Онлайн чтение книги Эхо Миштар. Север и юг
Пролог

Шимра – большая, шумная столица, неласковая к чужеземцам, жестокая к простакам, как гордая аристократка из древнего рода ишмы. И лишь у самых окраин она скорей похожа на мечтательницу, скромную и тихую, особенно весной, когда в каждом дворе гибкие ветви чийны покрываются нежно-лиловыми цветами, и плывёт в тёплом воздухе томный, приторный аромат… В это время своенравная и спесивая Шимра встречает с радостью любых гостей.

Даже таких, как я, Дёран, бродячий певец и сказитель.

И пусть глаза у меня уже прозрачные, как у слепца, но видят всё пока ещё ясно. Дом Алаойша я нахожу почти сразу – почти, потому что он отчего-то стал ярко-синим, а год назад был жёлтым, как листья молодой клиппы. Видно, Фог опять за эксперименты взялась… Была б у меня такая ученица, я б давно семиструнку об голову ей разбил! Или, что вероятней, себе – своя-то голова ближе.

Но то я. Алаойш – терпеливый змей.

Третья ступенька на крыльце всё так же поскрипывает. Люди привычные, вроде меня, приноровились её переступать, чтоб не тревожить зазря Ору, старую хозяйскую псину, уже глуховатую и совсем слабую, но по-прежнему считающую долгом своим встречать гостей хриплым лаем. Сорок четыре года – давно вышел отмеренный ей срок, и скоро даже искусство Алаойша не сможет продлевать собачью жизнь.

Киморты не всесильны… и не вечны, кто б что ни говорил.

Дверь, по обыкновению, не заперта. Но только я её толкаю, как меня едва не оглушает грозный окрик:

– Фогарта! Да чтоб тебя!.. Фог, немедленно спускайся!

Отступаю, поправляя за спиной чехол с семистрункой – и улыбаюсь. Что ж, даже терпеливых змеев довести можно.

– Учитель, честное-честное слово, я больше не буду ходить одна в твою лабораторию!

– Фогарта, спускайся!

– Ну кто же знал, что тот хронометр нельзя трогать!

Из подвала валит дым.

Тихонько посмеиваясь, перекидываю семиструнку вперёд, распускаю чехол, трогаю струны… Алаойш вслушивается недоверчиво, а потом откидывает бисерную занавесь к дверному косяку и манит меня рукою, не отрывая взгляда от лесенки в покои Фог. Взгляд у него тревожный.

– Вовремя ты, – шепчет, чтоб ученица не услышала. – Смотри ведь, натворила чего-то, а теперь меня пускать не хочет. А мне тут думай – то ли она ошпарилась, то ли с испугу ревёт. Дёран, поговори с ней? Тебя она слушает.

– Отчего ж не поговорить, – киваю. Обхожу комнату и заглядываю в подвал. Дым щиплет глаза. – А что взорвалось-то, Алиш? – шепчу.

Алаойш отвечает не сразу и нехотя.

– Камень памяти делал. В прошлый раз мирцита мало взял, теперь – много.

– Камень памяти, значит.

Не нравится мне этот голос.

Подхожу к старинному другу и, встав на цыпочки, заглядываю ему в лицо. И ох как надеюсь ошибиться! Да только и в прошлый раз заметно было, что всё быстрей выцветает листвяная зелень в его глазах. А нынче они бледны, что талая вода – только ободок по краю и чернеет.

– А скоро ли?..

Алаойш только плечами пожимает.

Значит, скоро.

Поднимаюсь по лестнице – и сажусь у двери Фог, положив семиструнку на колени. Тихо-тихо слышно, как всхлипывает девчонка у себя – верно, и впрямь сильно ошпарилась. Касаюсь струн – они отзываются песней: сперва как ручей в ночи, ненавязчиво, потом – громче и громче.

Фог перестаёт всхлипывать и ползком подбирается к двери.

– Дёран, ты? – шепчет в щёлку.

– А кто ж ещё. Пустишь?

– А-а…

Дверь становится тёплой, а потом вспыхивает – и рассыпается занавесью из бисерных низок. Отодвигаю шелестящий полог в сторону, но только успеваю перешагнуть порог, как бисер за моей спиной вновь спекается дверью. Фог сидит на полу и дует на обожжённые ладони; полы серой шёлковой хисты так разошлись, что видно даже нижние одеяния – и босую ступню; рыжеватое родимое пятно в форме цветка чийны – знак тяги к путешествиям, диагональный шрам от мизинца до пятки – память о первом эксперименте у Алаойша в лаборатории.

Подсаживаюсь ближе.

– Чего плачешь и прячешься? – спрашиваю, и семиструнка вторит серебряным звоном.

Фог молча откидывает волосы с лица и поворачивается ко мне. Кожа закопчённая – полбеды; беда, что и брови, и ресницы так опалены, что их едва видно.

– Вот я страшилище, да? – всхлипывает Фог и утыкается в расшитые рукава.

– Ну-ну, погоди плакать, – отвожу я ткань с её лица. – Нос распухнет – точно красавицей не будешь. Дай-ка гляну, нет ли у тебя ожога.

– Нет, – буркает Фог и отворачивается.

Обхожу её и снова сажусь – лицом к лицу.

– Так ты из-за бровей, что ли, плачешь? Фьють, ерунда какая!

– Да что бы понимал, Дёран! – вспыхивает мгновенно, что цветы эрисеи. – А как я к нему выйду?

– Беда-беда, – развожу руками. – Ты бы воды сперва добыла и умылась от копоти. А там посмотрим, чем тебе помочь можно. Ну же, что ты как маленькая! Так себя только глупые любовницы у богатых вельмож и ведут.

– Я киморт! – мгновенно вскидывается Фогарта и утирает лицо рукавом. – И учёная! Сейчас будет тебе вода.

Фог поднимается, всплёскивает руками – кисти рук словно размазываются лиловатым туманом, но только на миг – и воздух начинает сиять. Скоро уже можно различить очертания большой прозрачной чаши; наполняется она медленно, но верно – капельки и струйки воды текут в неё отовсюду: с потолка, из-под пола, собираются в воздухе… Когда воды становится достаточно, Фогарта плюхает чашу на пол, садится сама, по-мужски складывая ноги, и принимается старательно умываться.

Достаю из сумы шкатулку с краской и разным мылом, а оттуда – синий брусок.

– На-ка, попробуй этим.

Фог бурчит что-то в благодарность и взбивает из мыла пену.

Воздух начинает пахнуть весной в горах.

Не меньше года минуло с тех пор, как я гостил у Алаойша в прошлый раз, а Фог так и не поменялась ни на гран. И без того круглые ногти она стрижёт совсем коротко, а после стыдливо прячет руки; волосы завивает и подкрашивает листьями клиппы, но потом безжалостно убирает под заколку; хиста нарочито строгая и тусклая, но из-под неё виднеется краешек бирюзового нижнего платья. Так упрямство и честолюбие велят Фог быть учёной-кимортом, строгой и сухой, а сердце тянется к красоте. По мне, так это дело хорошее: вон, я ношу по десять разноцветных нижних одеяний, одно другого затейливее, и разве ж кто слово дурное сказал? То-то же.

Но у неё пока честолюбие сильней.

Семья Фог лишь два века назад получила от солнцеподобного Великого ишмы высочайшее право бывать при дворе и владеть землями, и слишком мало времени прошло, чтобы благородная кровь вымыла из облика вчерашних простолюдинов черты, привнесённые браками с иноземцами. Поэтому глаза у Фог не благородного миндалевидного разреза, а кругловатые, как у северян, да ещё вдобавок и слишком светлые; у неё крупные кисти и широкие запястья, более подобающие землепашцам; кожа её жадно впитывает солнце и быстро смуглеет.

Фог себе не нравится.

Раньше Алаойш посмеивался и говорил, что достаточно и того, что у неё высокий лоб и красивая улыбка, – значит, и ума, и сердечной чуткости дано вдоволь. А теперь он не смеётся, но частенько смотрит на Фог, когда та не замечает, – и просит иногда распустить волосы.

Фог не понимает, смущается по привычке и пеняет на свою нескладность.

– И как я теперь?

Отвечаю со всей честностью.

– Красавица. А брови… Дай-ка мы их тебе подкрасим. Да и ресницы заодно. Если все с умом сделать, то Алиш и не заметит.

– Правда? – выдыхает она и на коленках подползает ближе. Прозрачная чаша с мыльной водою покачивается на ковре, словно кувшинка на пруду. – Подкрась, Дёран. Я не умею.

– Иди к нам, в бродячие сказители, и научу, – улыбаюсь лукаво.

Фог смеётся.

– Мне и тут хорошо. А Алиш… Алаойш сердится?

– Нет, – говорю, а сам разбираю баночки с краской. – Он за тебя испугался, глупую. Вдруг ты обварилась или руки сожгла? Вы, киморты, себя лечить не умеете, и, если сразу к врачевателям не пойти – худо может быть… А ну-ка закрой глаза. И посиди смирно.

Стрелка часов не успевает сделать и трёх оборотов, а Фог уже крутится перед зеркалом, алея, как невеста на выданье. Чаша с мыльной водой, забытая на ковре, медленно прорастает лиловыми цветами – видно, много морт вложено в её создание.

– Хорошо? – оборачивается Фог, сияя.

Киваю важно:

– Хорошо. А теперь пойдём-ка к Алишу. Пусть готовит стол для дорогого гостя – целый Дёран-Сказитель приехал, праздновать надо! Тут уж не до беды в лаборатории, верно?

Фог смеётся.

Киморты – не изнеженные вельможи: они не нуждаются в слугах или в страже. Зачем, если к твоим услугам дыхание этого мира, всемогущая морт? Вот и Алаойш, не отвлекаясь от повести о моих странствиях и партии в на-джи, успевает воссоздать по памяти низкий стол и мягкие подушки-сиденья, переместить из подвала жаровни, посуду и приборы. Передвигая монетки из обсидиана и коралла по круглой доске для игры, я краем глаза наблюдаю за тем, как из кладовой выплывают яства, окутанные лиловатой дымкой морт. Фрукты в корзинах – крупные, шишковатые плоды чи с пряной мякотью, сочные кислые ригмы, нежнейшие розоватые айки – некоторые с женский кулак величиной; россыпь синих «ягод жизни» на фарфоровом блюде украшена желтыми листьями клиппы; холодное мясо уже разрезано на тонкие листы, а «морские пальцы» очищены от раковин. Специи и густые соусы Фог выносит сама, на большом деревянном блюде с множеством углублений.

Тенью пробирается в комнаты старая Ора; долго нюхает воздух, потом ложится подле Алаойша – выпрашивать лакомые куски. Он улыбается и зажигает лампы – вскоре всё вокруг залито тёплым янтарным светом.

– Вот теперь и гостя не стыдно за стол пригласить, – удовлетворенно оглядывает стол Алаойш и усмехается: – Как, Дёран, окажешь честь – отведаешь нашей скромной пищи?

Шутит. Знает ведь, что с дороги я голоден, как лис.

И вот уже скоро медные блюда поставлены на жаровни, и вода с пряностями кипит. Тонкими щипцами я поддеваю листы мяса и опускаю их в кипяток – поочередно во все три блюда – и лишь потом перекладываю к себе на тарелку. Следом наступает черед «морских пальцев», потом – овощей; мясо к тому времени успевает подостыть, и весьма кстати приходятся горячие соусы Фог.

Хорошая трапеза – не для торопливых.

Когда первый голод утолён, наступает время разговора.

– Как дела на севере? – первым начинает Алаойш, посматривая искоса на ученицу. После острой пищи она разрумянилась, и глаза у неё заблестели. – Всё так же воюют?

Фог едва прислушивается к разговорам о политике – они ей скучны – и вместо этого чешет Ору за вислым ухом. Старая псина то ли спит, то ли просто ленится откликаться и лишь изредка повиливает стриженым хвостом.

– Воюют, – подтверждаю. – Сыновья тамошнего ишмы, что называется в северных землях лоргой, никак не поделят власть. Но я слышал, что один из них собирается просить милости у Солнцеподобного. Думаю, что скоро он и одержит победу, а караваны Ишмирата зачастят в Лоргинариум.

– А на юге ты не бывал?

– Не в этот раз. Но слышал от друга моего Сэрима, что южные земли по-прежнему в запустении. Не скоро ещё зарастут шрамы, что оставила пятидневная бойня, когда киморт шёл на киморта, позабыв о воле морт…

Беседа течёт плавно и лениво, как равнинная река.

Постепенно мы переходим от политики к делам житейским. Алаойш рассказывает о последних своих исследованиях, не упоминая, впрочем, о камне памяти. Потом и Фогарта начинает хвастаться первой настоящей работой.

– …ну Дёран, ни за что не поверю, что ты не слышал об эхе Миштар!

Оглядываюсь на Алаойша – он незаметно прикладывает палец к губам и качает головой.

Молчи, Дёран.

– Нет, – лгу с улыбкой на устах. – Расскажи мне, красавица.

Фог хмурится и почесывает опаленную бровь. Краска немного смазывается.

– Ну, про мировое-то эхо ты наверняка слышал. Нет? – Фог потерянно вздыхает. – Тогда издалека начну. Знаешь те устройства для разговоров, что мастера делают и заставляют работать с помощью мирцита? «Дальние голоса»? Когда собирают такое устройство с железной раковиной, и она может как принимать звук, так и превращать его в невидимые и неслышимые волны, подобные в чём-то морт, и пересылать к другому устройству.

– Это знаю.

– Так вот, если «дальний голос» направить в небеса, а потом переключить устройство на приём, то вскоре волна вернётся назад. Это называют мировым эхом. И никто не может понять, от чего отражается звук. От облаков? Но ведь эхо возвращается даже в абсолютно ясную погоду… Может, есть невидимый купол над нами? Но ведь киморты поднимались в укреплённом дирижабле на высоту, что волна может достичь за это время… И купола там нет. Но есть нечто, отражающее звук… Понимаешь?

Оглядываюсь на Алаойша.

Он смотрит в сторону, и лицо у него белее белого.

– Понимаю.

– Так вот, теперь об эхе Миштар, – продолжает Фогарта, в волнении терзая рукава своей хисты. – Вообще многие сейчас уже думают, что «Миштар» – просто такое устоявшееся название, вроде как гора Анцу, дерево ригма или озеро Арирамар. Но на самом деле явление это названо при имени некоего учёного-киморта по имени Миштар. Неизвестно даже, мужчина это был – или женщина, дитя юга – или севера, потому что жил… или жила Миштар много-много лет назад. История не сохранила причину, по которой этот киморт решил пойти против воли морт. Может, то была любовь; может, любопытство. Но Миштар отважился переломить судьбу и начал исследовать природу спутников и превращения киморта в эстру. Он первый доказал, что спутник – лишь подобие личности, и при этом – божество, – хрипло произносит Фог и осекается. Взгляд её сам по себе притягивается к Алаойшу. – Божество, сотканное из памяти и силы трёхсотлетнего киморта. Именно поэтому киморт лишается своей личности и вынужден создавать другую – ведь то, что её составляло, уходит к его спутнику. Но смотри, Дёран. Ведь не только киморт, но и любой человек состоит не только из памяти и сил. Из чувств – тоже!

Растерянно касаюсь семиструнки, и она отзывается хрустальным вздохом.

Плохо.

Не могу сдержаться, а надо.

– Думаю, что так, Фог. Мы любим и ненавидим, мы боимся и желаем, испытываем отвращение и восторг, нежность и ярость, страсть и охлаждение, леность и воодушевление. Это всё и делает нас живыми.

– Вот! И Миштар тоже думал об этом, – кивает Фог. – Посмотри, какая сила заключена в чувствах! Из-за чувств юг превратился в Землю злых чудес, из-за чувств Аюс Счастливица была возвышена из кружевниц в младшие жены ишмы, а после его смерти заправляла Ишмиратом как своим домом. Чувства приводят в движение историю и пространство! В них заключена невероятная сила! И ведь не может быть так, что она испаряется в никуда, да? Может, чувства превращаются в волны? Как звук. В невидимые волны, которые разлетаются во все стороны, когда киморт становится эстрой. Ну, так решил Миштар. И ещё он предположил, что если бы нашлось что-то, способное отразить их… вроде неизвестной мембраны в небесах, которая отражает неслышимые волны преображённого звука… – Фог задыхается от восторга. Глаза у неё горят; лиловатая дымка морт окутывает запястья и шею, как диковинное украшение. – Словом, чувства вернулись бы к эстре! И он снова стал бы собой. Ведь даже если нет памяти – можно сотворить новую. Если нет силы – можно накопить! И лишь чувства, повторить которые нельзя, становятся препятствием на пути возвращения личности к киморту… к эстре то есть, – смущается Фог. – Это называется «эхо Миштар». И я хочу доказать, что оно существует! А Алаойш в меня не верит, – жалуется она.

Переглядываюсь со старым другом, и тот усмехается:

– Отчего же. Ты умная женщина, Фогарта Сой-рон. И у тебя почти триста лет впереди, чтобы доказать существование эха Миштар. У самого Миштара было всего двадцать четыре года… кхм, как говорят хроники.

За столом повисает тягостная, вязкая тишина.

Алаойш смотрит в свою чашу. А Фогарта – на него, уже почти не таясь, потому что мгновение искренности пьянит сильнее ойги. И взгляд Фог словно ласкает – и руки Алаойша, тонкие запястья сына старинного вельможного рода, две чёрные родинки под большим пальцем; и плотный шёлк его рабочей хисты с утянутыми шнурком рукавами; и плоский чёрный камень на витой цепочке в вырезе одеяния – на камешке выточено её, Фог, имя, но она не знает этого; и лицо его, не испорченное влиянием дурной иноземной крови – черты тонкие, резкие, нос ровный, без горбинки, уголки глаз приподняты к вискам, а линия ресниц словно вычерчена углём, и на щеке ещё одна родинка – поцелуй удачи, как говорят в Лоргинариуме.

Всем хорош Алаойш, да только совсем выцвели его глаза, совсем прозрачные стали.

Вздыхаю – и перекладываю семиструнку на колени.

– Не слышал я о твоём эхе Миштар, но слышал странную песню. О том, как однажды некий эстра сумел избавиться от своего спутника навсегда и потерял связь с дыханием мира, морт, но прожил долгую-долгую жизнь со своей любимой.

– Спой, – просит Фогарта, как жалуется.

– Спой, – деревянно кивает Алаойш.

Остаток вечера проходит в песнях и блаженном пьяном тумане домашней ойги на пряных травах.

От ночёвки под крышей я отказываюсь – не место мне в этом доме. Не сейчас.

Напоследок обнимаю Фог, как сестру, и шепчу ей:

– Будь сильной, хорошо? А если захочешь меня увидеть – назови любому сказителю моё имя, и я вскоре найду тебя. Светлого пути тебе, Фогарта! И Алиша береги.

– И тебе светлого пути, Дёран! – плачет, дурочка, сама не зная почему.

Фог с Орой остаются дома. Алаойш провожает меня до окраин Шимры.

В тени дерева чи, куда не попадает свет ни старшей, ни младшей луны, он останавливается и спрашивает:

– Ты ведь зашёл попрощаться, Дёран? Ты знал?

Лгать смысла нет.

– Чуял. Ведь сегодня, да, Алиш?

– Или завтра. – Он отворачивается. – Или через дюжину дней. Но скоро. Я тоже… чую. Ты спрашивал, отчего я не хотел брать Фог в жены? Вот потому и не хотел, – осекается он. – Пожалуй, скоро уйду. Далеко. Не хочу мучить её.

– Понимаю, – касаюсь его руки. – Светлого пути тебе, Алиш. Я постараюсь найти тебя потом.

– Не обещай невозможного, – просит он негромко. – Светлого пути!

После этого я иду, не оглядываясь. У сказителей нет дома; нам не о чем жалеть. Но Алаойш и Фог пока хранят этот дом, вместе.

Быть может, я смогу навестить их ещё раз.