Онлайн чтение книги Говорит Альберт Эйнштейн Albert Einstein Speaking
Глава 1

Принстон, штат Нью-Джерси, 14 марта 1954 г.

– Говорит Альберт Эйнштейн.

– Кто? – переспрашивает девичий голосок на другом конце провода.

Утро; Альберту сегодня исполняется семьдесят пять. Он сидит у себя в кабинете на втором этаже небольшого дома на Мерсер-стрит в Принстоне, листая памятный альбом с серебряным тиснением:

Вслушиваясь, он сильнее прижимает к уху трубку черного телефона марки «Вестерн электрик».

– Простите, – отзывается девушка. – Я ошиблась номером.

У нее характерный акцент бостонских браминов.

– Вы не ошиблись, – возражает Альберт.

– Да? Скажите, пожалуйста, сэр… какой у вас номер телефона?

– Точно не знаю.

– Не знаете свой номер телефона? Вы же Альберт Эйнштейн. Разве может самый известный в мире ученый не знать свой номер телефона?

– Никогда не запоминайте то, что можете найти в справочнике, – говорит Альберт. – А еще лучше – поручайте находить нужные вам сведения кому-нибудь другому.

Во время разговора из его вересковой курительной трубки сыплются искры тлеющего табака – прямо на письмо немецкого физика Макса Борна. Альберт тут же гасит их шлепком ладони.

– Буду знать, сэр, – говорит девушка. – Простите за беспокойство.

– Никакого беспокойства. Скажите, сколько вам лет?

– Семнадцать.

– А мне сегодня семьдесят пять.

– Правда? Семьдесят пять – это дата. С днем рождения.

– Благодарю. Вы сделали мне отличный подарок.

– Я? Каким образом?

– Подняв интересную философскую проблему. Вы набрали неверный номер. Неверный для вас. Но верный для меня. И это любопытнейший парадокс. Как вас зовут?

– Мими Бофорт.

– Откуда вы звоните?

– Из своей комнаты, это не в Принстоне.

– Из комнаты, говорите… а родной дом ваш где?

– В Гринвиче, округ Фэрфилд, штат Коннектикут.

– Приятное место. Вы мне еще позвоните?

– Позвоню, только если вы действительно Альберт Эйнштейн. Тогда конечно.

Он теребит свои густые белые усы.

– А вы загляните в телефонную книгу.

Его правая голень ходит из стороны в сторону. Стопа подпрыгивает вверх-вниз. Он разминает икроножные мышцы. Но даже не догадывается, что его нога совершает столь быстрые движения.

Попыхивая трубкой с табачной смесью «Ревелейшн» в версии «Хаус oф Виндзор» от «Филип Моррис», Альберт уставился на поздравительные открытки и телеграммы, заполонившие не только его письменный стол и другие поверхности, но даже деревянный пюпитр. От кого они – можно только гадать.

Есть, конечно, телеграммы от известных ему лиц, таких как Джавахарлал Неру, Томас Манн, Бертран Рассел и Лайнус Полинг.

Он неловко ерзает в кресле из-за разыгравшейся боли в печени.

Развернув свежий номер «Нью-Йорк таймс», Альберт видит на редакционной полосе слова Джорджа Бернарда Шоу о том, что имя Эйнштейна навсегда останется в истории наряду с именами Пифагора, Аристотеля, Галилея и Ньютона.

На стульях, комодах красного дерева и журнальных столиках лежат отпечатанные на мимеографе оттиски научных работ из Института перспективных исследований Принстонского университета, присланные математиками, физиками, археологами, астрономами и экономистами для его личного ознакомления. Рядом с карандашницами, перед граммофоном и коллекцией виниловых пластинок – в основном с записями скрипичных и фортепианных произведений Баха и Моцарта – красуется стойка его вересковых трубок.

На стене, в ряд – четыре портрета. С одного смотрит Исаак Ньютон. С другого – Джеймс Максвелл, чьи наблюдения Альберт охарактеризовал как самые глубокие и плодотворные из тех, какие обогатили физику после Ньютона. На третьем портрете изображен Майкл Фарадей. На четвертом – Махатма Ганди. Под этими портретами – заключенная в рамку эмблема джайнизма, символ учения о ненасилии. Эйнштейн берет со стола письмо от Борна.

«Я считаю, – провозглашает Борн, – что такие понятия, как абсолютная определенность, абсолютная точность, окончательная истина и т. д., суть плоды воображения, которым нет места ни в одной области науки».

– Согласен, – говорит про себя Альберт.

«С другой стороны, – продолжает Борн, – любое утверждение о вероятности явления допустимо или недопустимо лишь в рамках той теории, на основании которой оно выстраивается. В таком послаблении мышлению [ Lockerung des Denkens ] мне видится великое благо, данное нам современной наукой».

– Отлично, – бормочет себе под нос Альберт.

«Ибо вера в одну-единственную истину и в обладание ею есть первопричина всякого мирского зла».

– Так говорит Борн, – произносит Альберт. – И это совершенно верно.

Любимые часы Альберта – высокие напольные, в деревянном футляре, выполненные в стиле бидермейер, – пробили десять. С окончанием перезвона Альберт улыбается сам себе. F = L + S. Frieden entspricht Liebe und Stille. (М = Л + С. Мир равняется Любовь плюс Спокойствие.)

Под дверью кабинета Альберта стоит, не смея нарушить бой часов, живущая в доме экономка и секретарь, фрау Элен Дюкас. Она явно не в восторге от услышанного: «Вы мне еще позвоните?»

«Вы» = очередная назойливая поклонница.

Фрау Дюкас отворяет дверь, сопровождаемая удушливым запахом камфоры. Альберт давно хочет сказать ей: «Органическое соединение C₁₀H₁₆O обладает неприятным запахом». Но как-то не решается.

ЭЙНШТЕЙН И ЭЛЕН ДЮКАС НА КОНЦЕРТЕ В БОЛЬШОЙ СИНАГОГЕ В БЕРЛИНЕ, 1930 г.

Грохот, с которым фрау Дюкас распахивает зеленые ставни большого окна, возвещает о степени ее неодобрения. Окно выходит на зеленую пригородную улочку, где раскинули свои ветви плакучие ивы, клены и вязы.

От солнечного света у Альберта еще больше слезятся глаза. Вытирая скопившуюся влагу тыльной стороной ладони, он несколько раз моргает.

Фрау Дюкас, чопорная, рослая, худощавая, приехала из Юго-Западной Германии; она дочь купца немецко-еврейского происхождения. Ее мать – уроженка Хехингена, как и вторая жена Альберта. Вот уже четверть века помощница и привратница Альберта самозабвенно оберегает его покой.

Ее спальня в этом доме по Мерсер-стрит отделена от спальни Альберта только ванной комнатой. Есть в доме также небольшая художественная мастерская со спальным местом, где наездами останавливается падчерица Альберта, Марго. Другая комната некогда была отведена Майе, сестре Альберта. Четыре года назад Майя скончалась.

– С кем вы разговаривали? – интересуется фрау Дюкас.

– Звонила юная особа по имени Мими Бофорт. Приятный голосок. Родина —

Не могла бы ты навести о ней справки?

– Она просто ошиблась номером, а я должна наводить о ней справки?

– Да, сделай одолжение. Человек, не совершающий ошибок, никогда не пробовал ничего нового.

– Не обижайтесь, но вы не должны так растрачивать свое время.

– Элен. Kreativitat ist das Resultat Verschwendeter Zeit . Творчество есть результат растраченного времени. Будь добра, выясни, кто такая эта Мими Бофорт. Фамилию найдешь в телефонной книге Гринвича, штат Коннектикут. А сейчас принеси мне, пожалуйста, чашечку горячего шоколада.

По обыкновению, Альберт обут в потертые кожаные шлепанцы на босу ногу. Из-под застиранного ворота рубашки видна поношенная синяя фуфайка.

Фрау Дюкас укутывает ему ноги шерстяным пледом.

– Никогда не видела такого количества поздравительных открыток, – изумляется она.

– Было бы что праздновать. День рождения наступает автоматически. И вообще, это детский праздник. – Он снова вытирает глаза. Их блеск только подчеркивает морщины и складки. – Мне семьдесят пять. Мы не молодеем.

Альберт снова набивает трубку любимой смесью «Ревелейшн» из жестяной банки и закуривает. Вверх улетает облачко дыма.

– Элен, пожалуйста, принеси мне горячего шоколада.

– Всему свое время.

– Да что там у тебя в руках, Элен?

Фрау Дюкас протягивает ему газету с фотографией грибовидного облака, выросшего на месте ядерной бомбардировки Хиросимы 6 августа 1945 года.

– Школьники из Линкольна, штат Небраска, просят вас расписаться под этим снимком. Вы готовы дать им автограф?

Окутанный облаком табачного дыма, Альберт беспомощно разглядывает изображение.

– Если без этого никак….

– Тогда я пошла за горячим шоколадом, – говорит фрау Дюкас, будто суля ему поощрение.

Она оставляет Альберта в одиночестве, чтобы он спокойно расписался под газетной фотографией. « А. Эйнштейн, 14 марта 1954 г.»

Затем он берет лист бумаги и делает следующую запись:

Фрау Дюкас возвращается с чашкой горячего шоколада. Альберт тем временем повторно набивает трубку, жестом приглашая фрау Дюкас присесть:

– Записывай, пожалуйста, Элен… письмо к Бертрану Расселу.

И начинает диктовать:

– Я всецело разделяю высказанные вами предостережения о том, что перспективы развития человечества беспредельно мрачны. Человечество столкнулось с необходимостью выбора: либо мы все погибнем, либо должны будем проявить немного здравого смысла.

Старинные часы отбивают четверть часа.

– Поэтому вот вопрос, – продолжает Альберт, – который мы ставим перед вами, – вопрос суровый, ужасный и неизбежный: должны мы уничтожить человеческий род или человечество откажется от войн? Люди не хотят столкнуться с такой альтернативой, так как очень трудно искоренить войну… С сердечным приветом, Альберт Эйнштейн.

Сбросив стоптанный шлепанец, он достает гранитный голыш, зажатый между пальцами, и придавливает им письмо Борна.

– Меня подкупил голосок этой юной особы. Кстати, об относительности. Если человек сидит рядом с милой девушкой, то вечность пролетает, как одна минута. Но посади его на раскаленную плиту – и минута покажется вечностью. Это и есть относительность. Мими Бофорт. Бофорт – примечательная фамилия.

– Чем же? – Тон фрау Дюкас предполагает, что в этой фамилии нет ровным счетом ничего примечательного.

Поворачиваясь к окну, за которым солнечные лучи пляшут в кронах деревьев, Альберт разъясняет:

– Она означает «прекрасная крепость».

На его лице вспыхнула улыбка при виде чернокожих ребятишек, играющих на улице под аккомпанемент собственной песенки.

Запевала начинает:

– А мамочка моя…

Остальные подхватывают:

– Где мамочка твоя?

Покачивая бедрами, они поют хором:

Альберт с трудом поднимается и отплясывает буги-вуги собственного изобретения. Не оборачиваясь к фрау Дюкас, он говорит:

– Будь добра, запиши еще вот что: «Никуда не делись предрассудки, которые я, как еврей, воспринимаю особенно остро; но они не идут ни в какое сравнение с тем, как белые относятся к своим соотечественникам с более темным цветом кожи. Чем больше я чувствую себя американцем, тем больше меня мучает эта ситуация. Только высказавшись, я смогу избавиться от ощущения соучастия».

– Кому это адресовано? – спрашивает фрау Дюкас.

– Мне. Это для меня, Элен. Напоминание самому себе. И еще… то, что я сейчас скажу, должно остаться строго между нами. – Он тяжело вздыхает. – Моя личная жизнь потерпела крах. Нормальный мужчина не бросит даже падчерицу, когда та умирает от рака. А я бросил свою первую жену, и она умерла в Цюрихе. Моя дочь исчезла. Я понятия не имею, где она может быть. Мне даже не известно, жива она или нет.

– Прошу вас… нельзя допускать, чтобы прошлое подтачивало вас изнутри.

– Мой сын, мой сын… Ты же знаешь, Элен, мой младший сын Эдуард почти четверть века находится в психиатрической лечебнице. Психоанализ, лечение электрошоком – все это напрочь разрушило его память и мыслительные способности.

– Но не ваше к нему любовное отношение.

– Любовное отношение сохраняется у меня только к еврейскому народу. Ни с кем я не чувствовал такой прочной человеческой связи. Как-то я написал Елизавете, королеве Бельгии: «У меня очень скверно на душе от излишнего пиетета, который окружает всю мою деятельность. Я поневоле ощущаю себя самозванцем. Ich bin ein Betrüger ». Что-то печень разболелась, мне нужен свежий воздух.

Фрау Дюкас распахивает все окна.

Слышно, как из видавшего виды четырехдверного «бьюика» доносится «Тайная любовь» в исполнении Дорис Дэй.

Альберт жестом просит фрау Дюкас поторопиться:

– Проверь по телефонной книге, Элен.

Фрау Дюкас повинуется – и выясняет, что семейство Бофорт проживает в своем родовом поместье Бофорт-Парк, расположенном в округе Фэрфилд, Гринвич, штат Коннектикут. Альберт гадает, как выглядит Мими Бофорт. В ее голосе бесспорно звучит извечное обаяние молодости. Станет ли она ему новой знакомой? А может, наперсницей. Тайной любовью, способной утешить его душу, раздираемую возрастом, болячками и недугами, мрачными предчувствиями. Солнечные лучи падают на его рабочий стол. С чувством полного умиротворения Альберт восторгается этими узорами. И начинает листать потрепанные страницы Сонаты Моцарта для фортепиано и скрипки ми минор, К. 304.

Не каждому дано найти такую нежность, такую чистую красоту и истину. Эти качества неподвластны времени. Подобно Моцарту, он считает, что разгадал все тайны Вселенной. Для нее понятие вечного на порядок выше представлений о руке судьбы и заблуждениях рода людского. С возрастом понимаешь это все отчетливее.

Взглядом он ловит мелькающие на полу тени. В их сплетениях ему видятся лица родных, друзей, близких и любимых. Создается впечатление, что все потаенные и драгоценные узы повторялись по кругу. А почти все другие просто развеялись. Так повелось с самых ранних пор. Еще давным-давно. Декабрьским утром 1944 года, в одиннадцать тридцать, когда в результате одного из самых мощных авианалетов антигитлеровской коалиции был разрушен дом Б135 по Банхофштрассе в его родном Ульме. Как-то раз он написал корреспонденту, чье имя уже не мог вспомнить: «Время обошлось с ним еще более сурово, нежели со мной».

«Есть ли там, – задумывается Альберт, – хоть что-нибудь от старого Ульма? Что с моими друзьями и любимыми, с теми, кто, оставив след в моей жизни, сформировал меня? Меня – самое известное в мире лицо.

Я был тронут до глубины души, когда жители Ульма предложили переименовать улицу, где я жил, в мою честь. Вместо этого нацисты назвали ее Фихтештрассе в честь Иоганна Фихте, чьими трудами зачитывался Гитлер наряду с другими нацистами, от Дитриха Эккарта до Арнольда Фанка».

После войны улицу все же переименовали в Эйнштейнштрассе. Альберт всегда улыбается, вспоминая свой ответ бургомистру, который сообщил ему эту весть. «Моим именем названа улица. Хорошо, что я не имею отношения ни к чему, что бы там ни произошло. Памятуя о судьбе еврейского народа в нацистской Германии, я нисколько не жалею, что в свое время отказался от немецкого гражданства именно в Ульме».

Он берет ручку и записывает: