Онлайн чтение книги К востоку от Эдема East of Eden
Глава 7

1

Следующие пять лет Адам занимался привычной армейской рутиной, которую изобрели, чтобы солдаты не сошли с ума. Он начищал до блеска металл и кожу, гарцевал на парадах и учениях, ездил в конном эскорте, присутствовал на церемонии поднятия флага под звуки горна, одним словом, участвовал в представлении, придуманном для людей, которым больше нечем заняться. В 1886 году на консервном заводе в Чикаго вспыхнула крупная забастовка, и полк Адама погрузился в поезд, однако забастовка закончилась прежде, чем солдаты успели прибыть к месту назначения. В 1888 году зашевелились семинолы, которые так и не подписали мирного договора, и на их усмирение снова бросили кавалерию, но семинолы отступили в родные болота и затихли, а армия снова погрузилась в спячку.

Человеческое сознание воспринимает ход времени странным и противоречивым образом. Разумно предположить, что будни, лишенные каких-либо значительных событий, тянутся бесконечно долго. Так и должно быть, но в действительности дело обстоит иначе. Скучные, однообразные дни пролетают незаметно, и, наоборот, периоды жизни, заполненные яркими событиями, будь они связаны с безутешным горем или счастьем без конца и границ, оставляют в памяти неизгладимый след, и потом кажется, что они были очень долгими. Если хорошенько поразмыслить, это правильно. В бессодержательном существовании не расставишь вехи, которые определяют, сколько времени оно тянется, и бесцельно прожитые дни сливаются в серую безликую пустоту.

Адам и не заметил, как пролетел второй пятилетний срок службы, и в конце 1890 года он демобилизовался с военной базы Пресидио в Сан-Франциско. Адам крайне редко обменивался письмами с братом, но перед демобилизацией написал Чарльзу: «На сей раз я точно возвращаюсь домой». После этого послания Чарльз больше трех лет не получал от Адама никаких известий.

Адам провел зиму, путешествуя вверх по реке до самого Сакраменто, потом кочевал по долине Сан-Хоакин, а когда наступила весна, обнаружилось, что у него совсем не осталось денег. Свернув походное одеяло, он не спеша отправился на восток, часть пути шел пешком, а иногда вместе со случайными попутчиками ехал зайцем, устроившись под вагоном неторопливо катившегося товарного поезда. Ночевал он вместе с бродягами в ночлежках на окраинах очередного, встретившегося на пути города. Адам научился попрошайничать, но просил не деньги, а еду, и не заметил, как вскоре сам превратился в бродягу.

В наши дни такие люди встречаются редко, а в девяностые годы их было много, неприкаянных одиноких скитальцев, которых подобный образ жизни вполне устраивал. Одни скрывались от закона, а другие считали, что общество обошлось с ними несправедливо, выбросив за борт. Иногда они работали, но недолго, порой занимались воровством, но крали только еду или одежду с бельевой веревки, чтобы заменить ту, что сносилась. Среди бродяг встречались самые разные люди: грамотные и невежественные, опрятные и неряхи, но всех их объединяла неугомонность и жажда перемены мест. Бродяг влекло тепло, и они избегали мест, где слишком жарко или холодно. С наступлением весны они направлялись на восток, а при первых заморозках уходили на запад и юг. Они имели много общего с койотами, которые ведут дикий образ жизни, но стараются поселиться поближе к людям и курятникам. Обычно бродяги останавливались не в самих городах и селениях, а где-нибудь неподалеку. Они заводили приятелей, но дружба длилась не дольше недели, а потом каждый шел своим путем.

Вокруг маленьких костров, пока в котелке булькала общая похлебка, велись беседы на самые разные темы, и только о личной жизни говорить не полагалось. Здесь Адам узнал о радикальной профсоюзной организации «Индустриальные рабочие мира» и ее разгневанных приверженцах и покровителях. Он слушал философские споры, рассуждения о метафизике и эстетике, истории из жизни незнакомых людей. Товарищем по ночлегу мог оказаться убийца, лишенный сана или отказавшийся от него по доброй воле священник, профессор, покинувший теплое местечко на кафедре из-за тупости коллег, одинокий изгнанник, бегущий от воспоминаний, падший ангел или будущий дьявол, только что ступивший на порочный путь. И каждый делился у костра частицей своих мыслей и соображений, точно так же, как вносил в общий котел морковку, пару картофелин или луковиц или кусок мяса. Адам освоил все сложности бритья с помощью осколка стекла и по виду дома безошибочно определял, стоит ли здесь рассчитывать на подаяние. Он научился держаться подальше от суровых блюстителей порядка, если нужно, договариваться с ними, а также ценить женщин за доброе сердце.

Адам получал удовольствие от новой жизни, и когда на деревьях показались первые признаки осени, он уже добрался до Омахи, а потом, не долго думая, направился на юго-запад и, перемахнув через горы, очутился, к великой радости, в Южной Калифорнии. Он брел вдоль берега, на север от границы с Мексикой, и добрался до Сан-Луис-Обиспо. По дороге совершал набеги на оставшиеся после прилива заводи и добывал угрей, мидий и окуней, откапывал на песчаных отмелях съедобных моллюсков и с помощью изготовленных из лески силков ловил в дюнах кроликов. А потом лежал на нагретом солнцем песке и считал набегающие на берег волны.

С приходом весны Адама снова потянуло на восток, но теперь он уже не спешил. Лето в горах прохладное, а местные жители, как многие люди, обитающие в глуши, добрые и гостеприимные. Адам нанялся работать на ранчо у вдовы недалеко от Денвера, безропотно делил с ней стол и постель, пока морозы снова не погнали его на юг. Он продвигался вдоль Рио-Гранде, мимо Альбукерке и Эль-Пасо, через Биг-Бенд и Ларедо до Браунсвилля. По дороге выучился испанским словам, обозначающим еду и удовольствия, а еще узнал, что часто очень бедные люди охотно делятся всем, что имеют. И Адам проникся к беднякам любовью, которая никогда бы не зародилась в сердце, не хлебни он сам нищеты. А теперь он превратился в многоопытного бродягу, и присущие бедному люду покорность и смирение стали обязательным атрибутом ремесла. Он исхудал, почернел от солнца и заглушил в себе личность до такой степени, что не вызывал ни злобы, ни зависти. Голос стал тихим и мягким, а в речи смешалось столько всевозможных акцентов и диалектов, что он нигде не чувствовал себя чужаком. Для бродяги это верное средство обеспечить безопасность, своего рода защитный покров. На поездах Адам теперь ездил редко, так как среди населения росла ненависть к бродягам, вызванная жестокими действиями «Индустриальных рабочих мира» и подогреваемая беспощадными репрессиями в отношении этой организации. Однажды Адама арестовали за бродяжничество. Скорые на расправу полицейские и зверства соседей по камере напугали его до смерти и отбили охоту принимать участие в сборищах бродяг. С тех пор он путешествовал в одиночку и всегда тщательно брился и следил за чистотой одежды.

Снова наступила весна, и Адам подался на север, чувствуя, что спокойному периоду жизни приходит конец, а там, на севере, ждут Чарльз и смутные воспоминания детства.

Он стремительно пересек бескрайние просторы восточного Техаса, прошел по Луизиане и по краю примыкающих друг к другу штатов Миссисипи и Алабама и в конце концов оказался во Флориде. Внутреннее чутье подсказывало, что надо торопиться. Негры, хоть и были достаточно бедными, чтобы обладать таким качеством, как доброта, но белым людям не доверяли, даже таким же нищим, как они сами. Что до бедноты с белым цветом кожи, то они боялись чужаков.

Неподалеку от Таллахасси его задержали по обвинению в бродяжничестве и направили в арестантскую команду по строительству дорог. В то время все дороги строились именно так. Адама приговорили к шести месяцам работ, но не успел он выйти на свободу, как его снова арестовали и осудили еще на полгода. К тому времени он понял, что некоторые люди считают себе подобных скотами и лучший способ поладить с ними – действительно превратиться в скотину. Чисто выбритое открытое лицо и прямой взгляд привлекают внимание, которому неизменно сопутствует наказание. Адам решил, что, совершая жестокие поступки и подлости, человек причиняет себе боль и потому должен за нее кого-нибудь наказать. Арестантов сторожили вооруженные охранники, на ночь их приковывали к одной общей цепи, но это были обычные меры предосторожности, а вот безжалостные порки за малейшее своеволие, проявление чувства собственного достоинства или неповиновение свидетельствовали о том, что тюремщики боятся заключенных. Еще со времен службы в армии Адам усвоил, что человек, испытывающий страх, представляет собой опасное животное, и, как любое живое существо, он боялся, что удары кнута искалечат его тело и душу. И тогда он натянул на себя защитную оболочку, запер рот на замок, а лицо утратило всякое выражение, и свет в глазах погас. Впоследствии Адам удивлялся не тому, что на него обрушилось, а как он сумел все пережить, причем без особой боли и страданий. Воспоминания о днях заключения стали гораздо страшнее самих испытаний, выпавших тогда на его долю. Какое нужно иметь самообладание, чтобы смотреть, как человека секут плетью, пока на спине сквозь кровавые раны не проступят белые блестящие полосы мышц, не проявляя признаков жалости, гнева или любопытства? Адам освоил и эту науку.

Обычно видишь людей только в первые минуты, а потом уже просто ощущаешь их присутствие. Отбывая второй срок на строительстве дорог во Флориде, Адам полностью подавил свое «я». Ни единым словом или жестом он не привлекал внимания к своей персоне и фактически превратился в невидимку. Если охранник не замечает заключенного, то перестает его бояться, и вскоре Адаму поручили уборку бараков и раздачу баланды, а еще он должен был вовремя наносить воды.

Адам дождался, пока до окончания второго срока останется три дня, и после обеда, как обычно, принес воды, а потом снова отправился к речушке и, наполнив оба ведра камнями, утопил их. Затем он зашел в воду и поплыл вниз по течению, временами останавливаясь для короткого отдыха. Так он плыл до наступления темноты, а затем подыскал укромное местечко под берегом среди прибрежных кустов. Из воды Адам не выходил.

Среди ночи послышался лай собак, бегущих по обоим берегам реки, но Адам предусмотрительно натер голову свежими листьями, чтобы сбить животных со следа. Он сидел в воде, оставив на поверхности только нос и глаза, а утром собаки вернулись и, не заметив беглеца, пробежали мимо.

Охранники тоже слишком устали и прочесывать берег не стали. После их ухода Адам достал из кармана кусок раскисшего в воде жареного шпика и съел.

Адам приучил себя действовать не спеша, памятуя, что большинство беглецов попались из-за своей суетливости. Путь до Джорджии занял пять дней. Рисковать беглец не хотел и растущее в душе нетерпение решительно подавлял усилием воли, удивляясь своим способностям.

Добравшись до окраины Валдосты, он пролежал в укрытии до наступления ночи, а потом незаметно, как тень, прокрался к заднему окну дешевой лавочки и стал осторожно нажимать на раму, пока винты шпингалета не выскочили из рассохшейся на солнце древесины. Затем он установил шпингалет на прежнее место, но окно оставил открытым. Работать приходилось при лунном свете, проникающем сквозь грязные окна. Украл Адам пару дешевых брюк, белую рубашку, черные туфли и шляпу да клеенчатый дождевик, примерив предварительно все вещи. Прежде чем выйти на улицу через окно, он неторопливо осмотрелся по сторонам, желая убедиться, что не оставил за собой беспорядка. Из вещей, которых в лавке было мало, Адам не взял ничего и даже не заглянул в ящик кассы. Осторожно опустив раму, он стал передвигаться перебежками от одного темного участка к другому.

Днем Адам скрывался, а на поиски еды отправлялся ночью и брал продукты, пропажу которых никто не заметит: репу, пару кукурузных початков из кормушки или несколько яблок-падалиц. Новенькие туфли он натер песком, чтобы их блеск не привлекал внимания, а дождевик старательно измял, и теперь он выглядел изрядно поношенным. Долгожданный дождь пошел через три дня, а возможно, беглец просто внушил себе, что для пущей безопасности он просто необходим.

Дождь начался ближе к вечеру, и Адам ждал наступления темноты, закутавшись в дождевик. Когда совсем стемнело, он, окунувшись в промозглую сырую ночь, направился в Валдосту, натянув на глаза шляпу и завязав дождевик под самым горлом. Добравшись до железнодорожной станции, Адам заглянул в залитое дождем окно. Начальник станции, в зеленом козырьке и черных нарукавниках, высунувшись из окошка кассы, болтал с приятелем, который ушел только минут через двадцать. Адам проводил его взглядом до конца платформы и, пытаясь унять волнение, сделал глубокий вдох и зашел внутрь.

2

Письма приходили Чарльзу редко, и иногда он не появлялся на почте неделями. В феврале 1894 года на его имя пришел толстый пакет из Вашингтона от адвокатской конторы, и начальник почтового отделения, решив, что письмо важное, сам отправился пешком на ферму Трасков, где застал Чарльза за колкой дров. Вручив пакет адресату, он стал ждать, пока тот прочтет письмо и поделится новостями. Ведь не зря же он проделал долгий путь, хлопоча о чужих делах.

Не обращая внимания на начальника почты, Чарльз неторопливо прочел все пять страниц, а потом принялся перечитывать послание, безмолвно шевеля губами. Наконец он сложил письмо и направился к дому.

– Что-нибудь случилось, мистер Траск? – крикнул вслед почтмейстер.

– У меня умер отец, – ответил Чарльз и, зайдя в дом, закрыл за собой дверь.

– Сильно переживал, – рассказывал потом начальник почты в городе. – Так убивался, но воли чувствам не давал. Человек он неразговорчивый и все держит в себе.

Зайдя в дом, Чарльз зажег лампу, хотя еще не стемнело. Он положил письмо на стол и, прежде чем снова приступить к чтению, вымыл руки.

Послать телеграмму было некому, и адвокаты отыскали адрес Чарльза среди бумаг отца. В письме они выражали соболезнования, не скрывая при этом радостного возбуждения. Составляя завещание Траска, адвокаты думали, что старик оставит сыновьям несколько сотен долларов. Во всяком случае, эту сумму они определили по внешнему виду клиента. Однако при изучении его банковских счетов обнаружилось, что Траск оставил девяносто три тысячи долларов да еще десять тысяч в ценных бумагах. В связи с этим открытием отношение к мистеру Траску в корне изменилось, ибо люди, располагающие такими средствами, причисляются к рангу богатых, им не о чем беспокоиться и можно спокойно основывать собственную династию. Адвокаты поздравляли Чарльза и Адама, так как по условиям завещания наследство делилось поровну. Затем следовал перечень личных вещей покойного: пять парадных сабель, врученных Сайрусу на съездах «Великой армии Республики», вырезанный из оливкового дерева и украшенный золотой пластинкой молоток председателя собрания, масонский брелок для часов в виде циркуля и угольника, инкрустированный бриллиантами между делениями, золотые коронки от зубов, которые Сайрус заменил на вставные челюсти, серебряные часы, трость с золотым набалдашником и многое другое.

Чарльз прочел письмо дважды и, обхватив голову руками, задумался о брате. Ему очень хотелось, чтобы Адам вернулся домой.

Чарльз пребывал в растерянности, будто его загнали в тупик. Он развел огонь, поставил на плиту сковородку и стал нарезать кусками шпик. Вскоре он снова вернулся к письму, но вдруг схватил его и засунул в ящик кухонного стола с твердым намерением забыть о нем до поры до времени.

Разумеется, ни о чем другом Чарльз уже думать не мог, и его мысли блуждали по замкнутому кругу, неизменно возвращаясь к исходной точке, где не давал покоя мучительный вопрос: «Где он раздобыл столько денег?»

Когда два события имеют нечто общее по характеру, времени или месту, мы радостно делаем скоропалительный вывод, что это не случайное совпадение, создаем легенду и охотно пересказываем всем желающим. Никогда прежде Чарльзу не приносили на ферму писем, а тут еще через пару недель прибежал мальчишка с телеграммой в руках. Впоследствии он всегда связывал между собой эти два события, как обычно проводят параллель между двумя смертями и ждут третьей. Зажав в руке телеграмму, Чарльз поспешил на железнодорожную станцию.

– Послушай-ка, что я тебе прочту, – обратился он к телеграфисту.

– Я уже и так прочел.

– Как это?

– Ее же передали по телеграфу, – пояснил телеграфист, – и я сам записывал.

– А, ну да, конечно. «Срочно вышли сто долларов. Еду домой. Адам».

– Прислали наложенным платежом, – продолжил телеграфист. – Ты должен шестьдесят центов за доставку.

– Валдоста, Джорджия. Никогда не слыхал о таких местах.

– Я тоже, но телеграмма пришла именно оттуда.

– Послушай, Карлтон, а как отправить телеграфом деньги?

– Неси сто два доллара шестьдесят центов, и я отправлю в Валдосту телеграмму, чтобы Адаму выплатили сто долларов. А мне ты должен шестьдесят центов.

– Да я заплачу, но как узнать, что деньги получит Адам? Как бы их не прикарманил кто-нибудь другой.

Телеграфист с видом человека, умудренного житейским опытом, изобразил на лице улыбку.

– Послушай, как поступают в подобных случаях. Ты придумываешь вопрос, ответ на который знает только твой брат, и я посылаю телеграфисту в Валдосте и вопрос, и ответ. Телеграфист задаст парню вопрос, и если тот не ответит, денег ему не дадут.

– Хитро придумано, ничего не скажешь. Пойду сочиню вопрос потруднее.

– Лучше неси сто долларов, пока старина Бинс не закрыл телеграф.

Чарльз пришел в восторг от предложенной телеграфистом игры и вскоре вернулся, сжимая в кулаке деньги.

– Придумал вопрос, – радостно доложил он.

– Надеюсь, это не второе имя вашей матушки. Многие таких вещей не помнят.

– Ничего похожего. Слушай и записывай: «Что ты подарил отцу в день рождения, перед тем как ушел в армию?»

– Хороший вопрос, но уж больно длинный. А нельзя его сократить до десяти слов?

– Давай пиши, не тебе платить! А теперь ответ: щенка.

– Да уж, поди догадайся! – восхитился Карлтон. – Ну да ладно, платить и правда не мне.

– Вот будет потеха, если Адам забыл, – усмехнулся Чарльз. – Тогда ему вовек не добраться до дома.

3

От городка до фермы Адам добирался пешком. Его рубашка потемнела от грязи, а остальная ворованная одежда выглядела помятой и замызганной, так как целую неделю он спал не раздеваясь. Остановившись между домом и амбаром, Адам прислушался, и в следующее мгновение из нового сарая для хранения табака послышались удары молотка.

– Эй, Чарльз! – позвал Адам.

Удары прекратились, наступила тишина, и Адаму показалось, что брат наблюдает за ним сквозь щели в стене. Но Чарльз уже вышел из сарая и спешил ему навстречу. Братья пожали друг другу руки.

– Ну, как ты?

– Прекрасно, – ответил Адам.

– Господи, а какой тощий!

– Да, и к тому же постарел.

Чарльз осмотрел брата с ног до головы:

– Не похоже, что ты преуспел в жизни.

– Ты прав.

– А где твой чемодан?

– Нет никакого чемодана.

– Господи, где же тебя носило столько времени?!

– Да так, где придется.

– Неужели бродяжничал?

– Случалось.

Прошло столько лет, лицо Чарльза избороздили морщины, а темные глаза покраснели, но Адам по старой памяти мгновенно понял, что брат, помимо заданного вопроса, думает о чем-то еще.

– Почему ты не ехал домой?

– Пристрастился к бродячей жизни и никак не мог остановиться. Она засасывает, как трясина. Какой у тебя страшный шрам на лице.

– Я о нем писал. С каждым днем становится все безобразнее. Почему не писал? Есть хочешь?

Чарльз то засовывал руки в карманы, то снова вынимал и начинал теребить подбородок и почесывать голову.

– Может, еще и пройдет. Я как-то встретил человека, бармена, так у него отметина с рождения. Похожа формой на кошку. Его так и прозвали Котом.

– Проголодался? – снова спросил Чарльз.

– Да, очень.

– Собираешься остаться здесь?

– Наверное. Может, зайдем в дом?

– Да-да, конечно, – эхом откликнулся Чарльз. – Отец умер.

– Знаю.

– Откуда, черт возьми, тебе это известно?

– Начальник станции сказал. Когда он умер?

– Около месяца назад.

– Что случилось?

– Воспаление легких.

– Где похоронили, здесь?

– Нет, в Вашингтоне. Я получил письмо и газеты. Его везли на лафете, а сверху накрыли флагом. На похоронах присутствовал вице-президент, а президент прислал венок. В газетах все написано, и фотографии есть. Я покажу. Все сохранил.

Адам внимательно изучал лицо брата, пока тот не выдержал и отвернулся.

– На что-то сердишься? – поинтересовался Адам.

– С какой стати мне сердиться?

– Мне показалось…

– Да не с чего мне сердиться. Пошли, покормлю тебя.

– Хорошо. Долго он болел?

– Нет, это была скоротечная пневмония, и он буквально сгорел.

Чарльз явно о чем-то умалчивал. Ему очень хотелось поделиться, но он не знал, как начать, и говорил о разной ерунде. Адам ничего не отвечал. Наверное, лучше всего сейчас помолчать и дать Чарльзу возможность походить вокруг да около, а уж потом он выложит свою тайну.

– Я не очень-то верю в послания с того света, – признался Чарльз. – Хотя как знать? Некоторые люди утверждают, что им были знамения. Взять хотя бы Сару Уитберн. Старуха клянется, что получала оттуда весточки. Даже не знаешь, что и думать. А у тебя никаких знамений не было? Да что ты все молчишь, будто язык проглотил?

– Просто думаю, – откликнулся Адам.

И он действительно думал и удивлялся своим мыслям. «Надо же, я больше не боюсь брата! Раньше боялся до смерти, а вот теперь – нет. А почему? Может, все дело в армии? Или каторге? Или сыграла роль смерть отца? Да, все может быть, но я не понимаю причины». Адам перестал испытывать страх перед Чарльзом, зная, что может говорить свободно, не задумываясь над каждым словом и не опасаясь нажить неприятности, как бывало раньше. Прекрасное чувство, как будто он умер, а потом воскрес из мертвых.

Братья зашли на кухню, которую Адам помнил с детства, но теперь она казалась другой, меньше размером и более убогой.

– Послушай, Чарльз, – обратился Адам к брату, стараясь придать голосу веселость, – по-моему, тебе не терпится что-то рассказать, но почему-то ты все ходишь кругами, как терьер вокруг норы. Давай выкладывай все как на духу, и дело с концом.

Чарльз поднял голову, и его глаза сверкнули гневом. Власть над братом была утрачена. «Я больше не смогу его отколотить», – в отчаянии подумал он.

– Наверное, грешно веселиться, когда мы только что похоронили отца, – с усмешкой сказал Адам. – Но знаешь, Чарльз, никогда в жизни мне не было так хорошо. Ну же, Чарльз, перестань себя грызть, облегчи душу.

– Ты любил отца? – спросил вдруг Чарльз.

– Не отвечу, пока не скажешь, куда клонишь.

– Так любил или нет?

– А тебе-то какое дело?

– Отвечай.

Пьянящее чувство полной свободы овладело всем существом Адама.

– Хорошо, отвечу. Нет, не любил. Иногда он внушал страх, а порой… ну да, он вызывал у меня восхищение. Но по большей части я его ненавидел. А теперь скажи, почему ты об этом спрашиваешь?

Чарльз внимательно изучал свои руки, потом тихо откликнулся:

– Не знаю. Только до меня никак не доходит. Ведь отец любил тебя больше всего на свете.

– Верится с трудом.

– Ну и не верь, дело твое. Отцу нравилось все, что ты ему приносил, а вот меня он не любил, и мои подарки тоже. Помнишь, как я подарил ему перочинный ножик? Чтобы его купить, пришлось наколоть и продать кучу дров, а отец даже не взял его с собой в Вашингтон. Ножик и сейчас лежит у него в комоде. А ты подарил щенка, который не стоил и цента. Я покажу тебе фотографию этого пса. Он был на похоронах, совсем слепой от старости. Его держал на руках какой-то полковник. После похорон пса пристрелили.

Адама озадачил свирепый тон брата.

– Не понимаю, куда ты клонишь, – удивился он.

– Я его любил, – признался Чарльз и впервые на памяти Адама расплакался, обхватив голову руками.

Адам хотел было подойти к брату, но в душе шевельнулся знакомый скользкий страх. «Нет, – подумал он, – если я к нему прикоснусь, он попытается меня убить». И Адам, подойдя к открытой двери, выглянул на улицу. А за спиной сопел и всхлипывал младший брат.

Участок рядом с домом представлял собой неприглядное зрелище, да и в прежние времена он выглядел довольно убого. Повсюду мусор, неопрятность и запустение. Постройки разбросаны беспорядочно, цветов нет и в помине, на земле валяются обрывки бумаги и щепки. Сам дом тоже не блистал красотой: добротное строение, где можно укрыться от непогоды, переночевать и приготовить пищу. И ферма, и дом производили гнетущее впечатление. Жилище, не согретое ничьей любовью и абсолютно безразличное к своим обитателям. Да разве можно назвать это место родным домом, куда тянет вернуться, как бы далеко и долго ты ни странствовал? Адам вдруг вспомнил о мачехе, такой же нелюбимой, как эта неуютная постройка. Она всегда выполняла свои обязанности и, как могла, старалась поддержать чистоту и порядок, но назвать Элис хозяйкой и хранительницей семейного очага язык не поворачивался. Это прозвучало бы так же нелепо, как слова «отчий дом» по отношению к неухоженной избе Трасков.

Брат перестал всхлипывать, и Адам оглянулся. Чарльз смотрел перед собой пустым взглядом.

– Расскажи мне о матери, – попросил Адам.

– Она умерла, я же писал.

– Нет, расскажи мне о ней.

– Я же сказал, она давно умерла, да и вообще не была тебе матерью.

В памяти Адама всплыло озаренное тихой улыбкой лицо Элис, когда он тайком подсматривал за мачехой. Оно, как живое, стояло перед глазами.

Голос Чарльза ворвался в воспоминания и разрушил видение:

– Ответь мне на один вопрос. Не торопись и хорошенько подумай. Только скажи правду или вообще не отвечай. – Чарльз молча шевелил губами, обдумывая вопрос. – Как думаешь, мог отец быть человеком бесчестным?

– Что ты имеешь в виду?

– Разве я неясно выразился? У слова «бесчестный» только одно значение.

– Не знаю, – откликнулся Адам. – Не знаю, что и сказать. Никто его так не называл. Сам подумай, он запросто ночевал в Белом доме, и вице-президент пришел на его похороны. Разве он похож на бесчестного человека? Ну хватит тянуть резину, Чарльз, – взмолился Адам, – давай выкладывай все, что ты собирался рассказать, как только я появился на пороге.

Младший брат облизнул пересохшие губы, лицо побледнело, будто из Чарльза выпустили кровь, а вместе с ней ушла вся жизненная сила и ярость.

– Отец оставил завещание, – произнес он без выражения. – Разделил наследство между нами поровну.

– Вот и будем жить на ферме, – рассмеялся Адам. – Надеюсь, с голода не умрем.

– Там сто с лишним тысяч долларов, – сообщил Чарльз бесцветным голосом.

– Да ты спятил. Сто долларов – еще куда ни шло. Откуда ему взять такие большие деньги?

– Ошибки нет. Его жалованье в «Великой армии Республики» составляло сто тридцать пять долларов в месяц. Отец сам платил за номер в гостинице и еду и получал на дорожные расходы по пять центов за милю, да еще ему оплачивали гостиницу.

– Возможно, он получал эти деньги с самого начала, а мы и не знали.

– Ничего он не получал.

– Тогда почему не обратиться в «Великую армию Республики» и не поинтересоваться? Может, кто-нибудь и знает.

– Лучше не нарываться, – возразил Чарльз.

– Да не заводись ты с пол-оборота. Ведь есть еще игра на бирже, и многим удалось разбогатеть. Он ведь знался с важными людьми и, возможно, участвовал в выгодном деле. Вспомни золотую лихорадку. Люди ехали в Калифорнию и возвращались богачами.

Лицо Чарльза приобрело горестное выражение, а голос стал таким тихим, что Адаму пришлось наклониться совсем близко, чтобы расслышать. Чарльз говорил без всякого выражения, словно читал заученный рапорт:

– Отца призвали в Армию Союза в июне 1862 года, и три месяца он проходил подготовку в нашем штате. Значит, до сентября. Потом его отправили на юг, а двенадцатого октября он был ранен в ногу и направлен в госпиталь. И уже в январе отец вернулся домой.

– Не пойму, куда ты клонишь.

– Он не воевал в Чанселлорсвилле. – С губ Чарльза срывались тихие, полные горечи слова. – Не было его ни под Геттисбергом, ни в Уилдернессе, и не сражался он в Ричмонде и Аппоматтоксе.

– Откуда ты знаешь?

– Из послужного списка. Его прислали вместе с другими документами.

Адам глубоко вздохнул. В груди клокотала бешеная радость, словно кто-то колотил кулаками изнутри. Он недоверчиво покачал головой.

– И как только он умудрился? – недоумевал Чарльз. – Как, черт побери, отцу это удалось? И никто не усомнился. Разве тебе приходило в голову, что он врет? И мне тоже. И мать не сомневалась. Да вообще никто. Поверили даже в Вашингтоне.

Адам поднялся с места:

– Дадут в этом доме поесть? Пойду сам разогрею.

– Вчера вечером я зарезал курицу. Сейчас зажарю, только придется малость подождать.

– А что-нибудь побыстрее?

– Есть соленый окорок и яйца.

– Подходит, – согласился Адам.

Оставшийся без ответа вопрос повис в воздухе, и братья старательно его обходили, боясь нечаянно задеть. О больной теме не обмолвились ни словом, но все мысли сосредоточились только на ней. Они хотели обсудить дела отца и не могли. Чарльз жарил окорок с яичницей и поставил на огонь котелок с бобами.

– Я распахал луг и засеял рожью, – сообщил он брату.

– Ну и какой урожай?

– Прекрасный, после того как я очистил землю от камней. – Он потрогал шрам на лбу. – Вот тогда-то и получил эту заразу. Никак не мог сдвинуть булыжник.

– Да, ты писал. Не помню, говорил ли я, как много значили для меня твои письма.

– Ты никогда не распространялся о службе в армии, – заметил Чарльз.

– Просто старался не задумываться. Сказать по правде, паршивая штука.

– Я читал в газетах о военных кампаниях. Ты тоже в них участвовал?

– Участвовал, только не хочу об этом вспоминать. До сих пор тошно.

– И что, случалось убивать индейцев?

– Да, приходилось.

– Наверное, мерзкие людишки.

– Должно быть, так.

– Не хочешь – не рассказывай.

– Не хочу.

Ужинали при свете керосиновой лампы.

– Надо бы вымыть абажур, тогда станет светлее, – заметил Чарльз.

– Я вымою, – вызвался Адам. – Ведь всех дел не упомнишь.

– Хорошо, что ты вернулся. Теперь все пойдет по-другому. Не хочешь сходить после ужина в трактир?

– Посмотрим. Пожалуй, лучше посижу дома.

– Я ведь тебе не писал, что в трактире есть девочки. Уж и не знаю… Может, все-таки надумаешь пойти со мной. Их меняют каждые две недели. Как у тебя насчет этого? Не хочешь на них взглянуть?

– Девочки?

– Да, там, наверху. Очень удобно. Вот я и решил, раз ты вернулся…

– Сегодня не хочу. Как-нибудь потом. И дорого они берут?

– Доллар. Девчонки-то в основном премиленькие.

– Потом, – повторил Адам. – Интересно, как их туда пускают.

– И я поначалу удивлялся. Но у них там все схвачено.

– Часто туда наведываешься?

– Каждые две-три недели. У одинокого мужчины жизнь тоскливая.

– Ты как-то писал, что подумываешь жениться.

– Да, собирался, да вот невесты подходящей не нашел.

Братья так и ходили вокруг да около главной темы, порой уже были готовы ее затронуть, но уже в следующий момент передумывали и снова пускались в разговоры об урожае, местных сплетнях, политике и болезнях. Они оба понимали, что рано или поздно придется вернуться к больному вопросу. Чарльзу не терпелось сразу приступить к делу, но в отличие от Адама у него было время все обдумать. Что до Адама, обрушившиеся на него чувства и переживания оказались новыми и непривычными, и он предпочел бы отложить разговор на завтра, хотя понимал, что брат этого не допустит. Наконец он не выдержал и сказал без обиняков:

– Пойдем спать. Утро вечера мудренее. Поговорим завтра.

– Ладно, как скажешь, – согласился Чарльз.

Постепенно темы для разговора иссякли. Братья успели обсудить всех знакомых и местные новости. Беседа зашла в тупик, а время шло.

– А не пойти ли нам спать? – снова предложил Адам.

– Посидим еще немножко.

Братья молчали, а по дому бродила неугомонная ночь, подталкивая их к решающему разговору.

– Жаль, что не удалось попасть на похороны, – начал Чарльз.

– Наверное, они были пышными.

– Хочешь взглянуть на вырезки из газет? Я храню их у себя в комнате.

– Нет, сейчас не стоит.

Чарльз резко развернулся вместе со стулом и положил локти на стол.

– Нам надо во всем разобраться, – заявил он, явно нервничая. – Как ни тяни, но, черт побери, придется решать, как жить дальше.

– Понятно, – согласился Адам. – Просто мне нужно время, чтобы подумать.

– И что толку? У меня времени было навалом, а я так ни до чего и не додумался. Старался все забыть, но мысли так и лезут в голову. Думаешь, время хороший помощник в подобных делах?

– Пожалуй, нет. Твоя правда. С чего хочешь начать? Все равно ни о чем другом не думается.

– Деньги, – начал Чарльз, – осталось больше ста тысяч долларов. Целое состояние.

– Ну и что?

– Откуда они взялись?

– Почем мне знать? Я уже говорил, что он мог играть на бирже, или кто-нибудь в Вашингтоне взял его в выгодное дело.

– А сам-то ты в это веришь?

– Я вообще ничему не верю, – заявил Адам. – Как можно верить или не верить в то, чего не знаешь?

– Это огромные деньги, – продолжал Чарльз. – Нам досталось целое состояние, и на него можно жить припеваючи всю оставшуюся жизнь. А еще можно купить уйму земли, которая будет приносить доход. Похоже, до тебя еще не дошло, что мы стали богачами. Богаче всех в округе.

– Ты говоришь таким тоном, будто читаешь себе приговор, – рассмеялся Адам.

– Откуда они взялись? – настаивал Чарльз.

– А тебе что за забота? – удивился Адам. – Может, не забивать себе голову ерундой и пожить в свое удовольствие?

– Он не сражался под Геттисбергом и вообще не участвовал ни в одном сражении за всю войну. И ранили его в обычной перестрелке, а все его россказни – сплошное вранье.

– Ну и куда ты все-таки клонишь? – снова поинтересовался Адам.

– Похоже, отец эти деньги украл, – горестно вздохнул Чарльз. – Ты спросил, и я говорю, что думаю.

– А тебе известно, где он их украл?

– Нет.

– Тогда откуда ты взял, что отец их украл?

– Он все врал про войну.

– Ну и что?

– А то. Если он пошел на такой обман, то мог и украсть.

– Каким образом?

– Он же занимал высокие должности в «Великой армии Республики» и мог запустить руку в казну или подделать какие-нибудь документы.

– Ну, если дело обстоит так, как ты предполагаешь, – вздохнул Адам, – то почему ты им не напишешь и не поделишься своими подозрениями? Пусть проверят бухгалтерские книги, и если обнаружат мошенничество, мы можем вернуть деньги.

Лицо Чарльза исказила страдальческая гримаса, и шрам на лбу стал еще заметнее.

– Сам вице-президент присутствовал на его похоронах, а президент прислал венок. За гробом на полмили выстроилась вереница экипажей, и сотни людей шли пешком. А знаешь, кто нес гроб?

– Не пойму, зачем ты уже в который раз это говоришь?

– Представь, мы докажем, что отец был вором. Тогда выплывет наружу, что он не сражался под Геттисбергом и вообще нигде не воевал. И все узнают, что он был лжецом и всю жизнь врал. А если он когда и говорил правду, никто уже этому не поверит.

Адам сидел не двигаясь, во взгляде не было тревоги, но бдительности он не утратил.

– А я-то думал, ты любил отца, – спокойно заметил он, испытывая чувство облегчения, как человек, только что обретший свободу.

– Да, я его любил и сейчас люблю. И потому мне страшно подумать, что жизнь отца пропала зря. Понимаешь, все пошло насмарку. А могила? Ее могут раскопать, а отца вышвырнуть на улицу. – Голос Чарльза дрожал от боли. – А ты-то его любил?! – выкрикнул он в лицо брату.

– До этого момента я и сам не знал, – признался Адам. – Не мог разобраться в своих чувствах. Нет, я его не любил.

– Тогда тебе наплевать, что его жизнь прошла впустую, а его несчастное тело выроют из земли… Господи, да что же это такое!

Адам лихорадочно подбирал слова, чтобы лучше выразить свои чувства.

– А меня это и не должно волновать.

– Разумеется, – с горечью согласился Чарльз. – Если ты его не любил, то чего переживать? Можешь даже присоединиться к глумящейся толпе и полить его грязью.

Адам понимал, что брат больше не представляет опасности. Повод для ревности исчез, отцовские грехи легли всей тяжестью на Чарльза, зато теперь отец принадлежит только ему, и уже никто не может его отнять.

– И как ты собираешься пойти в город и посмотреть людям в глаза, когда все станет известно? – требовательно спросил Чарльз.

– Я уже сказал, что меня это не волнует. С какой стати я должен переживать, если не верю ни единому слову.

– И чему же ты не веришь?

– Не верю, что он украл деньги, но не сомневаюсь, что отец воевал и принимал участие во всех сражениях, о которых рассказывал.

– Есть доказательства! А как же послужной список?

– У тебя нет никаких доказательств, что он украл деньги, и ты просто сам все выдумал, потому что не знаешь, откуда они взялись.

– Но его армейские документы…

– Там может быть ошибка, – настаивал Адам. – Не сомневаюсь, что там ошибка, и верю в своего отца.

– Ничего не понимаю.

– Попробую объяснить. Имеются веские доказательства, что Бога не существует, но множество людей верит, что он есть, и их веру не могут поколебать никакие доказательства.

– Ты ведь признался, что не любил отца. Как же ты можешь в нем не сомневаться?

– Возможно, в этом-то и кроется главная причина. – Адам говорил медленно, обдумывая каждое слово. – Если бы я любил отца, то испытывал бы ревность, как ты. Вероятно, любовь делает людей подозрительными и заставляет сомневаться. Ведь когда любишь женщину, все время в ней сомневаешься, потому что не уверен в себе самом, так? Теперь я это ясно понимаю. Знаю, как ты его любил, и вижу, что эта любовь с тобой натворила. А вот я отца не любил, хотя он меня, может быть, и любил. Он все время меня испытывал, обижал и наказывал и в конце концов вообще отослал в армию, будто принес в жертву во искупление каких-то своих грехов. А тебя он хоть и не любил, зато не сомневался в тебе. Похоже… Ну да, сдается, тут все шиворот-навыворот.

– Ничего не понимаю, – признался Чарльз, в изумлении глядя на брата.

– Я и сам еще не до конца понял. Только пытаюсь разобраться. Эта мысль пришла в голову недавно. Но сейчас мне хорошо. Никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Будто избавился от чего-то лишнего. Возможно, потом стану таким, как ты, но не сейчас. А пока мне просто хорошо.

– Не понимаю, – повторил Чарльз.

– Неужели трудно понять, что я не считаю отца ни вором, ни лжецом?

– Но документы…

– Плевать на документы, они ничего не значат в сравнении с моей верой в отца.

– Значит, ты возьмешь деньги? – спросил Чарльз, тяжело дыша.

– Разумеется.

– Даже если он их украл?

– Ничего он не крал и не мог украсть.

– Все равно не понимаю, – твердил Чарльз.

– Не понимаешь? Похоже, в этом-то и кроется весь секрет. Послушай, я раньше об этом никогда не говорил. Помнишь, как ты меня отколотил перед уходом в армию?

– Помню.

– А помнишь, что было дальше? Ты вернулся с топором в руках, чтобы меня убить.

– Не помню. Должно быть, у меня помутился рассудок.

– Тогда я не понимал, но теперь точно знаю – ты сражался за свою любовь.

– За любовь?

– Да, – подтвердил Адам. – Мы будем расходовать деньги с пользой. Может, останемся здесь или уедем… Скажем, в Калифорнию. Посмотрим, как нам жить дальше. И разумеется, нужно поставить отцу солидный красивый памятник.

– Никуда я отсюда не поеду, – заявил Чарльз.

– Поживем – увидим. Торопиться некуда. У нас много времени, чтобы все хорошенько обдумать.