Онлайн чтение книги Длань Господня
Глава 13

Он совсем позабыл про него за всеми этими делами и заботами, не появись мальчик, так неизвестно когда бы вспомнил. А Бруно Дейснер приехал и был, кажется, горд собой. Михель Цеберинг вперёд не лез, стоял чуть поодаль, хоть и был старшим в деле. Дал мальчику похвалиться перед дядей. Бруно подошёл к столу и выложил перед кавалером два талера, чуть подождав, чтобы тот всё понял, стал выкладывать перед ним ещё монеты. Выложил шестьдесят семь крейцеров. И замер, ожидая похвалы.

– Ну, что это, объясни, – произнёс кавалер, глядя на серебро.

– Вы дали мне два талера, господин…

– Не называй меня господин, – прервал его Волков, – ты сын моей сестры, ты моя семья, зови меня дядей или кавалером.

–Да, дядя, – сказал юноша, – это два талера, что вы мне дали перед тем, как отправили с Михелем.

– Да, помню.

– А эти крейцеры – прибыток, дядя.

– Это неплохой прибыток. На чём ты его заработал?

– Сначала мы взяли кирпичи, отвезли их на другой берег реки, во Фринланд. Там удачно продали, и двух дней ждать не пришлось, могли бы сразу за новыми поехать, но встретили одного купца из Эвельрата, он сказал нам, что едет в Рюммикон за брусом и доской, и что если мы сделаем заказ и подождём три дня, то он нам сделает хорошую скидку. Мы подождали, он вернулся и привёз нам разного леса. Мы тут же погрузили его и привезли сюда, архитектор ваш его купил у нас сразу и сказал, что купит ещё вдесятеро больше, говорит на новую церковь пойдёт.

Волков во время рассказа поглядывал на молодого, пронырливого солдата Михаэля Цеберинга, который вдруг из солдат пошёл в торговцы кирпичом. Он слушал рассказ племянника господина и кивал, соглашаясь.

– Это хорошо, – выслушав рассказ, похвалил племянника Волков, – ты молодец. А ты знаешь, что я переезжаю в новый дом? Тебе нужно посмотреть себе там место.

– Господин… То есть кавалер, – заговорил мальчик, – мне некогда тут обживаться, думаем мы сегодня же ехать в Мален.

– В Мален? Зачем же?

– Нужно поговорить с промышленниками и строителями, надобно цены вызнать. У нас с Михелем есть задумки.

– Это хорошо, – говорил Волков и сам действительно был рад.

– Дядя, мы хотели просить у вас телегу с конём, за те, что мы брали в прошлый раз для перевозки кирпича, мы с Ёганом расплатились. А сейчас спросили, а Ёган сказал, чтобы у вас спросили.

– Берите, – сказал кавалер. – И когда вы собираетесь ехать?

– Сейчас, дядя, Михель говорит, что талеры никого ждать не будут.

– Это верно, – произнёс Волков, этот мальчишка ему нравился всё больше, – талеры высокомерны и заносчивы, они никого ждать не будут, за ними нужно побегать, их нужно хватать быстро, но перед дорогой вы хотя бы поешьте. Мария, покорми этих уважаемых купцов.

Племянник с товарищем поели и уехали, торопились, чтобы до ночи быть в Малене. А Волков неспеша пошёл по своей деревне и глядел, как она приходит в себя после двухдневного праздника урожая. С ним пошли Максимилиан и Увалень, он бы ещё и Сыча хотел увидеть, но тот пропал ещё позавчера, как только в город въехал обоз с пивом и съестным. Больше не появлялся. Мужиков видно не было, наверное, Ёган угнал их на барщину. Солдат тоже: кто кирпич жёг, кто ещё чем занимался. Бабы местные, да и молодые солдатки уже начинали мести дворы, ковыряться в огородах, если ещё что было в них не убрано пред осенью, кто занимался коровником своим, кто свинарником. Когда видели через заборы господина – кланялись, спасибо говорили за фестиваль. Волков отвечал кивком, поглядывая на привычную деревенскую жизнь, дошёл до нового своего дома, а там суета. Дворовые и строители ходят туда-сюда, что-то делают, носят, моют, кричат, чего-то просят. Короче, приводят дом господский в порядок. Последние дела доделывают и уже даже скарб раскладывают принесённый. Суетятся, стараются.

А Волков вдруг засмеялся, только смех невесёлый это был. Про весёлый смех он позабыл давно.

– Отчего смешно вам, кавалер? – спросил Александр Гроссшвюлле, поглядывая на него, ему, кажется, тоже хотелось посмеяться.

Волков потряс только головой в ответ, мол, ничего. Не станет же он говорить Увальню, что думает он о том, что суета эта может быть совсем пустой. Через месяц, через два или даже через три явятся сюда полтысячи горцев. И придётся им всем бежать либо в Мален, либо за реку во Фринланд. А дом этот красивый, да и старый тоже, эти псы горные пожгут к чертям собачьим. И всё вокруг пожгут, с них, собак, станется. Уж не упустят они своего. Вот и смеялся он над глупой суетой своих холопов и людей архитектора.

Вся работа их пустая, архитектора люди хоть деньгу получат, а его дураки напрасно стараются. А ещё над собой, ведь он всей этой красоты лишится, да и денег тоже. Нет, он, конечно, сделает всё, чтобы этого не вышло, но если горцев будет полтысячи, то что он сможет сделать? Только бежать. Только бежать.

А тут Сыч ещё появился, грязный, небритый, шапка, некогда красивая, сейчас дурацкая тряпка на башке. А ещё воняет.

– Чего смеётесь, экселенц? – спросил он у господина.

– Ты где был два дня?

– Да тут я был. В деревне. С народом веселился. Всё видел, всё слышал. Во всём участвовал.

– В чём ты участвовал?

– В веселье, экселенц, в веселье. Мужики пьют как в последний раз, когда на халяву. Так не поверите, бабы тоже не отстают. И солдатня туда же. Даже дети, и те дармовому пиву рады. Тоже втихаря хлебают, пока мамки не видят. Пряники прячут на потом, а сами на пиво налегают да на колбасу. Правда, после лежат у заборов да блюют, но так то после.

– Пили, значит?

– Ваши дворовые от ворот до дома дойти не могли, – заметил Максимилиан, – ночь на дворе, на холоде спали. Даже наш Увалень пьян был.

Гроссшвюлле покосился на Максимилиана неодобрительно, но ничего не сказал.

– Ну, а как не пить, – продолжал Сыч, – если господин задарма поит. Двадцать бочек пива, кажется, было, так и всё пиво крепкое. Вусмерть пьют. Потом баб своих либо бьют, либо имеют, – он засмеялся, вспоминая, – и смех, и грех, прямо где пили, там и укладывают, едва не посреди дороги.

Волков посмотрел на него исподлобья и спросил:

– Так ты, наверное, тоже поучаствовал?

– Чего? – сразу насторожился Фриц Ламме.

– «Чего», – передразнил его Волков, – лез, говорю, к чужим да пьяным бабам под подол?

– Чего? Кто? Я? – искренне удивлялся Сыч.

– Не ври мне, по морде вижу. Знаю тебя, подлеца, не дай Бог, мне на тебя пожалуются, – Волков показал ему кулак.

– Да не пожалуются, экселенц, не пожалуются, – заверил Сыч.

– Дрались люди?

– Дрались, дрались, – кивал Фриц Ламме и рад был, что сменилась тема. – Как же с такого пьяну не драться. Но без лютости, хотя солдаты за ножи и хватались – никого не убили. Зубы там, морды в кровище – по мелочи, в общем. Последнего били сегодня утром.

– Утром? За что? – удивился Волков. Вроде, праздник уже кончился.

– Так то пастух наш был. Привёл стадо ещё вчера, а коровы одной нет. А хозяева пьяны были, про неё и не вспомнили, и не спросили. Утром только спохватились. Побежали к пастуху, а он и говорит, что она в овраг упала. Кусты жрала и скатилась. А он, подлец, тоже пьяный был, хотел народ позвать – вытащить её, да спьяну забыл. Утром мужики побежали её вытаскивать, а её нет уже.

– Нет? Выбралась, что ли? – спросил Увалень, заинтересовавшийся историей с пастухом.

– Какой там, волки её пожрали, размотали по всему оврагу, копыта, рога да шкура лишь остались, вот пастуха за то и били всем миром, говорят, что господин за дарёную корову спросит.

Вот и ещё одно дело, Волков снова стал тереть глаза и лицо ладонью. Как будто сон прогнать хотел. Волк. А он про него совсем забыл. Волк, будь он неладен.

– Максимилиан, Увалень, коней седлайте, Сыч, ты тоже с нами поедешь, пошлите кого-нибудь к Бертье, пусть возьмёт собак, едет на место и посмотрит, что там за волки корову съели.

– Экселенц, – Сыч приложил руку к сердцу, сделал жалостливое лицо, – честное слово, я вот…

– Ты поедешь, – не дал договорить ему Волков, – только помоешься сначала.

Ганс Волинг, хоть и неплохим, кажется, был кузнецом, но не таким, как тот, что делал доспех. До того мастера ему было далеко. Дыру он в шлеме заделал, железо вытянул хорошо, но место, где была дыра, осталось заметно. Железо там другое, а уже от роскошного узора, что лежал на всё остальном шлеме в том месте и следа не осталось. Кузнец стоял и ждал, что скажет кавалер, видно было, что волновался.

Волков ничего ему говорить не стал. Огорчать не хотелось, хвалить было не за что. Сунул шлем Увальню, тот положил его в мешок на седле.

– Монах к тебе не заходил? – спросил у кузнеца кавалер.

– Заходил, – кивал тот, – заходил два дня как. Просо брал, муку, масла немного взял.

– Два дня? – переспросил Сыч. Был он мрачен немного, видно, ещё пиво, что он пил два дня, в нём своё не отгуляло. – Ничего не говорил? Может, ещё что хотел, кроме еды?

– Хотел, хотел, – кивал кузнец, – новый замо́к. Я ему клетку делал железную с замком, так этот замок забился. То ли ржой, то ли грязью. Я обещал глянуть или новый сделать.

– А зверь у тебя не объявлялся? – Спросил кавалер.

– Нет, после разговора с вами так и не было его ни разу.

– Не было?

– Даже следов вокруг дома не стало. И собаки потявкивать стали по ночам, раньше такого не бывало. Раньше только выли, а сейчас расхрабрились чего-то, – говорил с радостью кузнец.

Платить кузнецу было не нужно, барон в прошлый раз на том настоял, Волков простился с ним и поехал от него к монаху.

Он ещё издали увидал, как только поднялся на холм, слава Богу, глаза ещё не подводили, что монах дома. В огороде, который был разбит справа от дома, ближе к кладбищу, стояла лопата, воткнутая в землю, а дверь лачуги была приоткрыта. Совсем чуть-чуть, но замка на двери не было точно.

Подъехали – ничего. Тихо. Только октябрьский ветер качает кусты на холмах.

– Эй, – заорал Сыч, – святой человек, ты тут?

Тишина, ветер на холмах чуть заметно теребит кусты, одна из лошадей трясёт головой, узда позвякивает еле слышно.

– Святой человек! – орёт Сыч. – Ты тут?

Нет. Не слышит.

Сыч понял, что всё придётся делать ему, подъехал ближе, совсем к двери, посмотрел на неё, слез с коня. Подошёл к лачуге и вдруг остановился. Замер. Потом повернул голову, приложился щекой к двери, прислушался.

– Ну, чего? – не терпится знать Волкову. – Чего там?

Сыч поворачивает к нему лицо и говорит:

– Кровищей воняет, экселенц.

– Человеческой? – спрашивает Увалень с заметной тревогой.

– Да разве я тебе пёс, чтобы разобрать, – со злым весельем отвечает Фриц Ламме. – Вот дурень, а.

Увалень молчит, все молчат. А Сыч достал из рукава свой мерзкий нож и его лезвием аккуратно отворил дверь лачуги. Тут же заглянул внутрь и долго смотрел.

– Ну, видно что?

– Темень, но теперь точно скажу, кровищей оттуда несёт. Из халупы его. Максимилиан, ты бы соорудил свет какой. Так ни черта не видать. Окон-то нет.

– Да как же я тебе его сооружу, нет у меня лампы, -сказал юноша.

– Ну, может, факел какой, – продолжил Сыч, всё ещё пытаясь разглядеть, что там внутри.

– Да из чего? – всё упрямился Максимилиан.

– Найдите, – сказал Волков резко и добавил Увальню, – и вы, Александр, помогите ему, веток сухих найдите.

Оруженосцы послушно и резво слезли с лошадей, начали искать сухие ветки, полезли в кусты. А кавалер сидел на коне и думал, что зря он забросил свою привычку носить кольчугу. Раньше повсюду был в ней, и ничего, что рубахи под нею изнашивались быстро, так зато он всегда себя спокойно чувствовал в кольчужке-то. А один раз, в секрете когда стояли, так она ему жизнь спасла, когда враг про секрет вызнал и налетел внезапно.

А сейчас колет надел и ездит по поместью, словно у себя по дому ходит. Волков привычно потянулся к эфесу меча. Побарабанил по нему пальцами. Ну, хоть меч был при нём.