Онлайн чтение книги Нарушитель спокойствия Disturbing the Peace
Глава третья

«Загородные владения» Уайлдеров представляли собой дощатое бунгало и земельный участок в пол-акра на западном берегу Гудзона, в пятидесяти милях вверх по реке. По соседству располагались такие же хибарки, а прикрытием от посторонних глаз служили густые заросли кустов и деревьев с трех сторон дома и высокий, грубо сработанный забор с четвертой, что и создавало столь ценимое ими уединение. Неподалеку находилось озерцо, пригодное для купания.

Но самой лучшей, самой вдохновляющей частью загородной поездки была езда как таковая, когда они пересекали мост Джорджа Вашингтона и долго катили по трассе, любуясь пасторальными пейзажами. Что же касается прочих радостей семейного отдыха, то здесь их ожидания никогда не оправдывались в полной мере.

– …Между прочим, это мое любимое время года, – говорила Дженис, – когда воздух снова становится свежим после летней жары. Еще лучше будет через несколько недель, в пору осеннего разноцветья – все эти золотые, оранжевые, красные тона, – но и сейчас лес выглядит чудесно.

– Мм, – отозвался Уайлдер.

После его вчерашнего возвращения домой из больницы Дженис очень много говорила – в основном лишь ради того, чтоб избежать тягостного молчания, поскольку Джон был неразговорчив: только потягивал бурбон и смотрел из окна на улицу либо с некоторым изумлением озирал многочисленные полки, плотно забитые книгами.

– Пожалуй, – произнес он сейчас, сделав над собой усилие. – По мне, так нет отдыха лучше, чем просто валяться на одеяле посреди лужайки.

Томми на заднем сиденье молчал с момента отъезда из дома и только раз за разом вбрасывал новенький мяч в бейсбольную перчатку-ловушку; на голове его было кепи «Нью-Йорк янкиз». В этом сезоне «Янкиз» с большим отрывом лидировали в Американской лиге, а Томми предпочитал болеть за победителей.

– Как нам лучше поступить, чемпион? – обратился к нему Уайлдер. – Сначала искупаемся, а потом побросаем мяч или сначала мяч, а потом купание?

Уже в следующий момент он пожалел о том, что употребил слово «чемпион». Обычно он использовал это обращение – наряду с «ловкачом» или «здоровяком» – только при каких-то семейных неурядицах (к примеру, наутро после громких ночных перебранок с женой, понимая, что мальчик не спал и все слышал), стараясь сгладить ситуацию этаким панибратством. И он знал, что Томми это знает.

– Без разницы, – сказал Томми. – Мне все равно.

И гладкий асфальт продолжил стелиться под колеса их машины.

Так вышло, что они начали с игры в мяч, а между тем Дженис, в широкополой шляпе, занялась прополкой овощных грядок.

Игра шла так себе – без ощущения разогрева и проступающего пота, когда мышцы то напрягаются, то расслабляются при обмене бросками, без плавного полета мяча и приятного чпокающего звука, когда он попадает в центр перчатки, без шуток или поздравлений («Ну ты мазила!.. Это класс!..» и т. п.). Большинство бросков Томми были слишком сильными и неточными, заставляя его отца бегать туда-сюда по траве или ползать на четвереньках под кустами, где его хлестали по лицу ветки. Он запятнал на коленях чистые штаны и вдобавок чуть не выколол себе глаз, наткнувшись на сосновую иглу.

Постепенно его собственные броски стали получаться все хуже, и теперь побегать пришлось Томми, что хотя бы дало Джону возможность отдышаться.

– Давай попробуем с отскоком, – предложил он в надежде, что так будет легче для обоих, но на кочковатой земле ничего хорошего не получилось: мяч отскакивал в самых неожиданных направлениях, они метались и спотыкались, и кепи «Янкиз» слетело с головы Томми.

– Может, вам уже хватит? – с улыбкой спросила Дженис, сидя на корточках над грядкой. – Не хотите теперь искупаться?

– Как… как насчет купания, Том? Или еще не наигрался?

– Без разницы. Мне все равно.

На озере дела также пошли не лучшим образом, впрочем, это было предсказуемо. Дженис плавала отлично, и Томми был неплохим пловцом для своего возраста, а вот Уайлдер боялся воды – и боялся в этом сознаться – всю свою жизнь. В детстве и юности он по возможности избегал плавания, а когда это было неизбежно, выступал в роли этакого акваклоуна: барахтался и загребал по-собачьи, не в силах избежать попадания воды в желудок и легкие; страшился нырнуть, но все же выполнял потешно-неуклюжие прыжки с трамплина, дабы развлечь приятелей, хотя и не слышал их смеха, вслепую отчаянно стремясь поскорее глотнуть воздуха. Это была одна из первых вещей, которые узнала о нем Дженис еще до их свадьбы, и это стало причиной одной из их первых размолвок («Но это просто глупо, Джон, научиться плавать может каждый». – «Хорошо, в таком случае я глупец. И больше не будем об этом»). Пока Томми был малышом – лет до пяти-шести, – это не имело большого значения: он мог заходить глубоко в воду с вертлявым, визжащим сынишкой на плечах и получал истинное удовольствие, ощущая доверчиво сжимавшие его шею маленькие бедра и цеплявшиеся за волосы ручонки. Особенно ему нравилось купаться в штормящем море, когда никто не устраивал заплывы и он мог вместе со всеми просто подпрыгивать и вопить в волнах прибоя. Но несколько лет назад – на этом самом озере – Дженис научила Томми плавать. Причем сделала это весьма тактично: если мальчик спрашивал, почему его учит не папа, она говорила, что папа занят или устал или он не так любит плавание, как другие вещи, вроде того же бейсбола.

В этот день на берегу озера было многолюдно – обитатели всех окрестных бунгало поспешили воспользоваться кратковременным возвращением лета, – благодаря чему он почти не привлек к себе внимания, когда пугливо замешкался, тщательно расправляя покрывало и раскладывая в строгом порядке полотенца, ботинки, наручные часы, в то время как его жена и сын поплыли наперегонки к белому заякоренному плоту, всегда казавшемуся Джону неимоверно далеким. В этой пляжной суматохе вряд кто-нибудь заметил, что он забрел в озеро по самые ноздри, и лишь после того рискнул оттолкнуться ото дна и, задержав дыхание, отчаянно месил воду руками и ногами, пока не дотянулся до одной из мокрых цепей, которыми плот крепился к стальным бочкам-поплавкам. Ухватившись за цепь, он почувствовал себя увереннее и немного отдохнул, а затем уперся ладонями в край плота, рывком поднялся из воды и, обтекая, откинул назад волосы со вздохом облегчения, вполне сравнимым с победительным воплем атлета-рекордсмена.

– Привет, – сказала Дженис, и они с Томми подвинулись, давая ему больше пространства.

Невозможно было понять, наблюдали они за его плачевным продвижением от берега или нет.

– А воздух прохладный, ты не находишь? – сказала она. – Смотри, я вся покрылась гусиной кожей.

Джон посмотрел и убедился, что так оно и есть.

– Сегодня на озере прямо столпотворение, – продолжила она, понизив голос. – Не припоминаю, чтобы когда-либо прежде видела здесь столько народу. А ты?

Он тоже такого не припоминал.

И еще он прежде не видел ничего столь прелестного, как тоненькая девушка, которая в ту минуту пробиралась между заполнившими плот телами купальщиков, негромко повторяя просьбу освободить ей проход. Она носила бикини с очаровательной смесью смущения и гордости, а перед выходом на трамплин вытянулась в струнку и замерла, как будто отрешилась от всего и забыла о том, что на нее кто-то может смотреть. Затем она сделала три грациозных, выверенных шага вперед, обе руки и одно точеное бедро поднялись вверх, бедро тут же резко опустилось, доска прогнулась и завибрировала от сильного толчка, девушка взмыла над поверхностью воды и вонзилась в нее практически без брызг.

Он ожидал, что пара мускулистых мужских рук протянется ей навстречу, чтобы помочь вернуться на плот, но этого не случилось: она была здесь одна. Самостоятельно выбравшись из воды, она уселась на краю, встряхнула длинными темными волосами и ни с кем не обменялась ни словом. Помимо нее и молодой парочки, не замечавшей ничего вокруг себя, на плоту находились только дети и люди среднего или старшего возраста: лысые головы, обвисшая кожа, варикозные вены.

– Давайте вернемся на берег, – предложила Дженис. – Я хочу что-нибудь надеть и согреться. А ты?

– Ладно, вы плывите вперед, а я за вами через минуту.

Он посмотрел, как они плывут до берега классическим кролем и затем, подхватив свою одежду, исчезают в кустах, после чего перенес внимание на девушку, которая готовилась к очередному прыжку.

А когда она вынырнет, он с ней заговорит. Он не станет протягивать ей руку, помогая залезть на плот, – это может лишь все испортить, – но он запросто сможет присесть рядом, когда она будет обсыхать (в сидячем положении девушка не заметит, что он мал ростом, да и потом, поднявшись на ноги, она сама может оказаться не такой высокой, как выглядит со стороны). И пока она с сосредоточенным видом шагала вперед по доске, его воображение успело провести репетицию их счастливого знакомства.

«Должен сказать, у вас очень здорово получается».

«Да?» (Встряхивает волосами, не встречаясь с ним взглядом.) «Что ж, спасибо».

«Вы живете поблизости?»

«Нет, я приехала навестить родителей».

«Вы учитесь?»

«Нет, я в июне окончила школу в Холиоке{17} Холиок  – небольшой город в штате Массачусетс, известный своими спортивными традициями (в частности, он считается родиной волейбола).. Сейчас работаю в рекламном агентстве в городе».

«В каком именно? Дело в том, что я и сам тружусь на этом поприще».

«Неужели? Подумать только!..»

Она исполнила три танцевальных шага и элегантный подъем бедра, а его воображаемый диалог мчался дальше на всех парах:

«…Может, мы как-нибудь встретимся в городе и вместе пообедаем?»

«Вообще-то, я… да, было бы неплохо».

И позднее:

«Ох, это было чудесно, Джон! Я слышала о „представительских обедах“, но никогда по-настоящему…»

И еще чуть позднее, в такси, после их первого поцелуя, сдобренного ароматом бренди:

«Какая улица? Варик-стрит? Ты там живешь?»

«Не то чтобы живу. Просто это одно местечко, которое может тебе понравиться…»

Уже давно исчезли пузыри и круги после всплеска; он ждал появления ее головы над поверхностью, но ничего не происходило. Он встал на ноги (кому какое дело до его роста?) и начал озираться по сторонам, подобно бдительному телохранителю, заподозрившему неладное. Прошло не менее минуты, прежде чем он заметил ее вынырнувшей далеко от плота: тонкие руки техничными, как у Дженис, гребками быстро перемещали ее в сторону берега, достигнув которого она вскоре исчезла за деревьями – видимо, пошла домой. Сгорбившись, он еще посидел на краю плота, пока не успокоилось сердцебиение и не расслабились сведенные от досады челюстные мышцы. В конце концов ему ничего не оставалось, как соскользнуть в холодную воду и предпринять мучительный обратный заплыв.

Одно было хорошо: дома в кухонном шкафчике обнаружились изрядные запасы бурбона. Переодевшись, он достал из холодильника кубики льда и налил себе двойную – а то и тройную – порцию.

– Выпить не хочешь? – спросил он у Дженис.

– Нет, спасибо.

Она в рабочих брюках сидела на высоком табурете и лущила над решетом стручковую фасоль на ужин.

– Не рановато для выпивки? – спросила она, не поднимая головы.

– По мне, так в самый раз.

Выйдя из кухни во двор для первых жадных глотков, он только там понял истинную причину охватившего его гнева. Дело было не в той девчонке на плоту (к черту ее вместе с плотом!), не в словах Дженис о ранней выпивке и не в сухом потрескивании стручков фасоли под ее пальцами (хотя звук этот всегда его раздражал). Дело было в табурете, на котором она сидела, зацепив перекладину ногой в теннисной туфле, – на таком же табурете восседал коп перед дверью психпалаты в Бельвю.

– Сучий потрох! – громко прошептал он, делая круг по двору, и его спрятанная в карман свободная рука сжалась в дрожащий кулак. – Сучий потрох!

Потому что это было нелепо, нездорово, безумно: он все еще злился. Казалось бы, выявление причины иррационального гнева должно было этот гнев погасить. Известная истина, разве нет? Но почему тогда это не срабатывало? Сейчас ему хотелось только одного – вернуться на кухню и сказать: «Дженис, сейчас же слезь с этого табурета!»

«Что такое, дорогой?» – спросит она.

«Ты меня слышала. Сейчас же подними свой зад с этого гребаного табурета!»

Она будет потрясена, как от удара по лицу. Решето начнет соскальзывать с ее коленей на пол, но Джон успеет его подхватить и с силой запустит в стену; фасоль разлетится по всей кухне.

«Клянусь Богом, если ты сию же минуту не встанешь, я ссажу тебя с табурета затрещиной! Ты меня поняла?»

«Джон, – скажет она, вставая и пятясь в испуге. – Джон, что с тобой? Джон, ты…»

А он схватит табурет, поднимет высоко над головой и с такой силой шарахнет об пол, что ножки и перекладины расколются в щепки. Она в страхе прижмется к стене, и это зрелище побудит его поднять голос до громоподобного яростного рыка:

«Ты возомнила себя кем-то вроде копа? Вроде копа, сидящего на страже в дурдоме? А? Возомнила себя задастой полицейской сучкой, посаженной тут, чтобы следить за психами на выгуле? А? А?»

К тому времени Томми уже будет рыдать в дверях кухни, беспомощно сжимая ширинку на своих штанах (подобно тому как старец в Бельвю сжимал свои сморщенные гениталии, что побудило Спивака назвать его «секси-боем»), и по инерции он перенесет свою ярость на сына.

«Вот-вот, ты должен следить за своим внешним видом, малыш, не забывай об этом. Пора уж тебе поумнеть. Я – твой отец. А это твоя мать. Я психопат со справкой, а она коп, ты это понимаешь? Коп! Коп!»

Ничего этого в реальности не произошло, но лишь потому, что он выговорился шепотом, тяжело дыша, обхватив рукой ствол высокого, шелестящего листвой дерева в тишине заднего дворика.

Следующее утро выдалось ясным, но слишком прохладным для купания, и он делал то, что назвал «лучшим отдыхом» по дороге сюда: валялся на одеяле посреди лужайки.

Еще задолго до полудня он принялся через каждые минут двадцать вставать якобы для разминки и, благодушно улыбнувшись Дженис (на тот случай, если она поднимет голову от своих грядок), заходить в дом, чтобы сделать добрый – лечебный – глоток виски в закутке у кухонной раковины. Иногда, если шум транзисторного приемника Томми в соседней комнате гарантировал, что его не застанут врасплох, он делал два или три глотка подряд.

После обеда он вздремнул и проснулся уже ближе к вечеру. С трудом оторвавшись от матраса и спустив ноги с кровати, он позвал Дженис, которая пришла и села рядом с ним.

– Послушай, – сказал он. – Знаю, что ты планировала провести здесь еще несколько дней, но я хочу завтра уехать в город. Думаю, мне нужно показаться в офисе.

– С этим нет никакой спешки, дорогой, – сказала она. – Джордж Тейлор может подождать.

– Разумеется, он может подождать. Дело не в нем, а во мне. Мне кажется, чем раньше я вернусь к своей деловой рутине, тем скорее приду в норму, вот и все.

Он и не рассчитывал услышать от нее фразу типа: «Поступай как знаешь», но по крайней мере, она не стала с ходу возражать. Вместо этого она какое-то время молча разглядывала испещренные тенью листьев прямоугольники солнечного света на дощатом полу, а потом дотронулась до его колена и сказала:

– Хорошо.

Он был на кухне, наливая первую из двух (и не более, как он поклялся себе) порций виски перед ужином, когда до него донесся голос жены, сообщающей Томми об изменении планов:

– Милый, мы с папой решили завтра вернуться домой. Ты не против?

И Томми сказал, что ему без разницы, ему все равно.

* * *

– Кого я вижу! Привет, бродяга, – произнес Джордж Тейлор, огибая свой массивный стол с протянутой для приветствия рукой. – А Дженис говорила, что ты проболеешь еще целую неделю.