Онлайн чтение книги Идеи в масках
Картина вторая

Мастерская Рагнара Браузе. В глубине ее два окна, выходящие в поле. Вдали видны залитые солнцем и поросшие лесом холмы. Комната старинной стройки, большая, может быть, бывший амбар; вместо потолка покатая крыша со стропилами; Налево большой камин, за ним дверь в кузницу, из которой от времени до времени доносится стук молота. Слева выходная дверь, за нею ниша, задернутая красной занавесью. Посредине сцены тяжелый стол с табуретами вокруг. На нем бочонок пива и много глиняных кружек. Стены голые, деревянные. Между окнами постамент с неоконченной работой, завернутой в мокрую простыню. Около него на ящиках и табуретах гипсовые эскизы. Вокруг стола сидят мастер Рагнар и его гости.

Мастер Рагнар — седоватый человек, косолапый и коренастый. На голове у него красный колпак с кисточкою; одет в расстегнутый серый жилет, такого же цвета штаны до колен, поддерживаемые красными подтяжками, грубые чулки и башмаки, как у крестьян. Движения спокойны и ленивы. Курит большую трубку.

Ценкер — длинный, словно пыльный, уже пожилой блондин с острой бородкой и прядями волос, лезущими в глаза. На затылок нахлобучена старая войлочная широкополая шляпа. Одет в широкие плисовые штаны и такую же куртку, горло повязано желтым платком. Жестикуляция порывистая, голос крикливый.

Пастор Линдфорс — тяжеловесный человек с совершенно круглым лицом; волосы рыжие; носит очки. Одет в долгополый черный сюртук, застегнутый до двойного подбородка. Говорит басом.

Все пьют.

Ценкер (Вставая и протягивая вперед кружку) И еще раз и снова за великое произведение кузнеца Браузе, за «Новый Народ»!

Пастор (Встает, взмахивает кружкой. Браузе сидит посмеиваясь). И да почиет на нем благословение Бога, пламенного и ревнивого, благословение того, кто сказал о себе: Я есмь Сущий!

Ценкер (Садясь и вытирая усы рукой). Пастор задирает меня… Но я не поддамся… Я вот что вам скажу, пастор Самсон, — вы славнейший малый. Вы… словом… парень, каких нам надо побольше! Да, чорт побери! И вот что я вам скажу, пастор Самсон, — это даже доказывает, что у вас есть-таки сердце. т.-е. то, я хочу сказать, что хотя вас ушибли в семинарии всеми пятью книгами Моисее и многими другими, а вы все-таки, — я скажу хоть так, — человек народный!

Пастор. Словно бы Библия не народная книга. Библия — не книга для князей, это слово Бога тьмам тем простолюдинов (Оборачивается к Браузе). Не похож ли, например, ваш юноша на Давида, восставшего против Голиафа?

Браузе. Что — ж? Может быть, на меня повлиял несколько Давид Микель Анжело, которого копия стоит в королевском музее.

Ценкер. Стой, стой, старичина Рагнер, не говори пустяков! Какой Давид? Какие Микель Анжело? Это жизнь, это память сорок восьмого года, это гул и гомон народный, скажу хоть так, вдохновили тебя! И где бы ты взял твоего старика, если не в наших лесных деревушках? Стой, старина, я в ударе и сейчас я разъясню, так сказать, пастору с помощью всего мною продуманного, прочувствованного и… только-что выпитого, что такое отлил из металла дружище Рагнар… коему слава (Старается петь басом). Сла — а-а — ва! Сла — ава!

Пастор (Октавой ниже). Сла — а-ава!

Ценкер. Не посетуйте, друзья, но я должен сказать… Да, так сказать, слово или спич. Старина Браузе, налей мне кружку пива (Браузе наливает и подает ему с улыбкой). Мы с тобою старые черти и друзья, хоть не всегда ладили. Потому что я — душа порывистая и, скажу хоть так, вибрирующая. Я до страсти люблю шумную толпу, громовую песню (Растопыривая перед собой руку). Рука у меня прострелена на баррикаде! А ты — хитрый скептик… Но за скептицизмом твоим, Рагнар Браузе, — скажу тебе и не скрою, — народное сердце! Вот! И теперь оно показало себя, отшельник, медведь! (Пьет и вытирает усы рукой). Допустим, самый простой парень из лесу подойдет к твоему монументу. Что он видит? Своих! Старик… Что такое старик? Это мужик — лесовик! Почему он сидит? Почему понур? Почему плечи у него согбены? Руки, могучие руки, как корявые корни, спустились на землю? Почему скрючен, поджал ноги в растрепанных лаптях? Почему узок и морщинист лоб, колтуном взбиты волосы, взгляд боязлив? Потому, что он устал от жизни! Да. Скажу так: работать на прокорм себя и семьи это у нас уже штука, но ведь у него всю жизнь отнимали заработанное… Да, эти плечи несут на себе так — называемое государство… Оно острым углом своего фундамента, — скажу хоть так, — легло вот на эту самую спину. О, Кариатида! Да. Терпеливый. Ой, какой тупо — терпеливый человечина! Но силач. Гей! Старичина, мужик — лесовик, попробуй разогнуться, попробуй встать! Ого — го! Что это? Горилла? Ого! Великан! Кулаки по пуду. Распрямь грудь, медведь! О, тут материал для героя саги! Да ведь и в самом деле хаживал один — на — один на медведя, осушал бездонные болота, рубил деревья в три обхвата, ковырял землю, спутанную кореньями, ловил рыбу в ледяной воде… А ел… толченую кору, траву да грибы; ржаной хлеб — пирожное! Вот такой сидит: покорный и угрюмый. Ты дед всем нам… Бедный, могучий, загубленный строитель жизни, Кариатида цивилизации, становой хребет человечества!.. А? Довольно? Нет, я еще много могу сказать о нем. Я хил, тонок, нервен, простужен, но я его внук, он во мне! Но, к счастью, он не только во мне, заморыше и полуинтеллигенте. Посмотри, парень, замечаешь? Дедушка немножко удивлен. Это он на внука! Вон видишь: взвился. Как взрыв! Рубаха распахнулась, — видна железная грудь, и из нее растут плечи, шее викинга, и могучее тело увенчано гневной головой… Ангел — мститель! А все-таки мужик: в нем есть лопарская кровь, скулы, что-то земляное! Это его таким вырастили снега, буйные ветры, серое море, пышные ночные зори… Северянин!.. Выдернул топор из срубленного ствола и держит его на голове, а другой рукой размахнулся, словно внятным голосом говорит: «Подожди!» Подожди, — говорит дерзкому врагу… Подожди, — говорит, — Новый Народ. И страшно до трепета сердца смотреть на молодого гиганта… И радостно! Он похож на восходящее солнце над бурным морем, скажу я… И все это — блок! Глыба железа!.. Разинь рот, потому что ты захвачен, человек! А! А! А! Вот это значит сковать железную песню! И это сделал, ворча под нос, молчаливый и ухмыляющийся Браузе. Слава ему!.. (Старается петь басом). Сла — ва! Сла — ва!

Пастор (Октавой ниже). Сла — а-ва!

Браузе. Напечатай это в газетах, Оскар, тогда никому не надо будет смотреть на группу (Допивает кружку и улыбается). Когда Оскар разойдется, — откуда берутся слова. Он может рассказать все на свете и еще многое сверх того. Особенно когда выпьет. Старик с парнем работают в лесу… Ну… может быть, заслышали медведя. Что же старик? Защищаться? Пожалуй, нет сил, а бежать — поздно… Ну, а молодой за топор. Может быть, и так…

Ценкер. Врешь, врешь! Не так! Нет, брат, не то… Не медведь!.. Разве ты сам не назвал свою вещь «Новый Народ»?

Браузе. Ничуть… Это вот пастор (Пускает огромные клубы дыма).

Пастор (Торжественно). Долго молчал Господь, говорящий через судий и пророков. Но вот голос его раздался в сердце народа, и народ преобразился. Теперь Господь владеет им, Господь свободных, Бог правды, любовь огненная. Пробуждение совершается здесь, в тиши дремучих лесов. Если уже не имеет ушей, чтобы слышать, старое поколение и навеки осутулилась спина его, так Бог проложит себе дорогу через души молодежи (Пьет и со стуком ставит кружку на стол). В следующее воскресение я буду говорить о вашей статуе и потом я приведу сюда прихожан св. Павла… И пусть смотрят!

Ценкер. Это так! Пастор, ваше здоровье (Чокаются и пьют). О, нам весело здесь, старым чертям! Мы блеснули! Да! Скажу: так мы грянули с нашим Браузе! Пусть попляшут господа из академии. Потому что идее идеей, а какова техника! Какова лепка? А анатомия?.. И как колоссально!.. Вихрь!.. И вместе… сколько скорби, правды и… надежды. Музыка! Да, скажу так: ты вбил гвоздь в башку человеческому роду, так что этого-то уже нельзя не заметить.

(Эликайнен просовывает голову во входную дверь. Это почти мальчик еще, светлый блондин, с длинными волосами и некрасивым веснушчатым лицом, черты которого однако очен выразительны. Он одет в элегантный бархатный костюм, на голове такой же берет).

Эликайнен. Можно?

Ценкер. А, малютка! К нам! Твоя кружка ждет!

Пастор. Юный друг мой, добро пожаловать.

Браузе (Вынимая трубку изо рта). Иди, Тор.

Эликайнен. О, мастер, не сердитесь! Произошло нечто невероятное.

Ценкер. Все-таки выпей кружку, которую я нацедил тебе… Смотри: она увенчана снегами, так сказать…

Эликайнен. Ах, не до того, мастер Ценкер! Друзья мои, произошло нечто чудесное. Я вчера восторженно говорил о «Новом Народе» принцессе Эльзе, и вот она решила сегодня побывать здесь и посмотреть своими глазами…

Браузе (Морщась). Ох, придворные сферы!.. Мы люди простые! Здесь кузница, сарай. А впрочем, пусть.

Ценкер. Это другой мир, малый: ни одной принцессе это не может понравиться.

Пастор. Чего надо здесь этой Саломее?

Эликайнен. Это бы еще ничего… Потому что принцесса Эльза вовсе не Саломее, а очень милый человек… просвещенная, со вкусом… вообще прелесть. Я между прочим не могу позволить при себе непочтительно отзываться о ней. Да!.. Так и знайте. И если вы, Ценкер, скажете, что это потому, что она — высочество, а я — пенсионер короля, то вы докажете этим, что вы не демократ, а завистливый плебей. Да.

Ценкер (Прищуривая глаза). Не распаляйся. Бьюсь об заклад, ты влюбился в ее духи, манеры и туалеты.

Эликайнен (Вспыхивая). Ах! Не смейте!.. Что — ж это такое?

Пастор. Вы живете в стане филистимлян, мой юный друг! Вы живете в нехорошем месте. Редко кто ел безнаказанно хлеб царей.

Браузе (Вынимая трубку). Но в чем дело, Тор?

Эликайнен. Дело в том, что через четверть часа за нею приедет король с этим выхоленным Лораном и со своим доктором. Потому что король, надо вам знать, нездоров и поехал в их сопровождении покататься за город и, — я знаю это достоверно, — заедет сюда, приказано, однако, не предупреждать вас.

Ценкер. Король?! Вот так штука!.. Ну, я ухожу. Мы не питаем друг к другу симпатий. Я один только раз разговаривал с королем. Не с этим, a с его отцом. Я сидел тогда в тюрьме. Это было в эпоху контр — революции. Вдруг нас вывели всех на тюремный двор, и туда явился король в эполетах, аксельбантах, лентах, шпорах и с белым султаном. С ним был лисица Ульм и прочая знать. Тогда он сказал: «Я милую вас, но вы должны принять вновь присягу на верность». Мы молчали. Он тоже. Потом Ульм сказал: «Вы присягнете в тюремной церкви»… Из девяносто восьми заключенных не присягнуло только семь… Среди них был я! Но нас все равно помиловали через несколько недель. Потому что лисица Ульм хотел взять нас добром. После…

Пастор. Satis eloquentie! Это все мы уже знаем, но я слышу стук копыт кавалькады: это принцесса. Мастер Ценкер, отойдемте в сторонку (Оба удаляются в дальний угол).

(Дверь раскрывается. Придворный лакей придерживает ее. Входит Эльза, стройная, свежая, в элегантной амазонке, цилиндре на пышной рыжей прическе, с хлыстиком в руках. Ее лицо и движения нервны).

Эльза. Мастер Браузе… Это… вы? (С любезной улыбкой идет к нему).

Браузе (Застегивает медленно жилет и кладет трубку на стол). Я, принцесса.

Эльза. Простите, что я обеспокоила вас. Маленький Тор так распелся вчера о вашей группе, что я ночь не спала, — так хотела поскорее увидеть ваш шедевр. Я помню вашу статую «По следу». Я знаю вас, кузнец — ваятель… Вы мне покажете ваше новое произведение?

Браузе. Что же мне ломаться? Я сделал группу для того, чтобы на нее смотрели. Она там, за занавесью (Подходит и отдергивает).

(Эльза становится поодаль. Когда занавес раскрывается, она отшатывается с легким криком ужаса, потом наклоняется вперед и жадно смотрит, крепко сжав хлыст в кулаке. Пауза. Лицо ее бледнеет, на глазах выступают слезы).

Ценкер (Тихо пастору). Она ошеломлена.

Пастор (Тихо). Она уподобилась жене Лота.

Браузе. С вашего позволения я задерну занавес.

Эльза (Молча делает отрицательный жест рукою, с усилием глотает, говорит шопотом). Стул…

(Эликайнен быстро подносит ей табурет. Она садится и берет его за руку. Пауза).

Эльза. Тор, вы были правы… Мне прямо больно… (Мастеру Барузе). Это страшно, это радостно… Слов нет… (С тоской). Мастер Браузе, если бы такие люди существовали в действительности. О, если бы! Но ведь это — символы.

Браузе пожимает плечами и молчит.

Эльза. Это — титаны. Перед юношей хочется преклониться, как перед грозным богом. Это красота. Красота и в старой руине гиганта… Но только какой же это реализм, Тор? Разве жизнь дает такие образы? Вы помните, что сказал Фидий о Зевесе? Что в воображении, как бы во сне сам бог явился ему. Фантазия выше жизни. В ней сами боги являются нам… Это — боги!

Ценкер (Торжественно выступает из тени с полупоклоном). С позволения… Я не согласен с вами, принцесса. Нет, не согласен. Зачем такие слова: боги, жизнь этого не дает?.. Это, так — сказать, слова, простите, поверхностные. Как жизнь не дает? Она-то и дает… Но надо, скажу хоть так, уметь брать. Вы не видали таких крестьян, принцесса, а я только таких и видал, я в каждом из них вижу такого… Да, в каждом вижу, единое, огромное, народ! Но, хотя я немножко художник, я, могущий, пожалуй, взять, не умею вновь дать! Браузе сумел. Мед и воск находятся в цветах, но вы никак не извлечете их оттуда без пчел (Вновь отвешивает полупоклон). Простите мою смелость, принцесса, но ваше искреннее восхищение перед этим народным произведением, дало мне повод, так сказать, мужество…

Эльза (Вставая. Любезно). Прошу вас… То, что вы говорите, интересно.

Пастор (В свою очередь медленно выходя из тени). Высокомощная дама! Я, скромный служитель простонародной церкви (Поправляет очки). Позвольте мне один раз возвысить мой голос, которому обычно внемлют земледельцы, ремесленники, охотники и рыбари, возвысить его до высших ступеней трона. Высокомощная дама, не поддержите ли вы перед правительством петицию, которую я предложу народу Нордландии покрыть тысячами подписей, — петицию о постановке на большой площади, против собора св. Духа, этого памятника?

Эльза. О, с восторгом, господин пастор!

Браузе. Ну, ну, не зарывайтесь, дружище Самсон; вы еще не знаете, понравится ли вещь народу.

Ценкер (Возмущенно). О!

Пастор. Я немножко знаю нордландских простолюдинов.

Эльза (С сомнением). Вы думаете, что народ, что масса умеет ценить произведения искусства?

Пастор. Не знаю. Но это они поймут и оценят, И это принесет им большую пользу.

Эльза (Удивленно). Я немножко удивлена, простите. Ведь вам, как пастору, ближе проповедь смирения? Здесь его мало! Это мятежное произведение.

Браузе (Усмехаясь). Ну, вот! Ценкер, стало быть, прав. Того же мнения будет, наверное, и господин директор полиции.

Эльза (Смущенно). Но разве вы сами иного мнения?

Браузе. Кому нужно мое мнение? Что сделал, — сделал.

Пастор (Торжественно). Высокомощная дама, я — служитель Бога. И, как протестант, верю не традиции, а слову Господа в его откровении избранному народу. И еще более его шопоту в моем собственном сердце. Он должен быть моим Богом, чтобы я служил Ему. Иначе Он будет из тех, о ком сказано: Не послужи им и не поклонись им. Но мой Бог, для меня единый, это — Бог Правды и Свободы. Далеко ушли сыны человеческие от путей его! Разве надо вам говорить об этом? Всякий видит, что братство людей стало смешным словом. Одни братья стали слугами, другие — господами, и души тех и других гибнут одинаково. Где же спасение? (Подымает палеи к небу). В Боге, принцесса, который в назначенное время воздвигнет пророка и судию. Мы не должны, смиренные перед Его волей, но гордые перед владыками земли, воистину как Иоанн, сын Захарии, уготовать пути ему. Вот почему я хотел бы, чтобы против собора высилась эта группа. Она многому научит паству Божию.

Эльза. Признаюсь, все, что я здесь слышу, для меня странно и неожиданно. Но я начинаю понимать, как зародилось это дивное произведение. Господа, я — принцесса и, вероятно, потому нисколько не демократка… Но меня покоряют мощь и красота. Только чьи они здесь? Вы говорите: народа, Бога, живущего в нем. А я думаю, мастера Браузе, в нем живущего Бога.

Браузе. Принцесса… Я — кость от кости, плоть от плати моего народа. Я — кузнец из Вемескьельда, сын и внук кузнецов. Может быть, я ошибаюсь, потому что я не эстет и не теоретик, но мне страшно лестно, когда старые друзья Самсон и Оскар говорят, что рукою моей двигало народное сердце. Впрочем, что есть в моем произведении плохого, — а в нем-таки много плохого — то, конечно, от слабости руки моей, но что есть хорошего, — если есть, — то от мощи его сердца.

Дверь с шумом распахивается. Юлиан в ливрее входит стремительно и вытягивается в струнку.

Юлиан ( Кричит). Его высочество король!

(Все вздрагивают. Пастор и Ценкер вновь уходят в темный угол. Эльза нервно идет навстречу королю. Эликайнен трусит. Браузе спокоен).

Браузе (Эликайнену). А я все без сюртука.

Эльза (Нервно). Ничего. Оставайтесь, мастер. Не уходите.

(Входят Хиальмар, хромой доктор Куфеке в парике, элегантный Лоран и граф Ульм в черном сюртуке, в белом галстухе, с портфелем под мышкой. На короле серое военное пальто и желтая кепе с белым султаном).

Король. Эльза. Птичка! Мы тебя еще застали? Поймали? Порадуйся, Эльза: я нагнал ландо графа, который уезжал к себе в имение. И мы тут же, на дороге, среди золота хлебов, под Божьим небом христиански помирились! Да, да, мы помирились. Я просто опьянел от радости (К Ульму). О, мой Ульм, мой старый Ульм, как вы меня заставили страдать! (Граф сдержанно улыбается). Лоран тоже рад. Вы ведь рады, Лоран? Ведь мы подождем, Лоран? Мы еще, слава Богу, молоды с вами.

Лоран (С кислой улыбкой). Я весь к услугам вашего высочества.

Эльза. Кузен Хиальмар, вот мастер Браузе. Мы застали его врасплох. Он просит простить его. Вы видите, он даже без сюртука.

Король (Снисходительно). Ничего. Вы кузнец — ваятель, о котором говорят? (Браузе кланяется). Рад вас видеть. (Делает несколько шагов и садится на табурете, оставленном Эльзой)  — А, вот и ваше новое произведение (Надевает пенснэ).

Пауза.

Король. Как вы находите, Лоран?

Лоран. Pas mal… Un pen grossier… un pen pretencieux… Mais pour un maréchal-ferrant c'est pas mal du tout.

Король (Сбрасывая пенснэ). Vous avez raison! Граф Ульм?

Ульм. Мне не нравится. Я рад теперь, что заехал сюда. Я решительно попрошу мастера Браузе отказаться от мысли выставлять это произведение публично.

Эльза (Вспыхивая). Почему?

Ульм (Улыбаясь). По соображениям политическим, принцесса.

Эльза. Полицейским?

Ульм (Улыбаясь еще шире). Неужели, принцесса, вы презираете полицию? Но ведь это же ваша сторожевая собака.

Король (Сидя оборачивается к мастеру). Мастер Браузе, вы — даровитый человек… да… бесспорно… Но произведение ваше вредно. О, не подумайте что я присоединяюсь к графу Ульму и хочу подойти к вашей вещи с той «сторожевой», как он сказал, точки зрения. О, нет! Нет, Эльза, нет, вы ведь не думаете этого обо мне? Граф Ульм — прежде всего министр. Я же не прежде всего король, мастер. Нет, моя Эльза, я не король прежде всего. Прежде всего, и мой друг Лоран, — один из первых, если не первый зодчий нашего века, подтвердит это; — прежде всего я художник. И к вашему произведению, мастер, я подойду именно, как художник. Но постойте, вы спросите: в чем мое художество? Я творю культуру, мастер. Да, Эльза! (Напыщенно). Провидение вручило мне страну и ее население, как материал, и сказало: Хиальмар, сын Хиальмара, вот тебе десять талантов, умножь их, ибо я собираю, где не потеряло, и жну, где не сеяло. Взрасти на скалах и болотах Нордландии новую Элладу! (Короткая пауза. Растроганно). Это было как бы благовещение мне, Эльза, такое сладкое и скорбное, как благовещение Приснодеве. И как она на полотне Ботичелли, так я отстранился, склонился и сказал: «Слаб я, не возлагай на меня тяжелого беломраморного креста». Но архангел ответил: «Возьми крест и иди». И Я иду, Эльза (Короткая пауза. Другим тоном). Так вот, мастер, из какой высокой таинственной, торжественной идеи я исхожу. И говорю: это вредное произведение.

Лоран (В восхищении). О, слушайте все! Как вы должны быть счастливы, художники севера, имея такого монарха.

Ценкер (Пастору тихо). Ну, да, Август — сапожник перед ним. О, льстецы!

Пастор. Но как он уверен в своем боге! Однако его бог — не мой бог. Ценкер. Надеюсь.

Король (После раздумья). Ваше произведение, мастер, вредно не потому, что в нем, — правда, тускло, простите, — выражена именно эта идее, по — видимому, если верить чутью Ульма…

Ценкер (Тихо). Сторожевой собаки.

Король. Субверсивная. Нет, оно вредно тем, что вообще выражает идею. Разве искусство для этого, мастер? Разве оно дополнение к газете? Стыдитесь!

Общее движение.

Король. Что вы отлили? Передовицу для «Народного Вестника»? Нехорошо! Вы, наверное, утилитарист? Но художник, который хочет, чтобы искусство было полезно… Ведь такого нужно изгнать, изгнать из Афин, от лица Аполлона. Ведь вы не только кузнец, вы — художник. А это что? Подкова для коня революции! (Смеется. Лоран и Ульм хохочут, даже Юлиан улыбается). Да, да, подкова, подкова на ее хромые ноги. Вдумайтесь…

Браузе. Ваше высочество! Я все это давно слыхал. Вы приехали посмотреть мою вещь. Она не понравилась вам. Мне это относительно безразлично. А ваши мотивы еще безразличнее. За первую половину урока я из вежливости поблагодарю, а вторую прочтите перед более избранными слушателями.

Король (Хмурясь и кусая губы). О, о! Я понимаю что вы раздражены… Все художники слишком самолюбивы и обидчивы. Но поверьте, я хотел для пользы вашей.

Браузе. Я не настолько утилитарист, ваше высочество. Оставим мою пользу в стороне.

Король. Оставим, оставим. Я предлагаю вам две тысячи крон за вашу вещь.

Браузе. Но..

Король. Мало? Три… Четыре. Я хочу купить ее… Мало?

Браузе. О, довольно! Но вам она не нравится, зачем же вы ее приобретаете?

Король (С картинным жестом). Чтобы ее уничтожить.

Лоран. Oh, c'est beau, c'est grand!

Браузе. Вы не будете иметь ее, ваше высочество, даже в обмен на ваш дворец и музей.

Эльза (Все время страшно волновавшаяся. Порывисто) Но Хиальмар, ради Бога, разве вы не видите, что это прекрасно? Хиальмар, сморите же, смотрите: ведь это грандиозно! Да неужели у вас такая вялая, сморщенная, дряблая душа?

Ульм. Принцесса, принцесса!.. Этикет.

Эльза. Вы меня убиваете, Хиальмар. Я вся дрожу. Сколько раз я уже мучительно задумывалась о том, кто вы! Сколько раз колебалась, гнала от себя больные мысли, оскорбительную правду. Но вы… Вы самодовольный паяц!

Общее движение.

Граф Ульм. О, принцесса!

(Лоран закрывает уши. Юлиан открывает рот. Король бледнеет, встает и потом почти падает на табурет. Пауза).

Эльза. Мастер Браузе… (Она хватает его за руку, в ее голосе дрожат слезы). Я, я покупаю ваше произведение, и я найду ему достойное место, уверяю вас… И простите… Я уйду… Тор, пойдемте!

(Едва удерживая рыдания, она почти выбегает, встревоженный Эликайнен бежит за нею).

Ульм. Господа, я крайне сожалею о происшедшем. Принцесса страдает нервным недомоганием. Прошу, чтобы ни одно слово не вышло за эти стены. Прошу… (Всматриваясь в темный угол), Кто это там? А, это пастор Линдфорс… А, господин Ценкер. Ваше высочество напрасно пожаловали сюда. Это гнездо республиканцев. Господа, если бы вы вздумали распространять слухи. то кроме того, что я буду хорошо знать виновников молвы, вам никто не поверит, как желчным врагам монархии и монарха.

Ценкер, Успокойтесь, граф, мы всему тому не придаем значения.

Пастор. Я говорю лишь то, что достойно говорить с кафедры, но из того, что я сочту достойным сказать, я не опущу слова.

Король (Вставая. Слабым голосом). Куфеке, Куфеке, дайте капли. О, Лоран, Лоран! Как тяжко королю — афинянину править страной грубых беотийцев!

(Уходит, опираясь, на руку Лорана. Хромой Куфеке забегает вперед с флаконом. Мастер Ценкер и пастор провожают его насмешливыми взорами)

Занавес.