Онлайн чтение книги Я знаю, ты где-то есть
Тетрадь откровений

26 июня 2011 года

Я вновь берусь за перо, открываю свой дневник и после долгих лет молчания снова пытаюсь заглянуть в себя. Почему я так долго лишал себя этих свиданий с самим собой? Когда я начинал делать записи, во мне не было уверенности, затем это занятие мне понравилось, и я регулярно изливал душу на страницах дневника. Когда же я решил, что повзрослел, то под предлогом нехватки времени стал делать записи все реже, пока это занятие не утратило для меня всякий смысл. Наверно, это было ошибкой. Эти встречи с самим собой давали мне моральную поддержку. Изливая душу, я был вынужден вновь и вновь возвращаться к событиям, рассматривать их с беспристрастностью, которую дает нам время, когда перестает быть временем действия. Мне удавалось подбирать слова для своих тревог, формулировать желания и опасения, удалять фразами, словно промокательной бумагой, избыток эмоций. Взрослым становишься, не отказываясь от ребенка, которым ты был когда-то, а помогая ему подрасти.

Может, я не испытывал бы этой тревоги, если бы продолжал писать, избавляясь таким образом от буйства неназванных чувств?

Когда я возвращаюсь к своим старым записям, мне кажется, что слова в них не имеют иного смысла, кроме начертанного на бумаге рисунка. Их изгибы, словно на электрокардиограмме, выражают мое душевное состояние. Иногда линии ложатся ровно, иногда фразы искривляются, абзацы наклоняются. Смысл надо искать в форме. Факты в большинстве случаев не имеют значения. Когда я читаю написанное, у меня складывается впечатление, что передо мной личный дневник кого-то, с кем я был едва знаком.

Только страницы, посвященные Джулии, связывают меня с прошлым.

Остальные воспоминания мне больше не принадлежат – разве что самую малость. В лучшем случае они рассказывают историю человека, которого я бросил, чтобы избавиться от его вопросов.

Можно подумать, что на свете столько же Ноамов, сколько страниц в тетради. Каждый из них появился на свет, чтобы прожить одно мгновение, и исчез вместе с ним. И ни один не похож на меня. Ни один не может сказать мне, кем я был. Кроме того, который любил Джулию.

Воспоминания принадлежат тем, кто сумел вжиться в каждое мгновение своей жизни. Они занимают свое место в фотоальбоме и рассказывают какую-нибудь историю. Когда же жизнь – это всего лишь ожидание, от нее остаются одни почтовые открытки с сожалениями о местах, где мы не побывали, и о людях, с которыми не встретились.

– Это что за похоронный вид? Краше в гроб кладут, – сказал Сами, когда Ноам вошел в офис.

Тот оценил невольную иронию и, не отвечая, поставил на стол коллеги чашку с кофе.

– Спасибо, но тебе, по-моему, кофеин нужнее, чем мне. Что, опять плохо спал?

– За что я тебя люблю, Сами, так это за умение правильно задать вопрос. Спрашивать у человека, страдающего бессонницей и приступами страха, плохо ли он спал, это, честно говоря…

– Да ладно тебе, я же просто так спросил, разговор поддержать, – пробурчал Сами.

Ноам искоса взглянул на того, с кем делил кабинет и настроения. Сами был его единственным настоящим другом. Хотя при первом знакомстве, когда Ноам только пришел на это место, он был совсем не уверен, что сможет поладить с маленьким, кругленьким, лысым человечком, чей взгляд и улыбка источали веселость слишком лучезарную, чтобы она была искренней. Однако постоянство коллеги, его неистребимый оптимизм, жизнерадостность, поначалу вызывавшие у него удивление и даже раздражение, в конце концов подкупили Ноама.

– Прости, но я и правда плохо спал. Я просто не в духе.

– Тем лучше. У нас впереди денек не из легких. И если тебе удастся преобразовать свое дурное настроение в боевое, мы, может, и справимся.

– Ты о чем?

– Шеф хочет, чтобы мы перезаключили торговые соглашения со СПАК. Ему нужно еще пять процентов.

– Чушь какая-то! – взвился Ноам. – Мы добились самых конкурентоспособных цен на рынке.

– А начальство думает иначе. Оно жаждет пересмотра старых соглашений с партнерами ради увеличения прибыли. По его мнению, кризис изменил расклад, и, чтобы снизить расходы, нам придется выкручиваться посреди окружающей нестабильности.

– Приставить партнерам нож к горлу? Это аморально.

– Морально, аморально – это слова не из лексикона Дюшоссуа. Мой тебе совет: не вздумай при нем даже упоминать о морали, разве что когда будешь описывать свое состояние духа, да не забудь прибавить слово «высокий» – «высокий моральный дух».

Ноам тяжело опустился в кресло.

– Идиотская работа.

– Не более идиотская, чем любая другая. Ты заключаешь сделки, я веду дела. Мне лично нравится.

– Торговать продукцией, которой мы никогда не увидим, выгадывать на качестве, на сроках, – перебил его Ноам. – Наши дела никому не нужны, мы – торговцы цифрами, крупномасштабные очковтиратели.

Сами Дюбуа озабоченно взглянул на коллегу.

– Так и есть, у нас новый экзистенциальный кризис, – пошутил он.

– А ты никогда не задумывался о смысле всего этого?

– О смысле чего, Ноам?

– О смысле того, чем мы тут занимаемся. К чему все это? Мы способствуем этой суете, ажиотажу вокруг товаров с Востока – дешевых, но сомнительного качества, и все единственно для того, чтобы акционеры нашей конторы могли содержать свои шикарные тачки, любовниц и детишек-выродков.

Сами пожал плечами.

– Знаешь, я поддержал бы твое выступление, если бы оно выражало какую-нибудь политическую идею или демонстрировало твой интерес к тому, как живет современнное общество. Но ты же ни за что не ратуешь, никем не интересуешься. Ты никогда не задумываешься о том, что мог бы сам сделать для восстановления справедливости, для борьбы за всеобщее равенство. Нет, ты ничего не делаешь для того, чтобы изменить то, что тебе не нравится, даже чтобы поменять что-то в собственной жизни. Хуже того, ты поместил себя в центр вселенной и взираешь на этот мир как жертва, неспособная к какому-либо действию. Ты отбываешь свою жизнь, как отбывают наказание, и довольствуешься тем, что заявляешь о ее абсурдности. Я уже говорил тебе, Ноам, нельзя полюбить других, если сам себя не любишь. Я вот даже рад, что у меня есть такая работа, которая приносит мне хорошие деньги и позволяет обеспечивать жене и детям приличные условия жизни.

– Это правда, зарабатываем мы неплохо. Но к чему эти бабки? Нам же некогда их тратить. Копить на старость? А где гарантия, что мы доживем до долгожданной пенсии? Сердечный приступ, и – всё! Разрыв аневризмы – и тютю! Рак, наконец! Про себя могу сказать, что даже если я доживу до пенсии, то буду слишком измотан или… одинок, чтобы насладиться свободой. Мне скоро сорок, а я еще ничего не сделал в жизни.

– Послушай, успокойся! От твоего пессимизма у меня мурашки по спине забегали. Напомню, что до символического сорокалетнего рубежа тебе остается еще пять замечательных лет.

– Пять лет… Они быстро пролетят. И следующие тоже.

Лицо Сами омрачилось. Это начинало его беспокоить. Он давно привык к молчаливому характеру Ноама и теперь удивлялся, наблюдая, как тот постепенно теряет почву под ногами, впадая в своих речах во все бо́льшие крайности. Он считал, что корень проблемы – одиночество, в котором Ноам увязал все глубже и глубже. Сами поделился своими мыслями с женой и попросил ее подыскать среди приятельниц девушку, чтобы познакомить с ней Ноама.

– Тебе надо познакомиться с кем-нибудь, Ноам. Нельзя и дальше жить одному. Сотни девиц мечтают связать свою жизнь с таким, как ты.

– Знакомая песня, – отрезал Ноам.

– Ты только и знаешь, что работать. Сначала я думал, что это для тебя – способ самореализации, но потом понял, что ты выкладываешься только чтобы забыться.

– Забыться? Зачем мне забываться?

– Чтобы не тратить силы на отношения, которые потребовали бы от тебя ответственности.

Ноам развернулся вместе с креслом. За широким, во всю стену, окном оживали офисные здания. Тут и там виднелись фигурки солдатиков, принимавшихся за работу в надежде на повышение или, как и он, не питавших особых иллюзий относительно собственной полезности.

– У меня не получается, Сами.

– Естественно! Ты же неделями никого не видишь. А когда у тебя вдруг появляется желание проветриться, ты таскаешься по барам и заводишь интрижки на одну ночь. Так спутницу жизни не найдешь.

– Я пробовал, Сами. У меня было несколько серьезных историй.

– Вот как? И сколько же времени они продлились? Неделю? Две? Месяц? Ты хоть помнишь по именам тех, кому великодушно позволил любить себя? Как только девица к тебе привязывается, ты тут же быстренько отправляешь ее в отставку!

Ноам подумал о вчерашней встрече в пабе.

– Хватит, – вздохнул он, – мне вчера уже прочитали проповедь.

– Кто?

– Элиза.

– Элиза? Вот образец женщины с чувством ответственности! Тебе бы позаимствовать у нее мужества, силы воли. Она потеряла работу, оказалась в тяжелом финансовом положении, но не опустила руки, а нашла себе новое место, чтобы обеспечить будущее дочке. Вот у кого настоящие проблемы, и тем не менее она не теряет оптимизма при любом испытании.

– Моя сестра – исключительная женщина.

Ноам вздохнул, откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Сами решил закрепить результат.

– То, что мы принимали раньше за меланхолию, которая так шла твоему образу донжуана без иллюзий, на деле оказалось глубоким разочарованием. Даже хуже… депрессией.

– Депрессией? – задумчиво повторил Ноам.

– Да, Ноам. Ненормально в твоем возрасте все время думать о смерти, страдать от приступов страха и ничего с этим не делать.

– Если, по-твоему, ипохондрия и приступы страха говорят о депрессивном состоянии, то я всегда имел склонность к депрессии, – огрызнулся Ноам.

– А Элиза что об этом говорит?

– Ты что, правда думаешь, что я делюсь с ней этими проблемами? Как ты сам только что сказал, они ненастоящие и не идут ни в какое сравнение с ее трудностями. Ты – единственный, с кем я действительно откровенен.

– В свое время я был бы тронут, узнав, что удостоился звания единственного доверенного лица, но сегодня меня это беспокоит. И знаешь почему? Потому что, кроме Элизы, твоей племянницы и меня, ты ни к кому не испытываешь привязанности. Да какой я тебе друг, какое доверенное лицо, если ты ни разу не пожелал выслушать мой совет.

– Ты не даешь советов, Сами, ты читаешь мораль.

– Тогда я все же дам тебе совет и надеюсь, что на этот раз ты меня услышишь: сходи к врачу.

Ноам скривился, изобразив сомнение.

– Я знаю одного психотерапевта, который сможет тебе помочь, – продолжал Сами. – Могу договориться, чтобы он принял тебя на этой неделе, если хочешь.

Психотерапевт. Ноаму вспомнилась доктор Лоран, сеансы игры у нее в кабинете, их разговоры.

Сами прав. Надо что-то делать.