Онлайн чтение книги Леди в озере Lady in the Lake
Однокашник

Я сжимаю руль новенького «Кадиллака», говоря сам с собой всю дорогу от дома Мэдди до своего, хотя это и недалеко: через Гринспринг, мимо Парк-скул, нашей альма-матер – хотя в наше время она находилась в другом месте, – затем правый поворот на Фоллз-роуд и наконец вверх по склону холма Маунт-Вашингтон. Разговариваю сам с собой, как это делают тренеры, хотя в школе я никогда не состоял ни в одной из спортивных команд – меня не брали никуда даже в качестве мальчика на побегушках. Соберись, Уолли, соберись.

В моем сознании я всегда остаюсь Уолли. К Уоллесу Райту все относятся с почтением, включая меня самого. Я бы не посмел разговаривать с ним так, как говорю с Уолли.

Боюсь пересечь центральную полосу и столкнуться со встречной машиной, а может, произойдет и что-нибудь похуже. Ведущий WOLD арестован за ДТП со смертельным исходом неподалеку от его дома на северо-западе Балтимора.

– Журналист не может закончить свою карьеру, попав в заголовки новостей, Уолли, – говорю я себе. – Соберись.

Если полицейский остановит меня, это будет почти так же скверно. Ведущий WOLD арестован за вождение в пьяном виде. Новостью это станет только потому, что в деле замешан ведущий программы новостей. Кто время от времени не садится за руль под мухой? Но полицейский также может отпустить меня и даже попросить автограф.

Интересно, где Мэдди научилась так пить? Думаю, все дело просто-напросто в практике. А у меня никогда не было возможности выработать привычку пить коктейли, поскольку я редко приезжаю домой позже восьми, а на следующий день надо быть на работе к девяти и в полдень выходить в эфир. Такой распорядок дня не располагает к потреблению спиртного. И не годится для семейной жизни.

В полночь на Маунт-Вашингтон так темно, так тихо. Как я мог не замечать этого раньше? Единственный звук – хруст осенних листьев под колесами машины. К тому времени, когда я медленно еду по Саут-роуд, мне уже кажется, что разумнее всего припарковаться на обочине, не пытаясь заехать на подъездную дорогу, не говоря уже о гараже.

Почему я оставался у них до столь позднего часа? Разумеется, не из-за беседы, которую определенно нельзя было назвать такой уж интересной. А потому, что не каждый день выпадает возможность показать своей первой любви, какую большую ошибку она совершила.

Если бы сегодня утром вы спросили меня – а люди спрашивают меня о многом, и вы бы удивились, узнав, каким авторитетным оракулом я слыву, – я бы совершенно искренне ответил, что никогда не думаю о Мэдди Моргенштерн.

Но, увидев ее на пороге, я понял, что она всегда была со мной, что именно она всегда была моей аудиторией. Она находится рядом, когда с понедельника по пятницу с полудня до двенадцати тридцати я выхожу в эфир, ведя дневной выпуск новостей. И вечером по средам, когда я веду передачу «Райт спешит на помощь». Когда мне выпадает возможность вести вечерние новости вместо Харви Паттерсона, работа которого когда-нибудь достанется мне, Мэдди каким-то образом удается совмещать в одном лице и себя семнадцатилетнюю, и себя нынешнюю, домохозяйку, живущую в пригороде и, переделав домашнюю работу, сидящую у себя дома с чашкой кофе, смотря шестой канал и думая: Я могла бы быть сейчас миссис Уоллес Райт, если бы сделала правильный выбор.

Она остается моей аудиторией, даже когда я накладываю на лицо клоунский грим, чтобы играть роль Донадио, печального и всегда безмолвного клоуна, благодаря которому я и стал телеведущим на WOLD-TV.

Я работал на радио, где меня ценили из-за красивого баритона, но считали нетелегеничным. Роль Донадио давала мне лишние 25 долларов в неделю. Единственным условием было то, что я не должен никому говорить, что исполняю эту роль, и я помалкивал, делая это с превеликим удовольствием.

Как-то в субботу, когда я снимал с лица грим, поступила новость об убийстве полицейского, а из репортеров на студии оказался один я. Каким-то образом за те год и два месяца, на протяжении которых я играл роль Донадио, я стал выше, мои волосы стали глаже, а лицо, как ни парадоксально, чище. Возможно, начав выступать в клоунском гриме, я научился лучше очищать кожу лица. Короче говоря, теперь лицо и тело наконец пришли в соответствие со звучным баритоном. Я поехал на место преступления, собрал факты – и в результате на небосклоне взошла новая звезда. Не Мэдди, не тот придурок, с которым она встречалась в старшей школе, не ее приятный муж-адвокат. А я, Уолли Вайс. Я звезда.

Мы познакомились – кто бы мог подумать – в школьном любительском радиоклубе. И быстро выяснили, что оба испытываем глубочайшее восхищение перед Эдвардом Р. Марроу[16]Эдвард Роско Марроу (наст. имя Эгберт Роско Марроу) – легендарный американский телерадиожурналист и общественный деятель., чьи репортажи из Лондона во время войны произвели на нас огромное впечатление. До этого я никогда не встречал девушки, которой бы хотелось поговорить о Марроу и журналистике, тем более такой хорошенькой девушки. Это было как с первым увиденным тобой великим произведением искусства, ошеломившим тебя, как с тем прочитанным романом, который остается в памяти на всю жизнь, даже если другие оказались намного лучше. Я лишь с трудом заставлял себя не глазеть на нее с раскрытым ртом.

Появление Мэдди в нашем любительском радиоклубе оказалось первым и последним – она думала, что там собираются люди, интересующиеся художественным словом и радиожурналистикой, а не неудачники, которым нравится гонять балду. Она переключилась на школьную газету, быстро заполучила в ней собственную колонку и начала общаться со считающими себя крутыми и понтовыми ребятами и девушками из нееврейских семей, включая Аллана Дерста. Понятное дело, Моргенштерн не могла иметь с ним серьезных отношений, но ее родителям хватило ума не мешать ей крутить школьный роман. Я слыхал, они даже пригласили его родителей к себе домой на шаббат. Мать Аллана была известной художницей, писавшей огромные абстрактные картины, которые выставлялись в музеях, а отец – умелым портретистом, специализирующимся на богатых балтиморских вдовах.

Аллан бросил Мэдди прямо накануне выпускного бала. Я нашел ее плачущей в пустом классе, и когда она разоткровенничалась со мной, счел это честью. И предложил, чтобы она пошла на бал со мной.

– Что может стать для него большим оскорблением? – вопросил я, гладя ее по спине почти так же, как делал бы это с младенцем, которому надо помочь отрыгнуть. Ладонь скользила при этом по застежке бюстгальтера, что стало для меня самым ярким эротическим опытом из всех, что были до тех пор.

Она согласилась с моим планом с готовностью, от которой почти защемило сердце.

Я купил ей наручную бутоньерку с самой дорогой орхидеей, которую только можно было раздобыть в Балтиморе. Она отлично играла роль моей девушки, не обращая внимания на Аллана, который явился на бал один, и смеясь над моими шутками, как будто я Джек Бенни[17]Джек Бенни (наст. имя Бенджамин Кубельски; 1894–1974) – американский комик, актер радио, кино и телевидения, музыкант; один из самых известных в мире конферансье.. Один раз Аллан подошел к ней и пригласил на танец, «вспомнить старые добрые времена». Мэдди склонила голову набок, как будто тщилась припомнить, о каких таких старых добрых временах идет речь, затем сказала:

– Нет, нет, я предпочитаю провести этот вечер с моей парой .

Я кружил ее в танцах, чувствуя себя молодым Фредом Астером[18]Фред Астер (наст. имя Фредерик Аустерлиц; 1899–1987) – звезда Голливуда, один из наиболее знаменитых актеров киномюзиклов.. Если вдуматься, Астера нельзя назвать классическим красавцем. Не был он и таким уж высоким, не был атлетом. Но он был Астером .

Когда я вез ее домой в «Бьюике» моего отца, она придвинулась ко мне и положила голову на плечо. И призналась, что хочет стать настоящим писателем, писать стихи и художественную прозу, что показалось мне таким же волнительным, как и поцелуй, самый настоящий поцелуй, когда я высадил ее у двери дома. Вернувшись в машину, я обнаружил, что цветок с бутоньерки отвалился от ленты. Быть может, его аромат был всего лишь обычным ароматом орхидеи, но у меня было такое чувство, будто это отличительный запах Мэдди, присущий ей одной и такой же необыкновенный, как ее приглушенный хрипловатый голос. Мэдди никогда не жаловалась и вообще не вела себя как девчонка. Она была полна достоинства, в ней было что-то царственное, и в представлении на Пурим она всегда играла царицу Эсфирь[19]Пурим – иудейский праздник в честь избавления евреев от истребления персами в V в. до н. э.; одну из ключевых ролей в этом сыграла героиня Ветхого Завета Эсфирь, жена шахиншаха Артаксеркса I..

Я позвонил ей через три дня, чтобы пригласить в кино, уже на настоящее свидание, посчитав, что три дня – это самое оно. Не слишком навязчиво и не слишком отстраненно. В духе фильмов с Фредом Астером.

Ее тон был вежлив, но в нем звучало недоумение.

– Уолли, с твоей стороны очень мило побеспокоиться обо мне, – сказала она. – Но со мной все в порядке.

Не прошло и года, как она обручилась с Милтоном Шварцем, высоким, волосатым, старше ее – ей тогда было восемнадцать, а ему двадцать два, и он уже закончил первый курс школы права. Я присутствовал на свадьбе, и это было все равно что смотреть, как Элис Фей[20]Элис Фей (наст. имя Элис Джин Лепперт; 1915–1998) – американская кино- и радиозвезда, певица. убегает с Кинг-Конгом.

После этого я не думал о Милтоне Шварце почти двадцать лет и вдруг столкнулся с ним в раздевалке нового теннисного клуба, единственном месте, где мне было удобно заниматься спортом перед работой, поскольку клуб поблизости от Телевизионного холма. У нас хорошо получалось играть друг с другом, и было очевидно, что Милтону нравится иметь в приятелях знаменитость. Прошло совсем немного времени, когда он пригласил меня на ужин к себе домой.

– Ничего особенного, – сказал он. – Будет только жена и, возможно, соседи. Приходи с кем хочешь.

Мы с Беттиной вот уже два года как развелись, и хотя я встречаюсь с женщинами, серьезных отношений нет. И я решил явиться на ужин в одиночестве, как Аллан на том выпускном балу. Милтон знал, что я учился в той же старшей школе, что и миссис Шварц, но сказал, что жена никогда не говорила с ним обо мне. Известие о том, что Мэдди никогда не хвасталась нашим знакомством, не деморализовало меня – напротив, я счел, что это хорошо. Раз никогда не говорила своему мужу, что знает меня, значит, время от времени предается фантазиям о том, что могло бы быть. Сидя за кухонным столом с чашкой кофе, держа в руке горящую сигарету, она заново переживает тот бал и мой телефонный звонок три дня спустя и кусает локти из-за того, что не сказала «да». Темные волосы наверняка преждевременно поседели, осиная талия осталась в прошлом, и теперь она растолстела и обрюзгла. Оказалось, это не так, но я представлял ее себе именно такой.

Я удивился, обнаружив, что в доме подают только кошерную еду. Никогда специально не дистанцировался от иудаизма, но телеперсона вроде меня должна находиться на одной волне со своей аудиторией, а моя аудитория по большей части состоит из христиан. Ничего не поделаешь, если на тебя смотрят как на оракула, считают авторитетом, то приходится чем-то поступаться. Впрочем, Шварцев никак не назовешь ортодоксальными евреями, и насколько я могу судить, их единственной уступкой иудаизму стал отказ смешивать молочное с мясным. Я был немного шокирован тем, что они говорили о более религиозных евреях, живущих в районах южнее, на Парк-Хайтс-авеню. Явно смотрели на них свысока. Если хотите знать мое мнение, нет больших антисемитов, чем евреи, принадлежащие к среднему классу.

Но мы не так уж много говорили об иудаизме – беседовали о политике, и Шварцы и их гости неизменно прислушивались к моим суждениям, как бывает всегда. Мы посмеялись над последним ляпом Агню, его речью в Геттисберге, показавшей, что он не в курсе, какая из сторон победила в той битве[21]Битва при Геттисберге – переломное сражение Гражданской войны в США, прошедшее в июле 1863 г. в штате Пенсильвания; армия Севера одержала в ней победу, как и во всей войне.. К тому моменту, когда после ужина мы принялись пить бренди, все уже были настроены благодушно и болтали без всяких церемоний. И я решил, что не будет вреда, если я припомню тот выпускной бал и последующий отказ Мэдди пойти на свидание со мной.

И она стала отрицать. Заявила, что я ей не звонил.

Да, она подтвердила, что на балу мы были вместе, но категорически утверждала, что я никогда ей не звонил. Хотя я точно знаю, что звонил.

– Потому что я, конечно же, пошла бы на свидание с тобой! – сказала она, приведя это в качестве аргумента правильности своей версии событий. Но не смогла не добавить ложку дегтя: – Хотя бы из вежливости.

Однако с чего ж так раскипятилась? У нее определенно не было оснований так злиться.

На крыльце я дважды, нет, трижды роняю ключи, прежде чем наконец войти. Все никак не могу взять в толк, почему Мэдди была настроена так враждебно. Может, потому, что поняла, что я вижу ее насквозь? Пусть теперь у меня нееврейская фамилия, в глубине души я остаюсь еврейским пареньком, меж тем как Шварцы с их двумя наборами посуды – всего лишь суррогат. Все в их доме имеет одну цель – пустить пыль в глаза.

В моем доме так тихо – и так пыльно – с тех пор, как Беттина съехала. Я думал, она постарается отсудить его, ведь все шесть лет нашего брака именно дом был главным предметом ее забот. Но под конец она уже не желала иметь никаких напоминаний обо мне. Детей у нас не было. До сих пор не знаю, рад я этому или нет. Наверное, ребенку было бы приятно, если бы папой у него был Донадио.

Хотя я здорово устал и так пьян, что спотыкаюсь, я иду в свой «кабинет», который для меня создала Беттина в первый год нашего брака, когда еще была полна надежд. Тут везде красное дерево и кожаная обивка плюс гравюры с изображением английских скачек, что немного смущает меня, хотя, полагаю, близость дома к ипподрому Пимлико оправдывает такое убранство. Книги Беттина расставила так, чтобы радовать глаз, что бесит меня, но в конце концов я все же нахожу то, что мне нужно, – старый потрепанный экземпляр «Триумфальной арки» Ремарка, задвинутый на самую верхнюю полку вместе с остальными книгами в мягкой обложке. Когда я прочитал ее в первый раз, мне захотелось писать самому, заставлять людей испытывать такие же чувства, какие чтение романов вызывало у меня. Но вместо этого я рассказываю им про погоду, пересказываю заголовки новостей и время от времени удивленно поднимаю бровь, беря интервью у очередной знаменитости.

И вот она, между страницами 242 и 243, орхидея Мэдди, бурая и хрупкая.

Разумеется, существование этого цветка еще ничего не доказывает – мы с ней оба не отрицаем, что были вместе на том выпускном балу. Для меня же это доказательство, неопровержимое доказательство… чего? Того, что все происходило именно так, как я сказал. Почему же она заявила, что этого не было? Ведь моя версия событий – как-никак свидетельство ее женского могущества, силы ее юных чар.

Но вообще-то даже хорошо, что из того свидания ничего не вышло. В тридцать пять лет я все еще молод, и моя жизнь полна возможностей. Пусть сегодня беру интервью у второразрядных знаменитостей, но когда-нибудь стану говорить с президентами и королями, возможно, даже буду работать в одной из национальных телесетей. А вот у Мэдди Шварц, которой скоро исполнится сорок, никаких перспектив.