Онлайн чтение книги Телепорт Jumper
Часть I. Начало

1

В первый раз было так.

Я читал, когда отец вернулся домой. Его голос эхом разнесся по комнатам, и я съежился от страха.

– Дэви!

Я отложил книгу и сел на кровати:

– Пап, я здесь, у себя в комнате!

Все громче скрипел дубовый пол коридора, и я невольно втянул голову в плечи. В следующий миг папа уже стоял на пороге и орал:

– Я же велел тебе сегодня выкосить лужайку! – Отец вошел в комнату и уставился на меня сверху вниз. – Я с тобой разговариваю, а ну отвечай!

– Пап, я выкошу, только книгу дочитаю.

– Ты вернулся из школы два с лишним часа назад! Мне надоело, что ты целыми днями бездельничаешь!

Отец наклонился ниже, и от запаха виски у меня заслезились глаза. Я отдернулся, но он схватил меня за шею сзади и сжал, будто в тисках.

– Ты ленивый засранец! – Отец тряхнул меня. – Я вобью в тебя трудолюбие, даже если придется дух вышибить!

Не отпуская моей шеи, отец поднял меня на ноги. Свободной рукой он нащупал узорную пряжку и вытащил тяжелый ковбойский ремень из шлевок.

– Папа, нет! Я прямо сейчас займусь лужайкой, честно!

– Молчать! – Отец швырнул меня на стену, и я едва успел закрыть лицо ладонями, чтобы не врезаться носом в бетон.

Отец поменял руки – левой прижал меня к стене, а правой взял ремень. Я слегка повернул голову, чтобы не тереться носом о жесткую поверхность, и увидел, как он перехватывает ремень так, чтобы массивная серебряная пряжка оказалась внизу.

– Папа, только не пряжкой! – закричал я. – Ты же говорил, что не будешь!

– Молчать! В прошлый раз тебе и досталось всего ничего.

Удерживая меня на расстоянии вытянутой руки, папа медленно замахнулся. Вот его правая рука пошла вперед, ремень со свистом рассек воздух, я невольно отпрянул от грядущего удара и…

Я стоял у книжной полки, напрягшись в ожидании удара, хотя папина рука уже не давила на шею. Дыхание сбилось, пульс был бешеный. Я огляделся по сторонам. Отца рядом не было, но ничего удивительного – я находился в городской библиотеке Станвилла, в отделе художественной литературы. Я-то его знал как свои пять пальцев, а вот родитель никогда сюда не заглядывал.

Так было в первый раз.

Во второй получилось иначе.

На новой стоянке дальнобойщиков, бетонном островке яркого света во мраке ночи, кипела жизнь. Через стеклянные двери я прошел в кафе и сел у стойки, рядом с секцией, отмеченной плакатом «Только для водителей». Часы на стене показывали половину двенадцатого. Я положил скатку с вещами под ноги и постарался казаться взрослым.

Официантка, среднего возраста женщина, скептически глянула из-за стойки, но поставила передо мной меню и стакан воды, а потом предложила:

– Кофе?

– Горячий чай, пожалуйста.

Официантка машинально улыбнулась и ушла. Полупустую секцию для водителей застилал густой табачный дым. Ни один из посетителей не обращал на меня внимания и явно не согласился бы подвезти.

Женщина принесла мне чашку, пакетик чая и металлический чайничек с не слишком горячей водой.

– Еще что-то нужно?

– Пока больше ничего.

Официантка пристально взглянула на меня, выписала счет и положила на стойку.

– Как допьешь, отнеси кассиру. Захочешь что-нибудь еще – позови меня.

Я не знал, что нужно поднять крышку чайника, когда наливаешь воду, и пролил треть на стойку. Пролитое я быстро промокнул салфеткой и постарался не зареветь.

– Эй, парень, давно путешествуешь?

Я резко поднял голову.

От дальнего столика водительской секции на меня смотрел мужчина – высокий, толстый, с жирными складками на шее, настоящий здоровяк. Он улыбался мне, демонстрируя неровные, покрытые налетом зубы.

– В каком смысле?

– В прямом. – Здоровяк пожал плечами. – Непохоже, что ты давно в дороге.

Голос у него казался чересчур высоким для такой комплекции и добрым.

– Недели две, – ответил я, покосившись на дверь.

– Да, жесть, – кивнул здоровяк. – От родителей сбежал?

– От отца. Мама давно слиняла.

Здоровяк пальцем двигал свою ложку по стойке. Ногти у него были длинные и грязные.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

Здоровяк вскинул брови, но я лишь плечами пожал:

– Мне все равно, что вы думаете. Это правда. Семнадцать гребаных лет мне стукнуло вчера.

На глаза снова навернулись слезы, но я взял себя в руки.

– Чем занимаешься с тех пор, как сбежал?

Вода в чашке достаточно потемнела, я выловил пакетик и ложечкой положил сахар.

– Ловлю попутки, прошу милостыню, временами подрабатываю. Последние два дня собирал яблоки – двадцать пять центов за бушель, и ешь сколько хочешь. К тому же одежду дали.

– Две недели в дороге – и у тебя кончилась одежда?

Я залпом выпил полчашки чая.

– У меня запасной не было.

Чистая правда – при мне было лишь то, в чем я вышел из городской библиотеки Станвилла.

– А, ясно. Меня зовут Топпер. Топпер Роббинс. А тебя?

Я внимательно посмотрел на Топпера, потом ответил:

– Дэви.

– Просто Дэви?

– Да, просто Дэви.

Топпер снова улыбнулся:

– Ясно, можно не разжевывать. – Он взял ложку и помешал кофе. – Так вот, Дэви, я вожу бензовоз и минут через сорок пять отправляюсь на запад. Если тебе туда, подвезу с удовольствием. Похоже, нормальная еда тебе не помешает. Давай угощу тебя ужином?

Глаза снова заволокло слезами: я был готов к грубости, а к доброте – нет.

– Ладно, – сказал я. – С удовольствием поужинаю и поеду с вами.

Час спустя я ехал на запад вместе с Топпером – сидел в кабине бензовоза справа от него и дремал от тепла и сытости. Устав от болтовни, я закрыл глаза и притворился, что сплю. Вскоре затих и Топпер, поняв, что меня не разговорить. Краем глаза я наблюдал за ним: следовало чувствовать благодарность, но этот здоровяк меня пугал.

Вскоре я заснул по-настоящему. А внезапно проснувшись, не мог сообразить ни где нахожусь, ни кто я такой. Мысли сильно путались: мне привиделся кошмар, хотя суть я уже забыл. Но вот я прищурился, и воспоминания вернулись. Топпер разговаривал по рации.

– Жду вас за заправкой «У Сэма» через пятнадцать минут.

– Понял. Мы уже едем.

– Конец связи.

Я зевнул и расправил плечи:

– Ой, боже! Долго я спал?

– Около часа. – Топпер улыбнулся, словно я рассмешил его.

Он отключил рацию и поймал волну с музыкой кантри. Терпеть не могу кантри. Минут через десять он свернул на проселочную дорогу, ведущую непонятно куда.

– Топпер, высадите меня здесь.

– Высажу, но сперва мне надо встретиться с одним парнем. Зачем тебе ловить попутку в темноте? Никто не остановится. Тем более дождь собирается.

Топпер был прав. Луна скрылась за тучами, ветер трепал придорожные деревья.

– Ладно.

Несколько минут он ехал по проселочной двухполоске, потом остановился у магазинчика с двумя бензонасосами у входа. Свет внутри не горел, но позади него оказалась гравийная площадка, на которой стояли два пикапа. Рядом с ними Топпер припарковал свой бензовоз.

– Пошли со мной, парень! Познакомлю тебя с ребятами.

Я не сдвинулся с места:

– Лучше здесь вас подожду.

– Извини, парень, но по правилам компании нам запрещено брать пассажиров. Если оставлю тебя в машине, а в мое отсутствие что-то случится, мне задницу порвут. Ну будь умницей!

– Ладно. – Я неохотно кивнул. – Не хочу создавать проблемы.

Топпер снова улыбнулся во весь рот:

– Нам проблем не надо.

Я вздрогнул.

Чтобы спуститься, следовало повернуться лицом к кабине и вслепую ставить ноги на ступеньки. Чья-то рука поставила мою ногу на верхнюю ступеньку – я замер и посмотрел вниз. С моей стороны бензовоза дожидались трое мужчин. Гравий захрустел – это Топпер обходил бензовоз спереди. Когда я увидел его, он расстегивал джинсы.

Я вскрикнул и пополз обратно в кабину, но сильные руки схватили меня за колени, за лодыжки и потянули вниз. Я вцепился в хромовую ручку двери и задергал ногами, чтобы высвободиться. От удара в живот я разом выпустил ручку из рук, воздух из легких и ужин из желудка.

– Мать твою! Он меня всего заблевал!

Еще один сильный удар – и я упал. Меня швырнули на платформу пикапа. Я поранил лицо, во рту появился вкус крови. Один из нападавших заскочил на платформу и оседлал меня, сжал коленями плечи и больно вцепился в волосы. Другой расстегнул мне ремень и спустил штаны вместе с трусами. Холодный воздух обжег мне задницу и бедра.

– Лучше бы ты снова девчонку притащил, – сказал один из нападавших.

– Вазелин у кого-нибудь есть? – спросил другой.

– Черт, он в кабине!

– Ладно, обойдемся.

Мне развели ноги, ощупали гениталии, потом раздвинули ягодицы и плюнули туда. Теплая слюна растеклась по заднице…

Я отпрянул, подался корпусом вперед – чужие колени больше не сжимали мне плечи, чужие руки не стискивали волосы и не щупали зад. Я стукнулся головой, махнул рукой и что-то снес. Судорожно натянув штаны, я ловил воздух ртом. Сердце бешено колотилось, меня трясло.

Вокруг темнота и тишина – я был один и уже не на улице. Футах в шести от меня луна заглянула в окно и озарила книжные полки. Снова почувствовав вкус крови, я осторожно коснулся верхней губы. Разбита… Я снял книгу с полки и, раскрыв, увидел знакомый штамп. Городская библиотека Станвилла, зал художественной литературы. Я точно свихнулся…

Таким получился второй раз.

Когда меня в первый раз перебросило в библиотеку, на мне была чистая одежда, поэтому я просто ушел… ушел из того здания, из того города, из прежней жизни. Тогда я решил, что отец избил меня до потери памяти, отсюда такой провал в цепи событий. Что лишь безопасная тишина библиотеки привела меня в чувство.

Провал в памяти если и напугал меня, то не удивил. У отца такое случалось постоянно, да и читал я достаточно, чтобы знать о посттравматической амнезии.

Однако на этот раз библиотека оказалась закрыта, даже свет не горел. Я посмотрел на настенные часы: два часа ночи. С тех пор как я взглянул на электронные часы в кабине у Топпера, прошло час и пять минут. Боже мой! Работал кондиционер, и я вздрогнул от холода. Поправил штаны. Молнию сломали, но застежка уцелела. Я потуже затянул ремень и выпустил наружу полы рубашки, чтобы скрыть непорядок. Во рту остался вкус крови и рвоты.

В библиотеку проникал снаружи белесый свет луны и ярко-желтый – уличных фонарей. Мимо книжных полок, столов и стульев я пробрался к фонтанчику для питья и полоскал рот до тех пор, пока не исчез гадкий вкус и не перестала кровоточить губа.

За две недели я сумел оторваться от отца на девятьсот с лишним миль, а сегодня одним махом стер это расстояние – от дома меня отделяло пятнадцать минут ходьбы. Я сел на жесткий деревянный стул и обхватил голову руками. Ну за что мне это?

Тут замешано нечто посильнее меня. Но что?

Я так устал… Мне бы только отдохнуть. Последние две недели я спал кое-как. Жалкое подобие отдыха, считаные минуты сна, которые удавалось урвать на скамейках площадок для отдыха, в чужих машинах, под кустами, словно я не человек, а бездомный пес. И вот я в пятнадцати минутах от дома, от своей комнаты, от своей кровати.

Невыносимая тоска захлестнула меня. Я встал и пошел, совершенно бездумно, ведомый желанием выспаться на своей кровати. В глубине библиотеки имелась дверь аварийного выхода, с надписью «Звуковой сигнал включается автоматически». Когда кто-нибудь появится, я буду далеко.

Дверь оказалась закрытой на цепочку. Я навалился на нее и вдарил ладонью сверху вниз. Со слезами на глазах я отпрянул, готовый ударить снова, подался вперед – и, потеряв равновесие, рухнул на кровать.

Свою кровать я узнал сразу. Знакомый запах, подсвеченный циферблат будильника, который мама прислала мне через год после ухода, падавший под привычным углом свет лампы на крыльце…

На миг я расслабился – целиком и полностью, мышца за мышцей. Стоило мне закрыть глаза – и усталость навалилась на меня всей тяжестью. Потом я услышал некий звук и вскочил, точнее, встал на четвереньки прямо на покрывале.

Звук повторился.

Отец… это его храп.

Я вздрогнул. Храп звучал умиротворяюще. По-семейному. По-домашнему. Еще он означал, что сукин сын дрыхнет.

Скинув обувь, я босой двинулся по коридору. Дверь оказалась приоткрыта, верхний свет горел. Отец развалился поперек кровати, не потрудившись ее расправить. Рубашка расстегнута, сняты ботинки и один носок. Согнутой рукой отец удерживал пустую бутылку скотча.

Здравствуй, дом родной!

Взяв за горлышко, я осторожно вытащил бутылку у него из рук и поставил на тумбочку. Отец храпел как ни в чем не бывало. Тогда я снял с него брюки – дернул за одну штанину, за другую, чтобы сползли с задницы. Когда брюки оказались у меня в руках, из заднего кармана выпал бумажник. Я повесил брюки на спинку стула и проверил его содержимое.

Восемьдесят баксов и карта. Я вытащил три двадцатки и хотел положить бумажник на комод. В свернутом виде он показался жестче и толще, чем я ожидал. Приглядевшись, я обнаружил потайное отделение, замаскированное клапаном с ложным швом. Я открыл его и чуть не выронил бумажник. Внутри оказалась целая пачка сотенных купюр.

Я выключил свет, унес бумажник к себе в комнату и, сев на кровать, отсчитал двадцать две хрустящие купюры.

Четыре ряда из пяти купюр, один – из двух. Я уставился на них. Горели уши, болел живот. Я вернулся к отцу и воззрился на него. Этот человек отправлял меня в богадельню и в секонд-хенды за одеждой для школы. Заставлял меня брать с собой арахисовое масло и джем, чтобы не давать жалкие девяносто девять центов на ланч. Этот человек поколотил меня, когда я попросил денег за работу во дворе.

Взвесив на руке пустую бутылку от скотча, я взял ее за горлышко. Холодное, гладкое, по размеру идеальное для моих ладоней, оно скользило, когда я пробовал махнуть бутылкой. У основания стекло утолщалось: так производитель сделал бутылку визуально больше. Тяжесть весьма солидная.

Отец все храпел. Рот раскрыт, бледная от природы кожа при верхнем свете казалась пергаментной. Покатый морщинистый лоб напоминал белое хрупкое яйцо. Левой рукой я ощупал утолщенное основание бутылки. Да, веса в ней хватает…

Черт!

Я поставил бутылку на стол, выключил свет и вернулся к себе в комнату.

Потом нарезал бумагу для записей по размеру купюр и сложил в бумажник. Для нужной толщины и жесткости хватило двадцати листочков: наверное, они были толще купюр или просто новее. Бумажник с резаной бумагой я затолкал обратно в карман отцовых брюк.

Из гаража я принес старый кожаный чемодан, который дед подарил мне после выхода на пенсию, сложил в него свои вещи, туалетные принадлежности и собрание сочинений Марка Твена в кожаном переплете – его оставила мне мама.

Вот чемодан закрыт. Я надел костюм и обвел комнату взглядом. Пол закачался под ногами. Если не отправлюсь в путь в ближайшее время, то просто упаду.

Чего-то я не взял. Чего-то нужного…

Кухня всего в десяти шагах отсюда, за коридором и кабинетом. Пока мама еще жила дома, я любил сидеть там, когда она готовила, просто болтать с ней, отпускать глупые шутки. Я закрыл глаза, попытался представить это и прочувствовать.

Воздух вокруг меня заколыхался – или я просто услышал шум. В доме было тихо, но шелест моего дыхания отражался от стен и в каждой комнате звучал по-своему.

Я попал на кухню.

Я кивнул – медленно и устало. В душе пузырем вскипала истерика, поднималась на поверхность, грозя выбить меня из колеи. Я подавил ее и заглянул в холодильник.

Три блока пива «Шлитц», два блока сигарет, половина пиццы в коробке от службы доставки. Я закрыл глаза и подумал о своей комнате. Попробую с открытыми глазами, не сосредоточиваясь, – просто представлю себе место между своим письменным столом и окном.

Туда я и попал. Комната качалась: глаза и, наверное, внутреннее ухо к такой перемене готовы не были. Я оперся ладонью о стену, и качка прекратилась.

Я поднял чемодан и закрыл глаза. Открыв их, обнаружил себя в библиотеке, среди теней, разбавленных островками серебристого лунного света. Я прошел к центральному входу и глянул на траву.

Прошлым летом, до начала занятий, я приходил в библиотеку, брал пару книг и выбирался сюда, на траву под вязами. Ветер ворошил книжные страницы, теребил мои волосы и одежду, а я растворялся в словах, проскальзывал меж фразами, и оболочка слов таяла, оставляя меня среди впечатлений, дел и мыслей других людей.

Пару раз я увлекался настолько, что возвращался домой позже отца. А он любит, чтобы к его возвращению ужин был готов. Впрочем, так получалось только пару раз.

Двух раз мне хватило с избытком.

Я закрыл глаза – ветер взъерошил мне волосы и зашевелил галстук. Чемодан был такой тяжелый, что по пути к автовокзалу я несколько раз перекладывал его из руки в руку.

Автобус в восточном направлении отходил в половине шестого утра. Билет до Нью-Йорка я купил за сто двадцать два доллара пятьдесят три цента. Без всяких вопросов кассирша взяла две сотни, выдала сдачу и объявила, что ждать еще три часа.

Те три часа оказались самыми долгими в моей жизни. Каждые пятнадцать минут я поднимался, волок чемодан в уборную и споласкивал лицо холодной водой. К концу ожидания мне казалось, что стены шевелятся, за каждым кустом у входа чудился отец с ремнем в руках. Серебряная пряжка была острее бритвы и размером с покрышку.

Автобус опоздал на пять минут. Водитель уложил мой чемодан в багажный отсек, оторвал верхнюю часть билета и пропустил меня в салон.

Едва потрепанный знак конца нашего города остался позади, я закрыл глаза и заснул на шесть часов.

2

Когда мне было двенадцать, перед самым маминым уходом, мы втроем ездили на неделю в Нью-Йорк. Поездка получилась и классной, и ужасной. Папа занимался делами своей фирмы – день-деньской просиживал на встречах и обедах с партнерами, а мы с мамой ходили в музеи, побывали в Чайна-тауне, в «Мейсисе», на Уолл-стрит, доехали на метро до самого Кони-Айленда.

Вечерами родители ссорились – и за ужином, и в театре, куда мы однажды отправились, и в отеле. Папа хотел секса, мама не хотела, и они ругались, даже когда я засыпал. Папина фирма оплачивала только один номер, и я спал в углу на раскладушке. Трижды за ту неделю папа заставлял меня одеваться и отправлял на полчаса в фойе, чтобы они могли заняться сексом. По-моему, на третий раз до секса не дошло: когда я вернулся, мама плакала в ванной, а папа пил, чего при маме не делал. Ну, обычно не делал.

Следующим утром на правой скуле у мамы появился синяк, а походка стала странной. Мама вроде не хромала, но ходила так, словно болели обе ноги.

Через два дня после возвращения из Нью-Йорка я пришел домой из школы и маму не застал. В общем, Нью-Йорк мне очень понравился. Отличный город, чтобы начать новую жизнь. И чтобы спрятаться.

– Мне нужен номер.

Это был дешевый бруклинский отель для рабочих-мигрантов, в десяти кварталах от ближайшей станции метро. Посоветовал отель пакистанский таксист, который привез меня с автовокзала. Он сказал, что сам там останавливался.

Администратор попался немолодой, наверное ровесник папы, в очках-полумесяцах. Он читал роман Лена Дейтона[1] Лен Дейтон – английский писатель, автор шпионских романов и детективов, книг по военной истории и кулинарии. (Здесь и далее примеч. перев.) , но, когда я подошел, отложил книгу и взглянул на меня поверх очков.

– Что-то ты слишком молод, – проговорил он. – Небось из дома сбежал.

Я положил сотню на стойку, придерживая ее край, совсем как Филип Марлоу.

Засмеявшись, администратор потянулся к купюре, и я убрал руку.

Администратор критически осмотрел сотню, даже пальцами потер. Потом вручил мне регистрационную карту:

– Сорок восемь баксов за ночь, пятибаксовый депозит за ключ, уборная в конце коридора, оплата вперед.

Я заплатил за неделю вперед. Администратор глянул на сотни и протянул мне ключ:

– Здесь не торгуй. Мне плевать, чем ты занимаешься вне отеля, но, если увижу, что ты торгуешь здесь, собственноручно тебя сдам.

Я уставился на него разинув рот:

– Вы о наркотиках?

– Нет, о конфетах. – Администратор снова оглядел меня. – Ладно, может, ты и не торгуешь. Но если замечу что-то подобное – выставлю в один момент.

Я покраснел, словно сделал что-то плохое, хотя это было не так, и пролепетал:

– Этим я не занимаюсь.

Чувствовал я себя последним дураком.

Администратор лишь плечами пожал:

– Может, и не занимаешься. Я просто предупредил. Клиентов тоже сюда не води.

Я вздрогнул, вспомнив, как грубые руки щупали меня и стягивали мои штаны:

– Я и этим не занимаюсь!

Еще немного, и я разревелся бы, а администратор лишь снова пожал плечами.

Протащив чемодан шесть пролетов вверх по лестнице, я сел на узкую кровать. Номер мне попался жалкий, с облезлыми обоями, провонявший табаком. Зато дверь и дверная коробка оказались стальными и выглядели новыми.

Окно выходило на проулок, за ним, футах в пяти от меня, высилась грязная кирпичная стена. Едва открыв окно, я ощутил запах гнили. Внизу по проулку были разбросаны рваные мешки с мусором. Повернув голову направо, я увидел кусочек улицы перед отелем.

Вспомнились слова администратора, и я опять разозлился.

Зачем он так со мной – как с мелким ничтожеством? Я радовался приезду в Нью-Йорк, а он взял и испортил мне настроение. Ну почему люди такие сволочи?

Неужели у меня ничего не получится?

«Мне неинтересно, что ты умный, талантливый, трудолюбивый или вообще идеальный. У тебя нет ни школьного диплома, ни диплома об общеобразовательной подготовке. Мы не можем взять тебя на работу. Следующий!»

«Да, да, мы нанимаем старшеклассников. Ты выглядишь парнем неглупым. Мне нужен номер социальной страховки для налоговой формы, и все. У тебя нет страховки? Откуда ты, с Марса? Принеси номер, и мы возьмем тебя на испытательный срок. Следующий!»

«Для этой должности нужен номер соцстраховки. Напиши его сюда, а мне дай свидетельство о рождении. У тебя нет свидетельства о рождении? Так принеси! Нет, исключений мы не делаем. Следующий!»

«Извини, но если тебе нет восемнадцати, то экзамены на диплом о среднем образовании у нас в штате можно сдавать только с разрешения родителей. Если тебе нет семнадцати, нужно распоряжение суда. Приведи мать или отца, принеси свидетельство о рождении или нью-йоркские водительские права и сдавай на здоровье. Следующий!»

В один прекрасный момент руки опускаются, по крайней мере на время, и хочется на все забить. Я вернулся на метро в Бруклин-Хайтс и направился к отелю, словно зомби.

Вечерело, небо затянули облака. Серая, мрачная улица идеально соответствовала моему настроению.

Черт бы их подрал! Зачем они так меня унижают?! С каждым собеседованием, с каждым отказом во мне росло чувство вины. Я стыдился, сам не зная чего. Бам! – я пнул мусор в канаву и пальцем ноги ударился об обочину. Часто заморгал: перед глазами потемнело, дыхание стало отрывистым. Хотелось лишь доползти до кровати и спрятаться.

Я свернул в переулок, ведущий к улице, на которой стоял мой отель. В узком переулке было еще темнее, горы мешков с мусором подбирались к ступеням старых особняков. Тоже мне особняки! Их покрасили в зеленый, в красный, в желтый. Перед одним выросла высоченная гора мусора, и, чтобы обогнуть ее, я ненадолго сошел с тротуара. Когда вернулся, из подворотни вынырнул мужчина:

– Эй, есть ненужный жетон на метро? А мелочь?

Нищих в тот день я видел много, в основном у станций метро. Они выбивали меня из колеи: я хорошо помнил голодные дни, когда, сбежав от отца, путешествовал автостопом. А люди смотрели на меня и будто не замечали. В шестой раз за тот день я полез в карман:

– Да, конечно.

Еще не вытащив руку из кармана, я услышал шорох, начал оборачиваться и… Голова у меня лопнула.

Я лежу на чем-то холодном и колючем, под щекой липкое. Правое колено болит, да и лежу я неправильно, словно перед сном обо что-то ударился. Нужно открыть глаза. Левый не открывался, правым я увидел грубый бетон.

Тротуар.

Боль и воспоминания возникли одновременно. Я застонал.

Послышались шаги – я тут же подумал о грабителях и с трудом поднялся на четвереньки. Голова раскалывалась, стоило нагрузить ушибленное колено – оно заболело сильнее. Липкой гадостью на асфальте оказалась кровь.

Встать не получилось, поэтому я развернулся и сел спиной к мусорным бакам. Подняв голову, я увидел женщину с двумя пакетами из супермаркета. Она аккуратно обогнула гигантскую гору мусора и увидела меня:

– Боже мой! Ты как, ничего? Что с тобой случилось?

Я захлопал открытым глазом и сжал голову руками. Сесть я смог, но из-за того рывка в затылке появилась резкая пульсирующая боль.

– Меня ударили сзади.

Я ощупал нагрудный карман, в котором носил деньги:

– И ограбили.

Пальцами я разлепил веки левого глаза. Они просто слиплись от крови, а сам глаз не пострадал. Осторожно коснувшись затылка, я нащупал большую шишку. Пальцы оказались в крови.

Зашибись! Я в чужом городе без денег, без родных, без будущего. Пульсирующая боль в затылке меркла перед гадким ощущением того, что я это заслужил.

Если бы я вел себя лучше, может, и мама не сбежала бы, и папа не пил бы так сильно…

– Я живу тут, по соседству. Сейчас же наберу девять-один-один!

Не дожидаясь ответа, женщина поспешила прочь. В руке у нее был газовый баллончик, прикрепленный к цепочке для ключей. К домам она не приближалась и внимательно оглядывала подворотни.

Вот это умный человек. Куда умнее меня.

Девять-один-один значит полиция, а я без документов и не хочу, чтобы родителей ставили в известность.

От номера в отеле меня по-прежнему отделяло три квартала. Я сомневался, что смогу стоять, а идти – и подавно. В номере мне будет безопаснее. Вспомнилось мое прибытие в отель, стальная дверь с хорошим замком, рваные обои… У меня оплачено еще три дня.

Я закрыл глаза и прыгнул.

На полу номера оказалось куда теплее, чем на тротуаре, и куда безопаснее. Я подполз к кровати и медленно, осторожно забрался на нее.

Наволочка испачкалась кровью – только мне было все равно. Около полуночи я отправился в уборную, двигаясь осторожно, как папа наутро после пьянки. Запер дверь, пустил воду в ванну и пошел отлить.

Из зеркала на меня смотрел герой фильма ужасов. Волосы на голове пропитались кровью из раны. Вообще-то, они у меня светло-русые, но сейчас напоминали мерзкий черный блин. Кровь засохла и на левом виске, она уже осыпа́лась, обнажая бледную кожу.

Я содрогнулся. Даже если бы мне хватило сил пойти в отель пешком, полиция наверняка останавливала бы меня в каждом квартале.

Я залез в ванну, удивляясь, что вода горячая. Последние два дня она была в лучшем случае тепловатой. Я лег на спину и опустил затылок в воду. Немного жгло, но от теплой воды стало легче. Я аккуратно намылил голову и промыл лицо. Когда сел, вода в ванне стала красновато-бурой. Пену и остатки крови я смыл с волос проточной водой и уже вытирался, когда в дверь постучали.

– Я почти закончил, – сказал я.

– Давай скорее! – громко потребовали из-за двери. – Ты не имеешь права оккупировать уборную на целую ночь!

Я стал вытираться быстрее и решил, что волосы высохнут сами.

Бам! – по двери сильно ударили ладонью.

– Скоре-е-е! Открывай гребаную дверь!

– Уже одеваюсь, – отозвался я.

– А мне насрать! Впусти меня, ты, пидор малолетний, впусти, и я отолью!

Я разозлился:

– Уборные есть на каждом этаже. В любую другую идите!

На миг воцарилась тишина.

– Никуда я не пойду. А если ты, пидор, сию секунду меня не впустишь, я тебя порву.

Заныли челюсти: я, оказывается, скрипел зубами. Ну почему меня не оставят в покое?!

– Так вы будете ждать здесь с полным мочевым пузырем или отольете в другом месте? – спросил я.

– Никуда я не пойду, пока не надеру тебе задницу, говнюк малолетний.

Раздался плеск, под дверью растеклась желтая лужица. Я взял вещи и, не одеваясь, прыгнул в свой номер.

Сердце бешено колотилось, злость до сих пор не прошла: достали меня, в прямом и в переносном смысле! Приоткрыв дверь, я глянул на коридор, ведущий в уборную.

Белый здоровяк в одних джинсах застегивал ширинку. Бам! – он снова ударил по двери и дернул ручку.

– Эй, да угомонись ты! – крикнули из какого-то номера.

– А ты выползи и попробуй меня угомонить! – заорал здоровяк.

Одной рукой он колотил в дверь, другой потянулся за чем-то в задний карман брюк. То, что он вытащил, блеснуло в тусклом свете коридорных ламп. Господи! Страх не отпускал меня, но чем больше я выглядывал в коридор, тем сильнее злился. Положив одежду на кровать, я прыгнул обратно в уборную. В дверь колотили оглушительно – с такой силой, что я невольно отпрянул от нее. В корзине для мусора валялось несколько бумажных салфеток. Я вывалил их на пол, наполнил ведро кровавой мыльной водой из ванны и поставил его над дверью, на рычаг пружинного устройства, который ее закрывал. Пульс до сих пор зашкаливал, дыхание не пришло в норму, но я критически оглядел свою работу и поставил ведро чуть правее.

Держа одну руку на защелке замка, я выключил свет. Потом отпер дверь и перепрыгнул к себе в номер.

Дверь я открыл как раз вовремя: здоровяк дернул дверную ручку, почувствовал, что не заперто, и влетел в уборную. Послышалось глухое «бум!», и в коридор полилась вода. Здоровяк заорал, поскользнулся и рухнул на спину: мне стали видны его голова и плечи. Вот он зажал голову руками, и во мне вспыхнуло нечто вроде солидарности, если не сочувствия. Не знаю, куда делся нож, но в ту минуту здоровяк его не держал.

Одна за другой открывались двери номеров, жильцы опасливо выглядывали в коридор. Я свою дверь плотно закрыл и запер.

Впервые после приезда в этот отель я улыбнулся.

Что же, настала пора взглянуть правде в глаза. Я особенный. Не такой, как мои одноклассники из средней школы Станвилла, если, конечно, у кого-то из них нет большого секрета.

Вариантов было несколько.

Первый – при последнем избиении отец повредил мне мозг или что-то другое так сильно, что я все придумываю. Может, ограбление лишь эпизод, добавленный подсознанием, чтобы объяснить «настоящие» раны? Может, я лежу сейчас в реанимации станвиллской больницы Святой Марии, а над моим неподвижным телом пик-пи-пикает маленький экран? Впрочем, этот вариант вызывал сомнения. Даже когда снятся кошмары, я чувствую, это не явь. Зато вонь мусора в том переулке казалась слишком явной.

Второй вариант – все эти мои поступки и несчастья случились на самом деле. В попытке справиться с последствиями сознание искажает реальность, предлагая мне самый приемлемый путь побега от нее – исключительную паранормальную способность. Вот это уже правдоподобнее. При каждом прыжке возникает ощущение нереальности и дезориентации. Возможно, у меня начинается аффективный психоз. Но возможно, что у меня «плывут» все органы чувств, ведь окружающая обстановка полностью меняется. Черт, дезориентирует сама сущность прыжка.

В третий вариант я верил меньше всего. Он подразумевал, что я особенный. Не в плане особенно хорошего образования или проблем с поведением, а в плане таланта, который если и достался кому-то еще, то тщательно скрывается. Он подразумевал у меня способность к телепортации.

Телепортация. Одно слово чего стоит.

– Телепортация!

Произнесенное вслух, оно разнеслось по номеру – слово с ужасным значением, чуждое общепринятой реальности. Слово из области художественной литературы, кино и видеофильмов.

Если я телепортируюсь, то как? Почему я? Откуда у меня такая способность? Кто-то еще так умеет? С мамой такое бывало? Она телепортировалась подальше от нас?

У меня похолодела кровь и участилось дыхание. Господи! Вдруг папа тоже способен телепортироваться?

Внезапно номер в отеле показался небезопасным. А что, если отец с ремнем в руке может настичь меня где угодно и когда угодно?

Спокойно! Я никогда не видел, чтобы он совершал нечто подобное. Зато я видел, как он, набравшись до полубессознательного состояния, плетется в «Кантри корнер» за пивом, которое у него кончилось. До магазина целых полмили – если бы папа мог телепортироваться, наверняка так и сделал бы.

Выбрав самые удобные вещи, я сел на кровать и оделся. Причесался с большим тщанием и оценил результат, глянув в маленькое настенное зеркало. Большая болезненная шишка теперь напоминала оплошность парикмахера. Кровь еще слегка сочилась, но под волосами это особо не разглядишь.

Хорошо бы принять аспирин, а еще проверить, не сошел ли я с ума. Я встал с кровати. У нас дома есть аптечка… Странно, что я еще считаю тот дом «нашим». Интересно, что на это скажет отец?

Сколько времени, я точно не знал, только что перевалило за полночь. Отец спит? Он вообще дома? Лучше не рисковать.

В углу нашего двора рос высокий дуб. Под ним я любил читать. Под него я убегал, когда мама с папой ругались, – оттуда слов я разобрать не мог, хотя громкие злые вопли до меня долетали.

Я прыгнул и открыл глаза во дворе, где давно не косили траву. Отца это наверняка бесит. Я попробовал представить его за косилкой, но не смог. Я стриг газоны с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать. Отец при этом частенько сидел на заднем крыльце, потягивал пиво и показывал, где пострижено плохо.

Свет в доме не горел. Я опасливо пробирался по двору, пока не увидел подъездную дорожку. Машины не было. Я представил себе ванную и снова прыгнул.

В ванной было темно. Я щелкнул выключателем и достал из аптечки пузырек ибупрофена. Он оказался наполовину пуст. Заодно я захватил перекись водорода и марлевые салфетки.

Я прыгнул на кухню – больше чтобы проверить, получится ли. После моего побега в Нью-Йорк отец купил продукты. Я сделал себе два бутерброда с ветчиной и сыром, сложил их и прихваченное из аптечки добро в бумажный пакет из кладовки. Потом тщательно убрал за собой, стараясь оставить все, как было до моего прихода. Выпил два стакана молока, вымыл стакан и убрал в шкафчик.

На подъездной дорожке послышался шелест шин – этот звук всегда нагонял на меня страх и напряжение. Я взял бумажный пакет и прыгнул на задний двор. Свет я не выключил, ведь папа увидел бы это в окно. А так он может подумать, что оставил свет сам. Я надеялся на это, но не слишком.

Отец частенько кричал на меня за невыключенный свет. Теперь мне было видно, как свет зажигается сперва в прихожей, затем в гостиной, потом в заднем холле. Вот загорелись лампы в папиной спальне – и снова погасли. После этого свет вспыхнул у меня в комнате, и я увидел его у окна – темный силуэт за шторой. Потом он погасил свет и направился на кухню. Проверил дверь черного хода: вдруг не заперта?

В окно я видел его удивленное лицо. Отец начал открывать дверь, и я шмыгнул за ствол дуба.

– Дэви! – позвал он чуть громче обычного. – Ты там?

Я стоял не шевелясь.

Заднее крыльцо заскрипело, дверь захлопнулась. Я выглянул из-за дуба и вновь увидел отца через окно: он доставал пиво из холодильника. Я вздохнул и прыгнул в городскую библиотеку Станвилла.

Вдали от окон, в отделе периодических изданий стояли журнальный столик и диванчик, лампа над ними горела даже ночью. Там я съел бутерброды – положив ноги на столик, жевал и смотрел в темные углы. Расправившись с бутербродами, я запил три таблетки ибупрофена водой из фонтанчика и зашел в уборную.

Как хорошо и спокойно, когда в дверь никто не ломится! Я смочил несколько салфеток в перекиси и приложил к ссадине на затылке. На этот раз жгло сильнее, чем раньше, на салфетке осталась свежая кровь. Я морщился, но старательно чистил рану. Загреметь в больницу с заражением крови совершенно не хотелось. Я сложил в пакет ибупрофен, перекись и чистые салфетки. Окровавленные смыл в унитаз и прыгнул в номер бруклинского отеля.

Я устал, голова болела, но о сне я даже не думал. Пришло время выяснить, на что я способен.

3

В Вашингтон-сквер-парке я оказался перед скамейкой, на которой сидел двумя днями раньше.

На ней лежал бездомный и дрожал от холода. Ноги он обмотал газетами, ворот грязного костюма стиснул, плотно прижимая к шее. Вот он открыл глаза, увидел меня и вскрикнул.

Я отступил от скамейки, а бездомный сел, попытался удержать газеты, но их унес ветерок. Бездомный буравил меня диким взглядом и безостановочно дрожал.

Я прыгнул в номер бруклинского отеля, взял с кровати одеяло и вернулся в парк.

Снова увидев меня, бездомный вскрикнул и вжался в скамейку.

– Не трогай меня. Не трогай меня. Не трогай меня, – скороговоркой повторял он.

Медленно, без резких движений я положил одеяло на край его скамьи и зашагал по дорожке к Макдугал-стрит. Отойдя футов на пятьдесят, я обернулся: бездомный закутался в одеяло, но пока не лег. Интересно, до утра его не ограбят и не отнимут мой подарок?

Ближе к улице дорогу мне загородили двое в черном, освещенные уличными фонарями. Я оглянулся, чтобы меня снова не застали врасплох.

– Часы и бумажник! – потребовал один.

В свете фонаря блеснул нож. Другой бандит поднял что-то длинное и увесистое.

– Слишком поздно, – сказал я и прыгнул.

Я снова попал в городскую библиотеку Станвилла, к полке, на которой стояли книги от Кэти Рудингер до Марты Уэллс. Я улыбнулся. Конкретное направление прыжка я не выбирал, я просто спасался. При непосредственной угрозе моей жизни я неизменно оказывался здесь, в месте, которое считал самым безопасным.

Я мысленно перебрал места, в которые телепортировался, и задумался.

Во всех тех точках я частенько бывал до прыжков: либо недавно, как, например, в Вашингтон-сквер-парке или в отеле «Нью-Йорк», либо неоднократно в течение долгого времени. Все эти точки я мог мысленно представить. Неужели этого хватает для прыжков?

Я стал искать «Нью-Йорк» в картотеке и обнаружил список путеводителей, 917.471 по десятичной классификации Дьюи[2] Десятичная классификация Дьюи – система классификации книг, разработанная в XIX веке американским библиотекарем Мелвилом Дьюи.. Так мне и попался путеводитель Фостер по Нью-Йорк-Сити 1986 года издания. На странице 323 была цветная фотография Центрального парка со скамейкой и урной на переднем плане и лодочной станцией Лоуба чуть поодаль.

Когда мы с родителями ездили в Нью-Йорк, в Центральный парк мы с мамой углублялись лишь до Метрополитен-музея в восточной его части. Мама наслушалась ужасов про грабителей и насильников, потому до лодочной станции мы не добрались. В той части парка я никогда не был.

Я смотрел на фотографию до тех пор, пока не стал видеть ее с закрытыми глазами.

Прыжок – и я открыл глаза.

Я не переместился. Так и стоял в библиотеке.

Хм…

Листая каталог, я попробовал прыгнуть в другие места, где не бывал сам. Универмаг «Блумингдейл», Бронксский зоопарк, пьедестал статуи Свободы. Ничего не получилось.

Потом попалась фотография смотровой площадки в Эмпайр-стейт-билдинг.

«Смотри, мам, вон Крайслер-билдинг, вон башни Всемирного торгового центра, а вон там…»

«Т-ш-ш, Дэви! Сбавь тон, пожалуйста».

«Сбавь тон» – мамино выражение, оно куда мягче «Замолчи!», «Заткнись!» и «Закрой пасть!», как говорит папа. Эмпайр-стейт-билдинг мы осматривали на второй день нашей поездки и провели там около часа. Я не представлял, какое впечатление произвела на меня та вылазка, пока не наткнулся на фотографию. Думал, что если и помню, то смутно, а сейчас все так и встало перед глазами.

Я прыгнул, и уши заложило, как на самолете при взлетах и посадках. Я стоял на площадке, холодный ветер с Ист-ривер ерошил мне волосы и шелестел страницами путеводителя, который я до сих пор держал в руках. На площадке ни души. Я глянул в путеводитель: площадка открыта для посетителей с половины десятого утра до полуночи.

Значит, прыгать я могу туда, где бывал. Это немного утешило. Если папа способен телепортироваться, ко мне в бруклинский отель он не попадет, поскольку никогда там не был.

Вид с площадки немного смущал – все здания в огнях, нечеткими силуэтами они сливаются воедино. Но вот я разглядел вдали фигуру, подсвеченную зеленым, и сориентировался. Остров Свободы к югу от меня, с площадки видна Пятая авеню, тянущаяся к Гринвич-Виллидж и Даун-тауну. Башни-близнецы Всемирного торгового центра должны были навести меня на мысль.

Вспомнилось, как мама опускала двадцатипятицентовики в телескоп на площадке, чтобы я увидел статую Свободы. На остров мы не поехали, потому что маму укачивало на пароме.

Мне стало грустно. Куда сбежала мама?

Я прыгнул обратно в библиотеку и поставил путеводитель на полку. Так, значит, я могу перепрыгнуть в любое место, где бывал? Дед со стороны мамы после выхода на пенсию жил во Флориде, в маленьком домике. Мы с мамой навещали его только раз, когда мне было одиннадцать. Следующим летом мы собирались снова, но весной мама сбежала. Я смутно помнил яркий домик с белой черепичной крышей, а рядом с ним – канал, по которому плыли лодки. Я попытался представить себе гостиную, но перед глазами вставал дедушка в абстрактной, безликой комнате. Прыгнуть я все равно попробовал, но не сумел.

Хм…

Очевидно, воспоминания принципиально важны. Мне нужно четко представлять место, куда я хочу попасть, нужно личное впечатление о нем. В голову пришел еще один эксперимент.

Я прыгнул. На углу Сорок пятой улицы и Пятой авеню есть магазин электроники. Продают там стерео- и видеоаппаратуру, компьютеры и электронные инструменты. Когда я прыгнул на тот угол, все магазины уже закрылись, включая лавку итальянского мороженого, куда я заходил накануне.

Впрочем, я мог легко заглянуть в торговые залы, ведь в целях безопасности и привлечения покупателей они ярко освещались. Большинство витрин были закрыты стальными решетками, но взгляду они не мешали.

Я выбрал магазин с решеткой пошире и с освещением поярче, внимательно осмотрел пол, стены, расположение полок и ближайший к витрине товар.

Теперь в магазине я ориентировался так, словно побывал в нем. Стоял я на тротуаре, в каких-то шести футах от торгового зала и очень четко его представлял. Я огляделся по сторонам, закрыл глаза и прыгнул.

Произошли две вещи. Во-первых, я оказался в торговом зале, в считаных дюймах от блестящих, сверкающих электронных игрушек. Во-вторых, секунду спустя громкая, пронзительная сирена завыла внутри магазина и снаружи, потом засверкали электронные вспышки, озаряя торговый зал ярче молнии.

Господи! Я содрогнулся и чуть ли не машинально прыгнул обратно в городскую библиотеку Станвилла.

Колени тряслись. Я быстро сел на пол и дрожал еще минуту с лишним.

Ну что со мной случилось? Это же просто сигнализация, вариант детектора движения. Когда два бандита приставали ко мне в Вашингтон-Сквер-парке, я так не реагировал.

Постепенно я пришел в себя. Ничего особо неожиданного не случилось. Я сделал несколько глубоких вдохов. Вполне можно было задержаться в том магазине и, пока не нагрянула полиция, перетащить себе в отель парочку видеомагнитофонов.

И что бы я с ними делал? Сбыть все равно не сумел бы – меня бы надули или подставили. От одной перспективы общения со скупщиками краденого у меня мурашки поползли по коже. А как насчет владельца магазина? Он пострадает? Или страховка покроет ущерб? Просто размышляя об этом, я чувствовал себя виноватым.

От следующей мысли у меня подскочил пульс. А вдруг те вспышки означают, что меня сфотографировали? Вдруг в том магазине охранное видеонаблюдение?

Я вскочил и принялся мерить библиотеку шагами, едва не задыхаясь.

– Прекрати! – велел я себе вслух.

В пустой библиотеке мой голос прозвучал так громко! Как, черт подери, они тебя поймают, даже имейся у них отпечатки твоих пальцев? Да и если тебя поймают, какая тюрьма тебя удержит? Черт, ничего ведь не украдено, замки не взломаны, окна не разбиты. Кто поверит в сказку про взлом и тем более откроет дело?

От усталости подкашивались ноги, на плечи будто давил тяжелый груз. Голова снова заболела, захотелось спать.

Я прыгнул к себе в отель и скинул обувь. В комнате было прохладно, радиатор едва теплился. Простынка на кровати тонюсенькая. Такая не согреет. Вспомнился бездомный из Вашингтон-сквер-парка. Ему-то хоть тепло?

Я прыгнул в темный дом отца, взял со своей кровати одеяло и прыгнул обратно в отель.

Потом я заснул.

Шум с улицы – думаю, сигнал машины – разбудил меня в полдень. Я натянул одеяло еще выше и обвел взглядом дешевый номер.

Наступила среда, значит отец должен уехать на службу. Я встал, потянулся и прыгнул в папину ванную. Там я прислушался и глянул за угол.

Никого. Я прыгнул на кухню и посмотрел в окно на подъездную дорожку. Папиной машины не было. Я помылся и позавтракал.

Нельзя же вечно жить за отцовский счет! От этой мысли у меня заболел живот. Где взять деньги?

Я прыгнул к себе в отель и перебрал вещи, выискивая чистые. Белье кончалось, все носки грязные. Может, прыгнуть в магазин, набрать одежды, потом прыгнуть куда-нибудь, не заплатив? Я стану супервором!

«Блеск, Дэви!» Я покачал головой, собрал грязные вещи и прыгнул в папин дом.

Ну вот, я все чаще думаю об этом доме как о папином, а не как о своем. Наверное, это к лучшему.

Так, отец оставил в машине выстиранные вещи, не переложив их в сушилку. По запаху плесени было ясно, что они лежат там уже дня два. Я вывалил его одежду на сушилку, загрузил в барабан свою и включил машину.

Раз дом папин, что я здесь делаю? Ну должен же отец хоть изредка кормить меня и позволять стираться? С чего мне мучиться чувством вины за то, что пользуюсь его имуществом?

Пока машина стирала, я бродил по дому и, конечно, мучился чувством вины.

Дело было не в еде и не в стирке, а в двадцати двух сотенных купюрах, которые я взял у отца из бумажника. Ерунда какая! Он хорошо зарабатывает, а меня всегда одевал в секонд-хенде. Машина у него стоит больше двадцати двух тысяч, а меня он содержал только для того, чтобы не платить маме алименты.

Но вину я все равно чувствовал. И злость тоже.

А если разгромить тут все? Переломать мебель, спалить одежду? Или вернуться ночью, открыть бензобак «кадиллака» и поджечь его? Вдруг дом тоже загорится?

Ну что со мной такое? Чем дольше нахожусь в доме, тем сильнее злюсь. Чем больше злости, тем больше чувство вины. Разве стоит так терзаться?

Я прыгнул на Манхэттен и гулял по Центральному парку, пока не успокоился.

Через сорок минут я вернулся в папин дом, переложил свои постиранные вещи из машины в сушилку, а папину одежду сунул обратно в барабан.

Мне нужно кое-что еще… Коридором я прошел в папин кабинет, в его домашний «офис». Вообще-то, мне запрещалось туда заглядывать, но папины запреты и правила меня больше не волновали. Для начала я обыскал канцелярский шкаф с тремя ящиками, потом переключился на письменный стол. Мы с сушилкой закончили одновременно: она – сушить мои вещи, я – искать свое свидетельство о рождении. Но я так его и не нашел.

Задвинув последний ящик, я собрал высохшую одежду и метнулся к себе в отель.

Как быть с деньгами? Я положил вещи на кровать и прыгнул к парковой скамье в Вашингтон-сквер-парке.

Бомж, который вчера спал на скамейке, исчез. На скамейке сидели две старухи и оживленно болтали. Они посмотрели на меня, но стали болтать дальше, а я зашагал прочь по тротуару.

Я ведь пытался найти честную работу, но без номера социальной страховки меня никто не брал. Большинство работодателей просили еще документ, подтверждающий гражданство, – свидетельство о рождении или карточку избирателя. Ни того ни другого у меня нет. А вот нелегалы как у нас работают? Как они обходят эту проблему?

Они покупают фальшивые документы.

Ох! Когда я по Бродвею шел на Таймс-сквер, бойкие парни предлагали мне и наркотики, и девочек, и мальчиков. Готов спорить, они знают, как достать фальшивые документы.

Только у меня нет денег.

По ощущениям я как страна третьего мира: нужны деньги, чтобы заработать деньги, а сверхдержавы кредитов не предлагают. Если завтра не заплачу за отель, окажусь на улице. Тогда понадобится некое облегчение бремени задолженности.

Средь бела дня вой охранной сигнализации на Сорок второй улице пугал куда меньше. Может, стащить телик или видак, заложить в ломбард, а на выручку купить фальшивые документы? Перспектива перетащить видак в ломбард пугала. Даже, допустим, меня не поймают. Если кому-то приспичит, и стрельнуть могут. Или у меня паранойя? А если украсть что-то подороже? Драгоценность, например? Сто́ит пойти в музей и поснимать картины? Чем дороже краденое, тем больше шансов остаться без выручки – меня либо обманут, либо убьют.

Может, правительство меня наймет?

Я содрогнулся. Я читал «Воспламеняющую взглядом» Стивена Кинга и живо представил, как меня расчленяют, чтобы раскрыть секрет моих способностей, или как меня накачивают лекарствами, чтобы лишить этих способностей. Именно так в книге поступили с отцом девочки. Его пичкали лекарствами, чтобы он не мог ясно мыслить. Вдруг правительство уже занимается способными телепортироваться?

Держись подальше от правительства! Никому не рассказывай о своих способностях.

Что же, видимо, придется украсть сами деньги.

«Кемикал банк оф Нью-Йорк» расположен на Пятой авеню. Я вошел в здание и спросил охранника, есть ли в банке туалет. Тот покачал головой.

– Дальше по улице Трамп-тауэр. Там в фойе уборная.

Я сделал расстроенное лицо:

– Очень не хочу создавать проблемы, но через пару минут за мной сюда приедет папа. Он убьет меня, если не застанет на месте. А отлить очень хочется. Здесь где-нибудь есть служебный туалет?

Не верилось, что охранник на такое купится, но ложь и упоминание отца расстроили меня на самом деле. Охранник явно колебался, и я поморщился, чувствуя, что сейчас меня прогонят.

– Да черт с ним! Видишь ту дверь? – Он показал на дверь за большим кассовым залом. – Иди туда и бегом обратно. Туалет в конце коридора и направо. Если начнут докучать расспросами, сошлись на Келли.

Я шумно выдохнул:

– Спасибо, мистер Келли! Вы мне жизнь спасли!

В коридор я вошел с самым решительным видом. А ведь меня мутило, и я не сомневался: каждый встречный меня насквозь видит и понимает, что я преступник.

Хранилище оказалось на две двери ближе уборной.

Огромную стальную дверь на петлях размером с меня оставили открытой, но за ней оказалась решетчатая дверь поменьше. Меньшая дверь была закрыта, перед ней за столиком сидел охранник. Поравнявшись с ним, я сбавил шаг и через решетку заглянул в хранилище. Охранник посмотрел на меня.

– Помощь нужна? – холодно спросил он и уставился на меня, как директор школы на ученика, у которого нет разрешения на выход из класса.

– Я туалет ищу, – пролепетал я.

– У нас в банке общественных туалетов нет.

– Мистер Келли разрешил мне сходить в служебный. Дело очень срочное.

Охранник чуть смягчился:

– Туалет в конце коридора. Точно не здесь.

Я кивнул:

– Да, конечно. Спасибо вам.

Я зашагал дальше. Как следует рассмотреть хранилище не удалось. Я вошел в туалет и вымыл руки.

На обратном пути я снова сбавил шаг.

– Дверь просто огромная. Не знаете, сколько она весит? – спросил я, чуть приблизившись к хранилищу.

– Много весит, – раздраженно ответил охранник. – Раз в туалет ты уже сходил, топай назад в фойе.

Я повернулся боком:

– Да, конечно.

Посмотрев на решетчатую дверь с другого ракурса, я увидел стол у внутренней стены хранилища и тележки. В тележках лежали холщовые мешки и пачки денег. Еще один шаг, и у другой стены я разглядел серые стальные полки.

Теперь все ясно!

Охранник начал подниматься. Оторвав взгляд от решетчатой двери, я увидел, как он багровеет.

– Уже ухожу! – пообещал я. – Спасибо за подсказку.

Охранник прорычал что-то в ответ, но я быстро шагал прочь. Вот я прошел мимо охранника из фойе и улыбнулся:

– Спасибо, мистер Келли!

Тот помахал рукой, и я вышел на улицу.

Остаток вечера я провел в городской библиотеке Станвилла. Сперва читал в энциклопедии статьи о банках, ограблениях банков, системах аварийной сигнализации, сейфах, деньгохранилищах и системах охранного видеонаблюдения, потом пролистал книгу об охране производственных объектов, которую нашел в отделе прикладных технологий.

– Дэвид! Дэвид Райс!

Я поднял голову. Ко мне шла миссис Джонсон, географичка из средней школы Станвилла. Я взглянул на часы: уроки в школе кончились час назад.

Я там не был три недели, со дня первого прыжка. Я встал, чувствуя, что краснею.

– Дэвид, это и правда ты! Рада, что с тобой все в порядке. Ты уже вернулся домой?

Почему-то меня удивило то, что в школе знают о моем побеге. Я уже собрался сказать «да». Гораздо проще соврать, пообещать завтра появиться на уроках. Еще месяц назад я поступил бы именно так – выбрал бы путь наименьшего сопротивления. Ушел бы от скандала. Любой ценой постарался бы не злить учительницу.

Люди вечно на меня злятся. Достали!

– Нет, мэм. – Я покачал головой. – Я не вернулся и не собираюсь возвращаться.

Ни удивления, ни потрясения мои слова не вызвали.

– Твой папа очень о тебе беспокоится. Он приходил в школу и у всех твоих одноклассников спрашивал, не видел ли кто тебя. Еще он плакаты развесил. Ты, наверное, видел их в городе.

Я прищурился, затем пожал плечами:

– Плакаты?

– А как со школой? С уроками? – допытывалась учительница. – Как ты поступишь в колледж? Как найдешь работу?

– Наверное… мне нужно придумать что-то другое. – Я радовался, что могу не врать учительнице, но все равно боялся ее неодобрения. – Я хотел сдать экзамены на диплом о среднем образовании. Но мне семнадцать, поэтому нужно согласие родителей или распоряжение суда.

Миссис Джонсон облизала нижнюю губу:

– Дэвид, где ты живешь? Питаешься нормально?

– Да, мэм. У меня все хорошо.

Казалось, учительница тщательно подбирает слова. Я понял, что она не станет отчитывать меня ни за прогулы, ни за побег из дома. По-моему, миссис Джонсон боялась, что я психану и сбегу.

– Дэвид, я позвоню твоему отцу. Это мой долг. Но если хочешь, можно обратиться к окружному социальному работнику. Если не желаешь, домой можно не возвращаться, – сказала миссис Джонсон, потом неуверенно спросила: – Дэвид, он тебя бьет?

Подступившие слезы были как гром среди ясного неба. Держался ведь до сих пор, а тут… Плечи задрожали, я зажмурился, беззвучно сдерживая рыдания.

Миссис Джонсон шагнула ко мне, наверное, чтобы обнять. Я отпрянул и отвернулся, лихорадочно вытирая глаза правой рукой.

У миссис Джонсон опустились руки в самом буквальном смысле. Она явно расстроилась.

Я сделал глубокий вдох, потом еще два, и понемногу плечи дрожать перестали.

– Извините, – буркнул я.

– Я не буду звонить твоему отцу, – тихо и осторожно проговорила миссис Джонсон. – Но при условии, что ты пойдешь со мной к мистеру Мендосе. Он придумает, как тебе помочь.

– Нет, – покачал головой я, – у меня все хорошо. Не хочу к мистеру Мендосе.

Миссис Джонсон расстроилась еще сильнее:

– Ну пожалуйста, Дэви! На улице жить опасно, даже в городе Станвилле, штат Огайо. Мы защитим тебя от отца.

– Правда? Где вы были последние пять лет?

Я снова покачал головой. Продолжать разговор нет смысла.

– Миссис Джонсон, у вас тот же серый «фольксваген»? – спросил я, глядя ей через плечо.

Учительница захлопала глазами, удивленная сменой темы:

– Да.

– По-моему, кто-то его задел.

Миссис Джонсон быстро повернула голову к окну. Не успела она сообразить, что с этого места стоянку не видно, как я прыгнул обратно в бруклинский отель.

Пропади все пропадом! Я швырнул книгу об охране производства в дальний конец комнаты, потом быстро поднял ее, терзаемый чувством вины – и за вспышку гнева, и за непотребное обращение с библиотечной книгой. Книги жестокости не заслуживают. А люди заслуживают?

Я свернулся калачиком на кровати и накрыл голову подушкой.

Проснулся я в темноте, осоловелый и заторможенный. Сознание возвращалось ко мне поэтапно и довольно медленно. Я оглянулся по сторонам, ожидая увидеть миссис Джонсон и услышать от нее много интересного о Западной Африке. Но вот сознание немного прояснилось, а тусклый свет, льющийся сквозь тонкую занавеску, озарил мою комнату, а с ней мое положение и состояние.

Я встал, потянулся и стал гадать, сколько сейчас времени. Прыгнув в городскую библиотеку Станвилла, я взглянул на настенные часы. 22:30. В Нью-Йорке то же время. Пора браться за дело!

Я прыгнул за дуб на нашем заднем дворе. Папина машина стояла на подъездной дорожке, но свет горел только в его комнате, в его кабинете и в моей комнате. Что он делает в моей комнате? Я запаниковал было, но тотчас взял себя в руки. «Не обращай внимания, – посоветовал я себе. – Ты сумеешь пробраться в свою комнату».

Садовый инвентарь хранился в гараже на полке над косилкой. Чуть ниже на вбитых в стену гвоздях висели грабли, лопаты и мотыга. После прыжка я оказался перед этой коллекцией и, порывшись среди инсектицидов, удобрений и семян газонной травы, нащупал старые садовые перчатки. Натянул их и прыгнул на подъездную дорожку у парадного крыльца.

Большой, неповоротливый «кадиллак» блестел в свете уличных фонарей. Я подошел к нему с пассажирской стороны и осторожно попробовал открыть дверь. Заперто. Я заглянул в окно и посмотрел на плюшевые сиденья, на сверкающую приборную панель. Запах салона, мягкость сидений представлялись четко. Я закрыл глаза и прыгнул.

Бешено заорала сигнализация – только я ее ждал. Я открыл бардачок и вытащил фонарь. На крыльце загорелся свет, парадная дверь стала открываться. Я прыгнул к себе в комнату. Здесь сигнализация звучала намного тише, но все равно неприятно. Можно не сомневаться, у всех по соседству сейчас зажигается свет на крыльце.

Лыжная маска лежала в нижнем ящике комода, под кальсонами, которые стали мне коротки. Едва я нашел ее, сигнализация заглохла. Я уже собрался прыгнуть, но понял, что не захватил фонарь. Оглядев комнату, увидел его на комоде.

Захлопнулась парадная дверь, в коридоре заскрипели половицы. Я взял фонарь и прыгнул.

Перчатки были кожаные, старые, жесткие. В таких даже пальцы не согнешь – больно. Лыжная маска, хоть и купленная четыре года назад, по размеру подходила. Она давно потеряла эластичность и растянулась, но я решил, ничего страшного. Правильно надетая, она закрывала мне все лицо, кроме глаз и переносицы. Нижняя часть маски болталась, но лицо мое скрывала.

Кожу маска колола безбожно.

Я прыгнул.

И очутился в непроглядно-темном, душном помещении с гладким полом. Выждав секунду, я зажег фонарь и приготовился к вою сигнализации. Еще я опасался, что попал не туда, и выяснять это не торопился.

Сирену я не услышал, хотя понимал, что тревожный огонек может загореться на пультах видеонаблюдения – и в самом банке, и в полицейском участке. Если на свете есть другие прыгуны, то должны же в банках знать о них и принять меры? Например, подавать в запертое хранилище ядовитый газ или наставить мин-ловушек?

Воздух сгустился, тьма давила, в итоге стало казаться, что стены сдвигаются. Фонарь я включил чуть ли не машинально.

Сколько денег!

Тележки, которые я видел ранее, нагрузили аккуратными пачками банкнот, рулонам монет на поддонах и грубыми холщовыми мешками с трафаретной надписью «Кемикал банк оф Нью-Йорк». На стеллажах высились пачки новых купюр.

Голова вдруг закружилась, и я закрыл глаза. У двери был выключатель. Я нажал на кнопку – в хранилище загорелись люминесцентные лампы. Я не заметил ни телекамер, ни коробочек, напоминающих настенные тепловые датчики, про которые читал сегодня после обеда. Из вентиляционных люков не повалил газ, ничего не взорвалось.

Я выключил фонарик и взялся за работу. Первым делом подошел к тележке, в которой лежало принесенное вкладчиками за последний день – потертые купюры, собранные в аккуратные пачки. Я поднял пачку стодолларовых банкнот. На бумажной ленте вокруг пачки стояли отметка «$5.000» и печать «Кемикал банк оф Нью-Йорк». В соседней тележке лежала картонная коробка с корешками однодолларовых купюр, по пятьдесят в каждом. Я попробовал прикинуть, сколько корешков в коробке, но покачал головой. «Сосчитаешь потом, Дэви», – сказал я себе.

Я взял коробку, прыгнул к себе в отель, положил корешки на кровать и прыгнул обратно.

Я двигался от одной стены хранилища к другой. Новые корешки я проверял: если банкноты были одной серии и шли строго по номерам, я оставлял корешок в тележке, если нет – клал в коробку. Едва коробка наполнялась, я прыгал в отель, вываливал корешки на кровать и снова прыгал в хранилище.

Закончив с корешками и пачками, я заглянул в мешки. Похоже, в них хранились депозиты, сплошь использованными купюрами, переведенные из филиалов. Я забрал все мешки, не проверив содержимого. На кровати места уже не осталось, и я спрятал мешки под кровать.

На стеллажах хранились корешки новых купюр с серийными номерами, аккуратно записанными на бумажной ленте. Их я оставил и в последний раз оглядел хранилище. Сигнализация так и не завыла. Дверь была плотно закрыта. Впрочем, какая разница? Если то, что я читал про таймеры, правда, до завтрашнего утра дверь просто так не откроешь, хоть воет сигнализация, хоть нет.

Может, оставить благодарственную записку и граффити на стену нанести? Нет, лучше не надо.

Завтра утром здесь и так будет весело.

Я прыгнул в отель.

4

На Таймс-сквер есть светодиодный экран с часами. Они показывали одиннадцать вечера. Операцию я провернул менее чем за сорок минут, включая прыжок за фонарем и перчатками.

На площади до сих пор было много людей, в основном молодежь, парами и группами. Одни стояли в очередь у кинотеатров, другие просто гуляли по Бродвею, заглядывая в магазинчики, которые еще не закрылись. Атмосфера царила праздничная, как в разгар масленицы.

Я заглянул в магазин, где торговали футболками с надписями – в основном превозносящими красоты Нью-Йорка.

«Добро пожаловать в Нью-Йорк! А теперь вон отсюда» – гласила одна. Я засмеялся, хотя после операции меня трясло и мутило.

В кармане у меня лежала пачка из пятидесяти двадцатидолларовых купюр. Я содрал бумажную ленту, чтобы доставать по одной, но все равно нервничал. Ссадина на затылке болела, и я постоянно оглядывался – у меня чуть ли не тик начался.

Боже, Дэви, ты ведешь себя как безумная жертва. Успокойся!

В магазине футболок также продавали товары для путешествий – дешевые нейлоновые сумки, дорожные сумки, спортивные сумки, небольшие чемоданы и рюкзаки. Вот что мне нужно! Я набрал сумок всех цветов и размеров.

Продавец внимательно наблюдал за мной, потом сказал:

– Эй, парень, либо ты покупаешь все эти сумки, либо смотришь по одной, лады?

Я как ни в чем не бывало набирал сумки, и продавец вышел из-за прилавка.

– Ты что, не слышал? – начал он, сделав злое лицо. – Я сказал…

– Я вас слышал! – рявкнул я так громко и пронзительно, что продавец отступил на шаг и захлопал глазами.

Я сделал глубокий вдох и заговорил куда спокойнее:

– У меня здесь двадцать сумок. Пробивайте их.

Я подошел к прилавку и положил на него собранное.

У продавца вид был недоверчивый, поэтому я вытащил из кармана ворох двадцаток, куда больше, чем требовалось. Наверное, полпачки, около пятисот долларов.

– Э-э, конечно. Прости, что гаркнул на тебя. Воруют же подростки, вот и приходится осторожничать. Я не хотел тебя обидеть, просто…

– Хорошо. Не волнуйтесь. Пробейте сумки, пожалуйста.

Одну за другой продавец пробивал сумки, а я складывал их в самую большую – в дорожную сумку с плечевым ремнем.

Видимо устыдившись, что принял меня за вора, продавец сделал мне десятипроцентную скидку.

– С налогом получается двести двадцать два доллара пятьдесят центов.

Я отсчитал двенадцать двадцаток и сказал то, что мне всегда хотелось:

– Сдачи не надо.

Продавец снова захлопал глазами, потом отозвался:

– Спасибо! Спасибо огромное!

Я вышел из магазина, повернул направо и прыгнул.

Сперва я рассортировал банкноты по номинациям и сложил пачки у стены напротив кровати. Пришлось передвинуть дешевый комод, чтобы освободить место, но я не роптал. У меня уже началась паранойя, и поверх занавески я повесил одеяло – теперь через окно меня точно не увидят.

Когда я освободил кровать и добрался до мешков с деньгами, на полу выросли две стопки долларовых банкнот два с лишним фута высотой. Сумму я пока не подсчитывал – не отвлекался. Я продолжал разбирать корешки и пачки, бросая пустые мешки на кровать. Один раз я прыгнул в городскую библиотеку Станвилла – узнать, сколько времени.

Но вот я закончил опустошать мешки и складывать деньги в стопки, а сумму так и не подсчитал. Этим займусь позже.

Я собрал пустые мешки, натянул лыжную маску и перчатки. Было два часа ночи.

Сделав несколько глубоких вдохов, я постарался успокоиться. Чувствовал себя на грани нервного истощения, а вот спать не хотелось совершенно. Я сосредоточился на внутреннем виде хранилища и прыгнул, при этом пытаясь думать и о городской библиотеке Станвилла. Вдруг дверь открыли?

Нет, не открыли.

Господи, я свет не потушил! Я бросил банковские мешки в пустую тележку и повернулся к выключателю. Свет… Боже, где мой фонарик?! Сердце бешено забилось, подступила паника. Боже, только не это! Я бессильно прижался к стене и тут заметил фонарь в первой тележке, которую опустошил. Я знал, что моих отпечатков на фонаре нет, зато, возможно, есть папины. «Мистер Райс, где вы были ночью пятницы?» – «Здесь, в Огайо, разумеется. А вот где мой сын, я не знаю…»

Я взял фонарик, выключил свет в хранилище и прыгнул обратно в отель.

Я спешил разобрать деньги, чтобы до утра вернуть мешки в банк. У себя их держать не хотелось. Конечно, я мог избавиться от мешков иначе, например набить кирпичами и бросить в Ист-Ривер, но ведь если оставить их в банке, возникнет еще больше путаницы.

Можно подумать, без того ее не хватит…

Из-за этой спешки я толком не понял, сколько денег добыл. Теперь я сел на кровать и посмотрел на украденное.

Каждый слой был пять пачек в длину и пять в ширину. Получается около фута вдоль стены и два с половиной фута поперек. Однодолларовых купюр попалось больше всего – три стопки, каждая более четырех футов высотой. Плюс к тому стопка пятерок чуть меньше двух футов высотой, стопка десяток около полутора футов высотой, почти целый слой пятидесяток и семнадцать пачек соток.

Я прыгнул в городскую библиотеку Станвилла и взял калькулятор из-за абонентного стола.

Я сосчитал, какая сумма в каждом слое, и перепроверил результаты. Если не сходилось, я считал снова.

В каждом слое было по двадцать пять пачек. Получается, однодолларовых в каждом слое на тысячу двести пятьдесят долларов, а двадцаток – на двадцать пять тысяч. У меня сто пятьдесят три слоя и шесть пачек однодолларовых купюр, то есть только однодолларовыми… Калькулятор упал мне на колени, и я, дрожа, повалился на кровать.

Однодолларовых купюр у меня получилось на девяносто одну тысячу четыреста долларов.

Когда я подсчитал и пересчитал все полностью, вышло девятьсот пятьдесят три тысячи пятьдесят долларов, и это не учитывая семисот шестидесяти долларов в кармане пиджака.

Почти миллион долларов!

Раз у меня семнадцать пачек соток, я разложил пачки банкнот достоинством от пяти до ста долларов по семнадцати нейлоновым сумкам. Таким образом, в каждой сумке оказалось почти пятьдесят тысяч, то есть размер среднего годового жалованья. Потом каждую сумку я до отказа набил пачками однодолларовых купюр. В некоторых сумках прибавилось лишь по семьсот долларов, а в больших – аж по три тысячи двести. В три последние дорожные сумки я затолкал пачки однодолларовых купюр, сделав их почти неподъемными. На полу осталась стопка однодолларовых купюр высотой два фута. Я пересчитал слои – на полу у меня было тридцать тысяч долларов. Даже когда заполнилась коробка из хранилища, осталось двадцать пять тысяч.

Господи! Куда мне все это деть?

На улице завыла сирена. Вообще-то, в Нью-Йорке она звучит почти постоянно, но сегодняшняя раздавалась ближе, чем обычно. Я затаил дыхание. Когда вой унесся прочь, я судорожно вздохнул. Лоб усеяли капельки холодного пота. Сирена напомнила, сколь опасен этот район, напомнила об инциденте в уборной и об ограблении.

Ну вот, разбогател буквально час назад, а уже параноик! Ясно, деньги всех проблем не решают, они только новые создают.

Интересно, сколько сейчас времени? Мне нужны часы! Я прыгнул в городскую библиотеку Станвилла: на часах было половина четвертого утра. Я вернул калькулятор за абонентный стол, собрался прыгнуть обратно, но вдруг поднял голову.

Городскую библиотеку Станвилла построили в 1910 году. Высота потолков величественного гранитного здания – четырнадцать футов. Я знал это, потому что библиотекарша, мисс Тоновир, репетировала экскурсию при мне.

В 1973 году в библиотеке появились кондиционеры. Чтобы спрятать вентиляционный трубопровод, сделали навесные потолки. Высота навесных потолков составляла десять футов.

В отделе периодических изданий я влез на стеллаж с журналами и толкнул потолочную панель размером два фута на три. Панель приподнялась и сдвинулась в сторону, обнажив темноту.

Я прыгнул в отель и перетащил десять сумок на вентиляционные трубы, распределив их вес более-менее равномерно. Коробку с долларовыми купюрами спрятал там же.

Без денежных стопок и нейлоновых сумок, набитых банкнотами, комната казалась пустой.

Оставшуюся сумку я застегнул на молнию и спрятал под кровать. Потом разулся, выключил свет и лег.

Я безумно устал физически, а вот разум отдыхать не желал, пересыщенный тревогой, радостным волнением, восторгом, чувством вины. Не хочу, чтобы меня поймали. Пусть меня не поймают! Я заерзал, устраиваясь удобнее. Разум не успокаивался. Я слышал шум на улице и не мог заснуть. «Как же тебя поймают? Трать деньги осторожно, и все будет тип-топ, – внушал я себе. – Да и если бы заподозрили, что ты виноват, кто сможет удержать тебя взаперти?»

Я перевернулся на бок.

Библиотека… Вдруг там решат протереть верхние полки? Никто не удивится, обнаружив в пыли мои следы?

Я попробовал глубоко дышать. Не помогло. Я попробовал считать обратно от тысячи, но перед мысленным взором возникли бесконечные стопки денег. Казалось, пятьдесят тысяч долларов в нейлоновой сумке ожили и дергают меня из-под кровати. Черт подери, это же просто бумажки в сумке! Я взбил подушку, улегся и плотно закрыл глаза.

Целую вечность спустя я вздохнул, сел, обулся и прыгнул в библиотеку.

Когда я протер последнюю полку в библиотеке, в окнах забрезжил рассвет. Лишь тогда я положил тряпку на место, прыгнул в бруклинский отель и заснул.

– Какие часы ты хочешь?

– Чтобы показывали время в разных часовых поясах. И чтобы с будильником, и чтобы водонепроницаемые, и чтобы стильные, но без вычурности. Чтобы, когда нужно, выглядеть стильным и элегантным, но и не получать за них по голове в неблагополучных районах.

Продавец засмеялся. У него была короткая борода, а на голове – ермолка, круглая шапочка, которую носят евреи. Я такие видел только по телевизору.

– Чувствуется, ты как следует все обдумал. Сколько ты готов выложить?

– Цена не важна, главное, чтобы часы отвечали моим требованиям.

Дело было в бутике на Сорок седьмой улице, торгующем электроникой и ювелиркой. Сюда я сразу и направился – прыгнул в метро у Центрального вокзала, оставшиеся шесть кварталов прошел пешком.

Продавец достал с витрины три модели часов.

– Все три твоим требованиям отвечают – и как будильник работают, и время в разных часовых поясах показывают. Вот эти самые дешевые, за пятьдесят пять долларов девяносто пять центов.

– Не очень стильные, – сказал я, взглянув на товар.

– Ну да. – Продавец кивнул, соглашаясь со мной полностью. – Две другие модели куда элегантнее. Вот эти, – он показал на часы с золотистым металлическим корпусом и металлическим же золотисто-серебряным ремешком, – стоят триста семьдесят долларов. Сейчас на них акция, отдаем за двести девяносто пять. А вот эти, – продавец показал на третью модель – на тонкие часы с ремешком из кожи ящерицы, – не такие броские, как вторая модель, но корпус у них из позолоченного серебра, а у этих, – он поднял модель с золотистым браслетом, – из анодированной нержавейки.

– Сколько они стоят? – спросил я, ткнув пальцем в изящную модель.

– Тысячу триста девяносто шесть долларов тридцать пять центов, – с улыбкой ответил продавец.

Я аж глаза вытаращил. Продавец стал убирать дорогие часы на витрину.

– Обожаю наблюдать за реакцией покупателей, когда называю им цену. Вообще не понимаю, зачем мы продаем эту модель. Мы же не на Пятой авеню.

– Беру их! – объявил я, поднимая руку.

– Да? Вот эти? – Продавец потянулся за броскими золотистыми часами.

– Нет, вон те, за четырнадцать сотен. С налогом сколько получится?

Я на миг задумался, потом залез в правый карман, куда спрятал двадцать стодолларовых купюр. Когда я начал отсчитывать их, продавец схватил калькулятор.

За спиной у него телевизоры разных форм и размеров показывали одну и ту же программу – послеобеденный сериал. Вот он закончился, на экранах появилась заставка «Новости в конце часа», потом показали фасад «Кемикал банк оф Нью-Йорк». Журналисты подсовывали микрофоны угрюмому мужчине, который читал с листа. Все телевизоры работали без звука.

Продавец увидел, куда я смотрю, и глянул мне через плечо:

– А-а, банк ограбили. Воров быстро поймают.

Живот заболел, ноги стали как ватные.

– Да? – только и смог выдавить я.

– За ночь из хранилища исчез миллион. Наверняка свои постарались. Раз денег не было на момент открытия хранилища, значит их и при закрытии уже не было.

– Я не в курсе.

– В первый раз новость объявили в половине двенадцатого, – сказал продавец, отсчитывая мне сдачу. – Журналистам явно дали на лапу. Вот, тысяча пятьсот двадцать долларов минус тысяча пятьсот одиннадцать долларов пятьдесят пять центов получается восемь долларов сорок пять центов. – Продавец снова глянул на телевизоры. – Грабители теперь долго к деньгам не притронутся.

Я аккуратно собрал сдачу:

– Почему это?

– За имеющими доступ в хранилище будут следить в оба. Стоит им потратить не включенный в отчетность цент, и все, крышка!

Продавец выдал мне квитанцию и гарантийный талон на часы:

– Может, что-нибудь еще? Хороший видеомагнитофон? Камкордер? Компьютер?

Все это очень здорово, только ставить пока некуда.

– В следующий раз.

– В любое время приходи! Когда тебе будет удобно.

Поел я в «Жокейском клубе» отеля «Риц-Карлтон» к югу от Центрального парка. Когда я вошел в фойе и спускался по лестнице в ресторан, коридорный смотрел на меня с явным недоумением. Зато старшая официантка усадила меня за столик и сделала вид, что рада моему появлению. Я заказал самое дорогое в обеденном меню.

Дожидаясь еды, я крутил головки на часах и наблюдал за другими посетителями: как они одеты, как ведут себя в модном ресторане. На каждом столике стояли свежие цветы, официант сразу принес горячие булочки и масло.

С тех пор как сбежала мама, в ресторанах я почти не бывал. Вообще-то, она учила меня не только не болтать за столом, но сейчас я чувствовал себя неуверенно.

Когда подали еду, я съел только половину. Порция была гигантская, а аппетит пропал. Это меня выпуск новостей расстроил, снова до паранойи довел.

Я хотел расплатиться сразу, как официант принес счет, но он мягко поправил меня:

– Если хотите, могу отнести деньги кассиру, либо сами заплатите, когда будете уходить.

Я сказал, что так и сделаю, и подумал, как здорово он помог мне, не выставив дураком. Папа на его месте прорычал бы: «Платят кассиру, дебил! Ты что, вообще ничего не понимаешь?!» Разница ощутимая. Я дал официанту двадцать долларов чаевых.

Ланч за пятьдесят долларов казался фантастикой, а покупка часов – игрой вроде «Монополии», где деньги не настоящие.

«Дэви, что бы ты сделал, если бы разбогател? – спрашивал я себя когда-то. И отвечал: – Я стал бы счастливым».

По улице я дошел до Центрального парка, густого, зеленого, но какого-то неуместного среди стали и бетона.

Что ж, я попробую.