Онлайн чтение книги Контур тела
КОНТУР тела

Эта рыба ко мне забралась в живот.

В сети.

Тук-тук. В доме том кто живет?

Дети.

Эта рыба скользит по моей груди.

Льдиной.

Тик-так. Время кради, роди –

Сына.

Эта рыба плеснет по волне хвостом –

В горле.

Бим-бом. Люди с земли мой дом –

Стерли.

Это был тринадцатый раз,

когда я думала, что забеременею.

Я сидела перед фонтаном в Саду Эрмитаж

и не могла заставить себя вернуться домой.

Двенадцать предыдущих месяцев

вычеркивала дни своего поражения

красными крестами в календаре.

Иногда так хотелось умереть

от кровопотери

на этом незримом поле боя,

что всерьез стала опасаться

за свой рассудок.

Это был год бесплодья и безрыбья.

Черный год с алыми пробоинами

в теле времени.

До тебя не хотела ничего и ни с кем навсегда.

Была предусмотрительна и осторожна,

ни к кому не привязывалась и не влюблялась.

Если близость, то легкая, как шарик на нитке.

Щелк ножницами – и ты на воле.

На первом свидании в кафе

ты накрыл мою руку своей,

сказав как бы между прочим:

«А знаешь, у нас с тобой будут

красивые дети».

Я почему-то не стала спорить и не возмутилась,

хотя в голове уже успела включиться

тревожная сирена.

Погудела-погудела с минуту

и сама в себе захлебнулась.

Словно раздвоившись, смотрела со стороны на то,

как говорю тебе в ответ:

«Даже не сомневаюсь в этом».

Руку не высвободила.

Твоя ладонь была тяжелой и жесткой,

изрезанной не линиями жизни, нет, –

шрамами от сотни микроскопических плетей.

Наш диалог был похож

на обмен сигналами при тайном сговоре:

я знаю, что ты знаешь, чего я хочу,

и я знаю, что тебе это тоже нужно.

Мы оба поняли, что пропали.

Да и никакого «пана», похоже, не предвиделось.

Потом ты с порывистой нежностью

целовал линии моей жизни,

напоминая цыпленка, клюющего с ладони

хлебные крошки.

Если бы можно было уберечь

эту ласку неприкосновенной,

если бы можно было

закапсулировать счастье…

В тот вечер одна простая

и вместе с тем сложная мысль

с жуткой ясностью поразила меня:

ты – первый и единственный мужчина,

в котором я хочу продолжаться,

которого хочу сохранить в вечности.

Помнишь, как ты спросил,

не страшно ли мне,

когда все случилось в первый раз?

Я не боялась,

хотя приложение в телефоне

еще с утра оповестило о том,

что стоило бы.

Три недели берегла себя,

как хрупкий стеклянный шар,

подвешенный на тонкой ветке.

Казалось, что внутри затеплился

крохотный огонек

и любое неверное движение

его может погасить.

А когда шар соскользнул и разбился,

сорвалась вместе с ним

и я.

Помню только выступ на крыше

петербургского дома.

Я перегибаюсь за перила.

Смотрю на проходящих по улице Рубинштейна

редких ночных скитальцев.

Разжимаю пальцы,

и полный до краев бокал

с красным вином летит на асфальт.

Потом ранним утром,

выбредая на рассвете из дымных потемок,

собираю осколки в распахнутую сумочку, как в совок.

Всё липнет.

Всё в бурых подтеках и порезах.

Всё предательски ломко.

Ты тогда ничего не знал.

О том, как я ходила по врачам после неудачного

четвертого раза, пятого, шестого,

просадив на это две зарплаты.

Как, убедившись, что со мной все в порядке,

намеренно разрушала себя

алкоголем и сигаретами

после седьмого, проверяя в действии

метод «от противного».

Как, отослав тебя на кухню за водой сразу после,

молниеносно меняла положение,

подняв ноги к изголовью кровати,

чтобы из меня не вытекло ни капли семени.

Как скрупулезно высчитывала дни

на калькуляторе зачатия,

взяв на учет все наше время.

Как заманивала тебя в постель в нужный момент.

Как ночами гладила себя по животу,

болтая по пустякам с дочкой,

которой уже придумала имя

и всю жизнь наперед.

Девочку звали Марта,

но оказалось, что на самом деле

она жила только в моем воображении.

Как в десятый раз я не смогла

справиться с дрожью в руках,

испортив три теста.

А когда увидела одну полоску вместо двух,

почему-то подумала, что это и есть

положительный результат.

Пять минут сидела на полу

в состоянии абсолютного счастья,

которое после

обернулось разгромом всего,

что попалось под руку.

Как, сбежав с работы, отстаивала очереди

к мощам святой Матронушки,

вымаливая свое чудо

под нетерпеливыми взглядами тех,

кто пытался пережить

свой сороковой, сотый, неисчислимый раз.

Для них моя беда не была бедой.

Двенадцать месяцев – это всего один круг,

один оборот Земли вокруг Солнца.

Некоторые из них знали,

что могут выстаивать свою очередь за благодатью,

пока не истощится завод,

но так ничего и не дождаться.

Мы все слышали, как под нашей кожей,

в наших животах и жилах

тикают часы.

Маетный «тик-так» пульсировал в токе крови:

жизнь-смерть.

Стрелки ходили по кругу, как времена года.

Но весна не наступала по-настоящему,

жизнь только притворялась воскресшей.

Все растения были пустоцветами.

Все семена не давали всходов.

Все плоды замирали в самой завязи.

Мой тринадцатый раз пришелся

на начало августа.

И я больше не могла слышать слова

«роды» и «овуляция»,

больше не плакала, не вымаливала и не ждала.

Устала, смертельно устала

быть еще одним звеном

в этих нескончаемых женских очередях

с тикающими часами вместо сердец.

Пыталась вспомнить, когда я целовала тебя

просто так, для удовольствия,

без умысла и расчета,

не смогла и ужаснулась.

Одержимая задачей, я превратилась

в функцию по ее решению.

Голые внутренности часового механизма

вскрылись в моем теле

с такой очевидной ясностью,

что впервые в жизни

я осознала свою зависимость

от их хода.

Вынула из кармана новый тест

и выбросила в урну.

Над кронами деревьев

плыла стайка

белых воздушных шаров.

Они отдалялись от земли

все больше и больше,

пока не превратились

в еле видные

многоточия.

Оставь пространство для моей надежды:

Последний раз бывает только крайним.

Последний раз бывает только кратным

Беспочвенным попыткам вспомнить рай.

Я не умею отпускать с концами,

Терять тебя – так, словно хлопья пуха

Теряет придорожный одуванчик.

Подует ветер-суховей, и вот я:

Стою у края совершенно голой.

И ни былинки, ни листа, ни нимба.

Лишь только где-то с неба на поляну

Слетает вечность – белым парашютом,

Неся на ломких стропах семена.

очищено чрево

«врачи не смогли уберечь»

///

надень рукавички

мы слепим куличик из снега

и мальчику с нимбом

его отнесем на обед

//

я очень любила тебя

но червленую течь

дала эта лодка

и нечем ее починить

я очень хотела тебя

но мне тело никак

заштопать нельзя

им просвечивать

небо сквозь дыры

в мороз не укутать

горячей водой не согреть

и кровью своей не насытить

бесплодная почва

/

прости я не знаю зачем

ты пришла ко мне чтоб

уйти и с собой унести

в кулачке мое сердце

Пустеет площадка. И вот, подобрав костыли,

Слегка ковыляя, уходит старуха по тропке.

В песочнице крепость. На стенах зубцы возвели,

Как кубики, ровные. Ров у подножья – раскопки.

Качельные цепи скрипят, в бесконечность сцепясь,

И студят запястья: на сгибах алеют пожары.

В коляске ребенок закутан в пушистую вязь.

Июньский закат выдыхаю, как облако пара.

За кадром остался замшелый, чуть дремлющий лес.

Так хочется сесть у костра, чтоб спокойно, неспешно

К плечу прислониться и Господу наперерез

Рассказывать, как эта жизнь без тебя безутешна.

Город сменил на халат медсестры камуфляж.

Дерево, словно из белой пластмассы муляж,

Кто-то воткнул во дворе и забыл унести.

Бисер хрустальный рассыпал во сне из горсти.

Город наложит на свежие раны бинты.

Будто в больничной палате лежим я и ты.

Окна распахнуты, голубь на ветку слетел.

Люди летают без тела и без антител.

Город проводит к утру пациентов обход.

Нет осложнений, до свадьбы теперь заживет.

Врач, рецептуру бессмертья в кармане храня,

Вылечит, может, однажды: тебя и меня.

А мне, знаешь, стало некуда торопиться.

Мой ребенок умер – вот в этой большой больнице.

Я его не помню совсем, в прошлой жизни было.

Но когда прохожу здесь, как будто в подбрюшье – шило.

И сижу на этом вот камушке у ограды.

Не спешу, мне больше спешить – никуда не надо.

Он сказал во сне мне: «Мама, там есть машина,

Три прыжка – и в небо, и будто внутри пружина.

Я тебя покатаю, достану вот до педали.

Это скоро случится, мне ангелы так сказали».

Я не помню, как долго сижу у ворот больницы.

Я чужие уже заучила на память лица.

Жду, когда же за мной прилетит машина.

Жду, когда же узнаю в прохожем – сына.

Однажды все закончится, и ты

сойдешь ко мне с той вечной высоты,

и мы начнем смеяться друг на другом.

Прокатим в колеснице Солнце – цугом.

И, словно сахарную вату, облака

воткнем на палочки, понадкусав слегка.

Украв у айсберга верхушку, втайне

мы раскрошим все в кухонном комбайне

и раскидаем с неба по пустыне.

Однажды все закончится, и в сыне

я обрету подельника в игре.

Мы, как картинки в старом букваре,

на букве «М» соскучимся по маме.

И, взявшись за руки, придем к ней сами.

наши сердца износились

как половые тряпки

на швабре уборщицы

школьного коридора

звонок на перемену

уже прозвенел

а я все так же сижу

за последней партой

в пустом классе

играю в крестики-нолики

со временем и любовью

кто-то из мальчиков снова

выкрал мой детский ранец

и несет его вместо меня

домой к маме

живой гроб

для маленькой мертвой девочки.

это я, мама.

это я

ношу ее тело в себе

с той самой ночи,

когда он

оглушил меня одним ударом

и сбросил с кровати.

кто там скулит на полу?

кто там прячет свой живот?

да ты только ныть умеешь,

да таких сук, как ты,

надо…

убивать надо.

выпил я слишком, значит?

а вот так тебе – как?

не слишком?

не слишком.

я вся пропитана трупным ядом,

мама,

трупным запахом,

трупной гнилью,

я гнию изнутри.

я кладбище,

ждущее конца разложения,

задержав дыхание.

ни один chanel chance

не скроет этого запаха.

ни одно кадило

не выветрит духа мертвеца

из комнаты.

не даст шансов выжить

в войне с тем,

кого ты любишь.

свечка за упокой

стоит сто рублей,

мама,

ты знаешь это лучше меня,

лучше меня.

поставь ее в воскресенье

для своей девочки,

которой нет.

девочки,

которая носит в себе

свою смерть

и насильно улыбается

на каждом снимке

своей выжившей оболочкой.

удар

столкновение

капот машины в дыму

черешня из пакета

рассыпалась

сплющилась

весь салон

в липких

бордовых

ошметках

кровь стекает

с лица водителя

словно струи воды

из душевой лейки

солнечные очки

разломались

на лице

оставив глубокие вмятины

побей ее по щекам

лед дайте лед

жгут срочно

нужна повязка

кровотечение

травма лицевой области

сотрясение мозга

вывих челюсти

постарайтесь спасти

хотя бы что-то

хотя бы один глаз

лежи смирно

не двигайся

сейчас будет больно

____

я думала, что красота – постоянная величина, присущая человеку. безотносительная и абсолютная.

я думала, что никогда не придется скрывать свое лицо от тех, кого любишь.

я думала, что умирать – это красиво.

я ошибалась.

____

ты красивая

писал он мне в ответ

на каждое фото

как я могу не ревновать

когда ты такая красивая

ходишь по улицам без меня

как я могу не надумывать

а я в шутку ему отвечала

ты же художник

напиши мой портрет

и повесь над кроватью

чтобы не скучать по ночам

он смеялся и говорил

что плохо учился в универе

а меня должен написать

настоящий мастер

____

фото на памятник

он отправил маме

из своей коллекции

телефонных снимков

которые я каждую ночь

отправляла ему

перед сном

папка на рабочем столе

так и называлась

«на долгую память»

я сама ее

переименовала

из «любимой»

сто лет назад

и забыла об этом

ты лежишь в постели словно

опрокинутый на бок троллейбус

штанги оторванные от проводов

погасшие фары трещины на зеркалах

наша любовь место машинокрушения

машинальное кружение лопастей времени

замедлилось и остановилось совсем

я лежу рядом не двигаясь еле дыша

еще не знаю выживу или нет

случайное прикосновение

к обесточенным проводам

не высекает искру не дает жизни

кровь теплая как парное молоко

пропитывает белую простыню

девочка с зелеными глазами

умирает во мне сегодня

осколки стекла в красно-синих разводах

от приближающейся сирены

в будущее возьмут не нас

Лежу взаперти в разоренной постели одна:

Опутана нитями из золотого руна.

Сухими глазами смотрю, как со дна, в потолок.

Становятся стены песками, смотрю сквозь песок.

Рассыпалась крыша. Земля, обезумев, молчит.

Как будто меня поглощает мифический Крит.

Как будто я тень Ариадны, а мир – Лабиринт:

В запутанных тропах Дедала – погибельный спринт.

Держу в изголовье кровати мерцающий нож.

Тесей ты, а я – Ариадна. Но ты не спасешь.

И вместо того чтобы, веря, распутать клубок,

Я жду Минотавра за дверью, сжимая клинок.

следующая твоя книга

будет обтянута моей кожей

следующая твоя песня

будет обмотана моими голосовыми связками

следующий твой спектакль

сыграют в декорациях

моего вскрытого нутра

купол диафрагмы

над оркестровой ямой

брюшной полости

следующее твое сражение

будет вестись

за мое еле живое тело

рас-по-тро-шен-но-е

всеми твоими

предшественниками

всеми твоими

патологоанатомами любви

каждым адамом

каждым адом в его уме

в твоей голове

господи

____

он называл это вскрытием.

«мы просто вскроем тебя, как запертую новенькую шкатулку. музыкальную

с балериной, знаешь такие? она кружится

и взмахивает ножкой. лежи спокойно,

а то от ножа в твоем животе будет много крови, очень много. больше, чем там,

где я взломаю замок».

____

я научилась любить ножи

иногда когда совсем сложно не помнить

делаю лезвием

новую насечку на своем теле

сначала провожу линию обухом

потом когда страх притупляется

надавливаю острием

вокруг моего пупка

уже вырисовывается третье кольцо

третий круг ада

замкнутый в моей

вскрытой черепной коробке

каждый раз

когда думаю

о том что они сделали

с моим сердцем

я вспоминаю

индейцев майя

я вспоминаю

вскрытые грудные клетки

каменные ножи

разрезающие тело

поперек

под ребрами

вдоль диафрагмы

холодные пальцы жреца

рука вынимает сердце

из-под ребер

как будто разом

вырывает из земли

растение с корнем

сердце показывают толпе

сердце протягивают богам

священный алтарь

в багровых ручьях

священное чрево

бога Чака насытилось

год будет дождливым

год будет урожайным

год будет победным

время продолжит

свое вечное

движение по кругу

часы вновь заведутся

испачканными

в крови руками

каждый раз когда

я думаю о том

что они сделали

с моим сердцем

я вспоминаю

индейцев майя

я говорю себе

я не буду кормить

этих богов

я не буду лежать

под их ножами

я все еще жива

я все еще цела

я все еще свободна

каждый раз когда

я думаю о том

что они сделали

с моим сердцем

я говорю себе

я не их жертва

не жертва

и выхожу из

этого храма

с перевязанной

крест-накрест

грудной клеткой

Одни говорят – «Мария», другие – «мрiя».

А я волосами ноги тебе омыла.

Одни говорят – «Пилат», а другие – «блат».

А я у креста твое сберегла кадило.

Одни говорят – «Иуда», другие – «ссуда».

А я оплатила телом твою гробницу.

Одни говорят – «Христос», другие – «спрос».

А я умерла, чтоб снова с тобой родиться –

Святой блудницей.

А что нас связало?

Эти ночные споры с твоей женой

о вечности и времени.

Эти сонные споры о спорах грибов,

рассеянных в поле нашего прошлого.

И ее глаза, когда она говорит:

«Это только план твой, а не мечта. Не мечта».

И мои глаза, потому что я еще верю,

что мечта – это ты.

Но уже в этот момент мне кажется:

я люблю не только тебя,