Онлайн чтение книги
Горная хижина
1 - 8
РАЗНЫЕ ПЕСНИ
(155)
Из десяти песен о непостоянстве бытия
[36]
"Светло — спокойно
Я б умереть хотел!" —
Мелькнуло в мыслях,
И тотчас сердце мое
Откликнулось эхом: "Да!"
(156)
Когда я посетил Митиноку
[37], то увидел высокий могильный холм посреди поля. Спросил я, кто покоится здесь. Мне ответствовали: "Это могила некоего тюдзе". — "Но какого именно тюдзе?" — "Санэката-асон", — поведали мне. Стояла зима, смутно белела занесенная инеем трава сусуки, и я помыслил с печалью:
Нетленное имя!
Вот все, что ты на земле
Сберег и оставил.
Сухие стебли травы
Единственный памятный дар.
(157)
Совершая паломничество в Митиноку, я остановился на заставе Сиракава. Не оттого ли сильнее обычного заворожила меня печальная красота луны? Ноин, когда это было? — сказал, возвратясь сюда: "Ветер осени свищет теперь…" Вот что вспомнилось мне, и в тоске сожалений [о покинутой столице] начертал я на столбе сторожевых ворот:
На заставе Сиракава [38]
Лучи сочатся сквозь кровлю.
О, этот лунный свет!
Словно сердце мое
Он неволит: останься!
(158)
Песня разлуки, сложенная по случаю отъезда одного из моих друзей в край Митиноку
Если уедешь вдаль,
То, даже луну ожидая,
Я буду глядеть с тоской
На восток, в сторону Адзума [39],
На вечернее темное небо.
(159)
Сочинено мною, когда на горе Коя
[40] слагали стихи на тему: "Голос воды глубокой ночью"
Заблудились звуки.
Лишь буря шумела в окне,
Но умолк ее голос.
О том, что сгущается ночь,
Поведал ропот воды.
(160)
Стихи, сложенные мною, когда я посетил край Адзума
Разве подумать я мог,
Что вновь через эти горы
Пойду на старости лет?
Вершины жизни моей —
Сая-но Накаяма [41].
(161)
Порою заметишь вдруг:
Пыль затемнила зеркало,
Сиявшее чистотой.
Вот он, открылся глазам
Образ нашего мира!
(162)
Непрочен наш мир.
И я из той же породы
Вишневых цветов.
Все на ветру облетают,
Скрыться… Бежать… Но куда?
(163)
Меркнет мой свет.
Заполонила думы
Старость моя.
А там, вдалеке, луна
Уже идет на закат.
(164)
Возле заглохшего поля
На одиноком дереве
Слышен в сумерках голос:
Голубь друзей зовет.
Мрачный, зловещий вечер.
(165)
Когда я шел в край Адзума, чтобы предаться делам подвижничества, я сложил стихи при виде горы Фудзи
Стелется по ветру
Дым над вершиной Фудзи.
В небо уносится
И пропадает бесследно,
Словно кажет мне путь.
(166)
Не помечая тропы,
Все глубже и глубже в горы
Буду я уходить.
Но есть ли на свете место,
Где горьких вестей не услышу?
(167)
Когда бы в горном селе
Друг у меня нашелся,
Презревший суетный мир!
Поговорить бы о прошлом,
Столь бедственно прожитом!
(168)
Берег залива.
Среди молчаливых ветвей
Засохших сосен
Ветер перенимает
Голос морской волны.
(169)
Тоскую лишь о былом,
Тогда любили прекрасное
Отзывчивые сердца.
Я зажился. Невесело
Стареть в этом мрачном мире.
(170)
В "Старом селенье" [42]
Куда он дошел, чернобыльник?
До самого дома?
Но гуще всего разросся
В давно одичалом саду.
(171)
Не узнаю столицы.
Такой ли я видел ее?
До чего потускнела!
Куда же сокрылись они,
Люди былых времен?
(172)
Внезапный ветер
Сломает хрупкие листья
Банановой пальмы,
Развеет… Неверной судьбе
Могу ли еще вверяться?
(173)
В саду моем
Одна на высоком холме
Стоит сосна.
С тобой, единственный друг,
Встречаю старость свою.
(174)
Если и в этих местах
Дольше жить мне прискучит,
Вновь потянет блуждать,
Тогда какой одинокой
Останется эта сосна!
(175)
Отправляясь паломником в дальние края, я сказал людям, огорченным разлукой со мной:
Обещаю, друзья!
День свидания назову,
Чтоб утешить вас,
Но когда ворочусь опять,
Я, по правде, не знаю…
(176)
Когда глубоко уйду
В печальные воспоминанья,
Еще прибавит тоски
Этот уныло гудящий
Колокол на закате.
(177)
Удрученный горем
Так слезы льет человек…
О, цветущая вишня,
Чуть холодом ветер пронзит,
Посыплются лепестки.
(178)
В бытность мою в Сага там слагали стихи о детских забавах
Мальчик где-то вблизи
В соломенную свистульку
Для забавы подул.
Вспугнута, вдруг прервалась
Летнего дня дремота.
(179)
Бамбукового конька,
Палочку оседлать бы
Я и теперь готов,
Только придут на память
Детские игры мои.
(180)
Как в детстве бывало,
В прятки вновь поиграть
Мне так захотелось,
Когда в укромном углу
Я отдохнуть прилег.
(181)
Мальчик согнул тростинку,
Маленький лук натянул
Для "воробьиной охоты".
Как надеть он хотел бы
"Воронью шапку" [43] стрелка!
(182)
Так и тянет меня
Поиграть вместе с ними
Во дворе песком.
Но увы! Я — взрослый,
Нет мне места в игре.
(183)
На закате солнца
Колокол громко загудел,
Но в горном храме
Все еще хором читают книгу…
Как прекрасны детские голоса!
(184)
С теми, кого любил,
Мог я шутить беспечно.
Давно прошедшие дни.
Каким еще было юным
В то время сердце мое!
(185)
Вот кремушек брошен,
Одно мгновенье летит
Упал на землю.
С такой быстротой
Проносятся солнца и луны.
(186)
Взирая на картины, изображающие ад
[44]
Взглянешь — ужас берет!
Но как-то стерпеть придется,
О сердце мое!
Ведь есть на свете грехи,
Такой достойные кары.
(187)
Увы нам, увы!
На эти жестокие муки
Гляжу, гляжу…
Зачем мы даем себя, люди,
Мирским соблазнам увлечь?
(188)
Не в силах прогнать
Сумятицу мыслей тревожных
О близком конце,
В нашем мгновенном мире
Блуждаем мы… О, быстротечность!
(189)
Редких счастливцев удел. [45]
Прияв человеческий образ,
Выплыли вверх наконец.
Но опыт не впрок… Все люди
В бездну вновь погрузятся.
(190)
Меч при жизни любил…
Гонят теперь взбираться
По веткам Древа мечей.
Заграды рогатые копья [46],
Щетинясь, впиваются в грудь.
(191)
Клинком закаленным
Меча с когтями железными [47],
Не зная пощады,
Тело разрубят наискось,
Кромсают… Какая скорбь!
(192)
Тяжелые скалы
Там громоздят горой
В сто сажен, тысячу сажен,
И в щебень дробят… За что
Такое грозит наказанье?
(193)
Область ада, где, "набросив веревку с черной тушью"
[48], рубят, как дерева
Души грешников —
Теперь на горе Сидэ
Лесные заросли.
Тяжелый топор дровосека
Рубит стволы в щепу.
(194)
Единое тело
На много частей изломает.
Развеет ветер…
В аду костром пламенеть
Увы! Печальная участь!
(195)
Но вот что страшней всего:
Вырвут язык из гортани…
Какая лютая казнь!
О самом своем сокровенном
Хотеть — и не мочь говорить.
(196)
Область, где в черном пламени страждут мужчины и женщины
Невиданной силы
Там черное пламя пылает.
Адское пекло!
За все нечистые мысли
Вот оно — воздаянье.
(197)
На части рассекут.
Но мало этого. Готовят
Расплавленную медь.
Вольют ее в глубины сердца,
Омоют страждущую плоть.
(198)
В прах, в мельчайшую пыль
Превратили… Конец бы, казалось,
Но нет! Из небытия
Для новых мук воскрешают…
Воскреснуть! Ужасное слово.
(199)
О, горе! Родная мать,
Вспоившая некогда грудью,
Забыта даже она.
Все думы лишь об одном!
О собственных страшных муках.
(200)
Куда мой отец
Сокрылся после кончины,
Не ведаю даже я,
Хоть, верно, мы задыхаемся
В одном и том же огне.
(201)
Слышал я, что если случится пробудить в себе "истинное сердце"
[49], то даже в пламени Вечного ада Аби
[50] возможно просветление
Пускай без роздыху
Терзают лютые муки
В самом яром пламени,
Разбуди в себе сердце свое,
И придет наконец озаренье.
(202)
Если ввериться сияющему лику будды Амида
[51], что озаряет глубины преисподней, не отвращаясь от созданий, вверженных туда за тягчайшие грехи, тогда и кипящее зелье в адских котлах превратится в чистый и прохладный пруд, где распустятся лотосы
Свыше свет воссияет,
И даже котел, кипящий в аду
С неослабным жаром,
Станет вдруг прохладным прудом,
Где раскроется чистый лотос.
(203)
В поучениях Микава-но нюдо
[52] сказано: "Если даже сердце твое тому противится, должно хотя бы против собственной воли научиться верить". Вспомнив сей завет, сложил я:
О сердце, узнай!
Пускай ты поверить не в силах,
Но в множестве слов
Должны же найтись слова,
Что к вере тебя приневолят.
(204)
Глупому сердцу,
Вот кому всю свою жизнь
Ты слепо вверялся,
Но настигнет последняя мысль:
"Так что ж теперь будет со мной?"
(205)
Из судилища князя Эмма
[53] адский страж уводит грешника туда, где в направлении Пса и Вепря виднеется пылающее пламя. "Что это за огонь?" вопрошает грешник. "Это адское пламя, куда ты будешь ввергнут", — ответствует страж, и грешник в ужасе трепещет и печалится. Так повествовал о сем в своих проповедях Тюин-содзу
[54]
Осужденный спросил:
"Зачем во тьме преисподней
Пылает костер?"
"В это пламя земных грехов
И тебя, как хворост, подбросят".
(206)
Его влекут на казнь.
Не сбросить на пути тугие путы,
Веревкой стянут он.
Подумать только — страх берет!
Ручные кандалы, канга [55] на шее…
(207)
Так адский страж приводит грешника к вратам исподней. И пока их не отворят, демон, отложив в сторону железный бич, терзает ученика острыми когтями укоризны: "Ведь лишь вчера, лишь сегодня вышел ты из этого ада. А когда покидал его, многократно наставляли тебя, чтоб ты вновь сюда не возвращался.
Но ты опять через самое малое время возвратился в геенну. И не по вине других людей. Нет, тебя вновь ввергло в бездну твое собственное неразумное сердце. Не укоряй же никого, кроме себя".
Из диких глаз демона льются слезы. Адские ворота отворяются с шумом, более оглушительным, чем грохот ста тысяч громовых ударов
Укажут грешнику. "Вот здесь!"
И он услышит страшный грохот!
Отверзлись адовы врата.
Какой его охватит ужас!
Как, верно, вострепещет он!
(208)
И вот из зияющего жерла раскрытых адских ворот вырвется вихрь свирепого огня и настигнет грешника, с диким воем, — нет слов, чтобы описать это зрелище!
Весь охваченный пламенем, грешник внидет в геенну. Врата закрывают наглухо крепким затвором. Адский страж идет в обратный путь, уныло повесив голову, он полон жалости, что вовсе не вяжется с его грозным обликом. И не успеет грешник возопить:
"О, горе! Когда же я выйду отсюда?" — как его начинают терзать лютыми муками. Остается только взывать о помощи к бодхисаттве преисподней. Лишь его божественное милосердие способно проникнуть в сердцевину пламени, подобно утреннему рассвету, чтобы посетить и утешить страждущего.
Бодхисаттва преисподней
[56] — так именуют Дзидзо
Раздвинув пламя,
Бодхисаттва приходит утешить.
О, если бы сердце
Могло до конца постичь:
Сострадание — высшая радость!
(209)
Э! Духом не падай!
Ведь если блеснет милосердие
Небесным рассветом,
Ужель ускользнуть невозможно
Из самой кромешной тьмы?
(210)
Но если заслуги нет,
Чтобы могла тебя выкупить
От неизбывных мук,
Снова, уловленный пламенем,
Ты возвратишься в геенну.
(211)
Лениво, бездумно
Ты призывал имя Будды,
Но эта заслуга
Спасет тебя от страданий
На самом дне преисподней.
(212)
Растают муки,
Как исчезает ледок
Под утренним солнцем.
Знает шесть кругов бытия [57]
Это рассветное небо.
(213)
По всей стране воины встают на брань, и нет такого места, будь то на западе или востоке, на севере или юге, где не шли бы сражения. Страшно слышать, какое множество людей погибает! Даже не верится, что это правда. Увы! Из-за чего же возгорелась распря? Бедственные времена! — помыслил я
Сидэ-но яма.
Идут несметные полчища
Через Горы смерти.
И все не видно конца!
Растет число убиенных…
(214)
Ныне одни лишь воины толпами движутся в запредельную страну мертвых через Сидэ-но яма. Им незачем страшиться горных разбойников. Великое утешение, случись это в нашем мире! Довелось мне слышать, как воины переправляются через реку на плоту из боевых коней, — кажется, то было в битве на реке Удзи. Вспомнив это, сложил я:
Как разлилась широко
Река в горах Сидэ-но яма.
Там воины тонули,
И даже плот из боевых коней [58]
Их донести до берега не мог.
(215)
Однажды во дворце принцессы Дзесанмон-ин
[59] молодые придворные беседовали с госпожой Хеэ-но цубонэ. "Ныне всех занимают лишь вести с полей битвы, о поэзии и думать позабыли", — сетовала она. И вот в лунную ночь на поэтическом сборище стали слагать танка и низать рэнга строфу за строфой. Когда же в рэнга были помянуты воины, она в свою очередь сложила двустишие:
Озаряет поле сраженья
Месяц — туго натянутый лук.
(216)
Ко мне в Исэ пришли люди из столицы и поведали:
"Вот какую строфу сочинила Хеэ-но цубонэ. Но тут все умолкли, никто не мог далее продолжить рэнга".
Услышав это, я добавил к ней такую строфу:
Сердце в себе умертвил.
Подружилась рука с "ледяным клинком" [60].
Или он — единственный свет?
(217)
"Что и говорить, война длится без конца", — толковали мы, а той порой в самый разгар военных действий скончалась Хеэ-но цубонэ. И, вспомнив, каким клятвенным обещанием мы связаны, я исполнился глубокой печали
"Кто первым из нас уйдет,
Пусть другу в загробном мире
Послужит проводником",
Вспомнил я, отставший в пути,
Эту клятву с такою болью!
(218)
О том, каково на сердце
[61] блуждающему в "Срединном пространстве"
С какою силой
Тоска его одолеет!
Глухие потемки,
А он, одинокий, бредет,
Не различая дороги.
(219)
"Река тройной переправы" [62].
Как трепещет сердце твое,
Безрассудный грешник!
В самом погибельном месте
Ты переходишь вброд.
(220)
Когда слагали стихи о нынешних временах
Даже постигнув суть
Этого бренного мира,
Все же невольно вздохнешь:
Где они, мудрые люди?
Ныне нигде их нет.
(221)
Судишь других:
То хорошо, это худо…
Вспомни меж тем,
Много ли в нашем мире
Знаешь ты о самом себе?
(222)
"Так я и ждал беды!" —
Человек в мановение ока
Упал на самое дно.
Сколько глубоких ямин
Уготовил для нас этот мир!
(223)
Не знает покоя!
Поистине мир в наши дни,
Будто утлая лодка,
И по волнам не плывет,
И от берега отдалился.
(224)
Сложил стихи о "прозрении истинного сердца"
[63]:
Рассеялся мрак.
На небосводе сердца
Воссияла луна.
К западным склонам гор
Она все ближе, ближе…
notes
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления
закрыть