Онлайн чтение книги Доктор Бладмани, или Как мы стали жить после бомбы Dr Bloodmoney: or How We Got Along After the Bomb
16

Снова он был внутри. И опять не мог ни видеть, ни слышать. На короткое время ему была дарована такая возможность, а теперь все кончилось.

Продолжая ухать, сова летела дальше.

Билли Келлер сказал ей:

— Ты можешь меня слышать?

Может быть, она могла, а может быть — нет. Ведь это была всего лишь сова, ее органы чувств отличались от органов чувств Эди. Все вокруг было совсем по-другому. Смогу ли я жить внутри тебя? — спросил он сову. Никто не знает, что я запрятан здесь… у тебя свои полеты, свои пути. Вместе с ним в сове находились останки мышей и что-то еще, шуршащее и царапающееся, достаточно большое, чтобы пытаться выжить.

Ниже, приказал он сове. Он видел деревья ее глазами; он видел так ясно, словно все было залито светом. Миллионы отдельных неподвижных объектов… но вот он заметил что-то ползущее. Объект был живым, и сова свернула к нему. Ползущее существо не слышало ни звука, ни о чем не подозревало и продолжало себе извиваться, не пытаясь спрятаться.

Мгновение — сова проглотила его и полетела дальше.

Хорошо, подумал Билл. А что дальше? Сова летает всю ночь туда-сюда, потом купается, когда идет дождь, и долго, крепко спит. Может быть, это и к лучшему? Может быть.

Он сказал:

— Фергюссон не позволяет своим служащим выпивать. Это против его религии, да?

А затем:

— Хоппи, откуда исходит свет? От Бога? Ты знаешь, как в Библии? Я хочу сказать — это правда?

Сова заухала.

— Хоппи, — сказал он изнутри совы, — прошлый раз ты говорил, что там сплошная тьма. Это действительно так? Там вовсе нет света?

Миллионы мертвых кричали в нем, требовали внимания. Он слушал, выбирал, повторял…

— Ты, грязный маленький уродец, — говорил он. — Все слушайте меня. Мы ниже уровня улицы… Ты, слабоумный осел, стой, где стоишь, стоишь… стоишь… Я поднимусь наверх и приведу сюда этих… как их… людей. Расчистите место — место для них…

Испуганная сова захлопала крыльями и поднялась выше, пытаясь избавиться от него. Но он продолжал выбирать, слушать и говорить.

— Стой, где стоишь, — повторил он. Снова показались огни дома Хоппи; сова сделала круг и вернулась, не в силах улететь. Он подчинил ее себе и подводил все ближе и ближе к дому Хоппи, направляя ее полет.

— Ты, слабоумный осел, — опять сказал он. — Стой, где стоишь.

Сова с криком снижалась, пытаясь освободиться. Он поймал ее, она сознавала это и ненавидела его.

— Президент должен прислушаться к нашим доводам, — сказал Билл, — прежде чем будет слишком поздно.

Поднатужившись, разгневанная сова сделала то единственное, что могла: отхаркнула его, и он полетел к земле, пытаясь уловить поток воздуха. Он с шумом плюхнулся в сухие листья и покатился среди зарослей, слабо взвизгивая, пока наконец не угодил в яму.

Освобожденная сова взмыла вверх и исчезла.

— Взываю к человеческому состраданию, — провозгласил он, лежа в яме. Он говорил голосом священника из далекого прошлого. — Мы сами сотворили это, мы видим перед собой результат безумия, охватившего человечество.

Лишившись совиных глаз, он стал плохо видеть. Свет, казалось, померк, и все, что он мог различить, — несколько ближайших к нему теней. Это были деревья.

Неподалеку, на фоне тусклого ночного неба, угадывались очертания дома Хоппи.

— Впусти меня, — сказал Билл, еле шевеля губами. Он перекатывался в яме, он колотился о ее стенки, покуда листья не превратились в труху. — Я хочу войти.

Какое-то животное, услышав его, на всякий случай отскочило в сторону.

— Внутрь, внутрь… — повторял Билл. — Я не могу долго оставаться снаружи, я умру. Эди, где ты?

Он не чувствовал ее рядом, он чувствовал только присутствие фокомелуса в доме.

Лучшее, что он мог сделать, — это катиться к дому.

Рано утром доктор Стокстилл подошел к покрытому толем домику Хоппи Харрингтона, чтобы в четвертый раз попытаться начать лечение Уолта Дейнджерфильда. Он сразу же заметил, что и передатчик и все огни в доме включены. Несколько озадаченный, он постучал в дверь.

Дверь открылась, и он увидел на пороге Хоппи Харрингтона, сидящего в «мобиле». Фокомелус смотрел на него странно — настороженно, как бы опасаясь чего-то.

— Хочу попытаться еще раз, — сказал Стокстилл, зная, как все это бесполезно, но тем не менее желая продолжать во что бы то ни стало. — Можно?

— Да, сэр, — ответил Хоппи. — Пожалуйста.

— Дейнджерфильд еще жив?

— Да, сэр. Если бы он умер, я знал бы. — Хоппи откатился в сторону, чтобы впустить доктора. — Пока еще он должен быть там.

— Что случилось? — спросил Стокстилл. — Ты что, всю ночь бодрствовал?

— Да, — сказал Хоппи, — я разбирался, как что работает. — Он катался на «мобиле» взад-вперед, напряженно морща лоб. — Это трудно, — пояснил он, явно занятый своими мыслями.

— Я тут подумал и решил, что идея лечения двуокисью углерода ошибочна, — говорил Стокстилл, усаживаясь перед микрофоном. — На этот раз я попробую применить метод свободных ассоциаций, если только смогу связаться с Дейнджерфильдом.

Фокомелус продолжал разъезжать по комнате; его «мобиль» ударился о край стола.

— Извините, — сказал Хоппи. — Я нечаянно. Я не хотел.

Стокстилл заметил:

— Какой-то ты другой сегодня…

— Я тот же самый. Только я — Билл Келлер, — сказал фокомелус, — а не Хоппи Харрингтон.

Правым экстензором он указал в угол:

— Хоппи там. Теперь это он.

В углу лежал сморщенный, выцветший объект длиной в несколько дюймов. Рот его был открыт, демонстрируя полное отсутствие зубов. Объект казался человекоподобным, и Стокстилл подошел, чтобы получше рассмотреть его.

— Это был я, — сказал фокомелус, — но прошлой ночью я подобрался к Хоппи достаточно близко, чтобы перейти в него. Он сильно сопротивлялся, но он боялся, и поэтому я победил. Я изображал одного мертвеца за другим. Священник доконал его.

— Вы знаете, как работает приемник? — спросил фокомелус после небольшой паузы. — Потому что я не знаю. Я пытался разобраться, но не смог. Я заставил огни светиться, включал их и выключал. Я тренировался всю ночь.

Чтобы продемонстрировать свои успехи, он подъехал к стене и с помощью ручного экстензора пощелкал выключателем.

Стокстилл, глядя на маленькую мертвую оболочку, которую он держал в руках, наконец сказал:

— Я знал, что оно не могло бы остаться в живых.

— Оно просуществовало некоторое время, — сказал фокомелус, — почти час. Неплохо, да? Правда, часть срока оно провело в сове. Я не знаю, считается ли это.

— Я… пожалуй, лучше начну вызывать Дейнджерфильда, — сказал наконец Стокстилл. — Он в любой момент может умереть.

— Конечно, — кивнул фокомелус. — Хотите, чтобы я это забрал?

Он протянул экстензор, и Стокстилл отдал ему гомункулуса.

— Меня проглотила сова, — сказал фок, — и мне это не понравилось, но глаза у нее были великолепные. Мне нравилось пользоваться ими.

— Да, — машинально подтвердил Стокстилл, — у сов исключительно хорошее зрение. Вы, должно быть, испытали интересные ощущения.

Оболочка, которую он только что держал в руках… Ему казалось — такое невозможно. И все же это было не так уж и странно… Фокомелус передвинул Билла только на несколько дюймов — вполне достаточно. Если сравнивать с тем, что он сделал с доктором Блутгельдом… Видимо, потом Хоппи потерял след, потому что Билл, освободившись из тела своей сестры, перебрался в первую попавшуюся субстанцию, затем — в другую. И наконец он нашел фока и перешел в него, вытеснив Хоппи из принадлежащего тому тела.

Это был неравноценный обмен. Хоппи Харрингтон проиграл; тело, которое ему досталось, продержалось самое большее несколько минут.

— Вы знаете, — спросил Билл Келлер, запинаясь, как будто он еще не полностью контролировал тело фока, — что Хоппи на какое-то время захватил сателлит? Все всполошились, меня разбудили посреди ночи, а я разбудил Эди. Вот почему я очутился здесь, — честно признался он, настороженно ожидая реакции доктора.

— И что же ты теперь собираешься делать? — спросил Стокстилл.

Фок ответил:

— Мне надо научиться пользоваться новым телом. Это так трудно. И еще эта гравитация… раньше я просто парил. Знаете что? Я нахожу его экстензоры просто великолепными. Я уже многое могу делать ими.

Экстензоры взметнулись, коснулись картины на стене, слегка похлопали по передатчику.

— Я должен найти Эди, — сказал фок. — Я хочу сказать ей, что со мной все в порядке. Держу пари, она думает — я мертв.

Повернувшись к микрофону, Стокстилл сказал:

— Уолтер Дейнджерфильд, это доктор Стокстилл из Вест-Марина. Вы меня слышите? Если да, ответьте. Мне бы хотелось возобновить лечение, которое мы уже пытались начать на днях.

Он подождал, затем опять повторил то же самое.

— Вам придется пробовать много раз, — сказал фокомелус, наблюдая его попытки. — Это нелегко, потому что он так слаб, что не в силах подняться с койки. Кроме того, он не понял, что произошло, когда Хоппи перехватил у него управление сателлитом.

Стокстилл кивнул в знак согласия, надавил на кнопку микрофона и начал все сначала.

— Можно мне уйти? — спросил Билл Келлер. — Можно, я пойду поищу Эди?

— Конечно, — ответил Стокстилл, нервно потирая лоб; он взял себя в руки и сказал: — Будь осторожен, может быть, тебе не удастся еще раз перейти.

— Я не хочу больше переходить, — сказал Билл. — Мне здесь нравится. Главное, что здесь никого нет, кроме меня. — Поясняя, он добавил: — Я хочу сказать, что я существую самостоятельно, а не как часть кого-то. Вообще-то я раньше переходил, но только в какое-то совсем слепое существо. Эди хитростью пересадила меня в него, и оно совершенно ничего не могло делать. На этот раз все по-другому.

Тонкое лицо фока расплылось в улыбке.

— Все равно будь осторожен, — повторил Стокстилл.

— Да, сэр, — послушно сказал фокомелус, — я попытаюсь. Мне не повезло с совой, но я не виноват. Я вовсе не хотел, чтобы меня вытошнили. Это была идея совы.

Стокстилл думал: сейчас-то у тебя появились свои собственные идеи. Я могу видеть разницу. И это очень важно. Он снова начал говорить в микрофон:

— Уолт, это доктор Стокстилл. Я все еще пытаюсь связаться с вами. Думаю, мы можем многое сделать, чтобы помочь вам решить ваши проблемы, если вы поступите, как я вам говорю. Я думаю, мы попробуем сегодня свободные ассоциации, попытаемся найти подоплеку вашего напряженного состояния. В любом случае это не причинит вам вреда. Думаю, вам стоит согласиться.

Из динамика слышались только помехи.

Это безнадежно, думал Стокстилл. Стоит ли продолжать?

Он снова нажал кнопку микрофона:

— Уолтер, тот, кто захватил власть над сателлитом, сейчас мертв. Поэтому вам не надо беспокоиться об этом. Когда вы будете достаточно сильны, я расскажу вам все более подробно. Идет? Вы согласны?

Он слушал. Снова одни статические разряды.

Фок, катавшийся взад-вперед по комнате, похожий на грузного, посаженного в коробку жука, сказал:

— Теперь, когда я выбрался наружу, я могу ходить в школу?

— Да, — прошептал Стокстилл.

— Но я уже много знаю, — сказал Билл, — я слушал вместе с Эди, когда она сидела в классе. Я не хочу возвращаться назад и повторять, я могу учиться дальше, как она. Разве не так?

Стокстилл согласился.

— Интересно, что скажет мама? — продолжал фок.

— Что? — спросил неприятно пораженный Стокстилл, не сразу поняв, кого фок имеет в виду. — Она уехала, — сказал он. — Бонни уехала с Джиллом и Макконти.

— Я знаю, что она уехала, — печально сказал Билл, — но разве она не вернется когда-нибудь?

— Может быть, и нет, — сказал Стокстилл. — Бонни — странная женщина, очень неугомонная. Не стоит на нее рассчитывать.

И лучше б ей не знать, сказал он себе. Ей было бы крайне трудно, она ведь даже не догадывалась о тебе. Знали только Эди и я. И Хоппи. И сова, усмехнулся он.

— На сегодня хватит, — вдруг сказал он. — Хватит попыток связаться с Дейнджерфильдом. Может быть, как-нибудь в другой раз.

— Я понимаю, я расстроил вас, — сказал Билл.

Стокстилл кивнул.

— Извините, — продолжал фокомелус, — я тут тренировался и не знал, что вы придете. Я не хотел вас расстраивать, все произошло внезапно, ночью — я поднялся туда и протиснулся в щель под дверью, прежде чем Хоппи догадался, а затем я был уже слишком близко от него.

Увидев выражение лица доктора, он замолчал.

— Это просто непривычно для меня, — прошептал Стокстилл, — я, конечно, знал, что ты существуешь, но все-таки…

Билл сказал гордо:

— Вы не знали, что я умею переходить?

— Нет, — ответил Стокстилл.

— Попытайтесь снова поговорить с Дейнджерфильдом, — сказал Билл, — не оставляйте попыток связаться с ним, потому что я знаю — он там. Я не расскажу вам, откуда я знаю, потому что от этого вы расстроитесь еще больше.

— Спасибо, — сказал Стокстилл. — За то, что ты не рассказываешь мне.

Он снова прижал кнопку микрофона. Фок открыл дверь и выехал на дорогу; здесь его «мобиль» остановился, и фок в нерешительности посмотрел назад.

— Ступай, поищи лучше свою сестру, — сказал Стокстилл, — я уверен, она обрадуется.

Когда он в следующий раз взглянул на дорогу, фок уже уехал. «Мобиля» не было видно.

— Уолт Дейнджерфильд, — сказал Стокстилл в микрофон, — я собираюсь сидеть здесь и пытаться связаться с вами до тех пор, пока вы не ответите или я не пойму, что вы мертвы. Я не утверждаю, что у вас нет настоящего физиологического недомогания, но я утверждаю, что частично причина его заключается в вашем психическом состоянии, которое, по общему мнению, во многих отношениях плохое. Разве вы не согласны? После того, через что вы прошли, увидев, что ваши приборы не подчиняются вам…

Далекий голос из динамика лаконично сказал:

— Ладно, Стокстилл. Давайте попробуем ваши «свободные ассоциации». Хотя бы для того, чтобы не доказывать вам путем неявки в суд, что я действительно безнадежно болен физически.

Доктор Стокстилл облегченно вздохнул:

— Наконец-то. Вы слышали меня все время?

— Да, дорогой друг, — сказал Дейнджерфильд, — я удивлялся: на сколько вас хватит. Видимо, навечно. Вы, доктора, люди настойчивые — если не сказать больше.

Откинувшись назад, Стокстилл нервно затянулся отборной сигаретой «Золотой ярлык» и сказал:

— Можете вы лечь и устроиться поудобнее?

— Я лежу, — ехидно сказал Дейнджерфильд, — и, между прочим, уже пять дней.

— И вы должны лежать неподвижно и совершенно расслабиться, — продолжал Стокстилл.

— Знаем, знаем, — сказал Дейнджерфильд. — Представьте себе, что вы лежите на поверхности соленой воды — так, да? И что, мне подробно останавливаться на кровосмесительных тенденциях раннего детства? Дайте-ка вспомнить… Доктор, я вижу мою мать, она расчесывает волосы перед трюмо. Она очень красивая… Простите, нет, я ошибся. Это сцена из фильма с Нормой Ширер. Самое позднее шоу по телевизору.

Он негромко рассмеялся.

— Ваша мать была похожа на Норму Ширер? — спросил Стокстилл. Он уже взял карандаш и бумагу и начал делать заметки.

— Больше на Бетти Грэйбл, — сказал Дейнджерфильд, — если вы такую помните. Но может быть, это было еще до вашего рождения. Я ведь стар, мне почти тысяча лет… здесь дни долгие.

— Продолжайте, — сказал Стокстилл, — говорите все, что придет в голову, не контролируйте себя.

Дейнджерфильд сказал:

— Вместо того чтобы читать вслух великую мировую классику, может быть, мне стоит свободно поассоциировать на тему моих детских грешков, а? Интересно, заинтересуется ли этим человечество так же сильно? Лично я — просто очарован.

Стокстилл не смог удержаться от смеха.

— В вас есть что-то человеческое, — одобрил Дейнджерфильд, — это уже неплохо. Очко в вашу пользу.

Он рассмеялся своим прежним, знакомым смехом.

— У нас есть что-то общее: мы оба полагаем, что наши разговоры весьма забавны.

Уязвленный, Стокстилл сказал:

— Я хочу вам помочь.

— Да бросьте вы, — ответил знакомый голос, — это я помогаю вам, доктор. И в глубине вашего бессознательного вы отлично об этом знаете. Вам ведь нужно чувствовать, что вы снова при деле, так ведь? Когда в последний раз вы испытывали это чувство? «Просто лягте и расслабьтесь, а я сделаю остальное». — Он хихикнул. — Вы понимаете, конечно, что я записываю всю чушь, которую мы с вами несем, на пленку. Я собираюсь каждую ночь прокручивать ее над Нью-Йорком — там любят всякие такие штучки.

— Пожалуйста, — сказал Стокстилл, — давайте продолжать.

— Там-та-ра-рам, — ликовал Дейнджерфильд. — Безусловно. Могу я подробно рассказать о девочке, в которую был влюблен в пятом классе? Вот когда действительно начались мои кровосмесительные фантазии. — Он помолчал секунду, затем сказал задумчиво: — Вы знаете, я не думал о Мире много лет. Лет двадцать.

— Вы водили ее на танцы или еще куда-нибудь?

— В пятом классе? — Дейнджерфильд захохотал. — Вы соображаете, что говорите? Конечно нет. Но я целовал ее…

Голос его сейчас казался не таким напряженным, более похожим на голос прежнего Дейнджерфильда.

— М-да, оказывается, я не забыл этого…

На мгновение статические разряды заглушили его.

— …и тогда, — рассказывал Дейнджерфильд, когда Стокстилл опять смог услышать его, — Арнольд Клейн стукнул меня по башке, а я врезал ему в ответ, и это было именно то, чего он заслуживал. Вы внимательно слушаете? Интересно, сколько сотен моих алчных слушателей услышали это; я вижу, как зажигаются лампочки на приборной панели — со мной пытаются связаться на многих частотах. Подождите, док, я должен ответить на несколько вызовов. Кто знает, может быть, некоторые из них — от других психоаналитиков, получше вас. — Он добавил, отключаясь: — И сдерут они с меня меньше…

Наступило молчание. Затем Дейнджерфильд включился снова.

— Они просто сказали мне, что я поступил совершенно правильно, треснув Арнольда Клейна по башке, — весело сообщил он. — Счет в мою пользу: четыре голоса против одного. Продолжать?

— Да, пожалуйста, — сказал Стокстилл, делая заметки.

— Ну, — сказал Дейнджерфильд, — а затем появилась Дженни Линдхарт. Это было уже в шестом классе…

Сателлит приблизился; голос Дейнджерфильда звучал сейчас громко и ясно. Или, может быть, дело было в высоком качестве оборудования Хоппи Харрингтона. Доктор Стокстилл откинулся на спинку стула, курил и слушал, а голос все усиливался, пока не начал отдаваться по комнате гулким эхом.

Сколько раз, думал доктор, Хоппи сидел здесь, принимая сателлит. Строя планы, готовясь к своему великому дню. И вот всему этому пришел конец. Забрал ли с собой фокомелус — Билл Келлер — высохшую маленькую оболочку? Или она все еще валяется где-то поблизости?

Стокстилл не стал оглядываться. Он полностью сосредоточился на голосе, который звучал сейчас так мощно. Он заставил себя не отвлекаться ни на что другое.

В чужой мягкой постели, в незнакомой комнате лежала, еще не совсем проснувшись, Бонни Келлер. Рассеянный желтый свет, без сомнения исходящий от утреннего солнца, заливал комнату, а над кроватью склонился, протягивая к ней руки, человек, которого она знала.

Это был Эндрю Джилл, и на мгновение она вообразила — позволила себе вообразить, — что перенеслась на семь лет назад, в самый день Катастрофы.

— Привет, — прошептала она, обняв его. — Перестань, — сказала она ему почти сразу, — ты меня раздавишь, и вообще ты небритый. Что за поведение?

Она оттолкнула его и села.

— Только не волнуйся, — сказал Джилл, откинув одеяло, взял ее на руки и понес через комнату к дверям.

— Куда это мы собираемся? — спросила она. — В Лос-Анджелес? И ты всю дорогу понесешь меня на руках?

— Мы собираемся кое-кого послушать, — ответил он, распахивая дверь плечом и пронося ее через маленький холл с низким потолком.

— Кого? — настаивала она. — Эй, я же раздета!

На ней было только нижнее белье, в котором она спала.

Она увидела гостиную и столпившихся около приемника Стюарта Макконти, чету Харди и нескольких мужчин, которые, видимо, работали у мистера Харди. На всех лицах читалась неприкрытая детская радость.

Из динамика доносился тот же голос, который они слышали ночью. Или не тот? Она слушала, сидя на коленях у Эндрю Джилла.

— …И тогда Дженни Линдхарт сказала мне, — гремел голос, — что я, по ее мнению, похож на большого пуделя. Думаю, именно так и выглядела стрижка, которую сотворила мне старшая сестра. Я действительно походил на большого пуделя. Ее слова нельзя считать оскорблением, скорее, наблюдением. Это показывало, что она кое-что знала обо мне. Но также и то, что отдельные изменения к лучшему не были замечены ею вовсе.

Дейнджерфильд помолчал, как бы ожидая ответа.

— С кем он говорит? — спросила Бонни, все еще одурманенная сном и еще не вполне проснувшись. И вдруг она поняла, что все это значит.

— Он жив, — прошептала она. — Хоппи ушел. Черт возьми! — сказала она громко. — Кто-нибудь расскажет мне наконец, что произошло?

Она соскользнула с колен Эндрю и стояла, дрожа от холодного утреннего воздуха.

Элла Харди начала рассказывать:

— Мы сами не знаем. Он, видимо, снова вышел ночью в эфир. Мы не выключали радио, поэтому и смогли услышать его, несмотря на то что это необычное время для передачи.

— Кажется, он говорит с доктором, — добавил мистер Харди. — Возможно, с психиатром, который его лечит.

— Господи! — сказала Бонни, вдвойне изумленная. — Это невозможно. Его подвергают психоанализу!..

Но она думала: где Хоппи? он уступил? Неужели напряжение, вызванное совершенными действиями, оказалось для него непосильным? Значит ли это, что и его силы ограниченны, как у любого другого живого существа?

Продолжая слушать, она быстро вернулась в свою комнату, чтобы одеться. Никто не заметил ее ухода, все были слишком поглощены передачей.

Только подумайте, сказала она себе, старый добрый психоаналитик смог ему помочь. Невероятно забавно. Застегивая блузку, она дрожала от холода и веселого возбуждения одновременно. Дейнджерфильд, лежащий на кушетке в сателлите, бормочущий о своем детстве… О боже, подумала она и поспешила назад в гостиную, чтобы ничего не упустить.

Эндрю перехватил ее в холле.

— Помехи, — сказал он. — Ничего не слышно.

— Почему? — Она испугалась, веселья как не бывало.

— Нам повезло, что мы вообще его поймали. Но я думаю, что с ним все в порядке.

— Ох, — сказала она. — Я так боюсь. А вдруг опять что-нибудь случилось?

Эндрю сказал:

— С ним все хорошо. — Он положил свои большие руки ей на плечи. — Ты же сама слышала, какой у него был голос.

— Этот психоаналитик, — сказала она. — Он заслуживает медали первой степени за героизм.

— Да, — мрачно согласился он. — Психоаналитик — герой, заслуживает самой высокой награды. Ты абсолютно права.

Он помолчал, все еще держа ее за плечи, но уже на некотором расстоянии от себя.

— Извини за то, что я грубо разбудил тебя и вытащил из постели, но я знал, что ты сама захочешь услышать Дейнджерфильда.

— Да, — согласилась она.

— Ты все еще настаиваешь, чтобы мы уехали подальше? К самому Лос-Анджелесу?

— Ну… — сказала она, — у тебя ведь здесь дела. Мы можем задержаться ненадолго. Посмотрим, как будет чувствовать себя Дейнджерфильд.

Она все еще боялась, все еще беспокоилась из-за Хоппи.

Эндрю сказал:

— Никто никогда не может быть абсолютно уверен ни в чем. Это-то и делает жизнь проблемой, не так ли? Посмотрим правде в глаза: Дейнджерфильд смертен. Когда-нибудь он должен будет умереть в любом случае.

Он посмотрел на нее.

— Но не сейчас, — ответила она. — Если это произойдет позднее, через несколько лет, я смогу выдержать.

Она держала его за руки, а затем наклонилась вперед и поцеловала. Время, думала она. Любовь, которую мы испытывали друг к другу в прошлом, наша любовь к Дейнджерфильду сейчас и в будущем… Плохо только, что это бессильное чувство; жаль, что оно не может автоматически подлечить его и звучать в нас далее — это чувство, которое мы питаем друг к другу — и к нему.

— Помнишь день Катастрофы? — спросил Эндрю.

— Конечно, — ответила она.

— Какие-нибудь новые мысли об этом?

Бонни сказала:

— Я решила, что я тебя люблю.

Она резко отодвинулась от него, покраснев из-за того, что произнесла такое вслух.

— Хорошенькое дельце, — прошептала она. — Я увлеклась; пожалуйста, извини меня, мне надо прийти в себя.

— Но ты подразумевала именно это, — понимающе сказал он.

— Да, — согласилась она.

Эндрю сказал:

— Я несколько староват…

— Мы все не молоды, — ответила она, — я поскрипываю, когда встаю… Разве ты не заметил?

— Ты останешься молодой, — сказал он, — до тех пор, пока у тебя будут такие зубы, как сейчас. — Он посмотрел на нее смущенно. — Я толком не знаю, что сказать тебе, Бонни. Я чувствую, что здесь у нас затеваются большие дела, по крайней мере надеюсь. С моей стороны низко привезти тебя сюда и втравить в дело с механизацией моей фабрики. Это… — Он сделал выразительный жест. — Глупо?

— Это прекрасно, — ответила она.

Войдя в холл, миссис Харди объявила:

— Мы поймали его снова, только на минутку, и он все еще говорит о своем детстве. Должна предупредить, что мы теперь не услышим его снова до обычного времени, до четырех пополудни, поэтому как насчет завтрака? У нас есть три яйца, можно разделить их на всех; мой муж ухитрился раздобыть их у торговца на прошлой неделе.

— Яйца, — повторил Эндрю Джилл. — Какие? Куриные?

— Большие и коричневые, — ответила миссис Харди, — я посчитала их куриными, но нельзя быть уверенными, пока мы не попробуем их.

Бонни сказала:

— Звучит впечатляюще, — и почувствовала, как она проголодалась. — Думаю, что нам следует заплатить за них; вы и так столько сделали для нас — и кров, и обед прошлой ночью.

Неслыханно в наши дни, думала она. И конечно, это было совсем не то, что она ожидала встретить в городе.

— Мы теперь компаньоны, — сказала миссис Харди. — Все, что у нас есть, мы ведь должны будем сложить вместе, не так ли?

— Но мне нечего вложить… — Бонни вдруг остро почувствовала это и понурилась. Я могу только брать, подумала она. Не отдавать.

Однако они, казалось, не были с ней согласны. Миссис Харди взяла ее за руку и повела на кухню.

— Вы можете помогать готовить, — объяснила она. — У нас есть и картошка, вы можете ее почистить. Мы готовим завтрак для наших работников и всегда едим вместе. Это дешевле, да у них и кухонь нет, они живут в комнатах: Стюарт и другие. Мы должны заботиться о них.

Какие славные люди, думала Бонни. Итак, это и есть город, которого мы избегали все эти годы. Мы слышали жуткие истории, будто город — это только руины с грабителями, обитающими в них, людьми без чести и совести, смутьянами и ворами, отбросами того, что перестало существовать… а мы этого избегали и до войны. Уже тогда мы стали чересчур боязливыми, чтобы жить здесь.

Войдя в кухню, она услышала Стюарта Макконти, рассказывавшего Дину Харди:

— …И кроме того, эта крыса играла на носовой флейте… — Он замолк, увидев Бонни. — Анекдот из здешней жизни, — извинился он. — Может шокировать вас, потому что касается животного-мутанта, а многие находят это неприятным.

— Расскажите мне, — сказала Бонни. — Расскажите мне о крысе, которая играла на носовой флейте.

— Можно было бы скрестить двух мутантов, — начал объяснять Стюарт, ставя на плиту воду для эрзац-кофе. Он повозился с кофейником и, удовлетворенный, снова оперся спиной на теплую стенку дровяной печки, засунув руки в карманы. — Как бы там ни было, тот ветеран говорил, будто бы она также имела примитивную систему счета, но, по-моему, это невероятно.

Он насупился.

— Для меня — вполне вероятно, — сказала Бонни.

— Мы могли бы использовать такую крысу для работы здесь, — сказал мистер Харди. — Нам понадобится хороший счетовод, если мы расширим наш бизнес, как намереваемся.

Снаружи по авеню Сан-Пабло начали двигаться машины, запряженные лошадьми. Бонни слышала отрывистый стук копыт и другие шумы. Она подошла к окну, чтобы посмотреть. Велосипеды… Громадный грузовик на дровяном топливе… И множество пешеходов.

Из-под стенки лачуги выбралось какое-то коричневое животное и, опасливо озираясь, пересекло открытое пространство, чтобы нырнуть под крыльцо дома в дальнем конце улицы. Через мгновение оно вернулось, на этот раз за ним следовало второе животное. Оба они были коротконогие и приземистые, возможно, мутировавшие бульдоги. Второе животное с усилием волокло громоздкую, похожую на санки, платформу, нагруженную разными полезными вещами, в основном съедобными. Платформа скользила и тряслась по неровной панели на примитивных полозьях за двумя бульдогообразными животными, спешащими скорее добраться до безопасного места.

Стоя у окна, Бонни внимательно наблюдала за улицей, но коричневые животные больше не появлялись. Она была уже готова отвернуться, когда увидела краем глаза еще нечто, начавшее свою трудовую деятельность. Круглый металлический корпус, вымазанный грязью, с прилипшими к нему листьями и ветками появился в поле зрения, замер и вытянул две тонкие антенны, дрожащие в свете утреннего солнца.

Что это? — изумленно думала Бонни. И затем поняла, что видит гомеостатическую ловушку Харди в действии.

Доброй охоты! — пожелала она.

Ловушка постояла немного, произвела разведку по всем направлениям, помешкала и наконец уверенно взяла след бульдогоподобных животных. Она исчезла за стеной ближайшего дома, важная, полная собственного достоинства, двигающаяся гораздо медленнее тех, за кем она гналась. Бонни не могла сдержать улыбку.

Трудовой день начался. Весь город, все вокруг нее пробуждалось для обычной жизни.