Онлайн чтение книги Игра в молчанку The Silent Treatment
5

Иногда я сомневаюсь, что это случилось именно в тот раз, но, быть может, я и ошибаюсь. В конце концов совершенно не важно, когда, какого числа мы в первый раз были вместе, потому что сразу за этим днем последовало еще несколько дней или, вернее, ночей (подряд или, возможно, с короткими перерывами), заполненных непередаваемым, сказочным блаженством. Ночи сменялись короткими, торопливыми утрами, поскольку ты весьма самонадеянно ставила будильник на время, чересчур близкое к часам открытия твоего хирургического отделения. Меня, все еще сонного, тебе приходилось вытаскивать из постели за ноги, причем я пытался спрятать голову под подушку, чтобы отгородиться от шума, который поднимали вы с Эди и Джулс. На душ, не говоря уже о завтраке, времени не оставалось, поэтому, когда ты выталкивала меня из дома, я походил на огородное пугало: волосы торчат, одежда измята, рубашка застегнута сикось-накось. В отличие от меня ты умудрялась выглядеть безупречно, что неизменно приводило меня в изумление.

Пожалуй, справедливо будет сказать, что в эти первые несколько месяцев мы спали очень мало, но я переставал ворчать и жаловаться на недосып даже скорее, чем проходило вполне понятное раздражение, вызванное резким звонком будильника, вырывавшим меня из глубин сна. Иногда мы и вовсе болтали до самого утра, лежа лицом друг к другу и подперев голову рукой. Сейчас, вспоминая наши долгие беседы, я затруднился бы сказать, о чем именно мы говорили. Порой ты просто рассказывала о всяких пустяках, передразнивая какого-нибудь особо занудного пациента или своего домовладельца, который попытался было получить от Эди арендную плату, но иногда наши «разговоры на подушке» оказывались неожиданно серьезными. Ты спрашивала, верю ли я в Бога, за кого я голосовал на последних выборах и почему. Нет, не думаю, что ты считала последний вопрос действительно важным, просто тебе казалось, что знание подобных вещей может оказаться полезным для нас обоих.

Вкратце сказать, мы говорили буквально обо всем, и только о необходимости предохраняться речь зашла только однажды – в наш самый первый раз или, точнее, перед ним. Тогда ты сказала, что, будучи медицинским работником, держишь этот вопрос под контролем и что я не должен беспокоиться по этому поводу. Я и не беспокоился – больше я о предохранении ни разу даже не заикался. Зачем?.. Я не видел в этом никакого смысла, к тому же ты начинала подозрительно быстро задремывать, стоило мне задать даже самый невинный вопрос, касавшийся лично тебя. Зато каждый раз, когда я замечал, что твои ресницы начинают опускаться, я крепче прижимался к тебе и принимался водить кончиком пальца по почти прозрачной коже у тебя на шее, рисуя на ней невидимые маленькие сердечки.

С тобой мне никогда не было скучно, Мэгги. Никогда, ни одной минутки! И я хотел, чтобы это длилось и длилось всегда, до конца моей жизни. Кроме того, мне очень нравился тот новый человек, каким я становился с тобой. Я импровизировал, я был убедителен и красноречив; да, черт меня возьми, я даже мог удачно шутить!

Помню, однажды мы решили махнуть в Котсволдз. Специально для этой поездки я взял напрокат машину у одного приятеля из лаборатории физиологии. Стояла прекрасная теплая погода – прелюдия настоящей весны, мы были в одних футболках и с удовольствием ощущали на наших лицах ласковые прикосновения солнечных лучей. В Котсволдзе мы решили отправиться на пешую прогулку по маршруту, о котором в туристской карте говорилось, что он «кольцевой». Должен сказать – мне всегда казалось, что настоящие кольца должны быть несколько другими, но, возможно, мы просто пару раз повернули не туда. Как бы там ни было, спустя почти шесть часов мы все-таки вернулись к пабу, рядом с которым я оставил машину. Поход по жаре основательно нас вымотал, и мы все еще утоляли жажду, когда официантка предупредила нас, что через полчаса паб закроется на ночь.

В машине ты почти сразу уснула, расплющив покрасневшую от солнца щеку о прохладное стекло пассажирской дверцы. Я знал, что ты спишь достаточно чутко, но в тот раз мне показалось, что твой сон по-настоящему глубок – глубок настолько, что мне не захотелось будить тебя, даже когда мы отъехали от деревни миль на десять, и я почувствовал, что где-то в недрах машины назревают проблемы. Руль, который я держал обеими руками, начал как-то странно вибрировать, и эти вибрации становились все сильнее, пока не начали отдавать мне в локти. Делать было нечего, я свернул к ближайшей заправке.

– Что случилось, Фрэнк? – спросила ты. Одну руку ты опустила мне на колено, другой терла глаза.

– Кажется, нужно заменить покрышку.

– А-а… Вызовешь механика?

Ночь выдалась темная, но площадка заправочной станции была хорошо освещена, так что я смог разглядеть не только телефонную будку на дальнем ее конце, но и висящую на дверце самодельную табличку с надписью «Не работает».

– Нет, – ответил я, удивляясь собственной решительности. – Я знаю, что делать. Ты пока посиди там, что ли… – я показал в сторону крошечного магазинчика при заправке.

Но не тут-то было. Ты была не из тех, кто следует указаниям и инструкциям, и осталась со мной. Тебе, должно быть, было очень холодно в тонкой футболке в мелкий горошек, но ты никак этого не показывала, терпеливо держа болты или гаечный ключ, выравнивая запаску и укладывая домкрат обратно в багажник.

– Ну вот! Порядок! – Я затянул последний болт и поднялся во весь рост. Ты стояла совсем близко, да еще и наклонилась, но я этого не заметил и с размаху заехал тебе головой в лицо.

– Прости меня, Мегс! Прости!..

Прижимая ладонь к разбитому носу, ты отмахнулась от моих извинений.

– Ерунда. – Внезапно ты расхохоталась и снова махнула рукой – теперь уже в сторону моего носа.

– У тебя кровь идет!

Помнишь, Мегс, что было дальше? Я – смутно. С нами обоими случилось что-то вроде истерики. Мы смеялись и смеялись, и никак не могли остановиться. Не знаю, как ты, а я так не смеялся, наверное, с самого детства.

В перерыве между приступами хохота мне удалось усадить тебя обратно в машину. Именно тогда, когда мы оба оказались в салоне, нам стала очевидна абсурдность происходящего, и мы снова покатились со смеху – такого сильного и безудержного, что, кажется, даже автомобиль закачался на своих рессорах.

– Знаешь, Фрэнк, раньше мне казалось, что тебя вряд ли можно отнести к… к людям, владеющим практическими навыками, – сказала ты, немного успокоившись. Нос ты по-прежнему прижимала рукой, поэтому твой голос звучал немного гнусаво, как у мультипликационных злодеев.

– Мой отец – автомеханик, Мегс. Возможно, кое-какие навыки передались мне от него, – отозвался я, разглядывая наши перепачканные в грязи и смазке руки. – И перемазались мы как настоящие ремонтники, – добавил я.

Тем временем ты отыскала в «бардачке» завалявшуюся там бумажную салфетку и аккуратно разорвала на четыре части. Каждый клочок ты свернула в виде крошечного тампона, и я постарался не думать, сколько недель или, может быть, месяцев она пролежала там вместе с гайками, шайбами, обрывками проволоки и мелким инструментом.

– Автомеханик?.. – задумчиво повторила ты, словно сомневаясь в правдивости моих слов. Аккуратно заткнув мне нос бумажными тампонами, ты проделала то же самое с собой, потом повернулась и слегка постучала мне по макушке согнутым пальцем. – Хотела бы я знать, какие еще таланты здесь скрываются…

– Самые разные. Подожди – увидишь.

– Я всегда знала, что ты неисчерпаемый источник сюрпризов.

– Я люблю тебя, Мэгги…

Эти слова сами сорвались с моих губ. И хорошо, что сами, потому что будь у меня хоть малейшая возможность их обдумать, я бы их не произнес. Из страха. Из суеверного чувства. Это был мой главный секрет, который я хранил в себе вот уже несколько недель.

Наверное, мое чувство никогда не было таким всеохватным и полным, как в те минуты, когда ты улыбалась мне с пассажирского сиденья. Твоя улыбка была прекраснее всего, что я когда-либо видел, даже несмотря на смешно торчащие из носа клочки бумаги.

– Я тоже люблю тебя, Фрэнк. – Твой голос был таким ровным и прозаичным, словно ты читала вслух указания из путеводителя. И никакой торжественной церемонии, какие показывают в фильмах, тоже не было. Не было ни цветов, ни музыки, ничего такого. Были только мы с тобой и слова, которые мы произнесли.

– Ну что, поехали? – ты постучала по рулю и включила радио. Похоже, спать тебе больше не хотелось.

Весь обратный путь ты развлекала меня популярными эстрадными хитами, звучавшими в твоем исполнении весьма своеобразно, поскольку ни одной верхней ноты тебе взять не удалось. Когда была такой – возбужденной, оживленной, настолько полно отдающейся настоящему, что казалось, будто тебе и дух перевести некогда – ты напоминала мне фонарь на верхушке маяка. Его сверкающий луч, освещавший все, к чему ты прикасалась, был направлен теперь прямо на меня, и мне было очень трудно не ослепнуть от твоего яркого света. Просто чудо, что я не пропустил место, где нам надо было сворачивать с шоссе.

Не будет преувеличением сказать, что я был очарован, околдован тобой. Я буквально потерял голову, поэтому мне потребовался месяц или два, чтобы заметить: что-то происходит. Мы по-прежнему встречались так часто, как только могли, и в большинстве случаев ты вела себя как обычно: шутила, веселилась, пенилась как шампанское, которое течет через край тонкого хрустального бокала, но это было еще не все. Сквозь твое оживление нет-нет да и прорывались какие-то темные тени – словно легкое облачко вдруг закрывало солнце. Впервые я заметил это в тот день, когда мы катались на лодке, да и впоследствии в наших разговорах мне чудился легкий отзвук какой-то непонятной озабоченности или печали. Ты, прямо сказать, никогда не отличалась непосредственностью и прямотой, и я был словно загипнотизирован загадочными противоречиями твоего характера, которые, еле уловимо накладываясь друг на друга, образовывали загадочное целое, вглубь которого мне никак не удавалось заглянуть. Это было все равно, что разглядывать рисунок акварелью, который издалека выглядит совершенным, но вблизи распадается на размытые, перетекающие друг в друга цветовые пятна, на тысячи полутонов и оттенков, даже вообразить которые я прежде не мог. Я любил тебя до самозабвения, Мегс, но этого было мало. Мне хотелось научиться тебя понимать.

Теперь я думаю, ты поймешь, почему я так внимательно наблюдал за тобой в те минуты, когда ты вдруг замолкала, и, взяв меня за руку, подолгу лежала, не шевелясь, пока Эди и Джулс трепались на кухне о каких-то пустяках. Признаюсь, мне очень хотелось проникнуть за тяжелые занавеси пыльной тишины, за которыми ты пряталась от меня, и я пытался сделать это, ловя твой пульс или легкую дрожь мышц и сухожилий. В чем тут дело? В тебе или в чем-то еще?

Как-то раз я проснулся среди ночи и обнаружил, что тебя нет рядом. По пути в туалет я услышал голоса, доносящиеся из гостиной внизу. Один из них принадлежал Эди, другой, тихий, как шепот, – тебе. Я не собирался подслушивать, но я беспокоился. Я боялся за тебя, Мегс.

И я на цыпочках спустился по лестнице – спустился ровно настолько, чтобы увидеть, как ты прижалась к подруге. Твои плечи тряслись.

О, как бы мне хотелось, чтобы ты доверилась мне, Мегс, но, как ты сама хорошо знаешь, невозможно заставить человека говорить откровенно, если он этого не хочет. Единственное, что мне оставалось, это покрепче обнять тебя, когда ты вернулась в постель. Обычно ты крепко прижималась ко мне, а голову клала на свое любимое место у меня под ключицей, но в ту ночь ты повернулась ко мне спиной, подложив под щеку обе ладони. Казалось, ты почти не сознаешь, что я тоже здесь, с тобой рядом.

Даже сейчас я помню ледяной холод твоих ступней, которыми ты изредка касалась моих ног.

Спустя пару дней, когда мы вместе возвращались из клиники, я попытался разговорить тебя. Велосипеды, то и дело подскакивавшие на неровной мостовой, мы вели между нами, удерживая руками за руль, но я все равно сказал, что мне нужно сменить камеру, а ты была слишком расстроена, чтобы спросить, когда же я успел ее проколоть. Возясь с покрышкой, я впервые понял, что в наших разговорах ведущая роль неизменно принадлежала тебе: обычно ты тараторила без умолку, замолкая только затем, чтобы глотнуть воздуха, после чего переходила к очередной забавной теме или происшествию. Но сегодня ты больше молчала, и это молчание становилось невыносимым.

– Как прошел твой день, Мэгги?

– Нормально. Ифа заболела, так что работы было побольше, а так – как всегда.

Твой ответ поразил меня несвойственным тебе лаконизмом, и мне захотелось бросить чертов велосипед, схватить тебя в объятия и целовать, целовать, целовать до тех пор, пока я снова не услышу твою милую скороговорку, повествующую о сегодняшних забавных происшествиях с врачами или пациентами.

– Послушай, Мегс, я не хочу лезть не в свое дело, но мне кажется – с тобой что-то происходит. У тебя неприятности?

Она не ответила.

– В последнее время ты как будто постоянно о чем-то думаешь. Что случилось? Может быть… может, ты на меня обиделась? – добавляю я шепотом.

Тишина.

– Если я тебя чем-то обидел, ты только скажи!.. Я сделаю все, что захочешь, лишь бы ты снова стала веселой и счастливой, – пробормотал я, чувствуя, как страх сковывает холодом мои внутренности. Если я потеряю то, что мне дороже всего…

– Дело не в тебе, Фрэнк… – Подняв голову, ты взглянула на меня, и я увидел слезы в твоих глазах. Эти зеленовато-серые озера, в которых было так сладостно тонуть, теперь потемнели как море перед бурей, а я… я не мог даже вытереть тебе слезы, потому что боялся тебя оттолкнуть.

– Я не хочу, чтобы ты меня возненавидел.

– Ты же знаешь, Мегс, этого никогда не будет. Что бы ни случилось, вместе мы сможем справиться с чем угодно. – Я наконец решился отложить велосипедное колесо и коснуться твоей руки в надежде, что этот простой жест тебя успокоит. Мой мозг тем временем лихорадочно работал. В чем все-таки дело? Может, ты мне изменила? Или я тебе надоел, и ты хочешь прекратить наши отношения?

– Я… я беременна, Фрэнк. У нас будет ребенок…

Признаюсь честно: я ожидал чего угодно, но только не этого.

– …И я не могу от него избавиться. Просто не могу! – с этими словами ты уронила или, точнее, оттолкнула свой велосипед, так что он упал на мой, запутавшись рулем в спицах заднего колеса. Почти минуту мы стояли и смотрели друг на друга поверх груды крашеного железа. На твоих щеках блестели дорожки слез, и я подумал, что еще никогда ты не выглядела такой красивой – или такой испуганной.

Потом – очень медленно, словно ты была норовистой лошадью, готовой каждую минуту прянуть в сторону, – я обогнул велосипеды и, обняв тебя за плечи, крепко прижал к себе.

– Все будет хорошо, Мегс. У нас все будет хорошо.

Я понятия не имел, насколько верным окажется мое пророчество. Мне, однако, было совершенно очевидно, что именно это ты хочешь от меня услышать, а я готов был говорить все что угодно, лишь бы хоть немного уменьшить твой страх.

Не могу сказать, как долго мы стояли посреди дороги. В конце концов я поднял наши велосипеды и повел тебя домой. Вечером, когда ты надевала пижаму, я встал перед тобой на одно колено.

– Пожалуй, нам стоит оформить наши отношения официально. Ты выйдешь за меня, Мэгги?..

Мои слова застали тебя врасплох. На мгновение ты замерла, успев лишь наполовину влезть в рукав своей пижамной курточки. И все же ты кивнула, прежде чем из твоих глаз снова брызнули слезы. Нужно было срочно что-то предпринять, и я принялся лихорадочно рыться в карманах. Конечно, никакого кольца там быть не могло, поскольку мое решение было в значительной степени спонтанным. Наконец мне под руку попался старый чек из универмага, и я скатал его трубочкой, кое-как связав концы неуклюжим узлом. Тем не менее своего я добился. Ты улыбнулась сквозь слезы, потом засмеялась – сначала осторожно, неуверенно, словно проверяя, вернулась ли к тебе эта способность. Потом ты рассмеялась громче, продолжительнее, и я понял, что тучи рассеиваются. Изготовленный мною неуклюжий бумажный уродец ты надела на палец, который сразу стал казаться меньше, к тому же его узел частенько царапал мне кожу, когда во сне ты клала руку мне на грудь, но свою службу кольцо сослужило. Проблема или часть ее была пусть временно, но решена.

В тот вечер ты впервые заснула раньше меня. Я же не сомкнул глаз до самого рассвета. У меня было полных восемь часов, чтобы подумать как следует, какой станет теперь наша жизнь. Я то впадал в состояние, близкое к панике, то испытывал небывалое счастье. Провести с тобой всю жизнь? Стать счастливой, крепкой семьей? Для меня это было пределом самых смелых надежд и мечтаний. Никогда я не задумывался о том, каково это – быть отцом. Что это означает?.. Но каждый раз, когда я вспоминал своих родителей, их размеренное, скучное существование, их сдержанность и способность избегать разговоров на любые неловкие темы, я думал о том, что должен стать лучше, чем они. Ради тебя, Мегс. Ради нашего ребенка. За крошечный комок клеток, который будет похож на тебя, будет иметь твой характер, я готов был отдать полжизни. Все хорошо, Мегс, думал я. Все будет очень хорошо.

Так хорошо, как нам с тобой и не снилось.