Онлайн чтение книги Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира
Акт третий

Сцена 1

Палатка французского короля

Входят Констанция, Артур и Солсбери.

Констанция уже услышала от Солсбери последние новости. Они столь ужасны, что она отказывается верить.

– Бланка и Людовик венчаются! Короли заключают мир! Да как это может быть? Ты, наверное, что-то не так понял, чего-то не расслышал. Или ты решил надо мной подшутить и специально обманываешь? Мне же король лично поклялся! Ну признайся: это была шутка?

Наконец, она замечает, что вид у Солсбери (если кто уже забыл – это Уильям Длинный Меч, внебрачный сын короля Генриха Второго, то есть единокровный братец Иоанна) довольно-таки унылый и чуть не слезы на глазах. С таким выражением на лице шутки обычно не шутят.

– Так что? – спрашивает Констанция. – Неужели это правда?

– Я рассказал все как есть.

– Лучше бы я умерла от горя, чем слышать такое! Дофин женится на Бланке! А мой сын? Что с ним будет? Француз и англичанин теперь дружат, а мне что делать? Уйди с глаз моих, видеть тебя не хочу!

Ну, тут как обычно: кто принес хорошие известия – тому плюшки и пряники, а у кого известия плохие – пусть пеняет на себя.

– Разве я виноват, что пришлось принести вам такие дурные новости? – оправдывается Солсбери.

– Новости настолько мерзкие, что и тот, кто их принес, тоже мерзок, – отвечает Констанция.

Артур пытается утешить мать.

– Матушка, не расстраивайся так, пожалуйста!

– Да как же не расстраиваться! Был бы ты каким-нибудь уродом или идиотом – мне было бы не жалко, что с тобой так обошлись, все равно ты был бы недостоин короны. Но ты же красавец, умница, хороший мальчик! Быть королем тебе предначертано судьбой, а они тебя подло обманули, лишили законных прав! Фортуна от тебя отвернулась. Она – бессовестная девка, если предпочла Иоанна. Солсбери, признай, что Филипп – подлый изменник! – требует она. – В противном случае – убирайся отсюда.

– Я не могу вернуться без вас, – говорит Солсбери.

А, понятно: его послали за Констанцией.

– Ничего, вернешься без меня. Я никуда не пойду. Если им надо – сами пусть приходят.

Садится на землю.

Входят король Иоанн, король Филипп, Людовик, Бланка, Элеонора, Бастард, эрцгерцог Австрийский и свита.

– Что ж, дорогая, у нас сегодня праздник! – торжественно объявляет Филипп.

– Пусть этот день будет проклят как самый несчастный день, – отвечает Констанция, поднимаясь с земли.

– Ну зачем вы так, принцесса? Это прекрасный день, вот увидите! Я же давал вам слово короля.

– Ваше слово – фальшивая монета! Вы – отступник, вы мне обещали пролить кровь моих врагов, а сами заключили с ними союз. Вы лжец! Знаете, о чем я мечтаю? О том, чтобы еще до конца дня вы с вашим новым дружком Иоанном рассорились насмерть!

Эрцгерцог пытается ее утихомирить.

– Спокойнее, принцесса.

Но Констанция уже разошлась вовсю и обрушивает свой гнев на эрцгерцога:

– Для меня спокойствие – смерть! Ты, Лимож, раб, негодяй и трус! В бою ты полное ничтожество, зато в подлости тебе нет равных! Ты лжец, королевский холуй! «Болван пустой, ничтожный дурень! Пыжился, грозил моим врагам!» Ты же клялся, что стоишь на моей стороне и я могу тебе доверять, а сам переметнулся к тем, кто против меня! «Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью!»

– Эх, была бы ты мужчиной – я б тебя убил за такие слова! – восклицает эрцгерцог.

Эрцгерцог, Бастард и Констанция. Художник A. Hopkins; гравер R. & E. Taylor, вторая половина XIX века.

Бастард моментально ловит мысль и дает эрцгерцогу законный повод вступить в драку.

– Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью! – с вызовом повторяет он слова Констанции.

– Молчи, мерзавец, если тебе жизнь дорога! – рычит оскорбленный эрцгерцог.

Но Бастард продолжает дразнить Австрийца и снова повторяет фразу слово в слово. Однако дерзкое поведение Бастарда не по вкусу королю Иоанну.

– Прекрати. Ты забываешься, – строго произносит он.

Входит кардинал Пандольф.

Это новая фигура на сцене, давайте посмотрим, кто он таков. Пандульф (Пандольф) Верраччо был римским церковным политиком и папским легатом в Англии. Беда, однако, в том, что с королем Иоанном этот деятель впервые вступил в контакт только в 1211 году, когда приехал в Англию по поручению папы Иннокентия Третьего. А у нас, судя по всему, на дворе еще только 1202 год, поскольку именно в том году Иоанн Безземельный и его племянник Артур Бретонский воевали друг с другом за анжуйские земли. Мы с вами давно уже поняли, что Шекспир тасует факты так, как ему нужно, не обращая внимания на хронологию и реальный возраст персонажей. Но он же не просто так это делает. Если делает – значит, автору так нужно для подчеркивания какой-то идеи. С этих позиций мы имеем полное право предполагать, что Пандольф понадобился для высвечивания конфликта, который разгорелся между Иоанном и Римской католической церковью. Конфликт действительно был (только существенно позже той анжуйской кампании), папа налагал на Англию интердикт, предавал Иоанна анафеме. В чем проблема? А в том, что Иоанну требовались деньги на ведение войн; он попросил матпомощь у церкви, но церковники навстречу не пошли и денег не дали. Иоанн попытался использовать давно опробованный механизм: назначать на освобождающиеся должности епископов и архиепископов своих людей, проверенных и надежных, чтобы они без разговоров отчисляли в казну столько, сколько нужно. Папа римский относился к королевским нуждам с пониманием и до поры до времени закрывал на это глаза. Но на кандидатуре архиепископа Кентерберийского схема засбоила: в 1205 году место освободилось, папа стал предлагать кандидатуры, а король никого не одобрял и не назначал. Терпение у папы лопнуло, и в 1207 году он своей властью назначил в Кентербери нового архиепископа. Тут Иоанн встал на дыбы: как это так, какой-то там папа вмешивается в дела его королевства?! Он сам будет назначать тех, кого сочтет нужным! И в знак протеста выгнал из Англии всех, кто выполнил требование папы. Более того, король самовольно захватил все английские представительства итальянских епископов и отказался впускать в страну папских легатов. В ответ папа наложил на Англию интердикт, а это штука ух какая серьезная: в стране запрещалось проводить любые церковные службы и осуществлять таинства. Исключение составляли крещение и отпущение грехов умирающим. Ну сами представьте: венчаться нельзя, то есть невозможно сделать брак законным, а это влечет массу проблем и с законнорожденностью детей, и с наследством. Ни причаститься, ни к мессе сходить, ни исповедоваться, ни покаяться в грехах… В общем, ничего нельзя, кроме как родиться и умереть.

Иоанн сделал ответный ход: конфисковал в пользу госбюджета все церкви и церковные земли. А что такого-то? Если церковь все равно не функционирует, то зачем ей собственность? Папа, в свою очередь, отлучил Иоанна от церкви. Потом начались долгие и муторные переговоры между королем и папой: ради отмены интердикта Иоанн готов был согласиться с назначением кандидата, предложенного Римом, но с условием, что это не станет прецедентом, и в дальнейшем Англия, как и прежде, будет сама решать, кого куда назначать; папа хотел более существенных уступок, предложенного ему было мало. В рамках этого длинного переговорного процесса как раз и был отправлен в Англию Пандольф, которого автор пьесы называет кардиналом, хотя на самом деле этот человек кардинальского сана в тот момент не носил.

Так для чего Шекспир затеял перестановку фактов? Для чего в пьесе вообще нужны разборки с папским легатом? Если вспомнить, в какое время драматург создавал пьесу, то ответ придет сам собой: неповиновение Папе Римскому – высшая доблесть английского правителя. Любого. Разрывом с Ватиканом прославился отец королевы Елизаветы Первой, король Генрих Восьмой, и подобный героизм во благо Англии следовало прославлять всеми возможными способами. А Иоанн был как раз первым английским монархом, который осмелился на такое окаянство. Честь ему и хвала!

Так, теперь мы вроде бы поняли, для чего на сцене появляется Пандольф. Давайте посмотрим, как нам преподнесут сам конфликт и как в нем раскроется личность короля Иоанна Безземельного.

Король Филипп уважительно приветствует римского посланника. Пандольф отвечает на приветствие и сразу обращается к Иоанну:

– Скажи-ка, Иоанн, ты почему так себя ведешь? Почему не позволяешь архиепископу Кентерберийскому, которого назначил лично папа, вступить в должность?

Тут Иоанн снова ведет себя точно так же, как и ранее при разговоре с Филиппом Французским.

– А ты кто такой, чтобы допрашивать короля? Ты представитель папы? Тоже мне, нашел, на кого ссылаться! Мне твой папа – тьфу, пустой звук, он мне никто и звать никак. Так ему и передай. И еще скажи, что никогда ни один итальянский поп больше не будет получать никаких денег от английских церквей, расположенных в моих владениях. Я в своей стране полновластный хозяин и буду делать, что захочу. Никаких пап нам не нужно. С этой минуты я отвергаю власть Рима над Англией.

(Дорогие читатели, кто из вас помнит, откуда слова: «Собирайте свои манатки и уматывайте»? Интересно, почему мы разбираем пьесу, написанную в XVI веке о событиях, имевших место в XIII веке, а ассоциации возникают все время какие-то неправильные…)

– Дорогой мой брат, твои слова – кощунство, – предостерегает его Филипп.

Но Иоанна не остановить. Подумаешь, кощунство! Это все католические попы придумали, а они королю не указ.

– Давай, иди у нахального попа на поводу, – презрительно отвечает он. – Не забудь взять в компанию всех прочих христианских монархов. Вы все готовы платить папству, покупаете себе отпущение грехов и всякие привилегии, торгуетесь, как на базаре. Я один восстаю против папы! Кто будет с ним дружить – тот станет моим врагом.

– В таком случае я отлучаю тебя от церкви, – внушительно произносит кардинал. – Отныне каждый твой подданный, кто нарушит тебе верность, будет благословлен, а тот, кто тебя убьет, будет прославлен, как святой.

Звучит устрашающе, но на самом деле так и было: убийство человека, отлученного от церкви, приравнивалось к богоугодному подвигу.

Констанция открыто радуется:

– Как хорошо! Теперь у меня полное право поквитаться с Иоанном!

– «Проклятье церкви свято и законно», – кивает Пандольф.

В том смысле, что, мол, да, имеешь право, тебе еще и спасибо скажут.

– Если закон не может защитить правду, то он не должен мешать и законной мести, – продолжает.

Констанция Бретонская. Художник John William Wright, гравер W. H. Egleton, 1837.

Констанция. – Если закон не работает, то не работает в обе стороны. Защитить никого не может, но и заткнуть рот или запретить тоже не сможет.

В правовом смысле слова совершенно замечательные! Или закон есть, и тогда он есть для всех людей и любых поступков, или закона нет ни для кого и ни для чего. Как говорится, нельзя быть «немножко беременной».

Тогда Пандольф обращается к Филиппу Французскому:

– Король Филипп, ты должен порвать с еретиком Иоанном, иначе тебя тоже проклянут. Если король Англии не подчинится Риму, ты должен будешь объявить ему войну.

Филиппу такой поворот совсем не нравится. Он молчит и мучительно думает, как выскочить из ловушки. Ведь еще недавно все так хорошо складывалось: дофин получает испанскую принцессу, за ней дают большие французские земли, предательство по отношению к Констанции и Артуру обошлось вообще даром… А теперь что, все прахом пойдет?

Элеонора замечает, что король Франции в смятении.

– Ты что-то побледнел, дружок. Собираешься разорвать союз с нами? Не советую.

Но Констанция, само собой, считает совсем иначе.

– Пусть Филипп раскается в своем предательстве и порвет с Иоанном, снимет грех с души.

– Филипп, я бы на твоем месте прислушался к тому, что говорит папский легат, – рекомендует предусмотрительный эрцгерцог.

Ну а Бастард в своем репертуаре: снова принимается дразнить Лиможа-Леопольда-Не-пойми-кого:

– Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью, – с издевкой произносит он.

Эрцгерцог понимает, что сейчас не место и не время сводить счеты:

– Я промолчу и проглочу обиду, негодяй, ведь я…

Он не успевает договорить, потому что Бастард перебивает:

– Конечно, проглотишь, у тебя глотка широкая, это всем известно.

Иоанн тоже с нетерпением ждет, что Филипп ответит кардиналу Пандольфу.

– Так что ты ответишь кардиналу? – спрашивает он.

– А что он может сказать? Только согласиться! – фыркает Констанция.

Бланка Кастильская. Художник Eusebi Planas i Franquesa, 1869.

Тут и дофин Людовик подает голос:

– Отец, подумай, что лучше: получить проклятие от Рима или потерять дружбу Иоанна, которая вообще-то немного стоит? Какой вариант менее опасен для Франции?

– Само собой, папский гнев, – подсказывает Бланка.

Странная позиция. Девушка, рожденная и воспитанная в католической Испании, вдруг говорит, что папский гнев менее страшен, нежели разрыв союза с Англией? Объяснение тут может быть, как мне кажется, только одно: Бланке очень хочется замуж за Людовика, но она понимает, что если сейчас папаша жениха рассорится с Иоанном и Элеонорой, то есть с ее дядей и бабушкой, то свадьбы ей не видать как своих ушей. Фиг с ней, с анафемой, лишь бы Филипп и Иоанн продолжали дружить.

Констанция негодует:

– Осторожнее, дофин, твоя невеста тебя с толку сбивает. Не слушай ее!

– «Не голос правды говорит в принцессе – нужда ее», – честно признается Бланка.

Переводим на понятный прозаический язык: «На самом деле я, конечно, уверена, что ничего ужаснее отлучения от церкви быть не может. Но в данных обстоятельствах я вынуждена занимать другую сторону и голосовать за единство Филиппа и Иоанна, потому что от этого зависит моя личная жизнь».

Тут Констанция разражается гневной тирадой на тему противопоставления «правды» и «нужды», иными словами – общественного и личного.

– Если для тебя нужда (то есть личное) важнее правды (общественного) и ты готова пожертвовать правдой во имя нужды, то ты должна понимать, что правда воскреснет, если кончится нужда. Откажешься от личных интересов – воцарится прекрасная и высокая правда, а будешь зацикливаться на личном – и никакой правды и справедливости не получишь.

В общем, «прежде думай о родине, а потом о себе». Мы это проходили.

– Что-то Филипп долго молчит, ничего не отвечает, – замечает Иоанн.

– Давай же, Филипп, отвечай, как должен, – торопит короля Констанция.

– Король, перестань сомневаться и ответь, – вторит ей эрцгерцог.

– А ты набрось телячью шкуру, трус, – ехидничает Бастард.

Ну да, что-то он долго молчал, мы уже соскучились…

Наконец, Филипп открывает рот.

– Даже и не знаю, что сказать. Не могу решить.

– Ну уж скажи что-нибудь, только помни обо всех моральных тяготах отлучения от церкви, – говорит Пандольф.

– А вы бы как поступили на моем месте, святой отец? – спрашивает Филипп. – Мы с Иоанном только что договорились и пожали друг другу руки. Это означает мир для наших королевств, сохранение тысяч жизней, спокойствие и стабильность в наших странах. Теперь мы должны все это разрушить и снова начать воевать, проливать кровь. Вы же священник, божий человек, как вы можете толкать нас на такое? Придумайте что-нибудь, найдите выход, и мы будем вам благодарны по гроб жизни.

Но Пандольф непреклонен. Никаких компромиссов!

– То, что хорошо для Англии, плохо для всех остальных. К оружию, Филипп, иначе на своей шкуре прочувствуешь, что такое проклятие матери-церкви! Уж лучше бы ты держал змею за жало, чем пожимал руку Иоанну.

Ох, какие воинственные, оказывается, были служители церкви! А мы-то думали, что они за мир и дружбу…

– Руку могу отнять, а верность – не могу, – отвечает Филипп.

Пандольф произносит длинную речь-наставление, суть которой сводится к тому, что если пообещал сделать что-то плохое или неправильное, а потом обещание не выполнил, то это даже хорошо. Поклялся быть верным злому человеку и нарушил клятву – молодец. «Ложь исцелится ложью – так огнем огонь врачи смягчают при ожогах». Ну, типа «подобное лечится подобным».

– Примешь правильное решение, изменишь клятве, которую дал Иоанну, – мы тебя поддержим молитвами, а если нет – мы тебя проклянем, – резюмирует кардинал.

Эрцгерцог готов последовать совету кардинала и призывает к мятежу.

– Ты снова за свое? – вспыхивает Бастард. – Заткнуть бы рот тебе телячьей шкурой!

– Отец, к оружию! – кричит дофин Людовик.

Бланка в отчаянии: бракосочетание накрывается!

– Ты собрался воевать в день нашей свадьбы? Да еще против родственников твоей жены? Ну, давай, действуй, пусть за свадебным столом сидят одни покойники, а музыканты будут играть похоронный марш. Я тебя умоляю: услышь меня, не воюй с моим дядей!

Констанция пытается перехватить инициативу и повлиять на молодого дофина:

– Не иди против церкви!

Но Бланка не уступает:

– Вот теперь я и увижу, любишь ты меня или нет. Что для тебя важнее?

– Для него важнее честь, – уверенно парирует Констанция.

А Филипп так и стоит молча, ничего не говорит.

– Пап, ты такой спокойный, а ведь надо решение принимать, – обращается к отцу дофин.

Тут и Пандольф снова вставляет свои три копейки:

– Я на тебя наложу проклятие, – предупреждает он Филиппа.

И король Франции, наконец, решается.

– Мы – враги, Иоанн, – произносит он.

Интересно, как? Решительно и твердо? Или выдавливает из себя слова через силу? Смущенно и виновато или с полным осознанием собственной правоты? Вот уж раздолье актеру, который будет играть эту роль!

– Ну наконец-то! – радуется Констанция. – Ты снова стал нормальным мужиком.

– Эх, французы, – удрученно вздыхает Элеонора. – Все ваши клятвы – сплошной обман.

Иоанн рассержен и открыто угрожает Филиппу:

– И часа не пройдет – ты горько пожалеешь о своем решении.

– Ничего, пройдет время – и ты сам раскаешься, – вторит ему Бастард.

Бланка горько сетует: день начинался так прекрасно – и заканчивается крахом всех надежд.

– А мне-то что делать? Чью сторону принять? Если буду молиться о победе мужа, значит, буду тем самым молиться о смерти дяди. Встану на сторону дяди и бабушки – пойду против мужа. Чем бы ни кончилась эта война, я буду в числе проигравших.

– Твое, подруга, счастье только рядом со мной, – заявляет Людовик.

– Нет мне в жизни никакого счастья, – печально констатирует девушка.

Иоанн отправляет Бастарда стягивать войска и гневно объявляет Филиппу, что готов начать бой. Филипп не остается в долгу и отвечает угрозами.

Уходят.

Сцена 2

Равнина близ Анжера

Шум битвы, стычки. Входит Бастард с головой эрцгерцога Австрийского.

– А ничего денек получился, горячий, – довольным голосом произносит Бастард. – Так, пусть голова тут полежит, а я отдохну немножко.

Входят король Иоанн, Артур и Хьюберт.

– Хьюберт, присмотри за мальчишкой, – распоряжается Иоанн. – А ты, Филипп, беги к моей матери на помощь, ее палатку окружили враги, надо спасать королеву.

Бастард с головой эрцгерцога. Художник John Gilbert, гравер Dalziel Brothers, 1865.

Если вы уже забыли, что происходило в первом акте, то напоминаю: Филипп – это имя Бастарда, он у нас Филипп Фоконбридж. Правда, Иоанн в том же эпизоде объявил, что отныне новоявленный племянник станет носить имя своего отца: Ричард. Но, кажется, за всеми военными хлопотами успел об этом забыть.

– Не волнуйтесь, ваше величество, королева в порядке, я ее уже выручил. Но рассиживаться действительно некогда, еще одно небольшое усилие – и победа наша.

Уходят.

Коктейль получился, однако… Вместо замка Мирабо – палатка на поле боя. На самом деле Артур действительно попер буром на родную бабулю, и действительно в 1202 году, но только то была осада замка, а не сражение, хотя событие и вправду имело место в ходе анжуйской кампании. Иоанна в тот момент поблизости не было, Алиенора приготовилась давать отпор захватчикам, но гонца к сыну отправить смогла, и Иоанн успел: примчался на подмогу, застал расслабившегося Артура врасплох, врагов перебил, племянника взял под стражу. К слову замечу, Бланка Кастильская и дофин Людовик к тому времени уже два года как были женаты. Но для Шекспира это дело обычное: что там какие-то жалкие пара лет, у него в пьесах анахронизмы куда покруче имеются. И покойнички на сцену выходят, и еще не рожденные младенцы, и трехлетние мальчики в сражениях участвуют и режут головы врагам, и факты скачут взад-вперед на десять лет…

Следующий вопрос: а кто такой Хьюберт? В перечне действующих лиц указан Хьюберт де Бург, один из баронов при Иоанне Безземельном. Не особо знатный, но зато приближенный и доверенный. Именно он был назначен тюремщиком юного принца Артура, это исторический факт.

Сцена 3

Там же

Шум битвы, стычки, отбой. Входят король Иоанн, Элеонора. Артур, Бастард, Хьюберт и свита.

Король велит матери остаться под охраной сильного отряда.

– А ты, племянничек, не грусти, гляди веселей! Бабушка тебя любит, а я, твой дядюшка, готов заменить тебе отца.

– Мама теперь будет переживать, – сокрушается взятый в плен Артур.

Но королю не до сантиментов, у него война. Не обращая внимания на причитания Артура, он обращается к Бастарду:

– Поезжай немедленно в Англию, возьми за горло наших аббатов, пусть тряхнут мошной и дадут денег на войну. И вели выпустить преступников из тюрем, нам пушечное мясо нужно. Даю тебе все полномочия, действуй от моего имени.

Набирать наемников из числа заключенных было в те времена самой обычной и весьма распространенной практикой.

– Ну, если я иду за деньгами – мне никто поперек дороги не встанет. Прощайте, государь. Бабуля, целую ручки. Если на меня вдруг накатит приступ благочестия, я за вас помолюсь, – ухмыляется Бастард.

Элеонора и Иоанн прощаются с ним.

Бастард уходит.

Элеонора ласково зовет Артура, называет его внучком и отводит в сторону. А Иоанн меж тем заводит разговор с Хьюбертом.

– Друг мой Хьюберт, – вкрадчиво начинает король, – ты так много сделал для меня, я твой должник и готов расплатиться за твою любовь и доброе отношение. Я тебе от всей души благодарен. Знаешь, хотел сказать тебе одну вещь, но не могу подобрать слов… Вот честно, мне даже неловко говорить, как я к тебе привязан.

Загадочное начало. Если бы мы не знали, что король Иоанн был необыкновенно охоч до чужих жен, невест и дочерей, то после такого вступления могли бы бог весть что заподозрить…

Хьюберт тоже не очень понимает, к чему такое вступление, и отвечает:

– Я вам очень обязан, ваше величество.

Как именно отвечает? С какой интонацией? Настороженно? Или искренне, от души, не чуя подвоха?

– Погоди, рано еще благодарить, пока повода нет, но скоро будет. Наберись терпения, я с тобой щедро расплачусь. Да, так я хотел тебе сказать… Нет, потом скажу. Сейчас как-то неуместно, уж больно денек хороший, погода замечательная! Если бы мы с тобой сейчас находились в более мрачном месте, в другой обстановке, я бы тебе рассказал… Но не буду! И все-таки я тебя люблю и надеюсь, что ты тоже меня любишь.

Экая, право, длинная запевка! Хитрый у нас Иоанн, слова в простоте не скажет, все намеками, намеками…

– Государь, я вас так люблю, что выполню все, что скажете, даже если это грозит мне смертью, – отважно, но неосмотрительно обещает Хьюберт.

– Знаю, дружок, знаю. Посмотри на мальчишку, Хьюберт: он – препятствие на моем пути. Куда ни сунусь – всюду он. Ты меня понял?

– Да я с него глаз не спущу! Он шагу сделать не сможет и никогда больше ни в чем вам не помешает, – клянется де Бург.

Иоанну надоело ходить вокруг да около, он видит, что простодушный доблестный рыцарь Хьюберт намеков не понимает. Придется говорить прямым текстом.

– Смерть, – коротко бросает король.

– Государь! – восклицает Хьюберт.

И снова вопрос: что вложено в это единственное слово? «Как вы можете? Как вам не стыдно?» или «Так точно, товарищ генерал, будет выполнено!»? А может быть, «Правильно ли я вас понял?» Это ведь в русском переводе реплика Хьюберта идет с восклицательным знаком («Государь!»), а в оригинале-то совсем не так. Услышав от Иоанна: «Death», то есть «Смерть», де Бург переспрашивает: «My lord?». Похоже, он действительно не догоняет, чего от него хочет король.

На всякий случай Иоанн добавляет:

– Могила.

– Он умрет, – твердо обещает Хьюберт.

– Ну и хватит об этом, – с облегчением говорит король. – Прям камень с плеч. Люблю тебя, дружок. Сейчас о вознаграждении говорить не станем, но помни…

Он делает многозначительную паузу, после чего обращается уже к матери:

Король Иоанн и Хьюберт. Художник Henry Courtney Selous, гравер George Pearson, 1860-е.

– Прощайте, матушка! Ждите, скоро подойдет подкрепление, ничего не бойтесь.

Элеонора благословляет сына.

– А ты, племянник, – говорит король Артуру, – поедешь с нами в Англию, Хьюберт будет тебя сопровождать. Ну, поехали в Кале!

Уходят.

Для тех, кто подзабыл географию, напомню: Кале – порт, из которого ближе всего плыть через пролив в Англию.

Сцена 4

Там же. Палатка французского короля

Входят король Филипп, Людовик, Пандольф и свита.

Филипп ужасно расстроен тем, что англичане одержали победу, Пандольф уговаривает его мужаться и не впадать в отчаяние: все еще может наладиться.

– Что может наладиться?! – зло кричит Филипп. – Хуже уже быть не может! Мы разбиты, Анжер взят, Артур в плену, многие верные рыцари погибли, а кровавый Иоанн спокойненько ушел к себе домой.

Дальше Шекспир прибегает к тому же приему, который он использовал, например, в «Генрихе Шестом»: устами враждебных французов воспевает отвагу и воинскую доблесть англичан. В данном случае этими «устами» выступает дофин Людовик.

– Иоанн сумел не только добиться успехов, но и закрепить их. Никогда не видел и даже не читал о таком расчетливом стремительном напоре и таком строгом порядке.

Филиппу, натурально, неприятно, что сынок так восхваляет ненавистного противника.

– Я бы согласился с твоей похвалой, если бы мы сами не опозорились, – угрюмо говорит он.

Входит Констанция.

Следующие три страницы книжного текста я даже не буду пытаться пересказывать, ибо это скучно и монотонно. Констанция рвет на себе волосы и с многочисленными вариациями рассказывает, как она страдает из-за утраты Артура. Филипп и Пандольф пытаются сказать ей хоть что-то утешительное в те редкие мгновения, когда удается прорваться сквозь бесконечный поток жалоб, причитаний и проклятий. Но у них возникают вполне обоснованные опасения, что Констанция тронулась умом. Когда герцогиня Бретонская, выплеснув всю боль и негодование, уходит, Филипп отправляется следом:

– Пойду присмотрю за ней; как бы беды не вышло.

Уходит.

Ну, в общем, все бы ничего, да только Констанция, как я уже говорила, скончалась в 1201 году, а Артура взяли в плен в 1202 году. Так что вряд ли она имела возможность так уж убиваться по сыночку. Но Шекспир есть Шекспир.

Людовик, оставшись наедине с кардиналом Пандольфом, сетует на то, как плохо все обернулось.

– Исчезла сладость – есть лишь стыд и горечь.

– В каждой болезни есть кризис, и в момент кризиса всегда очень тяжело, но зато потом наступает облегчение, – замечает умудренный жизнью папский легат. – Вы проиграли всего лишь день, не более того.

– Я проиграл всю славу, счастье, радость будущего.

– Ошибаетесь. Вот если бы вы победили, тогда действительно проиграли бы. Чем больше кому-то везет, тем выше вероятность, что скоро он потерпит полный крах. Вот увидишь, победа Иоанна обернется потерями для него. Вы, наверное, огорчены, что принц Артур попал в плен?

– Само собой, очень огорчен.

– Вот и видно, что ты совсем молодой! Теперь слушай меня, юнец. Артур в плену у своего дядьки. И пока мальчик жив, Иоанн ни минуты, ни секунды не будет знать покоя. Когда незаконно захватываешь власть, удержать ее можно только насилием, а для того, кто встал на путь преступления, обратной дороги нет, для него все средства хороши. Чтобы Иоанн мог сохранить власть, Артуру придется умереть. Вот пусть и умрет, других вариантов все равно нет.

– Ну и что мне за польза, если он умрет? – не понимает чистый помыслами дофин.

– А вот тогда ты от имени Бланки, своей законной жены, предъявишь права на то, что должно было принадлежать Артуру. То есть на английский трон.

– Ага, чтобы со мной поступили так же, как с Артуром?

– Господи, ты совсем еще несмышленыш! – досадливо восклицает кардинал. – А народ как отреагирует, если узнает, что Иоанн убил родного племянника? Да вся народная любовь к королю тут же испарится! И при первой же возможности англичане поднимут мятеж против Иоанна. А тут нарисуешься ты, молодой и красивый.

– А вдруг он не станет убивать Артура? Может, Иоанн решит, что заключения в тюрьму вполне достаточно, – сомневается дофин.

– Да пусть хоть так, пусть Артур будет жив, но как только Иоанн узнает о том, что ты со своими войсками уже близко, он сам помрет со страху. А люди с радостью примут любые перемены и легко найдут повод для мятежа, благо Иоанн своим неразумным правлением дает этих поводов более чем достаточно. Ему постоянно нужны деньги на войну, он то налоги непомерно поднимает, то беззастенчиво грабит церкви, а люди-то все видят. Вот сейчас в Англии Бастард Фоконбридж лютует, отбирает у церквей все сокровища и доходы. Думаешь, людям это нравится? Да будь в Англии в эту минуту хотя бы дюжина французских солдат, они бы в пять секунд подняли на мятеж десятки тысяч англичан, можешь мне поверить. Так что, Людовик, давай, не тяни, пойдем к королю. Ты даже представить не можешь, сколько пользы мы сможем извлечь из обиженных недовольных жителей Англии. Я уверен, что король согласится со мной и даст добро.

– Уж вам-то король точно не откажет, – соглашается Людовик.

Уходят.

Закончился третий акт, и что добавилось к образу Иоанна? Твердость и мужество, с которыми он противостоит Римской католической церкви. Талант полководца (которого на самом деле не было, но Шекспиру же нужно было пропеть осанну английским войскам, так что часть похвал неминуемо досталась и тому, кто стоял во главе армии). Хитрость и коварство, которые частично уже проявились во втором акте, а в третьем выпрямились во весь рост. Жестокость.

Это с одной стороны. А с другой – непродуманность решений и довольно-таки хамская манера общения на политико-дипломатическом поле. Как он разговаривает с папским посланником? Уму непостижимо! Конечно, мы понимаем, что все оскорбительные пассажи в адрес папы римского придуманы на потребу публике, но образ короля они никак не украшают. Более того: Иоанн только что заключил союз с королем Франции. Он что, не понимает, к каким последствиям приведет открытое противостояние Риму? Он не видит того, что произойдет через минуту? Филипп-то вон как долго и мучительно соображал, как выкрутиться, потому что ситуация действительно очень сложная. А Иоанну лишь бы свой нрав показать. В этом Шекспир следует тому, что хронисты писали о короле: личное для него всегда было важнее политических соображений.

Ну что ж, неплохой набор характеристик. Посмотрим, что нам покажут дальше.