Онлайн чтение книги Козлиная песнь
Глава XXXII. Миша Котиков

Миша Котиков поднял кресло с пациентом. Электрическая машина задудела, и на резиновой трубочке игла с зубчатым утолщением завращалась; электрический свет освещал потолок и мягко падал вниз; лицо пациента было пронзительно освещено подвижной лампочкой. Через полчаса корень был вычищен и можно было надеть коронку.

Миша Котиков достал флакончик, зачерпнул немного жидкости стальным инструментиком, насыпал из двух флакончиков две кучки на толстое матовое стекло.

Он приготовлял пасту, и тут появились рифмы.

Но быстро сохнущая паста не позволяла ему на них сосредоточиться и требовала к себе внимания.

Михаил Петрович заполнил зуб пациента предохраняющим веществом, наполнил золотую коронку пастой и ловким движением надел ее на еле видные стенки зуба.

Стал держать двумя пальцами и смотреть в окно.

Теперь он на некоторое время свободен.

Котиков долго искал темы. «Нет для этого внешнего толчка», – вздохнул он. – Сейчас, – сказал он и вынул руку. Заглянул в рот. Коронка сверкала, как плоскогорье из чистого золота.

Обрадовался Миша Котиков и опустил кресло с пациентом. Миша Котиков в восторге подошел к окну. «Вот что мне надо было: золотое плоскогорье, один момент есть для стихотворения».

– Следующий, – приоткрыл он дверь. Вошла домашняя хозяйка и стала охать.

– Какой зуб у вас болит?

– Передний, сынок, – раздалось из глубины кресла.

– Запущен, – внезапно пробасил Миша Котиков. – Придется удалить. Что ж вы раньше не пришли?

– Денег не было, только вчера племянник из Китая возвратился.

– Из Китая? – удивился Миша Котиков.

Миша Котиков мыл руки. Только что ушел, не закрывая рта, молодой человек с серебряной пломбой. Миша Котиков достал афишу из кармана:

«Сегодня в 8 часов в Академии Наук состоится лекция профессора Шмидта: „На островах Лиу-Киу“.

– Черт знает, какое поразительное сочетание, – удивился Миша Котиков. – Вот то, что я ищу. Вроде пения соловья и мяуканья кошки. Вот бы в стихотворение вставить.

Он перетер инструменты, положил их в стеклянный шкафик на стеклянную полочку и отправился домой переодеться.

Он надел единственные шелковые розовые кальсоны и носки в полоску, постукал себя по молодой груди, подошел к зеркалу.

– Я джентльмен, – осмотрел он себя, – меня зовут, меня хотят, я должен идти.

Он перечел письмо Екатерины Ивановны.

– Ну да, я знаю женщин, – снисходительно улыбнулся он.

По пути разразился весенний ливень. Михаил Петрович принужден был скрыться в первый попавшийся подъезд. Там он встретился с Троицыным.

Троицын, сияя, перечитывал измокшую записку. Миша Котиков похлопал его по плечу.

– Меня преследуют женщины, – обратился Троицын к Мише Котикову, – просто я нарасхват.

– Должно быть, последствие войны, – объяснил Миша Котиков. – Мы, мужчины, теперь нарасхват.

Они, взяв друг друга под руку, прислонились к стене.

– Да, нас, мужчин, теперь мало, – растрогался Троицын – А жаль, сколько прекрасных убито!

– А знаете, Александр Петрович считал женщин низшими существами, – высунулась на улицу голова Троицына.

– Как мне не знать этого! – выскочил на улицу Миша Котиков. – Слава богу, я жизнь Александра Петровича подробно изучил.

Подставил руку под дождь.

Голова Троицына высунулась на улицу.

И вдруг, без перехода, молодые люди стали хвалить стихи друг друга. Причем Троицын хвалил неумеренно, Миша Котиков – умеренно.

– В ваших стихах дышит Африка, – говорил невидимый Троицын.

– Ну и ваши стихи прелестны, – отвечал снисходительно Котиков. – Они красивы, – как бы размышляя, продолжал он.

Дождь, хотя и мелкий, шел. Миша Котиков снова вошел в парадную. Но, несмотря на то что голова Троицына и фигура Миши Котикова пробыли под дождем недолго, их заметил стоящий в соседнем подъезде член коллегии правозаступников, выучивший некогда Петискуса наизусть и до сих пор писавший мифологические стихи. Он поправил воротничок и галстук, взял палку под мышку и перебежал в парадную, где укрывались настоящие поэты. Подобострастно он подошел к ним.

– Ах, – сказал он, – как мы давно не встречались! Я занят совершенно никчемными делами. Сегодня я защищал своего управдома. Почитаемте стихи, пока идет дождь.

Все трое стали, поочередно, читать стихи. Троицын подвывал восторженно. Михаил Петрович читал голосом Александра Петровича. Правозаступник – с ораторскими жестами. Дождь перестал. Проглянуло солнце. Поэты отправились в ближайшую пивную. Там завязалась жаркая беседа.

– Вы ведь читали, если не ошибаюсь, свои старые стихи? – заметил член коллегии правозаступников Троицыну.

– Я моих новых стихов никому не читаю, – обиделся Троицын. – Не поймет моих новых стихов современность. Я теперь сам для себя пишу стихи. Одни стихи для себя и для потомков, настоящие, романтические стихи, другие – для современников.

– Я вижу, – гордо заметил Миша Котиков, – что только я пишу новые стихи и читаю их всем, кому угодно.

Он с удовлетворением посмотрел на лысеющие головы своих приятелей. Затем он сказал, что спешит, извинился, уплатил за пиво и вышел.

Троицын взял правозаступника под руку, они сели в трамвай, решив продолжать свою беседу в более романтической обстановке.

На Островах уже цвели подснежники и мать-мачеха.

– Да, – говорил Троицын, идя по дорожке, вдоль моря. – В ваших стихах есть неровность, свойственная молодости.

– Позвольте, – перебил юрист, – я совсем не молодой, мы с вами вместе начали литературную карьеру.

– Я не в том смысле, – поправился Троицын. – Я хотел сказать, что у вас малая техника.

– И с этим я не согласен, – возразил юрист.

Но тут Троицын увидел барышень, сидящих на зеленой скамейке. Барышни подталкивали друг друга плечами и пересмеивались.

– Славные девочки, – остановился юрист.

– Я сам думаю о том же, – склонился Троицын.

Они подсели с разных сторон. Юрист снял черную перчатку и обмахнул сапог. Троицын спросил:

– А как вы относитесь к театру Мейерхольда?

Все ближе и ближе подвигались лысеющие молодые люди к барышням. Девушки заливались смехом.

Троицын, как бы случайно, поцеловал плечо своей соседки.

Юрист, как бы невзначай, подставил свой сапог под туфельки барышни.

Уже, болтая ногами и приготовляя анекдот, шел правоза-ступник, уже изогнувшись шел Троицын, уходили попарно по траве молодые люди. На стрелке появился Тептелкин с Марьей Петровной, они шли медленно и важно.

Тептелкин сел на скамейку. Марья Петровна подошла к морю, стала петь арию из оперы «Руслан и Людмила».

Тептелкин сидел в задумчивости и считал воробьев.

– Марья Петровна, – обратился он к ней, когда она кончила петь, – где у нас бутерброды?