Онлайн чтение книги Дурная кровь O amintire de la Paris
Глава шестая

– Тот вечер стал кульминацией трагедии, началом которой послужило наше знакомство с Симоной в ресторане «Шез Клемен», – продолжил свой рассказ Джош. – Как я уже говорил, она, очевидно, не была влюблена в Эйба. Скорее, как добрая душа, относилась к нему с сочувствием. Я же быстро понял, что Эйб, хоть и делал вид, что адаптировался к парижскому образу жизни, на самом деле так и остался закомплексованным парнем с нереализованными амбициями. Но Симона была из семьи аристократов и к тому же наследницей солидного состояния. С ее фамилией она могла открыть любые двери, но никогда этим не кичилась. И без того было понятно, что она и Эйб из разных миров.

Короче говоря, мы влюбились. Думаю, в этом возрасте это случается либо сразу, либо никогда.

В общем, это было повторение истории с Люси. Только в этот раз все было серьезно. Сначала Эйб растерялся и делал вид, что ничего не происходит. Симона относилась к нему, как прежде, дружески, но Эйб не был дураком, он понял, как обстоят дела. А Симону, похоже, не заботило то, что его может ранить эта ситуация.

Что касается меня – все было впервые.

Родинка на ее правом запястье. То, как менялся цвет ее глаз в зависимости от времени суток. Локон на шее у затылка. Как она двигала плечами, когда шла на высоких каблуках. Все это заворожило меня с первого взгляда. Она не покидала моих мыслей.

Как-то Эйбу надо было зайти в фонд, и мы с Симоной остались одни. Я предложил проводить ее домой и, пока шли, признался в том, что думаю о нашем «треугольнике». И своим страхом того, к чему это может привести. Симона сказала, что разделяет мои страхи и не хочет ранить Эйба. Но, кроме этого, она сказала, что хочет быть со мной и это для нее важнее всего прочего.

Где-то недели через три после этого мы стали встречаться. Только Симона и я. Но отношения у нас были платоническими.

Однажды мы с Эйбом поехали на вечеринку куда-то на Монмартр. Там мы с Симоной поцеловались в первый раз. По дороге домой я попробовал узнать – заметил Эйб что-то или нет. Но Эйб был пьян и не в духе, так что говорить с ним было бесполезно. А на следующий день у меня не хватило смелости поднять эту тему.

Самый страшный удар Эйб получил через несколько дней после той вечеринки. Накануне заключения соглашения фонд отказал ему в работе. Эйб был просто ошарашен, он даже не смог внятно объяснить, что, собственно, произошло, сказал только, что «Л’Этуаль» отказался от предложения о сотрудничестве. Он долго сидел на диване, уставившись в одну точку, а потом встал и выбежал из дома. Я сперва ему не поверил и позвонил в фонд, чтобы убедиться во всем самому. Представился родственником Эйба из Америки. Секретарь подтвердила, что все правда: «Предложение о сотрудничестве с мистером Абрахамом Хэйлом отозвано, о причинах будет сообщено письмом в ближайшее время».

Я не видел Эйба пару дней. Он даже не заходил домой, чтобы переодеться. И это я получил письмо из фонда и подписался в получении от его имени. Открывать письмо я не стал, просто положил на телефонный столик и задумался, что делать дальше в сложившихся обстоятельствах.

Я понимал, что Эйб, скорее всего, вернется в Америку, ведь он уже потратил почти все свои сбережения. При таком раскладе мне надо было выбирать: помочь ему деньгами, чтобы он еще пожил в Париже, или нет. Аренда квартиры на Рю-де-Ром оплачивалась фондом, так что мы в любом случае должны были съехать.

К вечеру я принял решение: уедет Эйб или нет, я останусь в Париже. Если же он согласится остаться и примет мою помощь, у меня достаточно денег, чтобы обеспечить нам безбедное существование, пока мы не найдем работу. Я внушал себе, что все обстоит не так плохо. Да, Эйб был гордым и упертым, но я надеялся, что он примет мою помощь.

Эйб не появлялся до конца недели, и все это время я был в подвешенном состоянии. С Симоной мы общались по телефону – она уехала погостить к родителям в Лион. То, что фонд разорвал соглашение с Эйбом, не было для нее новостью, она очень из-за этого переживала и приглашала нас обоих в Лион познакомиться с родителями и на пару дней отвлечься от проблем.

Эйб вернулся в субботу совершенно изменившимся. Сразу было видно, что он все это время не просыхал. Небритый, похудевший, в измятой одежде, он был зол, хотя делал вид, что спокоен и вполне уверен в себе. И такого выражения лица я у него никогда не видел: он выставлял подбородок вперед и буквально щерился.

Я пытался как-то его приободрить, говорил, что у нас хватит денег, чтобы прожить, пока не найдем работу, но сначала надо найти другую квартиру.

Эйб открыл письмо из фонда, пробежался по нему глазами, после чего скомкал и сжег в пепельнице.

– Ты же не думаешь, что я стану жить на твои подачки? – спросил он. – С меня хватит. А ты не волнуйся, я справлюсь. Я знаю кое-кого, мои люди потянут за ниточки, и все будет нормально.

Учитывая состояние Эйба, меня встревожило это заявление. Что за люди? Но тогда не было времени об этом говорить. Я сказал Эйбу, что Симона пригласила нас в Лион познакомиться с родителями.

– То есть она пригласила тебя, – язвительно уточнил Эйб. – Ты – мечта любой мамаши, которая хочет выдать свою драгоценную дочь за прилично одетого, состоятельного и успешного парня. Я беден и без перспектив. Если Симона в кого-то и влюблена, так это в тебя, приятель.

Эйб еще битый час или дольше жалел себя. Он не сделал ничего плохого, но было похоже, что самобичевание доставляет ему удовольствие. Он все повторял, что его отец был прав: сколько бедный не жертвует – все без толку.

У нас была бутылка коньяка, и Эйб почти всю выпил без моей помощи, а потом уснул не раздевшись и с горящей сигаретой между пальцами. Я перетащил его в постель и укрыл одеялом.

Утром Эйб более или менее пришел в себя. То есть он все еще был подавлен и напряжен, но хотя бы перестал загружать меня монологами о своей вине. Он принял душ, побрился и переоделся в чистую одежду. Мы пошли в кафе и позавтракали. Я снова упомянул о приглашении Симоны.

– Я не еду – это без вопросов, – категорично ответил он. – А вот ты поезжай. Я же вижу, как ты этого хочешь. Со мной все будет в порядке, можешь не волноваться.

Что мне было на это сказать? Я понимал, что не следует оставлять его одного и что поехать в Лион без него – неправильно. Но мне было двадцать два, и я был влюблен. В общем, я собрал сумку, и Эйб проводил меня на вокзал. Я даже сейчас помню, как он стоял в конце платформы и смотрел вслед отъезжающему поезду: руки в карманы, воротник поднят. Октябрь принес холод и навевающие тоску дожди. В какой-то момент я подумал, что надо выпрыгнуть из вагона и остаться с Эйбом в Париже, а Симону я бы смог дождаться в городе. Но поезд тронулся, набрал скорость, и все мои сомнения остались позади. И Эйб остался один.

Вероятно, Джошу действительно было тяжело об этом вспоминать. Он умолк и довольно долго сидел в кресле, полуприкрыв глаза. Мне даже показалось, что он несколько секунд не дышал.

– Те дни, которые я провел в Лионе, оказались роковыми, – продолжил свой рассказ Джош.

Мать Симоны, Клаудия, добрая, мягкая женщина, находилась в полном подчинении у мужа. Мужа звали Лукас. Его бесило все нефранцузское. Я знал, что Лукас не был настоящим отцом Симоны. Он удочерил Симону и ее младшую сестру Лауру, когда они были еще совсем крошками.

Высокий, поджарый Лукас был очень похож на де Голля, для него все американцы были неандертальцами и представляли угрозу европейской культуре. Он даже помыслить не мог о том, что его дочь уедет из страны с таким варваром. А меня он удостоил от силы парой фраз. Во время Второй мировой Лукас был участником Сопротивления, его арестовали и пытали в гестапо. По какой-то причине тот его опыт снова оказался в центре внимания общественности – имя Лукаса упоминалось во всех газетах.

Я спросил у Симоны, что ей известно о том, почему фонд отказал Эйбу в работе. Она сказала, что говорила по телефону с кем-то из совета фонда и этот человек упомянул о каком-то письме из Америки касательно Эйба.

Родители Симоны жили в двухэтажном особняке, но я предпочел остановиться в гостинице неподалеку. Симона приходила ко мне украдкой, как будто мы были тинейджерами. Именно там мы впервые занялись любовью. Я сказал ей, что решил пожить в Париже какое-то время. Лукас, узнав об этом, не преминул заметить, что Франция превратилась в магнит для бездельников со всего мира.

Как я уже говорил, у Симоны была сестра Лаура. Она была на год младше, изучала английский и тоже жила в Париже, но я с ней пока не был знаком. По стечению обстоятельств Лаура тоже гостила у родителей, и мы часто проводили время втроем. Она обожала Америку и мечтала побывать в Нью-Йорке. Мы гуляли по Лиону, а вечера проводили за бесконечными беседами, утопая в сигаретном дыму и ароматах кофе.

Когда я вернулся в Париж, консьерж сказал, что за время моего отсутствия он так ни разу и не видел Эйба. Кое-какие его вещи пропали. Записки он не оставил, просто исчез, и я подумал, что он мог вернуться в Штаты.

Меня навестил клерк из фонда, мы пришли к соглашению, что я поживу на Рю-де-Ром до конца октября, и у меня оставалось время на поиски новой квартиры.

Спустя еще несколько дней нежданно-негаданно заявился Эйб. Наверное, около полуночи я услышал, как кто-то поворачивает ключ в замке. Выглядел Эйб паршиво. Он был пьян и еле ворочал языком, но я смог разобрать, что у него девушка где-то на Монмартре и из-за ее бывшего у них проблемы.

Когда я проснулся на следующее утро, Эйб уже ушел. Он прихватил не только наличные из моего бумажника, но еще и золотые часы и дорогую зажигалку «Дюпон». Я понятия не имел, где его искать. Такое повторялось еще пару раз. Когда Эйб появлялся, я специально оставлял немного наличных на видном месте, чтобы он мог их взять, после того как примет душ, побреется и переоденется. Он был как призрак, который появляется в полночь и исчезает с первыми петухами, прихватив то, что ему оставляют жалкие смертные. Я был не против, но беспокоился за Эйба и не оставлял надежды на то, что смогу с ним серьезно поговорить.

Симона вернулась в Париж, и мы почти все время проводили друг с другом. Она снимала квартиру вместе с одной девушкой, поэтому мы предпочитали встречаться у меня. Однажды она осталась у меня на ночь, а в три часа заявился Эйб. Он был, по обыкновению, пьян. Я сказал ему, что в спальне Симона. Эйб посмотрел на меня с идиотской улыбкой, а то, что он сделал потом, лишило меня дара речи.

Эйб прошел в спальню, аккуратно приподнял одеяло и долго смотрел на спящую обнаженную женщину.

– Ты счастливчик, – пробормотал он и отпустил одеяло.

Потом резко развернулся и ушел, даже не стал, как обычно, принимать душ и не переоделся.

Вскоре после этого все и произошло. Та ужасная ночь, о которой я вам говорил… Но об этом я расскажу позже, сейчас мне бы хотелось немного отдохнуть.

Джош достал из кармана маленький пульт и нажал на кнопку. Сразу появилась медсестра и проводила его из гостиной.

Потом вошел Уолтер.

– Если желаете порыбачить, могу составить вам компанию, – предложил он. – У меня приготовлено все необходимое. До реки от дома меньше мили.

Я признался, что не любитель рыбалки, а также отклонил его предложение прогуляться по Фрипорту.

Вернувшись к себе, я почитал минут пять и заснул.

Мне снова приснилась Джули. Она стояла прямо передо мной – ярко накрашенная, в экстравагантной одежде, а рядом с ней стояла ее точная копия.

– Не знал, что у тебя есть сестра-близнец, – сказал я.

Мы были в пустой комнате. Я сидел на чем-то вроде трона с резной деревянной спинкой, а женщины стояли. Их длинные тени накрывали меня, словно саван.

– У меня нет сестры, – сказала какая-то из них. – И я не Джули, я Симона.

Я резко проснулся, с бьющимся сердцем и тяжело дыша от страха.

Джули меня полюбила, я это понял еще до ее признания. Такое случается во время терапии, особенно когда психолог – мужчина, а пациент – женщина или наоборот. Это называется «перенос». Есть пациенты, которые испытывают эмоциональный голод, и эту свою потребность они проецируют на человека, который ассоциируется у них с безопасностью, ответственностью и вниманием.

Когда я объяснил ей все это, Джули постаралась убедить меня, что это не ее случай.

– Признаю, вы мне очень нравитесь, – сказала она. – Но я не вижу в этом проблемы.

– В такой ситуации отношения терапевт – клиент, – я намеренно не использовал терминов «доктор» и «пациент», – не только аморальны, но и влекут за собой крайне высокие риски.

– Любые отношения рискованны, Джеймс. Влюбленные открывают свою душу, и чаще всего это приносит им боль, даже калечит. Но не потому, что их партнеры – плохие люди, а потому, что они холодны, или боятся, или и то и другое. Вы читали «Божественную комедию»?

– Один мой профессор считал, что ее обязан прочитать каждый, кто планирует стать психоаналитиком. Он считал, что эта работа Данте как нельзя лучше передает картину того, как человек представляет свой внутренний ад.

– Там в песни третьей есть загадочные строки. В пустынных землях в преддверии ада, где нет ни мук, ни жизни, поэт встречает персонажа, о котором говорит так: «Признав иных, я вслед за тем в одном узнал того, кто от великой доли отрекся в малодушии своем»[5]Перевод М. Лозинского..

– Да, я помню эти строки. Данте адресует их папе Целестину Пятому, который жил в конце тринадцатого века и добровольно подал в отставку.

– Мне все равно, кому он их адресует, и меня не интересует история. Я слишком люблю мечтать и не позволю глупым играм вокруг правды и реальности разрушить мои фантазии. Высшая правда всегда в чреве беременной женщины, а не в книгах. Первобытные люди очень хорошо это понимали, когда выдумывали своих богинь.

Помню, Джули встала с кресла, глаза у нее были полуприкрыты, как в трансе. Она медленно сняла одежду и встала напротив меня обнаженная, слегка расставив ноги и опустив руки.

– Есть только это, – сказала Джули. – Жизнь здесь, бежит через мое тело, все остальное не существует.

Я молчал и даже не пошевелился. Она была невероятно красива. Белье оставило на ее коже тонкие, похожие на старые шрамы полоски.

– «Отрекся в малодушии своем», – повторила Джули и, обойдя стол, приблизилась ко мне. – Похоже, мы все вынуждены выбирать между пустотой лимбо и муками в аду. Что выберешь ты, Джеймс?