Онлайн чтение книги Дозоры слушают тишину
ИСПЫТАНИЕ

1

Кто-то осторожно тронул его за плечо и тихо позвал. Зубанов открыл глаза. Наташа смотрела пристально и тревожно.

— Костя, к тебе дежурный. Что-то случилось…

— Да? Пусть зайдет.

Зубанов сбросил простыню, сел, посмотрел на часы. Одиннадцать тридцать три. После ночного обхода границы удалось поспать два с половиной часа. Что там еще могло случиться?

— Слушаю вас, — сказал Зубанов, когда ефрейтор Цыбуля вошел и прикрыл за собою дверь.

— Товарищ лейтенант, вас старшина на вышку зовет.

— Что значит — зовет? — нахмурился Зубанов.

— На той стороне турки кого-то бьют, товарищ лейтенант.

— А точнее?

— Какого-то гражданского. Палками и камнями. В общем, старшина вас просит.

Это было серьезно.

— Позвоните старшине Пятирикову, пусть наблюдает. Сейчас поднимусь к нему. Идите.

Цыбуля козырнул, четко повернулся и вышел. И хотя это не ускользнуло от придирчивого взгляда лейтенанта, в душе все же остался неприятный осадок. «Старшина зовет. В общем…» Что за вольности?

Только этой весной он окончил пограничное училище и приехал сюда на должность заместителя начальника заставы.

Многие солдаты были ему почти ровесниками и смотрели на него, как на ровню.

«Ладно, увидят, на что я способен», — подумал он. Вчера начальник уехал в отряд. Зубанов оставался на заставе единственным командиром. И от того, что начало оказалось не очень спокойным, его охватило тревожное возбуждение.

Зубанов быстро оделся и взглянул на себя в зеркало. У него были развернутые плечи, резко очерченные губы, светлые и холодные глаза. Пуговицы горели, как огоньки. Все в порядке! Он вышел на кухню.

Чайник на примусе дребезжал, сердито фыркал струйками пара. Наташа обернулась, посмотрела с тревогой.

— Ты надолго?

— Не знаю.

— Что-нибудь серьезное?

— Турки кого-то бьют.

Она удивленно подняла брови, хотела еще что-то спросить, но муж торопился. Наташа вышла проводить его на крыльцо. Жмурясь от солнца, Зубанов буркнул небрежно:

— Поспать не дали, черти…

Наташа прижалась к нему, провела ладонью по упругой щеке.

— Милый…

Это могли увидеть солдаты. Зубанов легонько отстранил ее и, бросив, что скоро будет, не оглядываясь, сошел с крыльца. Но, чувствуя взгляд Наташи на себе, он с досадой подумал, что не приласкал и не успокоил ее и она будет волноваться, а это ей вредно: жена ожидала ребенка.

Вышка стояла в дальнем углу двора, Короткие четкие тени падали от кипарисов. На упругих, словно проволочных, кустах лавровишни блестело солнце. Рубчатыми языками зеленого пламени вырывались из-под земли стебли агавы.

У подножия вышки тощая серебристая крольчиха щипала траву. Она доверчиво посмотрела на Зубанова, потом запрыгала прочь, вслед за нею поднялись и поскакали крольчата.

Зубанов легко и быстро стал взбираться по лестнице. На верхней площадке стояли старшина Пятириков и наблюдатель солдат Рыжков.

— Я слушаю вас, — сказал Зубанов, ответив на приветствие старшины.

— Турки себя подозрительно ведут, товарищ лейтенант. Нужно, чтобы вы посмотрели.

Последние слова польстили Зубанову. Пятириков был старше его на шесть лет, на заставе начал службу с рядового солдата, знал каждый кустик и камень вокруг и считался отличным службистом.

— А в чем дело? — спросил Зубанов.

В одиннадцать двадцать две на юго-западной окраине турецкого селения, около кофейни, появился неизвестный человек, которого раньше на той стороне не замечали. Через три минуты поодаль от него стали собираться люди. Они размахивали руками и бросали в него палками и камнями. В одиннадцать тридцать неизвестный, преследуемый толпой, скрылся в переулке, напротив кофейни.

— И все? — спросил Зубанов.

— Пока все, — ответил Пятириков.

— И что же вы думаете?

Старшина пожал плечами:

— Да кто их знает… Все может быть.

Сказано это было просто, по-домашнему, и Зубанов недовольно поморщился.

Он огляделся. В голубоватой дымке таяли очертания гор на турецкой стороне. Прямо перед глазами на ближних склонах зеленых холмов были понатыканы дома турецкой половины села.

Зубанов прильнул к стереотрубе, нацеленной на кофейню. Увеличенная в несколько раз, она стояла неожиданно близко — обыкновенный дом с высокой верандой. Штукатурка во многих местах облупилась, обнажая грязные ребра планок. На веранде разговаривали два человека, и было странно, что их так хорошо видно и совсем не слышно отсюда, словно это были глухонемые.

Зубанов пошарил стереотрубой, заглядывая в кривые улочки и огороды, но ничего подозрительного не заметил. Улочки были пустынны, лишь кое-где у порога жилищ сидели женщины. Многие окна забиты досками или заткнуты тряпками. Из щелей валил дым: дома топились «по-черному».

Чужая жизнь начиналась в сотне шагов от Зубанова, за узкой линией границы. Острое чувство любопытства и настороженности всегда охватывало его, когда он вот так наблюдал за той стороной.

Он оторвался от окуляров, выпрямился, и тотчас же картина, открывавшаяся его взору, стала более наглядной, общей, будто он поднялся кверху и теперь мог наблюдать все в целом, сопоставляя и удивляясь еще больше.

Когда-то это было одно село, теперь граница рассекала его на две половины. И разделяли их лишь хворостяной забор и лента контрольно-следовой полосы.

— Рядом, а совсем другая жизнь, товарищ старшина, — назидательно сказал Зубанов.

— Капитализм, — заметил Пятириков.

— Капитализм с остатками феодального уклада, — поправил Зубанов.

Старшина посмотрел на него удивленно.

— Опять бьют! — неожиданно сказал Рыжков, молча наблюдавший в стереотрубу.

— Где? — встрепенулся Зубанов.

Рыжков отступил, давая место лейтенанту, и в этот момент лицо его поразило Зубанова выражением страха и сострадания. Но то, что он увидел через увеличительные стекла, поразило еще больше. Человек, обхватив голову руками, стоял спиной к стене дома, а разъяренная толпа бросала в него палками и камнями. Человек не убегал, не защищался, он только низко наклонял голову, тесно прижавшись к стене, чтобы его не смогли ударить сзади.

— Что они, с ума посходили?

Пятириков и Рыжков молчали, стиснув зубы.

Вдруг человек выпрямился и в отчаянной решимости кинулся на толпу — один против всех. Толпа шарахнулась, пропуская его, и он побежал по кривой улочке. Вскоре все скрылись за строениями. Только облачко пыли поднималось над тем местом, где шла погоня. Но вот и пыль улеглась.

— Как вы думаете, старшина, что все это означает? — спросил Зубанов, отрываясь от стереотрубы.

Пятириков снова пожал плечами. Он пристально следил за турецкой пограничной вышкой, на которой виднелся наблюдатель. Зубанов тоже посмотрел туда. Наблюдатель разглядывал их в бинокль, потом лениво прошелся по площадке. Это был здоровенный парень в матерчатой фуражке с длинным козырьком, форменной рубашке и брюках американского образца. Несуразно длинная винтовка стоймя торчала в дальнем углу площадки.

— Делает вид, что ему безразлично, — определил Зубанов. — Ждет, когда мы уйдем с вышки.

— Просто надоело смотреть, — сказал Пятириков.

Зубанов промолчал. Ему было неприятно, что старшина отмалчивается или поправляет его. Но ощущение неприязни к турецкому аскеру не пропадало, и он сказал:

— Военнослужащий… Оружия при себе не держит.

— Они всегда так, — спокойно пояснил Пятириков и поправил на ремне пистолет.

Старшина не поддерживал разговора, и Зубанов сказал официально:

— Продолжайте наблюдение, Пятириков.

Старшина опять удивленно взглянул на него и прильнул к трубе.

— Мулла на минарет поднялся, — сообщил Пятириков через несколько минут.

Зубанову не часто приходилось видеть муллу на минарете, и сейчас он с любопытством разглядывал обыкновенного тщедушного мужичонку в серой рубашке, черных брюках и кепке. Эта кепка удивляла больше всего. Мулла постоял немного, деловито посмотрел на свои ручные часы, еще постоял и стал что-то кричать вниз, оглаживая бородатое лицо ладонями и время от времени воздевая их к небу. Так он делал свое дело минут десять, передвигаясь бочком, а потом исчез, словно его не было.

— Почему он такой непредставительный? — спросил Зубанов.

— По приходу. Село-то бедное, вот и мулла бедный, — Пятириков говорил это, не отрываясь от стереотрубы. Помолчав немного, он сказал: — А мулла-то все-таки самый богатый человек на селе.

— Почему?

— А заметили — ручные часы носит. Никто из крестьян таких часов не имеет, по солнышку живут. Только мулла да офицер с ихнего поста… А вон и сам офицер пожаловал, легок на помине.

По узкой кривой улочке верхом на лошади рысью ехал турецкий офицер. Он браво сидел в седле, выпятив грудь, а сзади, ухватившись за лошадиный хвост, трусцой бежал солдат. Куры шарахались от них в разные стороны. В одном месте солдат споткнулся и выпустил хвост, и тогда офицер, чуть осадив лошадь, огрел его хлыстом. Солдат припустил вприпрыжку, снова ухватился за хвост и теперь уже больше не отставал. Так они приблизились к турецкому пограничному посту и скрылись в воротах.

— Прибыл их благородие, — усмехнулся Пятириков.

Зубанов промолчал.

За турецкой околицей на чахлых косогорах, возле редких кустиков кукурузы и чая, копошились крестьяне.

— Тяпками да мотыгами копают землю… Разве ж это жизнь? — сокрушенно проговорил Пятириков, видимо, тяготясь молчанием.

— Да-а… — задумчиво произнес Зубанов. Сцена избиения не выходила у него из головы. Что бы это могло означать?

2

Спустившись с вышки, Зубанов направился в канцелярию, а старшина задержался около конюшни.

— Дежурный, ко мне! — крикнул Зубанов, войдя в коридор.

Цыбуля предстал немедленно.

— Что нового?

Цыбуля ответил, что ничего нового нет, только у сержанта Ковригина разболелись зубы и вспухла щека.

— Пусть потерпит.

Цыбуля напомнил, что сержант включен в тревожную группу.

— Я сказал, пусть потерпит, — произнес Зубанов раздельно. — А теперь идите.

Цыбуля исчез так же внезапно, как и появился.

Зубанов прошелся по канцелярии, поглядел в окно. Всезнающий старшина куда-то запропастился…

В дверь робко постучали.

— Да! — резко крикнул Зубанов.

Вошла Наташа в своем просторном ситцевом платье, с блуждающей кроткой улыбкой на подурневшем лице.

— Костя, я видела, как ты спустился с вышки, и решила зайти… Что там, у турков?

— Пустяки! Несколько идиотов били одного калеку.

— Это не может отразиться на границе?

— Не задавай глупых вопросов, — раздраженно ответил Зубанов.

— Может, ты позавтракаешь?

Наташа смотрела на него так нежно, что он сказал мягче:

— Ладно, сейчас.

Она вышла.

Зубанову стало жалко Наташу. Такую молодую, красивую завез на край света, и теперь она сидит без дела. А ведь кончила медицинский институт, и ее оставляли в Алма-Ате. Он любил Наташу и отдал бы все, чтобы она была счастлива и чтобы у нее благополучно родился ребенок, конечно, мальчик.

— Наташа, подожди! — крикнул он в окно и быстро вышел из канцелярии.

Но тут перед ним снова предстал Цыбуля:

— Товарищ лейтенант, позвонил Рыжков: турки нарушают границу!

Зубанов в два прыжка очутился у телефонного аппарата:

— Рыжков, что там у вас?

— Человек через КСП перешел, на левом фланге возле третьего камня.

— А что аскеры?

— Пропустили…

Грохот сапог сотрясал помещение. Замелькали фуражки и лица. Тревожная группа уже стояла перед Зубановым: сержант Ковригин, солдаты Свинцов и Гоберидзе. Словно из-под земли вырос Пятириков.

— Разрешите мне с ними идти? — попросил он.

— Иду я! — отрезал Зубанов. — Вы останетесь за меня.

И первым выбежал во двор. Мелькнуло лицо Наташи, испуганное, побледневшее. Вот и тропа. Ветер свистел в ушах. Если так бежать, у третьего камня можно быть минут через десять. Он лежал за околицей села, в двадцати шагах от границы. Там и нужно перехватить нарушителя.

Вот и камень. Зубанов с разбегу упал в траву. Острая колючка впилась в ладонь. Колотилось сердце. Справа и слева залегли сержант Ковригин, солдаты Свинцов и Гоберидзе. Где нарушитель?

Слегка дрожали силуэты далеких гор. Прямо перед глазами маячил пограничный столб. Вокруг — ни души.

Зубанов взглянул на ладонь, рваная царапина сочилась кровью.

— Во-он, во-он идет! — тревожно прошептал Ковригин.

По колхозной цитрусовой плантации шел человек, не прячась и не убегая.

И снова топот ног.

Зубанов испытывал никогда еще не приходившее к нему чувство боевого азарта. Вот он, нарушитель, в нескольких шагах от него! То, ради чего он учился и приехал сюда, на край земли, — сейчас случится. Человек шел своей дорогой, не оборачиваясь.

— Стой!

Человек остановился, повернулся к Зубанову и пошел навстречу ему. Он шел медленно и неуверенно, как лунатик.

— Прокаженный! — крикнул испуганно Гоберидзе.

Зубанов невольно попятился. Лицо человека напоминало морду льва — настолько его исказили лиловые бугры на лбу и висках. Да, это был прокаженный, и он шел навстречу Зубанову.

— Стой! Остановись! — крикнул он, все еще пятясь.

Отвращение и растерянность охватили Зубанова. Прокаженного, как и всякого нарушителя, нужно обыскивать, вести на заставу, допрашивать… Он заразится сам, заразит солдат, Наташу, ребенка. Люди никогда не излечиваются от проказы, их заключают в лепрозории, и там они медленно погибают.

Прокаженный остановился тяжело дыша и что-то сказал, глухо и сипло.

— Что он говорит, Гоберидзе? — не оборачиваясь к солдату, нетерпеливо спросил Зубанов.

— Непонятно говорит… Не по-грузински говорит…

Судя по внешности, хотя и очень искаженной, это был турок или курд. На нем — ветхий пиджак, грязная рубаха, рваные штаны, шерстяные носки и кожаные остроносые туфли.

— А по-турецки вы умеете? — не теряя надежды, спросил Зубанов у Гоберидзе.

— По-турецки не умею…

Три пары глаз пограничников следили за командиром, ожидая приказания. Если б повстречаться с этим прокаженным один на один, без свидетелей! Никто не видел бы его растерянности. Но он встретился не один. И от этого было тяжелее вдвойне.

Незнакомец стал показывать знаками, что пришел с той, турецкой стороны и хочет идти сюда, в советское село. Он смотрел на пограничников покорно и эта покорность обезоруживала больше всего.

— Что будем делать? — спросил Зубанов, оборачиваясь к солдатам.

— Обыскать нужно и вести на заставу, — сказал Ковригин.

Это был тот самый Ковригин, у которого разболелись зубы и распухла щека. Зубанов только сейчас вспомнил об этом, мельком взглянув на него. Сержант повесил автомат на шею и шагнул вперед.

— Разрешите мне, товарищ лейтенант? — и добавил: — Может, у него оружие есть или еще что?.. Всякое бывает.

— Но вы же заразитесь! Утром я видел, как его били турки.

— А-а, не так страшен черт! — махнул рукой Ковригин. — Надо же кому-то…

Он сказал это так просто, что у Зубанова что-то дрогнуло в душе. А может быть, Ковригин считает, что он, лейтенант Зубанов, побоится сделать это сам? Считает его трусом?

— Разрешите? — повторил сержант.

Зубанов медлил. Если он разрешит, то не простит себе этого никогда… Он — командир, этим сказано все.

— Обыск произведу я, — сказал Зубанов как можно спокойнее.

Ковригин изумленно взглянул на него, поколебался с минуту и взял автомат наизготовку.

Все дальнейшее происходило для Зубанова будто во сне. Он жестами показал неизвестному, что нужно поднять руки и повернуться кругом. Подошел к нему сзади и ощупал его карманы. Оружия не было. Свести руки прокаженного за спиной и связать их Зубанов не осмелился. И без того, оглаживая карманы, он чувствовал себя так, будто дотрагивается до расплавленного металла. Ему хотелось зажмурить глаза, но он только задержал дыхание. Потом, отойдя на несколько шагов и отдышавшись, он приказал солдатам конвоировать задержанного, а сам пошел позади, с ужасом рассматривая свои ладони. Ему следовало бы вытереть капли холодного пота со лба, но он страшился прикоснуться руками к лицу и нес их перед собой на весу, как чужие.

Так все пятеро вошли в село и направились к заставе. Деревянные дома, с их террасами, открытыми окнами и высокими фундаментами стояли то выше, то ниже дороги, и были видны то их стены, то чешуйчатые черепичные крыши. Развесистые чинары, густые заросли маслин и яблонь — все сливалось в причудливое царство теней и зелени… Удивительно живописен был вид этого маленького грузинского селения, но у Зубанова было такое ощущение, что все это он видит в последний раз.

Жители села, попадавшиеся на пути, останавливались, пораженные невиданным зрелищем. Кое-кто, не вытерпев, бросал короткие фразы, которых Зубанов не мог понять.

3

Ворота заставы были закрыты. Зубанов толкнул калитку, пропустил в нее прокаженного, и солдат дал знак остановиться. К ним тотчас же направился Пятириков и дежурный Цыбуля. От командирского домика быстро пошла Наташа.

— Не подходить! — сказал Зубанов и предостерегающе протянул руки.

Пятириков, Цыбуля и Наташа остановились. Они смотрели на прокаженного.

— Гоберидзе, будете караулить, — приказал Зубанов.

Гоберидзе стал лицом к задержанному, махнул рукой. Тот покорно сел на землю.

— Остальным отойти, — добавил Зубанов.

Все отошли, оглядываясь.

Только крольчиха Машка доверчиво подбежала к прокаженному, обнюхала его вытянутые ноги.

— Да отгоните же ее, Гоберидзе! — крикнул Зубанов.

Гоберидзе пихнул носком сапога крольчиху, и она отбежала.

— Костя, ты прикасался к нему? — спросила Наташа.

Глаза ее были полны испуга.

— Нет! — твердо ответил Зубанов и взглянул на Ковригина и Свинцова.

— И никто не подходил к нему?

— Никто.

Наташа внимательно посмотрела на мужа.

— А почему ты все время оглядываешь свои руки?

— Да оцарапал ладонь какой-то чертовой колючкой!..

— У тебя царапина? Покажи.

Зубанов покорно показал ладонь. Капли крови еще не засохли.

— Костя, ты понимаешь, что будет, если такими руками ты прикасался к нему? — тихо спросила Наташа.

— Но я же не дотрагивался.

Наташа немного подумала.

— Все равно… Идем, нужно продезинфицировать руки. Потом я перевяжу тебе это место.

— Хорошо, — сказал после некоторого колебания Зубанов. — Только быстрее, нужно заняться этим… — он кивнул в сторону забора.

— Идите, идите! — торопил Ковригин. — Мы тут сами управимся, товарищ лейтенант.

— Точно! — подтвердил Цыбуля.

Пятириков кивнул, внимательно наблюдая за прокаженным.

Удивительно заботливы были сейчас люди! И этот молчаливый старшина, и этот бесцеремонный Цыбуля, и этот Ковригин, у которого болели зубы.

Когда Зубанов вскоре вернулся, он заметил, что никто ничего и не делал с задержанным — все ждали его, лейтенанта.

Старшина Пятириков отозвал Зубанова в сторону:

— Константин Павлович, может, это не прокаженный?

Если бы старшина догадывался, как Зубанову хотелось, чтобы его подозрения сбылись! Но он не догадывался и продолжал развивать свои мысли дальше:

— А может, это и настоящий прокаженный, и турки пустили его через границу, чтобы отвлечь наше внимание от других участков.

Предположения Пятирикова заставили задуматься. Что если он прав? Пока тут они судят да рядят, где-нибудь пробирается настоящий шпион.

— Вы закрыли границу? — спросил Зубанов.

— Закрыл, Константин Павлович, и доложил коменданту.

— Нужен врач или фельдшер, — сказал Зубанов. — Позвоните в комендатуру.

— Долго придется ждать.

— А если попросить фельдшера из сельского медпункта?

— Фельдшер уехал.

Этот старшина знал все.

Зубанов был старшим в звании, и только ему было дано право решать: что делать с этим прокаженным. Он ждал совета от старшины. Еще сегодня утром он бы не позволил себе такого обращения, а сейчас спросил:

— Как же проверить, Иван Семенович?

Оба посмотрели на Наташу, и оба подумали об одном и том же.

— Вспомнил! Нужно колоть его иголкой, — сказал старшина. — Если это прокаженный, он не почувствует боли.

И он снял с себя фуражку, где у него всегда хранилась иголка, вынул ее и направился к забору.

— Назад, — тихо и властно сказал Зубанов. — Я сам.

Он хотел добавить, что уже прикасался к задержанному и теперь ему все равно, но к ним подходила Наташа.

— Проверю я, — сказала она. — И ты не можешь мне приказывать.

Голос ее был непривычно тверд.

— Но позволь… — попробовал было возразить Зубанов.

— Не позволю! — перебила Наташа и добавила мягче: — Я же врач, Костя.

Зубанов молчал.

— Разрешите послать за председателем колхоза Яманидзе? — обратился Пятириков. — Он знает турецкий язык.

Зубанов кивнул. Он думал о Наташе, все еще надеясь, что обойдется как-нибудь по-другому, без ее участия.

Но она уже вернулась в белом халате, хирургических перчатках и с медицинскими инструментами. Теперь она выглядела еще строже.

Она подошла к прокаженному и жестом попросила его встать. Тот встал. Нечто вроде улыбки появилось на бугристом покорном лице. Его никто не бил и не прогонял. Он снял пиджак и рубашку, кинул себе под ноги. Все тело его было в лиловых буграх, сочащихся гноем. Наташа подошла вплотную и стала осматривать эти бугры тщательно и неимоверно долго.

Хлопнув калиткой, вошел Яманидзе. На него никто не обратил внимания. Подойдя на цыпочках к Зубанову, он спросил шепотом:

— Генацвале, этого задержали?

Зубанов кивнул.

— Йой, боже ты мой, — тихо проговорил Яманидзе и замолк.

Все ждали, что скажет Наташа.

— Это прокаженный, — сказала Наташа, подойдя к мужу и держа на весу руки в перчатках.

— Да? — переспросил Зубанов.

— Да. Его нужно немедленно изолировать.

— Йой, боже ж ты мой! — воскликнул Яманидзе. — Вот до чего бедность довела человека! Генацвале, разреши поговорить с ним?

— Обязательно.

Прокаженного звали Мовлюдином. Он решил добровольно перейти в Советский Союз. Здесь, рассказывают, лечат прокаженных. Видит аллах, он говорит правду, только правду.

Яманидзе переводил каждую фразу, и все слушали, сурово хмурясь.

— Ну и дела… — задумчиво проговорил Пятириков, когда Мовлюдин закончил.

Зубанов взглянул на свои руки. Ему показалось, что царапину вдруг пронзила жгучая боль.

— Передайте ему, — обратился он к переводчику, — что его будут лечить.

Яманидзе перевел. Прокаженный закивал головой и что-то сказал сбивчиво и горячо.

— Он говорит, что целует ваши руки, — перевел Яманидзе.

Зубанов криво усмехнулся. Но слова Мовлюдина взволновали его. На минуту он забыл о своих руках и о себе, а подумал о тех, кто жил по другую сторону границы, таких же униженных и несчастных, как этот Мовлюдин.

4

Вечером задержанного увели. По совету Наташи, пограничники сшили из кусков старого брезента большой мешок, и прокаженный залез в него с головой.

— Ну, Мовлюдин, давай поправляйся там, — сказал Пятириков дружелюбно, и все заулыбались.

В ответ из мешка прозвучало какое-то мычание.

Место у забора полили раствором извести, а всем пограничникам было приказано тщательно вымыть руки с мылом и карболкой. Наташа объяснила при этом, что соприкасание с лепрозорным больным, как называют прокаженных, вообще-то не очень опасно, но лучше все-таки соблюсти меры дезинфекции. Зубанов вымыл руки еще раз. Настроение у него было хотя и подавленное, но не такое отчаянное, как раньше: живут же врачи в лепрозориях и не заражаются. Так сказала Наташа.

Потом он поднялся на вышку. Там уже стоял другой наблюдатель, сменивший Рыжкова. Солнце опускалось за горы, было прохладно и тихо.

— Ну, как дела? — приветливо спросил Зубанов у солдата.

— Все в порядке, товарищ лейтенант! — весело ответил солдат. — Ничего подозрительного.

Глазам Зубанова снова, как и утром, предстала картина гор и турецкая половина села. Дома были освещены медными тревожными отблесками заката. На минарете мулла совершал вечерний намаз. О чем он молился, что просил у аллаха для своих правоверных? Не настороженность и неприязнь испытывал сейчас Зубанов к той стороне, а какое-то странное чувство заинтересованности и сострадания, будто он был в ответе за то, что там творилось.

Уже в сумерки Зубанов спустился с вышки и заглянул в казарму. Она была почти пуста: все пограничники несли службу.

Зубанов вышел во двор. Постоял, прислушиваясь. Было тихо кругом. В домах на нашей стороне зажглись электрические огни. Кое-где заговорило радио. А в сотне шагов тонула во мраке и безмолвии турецкая половина села.

1960 г.