Онлайн чтение книги Женитьбы папаши Олифуса
XVIII. БЕЗОАР

— Капитан Исинг-Фонг не обманул меня и в день приезда отвел к своему корреспонденту, богатому сигарному фабриканту, который предложил либо выплатить мне восемь тысяч рупий деньгами, либо дать на эту сумму товары по ценам, по каким он один мог мне их поставить, учитывая размах его торговли и многочисленность сделок.

В самом деле, Филиппинские острова — это мировые склады: там можно найти перуанские золото и серебро, алмазы Голконды, топазы, сапфиры и корицу с Цейлона, перец с Явы, гвоздику и мускатный орех с Молуккских островов, камфару с Борнео, жемчуг с Манара, персидские ковры, росный ладан и слоновую кость из Камбоджи, мускус с Ликейских островов, бенгальские ткани и китайский фарфор.

Я должен был сделать свой выбор, остановившись на тех товарах, которые могли дать мне скорую и верную прибыль.

Собственно, мне незачем было торопиться: я неплохо заработал на моем кардамоне и решил провести некоторое время в Маниле, с тем чтобы разобраться за время своего пребывания на Филиппинах, какая отрасль коммерции может быть наиболее выгодной для человека, начавшего со ста сорока франков и теперь имеющего тридцать тысяч франков наличными, которые можно вложить в дело.

Для начала я посетил два города: испанский (Манилу) и тагальский (Бидондо).

Испанский город состоит из монастырей, церквей, приютов и прочных домов с толстыми высокими стенами, пробитыми где попало бойницами, выстроенных без всякого плана и отделенных друг от друга садами; он населен монахами и монашками, испанцами в плащах, передвигающимися в дурных паланкинах или важно выступающими с сигарой во рту, как кастильцы времен Дон Кихота Ламанчского. В городе свободно могли бы разместиться сто тысяч человек, но живет всего восемь тысяч, отчего он выглядит крайне уныло.

Это было совсем не то, что я искал; осмотрев Манилу, я с презрением покачал головой и решил познакомиться с Бидондо.

Назавтра, выпив свой шоколад, я направился в этот город простолюдинов; по мере моего приближения к нему шум жизни, которого совершенно лишена похожая на склеп Манила, все явственнее доносился до меня. Я вздохнул свободнее; мне показалось, что солнце светит ярче и листва стала зеленее.

Я поспешил пройти через укрепления и подъемные мосты воинственного города и, словно выйдя из подземелья, как только ступил на мост, который называют Каменным, почувствовал себя легко и радостно. Здесь начиналась или, скорее, отсюда широко разливалась жизнь.

Мост был забит испанцами в паланкинах, метисами, бегущими под огромными солнечными зонтами, креолами, гуляющими в сопровождении слуг, крестьянами из соседних деревень, китайскими торговцами и малайскими рабочими; весь этот шум, звон, беспорядок оказались чрезвычайно приятными для человека, который уже чувствовал себя мертвым, после того как он в течение двух дней был заживо погребен в Маниле.

Прощай, мрачный город, прощайте, тоскливые дома, прощайте, благородные сеньоры; приветствую тебя, веселое предместье, здравствуйте, сто сорок тысяч жителей Бидондо, красивые дома и их суетливые обитатели; привет тебе, пристань, где раздается скрежет блоков, где перемещаются тюки с товарами из всех частей света, где причаливают китайские джонки, пироги из Новой Гвинеи, малайские прао, европейские бриги, корветы и трехмачтовики! Здесь нет разрядов и каст: человеку воздают по заслугам, его ценят за то, чем он владеет; здесь достаточно одного взгляда на вас и на вашу одежду, чтобы узнать вас прежде, чем вы заговорите. Малайцы, американцы, китайцы, испанцы, голландцы, мальгаши и индийцы то и дело мелькают в толпе туземцев. Этих тагальских мужчин и женщин, коренных обитателей острова, составлявших его население до завоевания испанцами, можно распознать: мужчин — по их почти нормандскому костюму, по рубахе навыпуск и полотняным штанам, шейному платку, повязанному на манер Колена, фетровой шляпе с опущенными полями, туфлям с пряжками, четкам на шее и шарфу, который они носят вроде как плед; женщин — по высокому испанскому гребню в волосах и прикрепленной к нему вуали; по короткой белой полотняной кофточке, что, распахиваясь на груди, оставляет обнаженным тело от низа груди до пупка; по обвивающим ноги юбкам, обернутым сверху пестрой тканью; по едва заметным туфелькам без задников, в которых нога кажется босой; по сигаре, вечно торчащей во рту, отчего сквозь клубы дыма глаза сверкают еще сильнее.

Именно все это я искал. Прощай Манила и да здравствует Бидондо!

Я вернусь в Манилу только для того, чтобы забрать все мои вещи.

Корреспондент моего китайского капитана приветствовал это решение, находя его разумным; он и сам по воскресеньям приезжал в Бидондо, где у него был дом, отдохнуть от недельных трудов. Он даже предложил мне маленький флигель, примыкавший к его дому и выходивший окнами на набережную. Но я согласился занять его лишь в качестве жильца, и мы договорились, что за тридцать рупий в год — около восьмидесяти франков — он переходит в мое распоряжение со всеми, как говорится в Европе, службами и угодьями.

Через три дня я понял, что основной промысел тагалов — петушиные бои.

Невозможно пройти по набережной в Бидондо из конца в конец и не наткнуться на десять, пятнадцать или двадцать кружков, образовавшихся вокруг двух пернатых бойцов; от исхода боя зависит судьба двух, трех, четырех или даже пяти тагальских семей, потому что кормится за его счет не только семья, имеющая породистого петуха, но и все родные и соседи, которые держат пари за владельца петуха, тоже живут благодаря этой птице: у женщины появляются черепаховые гребни, золотые четки, стеклянные бусы; у мужчины — деньги в кармане и сигара во рту; так что петух в семье — любимое дитя. Тагальская мать, вместо того чтобы заниматься малышами, ухаживает за петухом: наводит глянец на его перья, точит его шпоры. Муж, выходя из дома, никому, даже жене, не может доверить петуха: он берет его с собой, носит под мышкой, приходит с ним на деловые встречи и в гости к друзьям; если на пути его встретится другой владелец петуха, соперники задирают друг друга, затем усаживаются один против другого на корточках, стравливают птиц, зрители заключают пари, и вот уже образовался круг, в центре которого две самые жестокие человеческие страсти — игра и бой. Ах, право, до чего хороша жизнь в Бидондо!

Среди тагалов встречаются и такие, чья деятельность сродни поискам философского камня, — это добытчики безоара; природа, собравшая на Филиппинах все существующие в мире яды, поместила там и универсальное противоядие — безоар.

— Ах, вот как! — перебил я папашу Олифуса. — Раз вы заговорили о безоаре, я не прочь узнать, насколько в это можно верить. Я много раз встречал упоминания о безоаре, особенно в сказках «Тысячи и одной ночи»; я видел самые редкие камни: бледный рубин, необработанный гранат, карбункул; но как ни искал, я никогда не встречал безоар, никто не мог показать мне и самого мелкого его осколка.

— Ну так вот, сударь, — ответил папаша Олифус. — Я видел его, я держал его в руках и даже глотал, и если бы не это, я сейчас не имел бы чести выпить за ваше здоровье стаканчик арака, что я сейчас и сделаю.

И папаша Олифус в самом деле, налив себе стакан арака, залпом осушил его за здоровье Биара и мое.

— Так вот, — продолжал он, — безоар не только существует, но у него еще есть три разновидности, которые находят в коровьих, в козьих и в обезьяньих кишках.

Меньше всего ценится тот, который добывают из коровьего живота. Двадцать зернышек такого безоара дешевле семи, извлеченных из живота козы, а семь зернышек безоара из козьего живота не стоят одного, найденного в животе обезьяны.

Козы, дающие безоар, чаще всего встречаются в королевстве Голконда. Что, это какая-то особая порода? Нет, из двух козлят от одной матери один дает безоар, другой не дает. Пастуху довольно бывает особым образом ощупать живот козы, чтобы определить такого рода плодовитость; они через кожу могут сосчитать количество находящихся внутри камней и безошибочно узнают их ценность. Так что можно покупать безоар на корню.

Один торговец из Гоа проделал в то время, когда я жил на малабарском берегу, любопытный опыт. Он купил в горах Голконды четыре козы, содержащие безоар, перевез их за сто пятьдесят миль от места их рождения, две немедленно зарезал и нашел еще в них безоар, но уменьшившийся в объеме. Еще одну он убил десять дней спустя. Вскрытие показало, что в животном прежде был безоар, но он исчез. Наконец, четвертую он убил через месяц и не нашел и следа исчезнувшего драгоценного камня: он полностью растворился.

Это доказывает, что в горах Голконды растет особенное дерево или трава, которому или которой коровы и козы обязаны своим безоаром.

Еще мы говорили, что одним из занятий тагалов является охота на обезьян, несущих в себе безоар, столь же драгоценный в сравнении с другими сортами безоара, как алмаз в сравнении с рейнской галькой, стразом или горным хрусталем.

Один обезьяний безоар оценивается в тысячу, две тысячи, десять тысяч фунтов; щепотка измельченного безоара, растворенная в стакане воды, может служить противоядием для всех самых страшных филиппинских ядов и даже для яванского упаса.

Просто невероятно, как широко применяют яды от Лусона до Минданао, особенно во время холеры; поскольку у отравления симптомы те же, мужья пользуются эпидемиями, чтобы избавляться от жен, жены — от мужей, племянники — от дядюшек, должники — от кредиторов и так далее и так далее…

В Бидондо очень много китайцев. Они живут в прекрасном квартале на берегах Пасига; свои дома они строят наполовину из камня, наполовину из бамбука; это очень красивые дома, в них много воздуха; часто они украшены изнутри росписями, а в нижних этажах размещаются лавки и магазины. Что за лавки! Что за магазины! Знаете, достаточно пройти мимо, и у вас слюнки потекут; а если вспомнить еще китаянок, этих куколок, что сидят у порога, кивают головками, строят глазки прохожим… И не говорите!

Поскольку я спас жизнь китайского капитана и китайской команды, спас китайскую джонку, меня прекрасно приняли в Бидондо. К тому же корреспондент капитана Исинг-Фонга, тот, у кого я снял флигель, вел торговлю в основном с подданными великого императора.

Первое же воскресенье, когда мой хозяин приехал в Бидондо, было посвящено мне. Он спросил, не охотник ли я. На всякий случай я сказал, что да. Тогда он сообщил мне, что в следующее воскресенье собирается охотиться с друзьями и, если я захочу к ним присоединиться, мне не о чем беспокоиться: я найду в деревне у его друга все необходимое для охоты.

Я с благодарностью принял приглашение.

К месту охоты надо было подняться выше по Пасигу, к красивому внутреннему озеру; оно называлось Лагуна.

В следующую субботу мы выехали из Бидондо в лодке с шестью мощными гребцами; будьте уверены, что иначе мы не смогли бы идти против течения Пасига.

Это была чудесная прогулка. Не только оба берега радовали разнообразием видов, но и пироги, поднимавшиеся и спускавшиеся по течению справа и слева от нас, представляли собой самую очаровательную картину, какую только можно вообразить.

После трех часов пути мы остановились отдохнуть в хорошенькой рыбацкой деревушке; ее жители по вечерам приходили в Бидондо продавать то, что наловили задень. В водах озера отражались колышущиеся под ветром метелки риса, пальмовые и бамбуковые рощи, хижины с островерхими крышами, похожие на подвешенные к небу птичьи клетки.

Мы остановились, чтобы дать отдых гребцам и пообедать самим. Когда мы насытились, а гребцы отдохнули, лодка продолжила путь.

И вот на закате перед нами сверкнуло, словно огромное — тридцать льё в окружности — зеркало, озеро Лагуна.

К семи часам вечера лодка вошла в озеро, и через два часа мы были на месте.

Наш хозяин оказался французом по имени г-н де Ла Жероньер; вот уже пятнадцать лет жил он на берегу озера

Лагуна в очаровательном поместье, называвшемся Хала-Хала. Он принял нас с совершенно индийским гостеприимством, но, когда узнал, что перед ним европеец французского происхождения, когда мы обменялись с ним несколькими словами на языке, на котором, если не считать семьи, у него и раз в году не было случая поговорить, — любезный прием превратился в настоящий праздник.

Все шло как нельзя лучше, потому что я не строил из себя идальго или аристократа, не хвастался; я говорил: «Вы оказываете мне большую честь, я только бедный монникендамский матрос, обычный старшина лодки с Цейлона, простой торговец из Гоа; руки у меня грубые, но честные; хотите — принимайте меня таким, не хотите — не надо». И папашу Олифуса принимали за того, кем он и был, — за славного, необидчивого малого.

Вечером я не изменил ни одной из своих привычек: не отказывался ни от бутылки, ни от постели; меня попросили рассказать о моих приключениях, и я имел большой успех; вот только они породили в голове корреспондента моего китайца нелепую мысль женить меня в пятый раз.

Но я заявил ему, что принял мудрое решение не доверять больше женщинам, поскольку прекрасная Наги-Нава-Нагина, прекрасная Инее и прекрасная Амару отвратили меня от своей породы.

«Ба! — ответил мой корреспондент. — Вы еще не видели наших китаянок из Бидондо; когда вы на них взглянете, так не скоро забудете».

В результате я невольно лег с матримониальными планами в голове, и мне снилось, что я женился на китайской вдове с такой маленькой, ну до того маленькой ножкой, что просто невозможно было поверить, что она принадлежала вдове.