Онлайн чтение книги Женя и Дженни, или Вампир из 1Б
Сон третий, от Беса

Случайный путешественник-француз, пораженный устройством русского механизма, писал о нем: «Империя каталогов», и добавлял: «блестящих»…

И были пустоты.

За пустотами мало кто разглядел, что кровь отлила от порхающих, как шпага ломких отцов, что кровь века переместилась.

В тыняновском романе, явно списанном с «Истории Александрова царствования», еще и другие слова были, объясняющие, из-за чего это вдруг эти пустоты образовались – и что это за отцы порхающие, ломкие – как шпага, и почему кровь от них отлила?

С места, что называется, в карьер Тынянов свой роман начал.

На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось; раздался вдруг хруст костей у Михайловского манежа – восставшие бежали по телам товарищей…

Лица удивительной немоты появились сразу, тут же на площади, лица, тянущиеся лососинами щек, готовые лопнуть жилами. Жилы были жандармскими кантами северной небесной голубизны, и остзейская немота Бенкендорфа стала небом Петербурга.

Под присмотром этой небесной, бенкендорфской, немоты и вошел Павел Петрович в кабинет к государю с той порхающей походкой людей, чей век кончился на той холодной зимней площади, нет, не в двадцать пятом году, а на тринадцать лет раньше – в тысяча восемьсот двенадцатом.

Государь смотрел в окно на Неву.

– Ваше величество! – сказал Павел Петрович громко и отчетливо.

– Я вас слушаю, князь, – ответил Николай Ι, не поворачивая головы, – говорите.

– Говорить? – переспросил Павел Петрович и замолчал. Голос его, когда он переспросил государя, неожиданно и удивленно дрогнул (неожиданно ли?) – и потому насмешливо. И вот эту свою насмешку и удивление (не с вашим же затылком мне говорить?!) он передал своему молчанию: пусть оно говорит с затылком императорским, а меня увольте!

– Я слушаю, – не выдержал паузы император, которую ему устроил Павел Петрович, но воли своему гневу не дал – улыбнулся: – Говорите, князь.

Но Павел Петрович медлил говорить.

Императору шел девятнадцатый год – и те три года императорской жизни его еще не «испортили» – и, к сожалению, ничему не научили. «И не научат, – подумал Павел Петрович, – если в советчиках такие, как граф Большов и этот остзейский немец Бенкендорф. Ишь, как выкатил на меня свои белесые глазища от гнева. Ничего, сейчас мы их притушим».

– Видите ли, ваше величество, – заговорил, наконец, Павел Петрович, – то, о чем я хочу вам сказать, третьей пары глаз терпеть не могут! – И он предерзко и сочувственно посмотрел на Бенкендорфа.

– Александр Христофорович, оставьте нас, пожалуйста, – сказал как можно любезнее государь и добавил: – Что поделаешь? – И развел руками: – Князь старой выучки.

– Именно! – неожиданно с восторгом подхватил мысль государя императора Павел Петрович. – Старой выучки. Выучки нашего покойного императора – вашего отца, ваше величество! – возвысил он свой голос до небес, но в тоне его голоса горошиной прокатилась некая скоморошья насмешливость. Правда, все так давно привыкли к его этой манере разговаривать, что даже Бенкендорф не уловил этот смешок, горошиной бившийся у Павла Петровича в горле.

И только этот остзейский немец вышел из кабинета, как Павел Петрович заговорил без этой насмешливой горошины в голосе:

– Ваше величество, прошу заранее прощения за мою дерзость, – сказал он спокойно – и в то же время не без трепета, – но я бы хотел предостеречь через вас графа Мефодия Кирилловича Большова. При всем моем уважении к нему, к его большому уму, я обязан сказать, что он будет последним дураком, если займется кладоискательством в монастыре. Ни к чему хорошему поиски его не приведут! Сундук он князя Ростова все равно не найдет, а вот дел таких натворит, что всем тошно станет. И прошу еще передать ему, ваше величество…

– Да с чего вы взяли, князь, – перебил его государь, – что за этим он в монастырь отправляется?

– Должность у меня такая, ваше величество, все знать! – ответил с достоинством Павел Петрович. – Покойный император – Павел Петрович, царствие ему небесное, выучил. – И продолжил сухо: – Поверьте мне на слово, ваше величество, он своим поиском такие силы небесные на нас всех может накликать, что честно скажу: я свои меры уже принял – и приму вплоть до крайних, чтобы он об этом сундучке князя Ростова и думать забыл. И полагаю, что и князь Ростов свои меры принял. Не дай бог, ваше величество, если граф своей глупостью на спусковой крючок сего механизма князя Ростова нажмет. Перемолотит графа – и всех, кто ему под руку попадется.

– А откуда вы это знаете, князь? Или опять общей фразой отделаетесь?

– Нет, не отделаюсь, ваше величество! – воскликнул Павел Петрович. – Последнее, что мне князь Николай Андреевич перед смертью своей сказал: «Павлуша, передай всем, что если кто вздумает мой сундук искать, метку от меня с того света получит. А тех монахов числом девять будет. Так вот, Павлуша, кто будет искать… не из их числа».

– Страсти какие вы, князь, рассказываете, – засмеялся император.

– Что ж, ваше величество, – тяжело вздохнул Павел Петрович, – я предупредил. – И добавил: – Полагаю, что недолго нам осталось ждать скорбных вестей из монастыря.

Вот такой сон мне приснился. И продолжим описание прерванного моего разговора с Павлом Петровичем.

Итак, он мне заявил пренагло, что когда я свой этот сон увижу – и проснусь в холодном поту, разговаривать с ним мне будет некогда, поэтому он желает сообщить мне сейчас следующее. На мгновение он замолчал – сделал легкую ораторскую паузу и заговорил вдохновенно:

– Кто написал «Историю Александрова царствования», я вам говорить не буду. Вопрос, сами понимаете, пустой и, я бы сказал, праздный. Мы с вами хорошо знаем – кто. Князь Ростов Николай Андреевич. И для сведущих людей, как выразился господин историк, секрета не было, кто автор этой «Истории». Полное ее название – «История Александрова царствования, написанная на досуге князем Николаем Андреевичем Ростовым в назидание потомкам и Павлушке». Думаю, понимаете, кому в назидание написал князь свою «Историю»? Государю императору Павлу Петровичу! В 1803 году он ее написал и приказал своему секретарю перевести с русского на немецкий и этот перевод отослать государю, что и было сделано. Возмутился ли государь? Нет, не возмутился – посмеялся только. Тогда же секретарем князя был сделан французский перевод. Отослан ли был сей перевод императору Франции, спросите вы меня? Думаю, отослан, но точно утверждать не могу. А на следующий ваш вопрос – зачем он ее написал, отвечу, как всегда, на такие вопросы отвечаю: не знаю. На ваш пятый, если не сбился со счета, вопрос – как попала сия рукопись его исторического трактата, с которой были сделаны те переводы, к соловецким монахам – и попала ли вообще? – вам самому придется ответить, точнее – один из ваших снов на этот вопрос, надеюсь, ответит. Теперь насчет этих двух комиссий. Что шутники наши о смерти голландского издателя шутили, почти правда. Но думаю, если бы они знали, сколько там еще людей насморком этим «заболели», то смех бы свой непременно притушили, а то и вовсе в одно свое место засунули, чтобы и им, шутникам, ни вздохнуть и ни выдохнуть. Спросите, откуда знаю? Отвечу. Те две комиссии под моим патронажем находились. Состав первой, заграничной, я вам не скажу. Ни к чему вам знать – да и опасно. Когда будете писать свой роман третий «Русский Бомарше, или Почему граф Лев Толстой Мир с Войной местами поменял!», вспомните наш разговор и поймете: почему опасно. А вот состав второй комиссии назову. Назову потому, что из своего второго сна сами узнаете, да и секрета особенного нет. Комиссия состояла из двух человек. Председатель – сенатор граф Большов Мефодий Кириллович. Технический секретарь – драгунский полковник Марков. Вот, пожалуй, и все, что до́лжно пока вам знать. Хотя нет. Я кое-что упустил. Впрочем, не буду засорять ваши мозги мелочами.

– А в спецучебнике генерала Келера об этом есть что-нибудь?

– Келера? – взметнул брови Павел Петрович. – Генерала? Не путаете? Нет? – И после весьма продолжительной и красноречивой паузы с таким глубоким подтекстом, что у меня дух захватило (что он в этом подтексте спрятал, я из своего тринадцатого сна узнал), добавил: – Сего генерала я не знаю – и учебник его не читал.

А у Келера обо всем этом я вычитал следующее:

В «Богомолье на Соловках» приняли деятельное участие граф Большов и князь R. Пикантность придали они ему «превеселую»! Но одержал ли князь в этом деле свою очередную победу, не ведаю. О графе и речи нет. Три вопросительных знака поставил на отчете князя государь.

???

Что этим он, наш император, хотел сказать?

Три своих вопросительных знака и я поставлю.

???

Оригиналом, скажу я вам, был этот генерал. Несомненно, уроки этой «оригинальности» он у Павла Петровича брал.

Несомненно!

Я, наверное, дорогие мои читатели, утомил вас своими комментариями и эпиграфами, но, сами понимаете, без них никак не обойтись, когда открываешь неизвестные страницы российской Истории. Вот и о графе Большове никто ничего не знает. А ведь знаменитейшая историческая личность, сравнимая разве что с Потемкиным или Суворовым.

Почему такое случилось, почему имя его предано забвению, вычеркнуто, вымарано, будто он и не жил вовсе, я сейчас писать не буду. Скажу лишь следующее.

Граф Мефодий Кириллович Большов был человеком мудрым.

Мудрость, как известно, не дается с рождения, а благоприобретается с почтенными годами и, чего греха таить, с большими чинами.

Но бывает и так, что и в чинах значительных, и в летах, а дурак! Так что должно быть еще нечто такое в человеке, чтобы это благо приобрести. И скажу сразу, что у Мефодия Кирилловича это нечто было: его острый и глубокий ум.

Но вот что удивительно, он не был дан ему с рождения, а тоже благоприобретен. И приобрел он его, усвоив к годам тридцати одно нехитрое правило: говори всегда по делу и к месту – и не просто говори, а найди одно-единственное верное словечко и только им одним пользуйся, – и будешь слыть за человека умного, а потом, с возрастом, поднабравшись опытности и мудрости, действительно умным станешь.

И найдя это словечко – годное, так сказать, на все случаи жизни, и научившись его вовремя и к месту – и потому по делу произносить, он сделал стремительную карьеру при матушке императрице Екатерине Великой (она ценила людей ловкого и деятельного ума, коим он в ту пору слыл); а при ее сыне, императоре Павле Петровиче, он не впал в царскую немилость, как случилось почти со всеми людьми екатерининского века, а еще более возвысился, чем и доказал всем, что он действительно человек большого и глубокого ума.

Ум его, подобно алмазу, приобрел должную огранку во времена этого Великого царствования этого Великого императора и засиял благородно и сдержанно, как подобает бриллианту.

И сын покойного императора Павла Ι – император Николай Ι – нашел достойную оправу этому бриллианту – возвел графа Мефодия Кирилловича Большова в сенаторы и ввел в узкий круг своих советников, что, как сами понимаете, дорогого стоит.

И когда разразился скандал с этой голландской брошюрой… Впрочем, пожалуй, я прерву свой комментарий. И прошу прощения за каламбур, без комментариев. Замечу только, что прежде чем к государю идти, совет ему давать, как с этой предерзкой брошюрой поступить, граф Большов долгий ночной разговор с Павлом Петровичем имел. О многом они переговорили и многое надумали. Но, как говорится, утро вечера мудренее!

Граф Большов шел сквозь придворную толпу в кабинет государя и сдержанно улыбался вопрошающим взглядам. А вопрошать было что. В смятение привела сия брошюрка Петербург. Все о ней только и говорили опасливо и осторожно в ожидании, что скажет о ней государь, какое примет решение. И опасения были резонные. Молод и горяч был наш император Николай Павлович. И слух прошел даже, что уже высочайший приказ отдан гвардии готовиться к походу! И одна надежда была на графа, на его мудрость. Граф не любил военных походов.

– Мефодий Кириллович, – бесцеремонно преградил ему дорогу Павел Петрович, – не забудьте, о чем мы с вами договорились. – И тихо шепнул ему на ухо: – Мне соловецкую комиссию, вам – заграничную. Не перепутайте.

– Помилуйте, князь, как я могу перепутать? – любезно возразил граф. – Долг платежом красен. Не забуду. – И, ловко обойдя князя, скрылся за дверью царского кабинета.

И предстал перед государем нашим императором Николаем I.

– Что, граф, – спросил государь Мефодия Кирилловича, – прикажете мне делать с этим? – И государь гневно швырнул на стол сию мерзкую голландскую брошюру. – Читали?

Разумеется, граф ее читал – и ответил тотчас, без раздумий:

– Читал… превесело! – Взял брошу со стола, подошел к жарко пылающему камину (лето в Петербурге в тот год выдалось холодным), бросил ее в огонь и, глядя, как она споро загорелась, заговорил тихо, раздумчиво, мудро: – Ваше величество, не мне вам советовать, но раз вы меня просите, то я бы, по нашему обыкновению, учредил две комиссии. Первая – пусть выяснит у Ван Гротена все обстоятельства публикации сего «трактата». Не верю я, что рукопись прислана была ему из России соловецким монахом. Наши монахи по-французски не разумеют, а старец Симеон, сами знаете! – многозначительно возвысил голос граф и не стал говорить, что знал государь император о старце. – Меня другое занимает, ваше величество, – тревожно продолжил он. – Что если это французский перевод «Истории» покойного князя Николая Андреевича Ростова?.. И недруги наши у французского императора его выкрали, чтобы вас с ним поссорить! – Мысли, что сам Наполеон передал сей перевод сей глумливой по дерзости «Истории» Ван Гротену, Мефодий Кириллович не допускал, хотя чем черт ни шутит?! И граф взглядом дал понять государю, что это возможно, но до выяснения всех обстоятельств он не смеет даже намекать о столь кощунственно-опрометчивом поступке французского императора.

Лицо государя просияло. Дело было ясное и потому простое: сия брошюра для того была издана, чтобы поссорить его с императором Франции Наполеоном. Дело за малым – создать комиссию и послать ее в Швейцарию, где жил издатель Ван Гротен. Разумеется, возглавить ее должен был граф Большов.

– Ваше величество, – опередил его граф – Сию комиссию, думаю, должен возглавить или сам Павел Петрович, или кто-нибудь из его ведомства. Он в этих делах лучше меня разберется. – И тонко улыбнулся: – С вашего высочайшего позволения я возглавил бы вторую комиссию для уяснения наших, соловецких, «обстоятельств». Пусть они думают, что мы поверили, что автор сей «Истории» ваш брат, старец Симеон.

– Превесело, – разразился хохотом государь и не без удовольствия еще раз повторил знаменитое словечко графа Большова: – Превесело вы мне присоветовали пустить их по ложному следу, граф! Превесело!

Да уж, замечу, превеселое дело затеял граф Большов, такое превеселое, что кровь стынет в жилах, когда вспоминаю, чем это дело кончилось .

– Ваше величество, – продолжил граф, когда они вдоволь нахохотались, – так как дел больших у моей комиссии не будет, я бы хотел попутно заняться поисками оригинала сей «Истории» князя Ростова, заодно и сундучок его сыскать.

– Сундучок? – удивленно переспросил его государь. – Сыскать? Так его же искали люди из ведомства Павла Петровича в году одиннадцатом – и не нашли!

– Плохо искали, – убежденно заверил государя Мефодий Кириллович и добавил твердо: – Я найду! И простите за дерзость, ваше величество, указ непременно на этот счет надо издать. Вот текст, если позволите, сего указа… секретного. – И граф раскрыл папку, что держал у себя под мышкой, и подал ее государю.

– Что ж, ищите, – согласился с графом государь и, прочитав указ, подписал его, сказав при этом: – Бог в помощь вам, Мефодий Кириллович. Великое дело совершите, если этот сундук найдете! – И граф тотчас поспешно удалился, будто боялся, что государь вдруг передумает – порвет сей указ, а автора сего указа, чего доброго, на Соловки отправит… в кандалах, как первейшего государственно преступника.

Текст сего указа я здесь приводить не буду, чтобы не «отягощать» свой роман документами, так что поверьте мне на слово: было за что графа на Соловки сослать. И мне удивительно, почему Павел Петрович не воспользовался этим, не растолковал государю императору, что за это не то что на Соловки, а казнить можно? Чуть было не описался – и вместо слова «можно» слово «дóлжно» не написал.

И во сне за номером двадцать шестым я спросил его об этом.

– Да за кого вы меня, милостивый государь, держите? – не на шутку обиделся Павел Петрович на меня. – За изверга, что ли, и доносчика? Да будет вам известно, что я по другому ведомству числюсь. – И он гордо воскликнул: – Числюсь по России! – Помолчав, добавил: – И граф Большов по России числился. Жаль, что, дурак, не по той дорожке пошел – и вычеркнут из списка.

– Из какого списка? – не понял я Павла Петровича.

– Из списка князя Николая Андреевича Ростова, – ответил он мне снисходительно и удивленно спросил: – Неужто не знаете об этом списке?

– Нет, не знаю.

– И хорошо, что не знаете! – зловеще прокричал он мне. – Целее будете.

– Целее? – удивился я – и проснулся. Потом опять заснул. И навалился на меня сон двадцать седьмой.

Снилось мне, что я сижу в кабинете старого князя Николая Андреевича Ростова и беседую с Павлом Петровичем.

– Господин Чичиков, – спрашиваю я его насмешливо, – ведь вы не все государю рассказали. Непременно утаили, что вам еще князь Ростов поведал.

– Разумеется, утаил, – спокойно отвечает мне Павел Петрович.

– А не скажете – что?

– Вам скажу, – мрачнеет вдруг Павел Петрович и говорит шепотом: – Скажу потому, что сами знаете, что он мне поведал.

– Знаю? – переспрашиваю я его и недовольно добавляю: – Опять эти ваши штучки, Павел Петрович! Что я знаю?

– А то и знаете, – горько улыбается Павел Петрович, – что если вдруг этот его сундук найдут, то всем нам в наказание исполнится, что он в «Истории Александрова царствования» в назидание потомкам написал! И что, – спрашивает гневно, – не исполнилось разве? По чьей вы Истории нынче живете?

– Так граф Большов нашел тот сундук?

– Не знаю. И на следующий ваш вопрос тут же отвечу. Не знаю, кто нашел – и нашел ли? Но то, что князь Ростов грозил, то исполнил. На тринадцать лет отбросил всех нас назад – и мы будто сызнова жить начали – и согласно его Истории.

– Ерунду говорите, Павел Петрович, – возмущаюсь я почему-то.

– Что, – язвительно возражает он мне, – не нравится вам жить по его Истории? Так не живите. Кто вас неволит по ней жить?

Резонный вопрос. Впрочем, продолжим эту главу.

Выйдя от государя, Мефодий Кириллович на мгновение остановился, оглядел приемную залу – и нахмурился. Странно, Павла Петровича в зале не было. Но тотчас граф вошел в соображение, что не здесь же, посреди придворной толпы, расспрашивать о вещах совершенной секретности. Поди, где-нибудь в укромном месте Павел Петрович надумал перехватить его, графа Большова.

Что ж, он готов дать князю ответ!

И ответит этому докучливому князю, что государь рассудил совсем не так, как они той ночью надумали. И на то воля царская – и обсуждению она не подлежит. Это выше его сил. Да и право, если честно, он сделал почти невозможное. Уговорил государя не посылать войска в Европу, а послать комиссию. И кто возглавит эту комиссию, государь еще не решил.

Да, не решил! Вот только папочка. Непременно поинтересуется ее содержанием. Непременно.

Мефодий Кириллович невольно ее приоткрыл, чтобы убедиться, что указ государя он подложил под чистый лист, – и пришел в несказанное, точнее – «превеселое» недоумение.

«Вы все-таки, граф, перепутали, кому какую комиссию возглавлять!» – было написано рукой Павла Петровича на этом чистейшем листе белой бумаги.

Но самое «превеселое» он прочел, когда добрался до своей кареты. От указа остались только подпись государя и печать. Сам же текст пропал, испарился непостижимым образом.

В запале Мефодий Кириллович хотел было идти к государю и показать ему сей «указ»! И пошел бы, если бы не светлая мысль, которая пришла к нему в голову: подпись государя осталась, а текст можно заново написать.

Но вот как устроил Павел Петрович этот анекдотец с царским указом? Как?

Минут десять граф пребывал в тягостных размышлениях. Наконец, он приказал кучеру ехать в ведомство Павла Петровича.

– Куда, ваше сиятельство? – не понял кучер, и Мефодий Кириллович его вразумил:

– За «Маней», орясина, дворец знаешь? Вот туда!

Ведомство Павла Петровича занимало Аничков дворец, но вот ведь народец наш каков! Модный магазин «Мужская одежда от Мани» на Невском ему более известен, чем какой-то там Аничков дворец. О ведомстве умолчу. Мало кто знал, что в этом дворце находилось самое, наверное, таинственное и секретнейшее за всю Историю нашей России, да и, пожалуй, не только России, ведомство!

Создано было это ведомство в 1806 году самим государем императором Павлом Ι, а возглавил его наш Павел Петрович – и потому получило оно такое двусмысленное название: ведомство Павла Петровича. И не понять, чье это ведомство – императора или Чичикова?

Впрочем, ни к чему нам понимать, чье это ведомство.

Ведомство это числилось по России!

И народец, что числился по этому ведомству, вид имел не чиновный – разбойный! И все – как на подбор – душегубного облика. А дело у них было святое – защищать Россию. И они с полным правом могли бы воскликнуть, как и Пушкин: «Числюсь по России!», если бы их спросили, по какому ведомству они, разбойники, числятся? Но их не спрашивали.

Хотя, конечно, если бы спросили, думаю, не ответили. Чего доброго, морду набили или еще что другое с этим «любопытником» сотворили. Ведомство уж больно это было секретным!

Но были исключения. Например, Жаннет Моне. Бесподобной красоты и ангельской души была барышня. Замечу, попутно, что и Маня по этому ведомству числилась.

О Мане речь не скоро у нас пойдет, а с Жаннет мы в следующей главе встретимся. Граф не доедет до Павла Петровича. Как раз в тот момента, когда его карета будет проезжать мимо «Мани», один студентик бомбометание устроит, и он прикажет кучеру ехать к Бутурлиным.

Об этом «бомбометании» два сна от Беса со мной «приключились». И я в большом раздумье, помещать их здесь или от греха подальше… Пожалуй, подождем, подумаем еще, размещать или нет. А пока я хочу для не читавших мой роман первый выдернуть эпиграф из этого романа.

Серебряные чернила, господа студенты!

Формулу этих чернил вывел князь Николай Андреевич Ростов. Для веселых ли своих шуток или еще для чего, не знаю. Этими чернилами он писал царские указы Павла Петровича.

Напишет – крепостного своего обрядит в фельдъегерский мундир – да к какому-нибудь губернатору отошлет! Губернатор прочтет государеву бумагу – возрадуется. Государь его или орденом наградил – или еще чего другое милостиво пожаловал. А потом опять заглянет в эту бумагу – а бумага – как белый снег. Глянет в третий раз – а там грозное царское слово! В Сибирь, а то и на эшафот – и под гильотину русскую, т. е. под насмешливое наше русское слово!