Онлайн чтение книги Князь Тишины
ГЛАВА 3. Первый урок демиургии

В четверг, полседьмого, опаздывая буквально секунд на пятнадцать, я с трепетом ступила на давно знакомое, но одновременно как бы и ставшее новым крыльцо мастерской реальности. На улице было уже темно, за стеклами горел свет, двигались расплывчатые силуэты – или это у меня от волнения выступили слезы на глазах? Я проскользнула внутрь и принялась слегка дрожащими руками освобождаться от шарфа и куртки. За стеклянной дверью, отделяющей гардероб от мастерской, было неестественно тихо – напряженное молчание, как неловкая пауза в разговоре. Вдруг кто-то произнес нежным мелодичным голосом, манерно растягивая слова:

– Полупрозрачные алые лица, как клубничная карамель, повисшие в кубах льда, подсвеченные изнутри голубоватым светом…

Смутно знакомый, очень самоуверенный девчоночий голос тут же возразил:

– Ну, допустим, эти посмертные маски по-своему красивы. Но в чем тут творчество? Оригинальная выдумка, пол-литра крови, покойник и морозильная установка. Всей работы на полчаса. Антонина Николаевна, извините, но я хочу разобраться…

Ничего не понимая, я тихонько подкралась к двери и прислушалась. Из мастерской доносилось бормотание, которое легко перекрыл резкий голос Антонины:

– Типичнейший обывательский подход: если мне что-то непонятно, значит, в этом виноват художник… а его творение – полное дерьмо, недостойное моего внимания…

Через захватанное стекло двери я заглянула внутрь. Вокруг верстака сидели какие-то ребята и смотрели на Антонину, которая в своей обычной манере расхаживала по мастерской, жестикулировала и философствовала. Это дело она издавна любила: загрузить учеников всякими абстрактными категориями до такой степени, чтобы они напрочь утратили ощущение реальности бытия, а на закуску обозвать всех присутствующих тупыми необразованными идиотами, не способными понять элементарных вещей. Впрочем, слушать философствования было не обязательно, оценок за это не ставили. «Ну вот, – огорчилась я. – Я-то думала. А тут то же самое. „Знаете ли вы, что такое Вселенский Хаос? Человеческому разуму этого не постичь, но я вам сейчас объясню за десять минут на пальцах…“»

– …А замороженная кровь несет в себе определенную энергетику спящей жизни, что в сочетании с посмертной маской… И кто это к нам крадется?

– Добрый вечер, – робко сказала я, приоткрыв дверь. – Антонина Николаевна, не ругайтесь, я всего секунд на пятнадцать…

– Ладно уж, – смилостивилась Антонина. – Проходи, я тебя представлю. Дети, это Ангелина Щербакова – талантливый мастер реальности и, надеюсь, будущий демиург.

Я внимательнее посмотрела на «детей». Их было всего трое. Две незнакомые девчонки года на два-три постарше меня и – ой, кого я вижу! – Иван.

– О Господи, еще один реалист. Счастье-то какое нам привалило, – фыркнула одна из девушек: худощавая, с темно-каштановыми волосами до плеч и длинной мелированной челкой а-ля Земфира. Глаза у нее были карие, блестящие, немигающие, тонкий нос с горбинкой, красивые артистические руки. По ее презрительной интонации, с которой она говорила о реалистах, и темно-синему джемперу крупной вязки я безошибочно опознала иллюзионистку.

– Не «о Господи», а «Аллилуйя, слава тебе, Боже», – поправил ее Иван. – На худой конец, «да будет воля Твоя». Катенька, ну не надо цепляться. Пора наконец признать, что иллюзионисты – второй сорт по определению.

– Помалкивай, богослов недоделанный, – отрезала девчонка.

«Да это ж сама Катя Погодина!» – с невольным благоговением сообразила я.

Катя Погодина – отличница, гордость школы и всеобщая головная боль – прославленная своим высокомерием и гнусным склочным нравом, доучивалась последний год на отделении иллюзий, намереваясь по осени без экзаменов поступить в Академию художеств. Ходили слухи, что ее отец – знаменитый мастер иллюзии, и якобы Николаич, наш директор, считает огромной честью, что мэтр Погодин отдал дочь именно в его школу. Мне не особенно верилось, пока однажды Катин папаша не вздумал нас посетить. Я сама не видела, но надежные люди рассказывали, что это было еще то зрелище!

Преподаватели выстроились при входе в два ряда, директор только что ковровую дорожку не раскатывал. Папаша – толстый, носатый, воплощенная надменность – ноги об него вытер, прошел сквозь учителей и несколько минут поговорил об успехах любимой дочери с Антониной, умудрившись ни разу на нее не взглянуть, как та перед ним ни прогибалась, хихикая и строя свои рыбьи глазки. Да и вообще его лица никто толком не разглядел – не захотел он его профанам лишний раз показывать. Одно слово – мастер.

Рядом с Погодиной, изящно облокотившись о верстак, сидела красивая девушка с длиннющими черными волосами, в стильном белоснежном костюмчике, закинув ногу на ногу и покачивая в воздухе лакированным остроносым сапогом на десятисантиметровой шпильке. Кожа у нее прямо светилась изнутри, как старинный фарфор; в чертах лица было что-то азиатское. Я невольно вздрогнула: показалось, что на тыльной стороне ее левой ладони сидит огромный паук. Но, приглядевшись, я поняла, что это просто татуировка в виде иероглифа. Девушка приветливо взглянула на меня, улыбнулась и заговорщицки подмигнула. Я машинально расплылась в ответной улыбке.

– Так я о чем? – Антонина почесала кончик носа и продолжила хождение по мастерской, прерванное моим приходом.

– В сочетании с посмертной маской… – мелодичным голоском подсказала черноволосая девушка.

– Ах, да. Суть проблемы совсем не в том, является ли посмертная маска из замороженной крови произведением искусства. Дело в том, что все современное искусство – абсолютно любых жанров, начиная с ваяния и кончая театром, – нехудожественно. Этой категории больше не существует, она умерла. Отошла в прошлое. Парадокс, не так ли? Кто-то хочет возразить? – Антонина грозно воззрилась на Ивана, который с серьезным видом помотал головой. – Функция произведения искусства в наше время – как, впрочем, и в любое другое – донести до зрителя определенную информацию. Но сейчас это – невероятно трудная цель, которую приходится достигать любыми средствами, в число коих художественность больше не входит. Только так потрясенный, насильственно выбитый из обычного дремотного состояния современный обыватель способен воспринять нечто новое и непривычное. Тем более если художник оперирует такими категориями, которые обывателю не могут привидеться даже в горячечном бреду. С каждым десятилетием уменьшается количество людей, которые могут хотя бы понять, – я не говорю уже о том, чтобы творить самим. Этот процесс отупления масс пугающе стремителен…

Я тайком огляделась по сторонам. Все внимательно слушали, как будто им было ужасно интересно. Я-то с трудом понимала одно слово из десяти, а общий смысл речи от меня и вовсе ускользал. «Как бы Антонина не заметила. Еще выставит меня отсюда, массовую обывательницу», – с тревогой подумала я, принимая умный сосредоточенный вид.

– …Итак, взяв за отправную точку творчество Энди Уорхола, в развитии современного искусства я усматриваю два вектора: отсутствие художественности и синтез жанров, то есть тенденцию к слиянию различных его видов в нечто единое. И то и другое – заметьте, я не просто так говорю – имеет прямое отношение к Чистому Творчеству…

Похоже, я угодила на этот спецкурс по ошибке. «Если и дальше все пойдет в том же духе, я вылечу после первого же зачета, – тоскливо подумала я, чувствуя себя непоправимо тупой и необразованной. – Нет, после первого вопроса».

Антонина остановилась у окна, задумчиво глядя на свое отражение.

– В Историческом музее, на выставке, посвященной снятию блокады, меня поразила одна инсталляция: своего рода ширма длиной около десяти метров, сплетенная из человеческих волос, связанных девятьюстами узелками. Невероятная хрупкость и грандиозность одновременно! Нехудожественно? Да, бесспорно, но ведь потрясает. Или другой пример. Представьте себе: Финляндия, музей современного искусства, расположенный в естественных пещерах на глубине более пятидесяти метров под землей. Идешь по темному каменному коридору. В стенах – узкие ниши, из которых пробивается слабое мерцание, как будто отблески магмы. И вдруг коридор заканчивается круглым озером-колодцем, в центре которого – медленный, неумолимый водоворот, черная дыра, где исчезает все сущее. Сверху на гладкую поверхность озера падает столп бледного, невероятно далекого дневного света. И тишина.

– Сильно, – уважительно сказала темноволосая девушка.

«Тоже мне, произведение искусства. Штирлиц попробовал слив. Слив не работал», – подумала я скептически, хотя нарисованная Антониной картина меня, прямо сказать, впечатлила.

– Очень лаконично и просто, почти примитивно, – сказала Антонина. – Но эта простота гениальна. И вот еще – название. Как вы думаете, какое?

– «Все там будем», – угрюмо предположил Иван.

Антонина сделала отрицающий жест.

– Композиция называется «Wake up».

– «Проснись», – перевела Погодина. – Ишь ты.

Я впала в философскую задумчивость и пропустила несколько секунд разговора.

– Таким образом, – продолжила Антонина, обращаясь к Погодиной, – разложившиеся свиные туши в формальдегиде и посмертные маски из замороженной крови, которые ты видела на выставке в Дрездене, также великолепный образец современного искусства, предназначенного запугивать, озадачивать и потрясать.

Погодина довольно невежливо пожала плечами.

– А теперь вернемся к нашим баранам. Кто-нибудь обратил внимание на материал? Геля?

Я вздрогнула:

– Что?

– Из каких элементов состоит композиция «Проснись»? – нетерпеливо спросила Антонина.

– Ну… вода.

– Еще?

– Пещера.

– То есть – земля. Дальше.

– Свет, – напрягшись, выдала я. – Искусственный и дневной.

– Отлично, – кивнула Антонина.

– Воздух!

– Замысел и воля автора, – встрял Иван, не желая отдавать мне все лавры.

– Помолчи, – оборвала его Антонина. – Итак, земля, вода, воздух, свет. Пока хватит. Как мы называем все это вместе?

На это обобщение моего интеллекта не хватило.

– Материя, – подсказала темноволосая девушка.

–  Материя, – повторила Антонина. – Прислушайтесь к этому слову.

С полминуты в мастерской было тихо. Погодина украдкой зевнула.

– Во всех древних философских системах считали, что материя едина. Запомните это, пожалуйста. Однако те же самые древние мудрецы делили ее на первоэлементы, – начала Антонина. – Геля перечислила их. Вода, земля, воздух и источник света – огонь. Некоторые вносили и пятый элемент. Его называли по-разному – жизнь, воля, дух…

– Любовь, – буркнула Погодина. – В том фильме была любовь.

– Неважно. Итак, четыре элемента и, как справедливо сказал Иван, замысел и воля автора. Это база, – сурово сказала Антонина, смотря мне в глаза. – С этим мы здесь работаем. Ты возразишь, что в мастерской реальности все то же самое. Да, детишек со способностями к Чистому Творчеству немало. Но перейти от примитивных упражнений к осознанному мастерству способны единицы. И знаешь почему?

– Нет, – испуганно ответила я.

– Из-за отсутствия того самого пятого элемента. Есть два качества, без которых самый талантливый реалист никогда не станет мастером. Не имеющие ни малейшего отношения к творческим способностям. Это целеустремленность и ответственность. У тебя, кстати, они в зачаточном состоянии.

Иван и Погодина захихикали.

– А у вас их вообще нет! – рявкнула Антонина. – Впрочем, эти качества не свойственны людям вообще и детям в частности, – смягчилась она. – Геля, слушай меня внимательно. Наш курс экспериментальный, открылся он всего несколько месяцев назад. Поступая на него, ты получаешь большие возможности. Никто из нас, в том числе и я, не знает, насколько они велики. Но огромные возможности – это огромная ответственность. Почему? Мы только что говорили о пяти элементах, пяти вечных энергиях. Мы не можем и не пытаемся их менять. Мы постигаем их, приспосабливаемся к ним и используем в своих целях. Но эти цели не должны противоречить законам существования материи. Если мы будем поступать вразрез с ее законами, наши усилия окажутся в лучшем случае бесплодными, а в худшем – гибельными, в первую очередь для нас самих. Маленьким детям запрещают совать пальцы в розетку, просто говоря – нельзя. Тем, кто постарше, нужны объяснения, пусть примитивные, но убедительные. Я поступаю так же. На отделении реальности я просто говорила «нельзя». Теперь я поясняю: «Нельзя, потому что иначе погибнешь…»

Я покосилась на соучеников, пытаясь понять, всерьез она или нет. Лица у всех были непроницаемые. Антонина, пронзив меня колючим взглядом, раздельно произнесла:

– Словом, правила просты. Вне училища мы не творим. Язык не распускаем. Если не хотим лишиться дара, здоровья и жизни.

– Ой, запугала до смерти! – пробормотала я, когда она отошла.

– Она не пугала, – расслышав мои слова, тихо сказала темноволосая девушка. – Она констатировала факт: творить мы можем только в училище. А в других местах…

– Как меня раздражает это вечное шипение за спиной, сил нет! – рявкнула Антонина, круто разворачиваясь к нам. – Если не наговорились, марш на улицу!

Я мигом сделала подхалимское лицо. Девушка прервалась на полуслове.

– То-то же, – кивнула Антонина. – Итак, замолчали, сосредоточились. Тема сегодняшнего занятия…