Онлайн чтение книги Лето бабочек The Butterfly Summer
Глава 6

Миссис Полл появилась, как Мэри Поппинс, из ниоткуда, когда мне было примерно шесть месяцев. А когда мне было почти одиннадцать лет, она внезапно умерла в самом начале своего отпуска в Лайм-Реджис, и в общей сложности она была с нами почти целых десять лет. В то время мне казалось особенно несправедливым, что она умерла там, потому что она всегда мечтала поехать в Лайм. Она никогда не ездила в отпуск, вместо этого устраивая себе однодневные поездки: в Бате у нее была подруга и какой-то далекий родственник в Кембридже, и время от времени она ездила к ним на денек, но нечасто. До сих пор я по привычке смотрю вверх, когда иду по Ноэль-роуд, в надежде увидеть свет в ее окнах. Она всегда была дома. И мне так жаль, что я не могу ее ясно себе представить, ее лицо расплывается в памяти. У меня не осталось ее фотографий. Она просто всегда была рядом.

Несколько лет мама работала официанткой в старомодном итальянском ресторанчике на Аппер-стрит. Три дня в неделю, когда я была маленькая, миссис Полл забирала меня из школы, и мы с ней пили чай, пока мама была на работе. Но обычно я и так поднималась к ней. Я начала ненавидеть выходные: у меня не было повода пойти к миссис Полл. Но иногда я придумывала всякие поводы: мне кажется, дымом пахнет, миссис Полл. Иди посмотри на эту божью коровку в саду, миссис Полл. Мамы уже давно нет, и мне одиноко, миссис Полл. Ее дверь запиралась только на щеколду, но я всегда стучала. Мама вбила мне в голову, что я не должна считать весь дом своим, что я должна давать ей отдыхать. Но я ей не верила. Я была убеждена, с детским высокомерием, что ей нравилось быть со мной.

Ее кухня была очень стильной для того времени. Таковой была и она, всегда одеваясь со вкусом. Кухонная мебель была отделана агрессивно оранжевым, и отдельно стояла коричневая плита; у желтого стола из соснового дерева была скамейка, на которую я вставала на коленки и глазела на канал, в который упирался наш дом, и на Сити за каналом. Теперь этот чудесный вид исчез за монолитными офисными зданиями и пустыми квартирами миллионеров. Но тогда можно было разглядеть краешек большого мясного рынка Смитфилд, открытое пространство древнего Чартерхаус, купол собора Святого Павла, сшитые будто из лоскутов улочки с новыми домиками и офисами, построенными на месте воронок от бомб.

– Как сегодня в школе, моя маленькая Нина?

– Спасибо, хорошо. Миссис Полл, сегодня пятница.

– Ну, да. Хочешь тост с корицей?

– Да, пожалуй.

И рука в кольцах, подзывая подойти и поцеловать ее, гладила меня по волосам, потом она поворачивалась к плите и включала гриль, и смазанный маслом хлеб, посыпанный сахаром и корицей, которые она разрешала мне смешать самой, издавал карамельный, ореховый, пряный аромат – вы чувствуете его, этот запах, который уносит вас в прошлое? Это мой запах. И так приятно вспоминать, снова ощущать его, что я часто готовлю сама себе такой тост, чтобы просто почувствовать, что она рядом.

Я знала ее лучше всех, но мне жаль, что я не расспросила ее побольше о жизни до меня. Я была ребенком, когда мы познакомились, а дети эгоисты, и хотя мама выжимала из нее разные подробности, она тоже впоследствии очень смутно помнила прошлое миссис Полл: ее американское происхождение иногда не давало ей ухватить нюансы разговора, и иногда она просто чего-то не понимала, например то, что Кент – это графство. Но я знала, что миссис Полл была вдовой, которая, проведя всю свою замужнюю жизнь в Бромли или где-то неподалеку, решила переехать обратно в Лондон после того, как умер ее муж. Ей снова хотелось пожить в городе, прежде чем она состарится настолько, чтобы радоваться ему: «Пока моя голова еще работает, ну и тело – посмотрим, что раньше откажет». И я помню, как это меня пугало – мысль, что миссис Полл, центр нашего мира, однажды будет не с нами.

Думаю, она была еврейка, не знаю почему. Она выросла в Ист-Энде и иногда рассказывала о кошерных мясных лавках, и о старых ткацких домах, и о Бетнал Грин Бойз Клаб, где устраивали танцы, на которые они бегали девчонками. Каждое лето они на день ездили в Кент собирать клубнику, и, если не ошибаюсь, ее семья работала в порту несколько поколений. У нее был младший брат, который умер от свинки, когда ему было два. Маленькая Эйприл держала его на руках, когда он умирал, а потом завернула его тело, чтобы маме не пришлось это видеть. Она была гордой женщиной, гордой за то, что выросла там и что выбралась оттуда, и гордой за свою собственную новую жизнь.

Каждый день она была одинаковая – и для меня, приходящей из подвальной квартиры, где по полу была разбросана одежда и всякие бумаги, и открытые банки из-под запеченных бобов ржавели на кухонном столе, где я знала, что меня любят, но иногда не представляла, где искать свои штаны, жилет и носки или где я буду сегодня спать, – я не могу даже выразить, как нравилось мне у нее в квартире. Она приятно пахла, была всегда безукоризненно одета, ее крепкая, но элегантная фигура была затянула в аккуратную твидовую юбку и шелковую рубашку, туфли-лодочки разных оттенков черного и коричневого, некоторые с крошечными, щегольскими пряжками. Она носила часы на цепочке, розово-золотые сережки и браслет в цвет. У нее было теплое, черное шерстяное пальто с огромным бархатным воротником и манжетами, обшитые небесно-голубым шелком – чудесная вещь, и она носила ее каждую зиму, когда мы были вместе. У нее было не много денег. Я это знала, потому что она всегда говорила мне, какая она бедная. Она невероятно на всем экономила – я также это знала, так как она сообщала мне цену всего, что было в ее буфете, когда брала меня в поход за продуктами, и убеждалась, что я точно знаю, что в корзине и сколько все это стоит. До сих пор я могу точно подсчитать мою продуктовую корзину, и я уверена, что это была одна из причин, почему мы с Себастьяном не могли быть вместе – он был совершенно безразличен к семейному бюджету. Миссис Полл упала бы в обморок, если бы увидела его хамон иберико по 15,99 фунта в нашей продуктовой корзине. Я часто думала, что бы она сказала о моем муже, что бы она вообще сказала о многих вещах. Я по ней скучаю.

Она любила музыку – она доставала билеты в Ковент-Гарден на балет или оперу, хотя первое ей нравилось больше. Она говорила, что опера так расстраивала ее, что она не могла больше смотреть «Тоскану». Она любила выставки, и часто ее можно было увидеть в кафе у Королевской Академии или у Тейт – если вы когда-нибудь спрашивали себя, кто эти аккуратно одетые пожилые дамы, которые в одиночестве пьют там чай с пирожными, то они были версией миссис Полл. Она организовывала блошиные рынки для местного социального центра, сортируя одежду и оставляя кое-что для нас с мамой, за что она платила довольно большие деньги. Ей нравилось ездить на автобусе, она знала Лондон как свои пять пальцев, точнее – как он выглядел десять лет назад. Она, как и я, любила этот город, его закоулки и секретики, его аллеи и приключения. Но больше всего она любила свою уютную квартирку, с ее книгами, с ее радио, с маленьким пластиковым телевизором с крошечным белым выключателем, который она переносила из кухни в спальню, если нам с ней хотелось посмотреть фильм. Она была домоседом, как она мне говорила, когда мы вместе валялись в кровати. «Мне не нравится уезжать далеко от Лондона. Ведь все, что мне нужно, есть здесь, правда?»

Ее муж, которого она встретила во время войны, был русским беженцем, его звали Михаил Полянский, и я думаю, что ей нравилась экзотика ее новой фамилии. Жалко, опять же, что я не расспросила ее о нем побольше и об их совместной жизни до того, как она переехала на Ноэль-роуд. Однажды солнечным днем я прибежала наверх, чтобы спросить ее, не хочет ли она прогуляться со мной вдоль канала, и когда она не ответила, я прокралась в кухню и обнаружила ее с фотографией в руке, на которой был изображен низкий темноволосый мальчик с широкой улыбкой.

Она сморкалась в платок, а когда заметила меня, вытерла глаза.

– Ах, это ты. Здравствуй, дорогая. Не обращай внимания, я просто решила всплакнуть.

– Это твой муж? – спросила я с любопытством.

– Да, куколка. Как раз перед… перед тем, как мы поженились. – Она встала и заботливо убрала фотографию на место, в ящик тумбочки в коридоре.

Я пошла за ней.

– Тебе грустно?

– Да, когда я думаю о нем. Он был хороший человек.

Я не знала ее девичьей фамилии: мама окрестила ее миссис Полл много лет назад, когда они первый раз встретились. Мама много раз рассказывала мне о той встрече; в детстве это была моя любимая история. За несколько недель до этого подтвердили, что мой отец погиб. Мама все еще ждала, что Музей естественной истории даст ей хоть какую-то информацию – что произошло, почему они не привезли тело домой? Из-за всего этого она не могла понять, что ей делать дальше – у нее не было денег, и в тот день она еще ничего не ела. Ее родители присылали чеки, но неохотно; а чтобы звонить им, ей приходилось просить их оплачивать звонок. Джек и Бетти Гриффис, казалось, почти с радостью восприняли новости о ее беде, поскольку это доказывало, что они были правы в отношении ее многообещающего будущего с этим «охотником на бабочек», как его называл мамин отец. Пособие по уходу за ребенком она не получила из-за каких-то трудностей в том, чтобы доказать, что она, американка, была замужем за британцем. Стоял очередной ужасно холодный апрель – весна отказывалась наступать, морозило каждое утро – и сырость в нашей квартире расползалась, завоевывая территорию. Несколько друзей, которые у нее были, давно испарились, и она была совершенно одна. Это было, как она говорила мне, когда я просила рассказать о миссис Полл, самое дно.

Мы шли по коридору, я и мама, по пути на прогулку, я ревела в слинге из подручных средств, который моя предприимчивая мама смастерила из порванной простыни (тогда нам еще не подарили колыбельку), закутанная в пеленки, которые маме выслала ее подружка из Штатов, в которые она засовывала меня почти всегда – особенно когда я спала, потому что там было тепло, а мы всегда мерзли. Мама шла с одуревшими от недосыпа глазами и в ужасном настроении. Когда она попыталась меня успокоить, она увидела женщину, спускающуюся по лестнице, и поняла, что это, должно быть, новая соседка с верхнего этажа, которая поспешно и незаметно въехала днем раньше. «Очень элегантная леди, – сказал маме мистер Лоусон с намеком в то утро. – Нам очень она нравится».

И вот мама прижалась к стенке в коридоре, надеясь не столкнуться: она говорила, что не могла тогда видеть людей, и часто мистер Лоусон и капитан Веллум, до того как оглох, жаловались на то, что я плакала. Меня невозможно было успокоить, я плакала и плакала.

– Здравствуйте, – послышался голос, и миссис Полл сошла на последнюю ступеньку и улыбнулась маме. – Какая чудесная малышка.

Это был первый добрый голос, который мама слышала за те дни, и она посмотрела на миссис Полл, как утопающая женщина смотрит на спасательный жилет. Миссис Полл была в мягком пальто с узкими рукавами, отделанными шерстью и бархатом, ее блестящие черные волосы были побиты сединой и аккуратно заколоты шпильками, ее искрящиеся глаза улыбались. На руке у нее была перекинута корзинка, и от руки написанный список торчал между пальцами в перчатке.

– Эйприл Полян… Поли… Ох! – сказала она, протягивая маме руку. – Полянская. Извините, я немного устала, и мое имя так сразу и не выговоришь. Мой муж был… русским.

Маме показалось, что она немного нервничала.

– Давайте назовем вас миссис Полл, – сказала она ей.

– Ах, да, давайте. – Эта странная добрая женщина согласилась и улыбнулась мне. – Что ж, кажется, мы соседи. А кто это у нас тут?

Мама сказал ей:

– Это Нина. У нее режется зуб, и она очень сердится, и ее мама тоже немножко устала.

Миссис Полл просто взяла меня, повернув к себе лицом, и я уставилась на нее, красная от злости, с сопливым носом, с выпученными от гнева глазами. Она нежно подула на мое лицо и потом тихонько поцеловала.

– О, ты чудо, – сказала она. – Но какая ты сердитая малышка! – Она посмотрела на маму, и мама говорила, что в этот момент она каким-то образом поняла, что эта женщина хороший человек. – Почему бы мне не взять тебя на маленькую прогулку, а твоя мама выпьет чашечку чая и пять минут отдохнет. Звучит неплохо, да?

– О, спасибо, но… – Мама начала перечислять причины, из-за которых не следовало этого делать. – …Не беспокойтесь. Не надо.

И миссис Полл ответила:

– Я была няней и привыкла к детям. Я ужасно по ним скучаю, на самом деле. Пожалуйста, дорогая, идите вниз и отдохните. С ней все будет в порядке.

Вы можете сказать, что моя мама сумасшедшая, если согласилась на это, но если бы вы встретились с миссис Полл, вы бы не посчитали ее поступок странным.

Она была замечательная по-своему, и это поражает меня и сейчас: она любила вещи сами по себе, была щепетильна насчет манер и времени, хотя никогда не выходила на первый план. Она всегда говорила, что все дело в ее восточнолондонском воспитании. Ее научили уважать других, приносить пользу. Она была из другого поколения, конечно, и иногда они с мамой спорили, когда она пыталась, как мне кажется, утихомирить маму. Но они с мамой любили друг друга. Мама называла ее «боевая подруга» – тот, кого здорово иметь под боком, когда наступали тяжелые времена. И она была там так нужна.

Однажды днем за чаем мама спросила ее, почему она это сделала, почему помогла нам, взяла нас под опеку. Миссис Полл пригладила юбку и молчала дольше, чем мы с мамой ожидали.

– Я сидела тут день за днем, ждала на остановке маленький автобус, который приедет и заберет меня в Бромли, – ответила она наконец. – Я ходила по магазинам, ходила в библиотеку. Иногда гуляла в парке с сэндвичем, сидела на скамейке, смотрела на жизни других, но внутри себя я кричала, хотела потрепать волосы маленькой девочки, или поговорить с папашей, или помочь мамочке с коляской. А я не могла. Мужчина, который жил через три квартиры от меня, умер, и за месяц никто так об этом и не узнал. И тогда я поняла, знаете, что я совсем одна, там, где прожила почти тридцать лет. Вы не знаете, как это.

– Догадываюсь, – сказала мама.

– Конечно. Ну, я поняла, что свихнусь, если ничего не придумаю. Мой муж умер, моя сестра умерла, мои племянницы в Канаде. Мне нужно видеть что-то новое, ходить в новые места, быть полезной. Так что даже не благодарите меня. Это я должна вас благодарить. Мне очень повезло, что… Что я вас нашла.

На мой девятый день рождения мама подарила мне открытку и подарок и наскоро организовала поход в «Макдоналдс» с четырьмя скучными друзьями. Когда мы с ней шли домой, держась за руки, она сказала: «Слава богу, все кончилось, какое облегчение!», и мы пошли наверх, потому что миссис Полл позвала нас на чай.

Миссис Полл всегда вырезала рецепты из «Вуманз Оун» и «Гуд Хаускипинг»[1]Британские женские журналы о домоводстве.. Она ждала нас, и когда мы поднялись на второй этаж, она закричала: «С днем рождения!» Она испекла мне торт в форме замка, украшенный зубцами, со спусковой решеткой и настоящим рвом, и на Чейпел-маркет она нашла огромную свечу, в которую был вделан казу, исполняющий «С днем рождения тебя». И еще она вручила мне диск Дискмана, который я много лет хотела, но даже не смела на него надеяться. И еще проигрыватель «Тейк Зет Сиди». Я годами слушала тот диск, пока оболочка не треснула и он не развалился на части.

Хотя дело было не в проигрывателе. Дело было в тосте с корицей, в походах в библиотеку, в трех китайских собачках на камине, которым мне разрешили придумать имена, во взбивании яиц во время купания и в пене для ванн, которую она использовала, чтобы делать самую густую пену, совсем как на торте в виде замка, потому что все это давало мне понять, что кто-то обо мне заботится, кто-то присматривает за мной, кто-то любит меня. Это все нужно детям, правда. Это очень просто.

В том году вышла третья мамина книга, и она много ездила, выступая в библиотеках и читая лекции школьникам, и один раз я провела счастливую неделю с миссис Полл. После того как третью ночь подряд я просыпалась с криками из-за кошмара, снова намочив постель, миссис Полл набрала мне ванну и сварила мне какао, а потом мы вместе забрались к ней в кровать. На часах в кухне было 2.13 утра. Я никогда раньше так допоздна не засиживалась: две предыдущие ночи она снова меня закутывала и относила в постель.

– Не хочешь рассказать мне, что такое страшное заставляет тебя кричать во сне, как будто тебя ест стая волков? – спросила она наконец своим ужасно мягким голосом.

Я хихикнула нервно, потому что не хотела это снова вспоминать.

– Ничего такого.

– Ничего такого. Хм. – Она отхлебнула какао, и я пристроилась с ней рядом, чувствуя, как тяжелое одеяло давит мне на ноги; я совсем не хотела спать. – Нина, если тебя что-то беспокоит, ты не можешь просто спрятать это подальше. Иначе оно застрянет здесь. – Она похлопала себя по голове. – Вот тут. Что тебе снилось?

– Ничего.

– Ничего такого и ничего, – сказала миссис Полл. – Ты знаешь, что я делала, когда ты меня разбудила? Я писала в своем дневнике.

– Ты ведешь дневник? – Это было так в стиле миссис Полл.

– Да, веду, моя юная леди. Только для себя, поэтому не придумывай там ничего.

– Не беспокойся. Я не вижу никакого толку от дневников, – сказала я надменно.

– Раньше я тоже не видела. Но мне нравится вести мой дневник. Он только для меня одной. Я пишу туда все, что беспокоило или расстраивало меня в течение дня. Я пишу обо всех своих маленьких ошибках, о том, как надо было поступить. Я составляю список того, что заставило меня улыбнуться, за что я благодарна этому дню, и потом прочитываю все от начала до конца и снова вспоминаю, как мне повезло, и потом переворачиваю страницу и больше туда не смотрю.

– А за что ты благодарна сегодня? – спросила я с любопытством, потому что она никогда не говорила о себе.

Она немного помолчала.

– Ну, Нина, смотри. Я благодарна за то, что автобус приехал, когда пошел дождь. И я благодарна, что сегодня встретилась со своей подругой Анной и что мы перекусили у Британского музея.

– О, что ты там смотрела? Ты видела египтян…

Проигнорировав мой вопрос, потому что она уже была сыта по горло моей всепоглощающей египтологической манией, миссис Полл продолжила:

– И еще я благодарна, что ты пошла в школу, и хоть тебе поставили четыре из десяти за контрольную по математике, я благодарна, что ты хотя бы постаралась. И я могу рассказать об этом твоей маме, когда она меня спросит, потому что учителя опять говорят, что ты недостаточно концентрируешься, но я знаю, что это неправда.

Я ничего не сказала, только потерлась пальцами ног о ее мягкие ноги и отпила еще немного какао.

Она сказала:

– Ах, да… ну, еще я благодарна за тебя и за твою маму. Вот и все.

– За меня?

– Да, за тебя.

Я крепче прижалась к ней.

– Я рассказала тебе, за что я благодарна, – сказала она. – Теперь ты не хочешь рассказать мне о том, что тебе снилось?

Я закусила губу.

– Там есть девочка, – сказала я, потирая глаза. – Она злая. Она приходит и говорит со мной, когда я сплю. Она выглядит, как я, но у нее желто-белые волосы. И на ней нарядное платье, кружевное, как у мамы в старые времена. Она пересказывает мне все плохие вещи, которые я сделала. Она кладет руки мне на голову, чтобы я ничего не видела, и крутит моей головой так быстро, и потом… Она все время смеется, говорит, что я чудная, я чудная, я чудная. – Мой голос сорвался. – И я боюсь, что она меня там оставит и я больше никогда не проснусь.

Я никому об этом не рассказывала, хотя она снилась мне уже несколько месяцев, потому что боялась, что меня отправят в сумасшедший дом, как какого-нибудь викторианского ребенка. Но теперь я начала говорить и не могла остановиться.

– Она приходит ко мне, когда я сплю, и садится мне на голову… Я не могу сосредоточиться в школе в последнее время, потому что она орет на меня, и когда я читаю, она все время мне что-то шепчет. Я ненавижу ее.

Миссис Полл провела прохладной рукой по моим волосам, но не сразу ответила.

– Звучит не очень весело, – сказала она наконец.

– Конечно, нет, – ответила я, разозлившись, что она не совсем меня поняла. – Она отвратительная, миссис Полл.

– Думаю, ей одиноко. – Миссис Полл с трудом поспешно выбралась из постели и повязала халат. – Знаешь, что я тебе скажу, надо дать ей имя.

– Имя?

– Да. И она может занять соседнюю комнату. И повесить там кое-какую одежду.

Я встала на колени в кровати, от удивления вперившись глазами в широкую нейлоновую ночнушку миссис Полл.

– Я не хочу, чтобы она жила в соседней комнате, – сказала я. – Разве ты не понимаешь? Она страшная. Я ее ненавижу!

Миссис Полл схватила меня за руку своей большой и сильной рукой. Она подошла поближе ко мне. Я увидела в ее глазах полосы, ее ресницы, пахнущие розовой водой, которой она вся пропиталась. Она сказала почти в ярости:

– Послушай меня, Нина Парр. Ты должна встретиться со своими страхами. Ты не должна позволять им взять над тобой верх. Я каждый день переворачиваю страницу. Каждый день . Ты поняла меня? Ты должна сделать то же самое, дорогая. Смотри. Пойдем со мной.

Я никогда не видела ее такой. Она вытянула меня из постели, и мы пошли в соседнюю комнату, в ту, где я обычно спала. Она распахнула дверцы встроенного в стену шкафчика, выдвинула маленькие ящики туалетного столика, отодвинула шторы.

– Эй! – сказала она громко. – Вот так, юная леди. Это твоя комната. – Она посмотрела вокруг. – Ты меня слышишь?

– С тобой все хорошо, миссис Полл? – проговорила я. Я подумала, что она сошла с ума, как Вайлет, бабушка Джонаса, когда начала раздавать соседям свои вещи.

– Чшш. Эта девочка, которая так тебя тревожит, как же мы ее назовем? Давай придумаем ей имя.

– Назовем? – сказала я в ужасе. – Я не хочу никак ее называть! Миссис Полл, прекрати.

– Как насчет Мэтти? – спросила она.

– Нет! Я не…

Она наклонилась ко мне, откинув волосы с моих глаз. Она была прекрасна в темноте, ее волосы падали ей на лицо. – Ради меня, дорогая. Просто попробуй. Дай ей неделю. Хорошо?

Вместе с этим « ты должна встретиться со своими страхами », проповедь насчет «дай ей неделю» была основным приемом в тактике переговоров миссис Полл. Через это она заставляла меня передумать по поводу нежелания идти в школу, насчет моих планов сбежать из дома, когда мне было шесть, – и еще каждый год насчет каникул с мамой.

Я стояла в дверном проеме, сжавшись, прижав подбородок к груди, и вдруг почувствовала, что устала.

– Хорошо, пусть. Мэтти пойдет.

– Отлично. – Она взяла книгу «Нина и бабочки», нашу любимую, потому что в ней была девочка по имени, да, Нина – и потому что мой отец любил эту книгу в детстве, я знала это, и еще потому что она всегда была на Ноэль-роуд, одна из немногих вещей, которая от него осталась. В какой-то момент, наверное, ее отнесли в квартиру миссис Полл. – Мэтти, это твоя комната, и еще Нины, – сказала миссис Полл. – Входи, чувствуй себя как дома.

– С кем ты разговариваешь?

Она не обратила на меня внимания и широко раскинула руки, улыбаясь в потолок. В своем синем бархатном халате, с волосами, разбросанными по плечам, она была похожа на ведьму – на добрую, конечно.

– Послушай меня, Мэтти. Мы повесим для тебя кое-какую одежду в шкаф. Ты можешь играть с игрушками Нины, пока она в школе. Ты можешь читать эту книгу, в ней есть девочка, которую тоже зовут Мэтти. Только не беспокой нас, когда мы спим. Или мы откроем окно и выбросим тебя в канал. – Она оглянулась на меня. – Нина? Ты хочешь что-нибудь добавить?

Я стояла посередине комнаты, смотря на свою маленькую односпальную кровать, на оранжевый книжный шкаф, на лампу, немного покачивающуюся под потолком. Я посмотрела на миссис Полл, великолепную в своем королевском синем наряде, и она мне улыбнулась.

Я широко раскинула руки.

– Да, Мэтти. А сейчас послушай меня. Мы можем вместе играть, когда я тут и когда я скажу. И я буду приносить тебе прекрасные шелка и плащи из древних земель и масла и драгоценности от далеких королей. И ты меня не беспокой. И миссис Полл тоже.

– Вот и хорошо. – Миссис Полл сложила руки и кивнула, потом посмотрела наверх и оглядела комнату. – Возвращайся в мою комнату. Я записала «Коронейшн-стрит» и собираюсь его посмотреть, и в качестве очень-очень-очень большого одолжения ты тоже можешь.

Я вышла за ней из комнаты, но в дверях она обернулась и взглянула на все еще качающуюся лампу под потолком.

– Вот и ладно. Думаю, что больше с ней не будет проблем.

* * *

Разумеется, она оказалась права. Постепенно комнату все стали называть комнатой Мэтти. Там я хранила свою лучшую одежду, книги и игрушки. Из мучителя Мэтти превратилась в воображаемого друга – что-то вроде моего второго я, лучшей версией меня. Мы с ней вместе играли. И она была идеальной компанией. Она придумывала самые классные штуки, у нее была куча друзей, она знала, что надо говорить взрослым, она никогда не заставляла свою маму сердиться. Когда я оставалась у миссис Полл, то спала в комнате Мэтти, и больше мне не снились кошмары, потому что я чувствовала, что Мэтти была рядом и она не желала мне зла.

В течение нескольких лет после смерти миссис Полл и перед тем, как из комнаты сделали кабинет для мамы, комнатой Мэтти не пользовались, но мысль о ней осталась со мной. Иногда я с ней разговаривала, обсуждала разные мысли, оставляла ей в комнате книги, чтобы она почитала. Когда мы заняли всю квартиру, я выбрала комнату миссис Полл для своей новой спальни. В комнате Мэтти перестелили ковры и все перекрасили, но она оставалась полупустой, из нее вынесли все вещи миссис Полл и устроили там склад наших коробок и бумаг.

Как раз туда и отправилась коробка с личным делом моего отца. В комнату Мэтти. Я все туда убрала, когда вышла за Себастьяна, и не заглядывала туда несколько лет. До того дня, как получила вторую фотографию и пошла наверх, и снова ощутила присутствие миссис Полл, зашла в комнату Мэтти и пробудила ото сна старую, странную книгу.

Снова держать ее в руках было так же здорово, как ощущать аромат тоста с корицей. В тот вечер я села прямо на пол в пустом офисе, скрестив ноги, и когда открыла первую страницу, я замерла. Картинка не изменилась, слова были так хорошо мне знакомы, и да-да, оно было там. Снова то место. Кипсейк .

Это твоя семья, как написала на фото та пожилая дама. Ты не знаешь их / не знаешь, что они сделали.

Когда я снова начала читать, я кое-что поняла. Я могла, наверное, пересказать вам всю историю по памяти. Я заперла ее в своей голове, забыла о ней, а она все время была в этом доме, в ожидании, что ее найдут.

НИНА И БАБОЧКИ

Александра Парр

Леди Нина была единственным ребенком, родившимся у великого лорда. Он очень печалился о том, что не было у него сыновей. Когда он умер, он оставил Кипсейк, дом, построенный величайшими мастерами того времени и ныне спрятанный у зеленого и тихого ручья, невидимый обычному путнику с дороги и с воды.

– Будь скромной, будь благоразумной и доброй, – сказал ей отец на смертном одре. – Ты принесла мне великую печаль, потому что не родилась сыном. Так стремись же к тому, чтобы родить сыновей хорошему человеку, чтобы наше имя прошло через века во славу Господа. Этот дом – величайшее творение рук человеческих. Он спасет и сохранит его.

Но во время великой Гражданской войны, которая расколола нашу страну надвое, Нина потеряла еще и свою мать, и своего жениха, Франциса, из благородной семьи, живущей по ту сторону реки. И вот так она осталась в Кипсейке совершенно одна.

Но Нина была не одна, потому что в ее саду жили бабочки, которые тучами поднимались в ароматный летний воздух. Тогда, дети, бабочек было намного больше, чем мух, и они заполняли собой все пространство. Их не ловили и не убивали в больших количествах, и они не страдали от того разрушения, которое сейчас человек учиняет зеленой планете.

Каждую зиму Нина наблюдала за личинками, которые они отложили, и заботилась о тех, что спали в часовне, в ожидании солнца и того, что суровые ветра, дующие по всему устью реки, утихнут. Весной она видела гусениц, которые прогрызали себе дорогу сквозь сад, оставляя аккуратные кружевные следы на листьях. А летом она смотрела, как они вылуплялись из коконов, как они осторожно, трепетно раскрывали свои крылышки, чтобы просушить их на легком ветерке, набирались сил и крепли для своего первого путешествия.

Она знала их всех, от самых маленьких и скромных Луговых Коричневых до Сиреневых Императоров, чья блистательная красота и размеры сводили людей с ума. Они ее тоже знали. Потому что бабочки – наши друзья. Они показывают человеку землю во всем ее великолепии. Когда мы причиняем вред земле, мы причиняем вред им. Когда не останется бабочек, ничего хорошего на земле не вырастет.

Дом мог бы просто погрузиться в сон, в дремоте под солнцем принимая своих крылатых гостей, но не такова была его судьба, как и предвещал отец Нины. Однажды ночью, под покровом тьмы, Его Величество Король Чарльз Второй прибыл на лодке, в сопровождении лишь одного своего самого верного друга, полковника Вильмота.

Король искал укрытия от гонений злых Круглоголовых, которые причинили столько вреда нашей мирной земле. Он ехал из Вустера и спрятался среди дубов, замаскировавшись под конюха, на нем были маленькие ботинки, которые разваливались и оголяли его стертые ноги. Этот добрый король подражал манерам мальчика-конюха, батрака и скромного сельского жителя, чтобы его не обнаружили. Он быстро проехал по всей стране в поисках убежища и набрел на Кипсейк.

Он остался там на две долгих недели. Поначалу он был тихим, прятался в маленькой часовне в задней части дома, где Нина и ее мать долгими часами молились о мире и где бабочки находили себе приют среди прохладных стен. Потом он стал более уверенным и гулял по саду вместе с Ниной в вечерних сумерках, и она кормила его сладостями, и нарезала кусочками ананасы, которые выращивали на специальных грядках в том же саду. Бок о бок они стояли и наблюдали за бабочками, за дымкой цвета и движения над их головами.

– Ты создала здесь чудесный мир, – сказал король Нине.

Слуги слышали их и весело смеялись. Однажды днем, когда они сидели вдвоем и Нина пела королю, издалека послышался топот копыт и потом ужасный звук – звук горна, возвещая о прибытии Круглоголовых.

Чарльз спрятался в потайной комнате, и сколько ни обыскивали дом люди Кромвеля, они не нашли часовню, спрятанную за лестницей, где окнами служили лишь щели. А Нина стояла под аркой своего дома и умоляла их уехать.

– Это мой дом, – говорила она им. – Я скорее умру здесь, чем отдам его кому-то.

В тот момент она наконец поняла, что Кипсейк принадлежит ей.

Когда король оставил ее, Нина обезумела от горя. Она говорила только о нем. Она рыдала, когда он уехал. Шел месяц за месяцем, а от него не было ни слова. Спустя некоторое время Нина родила девочку, которую назвала Шарлоттой, в честь своего отца.

Она отпустила своих слуг на каникулы, а малышку оставила с кормилицей, ее самой преданной служанкой и другом, которую звали Мэтти. И потом она отправилась в маленькую часовню, в которой прятался король, и лишила себя жизни тем способом, о котором детям нельзя рассказывать.

После ее смерти слуги вернулись в дом с малышкой и обнаружили записку, которую прислал король, пока их не было. В ней он писал, что завещает Кипсейк своему ребенку и всем дочерям, родившимся здесь. И еще он прислал бриллиантовую брошь, выполненную в форме бабочки, которую Шарлотта, его дочь, стала носить, когда выросла, и которую она отдала своей дочери, прежде чем умерла. На тельце бабочки была высечена надпись:

Сама я считаю, что Нина была очень смелая. Она умерла, потому что не хотела больше жить без него. Она знала, что то, что сказал король, было правдой. То, что любят, никогда не погибнет. Она знала, что хотя он и был далеко, сражаясь за свою корону под угрозой смерти, и что потом он будет сидеть на троне и править всеми нами, и о его жизни будут знать все, его тело и душа будут принадлежать всем нам, все равно у нее были те две недели, давным-давно в сентябре, на исходе лета, которые были только ее и его, и ничьи больше.

То, что любят, никогда не погибнет.

Дом дремлет, охраняемый потомками Нины, которые хранят ее секреты. Возможно, однажды, дети, вы отыщете его. Вдоль по реке, вниз по ручью – к нему не добраться по дороге, и его нет на карте. Но вы узнаете его, когда придете туда. Только чистое, открытое сердце найдет к нему дорогу.

Конец.