История браузера:
«Увидела вчера своего бывшего, и у меня упало сердце» – Reddit
«Как я столкнулась вчера со своим бывшим и отлично справилась с ситуацией» – Huff post
Я тороплюсь к маме к часу дня. Ночью я очень старалась уснуть, в конце концов мне это удалось, и я проспала до 11 утра. Отправила маме эсэмэс с вопросом, можно ли мне приехать, а потом мне позвонила похмельная Рейчел.
– Не отвечай на его голосовое сообщение, – посоветовала она, услышав моей рассказ. – Ограничься эсэмэс – сердечным, но кратким.
Я так и сделала – с третьей попытки:
Привет, Феми. Надеюсь, ты выспался. Еще раз поздравляю с помолвкой! Я так счастлива за тебя! Латойя – прелесть. Да, ты познакомишься на свадьбе с моим бойфрендом. Надеюсь, он больше не захворает. Хорошего полета!
Приняв душ, приведя себя в порядок и одевшись, я прыгаю в машину – и вдруг вспоминаю, что у меня просрочен техосмотр. Приходится втискиваться в поезд и ехать от Денмарк-Хилл до Пекхэм-Рай – к счастью, это недалеко.
Путь от станции лежит по людному тоннелю с кафе и прилавками с обеих сторон, потом по улице с несколькими афрокарибскими салонами причесок. Мне преграждает путь женщина-зазывала:
– Милочка, привести в порядок твои волосы? – У нее тончайшие косички и ганский акцент.
Я со вздохом отказываюсь. Так всегда бывает, когда я попадаю в Пекхэм. То, что я не ношу парик, еще не значит, что мне требуется какая-то особенная прическа.
Я ускоряю шаг и миную лавочку, которая находится здесь с незапамятных времен и торгует одними и теми же ганскими сумками. А вот такого количества магазинчиков «Все за фунт» я не припомню. Вот «Макдоналдс», где однажды вспыхнула безобразная драка. Дальше я пробираюсь сквозь толпу крикливых проповедников, мамаш с колясками, покупателей с огромными пластиковыми пакетами, вечно образующуюся перед магазином Primark. Вот и бюджетная Costa. Не могу туда не заглянуть.
На районе сплошь нарощенные волосы, хиджабы, растаманские головные уборы… Но в кафе совсем другая картина: вязаные шапочки, джинсовые крутки и торчащие из-под кроссовок белые носочки. Пекхэм здорово изменился.
С пешеходного перехода видна изогнутая крыша – Пекхэмская арка. Мне приятно видеть, что снова действует моя любимая Пекхэмская библиотека, освободившаяся наконец от строительных лесов, – сердцевина здешней общины.
В детстве меня водил сюда отец, чтобы спасти от тяжелой атмосферы у нас дома. Он учил меня старательности, тогда как мать всегда требовала только успехов. Наверху, в детской читальне, мы с ним устраивались на «бобовом пуфе», и я читала вслух книжки Жаклин Уилсон.
Ступив на переход, я вспоминаю мамино эсэмэс и возвращаюсь в африканский супермаркет, за толченым ямсом. Теперь можно поспешить к ней. По пути я размышляю, как заговорить с ней об Алексе.
У маминой двери – она живет в трехэтажной квартире, сохраняющей приличный вид, благодаря чему местный совет никак не соберется ее снести, – мне в нос бьет запах сушеных лангустов. Услышав громкое и хриплое мамино пение, я тороплюсь захлопнуть дверь, чтобы избежать соседских жалоб; о моем появлении оповещает, кроме стука, бренчание железной таблички на двери.
– Зачем так хлопать? – доносится из кухни мамин голос. – Или ты поступила на службу в эмиграционное бюро?
Я закатываю глаза и тороплюсь избавиться от пальто: оставляю его на вешалке, рядом с картиной – голубоглазым Иисусом.
– Здравствуй, мама. – Я сгибаю колени – это традиционное приветствие у народа йоруба – и отдаю ей пакет. Она сует туда нос и хмурится.
– Ты купила дорогой сорт.
– Извини. – Я тру затылок. – Ты сейчас занята, мам?
– Твоя сестра в гостиной, – говорит она, не слыша меня.
– Кеми здесь? – Я расширяю глаза. При всей любви к сестре мне не хочется обсуждать при ней свою личную жизнь, и немудрено: она на пять лет моложе меня и уже замужем.
– Что с того? – удивляется мама.
– Ничего, я подожду.
Она удаляется в кухню, заставляя меня прижаться к поломанному комоду, который она упорно отказывается выбросить.
– Рада тебя видеть, Инка! – говорит Кеми.
Я раскрываю ей объятия. От нее пахнет какао-маслом. – Как я погляжу, твой животик растет с каждым днем!
Она радостно похлопывает себя по животу, и мы дружно хохочем.
– Чем занимаешься? – спрашиваю я, снимая пушинку с ее коротких выпрямленных волос.
– Рассматриваю детские фотографии. Хочу понять, как будет выглядеть мой младенец. – Она кивает на горку, на которой теснятся, сражаясь за место, десятки семейных фотографий. При виде отцовской фотографии на проигрывателе у меня стискивает горло. Он худосочный, как и я, с кожей цвета кофейных бобов. Кеми пошла в мать: такая же пышная, шоколадного цвета.
Когда папа умер, мне было десять лет, а Кеми только пять. Его погубил рак простаты.
Пока папа был жив, он был для меня центром вселенной, утешителем, лучшим другом. Он старался, чтобы я была… заметной. В младших классах меня изводили за слишком темный цвет кожи, обзывали «собачьей какашкой». Я никому не жаловалась и плакала под одеялом, но папа всегда находил для меня правильные слова. «Ты красавица, – твердил он мне. – Никому не позволяй в этом сомневаться, Инка. Помнишь, что я тебе говорил?» И я бормотала сквозь рыдания: «Полуночное небо так же красиво, как рассветное».
Я часто гадаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы папа был еще жив. Хотя не уверена, что смогла бы попросить у него совета о личной жизни.
– Как делишки? – отвлекает меня от грустных мыслей Кеми. – Мама говорит, тебя повысили.
Я изумленно разеваю рот.
– Да, она теперь у нас вице-президент, – подхватывает мама, появляясь в гостиной. У меня отчаянно колотится сердце.
– Ух ты! Поздравляю, сестрица! – Кеми бросается меня обнимать. – Клянусь, ты этого заслужила. Когда вступаешь в должность? Чем именно тебе придется заниматься? – Она увлеченно задает вопросы и не обращает внимания на мое состояние.
– Сссспасибо… – выдавливаю я, отчаявшись унять сердцебиение, и кошусь на мать, которая присоединяет зарядку к телефону. – Пройдут две-три недели, прежде чем я начну. Это больше смена названия, чем что-то по-настоящему важное. Жаль, что тебя вчера не было. Как прошел ужин в честь дня рождения матери Уче?
Кеми уже отвечает, когда наша мама, на счастье, покидает комнату и больше нас не слышит. Я готова прервать Кеми и вывалить всю правду, но спохватываюсь: хочу ли я этого? Все, чего я от ее добьюсь, – это гримаса вины и сочувствия. Можно подумать, что с момента помолвки Кеми все мои неприятности происходят по ее вине! Терпеть не могу, когда она ходит вокруг меня на цыпочках. Знаю, по этой самой причине она и не задает мне вопросов про личную жизнь, хотя мне, собственно, нечего было бы ей ответить. Кроме того, она теперь не отходит от матери, так что мне ничего не стоит держаться в сторонке.
– Как вчерашняя помолвка? – интересуется Кеми, поглаживая свой живот.
Я тут же вспоминаю Феми и Латойю.
– Было весело… Слушай, ты помнишь эту фотографию? – Я распахиваю стеклянную дверь и хватаю первое попавшееся фото. На нем 11-летняя Кеми в черном балетном трико. Она была тогда светлее, чем теперь, с огромными торчащими косичками.
– Прекрати… – Кеми отнимает у меня фотографию. – Посмотри на мои волосы. Мамина работа!
– А поза-то, поза! – смеюсь я. – Нам полагалось выступать на сцене. Помню, ты была лучшей в классе.
– Мама не была в восторге от моих способностей, – возражает Кеми с потешной гримасой.
– О чем ты говоришь? Она считает тебя прекрасной актрисой.
– Не болтай, Инка. Он знала, что мне грош цена. У меня был «недостаточно академический стиль», – иронизирует она. – Знаешь, что она сказала, когда я получила по драме «отлично»? «Какой в этом толк?» – Это произносится с неподражаемым нигерийским акцентом.
Я морщусь. Мама всегда отдавала предпочтение точным наукам. Не знаю, почему, может, потому, что сама она работала медсестрой, а папа – инженером. Когда Кеми сказала ей, что хочет стать преподавателем драматического искусства, она ее не одобрила.
«Я думала, это у тебя хобби», – сказала она Кеми с удрученным выражением лица. Лучше бы призналась, что считает дочь чокнутой.
В детстве я понимала, как болезненно Кеми воспринимает мамины восторги от моих школьных достижений, и была ее заядлой болельщицей. Я помогала ей разучивать роли, старалась не пропускать ее спектакли, особенно когда на них не приходила из-за занятости мама.
– Что ж, зато теперь мама тебя одобряет, – говорю я, беря следующую фотографию. На ней Уче и Кеми в день их традиционной свадьбы. Кеми выглядит как триумф стараний свадебного салона Bella Naija: вся в кружевах и в тесьме, с царским веером из перьев в руках. Уче ей под стать: струящийся халат с широкими рукавами, бусы из фальшивой слоновой кости.
– Ооо!.. – Кеми кладет голову мне на плечо. Мы молча смотрим на фотографию.
– Папа гордился бы тобой, – говорю я шепотом. Кеми сжимает мне руку.
– Так, теперь твоя очередь. – Возвращаясь в сегодняшний день, она берет другую фотографию – моего выпуска. – Ты только посмотри, Инка, какие длинные у тебя были волосы!
– А потом она взяла и оболванилась!
Мы вздрагиваем. Мама возвращается, одергивая на себе халат.
– Дайте взглянуть. – О на тянется за фотографией и напряженно в нее вглядывается. – Вот это длина! – произносит она с нескрываемым сожалением, качает головой и хмурится, косясь на меня. – Чего ради ты остригла волосы, Инка? Так тебе шло гораздо больше. – Она тычет пальцем в фотографию. – А теперь у тебя мальчишеская прическа.
– Мама!.. – Кеми закрывает лицо ладонями.
– Что не так? – Мама выпячивает губы. – У тебя свои предпочтения, у меня свои. Я предпочитаю длинные волосы. Длинные! Между прочим, Инка еще не замужем. – Так… Напрасно я надеялась, что она избегнет слова на «з». – Будь она замужем, как ты, то могла бы носить любую прическу.
– Мама!.. – повторяет Кеми, подчеркивая интонацией, что это унизительный разговор.
Я качаю головой.
– Думай что хочешь, мама. Знаю, тебе не нравится моя прическа. – Я возвращаю фотографию на место, не обращая внимания на виноватое выражение лица Кеми. И тут я кое-что замечаю. – Что я вижу? – Я со сладкой улыбочкой беру старую фотографию родителей. У папы на ней внушительная шевелюра «афро», у мамы тоже что-то в этом роде.
– Разве это длинные волосы? – Я ехидно сую фотографию ей под нос.
– Брось! – Мама машет рукой. – Тогда была такая мода.
– Между прочим, вы тогда еще не были женаты! – кричу я. Кеми смеется. – По словам тети Дебби, это фотография вашего знакомства. Расскажи, куда он тебя водил? Он нервничал? Мог разговаривать?
Мама отнимает у меня фотографию.
– Слишком много вопросов, Инка. Как придешь, обязательно засыпаешь меня вопросами, как будто ты репортер. – Она ставит фотографию на место и заслонят собой горку.
Вечно она так: не желает разговаривать о папе и вообще о прошлом, вечно затыкает мне рот. Знаю, она бывает суеверной: не любит разговоры о мертвых. Но это другое, это же папа!
– Между прочим, еда почти готова, осталось только приготовить ямс. – Мама утирает лоб, и я решаю поговорить с ней после еды.
– Я накрою на стол, – вызываюсь я.
– Нет, Инка, лучше помоги мне на кухне.
Я поворачиваюсь к Кеми: обычно помощница – она.
– Я тоже могу, – говорит та.
Мама качает головой.
– Скажи мне, Кеми, кто здесь беременная, ты или Инка?
На плите томится красное рагу со шпинатом. Мама льет из чайника кипяток в кастрюлю с ямсовым порошком и сует мне деревянную лопатку.
– Займись ямсом! – командует она.
Ничего себе! Я почти никогда не готовлю нигерийскую еду.
– Чего медлишь? – кричит она. Я подступаю к плите, сжимая лопатку, как туалетный вантуз, и погружаю ее в кастрюлю. «Это то же самое, что картофельное пюре», – подбадриваю я себя.
– Начинай! – командует мама. – Не стой столбом. Для чего тебе руки?
Я приступаю к делу: вращаю лопаткой. Кастрюля так трясется, что я боюсь, как бы она не опрокинулась.
– Не жалей сил! – приговаривает мама, заглядывая мне через плечо. – Ну же, Инка! Разминай хорошенько!
Я послушно ускоряюсь, послушно не жалею сил. Не знаю, откуда они только берутся. Меня уже прошиб пот.
Как ни печально, этого недостаточно.
– Ты такая британка! – Мама отодвигает меня в сторону и сама встает к плите. – Хотела бы я знать, что будет есть твой хуз-банд? Чем ты будешь потчевать своего муженька?
– Готовить буду не только я.
Мама неодобрительно цокает языком.
– Не вздумай кормить его курицей с жареной картошкой!
Мне смешно. В детстве я как раз любила курицу с картошкой. До сих пор позволяю себе баловство – захаживаю в фастфуд «Чикен Коттедж». Согласна, иногда я этим злоупотребляю.
– Дай мне три тарелки. – Мама справляется с ямсом в считаные секунды. То, что только что смахивало на белую кашицу для грудничка, превращается в овальный ком нежнейшего теста.
Я делаю, как мне велено: достаю из буфета три разные тарелки. Мама ставит их на морозильник и кладет на одну горячий ямс.
– Мне совсем немножко, – прошу я.
– Немножко? – передразнивает она меня и кладет мне порцию размером со страусиное яйцо. – Ты совсем тощая, Инка. Тебе надо поправляться. Взгляни на сестру! – Она начинает раскладывать рагу. – Одна ее ягодица больше твоих обеих!
Я со стыдом тяну вниз полы кардигана.
Тарелки полны. Я ставлю их и миску с мыльной водой на поднос.
– Убери ложки! – приказывает мне мама. – Ешь руками! Нава о![10]Возглас удивления. Ты такая британка!
Что поделать, если ты родила меня здесь…
Я собираюсь нести поднос в гостиную, но мама останавливает меня, кладя руку мне на плечо.
– Инка, – обращается она ко мне чуть слышно, – не хочу на тебя давить, но, Бога ради, обдумай предложение тети Функе, не упирайся! Абег[11]Пожалуйста (нигер., сленг)., приходи завтра в мою церковь. – Она выглядит такой отчаявшейся, что мне становится смешно.
– Приду, – отвечаю я беззаботным тоном. Это по крайней мере спасает меня от долгого разговора. – Но с одним условием, мама: пусть это останется между нами. Я серьезно! – Я озираюсь. – Кеми тоже не надо об этом знать.
Мама послушно прикладывает палец к губам, потом изображает широкую улыбку.
– Спасибо, – говорю я и отодвигаю служащую дверью расшитую занавеску.
– Господи Иисусе, благодарю Тебя!.. – восклицает моя мать.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления