Онлайн чтение книги Идору Idoru
6. Друг

Кья запрограммировала своего Мьюзик-мастера на сродство к мостам. Стройный молодой человек со светло-голубыми глазами и неистребимым пристрастием к длинным, развевающимся на ходу плащам, он появлялся в виртуальной Венеции на каждом мосту, которым она проходила с более или менее умеренной скоростью.

С самого начала, еще в бета-версии, он стал предметом судебного иска: юридических представителей некоего почтенного британского певца возмутило, что дизайнеры Мьюзик-мастера использовали изображения их клиента в слишком уж юном возрасте. Конфликт был разрешен во внесудебном порядке, и все последующие версии, включая и ту, которой пользовалась Кья, обладали большим сходством с теперешним оригиналом. (Келси говорила, что в основном переделали его левый глаз, но почему только левый?)[13]Визуальная подсказка: речь явно о Дэвиде Боуи.

Кья ввела его в программу уже при второй своей прогулке по Венеции, для компании и некоторого разнообразия, а эта фишка насчет мостов и сейчас казалась ей очень удачной. В Венеции ведь пропасть мостов, некоторые из них совсем уж крохотные, такие себе каменные ступенчатые арки, переброшенные через узенькие боковые канальчики. Там есть мост Вздохов (Кья его не любила, печальный какой-то и даже чуть жутковатый) и мост Кулаков, который она любила, в основном из-за такого названия, и много, много других. И еще есть мост Риальто, большой, горбатый и фантастически старый; по словам отца, именно там, на этом мосту, придумали банковское дело, а может, какую-то его разновидность. (Ее отец работал в банке, потому-то ему и приходилось жить в этом Сингапуре.)

Как только Кья замедлила свой бег по городу до нормальной скорости пешехода и начала подниматься по ступенькам Риальто, рядом с ней появился Мьюзик-мастер, неотразимо элегантный в своем светло-коричневом, развевающемся на ветру тренче.

– ДРУГ, – сказал он, активированный ее молчанием. – Диатоническое развертывание устойчивой гармонии. Известное также как мажорный аккорд с нисходящим басовым тоном. Бах, ария из Сюиты номер три ре мажор, тысяча семьсот тридцатый год. «Прокол харум», «Белее бледного»,[14] Procol Harum , «А Whiter Shade of Pale». тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год.

Если взглянуть ему в глаза, она услышит музыкальные иллюстрации, звучащие словно ниоткуда и с как раз правильной громкостью. Затем еще про ДРУГ и снова иллюстрации. Но она ввела его сюда ради компании, а не для того, чтобы слушать лекции. К сожалению, в нем не было ничего, кроме этих лекций да классной иконики (голубоглазый, узкокостный блондин, умеющий носить одежду с изяществом, недоступным никому из живых людей). Он знал о музыке все, что только можно знать, – и больше ничего ни о чем.

Кья не знала, сколько продолжалась ее сегодняшняя прогулка по Венеции, здесь всегда было ее любимое время – одна минута до начала восхода.

– А про японскую музыку ты что-нибудь знаешь? – спросила она.

– Про какую именно?

– Ну, про ту, что народ слушает.

– Популярная музыка?

– Ну да, наверное.

Прежде чем продолжить, Мьюзик-мастер повернулся к Кья и сунул руки в карманы брюк, мелькнула подкладка распахнутого тренча.

– Можно начать, – сказал он, – с музыки, называемой «энка», только вряд ли она тебе понравится. – (Ну да, торговцы софтвером всегда выясняют, что тебе нравится, а что нет.) – Современная японская поп-музыка оформилась позднее, после появления так называемого группового звука. Это было чистейшее подражание, даже не скрывавшее своей коммерческой направленности. Жиденькая смесь различных западных влияний, очень слащавая и однообразная.

– А у них правда есть исполнители, которые не существуют?

– Певцы-идолы. – Он скользнул взглядом по крутому горбу моста. – «Идору». Некоторые из них пользуются бешеной популярностью.

– А бывает, чтобы кто-нибудь из-за них убил себя?

– Я не знаю. Но думаю, что такое вполне возможно.

– А чтобы кто-нибудь на них женился?

– Насколько я знаю – нет.

– А как насчет Рэй Тоэй? – (А вдруг это имя произносится как-нибудь по-другому?)

– К сожалению, это имя мне не знакомо.

Мьюзик-мастер страдальчески поморщился – как и всегда, когда его спрашиваешь про музыку, появившуюся после его релиза. Ну а Кья всегда в этих случаях его жалела, хоть и понимала, что это смешно.

– Да ладно, – сказала она, закрывая глаза. – Ерунда.

И сняла очки.

После Венеции салон самолета стал еще уже, теснее, клаустрофобная труба, забитая креслами и людьми.

Блондинка успела уже проспаться и смотрела прямо на нее с расстояния в несколько дюймов. Удалив со своего лица бо́льшую часть косметики, она почти утратила сходство с Ашли Модин Картер.

А потом она улыбнулась. Это была странная улыбка – медленная и как будто многоступенчатая, ну, словно состоящая из отдельных стадий, каждая из которых проявлялась своей отдельной застенчивостью или нерешительностью.

– Мне нравится твой компьютер, – сказала блондинка. – Он выглядит, будто его смастерили индейцы, ну вроде.

Кья взглянула на «Сэндбендерса».

– Коралл, – сказала она, нажимая красную кнопку. – А тут бирюза. Вот эти, ну, вроде слоновой кости, они из ядра какого-то там ореха. Никакого вреда природе.

– А все остальное – серебро?

– Алюминий. Они раскапывают на пляже старые пивные банки, плавят и отливают по-старому, в формовочный песок. А эти панели из микарты. Ткань, пропитанная какой-то смолой.

– Вот уж не знала, что индейцы делают компьютеры, – сказала женщина, трогая изогнутый бок «Сэндбендерса»; ее голос звучал нерешительно, как-то по-детски.

Ноготь указательного пальца, лежавшего на компьютере, был покрыт ярко-красным лаком, ободранным и начавшим уже облезать. Рука чуть вздрогнула и вернулась к ней на колени.

– Я слишком много выпила, – сказала блондинка. – Да к тому же все с текилой. «Витамин Т», это Эдди ее так называет. Я тут ничего такого не делала?

Кья мотнула головой.

– Я когда переберу, потом, бывает, и не помню, чего я делала.

– А ты не знаешь, сколько нам еще до Токио? – спросила Кья. Надо было вроде бы что-то говорить, а ничего другого ей в голову не приходило.

– Часов десять, если не больше. – Блондинка широко зевнула. – Мутотень с этими дозвуковыми, верно? Эдди заказал мне на супер, бизнес-классом, но потом там с билетами что-то такое вышло. Эдди заказывает все билеты в Осаке, в этой такой конторе. Один раз мы летели на «Эр Франс», первым классом, так там сиденье совсем откидывается и получается кровать, и они укрывают тебя таким маленьким пледом. А еще у них там, прямо в салоне, бесплатный бар, и там бутылки стоят просто так, бери – не хочу, и шампанское, и что угодно, и самая лучшая еда. – Воспоминания об «эр-франсовской» роскоши заметно ее приободрили. – И еще они дают тебе духи и косметику, положенные в красивый футляр от «Гермеса». Настоящая кожа. А зачем ты собралась в Токио?

– О… – Кья чуть замялась. – Ну, в общем… У меня там подруга. Повидать подругу.

– Там все так странно. Знаешь, да? После землетрясения.

– Но они же там все наново отстроили. Ведь правда отстроили?

– Конечно, только все это делалось как-то чересчур быстро, в основном этой самой нанотехникой, которая сама растет. Эдди, он примчался туда, когда пыль еще не осела. Рассказывал, что можно было прямо видеть , как растут все эти дома, ночью. На верхушке комнаты, вроде пчелиных сотов, а стенки растут и смыкаются под ними, и дальше вверх, и дальше. Он сказал, это было вроде как смотреть, как плавится и сгорает свечка, но только наоборот. Страшно все это как-то. И без единого звука. И машины такие маленькие, что и глазом не увидишь. Они же, которые эти, они могут прямо тебе в тело забраться, ты это знаешь?

Кья чувствовала, что еще немного, и эта красавица сама себя запугает до полной истерики.

– Эдди? – переспросила она, надеясь сменить предмет разговора.

– Эдди, он вроде как бизнесмен. Он приехал в Японию, чтобы делать деньги после землетрясения. Он говорил, что там тогда вся инфра… инфра… вся структура распалась. Он говорил, что из нее, ну, будто вынули позвоночник, так что можно было прийти и укорениться в ней, только быстро, пока она не выздоровела и снова не затвердела. Ну и она потом выздоровела и затвердела вокруг Эдди, словно он какой пересаженный орган, или что еще, и теперь он стал частью инфра… инфра…

– Инфраструктура.

– Структура. Да, точно. И теперь он намертво подключился ко всем этим деньжищам. У него и просто недвижимость, и всякие там клубы, и у него дела и в музыке, и в видео, и не знаю в чем.

Кья наклонилась, вытащила из-под переднего сиденья свою сумку и спрятала туда «Сэндбендерса».

– А ты что, там и живешь, в Токио?

– И там, и не только там.

– Тебе там нравится?

– Там все… я… ну… перекошено как-то, понимаешь? Не как в других местах. На них обрушилось такое, ну, огромное, а потом они все починили, и это было, пожалуй, еще огромнее, еще бо́льшая перемена, а теперь все они ходят там и делают вид, что ничего у них там и не случилось, ничего не случилось. Но ты знаешь что?

– Что?

– Посмотри на карту. И на старую карту. Так вот, там же многое, очень многое, даже не там, где оно было раньше . И даже не рядом. Ну, конечно, кое-что осталось на месте – императорский дворец, экспрессвей, ратуша эта здоровая в Синдзюку, но все остальное они ну просто сделали наново. Они сгребли все, что осталось после землетрясения, в воду, как мусор, а теперь еще ведут на этом мусоре строительство. Новые острова.

– Прости, пожалуйста, – сказала Кья, – но вчера я поздно легла, а сегодня рано встала, совсем глаза слипаются. Посплю я немного, а то ведь так и сломаться можно.

– Меня звать Мэриэлис. В одно слово.

– А меня – Кья.

Кья закрыла глаза и попробовала откинуть спинку сиденья чуть подальше, однако оказалось, что та и так на пределе.

– Красивое имя, – сказала Мэриэлис.

Кья вздохнула и устроилась поудобнее. Сквозь рев двигателей ей будто слышался мьюзик-мастеровый ДРУГ – уже и не звуки, а вроде часть ее самое. Белее, что ли, бледного или как-то так, но разобрать было почти невозможно.