Онлайн чтение книги Как я была маленькая
Школьная скамья

В середине августа, когда бабушка вернулась обратно к себе в деревню, а комета Галлея начала быстро удаляться от Земли, мы переехали в город. Приближался день моего экзамена в гимназию, в приготовительный класс.

Как ни стыдно сознаться, но я начала важничать перед своими подружками.

— Мы в гимназии будем изучать высшие науки. Может быть, даже высшую математику, — рассказывала я Тамаре и Устиньке.

— А кстати, сколько будет шестью семь? — спросила меня мама, услыхав этот разговор.

Я запнулась: не могла сразу вспомнить.

Мама подождала немного, потом сказала?

— Вы, дети, пойдите поиграйте. А ты, Верочка, останься.

Тамара и Устинька вышли, а мама стала разглядывать меня, как будто видела впервые.

— Я, мамочка, вспомнила, — робко сказала я. — Шестью семь — тридцать два.

— Не тридцать два, а сорок два. Но сейчас не в этом дело, — ответила мама. — Ты мне скажи другое. Возможно, что я ошиблась, но мне послышалось, что ты говорила здесь что-то насчёт гимназии и хвасталась этим. Но, может быть, я ошиблась и ты не говорила этого?

— Нет, — тихо ответила я.

— Что — нет? — переспросила мама.

— Ты не ошиблась, — ещё тише ответила я.

— Значит, ты говорила это. И что же, правильно ты поступила?

— Нет, неправильно, — совсем уже шёпотом ответила я.

— А почему неправильно? Можешь ты мне это объяснить?

Я молчала.

— Ну, а если ты не можешь, я сама объясню тебе. Видишь ли, не все родители, как мы с папой, могут платить в гимназию за ученье своего ребёнка. Не все могут ждать восемь или даже десять лет, пока их дочка или сын окончат учиться и решат, кем им быть в жизни. Понятно? Иные родители рады, если их дитя может поступить в четырёхклассную школу, как Тамара, или даже в двухклассное училище, как Устинька, приобрести хоть какие-нибудь знания. А ты хвастаешь гимназией, как будто в этом какая-то твоя заслуга. Да ещё рассказываешь о высших науках, в то время как сама не усвоила даже таблицы умножения. Всё это настолько грустно, что я даже ничего не скажу папе, чтобы не огорчать его, — закончила мама.

— И тёте Наше тоже не говори, — дрожащим голосом попросила я. — А то она расскажет Ивану Васильевичу, а ему самому трудно учиться. И питается он от… отвра…

Но тут я заплакала так горько, что не могла выговорить это длинное слово.

— Никому ничего не скажем, — ответила мама, погладив меня по волосам. — Вот тебе носовой платок. И не будем больше говорить об этом.

А день экзамена всё приближался. Мне и хотелось на школьную скамью и было страшновато.

— Особенно хорошо ты должна успевать по русскому языку, — напоминала мне мама. — Каково это, если ты, моя дочь, будешь писать с ошибками?

Ошибок-то я и боялась.

Особенно трудно было с буквой «ять». Она была трудна тем, что выговаривалась, как простое «е», а иногда, в виде исключения, как «ё». Трудно было распознать эту букву. «Какая бы это была радость для школьников, если бы она вдруг пропала!» — думала я. Но она до поры до времени оставалась в азбуке по-прежнему и досаждала всем, кому только могла.

Я хорошенько повторила таблицу умножения. Ещё раз прочла наизусть басню Крылова «Мартышка и Очки» и пошла с мамой на экзамен довольно храбро.

— Придёшь с экзамена — получишь миндаль с изюмом, — посулила мне Дарьюшка.

Гимназия помещалась в старинном белом здании, В гимназическом саду росли старые-престарые серебристые тополя.

Мы с мамой вошли в приёмную, где было сумрачно от тёмных портьер и кожаных стульев вдоль стен. На этих стульях сидели будущие гимназистки, пришедшие со своими матерями, как я. Только одна девочка явилась с бабушкой, а одна — даже с дедушкой.

Вошла начальница гимназии, в тёмно-синем платье, седая, и поздоровалась со всеми. С моей мамой она была уже раньше знакома.

— Ну что ж, — сказала начальница, — пойдём. — И, взяв меня за руку, повела по лестнице на второй этаж, указывая дорогу другим.

Родные остались в приёмной.

Класс, куда мы вошли, был большой и светлый. Серебристые тополя заглядывали в открытые окна, как будто желая узнать, как будет проходить экзамен. Солнечный луч, как длинная указка, был протянут к классной доске.

Мы все уселись на школьные скамьи. И молоденькая учительница начала экзамен с меня.

Она дала мне прочесть рассказик из хрестоматии, но после первых же строк сказала:

— Достаточно. Читаешь ты хорошо. А теперь прочти то, что ты знаешь наизусть.

Я прочла «Мартышку и Очки». Как всегда, сначала я запуталась от волнения, и у меня получилось: «Мартышка в старости глаза слабами стала». Но я быстро оправилась и дочитала до конца благополучно.

— Хорошо, — похвалила учительница. — Теперь подойди к доске и напиши слово «жёрнов».

Вот удача! Это слово было мне знакомо по маминым тетрадкам. Я написала.

— Правильно. Теперь напиши: «Звёзды светят».

Я написала.

— Правильно ли это? Кто скажет? — спросила учительница.

Девочка, пришедшая с дедушкой, встала и сказала:

— Неправильно. Звёзды пишутся через «ять». Это исключение.

Вот тебе и раз! Так я и знала, что буква «ять» подведёт меня. Что скажет мама!

Я вышла к ней в приёмную красная, как клюква:

— Я, мамочка, не выдержала экзамена, сделала ошибку в слове «звёзды». Меня не примут в гимназию.

— Будем надеяться, что тебя всё же примут. Но, и она подняла палец, — ты будешь дома писать со мной диктанты.

И действительно, в гимназию меня приняли.

Я возвращалась домой счастливая. Все поздравляли меня. Дарьюшка подала обещанное угощенье. Не хватило только опоздавшему Диме. Он был очень недоволен, но мы утешили его, пообещав новёхонький гвоздь с большой головкой. У Димы экзамен был ещё впереди: он тоже по ступал в гимназию.

— А теперь давайте играть в гимназию, — предложила я.

Все с радостью согласились.

Мы расставили стулья один за другим. В первом ряду, как самая маленькая, села сияющая Устинька со своим букварём.

Этот букварь она обернула голубой бумагой и часто разглядывала его на кухне с Дарьюшкой.

— Гляди, буквы какие славные, крупные! Отборные, одна в одну, — любовалась Дарьюшка. — Сама я неучёная, мать у тебя неграмотная. А ты сможешь книжки читать. Видишь, какая ты уродилась: мелкая, зато удачливая.

— Я, тётенька Дарья, лучше всех буду учиться, — обещала Устинька.

— Это уж как бог даст! — вздыхала Дарьюшка.

— Бог тут совершенно ни при чём, — поправляла её мама. — Всё зависит от самой ученицы.

И вот теперь, когда мы начали играть в гимназию, Устинька с букварём сидела в первом ряду.

— Рассаживайтесь все! — командовала я. — Будете писать диктант. А я буду учительница.

— Почему же именно ты? — возмутился Дима.

— А как же! Я ведь единственная гимназистка среди вас.

— Но ты сама говорила, что сделала ошибку в слове «звёзды».

— Ну и что же! Больше ошибок делать не буду. И потом, раз моя мама учительница, значит, и я.

— Совсем это не значит. То мама, а то ты, — не сдавался Дима.

Я хотела было дальше спорить, но вдруг взглянула на Тамару. Она тихо сидела на своём стуле. Гладко заплетённые косы лежали на плечах. Спокойно глядели на всех серые глаза из-под ровненьких бровей.

На минуту я задумалась. Нелегко мне было решиться, но я решилась.

— Пусть Тамара будет учительница, — предложила я. — Это будет правильно.

— Да, это будет правильнее всего, — подтвердила из соседней комнаты мама.

Всё было хорошо, весело, правильно. Но через несколько дней пришла беда.

Утром, войдя на кухню, я увидела, что Дарьюшка неподвижно, как застывшая, сидит у стола, подперев голову рукой. К её плечу припала Устинька. А тётя Наша читает им письмо из деревни, написанное кем-то по просьбе неграмотной Устинькиной матери.

— Что случилось? — с испугом спросила я, Дарьюшка ничего не ответила. А Устинька, потянув меня за рукав, вывела в коридор и там сказала на ухо:

— Бурёнка наша померла. Напоролась в лесу на сук. Поранилась и померла. Нету её больше у нас…

И снова вошла в столовую Дарьюшка, ведя за руку притихшую Устиньку, которая крепко прижимала к груди букварь в голубой обёртке.

Мать звала Устиньку домой. Надо было поднакопить денег на новую Бурёнку. Старшая дочка пошла в услужение к богатому соседу, а наша Устинька должна была нянчить младшеньких.

Ей было уже не до школьной скамьи.