ни за что не хотел оторваться от радиоприемника.

– Сходи-ка ты, Генри, – сказала ему мать. – А я послежу за тобой из окна.

Он взял деньги на хлеб и быстро сбежал по ступенькам вниз на улицу. Улица захватила его царившим на ней шумом и возбуждением. С широко раскрытыми глазами дошел он до булочной, купил хлеба и пустился, было, в обратный путь, когда его вдруг окружили старшие мальчишки.

Первоначально он подумал, что это игра. Но потом увидел в их руках тлеющие жгуты, которыми они поджигали хлопушки. Неожиданно у его ног раздался оглушительный взрыв и его охватил страх. Мальчишки стояли вокруг него сплошным кольцом и не выпускали из круга рвущихся красно-желтых огней. Он попытался закричать, но его голос потонул в несмолкаемом реве взрывов и захлебнулся в пороховом дыму. Где-то высоко над собой он услыхал голос матери, кричавшей «Генри! Отстаньте от него! Генри!» Отец вылетел из парадного и в дикой ярости схватил первого попавшегося мальчишку. Толкнул его так, что тот растянулся на тротуаре. Затем схватил сына на руки и взбежал с ним по лестнице в квартиру. Хэнк с такой силой сжимал буханку хлеба, что превратил ее в бесформенный комок.

– Мне не надо было посылать его, а тебе слушать этот проклятый футбол, – сказала мать. – Я ведь знала, что сегодня ему не следует выходить на улицу. Я не должна была посылать его туда.

– Ничего, ничего, все в порядке. Они ничего ему не сделали, – ответил отец.

Возможно, что они действительно ничего ему не сделали, но с того дня он стал заикаться и не мог избавиться от этого до одиннадцати лет. Да и потом, в юности, это еще долго сказывалось. Как только что-нибудь его расстраивало, он снова начинал заикаться и вспоминать тот день четвертого июля в Гарлеме, с этими дьявольскими взрывами петард и хлопушек у его ног и над головой.

Он поднялся на четвертый этаж и угрюмо улыбнулся, увидев на двери квартиры Мери Ди Паче сетку для молочных бутылок, снабженную специальным замком. Значит в Гарлеме по-прежнему воруют молоко. Люди создают искусственные спутники Земли, запускают ракеты на Луну, изобретают межконтинентальные баллистические снаряды, способные разрушить целые города, а в Гарлеме по-прежнему воруют молоко, если не обзавестись специальной сеткой. Вздохнув, постучал в дверь.

– Хэнк? – раздался ее голос.

– Да.

Дверь открылась.

– Здравствуй, Хэнк, – с улыбкой сказала Мери.

На ней был коричневый полотняный костюм, под расстегнутым жакетом виднелась белая блузка. Рыжий локон выбился на щеку. Хэнк решил, что она только что вернулась домой и едва успела снять шляпу. В ее глазах была усталось, уголки рта утомленно опустились – результат напряжения последних нескольких дней. И все же Хэнк почувствовал, что она, как это свойственно женщинам, уже успела преодолеть первоначальный ужас и потрясение и с удивительной стойкостью готовилась встретить то, что ждало ее впереди. В ее глазах – он знал этот взгляд, потому что часто видел его на лице Карин, – появилось выражение силы, достоинства и решимости. Это выражение даже испугало его – в нем было что-то от взгляда тигрицы, охраняющей вход в логово, где скрыты ее тигрята.

– Входи, Хэнк, – сказала она. – Я только что вернулась. Разговаривала с адвокатами Дэнни.

Когда он переступил порог, добавила:

– На этот раз не будет никаких сцен. Я обещаю.

Он последовал за ней по короткому коридору мимо раскрытой двери ванной в гостиную с обстановкой, несомненно, купленной в магазине на Третьей авеню. В углу на столике стоял телевизор.

– Присаживайся, Хэнк, – сказала Мери. – Тут не так душно. Окно в спальной открыто и от сквозняка легче дышать.

– Спасибо, – сказал он и сел на диван. На мгновение воцарилось неловкое молчание. Потом он сказал: – У тебя хорошенькая квартирка, Мери.

– Не надо, Хэнк, – ответила она. – Мы ведь переехали сюда с Лонг-Айленда. Так что я знаю, что такое хорошо.

– Почему вы вернулись в Гарлем, Мери? – спросил он.

– Был сокращен объем производства и Джонни потерял место. У нас были кое-какие сбережения и мы могли бы оставить за собой тот дом, но один из наших друзей как раз открывал обувной магазин в Гарлеме. Он предложил Джонни стать его компаньоном. Джонни решил, что нам следует согласиться. Да и я тоже тогда подумала, что так будет лучше. – Она покачала головой. – Если бы мы только знали, если бы мы только могли предвидеть... – Она оборвала фразу и замолчала.

Хэнк смотрел на нее и думал, что быть может она еще не справилась с первоначальным потрясением. Вдруг Мери подняла голову, их взгляды встретились. Они долго смотрели друг другу в глаза через пропасти прошедших лет, и оба молчали. Потом, после какой-то внутренней борьбы, Мери сказала:

– Не хочешь чего-нибудь выпить?

– Мне не хочется тебя затруднять. Я пришел только...

– Мне немножко стыдно, Хэнк, – сказала она, опуская глаза. – Стыдно за мое тогдашнее поведение. Мне хотелось бы...

– При сложившихся обстоятельствах...

– Да, да, я знаю, но все же... – Она снова посмотрела ему прямо в глаза. – Словом, я хочу перед тобой извиниться.

– Оставь, Мери, право же...

– Видишь, милый, ведь и в голову не придет, что с тобой может случиться что-нибудь подобное. Читаешь об этом все время в газетах, но это ничего не значит. И вдруг это случается с тобой, с твоей семьей. С тобой... Нужно время, чтобы осознать это. Так что, пожалуйста, прости меня за мою вспышку. Я не владела собой, я... – Она вдруг встала. – У нас есть только виски и джин. Что ты будешь пить?

– Пожалуй, виски, – мягко сказал он.

– С содовой?

– Да, если есть.

– Конечно.

Она вышла в кухню. Он слышал, как она открыла дверцу холодильника и открыла бутылку с содовой водой, потом вытряхнула кубики льда из ванночки.

Мери вернулась в гостиную, протянула ему рюмку и села напротив него. Чокаться они не стали. Внизу во дворе кто-то хлопнул крышкой мусорного ящика.

– Как это странно, правда? – вдруг сказала она. – Вот два человека, которые так хорошо знали друг друга когда-то, встречаются словно чужие. – Она невесело усмехнулась и повторила:

– Странно!

– Да, – сказал он.

– Я... я очень рада, что ты пришел сегодня, Хэнк.

– Я пришел сказать тебе...

– Мне хочется поверить, что люди, которые значили что-то друг для друга когда-то... что... если бы я знала кого-нибудь очень хорошо... – Она не сумела найти нужных слов: – Ты так много значил для меня, Хэнк!

– Я рад узнать это.

– Когда мы были детьми, ты... ты оказал мне неоценимую услугу.

– Я?

– Да. Видишь ли, я всегда считала себя безобразной, очень, пока...

– Безобразной? Ты?

– Да. А потом появился ты. Ты думал, что я красавица, и постоянно говорил мне об этом, пока... пока я не поверила тебе. Я всегда буду благодарна тебе за это, Хэнк.

– Мери, уж кому-кому, но не тебе было сомневаться в своей красоте.

– Нет, я действительно не верила, что я красива.

Теперь в их разговоре появилась легкость, исчезла скованность. Наконец был переброшен мост через пропасть прожитых лет, и осталась лишь былая непринужденность, с которой они некогда обсуждали самые важные проблемы, всегда возникающие перед очень юными. Проблемы большие, малые и мирового масштаба. Хэнк вспомнил прошлое и вдруг почувствовал нежность к тем двум детям, которые, крепко держась за руки, поверяли друг другу шепотом свои сокровенные тайны. Люди, которые сидели теперь в гарлемской гостиной, были совсем не похожи на ту пару, оставшуюся в далеком прошлом и все-таки он узнавал их и чувствовал, как его охватывает приятное тепло. На мгновение он забыл, зачем пришел к ней. На мгновение ему показалось, что достаточно уже и того, что они снова могут разговаривать друг с другом, как прежде.

– Ты тоже сделала для меня очень много, – сказал он.

– Я хотела бы надеяться на это, Хэнк. – Она помолчала. – Я хочу рассказать тебе о том, что случилось, потому что мне всегда было немного жаль, что я отправила тебе то письмо. Всегда было немного стыдно, что я трусливо убежала от нашего чувства. Ты знаешь, ты понимаешь – мне так хочется этому верить! – что я любила тебя?

– Да, я так думал. Но твое письмо...

– Я лежала по ночам без сна и думала о том, что ты теперь делаешь. Вдруг сейчас в тебя стреляют? Вдруг тебя ранили? Вдруг сбили твой самолет? И ты попадешь в плен, и тебя станут пытать? Я плакала по ночам. Как-то ко мне в комнату вошла мать и спросила: «Мери, что с тобой?», а я сказала: «Вдруг его убили!» И вот тогда она сказала: «Дура! Почему ты не вышла за него замуж? Не взяла любви, которую тебе предлагали? Любовь ведь так просто на улице не валяется!» А я снова заплакала и начала молиться. Я никогда не была особенно религиозной, хотя меня воспитывали в католической вере, – но я так горячо молилась за тебя, Хэнк! Я молилась, чтобы ты остался цел и невредим, чтобы... чтобы ты вернулся ко мне. А потом я познакомилась с Джонни.

– Ну и что же? – спросил он.

– Это может показаться глупым, но я не стала бы с ним встречаться, если бы не ты. Я бы не полюбила его, если бы до этого не полюбила сначала тебя. Именно твоя нежность и твоя любовь ко мне позволили мне полюбить другого человека. Вот почему то мое письмо было таким жестоким. Я не должна была писать этого письма. Я должна была вплавь добраться до Англии, ползком добраться до тебя и поблагодарить тебя, поцеловать тебе руки, Хэнк. Я не должна была посылать тебе того письма.

– Мери, ты...

– Тогда, у тебя в кабинете, я была ужасно несправедлива к человеку, который был справедлив всю свою жизнь. Я знаю, что ты должен выполнить свой долг. Знаю, что ты выполнишь его так, как он должен быть выполнен. Я уважаю тебя за это. Как всегда уважала. Если бы ты был другим, то я никогда не смогла бы полюбить тебя так беззаветно. А я не думаю, чтобы ты очень изменился. Ты все тот же, Хэнк.

– Нет, Мери, я очень изменился.

– Внешне? – Ну, конечно, ты уже больше не тот неловкий молодой человек, который сорвал для меня однажды цветы в городском парке. Но ведь и я уже больше не та тощая рыжая девчонка...

– Ты никогда не была тощей, – запротестовал он.

– ...которая так смущенно приняла эти цветы. Но я думаю, что в главном мы остались прежними, Хэнк. Я думаю, что, когда мы снимаем маски, мы опять становимся двумя глупыми младенцами, считающими, что в мире полно драконов и блистательных белых рыцарей. – Она помолчала. – Не правда ли?

– Возможно.

Она кивнула и задумалась, а потом сказала:

– Ты ведь пришел сюда не затем, чтобы разговаривать о Дэнни, правда?

– Да.

– Я рада. Потому что не хотела бы этого. Видишь ли, по-моему, мы стремимся к одному – к справедливости. И я не хочу примешивать к этому чувство. Я была очень неправа тогда у тебя в кабинете. Надеюсь, что ты меня простишь.

– Я давно простил тебя, – сказал Хэнк, и глаза их на мгновение встретились. Мери кивнула и, вздохнув, отхлебнула виски из своей рюмки. В квартире было очень тихо, а за окном стояла безмолвная летняя жара.

– Зачем же ты пришел, Хэнк?

– Ко мне сегодня приходил репортер по имени Майк Бартон.

– Да?

– Он сказал, что вчера разговаривал с тобой.

– Это правда.

– Что ты ему сказала?

– Что Дэнни невиновен.

– Да... но о нас?

– А!

– Значит, ты ему что-то сказала?

– Да. Я сказала, что мы знали друг друга в молодости.

– Почему ты об этом упомянула?

– Он спросил, знакома ли я с прокурором, который будет вести дело. Я сказала, что да, что мы были хорошо знакомы в молодости.

– И это все?

– Кажется. Да, все. А что?

– Он намекал... на другое.

– Другое? Ты хочешь сказать?..

– Он намекал, что мы были очень хорошо знакомы, что мы...

– Ах так! – Она помолчала. – Но ведь этого не было.

– Да, не было.

– И я очень об этом жалею.

– Мери, важно другое. Этот Бартон собирается написать статью. Бог знает, что там будет. Однако можно заранее поручиться, что ничего лестного для нас в ней не найдется. Конечно, он воздержится от прямых утверждений, за которые можно было бы подать в суд на него или на газету, но не поскупится на намеки, что мы с тобой были когда-то больше чем друзьями и что наши прошлые отношения могут повлиять на исход этого дела.

– Понимаю.

– Я подумал, что должен предупредить тебя.

– Спасибо, я очень ценю это, Хэнк.

– То есть я хочу сказать, что твой муж не должен...

– Не должен что?

– Иметь повод подумать, будто его жена...

Она удивленно посмотрела на него:

– Но я же рассказала Джонни про нас с тобой. Я даже сказала ему, как жалею, что мы с тобой никогда не были любовниками.

– Ты ему это сказала?

– Да.

– Ну а он... что он на это ответил?

– Он сказал... я очень хорошо это помню... – Она улыбнулась. – Он сказал, что для него это не имеет никакого значения, но для нас могло бы иметь огромное значение. Вот что он тогда сказал.

– Судя по этому, он замечательный человек!

– Думаю, что он тебе понравился бы.

– Значит, эта статья не доставит тебе никаких неприятностей?

– Совершенно никаких. Во всяком случае Джонни.

– Я очень рад это слышать.

– Так ты поэтому и пришел?

– Да.

– Но ты бы мог сказать это по телефону.

– Да, конечно, – сказал он.

– В таком случае, почему же ты все-таки пришел?

Он помолчал, а потом улыбнулся и сказал:

– Наверное, просто хотел убедиться, что был не таким уж дураком, когда влюбился в девушку по имени Мери О'Брайен.