Онлайн чтение книги Катрин Блюм
Часть вторая

Глава I. Любовные мечты

Час спустя подобно птичкам, которые улетели, потревоженные легким утренним ветерком, лучами восходящего солнца и шелестом деревьев, влюбленные исчезли, а вместо них в нижнем зале Нового дома появились два человека, склонившиеся над картой, на которой был изображен лес Вилльер-Котре. Они чертили какие-то контуры, причем один из них все время хотел их расширить, а другой, наоборот, видя неточность, старался исправить ее и восстановить истинные границы. Эти два человека были: Анастас Рэзэн, мэр Вилльер-Котре, и наш старый друг Гийом Ватрен.

Эти границы, которые торговец лесом все время хотел расширить, а главный лесничий безжалостно сужал до пределов, установленных циркулем инспектора, принадлежали просеке, которую мэтр Рэзэн купил на последних торгах.

Наконец, Гийом Ватрен встряхнул головой, как бы в знак согласия, и, постучав трубкой по ногтю, чтобы высыпать пепел, сказал торговцу лесом:

— Знаете, а вы купили прекрасную партию товара, да и совсем недорого!

Мсье Рэзэн, в свою очередь, выпрямился.

— Совсем недорого, это за двадцать-то тысяч франков?!!! — воскликнул он. — Ну и ну! Похоже, что деньги легко вам достаются, дядюшка Гийом!

— Да уж, нечего сказать! — ответил тот, — при девятистах ливрах в месяц — плата за жилье, отопление, каждый день жаркое из кроликов, а по праздникам немножко свинины… есть с чего сделаться миллионером, не так ли?

— Ба, — сказал торговец лесом, внимательно посмотрев на дядюшку Ватрена и улыбаясь той тонкой улыбкой, которая называется улыбкой делового человека, — всегда можно стать миллионером, если хочешь… Но, конечно, всякое бывает!

— Так поделитесь вашим секретом, — попросил Гийом, — это мне доставит большое удовольствие, честное слово!

Торговец лесом снова посмотрел на главного лесничего своим пронзительным пристальным взглядом; словно подумав о том, что еще не пришло время открыть такую важную тайну, он сказал:

— Хорошо, я открою вам секрет, но только после ужина, когда мы будем сидеть вдвоем за стаканчиком вина, который поднимем за здоровье наших детей; и, если у нас появится способ найти средство, то… вы понимаете, дядюшка Гийом? Тогда мы сможем уладить все дела!

Дядюшка Гийом посмотрел на него, поджав губы и кивая головой. Трудно было предположить, что он ответит на это таинственное предложение, как внезапно вошла растерянная Марианна.

— О господин мэр! — воскликнула она, — какое несчастье!

— Боже мой, что случилось, мадам Ватрен? — спросил мэр с заметным волнением.

Что касается дядюшки Ватрена, то он знал свою жену и привык к ее манере говорить и поэтому выглядел менее взволнованным, чем его гость.

— Что случилось? — снова спросил мэр.

— Что произошло, мать? — в свою очередь поинтересовался Ватрен.

— Дело в том, — ответила Марианна, — что мадемуазель Эфрозин почувствовала себя нездоровой!

— Ну, это не страшно! — сказал мэр, который, видимо, так же хорошо знал свою дочь, как Гийом знал свою жену.

жил — у меня не было жизни, потому что нельзя жить без души, ничего не любя, ничем не интересуясь, в бесконечно плохом настроении! Боже мой! Все, кто знают меня, скажут тебе об этом. С тех пор, как ты уехала, ни мой прекрасный лес, где я родился, ни большие дубы с их шелестящей листвой, ни буки с их серебряной корой, ничто не могло развеять моей тоски! Когда я выходил утром из дома, в щебете просыпающихся птиц, которые воспевали зарю божьего дня, я слышал твой голос! Вечером, когда я возвращался домой, я оставлял своих товарищей, которые шли дальше по тропинке, а сам углублялся в лес, и мне казалось, что какой-то белый призрак зовет меня, скользя между деревьев и указывая мне путь, и исчезает, по мере того как я приближаюсь к дому, и что он всё-таки ждет меня у дверей! С тех пор, как ты уехала, Катрин, не было ни одного утра, когда бы я не говорил товарищам: «Где же птицы, я не слышу, чтобы они пели, как раньше!», — и не было ни одного вечера, когда вместо того, чтобы вернуться раньше всех и быть веселым, бодрым и радостным, я приходил последним и был безразличным, грустным и усталым!

— Дорогой Бернар! — прошептала Катрин, подставляя молодому человеку лоб для поцелуя.

— Но с тех пор, как ты здесь, Катрин, — продолжал Бернар с тем юношеским пылом, который сопутствует первым волнениям крови и первым мечтам воображения, — с тех пор, как ты здесь, все изменилось! Снова запели птицы на деревьях и теперь я знаю, что милый моему сердцу призрак ждет меня там, под большими деревьями, и зовет меня покинуть тропинку и следовать за ним к дому… и на пороге этого дома… О! Да, я знаю, что я найду там не призрак любви, а счастливую действительность!

— О! Мой дорогой Бернар, как я тебя люблю! — воскликнула Катрин.

— Но потом… потом… — продолжал Бернар, нахмурив брови и хватаясь рукой за лоб, — но нет… я не хочу тебе об этом говорить!

— Скажи мне все! Скажи мне все! Я хочу все знать! -

— А потом, сегодня утром, Катрин, когда этот проклятый Матье принес мне письмо от Парижанина, письмо, где этот человек обращается к тебе, моя Катрин, к тебе, к которой я не смею обращаться иначе, как к Святой Деве, этот человек смеет обращаться к тебе, мой прекрасный лесной цветок, как к какой-нибудь городской красотке! Узнав об этом, я почувствовал такую боль, что решил, будто я умираю, и в то же время такое бешенство, что я сказал себе: «Пусть я умру, но перед тем, как умереть, я его убью!»

— О, — ласково прошептала Катрин, — так вот почему ты по ехал на дорогу, ведущую в Гондревиль с заряженным ружьем, вместо того, чтобы спокойно ждать здесь твою Катрин! Так вот почему ты проскакал шесть лье за два с половиной часа, рискуя умереть от жары и усталости! Но ты был наказан: ты увидел твою Катрин на час позже, чем следовало! Правду говорят, что вместе с виновным страдает и невинный! Ревнивец!

— О, да, ревнивец, ты правильно сказала! — прошептал Бер нар сквозь зубы, — ты не можешь себе представить, что такое ревность!

— Могу, потому что однажды я тоже начала ревновать, — смеясь, возразила Катрин, — но сейчас я больше не ревную, будь спокоен!

— Дело в том, видишь ли, — продолжал Бернар, сжав руку в кулак и поднося ее ко лбу, — если бы, к несчастью, злой рок распорядился бы так, чтобы ты не получила это письмо, или, получив его, ты бы не изменила свой путь… И если бы ты поехала через Вилльер-Котре и встретила этого фата… то… от одной этой мысли моя рука тянется к ружью и…

— Замолчи! — воскликнула Катрин, испуганная выражением лица молодого человека и в то же время словно пораженная каким-то видением.

— Замолчать! А почему я должен замолчать? — спросил молодой человек.

— Там, посмотри, — прошептала Катрин ему на ухо, — он там, у двери!

— Он! — воскликнул Бернар. — И что он делает здесь?

— Тише! — сказала Катрин, сжимая руку молодого человека. — Твоя мать пригласила его вместе с мсье мэром и мадемуазель Эфрозин… Бернар, он твой гость!

Действительно, на пороге возник молодой человек, одетый в изящный костюм для верховой езды и цветной галстук, в руке он держал хлыст. Увидев молодых людей, стоявших почти в объятиях друг друга, он, казалось, спрашивал себя, должен ли он уйти или остаться.

Взгляды Бернара и вновь прибывшего встретились.

Глаза молодого лесничего метали молнии.

Парижанин инстинктивно понимал, что попал в логово зверя.

— Извините, мсье Бернар, — пробормотал он, — но я искал…

— Да, — сказал Бернар, — и в результате вы нашли то, что не искали?

— Бернар! — тихо сказала Катрин.

— Оставь! — сказал молодой лесничий, пытаясь освободиться от объятий Катрин. — Я должен сказать несколько слов мсье Шолле; если мы сейчас честно и откровенно поговорим, то все будет решено!

— Бернар! — продолжала настаивать Катрин. — Будь терпеливым и хладнокровным!

— Будь спокойна… но только дай мне сказать два слова этому господину… или, клянусь Богом, я скажу ему больше!

— Да, но…

— Успокойся же, прошу тебя! — И настойчивым движением

Бернар подтолкнул Катрин к двери.

Девушка поняла, что всякая попытка остановить его, всякая настойчивость с ее стороны только бы увеличили гнев возлюбленного. Поэтому она вышла из комнаты, умоляюще сложив руки и ограничившись мольбой во взгляде.

Когда дверь на кухню, через которую вышла Катрин, закрылась, молодые люди остались наедине.

Бернар проверил, хорошо ли захлопнулась дверь, и закрыл ее на засов.

Затем он повернулся к Парижанину.

— Итак, мсье, — сказал он, — я тоже кое-что искал, вернее, кое-кого, но мне повезло больше, чем вам, так как я нашел того, кого искал. Я искал вас, мсье Шолле!

— Меня?

— Да, вас!

Молодой человек улыбнулся. Когда на него нападал мужчина, он вел себя так, как подобает мужчине.

— Вы меня искали?

— Да.

— Но, как мне кажется, меня совершенно не трудно найти!

— За исключением того момента, когда вы уезжаете рано утром в тюльбири, чтобы встретить парижский дилижанс по дороге, ведущей в Гондревиль!

Молодой человек резко выпрямился и с гордой улыбкой ответил:

— Я выезжаю из дома в тот час, который мне удобен, и я еду туда, куда мне хочется, мсье Бернар. Это никого не касается!

— Вы абсолютно правы, мсье. Каждый свободен в своих действиях, но есть истина, которую вы, надеюсь, не будете оспаривать, так же как я бы не стал оспаривать, если бы она исходила от вас!

— Какая?

— То, что каждая собственность имеет хозяина!

— Я с этим и не спорю, мсье Бернар!

— В таком случае вы понимаете, мсье Шолле, что если я землевладелец, то поле, входящее в мою собственность, принадлежит мне; если я пастух, то мое стадо принадлежит мне, если я фермер, то ферма, на которой я живу, — тоже принадлежит мне. И если из леса появится кабан, чтобы опустошить мои поля, то я спрячусь в засаду и убью этого кабана; если появится волк и нападет на моих овец, то я застрелю этого волка; если лиса прокрадется на мою ферму, чтобы полакомиться моими курами, то я поставлю ей ловушку или размозжу ей голову ударом своего сапога! Если бы поле, овцы и куры не принадлежали мне, то я не имел бы на это права, но они мне принадлежат, и это меняет дело! Да, кстати, мсье Шолле, я имею честь вам сообщить, что даже без согласия родителей я хочу жениться на Катрин и что через две недели Катрин станет моей женой, моим благом, моей собственностью, в связи с чем я хочу сказать: «Горе тому кабану, который собирается опустошить мои поля! Горе тому волку, который пытается подобраться к моей овце! Горе той лисе, которая хочет полакомиться моими курами!» А теперь, если у вас есть какие-нибудь возражения, то выскажите мне их прямо сейчас. Я вас слушаю!

— К сожалению, — ответил Парижанин, который, несмотря на всю свою храбрость, был рад выпутаться из затруднительного положения, — к сожалению, вы не единственный, кто меня слушает!

— Не единственный?

— Нет… Вы хотите, чтобы я ответил вам в присутствии женщины и священника?

Бернар повернулся. Действительно, на пороге стояли аббат Грегуар и Катрин.

— Нет, — сказал он, — вы правы. Ни слова!

— Итак, до завтра? — спросил Шолле.

— До завтра! Или до послезавтра! Я к вашим услугам в любое время, когда и где вам угодно!

— Прекрасно!

— Друг мой, — сказала Катрин, очень довольная приходом доброго аббата Грегуара, дающего ей возможность вмешаться во все происходящее, — вот наш дорогой аббат Грегуар, которого мы все так любим и которого я, со своей стороны, не видела уже восемнадцать месяцев!

— Здравствуйте, дорогие дети! — сказал аббат.

Молодые люди обменялись последними взглядами, в которых таился вызов, и Луи Шолле удалился, попрощавшись с Катрин и аббатом, в то время как Бернар с улыбкой на устах приблизился к аббату, чтобы поцеловать ему руку со словами:

— Добро пожаловать, посланник мира! Добро пожаловать в дом, где все мечтают обрести душевный покой!

Глава II. Аббат Грегуар

Даже в самой обыкновенной действительности случаются события, которые посылает Провидение.

Появление аббата Грегуара в тот самый момент, когда молодые люди были почти готовы обменяться вызовом, было одним из таких событий. Для доброго аббата приход в Новый дом между обедней и вечерней, да притом, что он был в нем только один раз, был довольно длительной прогулкой. И поскольку ничто не предвещало присутствия аббата в столь ранний час, то Бернар, поцеловав его руку, с улыбкой спросил:

— Для чего вы пришли сюда, господин аббат! -

— Я?

— Ну да, вы… Держу пари, что вы даже не подозреваете, для чего вы пришли, или, вернее, что вам предстоит сделать в этом доме!

Аббат даже не попытался разгадать загадку, прозвучавшую в словах Бернара.

— Человек предполагает, а Бог располагает, — сказал он. — Я полностью полагаюсь на его волю! — и добавил: — Честно говоря, я пришел с визитом к вашему отцу!

— Вы его видели? — спросил юноша.

— Нет еще, — ответил аббат.

— Господин аббат, — снова сказал Бернар, нежно посмотрев на Катрин, — ваш приход всегда желателен в этом доме, но сегодня особенно!

— Да, я догадываюсь, что это из-за приезда нашей дорогой малютки!

— В какой-то степени из-за этого, дорогой аббат, но в гораздо большей степени по другой причине!

— Ну, дорогие дети, — сказал аббат, ища глазами стул, — вы мне сейчас все расскажете!

Бернар поспешно пододвинул священнику кресло. Он был таким усталым, что не стал долго себя упрашивать.

— Послушайте, господин аббат, — сказал молодой лесничий, — я должен был бы произнести длинную речь, но я предпочитаю сказать все в двух словах. Мы с Катрин хотим пожениться.

— О! О! И ты любишь Катрин, мой мальчик? — спросил аббат Грегуар.

— Да, я уверен в этом!

— И ты любишь Бернара, дитя моё?

— Всем сердцем!

— Но мне кажется, что эту тайну нужно сообщить взрослым, — заметил аббат.

— Да, господин аббат, — сказал Бернар, — но вы друг моего отца, вы — исповедник моей матери, вы наш дорогой духовный пастырь… прошу вас, скажите об этом дядюшке Гийому, а он сообщит это матушке Марианне. Постарайтесь добиться для нас их согласия, — я думаю, что вам это будет несложно, — и вы увидите, как двое молодых людей станут счастливыми! Кстати, — добавил он, положив руку на плечо аббата, — дядюшка Гийом как раз выходит из своей комнаты. Вы знаете, какой редут вам предстоит взять, так что — в атаку! А мы с Катрин пока погуляем, благословляя вашу доброту… Пойдем, Катрин!

И подобно птицам, радостные и веселые, они выпорхнули в дверь и скрылись в лесу.

В этот момент дядюшка Гийом показался на лестничной площадке, и аббат Грегуар сделал ему приветственный жест рукой.

— Я заметил вас издалека, когда вы еще шли сюда, — начал дядюшка Гийом, — и сказал себе: «Это аббат, клянусь Богом, это аббат!» Я просто не мог в это поверить! Какая удача, особенно в такой день! Держу пари, что вы пришли не из-за нас, а из-за Катрин!

— Нет, вы ошибаетесь, так как я не знал о ее приезде!

— Итак, вы тоже обрадовались, узнав, что она здесь, не так ли? Как она похорошела! Вы, надеюсь, останетесь пообедать? Да? Предупреждаю вас, господин аббат, что все, кто вошли в этот дом, уйдут отсюда только в два часа ночи!

С этими словами дядюшка Гийом стал спускаться по лестнице, протягивая обе руки, аббату Грегуару.

— Два часа ночи! — повторил аббат. — Но мне никогда не приходилось ложиться спать в такое время!

— Ба! А как же ночные мессы, которые начинаются в полночь?

— А как же я доберусь домой?

— Мсье мэр довезет вас в своей коляске!

Аббат покачал головой.

— Хм! — сказал он. — Вы же знаете, что мы не очень ладим между собой.

— Это ваша вина, — сказал Гийом.

— То есть, как это моя? — спросил аббат, удивленный тем, что его старый друг столь несправедливо его обвиняет.

— Да-да, потому что вы имели несчастье сказать в его присутствии:

«Не сможешь взять ты никогда

Что не тебе принадлежит!»

— Ну что же, — сказал аббат, — несмотря на риск возвратиться домой поздно ночью пешком, я вовсе не хочу покинуть вас. Так как я сомневался, что быстро уйду отсюда, и предвидел, что могу задержаться, то попросил господина кюре заменить меня во время вечерни и при выносе Святых Даров!

— Браво! Вы возвращаете мне хорошее настроение, аббат!

— Тем лучше! — сказал аббат, беря его под руку. — Мне сей час очень нужно ваше хорошее настроение!

— Почему? — удивленно спросил Гийом.

— Потому что иногда вы бываете ворчуном!

— Ну и..?

— А сегодня… — Аббат остановился и внимательно посмотрел на Гийома.

— Что? — спросил главный лесничий.

— Сегодня у меня есть к вам две-три просьбы, дорогой друг!

— Две или три просьбы?

— Пусть сначала будут две, чтобы вас не испугать!

— А за кого вы просите?

— Да вы уже, наверно, знаете, дядюшка Гийом: каждый раз, когда я обращаюсь к вам с просьбой, это значит, что я протягиваю руку, чтобы сказать: «Дорогой мсье Ватрен, подайте, ради Христа»!

— Ну, так в чем же дело на этот раз? — смеясь, спросил дядюшка Гийом.

— Речь идет о старом Пьере!

— Ах да, бедный малый! Я знаю о его несчастье. Этот бродяга Матье добился того, что мсье Рэзэн его выгнал!

— Он служил у него двадцать лет, и всего лишь из-за письма, которое он потерял позавчера…

— Мсье Рэзэн был неправ, — сказал дядюшка Гийом, — я ему уже говорил это сегодня утром, и вы ему повторите, когда он придет. Слугу, который прослужил у вас двадцать лет, нельзя выгнать на улицу — это уже не слуга, а член семьи. Я никогда не выгоню собаку, которая служила мне двадцать лет!

— Я знаю ваше доброе сердце, дядюшка Гийом, — сказал аббат. — Сегодня утром я пустился в путь, чтобы собрать пожертвования для этого бедняги. Все мне давали по десять-двадцать су, и я подумал: «Я пойду в Новый дом по дороге в Суассон. Дорога займет полтора лье туда и полтора лье обратно, то есть всего три лье, но я попрошу у дядюшки Гийома 20 су за каждое лье, а это составит три франка. Кроме того, я буду иметь удовольствие пожать ему руку».

— И Бог воздаст вам, мсье аббат, за ваши добрые намерения! — сказал дядюшка Гийом и, порывшись в кармане, вынул две монетки по пять франков и протянул их аббату Грегуару.

— О! — воскликнул аббат. — Десять франков! Но это слишком много для вашего маленького состояния, мсье Ватрен!

— Я должен больше, чем другие, потому что именно я приютил этого волчонка Матье, и в какой-то степени я и виноват в том, что он сделал!

— Я бы предпочел, — сказал аббат, вертя монетки в руках, словно испытывая угрызения совести от того, что он отнимает у столь небогатого хозяйства такую большую сумму, — я бы предпочел, дорогой папаша Гийом, чтобы вы дали ему три франка или вообще ничего не дали, а взамен позволили бы срубить несколько деревьев в ваших лесных владениях!

Дядюшка Гийом посмотрел на аббата с прекрасно наигранным и наивным непониманием и сказал:

— Лес принадлежит монсеньору герцогу Орлеанскому, а деньги принадлежат мне! Так что возьмите деньги, и пусть Пьер даже не думает подходить к деревьям! Итак, это дело мы уладили, перейдем к другому. О чем вы еще хотите меня попросить?

— Мне поручили передать вам одну просьбу.

— Кому?

— Вам.

— Просьбу ко мне? Ну давайте посмотрим!

— Меня попросили передать ее на словах.

— От кого эта просьба?

— От Бернара.

— Что он хочет?

— Он хочет…

— Ну что? Говорите скорее!

— Он хочет жениться!

— О! О! — воскликнул дядюшка Гийом.

— Почему вы так удивлены? Разве он не достиг совершеннолетия? — спросил аббат Грегуар.

— Конечно, но… на ком он хочет жениться?

— На одной замечательной девушке, которую он любит и которая любит его!

— Если это только не мадемуазель Эфрозин, то я ему раз решаю жениться на ком угодно, хоть на моей бабушке!

— Успокойтесь, дорогой друг! Девушка, которую он любит, — Катрин!

— Правда? — радостно воскликнул дядюшка Гийом. — Бернар и Катрин любят друг друга?

— Разве вы в этом сомневались? — спросил аббат Грегуар.

— О, да! Я так боялся ошибиться в этом!

— Итак, вы даете ваше согласие?

— От всего сердца! — воскликнул дядюшка Гийом, но вдруг, задумавшись, добавил: — Но…

— Но — что?

— Но нужно поговорить со старушкой… Все решения, которые мы принимали за двадцать шесть лет нашей совместной жизни, мы принимали вместе. Бернар такой же сын ей, как и мне. Да, — добавил он, — нужно ей об этом сказать! — Открыв дверь на кухню, он позвал: — Эй, мать, пойди сюда!

Затем, вернувшись к аббату, он вставил трубку на ее обычное место во рту и, потирая руки, что у него служило признаком глубочайшего удовлетворения, произнес:

— Ай да плутишка Бернар! Это самая остроумная глупость, которую он сделал в своей жизни! В этот момент матушка Ватрен появилась на пороге кухни, вытирая лоб своим белым фартуком.

— Ну, что случилось? — спросила она.

— Говорят тебе, иди сюда! — сказал Гийом.

— Ну почему меня нужно обязательно беспокоить в тот момент, когда я замешиваю тесто! — начала было старушка, но, заметив гостя, воскликнула: — Боже мой! Господин аббат Грегуар! К вашим услугам, господин аббат! Я не знала, что вы здесь, иначе не пришлось бы меня звать.

— Хм! — сказал Гийом аббату. — Вы слышите? Ну, теперь ее понесло!

— Как вы себя чувствуете? — продолжала матушка Ватрен, — а как поживает ваша племянница, мадемуазель Александрина? Вы знаете, что сегодня в доме большая радость по случаю воз вращения Катрин?

— Так, так, так! Вы мне поможете обуздать ее, мсье аббат? Я могу рассчитывать, что не буду одинок в достижении цели?

— Зачем же ты позвал меня, если мешаешь выражать мое почтение господину аббату и не даешь спросить о его делах? — спросила Марианна с недовольным выражением, сохранившимся у нее с того момента, когда он в первый раз отослал ее на кухню.

— Я тебя позвал, чтобы ты доставила мне удовольствие! — Какое?

— Я хочу, чтобы ты в двух словах выразила свое мнение по одному важному делу. Бернар хочет жениться.

— Бернар хочет жениться? И на ком?

— На своей кузине.

— На Катрин?

— Да, на Катрин. Ну, что ты скажешь? Говори скорее!

— Катрин, — ответила матушка Ватрен, — это прекрасная дочь, замечательная девушка…

— Ну и что дальше? Продолжай!

— Это не сможет нас опозорить и…

— Дальше! Дальше!

— Но только у нее ничего нет!

— Ничего? Совершенно ничего!

— Жена, не нужно ставить несколько каких-то жалких экю выше счастья этих бедных детей!

— Но без денег очень плохо живут, старик!

— А без любви живут еще хуже! — Да, это правда, — прошептала Марианна.

— Разве когда мы поженились, — спросил Гийом, — у нас было много денег? Мы были бедны как церковные мыши, да и сейчас мы не так уж богаты… Что бы ты сказала, если бы наши родители захотели разлучить нас под тем предлогом, что нам не хватает каких-то нескольких сотен экю для ведения домашнего хозяйства?

— Да, все это прекрасно, — ответила матушка Ватрен, — но главное препятствие вовсе не в этом!

Она произнесла эти слова с таким выражением, что Гийом вынужден был понять, что он глубоко заблуждался, если бы считал, что дело закончено, и что его ждет довольно стойкое неожиданное сопротивление.

— Ну, — сказал Гийом, со своей стороны, приготовившись к наступлению, — и в чем же заключается это препятствие?

— О, ты меня прекрасно понимаешь! — сказала Марианна.

— Все равно скажи, как будто я этого не понимаю!

— Гийом, Гийом, — сказала старушка, — мы не можем позволить осуществиться этому браку, мы не можем взять этот грех на свою душу!

— А почему?

— Боже мой! Да потому, что Катрин — еретичка!

— Ах, жена, жена, — воскликнул Гийом, топнув ногой, — я ни когда не думал, что это может служить камнем преткновения, я не мог даже и предположить!

— Что ты хочешь, старик! Такой я была двадцать лет назад, такой я осталась и сейчас. Я сопротивлялась, как могла, браку ее бедной матери с Фридрихом Блюмом. К несчастью, это была твоя сестра, она была свободна и не нуждалась в моем согласии. Но все-таки я ей сказала: «Роза, запомни мои слова: брак с еретиком к добру не приведет!» Она меня не послушала и вышла замуж, и мое предостережение сбылось! Отец был убит, мать умерла, и бедная девочка осталась сиротой!

— И ты ее за это упрекаешь?

— Нет, но я ее упрекаю за то, что она — еретичка!

— О, несчастная, — воскликнул дядюшка Гийом, — да знаешь ли ты, что такое еретичка?!

— Это то создание, которое будет проклято!

— Даже если она добродетельна?

— Даже если она добродетельна!

— Даже если она хорошая мать, верная жена, послушная дочь?

— Даже если это так!

— Даже если у нее есть все эти достоинства?

— Все достоинства — ничто, если она еретичка! — Тысяча проклятий! — воскликнул Гийом.

— Ругайся, если хочешь, — сказала Марианна, — но это ничего не изменит!

— Да, ты права, я больше в это не вмешиваюсь!

И, повернувшись к достойному священнику, который слушал этот спор, не произнося ни слова, сказал:

— Вы все слышали, господин аббат, теперь ваша очередь!

И он бросился вон из комнаты, как человек, которому не хватает свежего воздуха. — О, женщины, женщины, — воскликнул он, — поистине вы созданы для наказания рода человеческого!

Но она ничего не слушала и качала головой, повторяя:

— Нет, я считаю, что это невозможно! Бернар никогда не женится на еретичке! Все, что угодно, но только не это! Нет, нет, этого не может быть!

Глава III. Отец и сын

Тогда дядюшка Гийом вышел, аббат Грегуар и мадам Ватрен остались стоять напротив друг друга.

Естественно, аббат согласился принять на себя ту миссию, которую возложил на него главный лесничий, вынужденный покинуть поле боя не потому, что он считал себя побежденным, а потому, что боялся достигать своей цели средствами, которые ему было стыдно использовать. К несчастью, за те тридцать лет, в течение которых аббат Грегуар был исповедником Марианны, он хорошо изучил ее, знал, что главным недостатком матушки Ватрен было упрямство, и не питал больших надежд победить там, где Гийом потерпел неудачу.

Таким образом, несмотря на уверенный вид, аббат внутренне имел некоторые сомнения, приступая к исполнению своей миссии.

— Дорогая мадам Ватрен, — сказал он, — кроме разницы в религии, есть ли у вас другие возражения против этого брака?

— У меня, господин аббат? — переспросила старушка, — никаких! Но мне кажется, что этого достаточно!

— Честно говоря, матушка Ватрен, мне кажется, что вместо того, чтобы говорить «нет», вы должны согласиться!

— О, господин аббат, — воскликнула Марианна, поднимая глаза к небу, — и это вы меня склоняете к тому, чтобы я дала согласие на подобный брак?!

— Да, именно я.

— В таком случае я вынуждена сказать вам, что ваш долг — возражать против него!

— Мой долг, дорогая мадам Ватрен, заключается в том, чтобы давать тем, кого я встречу во время моего короткого земного пути, как можно больше счастья, в особенности тем, кто к нему стремится.

— Этот брак погубит душу моего сына: я отказываюсь!

— Ну, ну, будьте благоразумны, дорогая мадам Ватрен, — продолжал настаивать аббат, — разве Катрин, хотя она и протестантка, не любила и не уважала вас, как родную мать?

— О! В этом смысле я ничего не могу возразить! Всегда, надо отдать ей справедливость!

—  — Разве она не почтительна, не добра, не благодарна?

— Нет, напротив!

— Она ведь набожна, искренна, скромна?

— Да.

— В таком случае, дорогая мадам Ватрен, ваша совесть может быть совершенно спокойна: религия, научившая Катрин всем этим добродетелям, не может погубить душу вашего сына!

— Нет, нет, господин аббат, нет, это невозможно! — повторила Марианна, упорствуя в своем упрямстве.

— Я вас прошу! — сказал аббат.

— Нет!

— Я вас умоляю!

— Нет, нет, нет!

Аббат возвел глаза к небу.

— О, милосердный Боже, — прошептал он, — тебе достаточно одного взгляда, чтобы понять, что делается в сердцах человеческих! Ты видишь, в каком заблуждении находится эта мать, принимающая свое ослепление за набожность! Господи, просвети ее!

Но добрая женщина продолжала делать отрицательные знаки. В этот момент Гийом, который, несомненно, подслушивал у дверей, вошел в комнату.

— Ну что, господин аббат, — спросил он, бросив на жену быстрый взгляд, — стала ли она благоразумнее?

— Я надеюсь, мадам Ватрен подумает, — ответил он.

— А! — воскликнул Гийом, сжимая кулаки.

— Старушка заметила этот жест, но невозмутимо продолжала стоять на своем.

— Делай, что хочешь, — сказала она, — я знаю, что ты — хозяин, но если ты их поженишь, это будет против моей воли!

— Тысяча чертей! Вы слышите, господин аббат? — спросил Ватрен.

— Терпение, дорогой мсье Гийом, терпение! — ответил аббат, видя, что добряк начинает горячиться.

— Терпение, — воскликнул старик, — но поистине не в человеческих силах иметь терпение в подобной ситуации! Из-за подобного упрямства можно потерять человеческий облик!

— Ну-ну, — сказал, аббат вполголоса, — у нее доброе сердце, она преодолеет свои заблуждения!

— Да, вы правы, я не хочу заставлять ее насильно покоряться моему решению, я не хочу, чтобы она разыгрывала роль несчастной матери, жены-мученицы. Я даю ей сегодняшний день на размышление, и если сегодня вечером она мне не скажет: «Старик! Нужно поженить наших детей…» — Гийом пристально посмотрел на жену, но та снова покачала головой, только усиливая раздражение главного лесничего. — Если она не захочет мне сказать этого, — продолжал он, — то тогда… послушайте, мсье аббат, мы вместе уже двадцать шесть лет, да… 15 июня исполнится двадцать шесть лет, но мы расстанемся, как будто все это было вчера, и мы проведем остаток наших дней каждый сам по себе!

— Что он говорит? — в ужасе спросила старушка.

— Мсье Ватрен! — воскликнул аббат.

— Я говорю… я говорю правду! — сказал он. — Ты слышишь, жена?

— О да, да, я слышу! О, какая я несчастная! — И матушка Ватрен бросилась на кухню, захлебываясь в рыданиях.

Она, казалось, пребывала в таком отчаянии, что даже была готова сделать шаг к примирению.

Оставшись наедине, главный лесничий и аббат посмотрели друг на друга. Аббат первым нарушил молчание.

— Мой дорогой Гийом, — сказал он, — не падайте духом и имейте терпение!

— Нет, вы видели когда-нибудь что-нибудь подобное? — в ярости вскричал Гийом.

— У меня есть надежда, — сказал аббат, скорее для того, чтобы утешить старика, чем будучи уверенным в этом, — нужно, чтобы дети увидели ее и поговорили с ней!

— Нет, они ее не увидят и не будут говорить с ней! Она должна сама прийти к этому, а не под влиянием жалости! Иначе мне не о чем говорить с ней! Чтобы дети ее увидели, чтобы дети говорили с ней? Нет, мне стыдно даже подумать об этом! Я не хочу, чтобы они знали, что у них такая глупая и упрямая мать!

В этот момент в полуоткрытой двери показалось взволнованное лицо Бернара.

— Прошу вас: ни слова об упрямой старухе, господин аббат! — прошептал Гийом.

Бернар заметил взгляд, который бросил на него отец; его молчание отнюдь не уменьшило беспокойство молодого человека.

— Так что же, батюшка? — осмелился спросить он робким голосом.

— Кто тебя звал? — спросил Гийом.

— Батюшка! — почти умоляюще прошептал Бернар.

Эта мольба проникла в самое сердце Ватрена, но он даже не подал виду и резко спросил:

— Я тебя спрашиваю: кто тебя звал? Отвечай!

— Никто… я знаю… но я надеялся…

— Убирайся! Ты был глуп, если надеялся!

— Батюшка! Дорогой батюшка, — взмолился Бернар, — одно слово! Одно!

— Убирайся!

— Ради Бога, батюшка!

— Убирайся, говорю тебе! — закричал дядюшка Гийом. — Тебе здесь нечего делать!

Но семья Ватрена была подобна семье Оргона note 31Имеется в виду персонаж комедии Ж. -Б. Мольера «Тартюф».. Каждый был упрям по-своему. Вместо того, чтобы подождать, когда гроза пройдет и его отец успокоится, и прийти позже, как тот ему и советовал, пусть и в несколько грубой форме, Бернар решительно вошел в комнату и твердым голосом сказал:

— Батюшка, матушка плачет и не отвечает мне. Вы плачете и гоните меня…

— Ты ошибаешься, я не плачу!

— Спокойствие, Бернар, спокойствие, — сказал аббат, — все может измениться!

Но вместо того, чтобы внять голосу аббата, Бернар слышал только голос отчаяния, которое начало закипать в нем.

— О, как я несчастен! — прошептал он, думая, что мать согласилась на этот брак, а отец возражает. — Я так любил моего отца все двадцать пять лет моей жизни, а мой отец меня не любит!

— Да, несчастный ты человек! — вскричал аббат. — Потому что ты богохульствуешь!

— Но вы же прекрасно видите, господин аббат, что мой отец меня не любит, — сказал Бернар. — Ведь он отказывает мне в единственной радости моей жизни!

— Вы слышите, что он говорит? — воскликнул Гийом, вспыхивая от нового приступа гнева. — Вот как он меня судит! О, молодость, молодость!

— Но, — продолжал Бернар, — это не значит, что из-за этого непонятного каприза я оставлю бедную девушку. Если у нее здесь всего лишь один друг, то этот друг заменит ей всех остальных!

— Я тебе уже три раза сказал, чтобы ты ушел, Бернар! — еще раз повторил Гийом.

— Я ухожу, — сказал молодой человек, — но мне двадцать пять лет, и я имею полную свободу действий, и если мне так жестоко отказывают, то существует закон, дающий мне право взять то, в чем мне отказывают!

— Закон! — гневно воскликнул дядюшка Гийом. — Да простит меня Бог! Сын произносит слово «закон» перед своим отцом!

— Разве это моя вина? — Закон!..

— Вы меня к этому вынудили!

— Закон! Вон отсюда! Ты грозишь своему отцу законом! Вон отсюда, несчастный, и не смей никогда показываться мне на глаза!

— Отец мой, — сказал Бернар, — я ухожу, потому что вы меня прогоняете. Но запомните тот час, когда вы сказали своему сыну: «Уходи из моего дома!», — и пусть вина за то, что случится потом, падет на вашу голову. — И, схватив свое ружье, Бернар, как безумный, бросился вон из дома.

Дядюшка Гийом чуть было не бросился к своему ружью, но аббат остановил его.

— Что вы делаете, господин аббат, — удивленно вскричал старик, — разве вы не слышали, что сказал этот несчастный?

— Отец, — прошептал аббат, — ты слишком суров со своим сыном!

— Слишком суров? — воскликнул Гийом. — И вы тоже это говорите? Так это я суров с ним или его мать? Вам и Богу это известно! Слишком суров! У меня были полны глаза слез, когда я с ним говорил! Когда я люблю его, вернее, любил его, как любят единственного сына… Но теперь, — гневно продолжал главный лесничий, — он может идти куда ему угодно! Пусть делает, что хочет, только бы я его больше не видел!

— Несправедливость порождает несправедливость, Гийом! — торжественно сказал аббат. — Берегитесь, после того, как вы были столь жестоки в своем гневе, остаться еще и несправедливым!

Бог уже простил вам ваш гнев и вашу вспыльчивость, но он никогда не простит вам несправедливость.

Едва аббат закончил, как в зал вошла бледная и испуганная Катрин. Ее большие голубые глаза неподвижно смотрели в одну точку, и крупные слезы, похожие на жемчужины, струились, по ее щекам.

— О, дорогой папочка, — воскликнула она, с ужасом посмотрев на грустное лицо аббата и мрачную физиономию главного лесничего, — что случилось, что здесь произошло?!

— Так, а вот и другая! — прошептал дядюшка Гийом, вынимая трубку изо рта и кладя ее в карман, что было у него признаком крайней степени возбуждения.

— Бернар молча поцеловал меня три раза, — продолжала Катрин, — взял свою шапку и охотничий нож и убежал куда-то, как сумасшедший!

Аббат отвернулся и принялся вытирать влажные глаза носовым платком.

— Бернар, Бернар… негодяй, а ты… ты… — без сомнения, Гийом остановился, не решаясь произнести какие-либо проклятия в адрес Катрин, но при виде нежного и умоляющего выражения в глазах девушки весь его гнев растаял, как тает снег под солнечными апрельскими лучами. — А ты… ты… — прошептал он, смягчаясь, — ты добрая девушка! Поцелуй меня, дитя мое!

Затем, легко отстранив свою племянницу, он повернулся к аббату.

— Мсье Грегуар, — сказал он, — действительно, я был слишком суров, но, как вы знаете, это по вине матери… Пойдите к ней и попытайтесь уговорить ее… а что касается меня, то я пойду прогуляюсь по лесу. Я всегда замечал, что темнота и одиночество дают прекрасные советы!

Пожав руку аббату, но даже не осмелившись посмотреть в сторону Катрин, он вышел из дома, пересек дорогу и скрылся в чаще леса.

Чтобы избежать объяснения, хотя он очень его хотел, аббат направился на кухню, где наверняка мог найти матушку Ватрен, которая ушла туда, исполненная отчаяния и горя, но Катрин его остановила.

— Во имя неба, мсье аббат, сжальтесь надо мной и расскажите, что здесь произошло!

— Дитя мое, — ответил достойный священник, взяв руки девушки в свои, — вы так добры, так послушны и так благочестивы, что и здесь, и на небе вас могут окружать только друзья. Не теряйте надежды, не обвиняйте никого и положитесь на милосердие божье, молитвы ангелов и любовь своих родителей, которые все уладят!

— Но что я должна делать? — спросила Катрин.

— Молитесь, чтобы отец и сын, покинувшие друг друга в гневе и слезах, встретились с прощением и радостью!

И оставив Катрин немножко успокоенной, если не более уверенной в себе, он направился на кухню, где матушка Ватрен, качая головой, повторяла: «Нет! Нет! Нет!» — и плача, снимала шкурки с кроликов и месила тесто.

Катрин посмотрела вслед аббату, ничего не понимая в его напутствии так же, как она глядела вслед своему приемному отцу, ничего не понимая в его молчании.

— Боже мой! Боже мой! — спросила она вслух. — Кто-нибудь может мне объяснить, что здесь произошло?

— С вашего позволения я могу это сделать, мадемуазель Катрин, — сказал Матье, опираясь на оконный наличник.

Появление Матье вызвало почти радостное чувство у бедной Катрин. Поскольку бродяга в какой-то степени пришел от имени Бернара, чтобы дать ей какие-то сведения о нем, несмотря на всю свою гнусность, он казался ей просто некрасивым.

— Да, да, — воскликнула девушка, — скажи мне, где Бернар и почему он ушел?!

— Бернар?

— Да, да, мой дорогой Матье, говори! Я тебя слушаю!

— Хорошо! Он ушел… ну, он ушел потому, что… — и Матье засмеялся своим скрипучим смехом, в то время как Катрин вся обратилась в слух. — Он ушел, — начал бродяга, — Боже мой! Не ужели вам нужно об этом говорить?

— Да, потому что я тебя об этом прошу!

— Хорошо! Он ушел, потому что мсье Ватрен его выгнал!

— Выгнал? Отец выгнал сына? А почему?

— Почему? Потому что он хотел жениться на вас, несмотря ни на что, безумец!

— Его выгнали? Его выгнали из-за меня! Из отчего дома!

— Да, я так думаю. Здесь был крупный разговор. Видите ли, я был в пекарне, так что я все слышал, невольно, конечно. Я не слушал, но они так кричали, что я вынужден был слушать. В тот момент, когда мсье Бернар сказал дядюшке Гийому: «Вы будете виноваты во всех тех несчастьях, которые с вами произойдут!» — я подумал, что сейчас старик схватится за ружье, и тогда было бы не до смеха! Он вполне может попасть в ворота с расстояния двадцати пяти шагов!

— О, Боже мой, Боже мой! Бедный милый Бернар!

— Да, ведь он рисковал из-за вас, и это стоит того, чтобы увидеть его еще раз — хотя бы для того, чтобы помешать ему наделать глупости!

— Да, да, увидеть его, о большем я и не мечтаю! Но как? -

— Он будет ждать вас вечером… -

— Он будет меня ждать?

— Да, мне это поручено передать вам!

— Кем?

— Кем? Бернаром, конечно!

— Где он будет меня ждать?

— У источника Принца.

— Когда?

— В девять часов.

— Я пойду туда, Матье, пойду!

— Это точно?

— Ручаюсь тебе!

— Иначе мне опять попадет… он вовсе не ангел, этот господин Бернар, не такой уж у него мягкий характер! Сегодня утром он дал мне такую пощечину, что до сих пор щека горит… но не думайте, я не злопамятен!

— Будь спокоен, мой добрый Матье, Бог воздаст тебе! — сказала Катрин, поспешно поднимаясь в свою комнату.

— Я очень надеюсь на это, — сказал Матье, провожая ее глазами до тех пор, пока за ней не захлопнулась дверь.

Затем, улыбаясь демонической улыбкой, явно свидетельствующей о том, что несчастная наивная душа попалась в ловушку, он повернулся и быстрым шагом направился в сторону леса, делая какие-то знаки.

Увидев эти знаки, на некотором расстоянии показался всадник, поспешно направляющийся в его сторону.

— Ну что? — спросил он, останавливая коня прямо перед Матье.

— Прекрасно, все идет наилучшим образом, другой наделал столько глупостей, что им, как кажется, сыты по горло, кроме того, скучают по Парижу!

— Что я должен делать?

— Что вы должны делать?

— Да.

— А вы это сделаете?

— Разумеется!

— Ну, тогда поезжайте скорее в Вилльер-Котре и набейте ваши карманы деньгами. В восемь часов начинается праздник в Корси, а в девять часов…

— В девять часов?..

— В девять часов та, что не могла поговорить с вами сегодня утром и не вернулась через Гондревиль только из-за того, что боялась огласки, будет ждать вас у источника Принца.

— Но… она согласилась уехать со мной? — радостно вскричал Парижанин.

— Она согласна на все! — подтвердил бродяга.

— Матье, — сказал молодой человек, — ты получишь двадцать пять луи, если ты мне не солгал! До вечера, до девяти часов!

И, вонзив шпоры в бока своего коня, он галопом помчался по направлению к Вилльер-Котре.

— Двадцать пять луи! — прошептал Матье, глядя, как он мчится среди деревьев, — это неплохая сумма, не считая мести! Я ведь сова! А сова — это птица, предвещающая несчастья! Мсье Бернар, сова желает вам доброго вечера! — И, сложив ладони вместе, он два раза издал крик, напоминающий крик совы:

— Добрый вечер, мсье Бернар! — и с этими словами углубился в самую чащу леса, ведущего в деревню Корси.

Глава IV. Деревенский праздник

Двадцать пять лет назад, то есть в то время, когда происходили события, о которых мы собрались вам рассказать, праздники в деревнях, расположенных вокруг Вилльер-Котре, были настоящими праздниками не только для этих деревень, но также и для самого городка.

Особенно часто они справлялись в начале года, когда наступали теплые весенние дни, и деревенька просыпалась, улыбаясь майским солнечным лучам, с веселым шумом появлявшимся среди листвы, подобно птичьему гнездышку, из которого только что вылупились малиновки или синицы. И все, кто по каким-либо причинам хотел принять участие в празднике из-за любопытства, удовольствия или торговых дел, начинали к нему готовиться, причем приготовления начинались за две недели до начала праздника в деревне и за неделю — в городке.

В кабачках протирали столы, мыли полы, чистили оловянные кубки и вешали при входе новые вывески.

Скрипачи выпалывали траву и подметали на площадке, где должны были состояться танцы; под кронами деревьев вырастал целый палаточный городок, но это был вовсе не вражеский лагерь, а самодельные кабачки.

Юноши и девушки готовили праздничные костюмы, словно солдаты, идущие в бой.

В то утро все просыпались еще на рассвете, и тотчас же начинались приготовления к празднику.

Устанавливали вертушку для игры в колечки и столики на колесиках, выстраивали глиняных кукол для стрельбы из арбалета; испуганные кролики, печально опустив уши, ждали того часа, когда бросок кольца решит их судьбу, и из корзинки торговца они попадут в кастрюлю выигравшего.

Итак, праздник в деревне начинался с утра. Но совсем не так рано начинался праздник в городе, который посылал своих представителей только к трем или четырём часам пополудни, если только узы родства с деревенскими фермерами или приглашения наиболее уважаемых жителей деревни не нарушали этих устоявшихся традиций.

Около трех или четырех часов — в зависимости от того, насколько далеко деревня находилась от города, — на дороге появлялась длинная процессия.

Впереди ехали верхом молодые денди, за ними — аристократы в каретах, а замыкали шествие пешие горожане.

Это были клерки из конторы, налоговые служащие и разряженные рабочие, ведущие под руку хорошеньких девушек, в чепчиках с голубыми или розовыми лентами, насмешливо разглядывающих ситцевые юбки проезжающих мимо них дам.

В пять часов все уже были в сборе, и праздник приобретал свое истинное значение, так как на нем присутствовали все три основные группы: аристократы, буржуа и крестьяне. Все танцевали на одной площади, но при этом не происходило смешения сословий, каждое из них составляло свою группу; единственной группой, которую хотели разрушить, была группа гризеток.

В девять часов карусель танцующих рассыпалась, и все горожане отправлялись в город: аристократы в каретах, а клерки, служащие, рабочие и гризетки — пешком. Это были неторопливые прогулки под сенью больших деревьев, овеваемых легким весенним ветерком. Они были прелестны и надолго оставались в памяти людей.

Эти праздники были в моде в каждой деревне, но в силу своего удачного расположения Корси занимала среди них первое место. Невозможно себе представить более живописного места, чем эта маленькая деревенька, расположенная между Надонской долиной и прудами Раме и Жавей.

В десяти минутах ходьбы от Корси находился дикий и в то же время прелестный уголок, где протекал ручеек, который назывался источником Принца. Вспомним, что именно возле этого источника Матье назначил свидание Катрин и Парижанину, и вернемся в Корси. С четырех часов пополудни праздник был в полном разгаре.

Но мы перенесемся не на сам праздник, а в один из самодельных кабачков, о котором только что упоминали.

Этот кабачок, который возобновлял свое короткое трехдневное существование каждый год, во время праздника, помещался в старом заброшенном доме лесничего, в остальные триста шестьдесят дней он был закрыт.

Во время праздника инспектор отдавал этот дом одной доброй женщине, которую звали матушка Теллье, трактирщице из Корси, которая устраивала там трактир на это время.

Как мы уже сказали, праздник длился три дня. Но всего было пять радостных дней в году, потому что кроме самого праздника существовал еще день приготовлений к нему и день уборки после праздника.

Пока длился праздник, трактир жил, пел, шумел; так было всегда. Затем он закрывался, и триста шестьдесят дней стоял мрачный, молчаливый, словно погруженный в глубокий сон. Трактир был расположен на полпути к Корси, около источника Принца и, естественно, был остановкой на пути тех, кто шел к источнику.

Поэтому в перерыве между кадрилями влюбленные, которые нуждались в уединении, и все другие участники праздника останавливались в трактире матушки Теллье, чтобы выпить стаканчик вина и съесть пирожное. С пяти до шести часов вечера трактир блистал во всем великолепии, но затем постепенно начинал пустеть, и к десяти часам деревянные ставни закрывались, и трактир погружался в сон, который охраняла некая особа по имени Бабет, которая заменяла матушку Теллье и пользовалась ее доверием.

На следующий день домик, словно зевая, открывал свои двери, затем, подобно глазам, одно за другим — ставни окон и, как и накануне, ждал своих посетителей.

Посетители в основном располагались под навесом, образованным перед домом из побегов плюща, винограда и повилики, которые вились по столбам, поддерживающим этот зеленый шатер.

На противоположной стороне, у подножия громадного бука, окруженного другими деревьями, словно детьми, находился шалаш, в котором днем хранилось вино, которое подавали вечером, так как матушка Теллье была не настолько уверена в трезвости и порядочности своих земляков, чтобы оставлять соблазнительный напиток на ночь под открытым небом, хотя ночью было гораздо прохладнее, чем днем.

Итак, к семи часам вечера, когда на площади царило праздничное оживление, в трактире матушки Теллье собиралось самое блестящее общество. Оно состояло из тех, кто пил вино за десять, двенадцать и пятнадцать су (у матушки Теллье было три вида расценок) и любителей пирожных.

Для особо проголодавшихся имелся омлет, салат, копченая свинина и колбаса.

Все пять столиков были заняты, так что матушка Теллье и мадемуазель Бабет едва успевали обслуживать многочисленных посетителей.

За одним из столиков сидели двое лесничих, которые участвовали в охоте на кабана, которого наш друг Франсуа загнал этим утром, Бобино и Лаженесс.

Бобино, толстый весельчак с круглым лицом и выпученными глазами, был уроженцем Экс-ан-Прованса, любил подшутить над другими и любил, когда шутили над ним. Он картавил, выговаривая слова, как настоящий провансалец. Он любил нападать и умел защищаться, и в том и в другом случае употребляя выражения, которые цитируют до сих пор, хотя он умер пятнадцать лет назад.

Лаженесс был высокий, сухой и худой человек, получивший свое прозвище note 32Лаженесс (la jeunesse) молодость. в 1794 году от герцога Филиппа Эгалите Орлеанского и с тех пор сохранивший свое прозвище. Он был столь же серьезен, сколь весел Бобино, и столь же скуп на слова, сколь Бобино болтлив.

С восточной стороны дома находились остатки изгороди, раньше огибавшей дом, а теперь имеющей всего пять-шесть футов в длину и доходящей до шалаша, оставляя открытым фасад дома.

За этой изгородью — калитка, которая была открыта, вернее, значительная часть ее отсутствовала и сохранились лишь опорные столбы. За ней находился маленький холмик, покрытый мхом, на котором возвышался огромный дуб, раскинувший свои ветви над маленькой долиной, где протекал источник Принца.

Около этого холма Матье играл в кегли с двумя или тремя бездельниками, но мы должны заметить, что подобные бездельники встречались туг довольно редко. А дальше, в таинственной тени лесных деревьев, на зеленом ковре, покрытом мхом, который приглушал шаги, неясно виднелись фигуры гуляющих пар. Одновременно с голосами сидящих в кафе и гуляющих в лесу слышался звук играющих скрипок и кларнета. Музыка прерывалась очень редко, и лишь для того, чтобы кавалер мог отвести свою даму на место и пригласить другую.

А теперь, когда занавес поднялся и действие, к которому даны все соответствующие пояснения, началось, проведем наших читателей в зеленую беседку, где матушка Теллье и Бабет обслуживали посетителей.

Матушка Теллье в тот момент была занята тем, что подавала одному изнеженному аристократу омлет со свиным салом и стакан вина за двенадцать су, а в это время Бабет принесла Бобино и Лаженессу большой, словно кирпич, кусок сыра, который должен был помочь им закончить вторую бутылку вина.

— Ну, — с важным видом говорил Лаженесс Бобино, который, откинувшись назад, слушал его с насмешкой, — если ты в этом сомневаешься, то можешь увидеть его своими собственными глазами. Когда я говорю «собственными», ты понимаешь, что это моя манера выражаться… Я говорю об этом новеньком, который недавно приехал. Он из Германии, с родины отца Катрин, и его зовут Милдет.

— И где этот парень будет жить? — спросил Бобино со своим певучим провансальским акцентом, о котором мы уже упоминали.

— На другом краю леса, в Монтегю, у него есть небольшой карабин, не больше этого, — с пятнадцатидюймовым стволом, 30-го калибра. Он берет подкову, прибивает ее к стене и с расстояния пятидесяти шагов может попасть в каждую из дырочек на этой подкове!

— Разрази меня гром! — смеясь, произнес Бобино свое любимое проклятие. — Должно быть, стена вся уже в дырках! А почему этот парень не хочет сделаться кузнецом? Когда я увижу это сам, то я в это поверю, не так ли, Моликар?

Эти слова были обращены к вновь вошедшему, который был поддавалой в игре в кегли с Матье. Он вошел, сопровождаемый проклятиями игроков, которые обещали, что они будут использовать его ноги вместо палок при игре.

Услышав свое имя, ученик Бахуса, как называли в то время современного Каво note 33Каво — буквально «кабачок». Общество поэтов-песенников, созданное в 1729 г. и прекратившее свою деятельность в 1805 г. Она была возобновлена в 1805 г. Туффе, Каппелем и Беранже., Моликар обернулся и сквозь пелену, застилавшую его глаза, попытался разглядеть того, кто его позвал.

— А! — прошептал он, вытаращив глаза и раскрыв рот. — Это ты, Бобино?

— Да, это я.

— Что ты говоришь? Повтори, пожалуйста, сделай любезность!

— Да ничего, пустяки, просто этот весельчак Лаженесс говорит здесь мне разные глупости.

— Но, — возразил Лаженесс, задетый в своем самолюбии рассказчика, — это вовсе не глупости, уверяю тебя!

— Кстати, Моликар, — спросил Бобино, — чем закончилась твоя тяжба с соседом Лафаржем?

— Моя тяжба? — переспросил Моликар, которому в том со стоянии, в котором он находился, было сложно быстро переключиться с одной мысли на другую.

— Ну да, твоя тяжба!

— С цирюльником Лафаржем?

— Да.

— Я ее проиграл. -

— То есть как проиграл?

— Я ее проиграл, потому что на меня наложили наказание.

— Кто на тебя наложил наказание?

— Мсье Бассино, мировой судья.

— И к чему он тебя приговорил?

— К штрафу в три франка.

— А что же ты ему такого сделал, этому цирюльнику? — спросил Лаженесс со своей обычной серьезностью.

— Что я ему сделал? — переспросил Моликар, ноги которого качались, подобно маятнику часов. — Я ему расквасил нос. Но без всякого умысла, честное слово! Ты ведь хорошо знаешь, какой нос у этого Лафаржа, не так ли, Бобино?

— Во-первых, уточним, — сказал шутник, — что это не нос, а рукоятка! — Да, уж, он нашел верное выражение, этот сатана Бобино… То есть я хотел сказать, Бобино, у меня просто язык заплетается!

— Ну и что же? — спросил Лаженесс.

— Что? — не понял Моликар, мысли которого уже были далеко от темы разговора.

— Он спрашивает о носе дядюшки Лафаржа!

— Действительно… — сказал Моликар, упорно пытаясь отогнать несуществующую муху, — прошло уже две недели с тех пор, как мы вместе вышли из кабачка!

— Значит, вы были под хмельком?

— Вовсе нет, — возразил Моликар.

— А я тебе повторяю, что вы были под хмельком!

— А я тебе говорю, что нет! Мы были пьяны! — и Моликар рассмеялся, радуясь, что он тоже нашел удачное выражение.

— В добрый час! — сказал Бобино.

— Ведь ты никогда не исправишься? — спросил Лаженесс.

— В чем?

— В том, что ты пьешь! — Исправляться! А зачем?

— Этот человек удивительно умен, — сказал Бобино. — Стакан вина, Моликар.

Моликар покачал головой.

— Как, ты отказываешься? -

— Да.

— Ты отказываешься от вина?!!

— Два, или ни одного!

— Браво!

— А почему именно два? — спросил Лаженесс, который обладал более математическим складом ума, чем Бобино, и считал, что у каждой загадки должно быть четкое объяснение.

— Потому что если я выпью один стакан, — ответил Моликар, — то это будет тринадцатый стакан за этот вечер!

— О, понятно! — сказал Бобино.

— А тринадцатый стакан вина может принести мне несчастье!

— Однако какой ты суеверный! Ну продолжай! Ты получишь свои два стакана!

— Мы вышли из кабачка, — продолжал Моликар, усаживаясь за столик, принимая приглашение Бобино.

— В котором часу это было?

— О, очень рано!

— И что же?

— Было около часу ночи или половины второго, я точно не помню… Я хотел вернуться к себе, как и подобает честному человеку, у которого три жены и один ребенок!

— Три жены!

— Три жены и один ребенок!

— Какой султан!

— Да нет, одна жена и трое детей, какой глупец этот Бобино! Конечно, можно иметь трех жен, но если бы у меня было три жены, то я бы никогда не вернулся домой. Я иногда туда и так не прихожу, так что с меня и одной достаточно. Итак, я решил вернуться домой, но тут мне пришла в голову эта несчастная мысль сказать цирюльнику Лафаржу, который живет на площади, где фонтан, — а я, как известно, живу в конце улицы Ларги, — так вот, мне пришла в голову эта несчастная мысль сказать ему: «Сосед, проводим друг друга. Сначала я вас провожу, а потом вы меня проводите, затем опять вы, потом опять я, и всякий раз мы будем останавливаться у матушки Моро, чтобы вместе выпить по стаканчику».

— А! — сказал Лаженесс. — Это прекрасная идея!

— Да, — заметил Бобино, — в тот день, ты, видимо, выпил тринадцать стаканов, как сегодня, и ты боялся, что это принесет тебе несчастье!

— Нет, в тот день я их, к сожалению, не считал, это мне пришло в голову позже. Итак, мы пошли, как добрые соседи, как настоящие друзья, и дошли до двери мадемуазель Шапюи, главной почтальонши, ты ее знаешь…

— Да.

— Там лежал громадный камень, но было так темно! У тебя ведь хорошее зрение, не так ли, Лаженесс? И у тебя тоже, Бобино?

Но в ту ночь было так темно, что хоть глаз выколи! В ту ночь ты бы принял кошку за полицейского!

— Никогда! — сказал Лаженесс.

— Никогда? Ты говоришь никогда?

— Да нет, он ничего не говорит!

—  — Если он ничего не говорит, то это другое дело, и значит я ошибаюсь!

— Да-да, ты ошибаешься, продолжай!

— Итак, около двери мадемуазель Шапюи, которая работает почтальоншей, я нашел камень. Но — увы! — я его не заметил. Да и как я мог его заметить? Мой сосед Лафарж не видел собственного носа, который был гораздо ближе к нему, чем камень ко мне. Я споткнулся и, протянув руку в поисках опоры, наткнулся на первое, что попалось мне под руку. Конечно, это оказался нос соседа Лафаржа! Ну, вы же знаете, что, когда тонешь в воде, стараешься всплыть на поверхность, но когда в вине, то это уже хуже. Ну, в общем, в результате произошло то же самое, как если бы ты доставал твой охотничий нож из ножен, Бобино; сосед Лафарж выдернул свой нос у меня из рук, а кожа осталась. Вы прекрасно понимаете, что это не моя вина, я бы с удовольствием вернул ему его проклятую кожу. А в результате судья приговорил меня к трем франкам штрафа за нанесение тяжких телесных повреждений и к оплате последующего лечения!

— И сосед Лафарж опустился до того, что взял твои три франка?

— Да, но мы их только что разыграли в кегли. Я их снова выиграл, и мы их пропили. Мой четырнадцатый стакан, Бобино!

— Послушайте, дядюшка Бобино, — спросил Матье, прерывая их разговор, — разве вы не знаете, что вас искал инспектор?

— Нет, — ответил Бобино.

— Я хотел предупредить вас о том, что он вас искал, чтобы вы не искали его!

— А, ну тогда… — сказал Лаженесс, роясь в кармане.

— Что ты делаешь? — спросил Бобино.

— Я заплачу за нас обоих. Ты мне это вернешь как-нибудь потом, совершенно не нужно, чтобы господин инспектор видел нас в трактире, а то он может подумать, будто мы сюда часто ходим. С меня тридцать четыре су, не так ли, матушка Теллье?

— Да, господа, — подтвердила хозяйка.

— Получите, пожалуйста. До свидания!

— Трусы! — сказал Моликар, снова усаживаясь за столик, который оставил, когда принял приглашение Бобино и Лаженесса, и рассматривая только что откупоренную бутылку на свет. — Трусы! Оставить поле боя, когда еще есть враги! — И, чокнувшись двумя наполненными до краев стаканами, он добавил:

— За твое здоровье, Моликар!

Между тем лесничие, которые спешно пытались исчезнуть, вдруг остановились, с удивлением посмотрев на человека, появившегося в дверях трактира, — бледного, с изменившимся лицом, с развязанным галстуком; по лбу у него струился пот.

Это был Бернар.

Глава V. Змея

У Бернара был такой взволнованный вид, что, казалось, оба товарища не сразу его узнали. Наконец, Лаженесс решился:

— Гляди-ка, это Бернар, — сказал он, — здравствуй, Бернар! -

— Здравствуй, — раздраженно ответил молодой человек, явно недовольный этой встречей.

—  — Ты… здесь? — в свою очередь осмелился спросить Бобино.

— А почему бы и нет? Разве запрещено участвовать в празднике, если хочешь развлекаться?

— Да нет, я вовсе этого не говорю, разрази меня гром! — возразил Бобино. — Но меня удивляет, что я вижу тебя в одиночестве! — В одиночестве?

— Да.

— Ас кем я должен прийти?

— Мне кажется, что у тебя есть молодая и красивая невеста…

— Не будем больше об этом говорить, — нахмурив брови, сказал Бернар и, ударив о стол прикладом своего ружья, крикнул: — Вина!

— Тсс! — остановил его Лаженесс.

— Почему?

— Здесь господин инспектор!

— Ну и что из этого?

— Я тебя предупреждаю: будь осторожен! Здесь господин инспектор, вот и все.

— Ну и мне какое дело до того, здесь он или нет? -

— А-а, ну тогда другое дело!

— Должно быть, он с кем-то поссорился дома, — сказал Бобино Лаженессу, беря его под руку.

Лаженесс утвердительно кивнул и, повернувшись к Бернару, сказал:

— Я это сказал вовсе не для того, чтобы командовать тобой или обидеть тебя, Бернар. Но ведь ты знаешь, что господин инспектор не любит заставать нас в трактире!

— Но я хожу туда, куда хочу, и господин инспектор не может вмешиваться в мои дела! — возразил Бернар и, с яростью ударив по столу, повторил: — Вина!

Лесничие поняли, что Бернар заупрямился не на шутку.

— Ну что же, — сказал Бобино, — пусть бесится, если ему хочется. Пойдем, Лаженесс!

— Да, здесь ничего не поделаешь, — согласился Лаженесс. — Прощай, Бернар!

— Прощай! — резко и раздраженно ответил тот.

Лесничие удалились в направлении, противоположном тому, откуда должен был появиться инспектор. Но тот был так занят каким-то важным разговором, что прошел мимо трактира, не заметив ни их, ни Бернара. — Да придут сюда или нет! — закричал Бернар, с такой силой ударив прикладом ружья по столу, словно хотел разбить его на мелкие кусочки.

Матушка Теллье поспешила на его зов, неся две бутылки и недоумевая, кто этот нетерпеливый посетитель, требующий вина с такой яростью.

— Иду, иду! — сказала она. — У нас кончилось вино, и нужно было достать новую бочку!

Узнав молодого человека, она удивленно воскликнула:

— А, это вы, дорогой мсье Бернар! Боже мой, как вы бледны!

— Вы находите, матушка? — спросил юноша. — Поэтому я и хочу выпить — говорят, что вино возвращает краски!

— Но ведь вы больны, мсье Бернар! — настойчиво сказала матушка Теллье.

Бернар пожал плечами.

— Давайте сюда! — сказал он, вырывая бутылки у нее из рук.

И, поднеся одну бутылку к губам, он залпом осушил ее.

— Милосердный Боже! — вскричала добрая женщина, потрясенная столь необычным поведением Бернара. — Вы погубите себя, дитя мое!

— Да… — сказал Бернар, ставя бутылку на стол, — но дайте мне допить все это! Кто знает, увидите ли вы еще меня у себя?

Удивление матушки Теллье было столь велико, что она оставила других посетителей и всецело занялась молодым человеком.

— Но что случилось, дорогой мсье Бернар? — с тревогой спросила она.

— Ничего, но дайте мне, пожалуйста, перо, бумагу и чернила!

— Перо, бумагу и чернила?

— Да, и поскорее!

Матушка Теллье поспешила исполнить его приказание.

— Перо, бумагу и чернила? — повторил Моликар, который уже был совершенно пьян, так как заканчивал третью бутылку

Бобино и Лаженесса. — Простите, господин нотариус! Разве в трактир ходят за перьями, бумагой и чернилами? В трактир ходят, чтобы пить вино! — И, словно подавая пример, закричал: — Эй, матушка Теллье! Вина!

В это время матушка Теллье, предоставив Бабет обслужить Моликара, вернулась к Бернару и положила перед ним на стол все то, что он попросил. Бернар поднял глаза и, заметив, что она вся в черном, спросил:

— Почему вы в трауре?

Бедная женщина смертельно побледнела и воскликнула задыхающимся голосом:

— О, Боже мой! Разве вы не помните об этом ужасном не счастье, которое со мной случилось?

— Я ничего не помню, — сказал Бернар. — Ну, так почему вы в трауре?

— О, вы прекрасно это знаете, дорогой мсье Бернар, ведь вы были на его похоронах! Я ношу траур по моему дорогому сыну Антуану, который умер в прошлом, месяце!

— Ах! Бедная женщина!

— У меня никого больше не было. Это был мой единственный сын, мсье Бернар! И, несмотря на это, Бог отнял его у меня! Когда мать видит своего сына двадцать лет, а затем он уходит, ей остается только плакать. Можно плакать, но это ничего не изменит, — что ушло, то уже не вернешь!

И бедная женщина разразилась рыданиями. В этот момент Моликар затянул свою любимую песенку, что свидетельствовало о том, что он был абсолютно пьян. Он запел:

Если б рос в моем саду

Ну хоть кустик винограда…

Эта песня, которая звучала как насмешка над горем матушки Теллье, внезапной болью отдалась в сердце Бернара, который, несмотря на кажущееся равнодушие, воспринял его близко к сердцу.

— Замолчи! — закричал он.

Но Моликар, не обращая никакого внимания на его слова, снова начал:

Если б рос в моем саду…

— Замолчи! — повторил молодой человек с угрозой в голосе.

— А почему я должен замолчать? — спросил Моликар.

— Ты разве не слышишь, что говорит эта женщина? Она оплакивает своего погибшего сына!

— А, действительно, — сказал Моликар, — я буду петь тише! — И вполголоса он продолжал:

Если б рос…

— Ни тише, ни громче! — закричал Бернар. — Замолчи или убирайся отсюда!

— О, — сказал Моликар, — в таком случае я ухожу. Я люблю те трактиры, где смеются, а не те, где плачут. Матушка Теллье, — позвал он, ударив ладонью по столу, — получите с меня!

— Иди, — сказал Бернар, — я оплачу твой счет, оставь нас!

— Прекрасно! — ответил Моликар и, шатаясь, встал из-за стола. — О большем я и не мечтаю! — И, натыкаясь на деревья, он пошел в лес, распевая все громче и громче по мере того, как удалялся:

Если б рос в моем саду

Ну хоть кустик винограда…

Бернар посмотрел ему вслед и повернулся к хозяйке, которая продолжала плакать.

— Да, вы правы, матушка Теллье: что ушло, того уже не вернешь! Но я бы хотел, чтобы ваш сын был жив, я сам с удовольствием оказался бы на его месте!

— Да хранит вас Бог! — воскликнула добрая женщина. — Что вы такое говорите, мсье Бернар!

— Да, клянусь вам!

— У вас такие замечательные родители! — сказала она. — Если бы вы знали, какое горе для родителей потерять своего единственного ребенка, то вы бы никогда это не сказали!

Бернар попытался что-то написать, но не смог. Рука у него дрожала, и он не мог вывести ни одной буквы.

— Нет, я не могу, не могу! — воскликнул он, бросая перо.

— В самом деле, — сказала хозяйка, — вы дрожите как в лихорадке!

— Послушайте, матушка Теллье: окажите мне одну услугу! — попросил Бернар.

— О, с удовольствием, мсье Бернар! — сказала добрая женщина. — Какую?

— Отсюда не так уж далеко до Нового дома по дороге в Суассон, не так ли?

— Да, это примерно четверть часа быстрой ходьбы.

— Окажите мне любезность, сходите туда и простите, что причиняю вам беспокойство!

— Говорите, что я должна сделать.

— Сходите туда и вызовите Катрин.

— Так она уже вернулась?

— Да, сегодня утром. Скажите ей, что я ей скоро напишу.

— Может быть, вы ей сейчас напишете?

— Лучше завтра, сейчас у меня дрожат руки!

— Вы уезжаете?

— Да, говорят, что мы вступаем в войну с Алжиром.

— Но какое это имеет отношение к вам, ведь вы же вытянули белый билет!

— Вы ведь сходите, куда я вас прошу, матушка Теллье?

— Я иду сейчас же, мсье Бернар, но…

— Но что?

— А ваши родители?

— А потом вы сходите к моим родителям.

— Что я должна им передать?

— Ничего.

— Как? Ничего?

— Нет, только скажите им, что я заходил к вам, что они меня больше никогда не увидят, и что я прощаюсь с ними.

— Прощаетесь с ними?! — вскричала матушка Теллье.

— Скажите им, чтобы они заботились о Катрин, что я буду благодарен им за все, что они для нее сделают. И если меня убьют, как вашего бедного Антуана, то я прошу их сделать ее своей наследницей. — И, потеряв последние силы, молодой человек со стоном опустил голову на руки.

Матушка Теллье с жалостью смотрела на него.

— Хорошо, мсье Бернар, — сказала она. — Уже темнеет, и посетителей не так уж много, так что Бабет вполне с ними справится. Я бегу в Новый дом! — и тихо добавила: — Мне кажется, что нужно помочь бедному мальчику!

Вдалеке слышался пьяный голос Моликара, который пел:

Если б рос в моем саду

Ну хоть кустик винограда…

Несколько минут Бернар сидел, погруженный в тяжелые грустные размышления, вдруг он резко вздрогнул и, подняв голову, прошептал:

— Мужайся, Бернар! Еще один стакан и нужно уходить! -

— Ну, а я бы просто так не ушел! — произнес позади Бернара голос, от звука которого его бросило в дрожь.

Бернар обернулся, хотя и так узнал, чей это голос.

— Это ты, Матье? — спросил он.

— Да, это я, ответил бродяга.

— Что ты сказал?

— Разве вы не слышали? Видимо, вы стали туги на ухо!

— Я слышал, но не понял,

— Ну, что же, тогда я повторю!

— Повтори!

— Я сказал, что на вашем месте я бы так просто не ушел.

— Ты бы просто так не ушел?

— Я бы не ушел, пока… ну, достаточно, вы уже слышали.

— Пока, что?

— Пока я не отомстил им обоим. Слово сказано!

— Что? Кому?

— Одному и другому, ему и ей!

— Разве я могу мстить отцу и матери? — спросил Бернар, пожимая плечами.

— Разве дело в них? Разве они виноваты?

— А о ком же тогда ты говоришь?

—  — О Парижанине и мадемуазель Катрин!

— О Катрин и мсье Шолле! — вскричал Бернар, вскочив на ноги, как будто его ужалила змея.

— Да.

— Матье! Матье! — Ну вот! Опять ничего нельзя сказать!

— Почему?

— Да потому, что мне опять попадет, если я что-нибудь скажу!

— Нет, нет, Матье, клянусь тебе! Говори!

— Но разве вы не догадываетесь? — удивился Матье.

— О чем я должен догадываться? Говори, повторяю тебе!

— Черт возьми, сказал бродяга, — зачем нужен ум и образование, если все равно остаешься глухим и слепым.?

— Матье! — воскликнул Бернар. — Ты видел или слышал что-нибудь?

— Сова хорошо видит ночью, — сказал Матье, — она открывает глаза, когда другие их закрывают. Она бодрствует, когда другие спят!

— Ну, так что же ты видел или слышал? — спросил Бернар, стараясь смягчить свой голос. — Не тяни больше, Матье!

— Существует препятствие к вашему браку. Ведь оно существует, не так ли?

— Да, и что же? -

— Вы знаете, от кого оно исходит?

По лбу Бернара струился пот.

— От моего отца, — сказал он.

— От вашего отца! Да он только и мечтает о том, чтобы вы были счастливы! Он вас так любит, бедняга!

— Так препятствие исходит от того, кто меня не любит?

— Конечно! — сказал Матье, не сводя своих косящих глаз с Бернара и внимательно наблюдая за всеми изменениями на его лице. — Вы же знаете, что существуют люди, которые всегда говорят: «Дорогой Бернар! Дорогой Бернар!», — и при этом обманывают вас!

— Ну, так от кого исходит препятствие, дорогой Матье?

— О, нет, вы меня опять схватите за горло и задушите!

— Нет, нет, слово Бернара!

— Но все-таки, — сказал Матье, — разрешите мне отойти от вас! — И с этими словами он сделал два шага назад, после чего продолжал более уверенно: — Неужели вы не видите, что препятствие исходит от мадемуазель Катрин?

Лицо Бернара покрылось смертельной бледностью, но он не сдвинулся с места.

— От Катрин? — повторил он. — Ты сказал, что препятствие исходит от того, кто меня не любит. Уж не хочешь ли ты сказать, что Катрин меня не любит?

— Я хочу сказать, — сказал Матье, введенный в заблуждение притворным спокойствием Бернара, — что существуют молодые девушки, которые особенно после того, как они побывали в Париже, предпочитают быть любовницами богатых молодых людей, чем женами бедняков из деревни!

— Я надеюсь, ты говоришь не о Катрин и Парижанине?

— Эх, — вздохнул Матье, — кто знает?

— Негодяй! — закричал Бернар, бросаясь на Матье и хватая его за— горло обеими руками.

— Ну, что я вам говорил? — спросил Матье полузадушенным голосом, тщетно пытаясь освободиться от железных объятий Бернара. — Вы меня задушите, мсье Бернар! Честное слово, я вам больше ничего не скажу!

Но Бернар хотел знать все до конца.

Кто хоть раз пригубил горький кубок ревности, не остановится, пока не выпьет все до конца.

Бернар отпустил Матье и сказал:

— Матье, я прошу у тебя прощения. Говори! Но если ты лжешь… — И он с силой сжал кулаки.

— Ну, если я лгу, то у вас еще будет время рассердиться. Но если вы рассердитесь раньше, чем я начну говорить, то я ничего не скажу.

— Я был не прав, — сказал Бернар, стараясь придать своему лицу спокойное выражение, в то время как змея ревности кусала его в самое сердце.

— Ну, в добрый час! — сказал Матье. — Вот вы и поумнели!

— Да.

— Но, впрочем, неважно, — продолжал бродяга.

— Как это неважно?

— Да, я бы предпочел, чтобы вы лучше все увидели своими глазами. Вы же Фома неверующий!

— Да, — сказал Бернар, — ты прав, Матье, я хочу это увидеть, помоги мне в этом!

— Я согласен.

— Ты согласен?

— Да, но с одним условием.

— С каким?

— Вы дадите слово, что досмотрите все до конца!

— До самого конца, честное слово! Но когда я узнаю, что это конец? -

— Боже мой, да когда вы увидите мадемуазель Катрин и Парижанина у источника Принца.

— Катрин и мсье Шолле должны встретиться у источника Принца? — воскликнул Бернар.

— Да.

— И когда я это увижу, Матье?

— Сейчас восемь часов, не так ли? Посмотрите на ваши часы, мсье Бернар.

Бернар достал из кармана часы и открыл крышечку. Казалось, что с приближением боя к исполину возвращаются силы.

— Без пятнадцати девять, — сказал он.

— Прекрасно! Через четверть часа вы все увидите, — заверил его Матье. — Ждать придется не так уж долго!

— Итак, в девять часов, — сказал Бернар, вытирая пот, потоком струящийся у него по лбу. — Катрин и Парижанин — у источника Принца! — прошептал Бернар, все еще не в состоянии поверить в это, несмотря на уверенность Матье. — Что же они там будут делать?

— Откуда я знаю? — ответил Матье, продолжая внимательно следить за выражением лица Бернара и за каждым его движением. — Наверно, готовиться к отъезду!

— К отъезду! — повторил Бернар, сжимая голову руками и чувствуя, что сходит с ума.

— Да, — продолжал Матье, — сегодня вечером в Вилльер-Котре Парижанин искал деньги.

— Деньги?

— Да, он у всех просил взаймы!

— Матье, — прошептал Бернар, — ты меня заставляешь страдать. Если ты это делаешь для своего удовольствия, то берегись!

— Тсс! — сказал Матье.

— Я слышу топот коня, — прошептал Бернар.

Матье взял Бернара за руку и подтолкнул его в том направлении, откуда слышался шум. — Посмотрите! — сказал он.

За деревьями мчался всадник, в котором, несмотря на то, что было темно, Бернар с ужасом узнал своего соперника.

Он невольно бросился вперед и спрятался за ближайшим деревом.

Глава VI. Вор берет то, что плохо лежит

Молодой человек остановился за пятьдесят шагов от трактира матушки Теллье, огляделся и, убедившись, что вокруг никого нет, спрыгнул на землю и привязал своего коня к дереву. Убедившись, что вокруг все спокойно, он направился к трактиру.

— А, вот он! — прошептал Бернар. — Он идет сюда!

И он сделал движение, чтобы броситься навстречу пришельцу, но Матье остановил его.

— Осторожнее, — сказал он, — если он вас увидит, вы ничего не увидите!

— Да-да, ты прав, — ответил Бернар и снова спрятался в тени дерева, в то время как Матье, словно змея, притаился в шалаше, чтобы оттуда наблюдать за происходящим.

Молодой человек продолжал идти по направлению к трактиру и вскоре оказался в круге света, образованном пламенем свечей, которые остались на столиках, хотя посетители уже исчезли.

Трактир казался абсолютно пустым. Луи Шолле мог убедиться в том, что он совершенно один.

— Черт возьми! — сказал он, обводя глазами предметы, которые были вокруг него. — Я почти уверен, что это трактир матушки Теллье, но пусть дьявол меня заберет, если я знаю, где находится источник Принца.

Бернар был так близко от него, что хотя тот говорил очень тихо, он слышал каждое слово.

— Источник Принца! — повторил он.

И оглянулся в поисках Матье, но Матье уже исчез, вернее, спрятался в шалаше.

— Эй, матушка Теллье! — позвал Луи Шолле. На его зов появилась девушка, помогавшая матушке Теллье обслуживать посетителей трактира, которую звали Бабет.

— Вы зовете матушку Теллье, мсье Шолле? — спросила она.

— Да, дитя мое, — подтвердил он.

— Но дело в том, что ее здесь нет.

— А где же она? — Она ушла к Ватренам, в Новый дом по дороге в Суассон.

— Черт! — сказал молодой человек. — Только бы она не встретила Катрин и не помешала ей прийти!

— Встретила… Катрин и помешала ей прийти, — повторил Бернар, который не пропускал ни слова из того, что говорил Парижанин.

— Кстати! — сказал молодой человек. — Может быть, это счастливый случай! Пойди сюда, дитя мое! — обратился он к девушке.

— Чем я могу вам помочь, мсье?

— Может быть, ты мне покажешь, что я ищу? — Слушаю вас, мсье!

— Источник Принца находится далеко отсюда?

— О, нет. Это в ста шагах отсюда, мсье, — ответила девушка.

— В ста шагах отсюда?

Девушка показала на дуб, который рос около двери трактира.

— С этого холма, — где растет дуб, вы его увидите.

— Покажи мне его, дитя мое!

Девушка поднялась на холм, где рос огромный дуб, современник Франциска I, переживший уже двенадцать поколений деревьев, окружающих его.

— Видите вон там, в свете луны, блестит полоска воды, словно покрытая серебром? Это и есть источник Принца!

— Спасибо, дитя мое! — сказал молодой человек.

— Не за что, мсье!

— Нет, и вот тебе награда за труды! — с этими словами Луи Шолле, которого счастье делало щедрым, достал из своего кошелька, набитого деньгами, золотую монетку.

Но в этот момент кошелек выскользнул у него из рук и упал на землю, и часть монет, которые в нем были, рассыпались в разные стороны.

— Ну вот, — сказал Шолле, — кажется, я уронил кошелек!

— Подождите, — сказала Бабет, — нужно посветить, вовсе не нужно сажать здесь золотое дерево, мсье Шолле, оно не даст плодов!

— О! — прошептал Бернар, который услышал звук падающего кошелька из своего укрытия. — Это правда!

В этот момент Бабет вернулась со свечой и, опустив ее на землю, осветила кучу монет, рассыпавшуюся по песку, и полураскрытый кошелек, где, судя по всему, было в два раза больше денег, чем на земле.

Шолле опустился на одно колено и принялся собирать рассыпавшиеся деньги. Если бы он не был так занят этим делом, то мог бы заметить, как Матье вытянул голову и посмотрел на золото горящими от зависти глазами.

— О, золото! — прошептал он. — Как подумаешь, что есть люди, у которых столько золота, в то время как у других…

Шолле шевельнулся, и Матье спрятал голову в шалаш, подобно тому, как черепаха прячет голову в свой панцирь.

Закончив собирать свой золотой урожай, Луи отделил от него монету в двадцать франков и протянул ее Бабет.

— Спасибо, дитя мое, это тебе за труды!

— Двадцать франков?! — радостно вскричала девушка. — Но вы ошиблись, это очень много для меня!

— Это для твоего приданого!

В это время послышался бой часов на деревенской площади.

— Сколько сейчас времени? — спросил Парижанин.

— Девять часов, — ответила девушка.

— Прекрасно, а то я боялся опоздать!

И, прижав руку к груди, чтобы убедиться, что кошелек надежно спрятан в нагрудном кармане пиджака, он расправил образовавшуюся на груди складку. Затем, прислонившись на минуту к дубу, он пристальным взглядом оглядел местность и, спустившись в маленькую долину, где протекал источник, исчез в темноте.

— В добрый час! — прошептала девушка, рассматривая золотую монету в свете свечи. — Дай Бог счастья тому, кто богат и щедр!

И она вернулась в трактир.

Так как было уже поздно и новых посетителей не предвиделось, она закрыла ставни на окнах и заперла входную дверь на двойной засов.

Все стихло.

Бернар остался один в темноте, вернее, он думал, что он один, потому что больше не думал о Матье. Он оперся плечом о бук, за которым прятался. Брови у него были нахмурены, одной рукой он схватился за сердце, другая лежала на прикладе ружья. Матье наблюдал за ним из отверстия, которое проделал среди веток шалаша.

Бернар стоят безмолвно и неподвижно, словно превратился в статую.

Наконец, он, казалось, вернулся к жизни и, оглядевшись вокруг, тихонько позвал:

— Матье! Матье!

Бродяга воздержался от того, чтобы ответить ему. Волнение, звучащее в голосе Бёрнара, ясно показывало ему, какая ему угрожает опасность, и он усилил свое наблюдение.

— А, — сказал Бернар, — он уехал, испугавшись того, что здесь может произойти. Что же, если Катрин придет на это свидание, то он окажется прав!

И, выйдя из своего укрытия, он сделал несколько шагов в том направлении, куда пошел его соперник, но тут же остановился.

— Может быть, конечно, этот молодой человек влюблен вовсе не в Катрин. Кто может поручиться, что Матье не ошибся, что он не назначил свидание другой девушке из Вилльер-Эллона, Корси или Лонгпона? Посмотрим… я здесь для того, чтобы это увидеть! — Ноги у него подкашивались, и он прошептал: — Мужайся, Бернар! Лучше узнать, в чем дело, чем мучиться в сомнениях. О, Катрин! — продолжав он, в свою очередь подходя к дубу, — если ты мне солгала, если я обманут, я больше ничему, ничему на свете не поверю! Боже мой, я ее любил так глубоко, так пламенно и искренне, я бы отдал за нее жизнь, если бы она меня об этом попросила! — Он посмотрел вокруг себя и со скрытой угрозой в голосе добавил: — К счастью, все ушли, и огни погашены. И если здесь что-нибудь произойдет, то это будут знать лишь ночь, они и я!

Говоря это, он, крадучись, как волк, пробирающийся к овчарне, подходил к дубу, прячась в тени его ветвей. Добравшись туда, он вздохнул.

Парижанин был один и ждал, опираясь на ружье, как охотник в засаде. Бернар затаил дыхание, пристально следя за каждым движением своего соперника.

— Прекрасно, — сказал он, обводя глазами все вокруг. — Та, которую он ждет, должна прийти, как мне кажется, со стороны дороги, ведущей в Суассон? А если я выйду ей навстречу, чтобы ей стало стыдно? Нет, не нужно, ведь она будет лгать!

Вдруг, услышав какой-то шум, он повернул голову в противоположную сторону.

— Там какой-то шум… да нет, это лошадь в нетерпении бьет копытами… Если это так, — равнодушно прибавил он, — то какое мне дело до того, что это за шум? Нет, я должен смотреть и слушать совсем другой шум и совсем в противоположной стороне! Боже мой! Я вижу какую-то тень за деревьями… но нет! — И Бернар напряженно уставился в темноту. — Да, — сказал он таким глухим голосом, что, казалось, будто он исходит из самой глубины его сердца, — это женщина! Она останавливается… нет, она продолжает идти… она проходит через поляну… Теперь я могу увидеть!

И он издал звук, похожий на рычание:

— О! Это Катрин! Он ее увидел! Он встает! Нет, он к ней не подойдет! — с этими словами Бернар опустился на одно колено и, медленно подняв ружье, прошептал: — Катрин! Катрин! Пусть кровь, которую я пролью, будет на твоей совести!

Трижды молодой человек приставлял приклад ружья к своему плечу, трижды его рука тянулась к спусковому крючку, но каждый раз он останавливался.

Наконец, весь в поту, задыхаясь, он отбросил ружье и прошептал:

— Нет! Я не убийца! Я — Бернар Ватрен, а это значит, что я — честный человек! Боже милосердный, помоги мне! — И сломя голову, он бросился в лес, даже не зная, куда он бежит.

Снова воцарилась тишина.

Демон, толкающий Матье к осуществлению его замысла, мог видеть, как тот выбрался из шалаша и, затаив дыхание, пополз к подножию дуба, в свою очередь посмотрев в сторону источника Принца. Протянув руку к ружью, которое оставил Бернар, он прошептал:

— Ну, тем хуже для него! Зачем у него столько золота? Вор берет то, что плохо лежит!

И он в свою очередь прицелился в Парижанина. Вспышка молнии пронзила ночь. Раздался выстрел, и Луи Шолле упал, издав громкий крик.

В ответ послышался другой крик. Это была Катрин, которая в изумлении остановилась, увидев Парижанина вместо своего возлюбленного, а сейчас в ужасе убегала, увидев, как соперник Бернара упал замертво.

Глава VII. У дядюшки Ватрена

В то время как около источника Принца разыгрывалась ночная драма, ужин, который должен был открыть мэру кулинарные способности матушки Ватрен, подходил к концу, омраченный отсутствием Бернара.

Стенные часы пробили половину девятого. Аббат Грегуар уже два или три раза поднимался из-за стола, собираясь уходить, но не таков был дядюшка Ватрен, чтобы так просто отпускать своих гостей.

— О, нет, нет, господин аббат, — говорил он, — не раньше, чем вы произнесете последний тост!

— Но, — сказала мать, волнуясь и не теряя из виду, что место Бернара оставалось пустым, — Катрин и Франсуа должны были быть здесь!

Она не осмеливалась сказать о Бернаре, хотя все время думала только о нем.

— Но где же они могут быть? — спросил Ватрен. — Они только что здесь были!

— Да, но они вышли один за другим, а чокаться в конце ужина в отсутствие тех, кто был в начале, приносит несчастье!

— Но Катрин не могла уйти далеко, она где-то здесь. Позови ее, жена!

Матушка Ватрен покачала головой.

— Я уже звала ее, — произнесла она, — но она не ответила!

— Она ушла десять минут назад, — сказал аббат.

— А ты смотрела в ее комнате? — спросил Ватрен.

— Да, но ее там нет.

— А Франсуа?

— О, что касается Франсуа, — сказал мэр, — то мы знаем, где его найти, потому что он пошел запрягать лошадей!

— Мсье Гийом, — сказал аббат, мы будем надеяться, что Бог простит нас за то, что мы произнесем тост в отсутствие тех, кто покинул наш стол; ведь уже поздно и я должен возвращаться домой!

— Жена, — сказал Ватрен, — налей еще вина мсье мэру, и давайте послушаем нашего дорогого аббата!

Аббат поднял стакан, наполненный на одну треть и своим нежным и тихим голосом, которым он разговаривал с Богом и бедняками, сказал:

— За мир в этом доме! — сказал он. — За союз отца и матери, мужа и жены, без которого невозможно счастье детей!

— Браво, аббат! — воскликнул мэр.

— Спасибо, мсье! — сказал дядюшка Гийом. — И дай Бог, что бы сердце, которое вы хотите тронуть, не осталось равнодушным к вашим словам!

И он бросил взгляд на Марианну, чтобы дать ей понять, что это было сказано в ее адрес.

— А теперь, мой дорогой Гийом, — сказал аббат, — я надеюсь, что вы позволите мне сходить взять мое пальто, шляпу и трость, и я попрошу господина мэра проводить меня в город, скоро пробьет девять часов!

— О, идите, дорогой аббат, — сказал мэр, — а я тем временем должен кое-что сказать дядюшке Ватрену, прежде чем уехать!

— Пойдемте, господин аббат, — сказала Марианна, погруженная в глубокие размышления тостом достойного священника. — Мне кажется, что ваши вещи в соседней комнате!

— Я следую за вами, мадам Ватрен, — ответил аббат и вышел вслед за ней.

В этот момент пробило девять часов.

Гийом и мэр остались вдвоем. Несколько минут они молчали. Каждый предоставлял другому возможность заговорить первым. Наконец, Гийом решился.

— Ну, мсье мэр, — сказал он, — поведайте мне ваш рецепт, как стать миллионером!

— Прежде всего, дорогой мсье Гийом, вашу руку в знак дружбы!

— О, с удовольствием!

И, стоя по разные стороны стола, мужчины протянули друг другу руки над остатками того знаменитого торта, о котором так волновалась матушка Ватрен.

— Ну, а теперь, — сказал Гийом, — я слушаю ваше предложение.

Мэр откашлялся.

— Вы получаете 750 ливров в год, не так ли?

— И еще пособие в 150 ливров, всего — 900 ливров.

— Вам, вероятно, потребуется девять лет, чтобы заработать девять тысяч франков?

— Вы считаете, как Архимед, мсье Рэзэн!

— Со своей стороны, дядюшка Гийом, — продолжал мэр, — я предлагаю вам заработать эту сумму за триста шестьдесят пять дней!

— Ну, давайте посмотрим, в чем дело! — сказал дядюшка Гийом, ставя локти на стол и подпирая голову руками.

Мэр хитро улыбнулся.

— Речь идет о том, дядюшка Гийом, чтобы, проходя мимо некоторых деревьев в лесу, вы иногда закрывали глаза на то, что они не всегда принадлежат моей партии. Это совершенно не трудно сделать, поверьте мне! — И чтобы показать, что это действительно очень легко, честный торговец последовательно закрыл оба глаза.

— Понятно! — сказал Гийом, пристально посмотрев на него. — Так вот какое средство вы мне предлагаете!

— Мне кажется, оно стоит всех других! — возразил мэр.

— И за это вы мне дадите девять тысяч франков?

— Четыре тысячи пятьсот франков за правый глаз и четыре тысячи пятьсот франков за левый, всего девять тысяч франков!

— А в это время вы… — И Гийом сделал жест, как будто он рубит дерево. — А в это время я… — отозвался мэр, делая такой же жест.

— А в это время вы обворовываете герцога Орлеанского!

— О, обворовывать — это слишком сильно сказано! В лесу столько деревьев, что никто уже и не пытается их сосчитать!

— Да, — сказал Гийом с почти угрожающей торжественностью, — но тот, кто знает количество деревьев и количество листьев и кто видит и слышит все вокруг, знает, хотя мы здесь и одни, что вы предлагаете мне совершить подлость!

— Мсье Гийом! — воскликнул мэр, повышая голос и сверкнув глазами.

Но Гийом не слушал его. Он встал, одной рукой опираясь на стол, а другой указывая своему собеседнику на окно.

— Вы видите это окно? — спросил он.

— Да, и что же? — спросил мэр, бледнея одновременно от страха и от гнева.

— Если бы этот дом не был моим, — продолжал Гийом, — если бы мы только что не ужинали за этим столом, то вы бы уже давно вылетели в это окно!

— Мсье Гийом!

— Подождите! — остановил его старый лесничий, стараясь сохранить спокойствие.

— Что еще?

— Вы видите порог этой двери?

— Да.

— Чем скорее вы окажетесь с той стороны этой двери, тем будет лучше для вас!

— Мсье Гийом!

— Но прежде чем переступить этот порог в последний раз, попрощайтесь со всеми!

— Мсье!

— Тсс! Сюда идут, и совершенно не нужно, чтобы знали, что я принимал в своем доме негодяя!

И, повернувшись спиной к мэру, Гийом принялся насвистывать свой любимый охотничий мотив, уже известный нашим читателям, который он обычно хранил для особых случаев.

В этот момент вошли те, кому Гийом не хотел говорить, что торговец лесом оказался мерзавцем. Это были аббат Грегуар и матушка Ватрен.

— Вот и я, господин мэр, — сказал аббат, поискав мэра своими близорукими глазами.

— Вы готовы? — Он уже настолько готов, — сказал Гийом, — что ждет вас с той стороны двери! — и с этими словами указал на мэра, который, следуя его совету, уже вышел на крыльцо.

Аббат ничего не заметил и не понял из того, что произошло; он не слышал, что разговор был напряженным.

— До свидания, мсье аббат. К вашим услугам, мсье мэр! — повторяла Марианна, провожая гостей и кланяясь.

Гийом проводил их глазами и, пожав плечами, повернулся спиной к двери. Достав из кармана трубку, которую предварительно набил, он вставил ее между зубов и принялся высекать огонь.

— Ну что же, — прошептал он сквозь плотно сжатые зубы так, чтобы никто не мог его услышать, — вот и еще одним врагом стало больше, но неважно: либо ты честный человек, либо нет.

А если так, то что сделано, то сделано… Вот и старуха воз вращается. Ни слова, Гийом! — И, раскурив свою трубку, он начал выпускать колечки дыма, что было у него признаком затаенного гнева, омрачавшего его душу и отражавшегося у него на лице.

Матушке Ватрен достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что с ее мужем произошло что-то необычное.

Она прошла несколько раз мимо него, но не добилась ничего, кроме все более и более увеличивающихся клубов дыма.

Наконец, она решилась первой нарушить молчание.

— Ну, так что? — спросила она. — Что? — переспросил Гийом с поистине пифагорейской лаконичностью.

На какое-то мгновение Марианна заколебалась.

— Что с тобой? — спросила она. — Ничего!

— Тогда почему ты молчишь?

— Потому что мне нечего сказать.

Матушка Ватрен несколько раз уходила, но снова возвращалась. Если ее мужу было нечего сказать, то это вовсе не значило, что она тоже собиралась молчать.

— Гм! — сказала она.

Ватрен не обратил никакого внимания на это «гм!».

— Старик! — сказала она.

— Что тебе? — спросил Гийом.

— Когда свадьба? — спросила матушка Ватрен.

— Какая свадьба?

— Свадьба Катрин и Бернара, конечно!

Ватрен почувствовал, что с сердца у него свалился тяжелый камень, но он даже не подал виду.

— Ага! — сказал он, подбоченившись. — Наконец-то ты образумилась!

— Ну, говори же, — продолжала Марианна, ничего не ответив на его реплику, — мне кажется, что чем раньше, тем лучше!

— Да, конечно!

— Если мы назначим на следующую неделю, как тебе кажется?

— А как же объявление о венчании?

— Можно поехать в Суассон и попросить разрешения обойтись без объявлений!

— Ну, теперь ты еще больше торопишься, чем я!

— Видишь ли, старик… — начала Марианна, — дело в том… что…

— В чем?

— Дело в том, что у меня еще никогда не было такого дня!

— Ба!

— Расстаться и умереть каждый сам по себе! И это после двадцати шести лет совместной жизни! — И она разразилась рыданиями.

— Твою руку, мать! — сказал Гийом.

— О, вот она! — от всего сердца воскликнула Марианна.

Гийом прижал добрую женщину к своей груди.

— А теперь, — сказал он, — обними меня! Ты самая лучшая женщина в мире, конечно… — он запнулся и добавил: — Конечно, когда ты этого хочешь!

Мы надеемся, что читатель не сочтет эти слова слишком суровыми. — О! — ответила она. — Я обещаю тебе, Гийом, что, начиная с сегодняшнего дня, я всегда буду хотеть того, чего ты хочешь!

— Аминь! — сказал Гийом.

В этот момент вернулся Франсуа. Взглянув на него, дядюшка Ватрен заметил, что молодой человек чем-то сильно обеспокоен, а это необычно для него.

— Эй! — сказал он, чтобы Гийом заметил его присутствие.

Услышав его голос, Гийом обернулся.

— Ну что? — спросил он. — Ты их проводил?

— А вы разве не слышали? — За окнами раздался шум отъезжающего экипажа. — Они уезжают!

Пока Гийом слушал, как замирал в отдалении топот лошадиных копыт, Франсуа пошел взять ружье, стоявшее у камина. Гийом заметил это движение.

— Куда ты идешь? — спросил он.

— Я иду… послушайте, я могу сказать, но только вам одному!

Гийом повернулся к своей жене.

— Мать, — сказал он, — хорошо бы тебе убрать со стола, — завтра будет столько дел!

— А я что делаю? — возразила она, направляясь на кухню с горой тарелок и пустой бутылкой в руках.

Дверь за ней захлопнулась.

Проводив ее взглядом и, убедившись, что она ушла, Гийом спросил:

— Что случилось?

Франсуа подошел к нему.

— Дело в том, — тихо сказал он, — что, когда я запрягал лошадь мсье мэра, я услышал выстрел!

— В каком направлении?

— Со стороны Корси, недалеко от источника Принца. — И ты думаешь, что это был какой-нибудь браконьер? — спросил дядюшка Гийом.

Франсуа покачал головой:

— Нет! — сказал он.

— Тогда, что же это могло быть?

— Дядюшка, — едва слышно прошептал Франсуа, — я узнал ружье Бернара!

— Ты в этом уверен? — с беспокойством спросил Ватрен, который никак не мог себе представить, зачем Бернару потребовалось стрелять в такой час.

— Я узнаю его из сотни других, — ответил Франсуа, — вы же знаете, что у него картонные пыжи, и звук совсем другой, чем у бумажных!

— Ружье Бернара… — медленно проговорил Гийом, все более и более волнуясь, — что бы это значило?

— Вот именно, я и сам себя об этом спрашиваю.

— Послушай! — вздрогнув, сказал Гийом. — Я слышу какой-то шум!

Франсуа прислушался.

— Похоже, что это шаги женщины, — прошептал он. — Может быть, это Катрин?

— Нет, это шаги старой женщины, — возразил Франсуа, покачав головой. — У мадемуазель Катрин более легкая походка.

Этой женщине должно быть больше сорока лет!

В этот момент шум шагов стих, и кто-то дважды постучал в дверь.

Глава VIII. Взгляд честного человека

Мужчины взволнованно посмотрели друг на друга, словно в предчувствии какого-то несчастья. Пока они молчали, чей-то голос дважды произнес имя мсье Ватрена. В этот момент вернулась старушка.

— По-моему, кто-то зовет тебя, старик! — сказала она.

— Это голос матушки Теллье, — ответил Гийом, — открой, жена!

Марианна быстро направилась к двери, и открыла ее. На пороге появилась матушка Теллье.

— Добрый вечер, дядюшка Ватрен и вся ваша компания, — задыхаясь, проговорила она. — Ради Бога, дайте мне стул, — я бегу от самого источника Принца!

При упоминании об источнике Принца мужчины снова переглянулись.

— Чему мы обязаны удовольствием видеть вас в такой час, матушка Теллье? — взволнованно спросил Гийом.

Вместо ответа матушка Теллье показала на свое горло:

— Ради Бога, дайте мне воды! — сказала она. — Я задыхаюсь! Матушка Ватрен поспешила принести доброй женщине стакан воды.

Она жадно выпила его.

— Матушка, — сказала она, — теперь я расскажу вам, что привело меня сюда!

— Говорите, говорите, матушка! — хором вскричали Гийом и Марианна, в то время как Франсуа, грустно покачав головой, отошел в сторону.

— Я пришла сюда, — прошептала матушка Теллье, — от имени вашего сына!

— От имени Бернара!

— От имени нашего сына?!!! — одновременно спросили Гийом и Марианна.

— Что с ним могло случиться, с бедным молодым человеком? — продолжала посланница. — Он час назад пришел ко мне бледный, как смерть!

— Жена! — сказал Гийом, посмотрев на Марианну.

— Замолчи, замолчи! — прошептала она, понимая, что в его голосе скрывался упрек.

— Он выпил подряд три стакана вина, вернее, он выпил не три стакана, а целую бутылку, причем залпом! Это было настолько непривычно для Бернара, что Гийом испугался. Это говорило о том, что молодой человек был чем-то сильно потрясен.

— Бернар выпил целую бутылку залпом! — повторил Гийом. — Это невозможно!

— И он выпил молча, ничего не сказав? — спросила Марианна.

— Нет, напротив, он мне сказал: «Матушка Теллье, сделайте мне одолжение, сходите ко мне домой и скажите Катрин, что я скоро напишу ей».

— Как? Он это сказал? — воскликнула матушка Ватрен.

— Напишет Катрин? Но почему нужно писать Катрин? — спросил Гийом, все более и более волнуясь.

— О, выстрел! Выстрел! — прошептал Франсуа.

— И он сказал только это и больше ничего? — спросила Марианна.

— Вовсе нет, подождите! — сказала матушка Теллье.

Ни у одного повествователя не было более внимательной аудитории.

Матушка Теллье продолжала:

— Тогда я его спросила: «А отцу и матери ничего не нужно передать?»

— И вы правильно сделали! — сказали муж и жена, облегченно вздыхая, словно они увидели во всем этом какой-то просвет.

— Тогда он ответил: «Скажите отцу и матери, что я заходил к вам и что я хочу попрощаться с ними».

— Попрощаться? — спросили все трое, в один голос, хотя и с разными выражениями.

Потом Гийом спросил:

— Он поручил передать вам, что он прощается с нами? Жена! Жена! — с упреком воскликнул Гийом, закрывая лицо руками.

— Но это еще не все, — продолжала посланница.

Гийом, Марианна и Франсуа одновременно бросились к ней.

— Что он еще сказал? — спросил Гийом.

— Он добавил: «Скажите им еще, чтобы они заботились о Катрин, что я буду им бесконечно благодарен за все то, что они для нее сделают и если я умру, как ваш бедный Антуан…»

— Умрет! — воскликнули старики, бледнея.

— «Скажите им, чтобы они сделали Катрин своей наследницей», — продолжала матушка Теллье.

— Жена, жена, жена! — закричал Гийом, ломая руки.

— О, проклятый выстрел! — прошептал Франсуа.

Марианна упала на стул и разразилась рыданиями, так как понимала, что она была причиной случившегося, и чем больше волновался ее муж, тем больше она чувствовала угрызения совести.

В этот момент снаружи раздался испуганный крик.

— На помощь! На помощь! — звал издалека чей-то голос.

Несмотря на то, что голос звал издалека, Гийом, Марианна,

Франсуа и матушка Теллье хором вскричали:

— Катрин!

Гийом первым бросился к двери и открыл ее. На пороге стояла Катрин — бледная, растрепанная, с почти безумным блуждающим взглядом:

— Убийство! — кричала она. — Убийство!

— Убийство! — воскликнули все в ужасе.

— Он убит! Он убит! — повторяла Катрин и, задыхаясь, бросилась в объятия дядюшки Гийома.

— Убит? Но кто убит?

— Мсье Луи Шолле!

— Парижанин! — воскликнул Франсуа, побледнев почти так же сильно, как Катрин.

— Но как это произошло? Ну, говори же скорее! — повторял Гийом.

— Убийство! Но где, говорите, дорогая мадемуазель Катрин, умоляю вас! — попросил Франсуа.

— У источника Принца, — прошептала она.

У Гийома больше не хватило сил поддерживать ее.

— Кто это сделал? — одновременно спросили матушка Теллье и матушка Ватрен, которые, в отличие от предвидевших ужасное несчастье Гийома и Франсуа, еще сохранили способность задавать вопросы. — Кто убил его?

— Я не знаю, — ответила Катрин.

Мужчины облегченно вздохнули.

— Но расскажи все-таки, что произошло? — сказал Гийом. -

Как ты там оказалась?

— Я думала, что там я встречусь с Бернаром! — Встретишься с Бернаром?

— Да, Матье назначил мне там свидание от его имени!

— О, если в дело вмешался Матье, — прошептал Франсуа, — то мы не скоро в нем разберемся!

— И ты пошла к источнику Принца? — спросил Гийом.

— Я думала, что там меня ждет Бернар, что он хочет со мной попрощаться. Но это была неправда; это был не он!

— Это был не он! — воскликнул Гийом, у которого блеснул луч надежды.

— Нет, это был другой человек!

— Парижанин! — вскричал Франсуа.

— Да, когда он меня увидел, то направился ко мне и хотя он был на другом краю поляны, луна светила так ярко, что он вполне мог меня увидеть на расстоянии пятидесяти шагов. Когда мы были в десяти шагах друг от друга, я его узнала и поняла, что попала в ловушку. Я собралась закричать, позвать на помощь, но вдруг над большим дубом сверкнула молния, освещая трактир мадам Теллье, и раздался выстрел. Мсье Шолле вскрикнул, схватился рукой за грудь и упал. Вы понимаете, что я бежала оттуда, как сумасшедшая, и бежала до самого дома. Если бы дом находился хотя бы на двадцать шагов дальше, то я бы не выдержала, я бы просто умерла по дороге.

— Выстрел! — повторил Гийом.

— Это тот, который я слышал, — прошептал Франсуа.

Вдруг ужасная мысль пронзила Катрин. Со все более и более возрастающим страхом она посмотрела вокруг и, увидев, что того, кого она искала, здесь нет, воскликнула:

— Где Бернар? Во имя всего святого, где он? Кто его видел?

Воцарилось мрачное молчание. Но вдруг за дверью, которая осталась незакрытой после прихода Катрин, раздался визгливый голос:

— Вы спрашиваете, где бедный мсье Бернар? Я могу вам это сказать! Он арестован!

— Арестован! — пробормотал Гийом.

— Арестован! Бернар, дитя мое! — воскликнула матушка Ватрен.

— О, Бернар, Бернар! Вот чего я боялась! — прошептала Катрин, уронив голову на плечо, будто она собиралась упасть в обморок.

— Боже мой, какое несчастье! — воскликнула матушка Теллье, всплеснув руками:

Только Франсуа, ничего не сказав, пристально посмотрел на Матье, словно желая понять, что скрывается за его словами.

— Матье! Матье! — процедил он сквозь зубы.

— Арестован! — повторил Гийом. — Но почему, что случи лось? — Боже мой! Я немного об этом знаю, — ответил Матье, пересекая комнату медленными тяжелыми шагами, чтобы занять свое обычное место у камина, — мне кажется, он выстрелил в Па рижанина. Жандармы из Вилльер-Котре, которые возвращались с праздника в Корси, увидели, как Бернар спасался бегством, побежали за ним, поймали его, связали и увели!

— Но куда они его повели? — спросил Гийом.

— О, этого я не могу сказать. Наверное, туда, куда уводят тех, кто совершил преступление. Но я подумал: «Я люблю мсье Бернара, я, люблю мсье Гийома, я люблю всю семью Ватрен, которая сделала мне столько добра, которая вскормила и обогрела меня. Нужно сообщить им о несчастье, которое случилось с бедным мсье Бернаром, потому что если есть средство спасти его…»

— О, Боже мой! Боже мой! — воскликнула мать. — Подумать только, что всему виной мое глупое упрямство!

Что касается дядюшки Гийома, то он выглядел более спокойным и уверенным, но, несмотря на это, страдал больше, чем жена.

— Так ты говоришь, Франсуа, — тихо спросил он, — что ты узнал звук его ружья?

— Да, именно так. Я отвечаю за свой слова.

— Бернар — убийца! — прошептал Гийом. — Это невероятно!

— Послушайте! — вдруг сказал Франсуа, озаренный какой-то мыслью.

— Что? — спросил главный лесничий.

— Я прошу у вас три четверти часа!

— Зачем?

— Чтобы ответить вам, является ли Бернар убийцей мсье Луи Шолле. — И, не взяв ни своей шапки, ни ружья, Франсуа выбежал из дома и скрылся среди больших деревьев.

Гийом был так взволнован поисками разгадки слов Франсуа, что не сразу заметил, что его жена близка к обмороку и что вернулся аббат Грегуар. Катрин первая узнала достойного священника, черное одеяние которого делало его незаметным в темноте. — Боже мой, это вы, мсье аббат! — воскликнула она, подбегая к нему.

— Да, — ответил он. — Я предвидел, что здесь будут слезы, которые нуждаются в утешении, и я вернулся.

— О, милосердный Боже! — вскричала матушка Ватрен, падая на колени, — это моя ошибка, моя самая страшная ошибка! — И бедная грешница, каясь, изо всей силы била себя в грудь.

— Увы, дорогой Гийом, — сказал аббат. — Уходя, он сказал:

«Пусть несчастье, которое со мной случится, будет на вашей совести». И действительно, случилось несчастье!

— О, господин аббат, — вскричал старый лесничий, — неужели вы, как и другие, считаете, что он виновен?

— Мы это скоро узнаем, — ответил аббат.

— Да, мы это скоро узнаем, — подтвердил Гийом. — Бернар вспыльчив и несдержан, но он никогда не был лгуном! — И с этими словами дядюшка Ватрен взял свою шапку.

— Куда вы идете?

— В тюрьму.

— Не нужно, потому что мы встретим его на дороге в сопровождении двух жандармов, мсье мэр приказал привести его сюда для первого допроса. Он считает, что Бернар вас так любит, что только вы сможете заставить его сказать правду.

В этот момент, как будто бы он только и ждал этих слов аббата, на пороге собственной персоной появился мэр. Увидев его, Гийом невольно вздрогнул. Он почувствовал, что появился враг.

— Простите, мсье Ватрен, — сказал мэр с недоброй улыбкой, — вы запретили мне переступать порог вашего дома, но вы пони маете, что бывают обстоятельства и…

Гийом заметил эту улыбку.

— И они вам не так уж и не нравятся, эти обстоятельства, мсье мэр? — спросил он.

В этот момент у дверей послышался топот лошадиных копыт, который избавил мэра от необходимости отвечать на этот вопрос. Он повернулся спиной к Гийому и, обращаясь к жандармам, которых еще не было видно, приказал:

— Введите арестованного!

Как только он отдал это распоряжение, на пороге появился Бернар — бледный, но спокойный, со связанными руками.

Увидев его, Катрин закрыла лицо руками. Матушка Ватрен пришла в себя и сделала движение, чтобы броситься ему навстречу. Но Гийом повелительным движением остановил ее.

— Минуточку, — сказал он, — прежде всего, нужно выяснить, с кем мы говорим — с нашим сыном или с убийцей? — И, обращаясь к мэру, спросил: — Мсье мэр, я прошу у вас разрешения посмотреть Бернару в глаза и сказать ему два слова, — тогда я смогу вам ответить, виновен ли он или нет!

В просьбе было трудно отказать, и мэр пробурчал что-то себе под нос, — это можно было принять за согласие.

Тогда Гийом, на которого обратилось внимание всех тех, кто стоял вокруг него, протянул руку к стоящему в середине зала в окружении жандармов Бернару и не лишенным торжественности голосом сказал:

— Пусть все присутствующие будут свидетелями того, что я спрошу и что мне ответят, — сказал он и обратился к Бернару: -

В присутствии этих двух женщин — твоей матери и твоей невесты, — в присутствии этого достойного священника, который сделал тебя христианином, и меня, который учил тебя любить правду и ненавидеть ложь и ненависть, отвечай мне! Я спрашиваю тебя, как спросит тебя Бог в день Страшного суда: Бернар, ты виновен или нет? И он бросил на сына пристальный взгляд, словно стремился проникнуть в глубину его души.

— Батюшка… — начал молодой человек нежным и спокойным голосом.

— Подумай хорошенько, Бернар, не спеши ввергать свою душу в пучину греха! Посмотри мне в глаза, Бернар! Слушайте его внимательно! Отвечай, Бернар!

— Я невиновен, батюшка, — ответил Бернар таким спокойным голосом, словно речь шла о чем-то совершенно незначительном.

Исключая Матье, мэра и жандармов, крик радости вырвался из всех уст.

Гийом протянул руку и, положив ее на плечо Бернару, сказал:

— На колени, сын мой!

Бернар повиновался.

— Я благословляю тебя, сын мой, — сказал отец с непередаваемым выражением в голосе, — ты не виновен — это все, что я хотел знать. Что касается доказательств невиновности, то они появятся, если Богу будет угодно. Сейчас это касается только его и стражей закона. Поцелуй меня, и пусть закон приступает к своим обязанностям!

Бернар поднялся с колен и бросился в объятия своего отца. Затем Гийом отошел в сторону и сказал:

— Теперь твоя очередь, мать!

— О, дитя мое! Дорогое мое дитя! — воскликнула матушка Ватрен. — Мне хотя бы позволяют обнять тебя! — и она обвила руками его шею.

— Дорогая, любимая матушка! — прошептал Бернар.

Катрин ждала своей очереди. Но когда она сделала шаг, чтобы подойти к арестованному, он сделал протестующее движение.

— Потом, — сказал он, — потом. У меня тоже, Катрин, есть о чем спросить вас во имя вашего вечного спасения!

Катрин отступила назад с нежной улыбкой, потому что она теперь была так же уверена в невиновности Бернара, как и в своей. То, о чем Катрин думала про себя, матушка Ватрен выразила вслух, воскликнув:

— О, я тоже, я тоже отвечаю за то, что он невиновен!

— Прекрасно! — с усмешкой произнес, мэр. — Уж не думаете ли вы, что он такой дурак, чтобы сказать: «Да, это я убил господина Луи Шолле!»? Черт возьми, конечно, нет!

Бернар пристально посмотрел на мэра своим чистым, ясным взглядом и просто сказал:

— Я скажу, но вовсе не для вас, мсье мэр, а для тех, кто меня любит, — и Бог знает, лгу ли я или говорю правду, — что моим первым стремлением действительно было убить мсье Шолле, когда я увидел, как он направлялся к Катрин, и я даже прицелился. Но Бог пришел мне на помощь: он дал мне силы победить это желание. Я отбросил ружье и побежал, и бежал до тех пор, пока меня остановили. Я бежал не потому, что совершил преступление, а потому, что боялся его совершить!

Мэр сделал знак жандарму, и тот подал ему ружье.

— Узнаете ли вы это ружье? — спросил он Бернара. — Да, это мое ружье, — просто ответил молодой лесничий.

— Из него недавно стреляли — как вы видите, в стволе не хватает одной пули.

— Это правда.

— Его нашли у подножия дуба, который растет возле маленькой долины у источника Принца.

— Да, именно там я его бросил, — подтвердил Бернар.

В этот момент Матье с усилием поднялся со своего места и, коснувшись ружьем своей шляпы, скромно и неуверенно сказал:

— Прошу прощения, мсье мэр, но, может быть, то, что я сейчас скажу, послужит оправданием бедному мсье Бернару; нужно пойти проверить, какие в этом ружье были пыжи. Мсье Бернар, в отличие от других лесничих, пользуется фетровыми пыжами!

Это неожиданное предложение было встречено одобрительным шепотом. К тому времени все уже забыли о присутствии Матье.

— Жандармы, — сказал мэр, — пусть кто-нибудь из вас сходит на место преступления и попробует найти пыжи!

— Завтра на рассвете все будет исполнено, — ответил один из стражей порядка.

Бернар своим честным взглядом посмотрел в мутные глаза Матье, и ему показалось, что во взгляде последнего проскользнуло какое-то змеиное выражение. Он с отвращением отвернулся. Может быть, если бы Бернар этого не сделал, то Матье не посмел бы ничего сказать, но поскольку Бернар отвернулся. Матье смело продол жал:

— Кроме того, есть еще один способ убедиться в невиновности мсье Бернара.

— Какой? — спросил мэр.

— Сегодня утром я видел, как мсье Бернар заряжал ружье, чтобы пойти на охоту на кабана. Эти пули были помечены крестиком, и их легко узнать!

— Ага! — сказал мэр. — Значит, они помечены крестиком?

— Да, я в этом уверен, потому что именно я дал ему нож, для того, чтобы поставить эти крестики, — сказал Матье, — не так ли, мсье Бернар?

Под маской доброжелательности Бернар невольно почувствовал змеиный укус и ничего не ответил.

Мэр подождал его ответа и, видя, что тот молчит, спросил: — Подозреваемый, обстоятельства, о которых говорит этот молодой человек, верны?

— Да, мсье, они верны, — ответил он.

— Ну, конечно, — сказал Матье, — вы же понимаете, мсье мэр, что, если найдут пулю, которая не помечена крестиком, будет понятно, что это стрелял не мсье Бернар. Но если пуля будет с крестиком, а пыжи окажутся фетровыми, тогда я уже ничего не знаю!

— Простите, мсье мэр! — сказал один из жандармов, отдавая честь.

— В чем дело, жандарм?

— Дело в том, мсье мэр, что этот парень сказал правду, — сказал жандарм, указывая на Матье.

— А почему вы гак решили, « жандарм? — поинтересовался мэр.

— Пока он говорил, я осмотрел ствол ружья. Пули действительно помечены крестиками, а пыжи — фетровые. Взгляните сами!

Мэр повернулся к Матье.

— Друг мой, — сказал он, — все, что вы сказали, желая оправ дать Бернара, к сожалению, оборачивается против него, потому что это его ружье, и оно разряжено.

— Тот факт, что оно разряжено, ничего не значит, мсье мэр, — возразил Матье, — мсье Бернар мог стрелять совсем в другом месте. Но если пули помечены крестиками, а пыжи оказались фетровыми… тут уж я просто не знаю, что сказать! Мэр снова повернулся к подозреваемому: — Вы больше ничего не можете сказать в свою защиту? — спросил он.

— Нет, ничего, — ответил Бернар, — но хотя доказательства против меня, все-таки я не виновен!

— Я надеялся, — торжественно сказал мэр, — что, увидев ваших родителей, вашу невесту и этого достойного священника, вы решитесь сказать правду, вот почему, я вас сюда и привел. Но я ошибся: это ни к чему не привело!

— Это не так, мсье мэр, — возразил Бернар. — Я виновен в преступном намерении, но не в преступном действии!

— Вы твердо решили?

— Что? — не понял юноша.

— Что вы не будете признаваться! — Я не умею лгать ни в свою защиту, ни против себя, мсье, — твердо сказал Бернар.

— Уведите арестованного, жандармы! — приказал мэр.

Жандармы кивнули и подтолкнули Бернара к двери.

— Ну, пошли, — сказали они.

В этот момент матушка Ватрен, выйдя из своего оцепенения, бросилась к двери и встала перед ней.

— Что вы делаете, мсье мэр, — воскликнула она. — Вы его уводите?

— Конечно, я его увожу, — сказал мэр.

— Но куда?

— В тюрьму, черт возьми! — Но разве вы не слышали, что он не виновен?

— Но, — пробормотал Матье, — если в самом деле найдены пули, помеченные крестиком, и фетровые пыжи…

— Дорогая мадам Ватрен, дорогая мадемуазель, — сказал мэр, — поверьте, что это очень печальный долг. Но я служитель закона. Совершено преступление. Я сейчас не могу говорить о том, что это касается молодого человека, который по просьбе его родителей жил в моем доме, что он был дорог мне, и мне было поручено следить за ним. Нет, в данном случае и Шолле, и ваш сын для меня совершенно посторонние люди. Но нужно соблюдать закон. Случилось самое ужасное, что только может быть: убит человек. И здесь уже ничего нельзя сделать. Уведите арестованного, жандармы!

Жандармы снова подтолкнули Бернара к входной двери.

— Прощайте, батюшка! Прощайте, матушка! — сказал молодой человек.

Провожаемый горящим взором Матье, который, казалось, хотел подтолкнуть его к двери взглядом, подобно тому, как жандармы толкали его физически, Бернар сделал несколько шагов по направлению к двери.

Но Катрин встала у него на пути.

— А я, Бернар? — спросила она. — А мне ты разве ничего не скажешь?

— Катрин, — ответил молодой человек глухим голосом, — в тот момент, когда я умру, и умру невиновным, может быть, я тебя прощу. Но сейчас у меня нет сил!

— О! Неблагодарней! — воскликнула девушка, отворачиваясь. — Я считаю, что он невиновен, а он думает, что я виновата!

— Бернар! Бернар! — воскликнула матушка Ватрен. — Скажи своей бедной матери, прежде чем ты покинешь ее, что ты не хочешь этой разлуки!

— Матушка, — ответил Бернар грустно и торжественно, — если я должен буду умереть, то я умру благодарным и почтительным сыном, благодаря Бога за то, что у меня были такие прекрасные родители! — С этими словами он повернулся к жандармам. — Пойдемте, господа, — сказал он, — я готов!

И, сделав последний прощальный жест рукой всем присутствующим, сопровождаемый всхлипываниями и приглушенными рыданиями, он направился к двери.

Но вдруг дверь открылась, и на пороге появился Франсуа: без галстука, в руке куртка.

Он задыхался, по лбу его потоком струился пот. Все взгляды моментально обратились в его сторону.

Глава IX. Разоблачение Матье

При виде Франсуа, который повелительным жестом приказал присутствующим оставаться на месте, все поняли, что он принес какое-то важное известие. За исключением Бернара, все сделали шаг назад.

Матье не мог отступить, потому что стоял вплотную к камину, но ему потребовалось значительное усилие, чтобы остаться на месте.

— Уф! — вздохнул Франсуа, бросая свою куртку на пол и хватаясь за дверной наличник, словно человек, который вот-вот упадет. — Ну, в чем дело? — спросил мэр. — Мы так никогда сегодня не закончим! Жандармы! В Вилльер-Котре!

Но аббат Грегуар понял, что подоспела помощь, и, сделав шаг вперед, сказал:

— Мсье мэр, этот молодой человек хочет сообщить нам что-то важное, выслушаем же его! У тебя есть для нас какое-то известие, не так ли, Франсуа?

— Ничего страшного, не беспокойтесь, — сказал Франсуа матушке Теллье и Катрин, которые, видя, что ему плохо, хлопотали вокруг него, в то время как аббат, Гийом и матушка Ватрен смотрели на него, как смотрят люди, потерпевшие кораблекрушение посреди бушующего океана, на корабль, внезапно появившийся на горизонте и несущий им спасение.

Обернувшись к мэру и жандармам, молодой человек спросил:

— Что вы собираетесь делать?

— Франсуа! Франсуа! — закричала матушка Ватрен. — Они уводят моего бедного Бернара в тюрьму! — Гм! — сказал Франсуа. — До Вилльер-Котре целых полтора лье, не считая того, что дядюшка Сильвестр уже лег спать, и ему не доставит большого удовольствия вставать в этот час!

— Ах! — облегченно вздохнул Гийом, понимая, что если Франсуа доверит таким тоном, то это значит, что у него нет причин для волнения.

И он закурил свою трубку, о которой забыл на целых полчаса. Что касается Матье, то он незаметно проскользнул от камина к окну и уселся на подоконник.

— Ах, вот как! — сказал мэр. — Мы, оказывается, слуги мсье Франсуа? В путь, жандармы, в путь!

— Извините, мсье мэр, но у меня есть возражения!

— Какие возражения?

— Против того приказа, который вы только что отдали!

— Да стоит ли слушать то, что ты собираешься сказать? — усмехнулся мэр.

— Бог мой, вы это сами увидите. Но я должен предупредить вас, что рассказ может оказаться долгим!

— Ну, раз это надолго, то мы займемся этим завтра.

— Нет, мсье мэр, это необходимо, выслушать сегодня! — возразил Франсуа.

— Друг мой, — сказал мэр покровительственным тоном, в котором сквозило нетерпение, — поскольку суд может принять только фактические доказательства, то вы сами понимаете, что мне нужно идти! Жандармы, уведите арестованного!

— Но, — сказал Франсуа, вновь становясь серьезным, — вы должны меня выслушать, мсье мэр, потому что у меня есть фактические доказательства!

— Господин мэр! — воскликнул аббат Грегуар. — Во имя религии и человеколюбия я умоляю вас выслушать этого молодого человека!

— А я, мсье, — сказал Гийом, — во имя справедливости приказываю вам отложить арест!

Мэр остановился, почти испуганный всепобеждающей силой отцовской любви. Стараясь не подавать виду, он сказал:

— Господа, если есть убитый, то существует и убийца!

— Простите, мсье мэр, — возразил Франсуа, — существует убийца, это правда, но убитого нет!

— Как это нет? — вскричал мэр.

— Убитого нет! — радостно повторили все присутствующие.

— Что он говорит? — пробормотал Матье. — Благословен Господь! — воскликнул священник.

— Мне кажется, — заметил Франсуа, — что я принес вам хорошие известия!

— Объяснитесь, молодой человек, — величественно сказал мэр, довольный, что нашелся предлог для отсрочки ареста Бернара.

— Мсье Шолле был испуган выстрелом и упал, потеряв со знание, а пуля попала в кошелек, набитый деньгами, бывший в нагрудном кармане, и скользнула вдоль ребра.

— О! О! — воскликнул мэр. — Что вы говорите, друг мой! Пуля попала в кошелек?

— Как правильно он разместил свои деньги, а, мсье мэр? — засмеялся Франсуа.

— Не важно, есть убитый или нет, — сказал мэр, — важно, что была попытка убийства!

— А кто с этим спорит? — спросил Франсуа. — Перейдем к фактам, — потребовал мэр.

— Боже мой! Именно этого я и хочу! — сказал Франсуа. — Но вы меня все время прерываете!

— Говорите, говорите, Франсуа! — в один голос вскричали все присутствующие.

Лишь двое продолжали хранить молчание, хотя по разным причинам. Это были Бернар и Матье.

— Итак, — сказал Франсуа, — вот послушайте, мсье мэр, как все произошло!

— Но как ты мог узнать, как все произошло, если ты сидел с нами за столом в этой комнате, когда попытка убийства имела место в полутора лье отсюда, а ты все время был здесь?

— Да, я вас не покидал, это правда. Но ведь когда я вам говорю, что за кабан прошел по лесу — самец или самка, молодой или старый, разве я при этом видел кабана? Я видел след, и это то, что мне нужно! — Хотя Франсуа даже не посмотрел в сторону Матье, у того по телу поползли мурашки. — Таким образом, я могу предположить, как все произошло, — продолжал Франсуа, — мсье Бернар сначала пришел в трактир матушки Теллье. Это так, матушка Теллье?

— Да, это так, — подтвердила добрая женщина, — и что же?

— Он был сильно взволнован?

— О, да!

— Тише! — сказал мэр.

— Он шел большими шагами, и два или три раза он в не терпении ударил прикладом ружья по столу, который напротив двери…

— …требуя вина, это правда, — воскликнула матушка Теллье, поднимая руки к небу, восхищенная проницательностью Франсуа.

Матье вытер рукавом пот, выступивший у него на лбу.

— О, — сказал Франсуа в ответ на удивление хозяйки трактира, — это было совсем нетрудно понять. На песке остались следы — более глубокие, чем все остальные!

— И как же ты смог разглядеть это ночью?

— А луна? Вы полагаете, что она нужна только для того, чтобы на нее лаяли собаки? Итак, мсье Шолле прискакал со стороны Вилльер-Котре и, остановившись в тридцати шагах от трактира матушки Теллье, привязал своего коня к дереву. Затем он прошел мимо мсье Бернара. Я думаю, что он что-то потерял и искал на песке, может быть, деньги, потому что на земле остались пятна от воска, видимо, кто-то светил ему свечой. В это время мсье Бернар спрятался за буком, который растет напротив домика, и продолжал неистовствовать, что доказывается тем, что в двух или трех местах около дерева вырван мох. Парижанин нашел то, что искал, и удалился по направлению к источнику Принца, где расположился не далее чем в четырех шагах от источника. Затем он сделал двадцать шагов по направлению к дороге, ведущей в Суассон, — и тут раздался выстрел, и он упал.

— Именно так! — воскликнула Катрин.

— Завтра, когда будут найдены пуля и пыж, — сказал мэр, — мы узнаем, кто сделал этот выстрел!

— Но совершенно не нужно ждать до завтра, — возразил Франсуа, — я их принес!

Луч радости осветил бледное лицо Матье.

— Как, — спросил мэр, — вы их принесли? Вы принесли пулю и пыж?

— Да, как вы понимаете, пыжи оказались на том месте, откуда стреляли, а пулю пришлось поискать подальше, потому что сна чала она застряла в кошельке, а затем скользнула вдоль бедра, что несколько изменило направление ее полета. В конце концов, я обнаружил ее в стволе дерева. Вот она!

И с этими словами Франсуа показал мэру лежащие у него на ладони пыж и расплющенную пулю. Мэр вспомнил, что говорил один из жандармов, и сказал:

— Вы видите, господа, что пыж фетровый, а пуля, хотя она и сплющилась, помечена крестиком.

— Черт возьми, конечно! — сказал Франсуа. — Ведь это пыжи Бернара, а пули он пометил сегодня утром!

— Что он говорит, Боже мой! — воскликнул дядюшка Гийом, вынимая трубку, которая от волнения чуть не выпала у него изо рта.

— Но он потерял ружье! — воскликнула Катрин.

— Вот чего я боялся! — пробормотал Матье, притворяясь огорченным. — Бедный мсье Бернар!

— Но признаете ли вы, наконец, что выстрел был сделан из ружья Бернара? — спросил мэр.

— Конечно, признаю, — ответил Франсуа. — Выстрел был сделан из ружья мсье Бернара, это — пуля мсье Бернара, это — пыжи мсье Бернара, но все это еще не доказывает, что выстрел сделал именно мсье Бернар!

— О! — прошептал Матье. — Неужели у него возникнут сомнения?

— Как я уже вам говорил, мсье Бернар был в ярости: он топал ногами, вырвал мох, а когда мсье Шолле направился к источнику, последовал за ним до самого подножия дуба; он прицелился, но неожиданно изменил свое намерение, сделал несколько шагов назад и бросил ружье на землю. Следы, оставшиеся на земле, доказывают, что курок был взведен и ружье было на прицеле. Затем он убежал.

— О, милостивый Господи! — воскликнула матушка Ватрен. — Еще существуют чудеса!

— А что я вам говорил, мсье мэр?

— Замолчи, Бернар, — сказал дядюшка Гийом. — Пусть говорит Франсуа: разве ты не видишь, что борзая напала на след?

— О! О! — прошептал Матье. — Это становится серьезным!

— Тогда, — продолжал Франсуа, — появился другой.

— Кто это другой? — спросил мсье Рэзэн.

— О, этого я не знаю, — сказал Франсуа, подмигнув Бернару, — это был другой — вот все, что мне удалось узнать.

— Уф! — облегченно вздохнул Матье.

— Он поднял ружье, встал на одно колено, что доказывает, что он не такой хороший стрелок, как Бернар, и выстрелил. Тогда, как я уже и говорил, мсье Шолле упал.

— Но зачем этому другому потребовалось убивать мсье Шолле? — удивился мэр.

— Об этом я ничего не знаю, вероятно, для того, чтобы его обокрасть. — А откуда он узнал, что у него есть деньги?

— Разве я не говорил вам, что Парижанин уронил свой кошелек около шалаша, где матушка Теллье держит вино? Я не удивлюсь, если узнаю, что убийца спрятался там и все видел. Я нашёл след человека, который лежал на животе, приподнявшись на локте.

— Но разве мсье Шолле обокрали? — спросил Гийом.

— Я думаю, что да. У него взяли ни больше ни меньше, как двести луи!

— Прости меня, дорогой Бернар, — сказал дядюшка Гийом, — я не знал, что Парижанина обворовали, когда спрашивал, ты ли стрелял в него!

— Спасибо, батюшка! — ответил Бернар.

— Так кто же был этот вор? — спросил мэр.

— Я уже сказал вам, что не знаю. Единственное, что я могу сказать: убегая с места происшествия, он провалился в нору кролика и вывихнул левую ногу, чем и выдал себя!

— О, дьявол, — прошептал Матье, чувствуя, как волосы на его голове становятся дыбом.

— Ну, это уже слишком! — воскликнул мэр. — Откуда ты знаешь, что он вывихнул ногу?

— А, хитрец! — сказал Франсуа. — Все тридцать шагов отпечатались, а потом правый отпечаток стал глубже левого, значит тот, кто оставил эти следы, начал хромать. Следовательно, он вывихнул левую ногу, и когда наступал на нее, это причиняло ему боль, — объяснил он.

— О! — прошептал Матье.

— Вот почему ему не удалось спастись, вернее, если бы ему удалось спастись, то в этот час он уже был бы в пяти-шести лье отсюда; но для этого ему бы пришлось идти очень быстро, а он не может. Поэтому он зарыл украденные деньги в зарослях у подножия березы, недалеко отсюда, — продолжал Франсуа.

Матье, вновь вытерев лоб рукавом, переступил одной ногой через подоконник открытого окна.

— А потом куда он пошел? — спросил мэр.

— А потом он вышел на большую дорогу, а так как она вымощена, то его и след простыл! — А деньги?

— О, это золото, мсье мэр, монеты достоинством в двадцать и сорок франков.

— Вы не принесли его с собой как вещественное доказательство?

— Уф! — сказал Франсуа. — Я поостерегся это сделать, ведь ворованное золото жжет руки! — И он подул на пальцы, словно он действительно обжегся.

— И что же? — спросил мэр.

— Тогда я сказал себе: «Лучше сходить туда с представителями закона, и так как вор не подозревает, что мы знаем о существовании тайника, то мы найдем клад».

— Ты ошибаешься, — сказал Матье, переставляя вторую ногу через подоконник, — вы его не найдете! — И он исчез в темноте.

Кроме Франсуа, никто не заметил его ухода.

— Это все, мой друг? — осведомился мэр.

— Черт возьми, кажется, почти все, мсье Рэзэн, — ответил Франсуа.

— Прекрасно, суд учтет ваши замечания. Но так как вы ни кого не назвали и все ваши доводы основаны на предположении,

Бернар продолжает обвиняться в преступлении.

— По этому поводу я ничего не говорю, — возразил Франсуа.

— Так что я очень сожалею, мсье Гийом, я очень сожалею, мадам Ватрен, но Бернар должен быть отправлен в тюрьму!

— Хорошо, пусть будет так, мсье мэр, — сказал Гийом. — Жена, дай мне две рубашки и все то, что мне понадобится, чтобы я мог остаться в тюрьме с Бернаром.

— И я тоже! Я тоже! — воскликнула мать. — Я буду сопровождать моего сына повсюду!

— Поступайте, как знаете, но — в путь! — И мэр сделал знак жандармам, которые снова поволокли Бернара к двери.

Но Франсуа снова загородил ему дорогу к выходу.

— Еще минуточку, мсье мэр, — сказал он.

— Если у тебя больше нечего сказать, — начал было мэр.

— Нет, ничего, но все равно, предположим… — и он стал что-то судорожно вспоминать. — Предположим, что я знаю виновного!

Все вскрикнули.

— Предположим, например, — продолжал Франсуа, понизив голос, — что он только что здесь был!

— Но, послушайте! — недовольно сказал мэр. — Мы опять будем теряться в догадках, а доказательств так и не будет!

— Да, это правда, но последнее предположение, мсье мэр.

Предположим, что возле березы, около которой вор зарыл свое золото, растет кустарник, и там я оставил в засаде Бобино и Лаженесса, — справа и слева от дерева. И в тот момент, когда он станет доставать свои сокровища, они его поймают на месте преступления! А!

В этот момент за окном послышался какой-то шум. Казалось, что кто-то не хочет идти, а его тащат силой!

— Смотрите, смотрите! — смеясь, воскликнул Франсуа. — Предположение подтвердилось! Они его схватили, а он не хочет идти, и они вынуждены вести его силой!

Через несколько минут на пороге появились Лаженесс и Бобино, которые тащили Матье за воротник.

— Разрази меня гром! — говорил Бобино. — Ты будешь идти или нет, бродяга?

— Подлец, не разыгрывай из себя злодея, — повторял Лаженесс.

— Матье! — хором вскричали все присутствующие.

— Вот и кошелек, мсье мэр, — сказал Лаженесс. — А вот и вор, — прибавил Бобино. — Поболтай-ка немножко с мсье мэром, радость моя!

И он подтолкнул Матье вперед. Невольно повинуясь толчку, тот, прихрамывая, сделал несколько шагов.

— Ну! — воскликнул Франсуа. — Разве я не говорил вам, что он прихрамывает на левую ногу? Вы снова скажете, что это догадки, мсье мэр?

Матье понял, что он попался, возражать не было смысла, поэтому он решил разыграть чистосердечное раскаяние.

— Ну что же, это правда, — сказал он. — Это я выстрелил из ружья, я не отрицаю. Я только хотел поссорить мсье Бернара с мадемуазель Катрин, потому что мсье Бернар дал мне пощечину.

Но вид золота вскружил мне голову. Мсье Бернар бросил ружье и, поддавшись дьявольскому искушению, я поднял его — тут все и случилось. Но никакого злого умысла здесь не было, а так как

Парижанин не умер, я отделаюсь всего лишь десятью годами ссылки на галеры…

Сердца всех присутствующих наполнились радостью, и все открыли Бернару свои объятия, но первая, кто бросился ему на грудь, была Катрин.

Бернар сделал движение, чтобы прижать ее к своему сердцу, но тщетно, так как у него были связаны руки. Аббат Грегуар заметил печальную улыбку, которая проскользнула по губам молодого человека.

— Мсье мэр, — сказал он, — я надеюсь, вы отдадите распоряжение, чтобы Бернара освободили!

— Жандармы, этот молодой человек свободен, — сказал мэр, — развяжите его!

Жандармы повиновались. Наступил момент радостного смятения. Отец, мать, жених и невеста бросились друг к другу, образовав беспорядочную группу. Слышались радостные восклицания. Все плакали. Даже у мэра на глазах выступили слезы.

Один лишь Матье шептал проклятия.

— Отведите этого человека в тюрьму Вилльер-Котре, — приказал он, указывая на Матье, — и хорошенько стерегите его!

— Бедный дядюшка Сильвестр, — сказал Матье, — придется побеспокоить его, в такой час!

И, вырвав свои руки из рук жандармов, которые хотели надеть на него наручники, он сложил ладони около рта и издал крик чайки, затем дал жандармам надеть на себя наручники и покорно последовал за ними.

Глава X. Заключение

Матье был отправлен в тюрьму Вилльер-Котре и помещен под охрану дядюшки Сильвестра вместо Бернара Ватрена. Когда виновный был уведен под охраной жандармов, когда мэр вышел, опустив голову и бросая назад полные раскаяния взгляды, и обитатели Нового дома остались без посторонних — потому что добрая хозяйка трактира, матушка Теллье, достойный аббат Грегуар, Лаженесс и Бобино, которые так хитро довели драму до счастливого конца, и друг Франсуа, который напал на след с ловкостью, достойной Последнего из могикан, — не были для них посторонними, и ничто больше не мешало проявлению радости в семье.

Прежде всего, отец и сын обменялись крепким рукопожатием. Рукопожатие сына означало:

— Вы видите, что я не солгал вам, батюшка. — Разве я когда-нибудь серьезно подозревал тебя, Бернар? — отвечало рукопожатие отца.

Затем мать и сын застыли в нежном объятьи. Обняв сына, Марианна шептала:

— Подумать только, ведь все случилось по моей вине!

— Тсс! Не будем больше об этом говорить, — ответил Бернар.

— Это мое проклятое упрямство всему виной! — Не нужно говорить об этом!

— Ты простишь меня, бедное мое дитя?

— О, матушка! Дорогая матушка!

— Во всяком случае, я уже достаточно наказана!

— И вы будете достойно вознаграждены, как мне кажется!

Отойдя от матери, Бернар протянул руки аббату Грегуару и, глядя доброму священнику прямо в глаза, спросил:

— Вы ведь тоже не сомневались во мне, господин аббат!

— Разве я не знал тебя лучше, чем твои отец и мать, Бернар?

— Лучше? — спросила мать.

— Да, лучше, — ответил отец.

— О! — воскликнула старушка, как всегда готовая вступить в спор, — я бы хотела узнать, кто может утверждать, что знает ребенка лучше, чем его родная мать!

— Тот, кто создал его духовно, после того, как мать создала его физически, — ответил Ватрен. — Разве я возражаю? Так что сделай как я, мать, и помолчи.

— О, нет! Я никогда не смогу молчать, когда мне говорят, что кто-то знает моего сына лучше меня!

— Да, матушка, вы замолчите, — сказал Бернар, смеясь, — и для этого мне потребуется вам сказать всего лишь одну фразу.

Как вы, будучи столь религиозной женщиной, могли забыть, что мсье аббат — мой исповедник?

Затем подошла очередь Катрин; Бернар оставил ее напоследок. Хитрец! Он сделал это, чтобы продлить сладкие мгновения.

— Катрин, — сказал он страстным голосом, — дорогая Катрин!

— Бернар, милый Бернар! — прошептала она с полными слез глазами.

— О, пойдем, пойдем, — сказал Бернар, увлекая девушку к двери, которая оставалась открытой.

— Эй! Куда это они пошли? — спросила матушка Ватрен с таким беспокойством, что это походило на ревность.

Отец пожал плечами:

— По своим делам, — сказал он, набивая трубку. — Пусть они идут, жена.

— Но…

— Послушай, неужели в их возрасте и при подобных обстоятельствах нам было бы нечего сказать друг другу?

— Гм! — сказала мать, бросая последний взгляд в открытую дверь. Но хотя дверь была открыта, она ничего не увидела: молодые люди уже успели скрыться в чаще леса.

Что касается Бобино, Лаженесса, Франсуа и дядюшки Ватрена, то они собрались вокруг стола и при свете свечей принялись добросовестно считать, сколько бутылок было выпито и сколько еще осталось. Аббат Грегуар воспользовался занятием, в которое были погружены четверо товарищей, чтобы взять свои трость и шляпу и бесшумно выскользнуть в приоткрытую дверь и направиться к дороге, ведущей в Вилльер-Котре, где он встретил свою сестру, мадам Аделаиду Грегуар, которая поджидала его в сильном волнении.

Обе женщины — матушка Ватрен и матушка Теллье, — присев около камина, принялись оживленно болтать, но поскольку они говорили вполголоса, то их болтовня никому не показалась ни долгой, ни запутанной.

С первыми лучами солнца Бернар и Катрин появились на пороге, подобно двум перелетным птичкам, которые улетели вместе, а теперь вместе вернулись в родные края. С улыбкой на устах Катрин, стараясь ни на минуту не терять из виду своего жениха, обняла дядюшку Гийома и матушку Ватрен и приготовилась подняться в свою комнату.

Но лишь только она собралась поставить ногу на первую ступеньку лестницы, Бернар остановил ее, как будто бы она забыла что-то важное.

— Ну!.. — сказал он с нежным упреком.

Катрин не потребовалось никаких объяснений: родственные души прекрасно понимали друг друга. Она направилась к столу, подошла к Франсуа и подставила ему обе щеки для поцелуя.

— В чем дело? — спросил Франсуа, удивленный столь неожиданным проявлением чувств со стороны девушки.

— Она хочет поцеловать тебя, чтобы поблагодарить, — объяснил Бернар. — Черт возьми! Мне кажется, что мы тебе обязаны! — Ах, мадемуазель Катрин! — воскликнул Франсуа и, вытерев рот салфеткой, звонко расцеловал краснеющую девушку в обе щеки.

Затем Катрин, в последний раз протянув руку Бернару, поднялась в свою комнату.

— Ну, ребята, — сказал молодой человек, подходя к столу. — Мне кажется, что пора идти. Быть счастливым — это прекрасно, но нельзя забывать о службе герцогу Орлеанскому!

И он бросил странный взгляд на свое ружье, которое жандармы принесли как вещественное доказательство, и один ствол которого был не заряжен.

— Как подумаешь, — прошептал он. И, надев шляпу на голову, громко сказал: — Пойдемте!

Выйдя из дома, Бернар поднял голову.

Катрин стояла у окна, улыбаясь восходящему солнцу, освещавшему один из самых прекрасных дней в ее жизни. Она увидела Бернара, сорвала росшую на окне гвоздику и, исцеловав ее, бросила ему. Бернар поймал цветок на лету прежде, чем он коснулся земли. Он принял поцелуй, спрятанный среди душистых лепестков, спрятал цветок у себя на груди, затем он последовал за своими товарищами и скрылся в лесу.

Новый день призывал матушку Теллье к своим обязанностям, попросив у супругов Ватрен разрешения удалиться, она устремилась к трактиру у источника Принца с такой же поспешностью, С какой пришла в Новый дом.

Она несла с собой столько новостей, что всей округе вполне бы хватило разговоров на целый день.

Бернар невиновен, а виновен Матье, свадьба Бернара и Катрин будет через две недели — никогда еще деревенские кумушки не имели сразу столь интересных тем для своей болтовни.

После ухода матушки Теллье последовала длинная дискуссия между дядюшкой и матушкой Ватрен. Каждый хотел отослать другого спать, а сам заняться домашними делами. Так как из-за упрямства матушки Ватрен это стремление к самоотречению грозило превратиться в ссору, дядюшка Ватрен взял свою шапку, сунул руки в карманы и пошел прогуляться по дороге, ведущей в Вилльер-Котре. Дойдя до Прыжка Оленя, он заметил коляску мэра, который ехал в сторону его дома в сопровождении своего бывшего слуги Пьера.

Увидев мэра, Ватрен хотел было свернуть в лес, но тот узнал его. Мсье Рэзэн остановил свою коляску, спрыгнул на землю и побежал к нему со всех ног, крича:

— Эй! Мсье Ватрен! Дорогой мсье Ватрен!

Ватрен остановился. Чувство стыда, которое всякий порядочный человек испытывает в глубине души, когда совершает нечестные поступки, и которые заставляют его краснеть за постыдные действия других людей, заставило мэра в столь ранний час направиться в дом дядюшки Ватрена. Ведь как мы помним, предложения, которые торговец лесом сделал дядюшке Ватрену, отнюдь не были честными.

Остановившись, дядюшка Гийом спросил себя, что еще хочет от него мэр. Он ждал, стоя к нему спиной, и лишь когда мэр подбежал к нему, круто повернулся.

— Ну? — резко спросил он. — Что там еще?

— Дело в том, мсье Ватрен, — заговорил мэр, держа шляпу в руке, в то время как его собеседник и не думал снимать свою, — дело в том, что с тех пор, как я вас покинул, я много думал.

— Правда? — спросил дядюшка Ватрен. — И о чем же?

— Обо всем, дорогой мсье Ватрен, и в частности о том, что нехорошо желать блага своего ближнего, даже если этот ближний — принц!

— По какому поводу вы мне это говорите, мсье, и что это за блага я себе пожелал? — спросил старик.

— Дорогой Ватрен, — со смирением ответил мэр, — поверьте мне, что я имел в виду совсем не вас! — А кого же тогда? — Только меня самого, мсье Ватрен, и мои бесчестные предложения по поводу молодых деревьев, которые растут на границе с моей партией!

— И это вас привело ко мне?

— Конечно, ведь я понял, что я был не прав и что я должен извиниться перед достойным и честным человеком, которого оскорбил!

— Передо мной? Но вы меня вовсе не оскорбили, мсье мэр.

— Нет, я оскорбил вас тем, что сделал вам предложение, которое честный человек ни в коем случае не может принять!

— Право, не стоило беспокоиться из-за такой мелочи, мсье Рэзэн, — сказал Гийом.

— Вы считаете мелочью, когда встречаешь человека и, краснея, не можешь подать ему руки? Мне кажется, это вовсе не мелочь! И я прошу вас простить меня, мсье Ватрен!

— Меня? — спросил старший лесничий.

— Да, вас.

— Но я не аббат Грегуар, чтобы прощать вас, — сказал старик, смеясь, хотя в глубине души был тронут.

— Нет, но вы, мсье Ватрен, как все честные люди, принадлежите к одному обществу, а я в какой-то момент вышел из него, так дайте мне руку, чтобы вернуться туда, мсье Ватрен!

Мэр произнес эти слова таким проникновенным тоном, что на глазах у старого лесничего заблестели слезы. Он снял левой рукой шляпу, как обычно делая перед инспектором, мсье Девиаленом, и протянул мэру руку.

Мэр взял ее и крепко пожал; Гийом ответил таким же крепким дружеским пожатием.

— Мсье Ватрен, это еще не все! — сказал мэр.

— Как, еще не все? А что же еще, мсье Рэзэн?

— Я был не прав не только перед вами этой ночью.

— А! Вы говорите о вашем обвинении против Бернара? Теперь вы видите, что ваше заключение было слишком поспешно! — Я понимаю, мсье, что мой гнев был несправедливым и толкнул меня на такие действия, за которые мне будет стыдно всю жизнь. И если мсье Бернар меня не простит… — О, Боже мой! Вы можете быть спокойны. Бернар так счастлив, что уже, наверно, все забыл!

— Да, дорогой мсье Ватрен, но в какой-то момент он может об этом вспомнить, и тогда он подумает: «Все равно, господин мэр — плохой человек».

— О! — смеясь, сказал дядюшка Ватрен. — За то, что он по думает в плохом настроении, я не могу ручаться!

— Есть только одно средство, чтобы он забыл об этом или, по крайней мере, старался об этом не думать!

— Какое?

— Если он меня простит от всего сердца, как это сделали вы!

— Что до этого, то я вам за него отвечаю, как за себя самого.

Бернар совсем не способен долго помнить зло. Так что можете считать дело законченным. Но чтобы вы не беспокоились — тем более, что он младше вас, — он зайдет к вам.

— Я надеюсь, что он зайдет, и не только он, но и вы сами, и матушка Ватрен, и Катрин, и Франсуа, и все лесничие вашего округа!

— Хорошо! И когда?

— После свадебной церемонии!

— По какому случаю?

— По случаю праздничного ужина.

— О! Нет, мсье Рэзэн, спасибо!

— Не говорите «нет», мсье Ватрен, это вопрос решенный.

Боже мой! Пусть это будет доказательством того, что вы и ваш сын не таите на меня обиды. Я не спал всю ночь, потому что мысль об этом ужине не выходила у меня из головы. Я уже отдал все распоряжения!

— Но мсье Рэзэн…

— Сначала будет ветчина из того кабана, которого вы загнали вчера, вернее, которого загнал Франсуа, кроме того, господин инспектор дал разрешение застрелить косулю; я пойду на пруды Раме, чтобы собственноручно выбрать рыбу. Мамаша Ватрен сделает свое жаркое из кроликов — лучше нее его никто не может приготовить! А еще у нас есть прекрасное шампанское, которое пришлют прямо из Этернау, и старое бургундское, которое только и мечтает о том, чтобы его выпили!

— Однако, мсье Рэзэн…

— Никаких «но», никаких «если», никаких «однако», дядюшка Гийом! Иначе я подумаю: «Рэзэн, ты и вправду негодяй, если на всю жизнь поссорился с самыми честными людьми на земле!»

— Господин мэр, право, я ничего не могу вам сказать!

— Вы ничего не можете мне сказать? Тогда женщины будут очень переживать. Я имею в виду мадам Рэзэн и мадемуазель Эфрозин, вы понимаете… Они мне набили голову разными глупостями, и Бог знает, что подумают… Ах! Мсье аббат был прав, когда сказал, что женщина была причиной гибели мужчины во все времена!

Возможно, что дядюшка Гийом продолжал бы спорить, но вдруг он почувствовал, как кто-то тянет его за карман куртки, и обернулся.

Это был старик Пьер:

— Ах, мсье Ватрен, — сказал добряк, — не отказывайте мсье мэру во имя… во имя… — и он замолчал, думая, во имя чего дядюшка Гийом может сжалиться. — Во имя тех двухсот су, которые вы дали для меня аббату Грегуару, когда вы узнали, что мсье мэр выгнал меня, чтобы взять Матье!

— Еще одна мысль, которую эти чертовки вбили мне в голову! О, женщины, женщины! Только ваша жена святая, мсье Ватрен!

— Моя жена?!! — воскликнул Ватрен. — Видно… — Дядюшка Ватрен хотел сказать: «Видно, что вы ее не знаете», но вовремя, остановился и, смеясь, закончил: — Видно, вы ее знаете! — И, заметив, что мэр ждет ответа в сильном волнении, он добавил: — Решено, мсье Рэзэн. Мы ужинаем у вас в день свадьбы! — А свадьба будет на неделю раньше, чем вы думаете! — радостно воскликнул мэр.

— Как?

— Отгадайте, куда я еду.

— Когда?

— Сейчас.

— Куда вы едете?

— Я еду в Суассон получить у господина епископа разрешение ускорить свадьбу и не тратить время на формальности!

И мэр снова сел в свою коляску вместе со старым Пьером.

— Ну, теперь я отвечаю за Бернара, — смеясь, сказал дядюшка Ватрен. — Вы уже сделали в сто раз больше, чем нужно, чтобы он вас простил!

Мсье Рэзэн подхлестнул своих лошадей, и коляска умчалась. Гийом провожал его глазами до тех пор, пока у него не погасла трубка.

— Черт возьми! — сказал он, когда коляска скрылась из виду. — Я никогда не думал, что он такой достойный человек! — И, зажигая трубку, продолжил: — Он прав… О, женщины, женщины! — С этими словами он выпустил колечко дыма и медленным шагом направился в Новый дом.

Через две недели, благодаря разрешению, полученному мсье Рэзэном у монсеньора епископа Суассонского, в маленькой церкви в Вилльер-Котре состоялась церемония венчания. Бернар и Катин, стоя на коленях перед аббатом Грегуаром, улыбались шуткам Франсуа и крошки Бишь, державших венцы над их головами.

Мадам Рэзэн и мадемуазель Эфрозин, преклонив колени на бархатных подушечках, на которых был вышит их вензель, присутствовали на церемонии, расположившись несколько поодаль от других гостей.

Мадемуазель Эфрозин украдкой бросала взгляды на Парижанина, который был еще бледным после своей раны, но уже достаточно поправился, чтобы присутствовать на церемонии. Однако было заметно, что мсье Шолле больше занят прекрасной новобрачной, краснеющей под венцом, чем мадемуазель Эфрозин. Инспектор вместе со всей своей семьей присутствовал на церемонии, окруженный почетной гвардией из тридцати или сорока лесничих.

Аббат Грегуар произнес речь, которая длилась не больше десяти минут, но вызвала слезы на глазах у всех присутствующих.

При выходе из церкви в толпу полетел камень, который, по счастливой случайности, никого не задел. Камень был брошен со стороны тюрьмы, которую отделял от церкви лишь маленький переулок.

Среди прутьев решетки показалось лицо Матье. Это он бросил камень. Увидев, что его заметили, он сложил ладони рупором и издал крик, напоминающий крик совы.

— Эй, мсье Бернар! — закричал Гогелю. — Крик совы предвещает несчастье!

— Да, — ответил Франсуа, — но когда предсказатель плохой, то предсказание не сбывается!

И процессия удалилась, оставив преступника скрежетать зубами от ярости.

На следующий день Матье перевели в Лаонскую тюрьму, где содержались преступники всего округа.

Как он и предполагал, его приговорили к десяти годам ссылки на галеры.

Через восемнадцать месяцев в газетах появилось следующее сообщение.

«Семафор дю Марсель сообщает:

В Тулонской тюрьме предпринята попытка бегства, которая трагически закончилась для беглеца.

Каторжнику каким-то образом удалось достать напильник и перепилить кольцо своей цепи. Он спрятался за дровяным складом, где работали арестанты. Когда стемнело, преступник, не замеченный часовым, ползком добрался до берега моря. На шум, который он произвел, прыгая в воду, часовой оглянулся и, заметив беглеца, прицелился, ожидая, когда он появится на поверхности воды, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Через несколько секунд он появился, и солдат выстрелил. Беглец исчез под водой, на этот раз чтобы больше не появиться.

Выстрел привлек внимание солдат береговой охраны. К месту происшествия на воду были спущены три лодки для поисков беглеца, но они оказались бесполезными. Труп беглеца не был найден.

Только на следующий день, около десяти часов утра, безжизненное тело показалось на поверхности воды. Это и был труп того каторжника, который пытался бежать накануне.

Как было выяснено, этот несчастный был приговорен к десяти годам ссылки на галеры за попытку убийства с заранее обдуманным намерением, но при смягчающих обстоятельствах. Он значился в тюремных списках просто под именем Матье».